Выходные данные и состав книги Печальный рай 2021

ВЫХОДНЫЕ ДАННЫЕ И СОСТАВ КНИГИ "ПЕЧАЛЬНЫЙ РАЙ"

Литературно-художественное издание

Толстоус Василий Николаевич

ПЕЧАЛЬНЫЙ РАЙ

Поэмы. Рассказы

© Толстоус В.Н.,2021


ББК 84 (2Рос-Рус)6-5
Т 54

Т54 Толстоус В.Н.
"ПЕЧАЛЬНЫЙ РАЙ" – Поэмы. Рассказы. –
Донецк, "Издательский дом Анатолия Воронова" – 2021. - 84 стр.


Подписано к печати 22.11. 2021 г.

Дизайн                Воронов А.Б.
Обложка                Корнелис ван Пуленбург (1594 – 1667) «Изгнание из Рая».
Рисунки к рассказам   Оберемченко В.И.


        Книга "Печальный рай" включает в себя восемь поэм, в которых автор показывает поступки и психологию действующих лиц в различных обстоятельствах и в разные эпохи: от Руси двенадцатого века и до нашего времени.
        В книге впервые публикуются рассказы, написанные в 70-е годы XX века в жанре фантастики. Нарушение границ привычной реальности, необыкновенные происшествия, выпавшие на долю главных героев, – никого не оставят равнодушными.
        Для семейного чтения.




ПОЭМЫ


ПОЛКОВНИК РОМАНОВ

1
"Исчезли войны навсегда!" –
трубят газеты. Верит в это,
во всякой лжи давно тверда, –
шестая часть родной планеты.
В ответ загадочно молчат
с военной кафедры майоры:
густой погонный звездопад
исправно гасит разговоры.
Советский бравый генерал
сказал нам, что из капитанов
за то, что лично воевал,
за год полковником Романов
стал. Но о том, мол, вы – ни-ни.
А сам не скажет он, конечно:
секреты армия хранит, –
учили нас, – почти что вечно.

2
Была суббота. Ночью мы
с подругой шли из ресторана,
и вдруг навстречу нам из тьмы –
тот самый, с кафедры, Романов.
"Желаю здравия!" – сказал
я, оказавшись в круге света.
"Ты куришь?" – "Да", – и я достал
из новой пачки сигареты.
"Студент? Из наших?" – "Точно так".
"Мадам, огня?" – "Она не курит".
Он был огромен, словно танк,
наполнен бешенством и хмурен.
И очень сильно во хмелю.
"Тебе скажу, – он наклонился, –
я по ночам почти не сплю,
меж сном и явью нет границы".

3
Ждала подруга – и ушла,
а он курил, не замечая,
кричал: "Судьба солдата зла,
дешевле мятой пачки чая.
Тебе, студентик, не понять:
когда стреляют самолёты, –
в окопе некуда бежать,
а ты один живой из роты.
Подбита «шилка»*. Всё в песке,
и за бортом – плюс сорок восемь.
За то, что жизнь на волоске,
скорей всего, на небе спросим".

4
Очнулся он. "Прости, дружок.
Что видел здесь, – забудь отныне.
Я за собой тяну, как срок,
кошмар Египетской пустыни".
"Да, было много славных дел", –
добавил он суровым тоном,
и тусклый орден прозвенел
каким-то очень грустным звоном.
               
1975



* «Шилка» – самоходная четырёхствольная артиллерийская установка производства СССР. С успехом применялась в различных «горячих точках» по всему миру.   




КОМЕТА

Над невысоким перевалом,
откуда ближе к Туапсе,
заря вечерняя блистала,
и в пурпур красила шоссе.
Бежала тихо речка справа,
темнела слева зелень гор.
Вершин иззубренной оправой
себя очерчивал простор.

Костёр дымился у палатки
и разгораться не хотел,
Вдыхался грудью воздух сладкий,
как исцеляющий коктейль –
он звал идти в июле в горы
в ответ на скуку долгих зим,
чтоб возместили лес и море
нехватку мужества и сил.               

Призывы жить размахом строек
навязли в песнях и стихах,
и как не вымолить простое:
закаты, чаек на волнах,
луны дорожку, ветер с моря,
гуденье жаркого костра,
и чтоб с вином, в негромком споре
текли, сменялись вечера.

Походы к морю – верный способ
избегнуть плена громких дел,
чтоб альпенштока звонкий посох
с тобой вышагивал везде.
Далёкий путь – всего лишь малость,
когда сутулят рюкзаки
и ждёт привычная усталость
вблизи привала у реки.

Вокруг под небом ночь и горы,
едва очерчен перевал.
В неверном свете звёзд узорен
отвес изрытых ветром скал.
Пока луна брела долиной
и свет лила на лес и луг,
на небе странная картина 
росла и ширилась вокруг.
 
Летя к незримому светилу,
уже с Луну имея рост,
являя жгучий блеск и силу,
комета выбросила хвост.
Заворожённые, сидели
у одинокого костра.
Комета медленно летела,
огнём рассеивая мрак.

Как будто древнее Далёко
сжигало жарким светом ночь:
мол, жизнь мала и одинока –
и никому ей не помочь,
лишь раскалённые светила,
творя материю в котле,
жалели, что она остыла
давно на маленькой Земле.

Сидели долго, руки грея
у догоравшего огня,
а над горой, чуть-чуть правее,
хвостом галактики обняв,
парила белая комета.
Покорно, в гулкой тишине
ей уступали путь планета
и все живущие на ней.

Мы, замерев, смотрели прямо
на чудо, что, не видя нас,
летело грозно, близко, рядом –
и обжигало веки глаз.
Костёр мерцал, плясали тени –
как будто кто-то в полусне
молил за тварей и растений
о каждом следующем дне.




ПОЭТ НИКОЛАЙ БЕСПАЛОВ

1
Год семьдесят шестой.
Страною правит Брежнев.
Надёжно в жизни прежней,
уютной и простой.
Экзамены сданы.
Вечерние застолья
стихами и любовью
хмельной напоены.
А после, на заре, –
в подземный «Андеграунд»,
под сень пивного храма,
с бочонком в алтаре.

2
Июнь горяч и пуст,
нет люда даже в парке.
Здесь пиво после старки
смягчает жажду уст,
и местная "звезда",
факир импровизаций,
вещая из простраций,
стихи творит с листа.
Кричит он: «Я поэт,
маг Николай Беспалов,
я шторм на десять баллов,
я темень, я и свет».

