Николай Колычев

НИКОЛАЙ КОЛЫЧЕВ
(1959 - 2017)

Прощай, листва. Прощайте, птицы.
Оплакан скорбный ваш отлет.
Душа к высокому стремится,
Туда, откуда снег идет.

Я слышу неземное пенье.
Туда, туда мой путь лежит.
Земля – снегов успокоенье,
А небеса – земля души.

Не проклиная мир нелепый,
Увязший в безнадежной мгле,
Поэты выпадают в небо,
Когда им тяжко на земле.

И вечный сон гнетет ресницы,
И вечный хор поет: " Прощай..."
Душа к высокому стремится,
Куда-то выше, чем печаль.

* * *

О, русская душа! Она – причина
Тому, что и за праздничным столом
Вдруг кто-то запоет с такой кручиной,
Что все веселье вдруг идет на слом.

И, головы вдавив между плечами,
Играют желваками мужики,
И в никуда, преграды не встречая,
Плывут из лиц их мутные белки.

Душа, душа – источник непокоя!
Бей – не убьешь, но тронь – и заболит.
И кто-то заблестит слезой скупою,
А кто-то вдруг расплачется навзрыд.

Так осенью на траурные воды
С ветвей стекают листья горьких ив.
Народ есть отражение природы,
И потому – в печали молчалив.

Но глянь сквозь рощу – кисть рябины дальней
Покажется прикусом на губе,
И звук с болота – сдавленным рыданьем
О чьей-нибудь раздавленной судьбе.

Молитвой скорбной размыкает ветер
Холодные небесные уста.
И каждая гора в Голгофы метит,
Высматривая нового Христа.

Известен мне исход такой печали!
Когда в себя глядятся изнутри,
То в тягостном отчаянном молчанье
Рождается невыразимый крик...

Так над природой и над нами всеми
Начертано безжалостной судьбой,
Что все: и скорбь, и дума, и веселье –
Исходит в сумасшествие и боль.

Россия! Ширь и глубь – неодолимы.
Я жив тобой, но я в тебе тону.
Никто в стране людей необъяснимых
Не может объяснить свою страну.

Где безысходность рвет сердца на части,
Но сладко этой горечью дышать...
А может быть, по-русски – это счастье,
Когда болит и мается душа.

* * *

Невмоготу – себя перетерпеть!
Вновь душу грустью осыпает осень,
И так охота все дела забросить,
И пить, и плакать, снова пить и петь...

О, птичий крик, упавший свысока!
О, тишина, готовая взорваться!
Огромная, крылатая тоска...
Нет, на нее нельзя не отозваться.

Нехитрый стол, в стакане – самогон,
Вонючий и на цвет – какой-то синий.
Давно в деревне нету магазина,
Но не прижился здесь сухой закон.

Уж близок вечер. И столбы дымов
Спешат тепло живое обозначить,
И сразу видно, где – дома, где – дачи...
И дач – намного больше, чем домов.

Как горько мне!
Как страшно понимать,
Что летом жизнь кипела понарошку!
Вот вывезут последнюю картошку,
И грянет смерть по имени Зима.

Придут ко мне бездомные коты,
Придут ко мне бездомные собаки...
Темнеет. В небе – тусклый свет звезды
И горький свет – в лесхозовском бараке.

Еще стакан! За все, что я люблю!
И долго на луну глядеть, вздыхая...
Я пью не потому, что жизнь плохая,
А просто – осень. Потому и пью.

* * *

В небе серо, в небе грустно.
Луг пожух, и лес испуган.
Плачут лебеди да гуси
И текут по небу к югу.

Птицы плачут – сердцу больно,
Оттого ль за острым клином
Побежал мужик по полю
От хибары, от скотины.

От жены, трудом согбенной,
От детей, вослед кричащих,
От скирды гнилого сена...
Он хотел взлететь над чащей.

Он хотел обняться с высью,
Он хотел расстаться с пашней,
Он хотел взлететь над жизнью,
Над собой – смешным и страшным.

И вонзал он в небо руки
С криком – чуть не журавлиным,
И ветвились в сладкой муке
Струны жил на шее длинной.

"Улечу!" – и с этой верой
Он бежал, взлетая в волю...
И упал комочком серым
На краю родного поля.

Подошла жена родная,
Голову взяла в ладони:
– Ты куда бежал?
– Не знаю.
– Ты чего хотел?
– Не помню.

* * *

В позабытой деревне, где жителей нет,
Отбивает рябина поклоны
Той избе, где старик со старухой в окне,
Словно древние лики с иконы.

– Как вы жили? – губами коснулся стекла,
Приминая траву и цветы я.
– Как вы жили?
– Мы жили… с грехом пополам…
«Значит, наполовину – святые».

Прижимаясь к окну, я стоял против них,
Но напрасно отыскивал взглядом
Половину греха…
Став одной на двоих,
Жизнь глядела безгрешно и свято.

***

Когда б они меня убили сразу,
Когда б я не впадал в надежды прелесть...
Я понимал, что должен быть наказан,
Но, всё-таки мне очень жить хотелось.
Меня секли кнутом, сорвав одежду,
Потом ломали пальцы с жутким хрустом.
Но робкая цвела в душе надежда:
«Раз мучают — наверное отпустят...».
И на спине мне кто-то что-то резал,
И тяжкою дубиной били под дых,
И грудь мою калёным жгли железом
И требовали: «Кайся, грешник подлый!»
Но я уже не мог кричать и плакать,
И новым мукам не внимало тело.
Я даже вдруг от боли и от страха
Забыл свой грех. Мне только жить хотелось.
И едкий пот сливался со слезами,
Мешая разглядеть родной народ мой...
Тогда они устало камни взяли,
И замерли вокруг стеною плотной.
Глядели зло, играя желваками...
Я закричал, вложив в слова надежду:
«Кто вовсе без греха? Швырните камень!»
И был убит.
Я жил среди безгрешных.