Волга-ХХI век Публикация 2. 2

СВОЯ ПРАВДА
Заметки по разным поводам
2016–2017

(Журнал "Волга — ХХI век", № 3/2021)

*
Интересно, переведена ли на какой-нибудь западный язык поэма Кузнецова «Сошествие в ад». Думаю, что вряд ли. И даже в планах не значится.
А ведь это рядом с Данте. Вполне. Даже разворотистее и насыщеннее.
*
Когда писал Кузнецов свои последние поэмы, то боялся выйти даже на улицу – чтобы что-нибудь не случилось, не дав закончить задуманное.
К сожалению, смерть и дома нашла. И «Рай» поэта остался только в зачаточном состоянии.
*
Достоевский в «Братьях Карамазовых» дошёл до черты, за которую живых не пускают. Но он готов был переступить её – и поэтому умер.
Так я считал в юности.
А вот сейчас, чтобы проверить свои прежние ощущения, перечитывать роман, весь этот поспешно-горячечный и архаичный слог и такие же богоискания, не хочется.
Между прочим, кто-то заметил, что в переводе на украинский Достоевский смотрится современнее, становится читабельнее. Может быть. Но и это проверять меня не тянет.
*
Даже в позднесоветских фильмах отечественные красотки по сравнению с теперешними – простушки.
*
В ходу усреднённое, а сильное, пусть и угловатое, может пробить в печать только человек с именем, литератор из первого ряда.
*
Положим, просёлок – дорога,
И лес утопает во мгле.
Положим, что это немного
Для счастья на русской земле.

Положим, что это немного…
Но как хорошо, что во мгле
Есть именно эта дорога
На именно русской земле.

С этими стихами, причём напечатанными в «Новом мире», появился в нашем семинаре Анищенко. Правда, быстро исчез. Из-за нетрезвого образа жизни. Строчки простые, а запомнились сразу и навсегда.
Был и такой случай. Сергей Куц принёс в общагу ходившую в рукописи подборку Александра Ерёменко. Было занятно, неожиданно. Но и только.
Запомнилось лишь это:

Я мастер по ремонту крокодилов,
Закончил соответствующий вуз.
Хотел попасть в МИМО, но я боюсь,
Что в эту фирму не берут дебилов.

Фиглярство, пусть и со смыслом, а привязалось. Этот автор так и не окончил Литинститут. Анищенко же, периодически восстанавливаясь, за десять лет всё-таки получил диплом. Образ жизни Ерёменко вёл аналогичный анищенковскому. Правда, богемный, московский, а не самарский.
*
– Традиция – совесть поэзии? Народ – тело, а нация – дух? Красиво.
*
– Христос пришёл увещевать богатых. Чтобы не было революций.
– И бедных пришёл увещевать – с той же целью.
*
«Конечно, музыка выше, чем стихи», – думаешь в какие-то минуты, слушая «Адажио» Альбинони. Но съезжает и он на случайный мотив – и возвращаешься к прежним своим предпочтениям.
*
И улица Литературная есть в Харькове, и площадь Поэзии, только вот здорового воздуха для творчества не хватает. Даже расфасованного по баночкам ни в аптеке не купишь, ни в горисполкоме не выпросишь.
*
В «Литературке» прочитал, поляковской: «От убогости потребительской жизни люди ищут спасения кто где. Кто уходит в лес, а кто на войну». А?
Каково? Американцу «потреблятство» никогда не надоест, а русскому оно смерть. Посему война будет, будет. Третья мировая, четвёртая, пятая и т. д.
Ибо русский никогда не смирится с бездуховностью окружающего его мира.
С гольтепой, злыднями – да, а с бездуховностью и аморалкой – ни за что.
*
Читайте, деревья, стихи Гезиода.

Что-то искусственное, лирически поверхностное для меня в подобных строках. Писал человек, хоть и родившийся в селе, но легко ставший городским, то есть плохо «растворяющимся» в природе. Пусть он и поэт большого дара. Но, увы, не рубцовского, а чуть более глуховатого.
*
Давно известно, что человечество вполне можно не только любить, но и ненавидеть. За двадцатый век – особенно. Двадцать первый, кажется, ничего не собирается менять в старом недобром раскладе.
– Традиционалист новый век ещё тот. Фундаментальнейший.
*
В целом не люблю Набокова – много бумажных, интеллигентствующих слов, но как пройти мимо вот этого:

РОДИНА

Бессмертное счастие наше
Россией зовётся в веках.
Мы края не видели краше,
а были во многих краях.