3
Он дик и пьян, смешон,
с морщинами до срока,
но часто словно током
стихом пронзает он.
В строке Версаль и Рим,
и мы, застыв, внимаем.
Миг непередаваем
и невосстановим.
«Вы просто дайте тему!» –
средь гама просит он,
и долго глядя в стену,
смолкает, отрешён.

4
«Слабо стихи о бабах?»
«Да жаль для бабы слов!»
Пивной тяжёлый запах.
Ухмылки из углов.
И тихо, очень тихо
ведёт он свой рассказ –
в ответ вокруг ни чиха,
ни дури напоказ.

5
«Прости меня, – он начал,
– прости за всё – за всё.
Я часто ночью плачу.
Подлец я и осёл.
Прости меня, родная.
Я пропил всё с себя.
Зато теперь я знаю,
как ангелы трубят.
Они мне каждой ночью
к спине – и даже днём! –
пасуют крылья прочным
шагреневым ремнём.
Саднит от крыльев кожа
до ран и волдырей.
Мой день последний прожит,
и нету больше дней.
Прости меня, и в месте,
родном для нас с тобой,
мы снова будем вместе:
я верую в любовь!
Я честь свою и совесть
несу, не расплескав.
Одна на свете новость:
друзей весёлый нрав.
Одна на свете вера:
моя любовь к тебе.
Одна на свете мера,
– зов ангелов с небес».

6
Он кончил. «Что же дальше?» –
раздалось в тишине.
«Я с неба лист упавший,
настоян на вине.
Я старый пень усохший,
и крив, и косорук.
Мне нету места больше,
и замкнут жизни круг…»

7
«Да что он здесь несёт?
Совсем, дурак, рехнулся.
Набулькал пивом пузо
и сбрендил, идиот».
И снова шум и гам,
таранки запах резкий.
И полон зал, да не с кем –
о жизни, о стихах...
В руке стакан вина.
Беспалов смотрит в стену,
и тихо спорит с тенью,
и слушает она.





НАКАНУНЕ
(ФАНТАСМАГОРИЯ)

Урок истории окончен.
Осела пыль чужбин и отчин.
Техничкой свет потушен в классе.
Мерцала стрелка на компасе,
и та угасла: дело к ночи. 

Тогда во тьме вздохнули книги,
шурша страницами, и блики
легли на парты, пол и стены.
Раскаты музыки военной
не покрывали треск и крики,

что раздавались где-то рядом.
Вот оглушил разрыв снаряда,
вот чей-то голос низким басом
вещал: «Уймитесь, нету спасу,
ведь ночь уже, и беспорядок

не даст окончить до утра нам.
На стол учительский по странам
расположитесь: вам привычно.
«В рубашке можно мне, коричне…?» –
«Отставить шутки. Быть – в парадном».

Из окон холод. Голосами
разбужен сумрак. Снег и сани…
Далёкий топот. Всадник. Лошадь.
Вдали огромный стяг полощет
вечерний ветер, угасая.

На стол из книги вышли трое:
один во френче цвета крови,
второй восточными глазами
косил на полочку с часами:
«Двенадцать скоро. Мир построен».

Молчащий третий поднял руку,
очки блеснули близоруко.
Отмашка. Шорох. Чётко, в ногу,
из темноты, в шеренгах строго,
спустился полк с чеканным стуком.

«Равняйсь, налево!» – подал кто-то
команду. Рявкнула пехота:
«Ура! Да здравствует победа!» –
и в ожидании ответа
шли как один вполоборота.

Пехоте что-то отвечали
вожди с погонными плечами.
Полки сменялись. Час за часом
металось эхо школьным классом:
шли по столу однополчане,

и уходили в тень простора.
Оттуда сипло каркал ворон,
палили пушки, самолёты
ревели, с запахом смолёным
кипело пламя в кронах бора.

Молчащий третий улыбался.
Кружились двое в ритме вальса.
Танцор с восточными глазами
партнёру с пышными усами
косицей к френчу прикасался.

Качнувшись, вмиг сложилось время.
Померкла странная арена.
Желтели стены, увядали.
Парад блеснул полоской дальней
и растворился постепенно…

…Когда петух прокукарекал,
не торопясь, три человека
дорогой в небо уходили,
плывя в клубах поднятой пыли
в виду восставшего рассвета.

Лучи светила прирастали.
Исчезли войско, бор, медали.
Лишь календарь над картой местной
напоминал, что день воскресный,
июнь.
            И в рост – Иосиф Сталин.







НОЧЬ НА ДЕСНЕ

1
«Хотите знать о местных чудесах?
Здесь, на Десне, они довольно часты», –
сказал рыбак в фуражке, при усах,
неторопливо складывая снасти.
Луна в ночи безоблачной плыла
и белым светом пойму освещала.
Сказал рыбак: «Здесь странные дела
случаются у старого причала.
И ниже – неспокойные места,
на них времён смещаются потоки,
под утро открываются врата, –
армада выплывает из осоки.
Так чётко! За кильватером волна,
прозрачна от играющего света.
Ладьями правит статная княжна,
в кольчугу полновесную одета».
Он смолк. Мы налегали на уху.
Сказал напарник: «Это просто сказки.
Причал вдали, мы – здесь, на берегу,
а эти басни просто для острастки».

2
Вдруг он застыл. Скосив глаза, хрипел,
едва не подавившись рыбьей костью.
Я обернулся. Пели перья стрел,
в полёте наливавшиеся злостью.
Как ухватил и дёрнул за плечо
напарника, – того совсем не помню.
В овраг упали, стало горячо
руке моей, пониже локтя – больно,
а меж корней спасительной сосны,
в расщеп коры, похожая на жало,
вошла стрела с неведомой войны,
и всё ещё от ярости дрожала.
Вдвоём лежали долго, чуть дыша.
В ночной тиши бессонный филин ухал,
и растворялись складки рубежа
до мозга обострившегося слуха.

3
Прошло – не знаю, сколько их, минут.
Рука моя, задетая, немела,
и молча мы покинули приют,
ползком, ужами, тихо и несмело.
Светлело, а в округе – никого.
Туман качался, вверх перетекая.
Сказал напарник: «Это колдовство.
Быть может, аномалия какая?»
Пока я руку, морщась, бинтовал,
глаза всё дальше берег различали.
Костёр погас. Размётанный привал,
и – ни следа рыбачьей пасторали.

