Игорь Григорьев

ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВ
(1923 - 1996)

Горемаятная родина,
Горемаятные мы:
На пустых холмах — болотина,
На болотине — холмы.

Или вера сгнила начисто?
Или верится до дна?..
Даже пляшется, как плачется:
Плач — под пляску, мать родна!
Да когда же нам напляшется
Во пиру судьбы-тюрьмы?
Неужели не отважиться,
Встав, напомнить: кто есть мы!

ДУША

Разлука-даль стихи слагает:
Уйди в зарю из шалаша!
И в том пути изнемогает
Моя бездомная душа.

Уже и утро пролетело:
Передохнуть бы у ручья,
Но хоть бы что душе до тела,
Она торопит: даль ничья!

Уже и версты ночь итожит,
И телу бренному невмочь.
А вот душа изныть не может,
Ей никогда не изнемочь.

Она, как небеса, нетленна,
Её, как совесть, не унять.
Твердят: «Душа у тела пленна».
Кто у кого в плену — как знать?

ПЫЛАЮЩИЙ СКИТ

Не прибыльна песня об этом,
Вся — пламя, октябрьская тишь:
Коль выпало статься поэтом —
От первой же искры сгоришь.

Что правда, то правда: сгораю —
Вся глушь, как пылающий скит.
Поэтому я выбираю
Погоду, когда моросит.

«В такое бездожье беречься?
А грянет ненастье — запеть?
Да это ж от злата отречься!..»
А мне бы — дотла не сгореть.

НАБАТ

Обозы, обозы, обозы,
Такое – как в дни старины.
Искромсаны в щепки березы
Нещадной секирой войны.

И стынут в чаду буйноцвета
Мужи…Бобыли…Сыновья…
Не спето. Не спето. Не спето.
А в чащу веселое лето
Вселило для них соловья.

И кажется – тучные нивы
Рыдают над каждым: «Проснись!..»
А в селах – глухие разрывы
Да толом пропахшая высь.

Проклюнулась жердь у омета –
Разжилась наивной листвой,
А в поле частят пулеметы,
Свинец высевая густой.

И полдни черны и косматы,
И горького горше – дымы.
Отчизна, твои ль это хаты?
И, может, не русские мы?

Твоя ль это радость лесная?
Кладбищ вековечная грусть?
Вот этот, как рана сквозная,
Большак в заповедную Русь?

И эти понурые люди?..
Бедует набатная весть:
Никто, кроме нас, не рассудит –
Что будет? Что было? Что есть?

* * *

Я в русской глухомани рос,
Шагнёшь — и прямо на задворках
Тоска, да мох, да плач берёз,
Да где-то град уездный Порхов.

В деревне — тридцать пять дворов;
На едока — полдесятины;
На всех — четырнадцать коров,
Да в речке Узе вдосталь тины.

Народ — на голыше босяк.
А ребятню что год рожали.
Как жили? Всяко: так и сяк —
Не все, однако, в даль бежали.

Большим не до меньшИх — дела:
Не как теперь — не на зарплате.
Нам нянькой улица была,
Низина — мамкой, взгорки — тятей.

Про зиму что и вспоминать:
Метель вьюжИла на болоте, —
Зима и сытому не мать,
Хоть в шубе будь, да всё не тётя.

Весной сластились купырём,
Подснежкой-клюквой да кислицей;
Под май — крапивки поднарвём:
О вешний суп с живой водицей!

Зато уж лето детворе
Надарит бобу и орехов,
И птичьих песен на заре,
А солнышко нажжёт доспехов...

Нас в люди выводила Русь
Всей строгостью земли и неба;
Пусть хлеб её был чёрным, пусть,
Но никогда он горьким не был.

ПОЭТЫ

Мы ветра и огня поводыри
С тревожными
Раскрытыми сердцами,
Всего лишь дети, ставшие отцами,
Всё ждущие —
Который век! —
Зари!

Сердца грозят глухонемой ночи, —
За каждый лучик жизни
В них тревога, —
И кровью
Запекаются
До срока,
Как воинов подъятые мечи.

С крылатой песней люди
Не рабы, —
Единственная
Из наград награда!
Нам надо всё и ничего не надо.
И так всегда,
И нет иной судьбы.

Нас не унять
Ни дыбой, ни рублём,
Ни славой,
Ни цикуты царской чашей:
Курс — на зарю!
А смерть — бессмертье наше,
И не Поэт, кто покривит рулём.