Но где бы стезя ни бежала,
нам русская снилась земля.
Изгнание, где твоё жало,
чужбина, где сила твоя?

Мы знаем молитвы такие,
что сердцу легко по ночам;
и гордые музы России
незримо сопутствуют нам.

Спасибо дремучему шуму
лесов на равнинах родных
за ими внушённую думу,
за каждую песню о них.

Наш дом на чужбине случайной,
где мирен изгнанника сон,
как ветром, как морем, как тайной,
Россией всегда окружён.

А «Расстрел», в котором ещё меньше затёртых «счастий» и «стезей», изгнанников и мирных снов, но столько пронзающего, входящего навсегда в сердце чувства:

Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывёт кровать;
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.

Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.

Закрыв руками грудь и шею –
вот-вот сейчас пальнёт в меня! –
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.

Оцепенелого сознанья
коснётся тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.

Но, сердце, как бы ты хотело,
чтоб это вправду было так:
Россия, звёзды, ночь расстрела
и весь в черёмухе овраг!

– Сильно! Однако и чуть картинно, нет? – несмело отзывается критикан, на минутку замерший было во мне от этих прожигающих строк.
*
– Что на небе, то и на земле? Что на земле, то и на небе? Это всего лишь фразы, придуманные недобросовестными или искренне заблуждающимися сочинителями.
*
Иные сцены в комедиях Гоголя – набор если не благоглупостей, то ребячливости, которая у того же Пушкина, например, должна была бы вызывать разве что снисходительную усмешку по отношению к «простодушному малороссу». Сам-то Пушкин был серьёзен, комедий не писал. Достойному русскому мужу оно как бы не к лицу. А «ущербные» пусть себе скоморошествуют. Империя достаточно сильна, чтобы позволять им такие вольности.
– Если бы не этот «ущербный», мы бы гораздо хуже знали Россию в её теневых, мещански заскорузлых и карикатурных проявлениях.
*
Лучшие советские поэты стремились писать кратко. От большого таланта? Не только. Часто и от нежелания ляпнуть чего-нибудь лишнего, двусмысленно читаемого, уязвимого для цензуры, для издательского редактора.
Но поколение Ленки Воробей (не комедиантки, а харьковской поэтессы) обрекает на вымирание подобную эстетику. Сочиняют что угодно и как угодно, самовыражаются будто бы сполна, без оглядок на колоды и колодки, однако остаются воробьями, до соколов недотягивая. Хотя бы и до Владимира Соколова, вот этого его «краткого»:

Извилист путь и долог.
Легко ли муравью
Сквозь тысячу иголок
Тащить одну свою?

А он, упрямец, тащит
Её тропой рябой
И, видимо, таращит
Глаза перед собой.

И думает, уставший
Под ношею своей,
Как скажет самый старший,
Мудрейший муравей:

«Тащил, собой рискуя,
А вот, поди ж ты, смог.
Хорошую какую
Иголку приволок».