4
На берегу, раскинув плети рук,
лежал ничком, с закрытыми глазами,
наш от беды не прятавшийся друг,
и кровь уже подсохла под усами.
Картуз лежал чуть дальше, на песке,
стрелой насквозь, как бабочка, пронзённый,
а рядом, в запрокинутой руке
белел платок с ажурным окоёмом.
Рыбак был жив и просто крепко спал,
избитых губ улыбка чуть касалась.
Изломан весь прибрежный краснотал:
жестокая неведомая шалость.
Будить пытались: «Ну же? Расскажи».
Казалось, оглушён и ослеплён он,
и цепкие ночные миражи
в нём отдавались корчами и стоном.
«Скажи хотя бы, чей это платок?» –
но он мычал, мол, догадайтесь сами.
«Встряхнись же ты!» – ответить он не мог,
лишь на реку указывал глазами.
Мы – вот беда! – не знали рыбака:
ни имени, ни кто он и откуда, –
узнать бы всё самим наверняка,
а тут возись с безумной жертвой чуда!

5
Отдал платок напарник: «На, смотри!» –
латиницей написано и мелко,
ажурной вязью – слова вроде три,
и первым имя импортное: «Helga».
Что здесь стряслось, зачем стреляли в нас?
Какая Хельга парня окрутила?
«Хоть намекни, что сделалось в тот час?
Ведь только час, не дольше, это было».
Но жертва лишь оскалилась в ответ, –
ни взгляда, ни осмысленного слова.

6
Мы выкурили пачку сигарет,
пока тащили под руки больного.
Вела тропа до ближнего села,
всё лесом да широкими лугами,
а над  рекой, как облако, плыла
флотилия под всеми парусами.
И мнилось нам, что вдруг на корабле
явилась и склонилась вниз фигурка.
Всё вздор, но человеку на земле
играть несладко с призраками в жмурки!
Растаяло. Рыбак наш отошёл,
стал говорить осознанно и внятно,
вопрос о том, где он платок нашёл,
его опять отбрасывал обратно.
Шептал, что здесь какие-то врата,
и всё спешил, от страха подвывая:
«Скорее! Здесь ужасные места:
что б ни придумал, – сразу оживает».

7
Всё дальше уходили прочь от вод,
не глядя на чудесную природу,
не видели у плёса хоровод
русалок, опускавшихся под воду.







ВОСПОМИНАНИЕ О 19 АВГУСТА 1991 ГОДА

1
Путь из Киева печален:
так всегда, когда – домой.
Тучи влагу обещали,
пронеслись – и снова зной.
Раскалённая дорога
«Запорожец» вдаль несла.
Песня, грустная немного,
правдой за душу брала.
Пела дочь, печально звуки
оседали на поля:
о любви и о разлуке,
о позёмках февраля,
о превратностях удачи,
и что доля нелегка.
Всё, что этот вечер значил,
не дано узнать пока.

2
Завтра в восемь понедельник
позовёт народ на труд,
чтоб на всё хватало денег:
на еду и на уют.
Солнце скрылось, угасая,
ровно двигатель урчал.
Вплыл туман, как будто саван
исполинского ткача.
Саван ширился, спускался
на просторы, точно снег.
Путь змеился, будто галстук
на пушистой белизне.   

3
Мир внезапно изменился:
шорох слева, справа – стон.
Через днище холод снизу
вполз, незримый и густой.
Слух отметил: словно двери 
где-то сорваны с петель.
Мнилось: бесы или звери
взвыли разом, видя цель.
Так и ехали мы вместе
с ними. Дочь спала, ей сон
снился добрый. Жаль: безвестен
утра близкого резон.
Знали правду б – не спешили
и не звали новый день.
Время прежнего режима
отходило в морок, в тень.
Коммунисты, комсомольцы,
пионеры – шли в утиль.
Неуютно стало, скользко
им однажды на пути.
Белый саван собирал их,
отсекая ход вперёд:
им назначена работа
возвращения в народ.

4
Это завтра. Накануне
бесам, что ли невтерпёж:
нарождённые в коммуне,
волокли страну под нож,
шли колонны ниоткуда
брать невидимый редут –
появились из-под спуда
чтоб уйти, окончив труд.
Рядом призрачное войско
проскакало на войну.
В небе ширилась полоска,
алым цветом жгла страну...

5
...Но пока пылит дорога,
утро дня встаёт над ней.
Ты продлись ещё немного,
время Родины моей.








ТОТ-КТО-ЖДЁТ

1
Не долетев до рек Сибири,
упал Он в горные леса.
Его искали дня четыре –
мешали ветер и гроза.
Район огромный: десять Бельгий –
долины, сопки и тайга.
Спецназ устал, кончались деньги.
Искали больше наугад.
Никто не знал Его размеров,
и как Он выглядел вообще.
Лишь командир отряда верил
в успех – и шёл, не спал ночей.
Меж тем ударили морозы,
снега укрыли горный край.
Решили власти поиск бросить.
Отряд ворчал: домой пора.
Пилот большого винтокрыла
сказал: «Быстрее. Ждём пургу».
Полнеба облако укрыло.
Всё ближе ветра грозный гул.
Под вертолётом кроны сосен –
тайга без края и конца.
Объект лежал в квадрате восемь,
его маяк едва мерцал –
он впрок сканировал округу,
снега, пургу и вертолёт.
Сигнал летел, пронзая вьюгу,
сминая в пыль межзвёздный лёд,
о том, что в мире Дробь/Семнадцать
озёра, степи и снега,
что для колоний есть пространство
и нет достойного врага.

2
А командир отряда верил –
и этой верой дорожил –
что вся Земля – надёжный берег
для всех: и наших, и чужих.
Не сомневался в этой встрече,
когда садился в винтокрыл: 
мол, каждый разум человечен, –
он с убежденьем говорил.
Молчал пилот и вёл машину.
Дремал спецназ и видел сны.
Дремали женщины, мужчины
большой заснеженной страны.
И командир уснул спокойно.
В который раз на много дней
ему зачем-то снились войны,
тайга и сполохи над ней,
как будто кто-то рядом с ухом
кричал, что всё, пришёл конец,
что вертолёт завис как муха
среди вертящихся колец.
Пилот от страха тихо плакал,
будил отчаянно спецназ,
и видел, как возник из мрака
огромный выпученный глаз,
что изучал лицо пилота,
и полетел во мрак сигнал
о том, что есть живое что-то,
Он это в точности узнал,
о том, что здесь Он, твари знают,
пилот боится, спящий – нет,
страна обширная, лесная,
и что опасности в ней нет. 

3
Его планета недалече –
к ней свет летит семь тысяч лет.
Ему дано готовить встречи
своих с туземцами планет.
Уснувших тварей не калечил,
но им нельзя проснуться в срок
(тела их – дрянь, недолговечны,
сто лет, не больше, – их порог).
Летел сигнал быстрее света –
ни выжечь, ни перехватить.
Своим понравится планета –
одна из тысяч на пути.
Нашёл в большой горе пещеру –
чтоб уместился вертолёт.
Луна вставала не ущербе
четыре ночи напролёт –
Он заскучал. Всмотрелся в лица
уснувших тварей на борту. 
Узнал, что им в покое снится,
о том, как дети их растут.
Понятно стало, кто их главный,
что лидер вежлив и умён,
и что их плен разрушил планы
принять позиции сторон.

4
И стала сниться командиру
планета около двух солнц.
Десяток лун летал над миром,
сияя лаком древних бронз.
Нет ни намёка на деревья,
ни трав на склонах, ни куста.
Вокруг, как в первый день творенья,
земля бесплодна и пуста. 
И только башен частоколы
вздымались изредка вдали:
бездверны, серы, безоконны –
росли до неба от земли.
Меж ними мух роились стаи,
без звука, в полной тишине,
подчас сверкая блеском стали
и зависая в вышине.
Одна из них промчалась мимо,
вблизи огромна, словно дом,
и, точно моментальный снимок,
увидел спящий, тех, кто в нём.

5
Заметил Он вдруг шевеленье:
один воспрянул ото сна.
Внезапно выморочный пленник
глаза открыл и застонал.
«Ты командир?» – спросил Посланник.
«Что с ними?» – молвил тот в ответ. 
«Они во всём виновны сами».
«Но в чём же?» – «В том, что знать не след».
«А ты-то кто? Зачем без спросу?
Где проживает твой народ?»
«Я прилетел сюда не просто, –
Посланник наших, Тот-Кто-Ждёт».
«Так это ты мне сон навеял
про мир двух солнц, пустой простор?
Твоих ”своих” я видел: змеи,
не покидающие нор.
Зачем им новые планеты?
Им беспечально под землёй».
«Не всё успел узнать во сне ты,
увидел только их жильё.
Одно из солнц погаснет вскоре.
Межзвёздный холод всех убьёт:
вот и летим отвадить горе,
спасти от гибели народ.
Мы знаем скорость выше света.
Для нас вы – только дикари,
что пожелали всю планету
свою бездумно разорить».
«Как скоро ждать гостей на Землю?» –
спросил, помедлив, Командир.
«Ваш экипаж пускай подремлет –
у них два века впереди».

6
Два года длятся разговоры,
два года в коме экипаж,
и Тот-Кто-Ждёт, как вещий ворон,
твердит, что мир прекрасен наш.
Всё это время мчится к звёздам
сигнал, вещающий о том,
как хороши земные вёсны
и воздух, пряный и густой,
и ветры, бьющие упруго,
орлов размашистый полёт.
Сигнал летит сквозь зной и вьюгу,
сминая в пыль межзвёздный лёд,
о том, что в мире Дробь/Семнадцать
озёра, степи и снега,
что для колоний есть пространство
и нет достойного врага.









ПЕЧАЛЬНЫЙ  РАЙ               
 
ПОВЕСТЬ

“Истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим на высоких горах, и на холмах, и под всяким ветвистым деревом. И разрушьте жертвенники их, и сокрушите столбы их, и разбейте истуканы богов их, и истребите имя их от места того”.                (Второзаконие,  12: 2-3)

“И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простёр он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно”.                (Бытие,  3:  22)   

“Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретёт её”.
                (От  Матфея,  16:  24-25)

“Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную”.
                (От  Иоанна,  12:  25)

“Не думайте, что Я пришёл принести мир на землю; не мир пришёл Я принести, но меч. Ибо Я пришёл разделить человека с отцом его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её. И враги человеку – домашние его”.
                (От  Матфея,  10:  34-36)   

“Читай не затем, чтобы противоречить и отвергать, не затем, чтобы принимать на веру, и не затем, чтобы найти предмет для беседы, но чтобы мыслить и рассуждать”.                Фрэнсис  Бэкон.


1. ИНТРОДУКЦИЯ   

Неверная любовь      
порой заботит ум сильней,   
чем тайны собственных корней 
загадочная новь.
Но, словно духа материк,
не зная тела, не дыша, 
живёт в нас тихая душа,   
и в полсвечи горит.         
И пусть горит едва,    
и неустойчива свеча,
но иногда в тиши звучат   
из вечности слова.
Так хочется себя               
найти в утерянных мирах               
и вольно плыть в забытых снах,               
ушедшее зовя.
И вот, из тьмы времён, 
презрев препятствий череду,
приходит ночью, раз в году,      
один и тот же сон.    
               

2. У ПЛЁСА

Степная ночь. Луна.               
У плёса, в пламени костра,               
мерцают контуры шатра               
и слышен плеск вина.               
По берегу реки               
в лугах бесчисленны костры,               
как будто звёздные миры               
негаданно близки.               
Текучая вода               
сверкает отсветом огней,               
и сны свои вверяют ей               
и пламя, и звезда.    
Их невесомый свет               
скользит неведомой страной               
и над забытою войной               
плетёт ажурный плед.               
Негромки звуки лир.               
Стреляет искрами костёр.               
Ведёт степенный разговор               
со свитой командир.               
Князь молод и силён,               
красны усталые глаза,               
и на святые образа   
указывает он.               
Поджаты их уста               
и грозен взор. Слепящий блик               
на них бросает светлый Лик               
с нагрудного креста.               
Эпох ушедших скол               
смягчился в темени ночной,               
и зазвучал язык родной               
из пропасти веков.               
«Налейте мне вина!» –               
и княжья братина полна:               
«Наутро станет жарко нам,               
но высока цена.               
Я вижу два пути:
крестить безверных или сечь.
А даст Господь в могилу лечь, –
то только победив».
Костёр едва искрит. 
Который век, и с кем война?
Вокруг родная сторона, – 
душа мне говорит.
Но миг прошёл – я прочь,
поймав загадочный сигнал
откуда-то из ближних скал,
лечу поспешно в ночь. 
Струится сверху свет
невыносимо ярких звёзд,
на расстоянье сотен вёрст
прокладывая след.   