(«Муравей»)
*
У Владимира Крупина: «Идущие за Христом всегда будут гонимы. Это о нас. Если явно не гонимы, то постоянно оболганы. Надо к этому привыкнуть и жить спокойно и не обижаться ни на кого. И выполнять свою миссию. А миссия у России – сохранять присутствие Христа на Земле».
Сколько здесь правды, а не порыва, можно спорить, но показательно само направление мысли. У нас такое часто встретишь?
*
«Люди с бюджетным менталитетом».
Гордые собой предприниматели придумали формулировочку.
*
Евтушенко о Кузнецове – в интерпретации слышавших: «Да, Юра талантливый поэт, но, когда подходит, не знаешь, то ли обнимет, то ли в морду даст». Однако надо подчеркнуть, что это Евтушенко относительно себя сомневался, а Тряпкин, допустим, о себе твёрдо знал: только обнимет.
*
– Не культивировала бы просвещённая монархия среди дворян французский язык – а немецкий, скажем, да хотя бы и английский – не было бы в России ни декабристов, ни последующих революций.
– Но и Пушкина не случилось бы. Бодрого, оптимистичного. А Лермонтов стал бы ещё более пасмурным.
*
– Поверхностный срез, обыденный контекст. А толща традиции, её вертикальные маркеры – за семью печатями.
– Но идёт нарасхват.
*
– Сейчас нет литературы – сплошь литературщина. Явная или завуалированная. Цветёт бумажным цветом. И бумагой же пахнет. Или виртуальным вакуумом, который ещё более «несъедобен».
*
Прилепин игрив и верноподдан одновременно, но порой и встрепенёшься, как от удара током: «Браво, Захар!» Особенно когда попридержит свой талант и примется цитировать умных людей. Последнее, чем пронял, – изречение Джона Кейнса, вот оно: «Капитализм – это исключительная вера в то, что деятельность самого гнуснейшего подонка, движимого наиболее низменными мотивами, каким-то образом окажется на благо всем».
*
Несколько месяцев тому назад, накануне годовщины его смерти, приснился Маслов (харьковский русский писатель, если кто-то нуждается в объяснениях). Сказал: «Это я». Чуть помолчал и добавил: «Я просто так».
И быстро ушёл.
Очень умно. Утверждал бы что-то, отрицал, предостерегал – вряд ли бы я поверил, что это не какие-то принявшие его образ фантомы, а именно он.
*
Только недавно узнал, что знаменитые «Стихи в честь Натальи» Павла Васильева, в которых он восхищается своей избранницей, словно законной женой, любимой и любящей, были посвящены женщине, не отвечавшей ему взаимностью, более того – верной жене другого. А именно Сергея Михалкова. Рассказывают, будто однажды целую ночь Васильев на коленях простоял перед дверью супругов, но так и не был удостоен внимания возлюбленной. Хотя вскоре именно из-за этого своего униженно-дерзкого поступка и оказался в каталажке. Видимо, по ходкому тогда политическому доносу. А там и вовсе поплатился жизнью. Причём якобы не по приговору – всё было чудовищней и символичней: во время прогулки вывалился из строя, потянулся к цветку – и получил пулю от конвоира.

...Я люблю телесный твой избыток,
От бровей широких и сердитых
До ступни, до ноготков люблю,
За ночь обескрылевшие плечи,
Взор, и рассудительные речи,
И походку важную твою.

А улыбка – ведь какая малость! –
Но хочу, чтоб вечно улыбалась –
До чего тогда ты хороша!
До чего доступна, недотрога,
Губ углы приподняты немного:
Вот где помещается душа.

Прогуляться ль выйдешь, дорогая,
Всё в тебе ценя и прославляя,
Смотрит долго умный наш народ,
Называет «прелестью» и «павой»
И шумит вослед за величавой:
«По стране красавица идёт».

Так идёт, что ветви зеленеют,
Так идёт, что соловьи чумеют,
Так идёт, что облака стоят.
Так идёт, пшеничная от света,
Больше всех любовью разогрета,
В солнце вся от макушки до пят.

Так идёт, земли едва касаясь,
И дают дорогу, расступаясь,
Шлюхи из фокстротных табунов,
У которых кудлы пахнут псиной,
Бёдра крыты кожею гусиной,
На ногах мозоли от обнов.

Лето пьёт в глазах её из брашен,
Нам пока Вертинский ваш не страшен –
Чёртова рогулька, волчья сыть.
Мы ещё Некрасова знавали,
Мы ещё «Калинушку» певали,
Мы ещё не начинали жить...

Полностью найдёте и прочтёте сами, у меня и от приведённых строф перехватывает дыхание. Но теперь это не былой восторг, не радость за человека с его распахнутым на всю страну счастьем, а угрюмая горечь и обида: неужели нельзя было помягче разрулить ситуацию, в которой оказался выдающийся поэт?
*
– Бог – идеальное «я» человека. С ним и разговариваем.
– И не только человека. Но и человечества. И мироздания. Так что поговорить есть с кем, не загоняйся.