3. ОРДА

И след привёл туда,
где в ожидании страды    
застыли грозные ряды –
несметная орда.
В долине словно крап.
Волной кружащихся теней  –   
стада бескрайние коней,
и слышен конский храп. 
Ни стана, ни костров… 
Беззвучно шевеленье масс,    
и лишь белками тысяч глаз      
очерчен строй рядов.
Отряды рвутся в бой.
Понять непросто, – то во сне ль,             
но ясно виден круг земель,
и степь, и край лесной.
Повсюду смрад и гарь,
и пепелища деревень…       
Огонь бушует ночь и день,
вздымая к небу хмарь.      
Несётся плач и стон,   
и просят уголья дождя.   
Свет озарил лицо вождя,      
В седле недвижен он.         
Не молод и не стар,
всей статью словно вольный волк,   
что даже в стае одинок.            
И нет на нём креста.
А справа от отца
сын, мелок станом и лицом –
ещё не время звать бойцом      
безусого юнца.   
И рядом не боец,
но в ремесле ином умел –
с надрывом, с чувством руны пел
седой как лунь слепец.
Мотив уныл и прост,
но закипали сотни глаз.
Так слушают в последний раз, 
и не стыдятся слёз.            
      

4. ДИАЛОГ

Поёт слепец, но мчит   
мой дух по выжженной стране               
и, словно колокол во мне,      
тот реквием звучит. 
Вновь реку вижу я,
шатёр, кострища под луной,
и в полночь снова предо мной      
знакомые края.      
У берега костёр.
Вблизи него, в тени густой,
пленил чужого в час ночной 
недремлющий дозор.
Меча и лат лишён,      
введён дружинником в шатёр
на подневольный разговор,
и на пол брошен он.   
Внутри лишь князь один.               
Готовы к бою щит и меч,               
От края в край тяжёлых плеч               
войдёт почти аршин.               
Сияет Лик Христа 
на латах, видевших бои,         
и с убеждённостью судьи
князь разомкнул уста:         
«Ты с виду – вражья знать               
своих языческих земель.               
Хочу узнать я вашу цель,               
и силу вашу знать».               
«Ты, княже, прав, я – жрец,               
и жизни ведаю исток.               
Мудрёной логики знаток,               
и книг священных чтец».               
«Не верю я тебе, –               
И князь сверкнул огнём очей, –               
ты ведь не просто книгочей               
и мастер в ворожбе.
Ты вызвался служить               
в дружине вашего царя.               
И вовсе не у алтаря               
тебя пришлось добыть».               
Но пленник вверх глаза               
свои угрюмые воздел               
(у ног он связанный сидел),               
и медленно сказал:               
«Да, я теперь в строю.      
Беда вломилась в отчий дом.               
Решили миром: обретём               
свободу жить – в бою.               
Похода цель проста:               
спасти народ гонимый свой               
от воли дерзостной и злой               
ревнителей Креста.               
Я Велеса слуга,               
он – душ божественный исток,               
а рядом с ним царит Сварог               
и грозно бьёт врага.               
Подняли отчий меч               
суровый праведный Перун               
и Один, Бог-хранитель Рун. –
Нас есть кому сберечь».               
Умолк пленённый жрец
и слился с тенью на стене.               
Подумал князь и, побледнев,               
ответил наконец:
«Сошлись дороги звёзд.
Я не могу остановить
судьбы стремительную нить,
и не приемлю грёз. 
Ты не противен мне.
Поверь, мне душу жаль твою,
ей не дано летать в раю,
а лишь сгореть в огне.
Но ты ли не умён,
и, прочь отринув суету,
взываешь тайно ко Христу,
страшась иных времён?»
Волхва недвижный взор
спокоен, волей укрощён,
и был в ответ его вплетён
лишь маленький укор:
«Негоже, гордый князь,
винить в двуличности меня, –
беру пример я у огня:
он иссушает грязь.
Полярны ”нет” и ”да”,   
их никогда не примирить.    
Огню дождём вовек не быть,               
а пламенем – всегда.               
И в ваш печальный рай
я не хочу попасть вовек,
ведь жил там Первый Человек.
Но лют обильный край.
От рая отлучён
за то, что вся вина – искус,
чужого зла тяжёлый груз
несёт он с тех времён.
Для божества ты – раб.
С кончиной тела навсегда       
ты обречён искать суда.
Придёт ли та пора?
Блаженство жить в телах
разрешено вам только раз,
но это значит – жизни красть,
и смерть – ваш главный страх…
Ваш бог совсем не Бог,   
он в срок от женщины рождён,
и Богом жизнью награждён,
а сам того не мог. 
Для вас он кто таков? 
Ведомы жаждой всё учесть
вы сорок два, сказали, есть      
в его родне родов,      
где главным – царь Давид.
Путь проследили до конца,
вплоть до Иосифа-отца, –   
всё Библия хранит.         
Но тот неверен след:
открылся матери гонец,
что не Иосиф, Бог – отец.
С Давидом связи нет.
Никто мальцу Давид,   
тогда чьи роды, – сорок два?      
С ошибкой вписаны слова,       
и смысл их позабыт…      
Я долго смысл искал,      
прочёл всю Библию до дыр,
и всё, чем жив крещёный мир,    
в подробностях узнал.   
Проведал, что учил   
ваш Бог не одному добру, –
он вёл со смертными игру               
в главу пресветлых сил.    
Он прямо объявлял,
что остро жаждет смерти душ,
и резать узы кровных дружб
нам, смертным, предлагал …
Какой-то шабаш тьмы… 
Зачем Ему моя страна?
Быть может, это Сатана
обличье взял взаймы?          
Он сына на отца,               
и мать на кровных дочерей               
ведёт сражаться, как зверей,               
до смертного конца.               
Сказал, что сохранит               
бессмертной душу тот в веках,               
в ком ненавистность к ней, и страх,               
а прочим путь закрыт.               
Но чуден жизни бег!               
Нас Боги учат ладно жить,               
и обещают подарить               
в телах повторный век.               
Ты хочешь знать сейчас               
Лишь меру наших ратных сил…               
Не зря о цели ты спросил, –               
она не в тлене фраз.               
Нам не носить оков.   
Страна зовёт вас, татей, бить,      
и нежно, искренно любить
своих родных Богов.    
И, призывая всех               
любить святые алтари,               
помогут Боги до зари               
в бою познать успех.               
Ответ мой как печать,       
как славной битвы сабель звон:
не мы вломились в терем твой,       
не нам и отвечать».
Закончил узник речь.               
Блистал его открытый взор,               
в нём боевой горел задор,               
предвестник скорых сеч.               
Князь будто видел сны –
он долго вдаль смотрел, туда,               
где в небе красная звезда               
несла запал войны.               
«Не то, не то совсем, –   
ответил он без тени зла, –   
моя религия светла,   
любовь дарует всем. 
Я хоть сейчас готов,
как нам Писание велит,    
прибить на стену меч и щит,         
любить своих врагов.
И я совсем не тать.      
Пусть грозен светлый наш Творец, –
смиряя гнев своих сердец,
мы в силах и прощать».
Ему ответил жрец:         
«Я вижу это каждый день, –
в огне родных мне деревень   
лютует ваш Творец».
Осёкся разом князь,      
и лоб укрыла сеть морщин, –
рождалась вдруг в сетях причин       
досадных мыслей связь.    
Чуть слышно подозвал               
вернейших стражников своих,               
и так напутствовал он их:               
«Есть роща в гуще скал,               
вдали, где чистый ключ               
дневной наш омывал привал.               
Где мой шатёр вчера стоял               
у неприступных круч, –               
там пленника связать,               
и пусть пережидает бой.
Он знатный, личный узник мой.
Оставьте, – и назад».


5. ПЛЕН

С востока мчит рассвет.          
Глубокий сумрачный каньон               
разносит эхом тихий стон               
словам негромким вслед.               
Мольба к богам летит,
и ветер льётся с высоты,
к восходу в облаке остыв,
и травы шевелит.
Земля слегка парит,      
роса блестит, стекая с трав.               
Всё словно вымыто с утра,
явив парадный вид.
Быстрей трава растёт:          
сильней с рассветом жажда жить,
да увеличивает прыть         
к утру трудяга-крот. 
Соблазны тьмы и снов
терзают узника. Восток    
теплом светила вызвал ток
остывшей крови вновь.      
Очнувшись, память жжёт,      
не в силах плена позабыть,
а сердце словно бы хрипит
и режется ножом.      
Но узник жизни рад,               
и мозг врачуется в тиши,
душе жреца сказать спешит,
что он ещё солдат.            
С зарёй, как юркий уж,
стремясь из кожи старой вон,
от пут ночных освобождён,          
и ловок вновь, и дюж.


6. СТРАДА

С утра у дальних скал,
где прирастает степь рекой,
двух армий длится тяжкий бой,    
идёт кровавый бал.               
Дымятся груды тел.            
Несётся степью храп коней.          
Блестя как мириады змей,          
роятся тучи стрел.   
От боя вдалеке –
на вёрсты – слышен лязг мечей.   
От крови пенится ручей,       
спадающий к реке.               
Стремителен, жесток
и беспощаден вождь орды.
Разит врагов сквозь пыль и дым
жреца стальной клинок.
Держа с войсками связь, 
рубясь с отрядом наравне,
на быстроногом скакуне
летает птицей князь.
Неутомим в бою,
один как целый эскадрон,   
от смерти в гуще сечи он
не прячет жизнь свою.
Работая мечом,
пробившись к царским храбрецам,    
вдруг им прощённого жреца
в строю увидел том.
И вспыхнул княжий гнев.            
Он вспомнил тот, вечерний вздор,      
и весь вчерашний разговор       
о мире и войне.
Вчерашних споров суть
о праве жить и о скорбях
сгорела в гневе на себя:
«Как смел он обмануть!?»   
И князь как дикий лев,
храним плащом своей судьбы, 
стал без конца колоть, рубить, 
не предлагая плен.
Порой трещал металл.    
Земля покрылась плотью тел.   
Война имеет свой предел.
Последний воин пал. 


7. ПОБЕДА
               
Настала тишина.
Не стало споров и проблем, 
Вечерний воздух тих и нем.   
Война укрощена.
Сползает солнце в сон,         
и свет его, в закате ал,         
от шлемов, лат, и от забрал,               
бесстрастно отражён.
И ни одной живой,         
войну не проклявшей души.
И только духов миражи      
встречают мир иной.
Лишь князь стоит один,
качая горько головой,
и дотемна свершает свой
делёж добра и вин.
К нему со всех сторон,
узнав, что князь чудесно жив,
идут бойцы его дружин. 
«Победа!», – слышит он.   
          

8. СУД   

Горька печаль утрат               
в братоубийственной войне:               
почти у каждого в стране               
убит отец и брат.               
Война – итог идей,      
ей смерть наследует, и тень
костров сожжённых деревень   
над пустошью полей.   
Вот гонят плетью люд:
бойцы ведут в ответ за вдов –
живых, израненных врагов –               
на правый княжий суд.               
По счёту пленных – пять:
в живых остались из орды.               
Довольна праздником вражды,               
бушует княжья рать.               
Так подвывает зверь,               
что не успел истратить злость.   
Некстати жив остался вождь,       
виновник их потерь.
Чуть дышит с хрипом он,
и кровь, текущая из ран,               
сквозь землю каплет в ту из стран,               
где правит вечный сон.   
Второй – совсем юнец,               
но по всем признакам рождён               
в семействе, родственном с вождём,               
а рядом с ним – слепец,
высокий и прямой,               
стоит у юного плеча,               
и лира, жалобно звуча,               
вздыхает за спиной.
Чуть впереди – седой,               
худой, породистый старик.               
Бесспорно, властвовать привык               
он прежде над ордой.
Его тяжёлый взор
из тех, что властны на войне,               
людей смиряют и коней,               
и на расправу скор.
Иссохшая рука       
ещё взывает: «Ниц, пади!»,             
но стынет, ширится в груди         
бессильная тоска. 
А пятый – главный чтец,               
наследник знаний и забот,               
так и не спасший свой народ,               
суровый воин – жрец.   
Князь умышляет месть,         
но, правосудие верша,       
не в силах чистая душа         
порочить гневом честь. 
Глаза в глаза, в упор,               
не слыша рёва медных труб,               
они, не разжимая губ,               
ведут свой разговор.       
«Ты выиграл теперь, –               
читает князь в глазах жреца, –               
сквозь кровь тернового венца               
тобою движет Зверь».               
«В безверье твой навет, –
князь так ответствует ему, –
нет, мы не отражаем Тьму, 
мы отражаем Свет».
«Послушайте меня! –
князь начал в полной тишине, –
мы Крест несём в святой войне,
из ночи – в утро дня.
Навек безверный русс
повержен нами наконец.
И да святятся Бог-Отец,
и Сын его Иисус. 
Отныне весь народ
пребудет в Истине вовек,
и каждый русский человек
в Господний мир войдёт.
Крещения обряд
над теми будет совершён,
кто мрак языческих времён
отринуть будет рад».
В ответ раздался рёв.
Дружина жаждала смотреть
как супостаты примут смерть!
«А князь, – крестить врагов!?»
Но князю дела нет,
он поднял руку: знак бойцам, –
из воспалённых губ жреца 
в молчанье ждёт ответ.
Безмолвен гордый росс.
Пленённый юноша закрыл
вождю глаза и тихо выл,
тоскливо и без слёз.
Поднявшись на редут,
промолвил старый ветеран:
«Ты, княже, выдай пленных нам
на справедливый суд.
Мы старились в боях
и жизни клали за тебя,
страну родимую любя,
за совесть, не за страх.
Их вождь покинул мир,
но жив ещё заклятый враг,
всех басурман седой вожак,
их главный командир».
Тугая тишина               
ложится на поле. Звенят               
доспехи воинов. Отряд               
натянут как струна.               
Ордынский командир
сказал: «Безглазый пусть споёт,
когда откроется  проход      
в далёкий тайный мир». 
Подтянут и высок               
стоял он гордо, как струна,               
сказал: «Всё, кончилась война,               
народу вышел срок».               
Благословляет суд               
руки коротким взмахом князь.
«А не взмахни, – подумал, – власть
и голову снесут».               
Был суд жесток и скор.               
Смотря на мир в последний раз,               
кивнул язычник в смертный час,
прощая приговор.               
Раздался вдруг аккорд:               
то взял слепец свой инструмент,               
и лиры аккомпанемент               
сопроводил уход.               
Расправой укрощён               
дружины яростный запал.               
Всё стихло. В небе вырастал               
над полем Орион.               


9. КРЕЩЕНИЕ      

Копя остатки сил,               
в ночи парит моя душа,               
прохладным воздухом дыша,               
без лёгких и без крыл.               
Как будто крови след               
заполоняет небеса:               
плывёт пурпурная роса –
то Марса скорбный свет.               
В степи горит костёр,               
и двое в отсветах огня               
ведут, молчание храня,               
тяжёлый разговор.               
«Поверьте, я спасу               
от ярости дружины вас.               
Я не хочу рубить сейчас               
последнюю лозу.               
Да, мы сейчас в крови,               
но Бога праведная суть –               
неиссякаемый сосуд               
целительной любви.               
Бессмысленно пенять
на скрип фортуновых колёс.   
Я вас прошу, – как брат, как росс, –
крещение принять».       
И он зовёт бойца,
в войсках имеющего сан.
И кровью полнятся глаза
недвижного жреца, 
а молодой собрат 
во имя памяти отца 
творит молитву, и жреца   
с надеждой ловит взгляд.
И лиру, словно щит,            
берёт, услышав зов, слепой,         
а жрец, как будто сам с собой,            
вздыхая, говорит:    
«Мне голос был сейчас,
промолвил Один ясно мне:
”Обряд их словно дым извне,   
он не коснётся нас”».
И жрец ответа ждёт,   
поддержки спутников своих,
но плотно сжаты губы их, 
а взгляд мальчишки жжёт.               
Священник приступил.
Суров, уверен и умён,         
сияньем веры освещён,    
а голос полон сил.
В себе уверен, быстр.
и каждый сказанный глагол,
как Божья кара на врагов, 
летит, качая высь.
Свершилось. Фимиам
объял и степь, и тихий плёс.
Молитву Богу князь вознёс
 и грозным небесам.


10. ПРОЩАНИЕ

В каньоне между скал       
ещё таит прохладу ночь.         
Течёт неслышно время прочь,      
восток чернеть устал. 
Спит юный неофит,
к утру забывшись наконец,
и просит Одина слепец
от новой веры щит.
Спокоен только жрец:
он может волю сжать в кулак,
чтоб уважали: друг ли, враг –
и слышать боль сердец.
Бежит ночная власть,
и разжигает день очаг.
На подневольный бивуак
идёт с восходом князь.
Бессонные глаза 
его сияют торжеством,   
и на руках выносит он
святые образа.
До света на ногах
и трое новых христиан.
Остатки сна ушли в туман,
в росистые луга.
Князь тихо говорит:               
«Ступайте. С Богом. В добрый час.               
Теперь никто не тронет вас,               
ведь каждый – неофит.               
Поверьте: Светлый Лик               
убережёт вас от беды
и от ревнителей орды               
всегда, и каждый миг.               
Нательные кресты               
дарю вам искренне, с душой.               
Пусть этот крест и небольшой –               
в нём солнце доброты:               
спасает и хранит,
Господним духом дорожа,               
ведь окрещённая душа               
над вечностью парит».
Нательные кресты
пленённым крестникам своим   
князь надевает, всем троим,
и учит класть персты.         
А мир умыт и бел.               
Над полем брани и за ним –
пожаров смрад и едкий дым,               
и выжженный удел.               
Святые образа
глядят сурово сверху вниз, 
и, несмотря на древность риз,
их молоды глаза.      
Но тем сильней отпор,               
чем задушевней ритуал…               
Князь видит миссии провал,               
и говорит в укор:               
«Неволить не хочу.               
Вам не в чем упрекнуть меня.               
За смерть орды и жар огня               
я вам сполна плачу.               
Живите. Дай вам Бог               
смирить жестокость ваших душ.               
Когда  в  душе  от  гнева  сушь, –               
и Бог спасти б не смог».               
Он осеняет их               
трёхперстным греческим крестом,               
в мольбе о главном и простом:
запомнить этот миг.         
Убийства грех простить
он просит, голову склонив,
за чёрный смрад сгоревших нив,               
и в сердце мир найти.               


11. МЕТАМОРФОЗА

Не зная мест и дат,   
стремлюсь в страну живого сна,       
что вижу, словно из окна,    
пятнадцать лет подряд    
и в мире грёз брожу,      
событий связывая суть.
ступаю на незримый путь,         
и в небесах кружу.
Откуда этот сон:
в нём жизни дух, иль вражья навь?      
мостов эпох куётся явь,       
и ткётся нить времён.
Я чувствую её…   
Из нитей ткутся паруса,   
что вдаль зовут. Закрыв глаза, 
припоминаю всё.
Картина: там, вдали,               
за дымкой тает бивуак,               
и пыльный тянется большак               
среди пустой земли.               
Их трое. Полдень. Зной.               
Мираж и пыль на большаке,    
на полпути к большой реке;
за ней – массив лесной.      
Чуть позади – слепец,               
дорогу пробует клюкой.               
Закат сияет над рекой.               
И отдых, наконец.               
Прохладная вода
уставших путников зовёт.   
В тиши река едва течёт –
как прежде, как всегда.
Среди поющих птиц
лечу как в юности, без крыл.   
Здесь рай Господень, верно, был,
огромен, без границ.
Увидел, как вода 
ласкаясь, влагой обняла
нагие бледные тела.
Купались молча, без стыда –
солдат, слепой и жрец.
Но вышла дева из воды,
полна созревшей красоты,
а не солдат-юнец. 
Вся – копия отца,               
вождя, погибшего от ран,    
когда исчезла мишура      
безусого  юнца.


12. В ЛЕСА

Тумана клубы и пласты
пришедший день скормил реке,
и заблестели на песке
ненужные кресты –
с собой не взял никто.
Лежать остались образа,
и грустно скорбные глаза
смотрели на восток,
а там, в прохладе рощ,
почти невидимой тропой,
на встречу с выпавшей судьбой   
ушли все трое в ночь,
в языческую даль,
и  там рождать за родом род
в любви, в трудах, за годом год
и вспоминать печаль.
А я лечу на свет
мерцавший звёздочки вдали,
где за пределами Земли      
застыл времён просвет.      
Ушедшей жизни пыл 
возьму в оставленную жизнь.
Манят меня простор и высь, –
жилище вечных сил, –
что нам свои труды,
где нет ни «завтра», ни «вчера»,
вручили с просьбой не играть
в героев и владык.
Но князь не зря их спас:
и дочь вождя, и мудрый жрец,
и даже бард, поэт-слепец,
с тех пор в крови у нас.


2004 – 2020 гг.









РАССКАЗЫ





НЕВЕРОВ

РАССКАЗ

                Александру Васильевичу Рудову

I. ВСЁ НЕ ТАК СТРАШНО

           Виктор Неверов проснулся, но открывать глаза не торопился.
           «Здесь тепло, – подумал он, – и ветер не слышен. Странно. Сколько же времени прошло? Больше суток или меньше?». 
           Попробовал шевельнуть рукой.
           «Бинты – пронеслось в голове. – Похоже на то, что тело не выдержало».
           Попытался поджать ноги, но они не послушались, и в голову ударила протянувшаяся от них острая боль.
           «Ничего, – подбодрил себя Виктор. – Всё не так страшно, как я поначалу думал».
           Он открыл глаза. Взгляд сразу натолкнулся на что-то ослепительно белое.
           «Нет, это не снег, – успокоил Виктор инстинктивно содрогнувшееся тело, – это потолок. Наверное, палата. Как хорошо, что здесь тихо. Тишина – вот что необходимо человеку для счастья. И для покоя».
           Скользнув по белизне потолка, взгляд упал на молоденькое женское личико.
           – Добрый день! – с неожиданным усилием и неприятной хрипотой в голосе проговорил Виктор, пытаясь улыбнуться. – Или, может быть, вечер? Вы, наверно, медсестра?
           – Тише. Вам ещё нельзя разговаривать, – испуганно прошептала девушка, поправляя сползшее с Виктора одеяло.
           – Не может быть, – удивился больной, снова попытавшись улыбнуться.
           Что-то явно мешало.
           – Даже голову обмотали, – проворчал он недовольно.
           – Лежите спокойно. Я сейчас позову доктора, – чуть слышно проговорила медсестра и вышла на цыпочках, осторожно прикрыв за собой дверь.


II. СЕРДЦЕ ПОСТУКИВАЛО НОРМАЛЬНО

           «Не хочет меня брать к себе старуха, – подумал Неверов. – Наверно, ей пока не до меня. Но чует, чует, падаль, скорую поживу. Ничего, скоро и у неё не останется работы. Один аврал – и всё. Некого больше брать. Никогда. Какое странное слово – никогда: оно есть, но как бы и нет его. Вообще говоря, и меня не станет. То, что я сейчас существую – это некое подобие детской игры. Ребёнок забавляется своей игрушкой, ласкает её, а когда надоест – выбрасывает, или, пуще того – ломает. Вот и я что-то вроде такой игрушки».
           Дверь палаты отворилась, и вошёл доктор Микулин, плотный седой мужчина в белом халате.   
           – Со счастливым избавлением Вас, Виктор Григорьевич, – громко сказал вошедший. – Нужно сказать, что Вам не приходится жаловаться на невезение.
           Пока он произносил эти фразы, его остававшиеся серьёзными глаза внимательно следили за реакциями больного.
           – Здравствуйте, Павел Игоревич. А я лежу и думаю: «Кто это меня разморозил?»
           – Да, задали Вы нам работу. А ещё больше удивили. Знаете, ведь у Вас даже сердце нормально постукивало. В моей практике это первый случай. Да и не только в моей, уж поверьте.
           – Что Вы говорите? – покачал головой Неверов. – Это ж надо!
           – И не только сердце, – продолжал доктор, – но и остальные органы в порядке. Только кожа немного обмёрзла. И это за трое суток!
           – Вы говорите: трое суток? – произнёс Виктор недоверчиво.
           – Да, трое суток. Вас, голубчик, нужно возить по свету и показывать как чудо природы, уж извините за шутку.
           Павел Игоревич издал короткий смешок, при этом глаза его оставались серьёзными.
           – Ладно уж, – вздохнул Неверов. – Что заслужил, за то и отвечать.
           «Отлично! – подумал он. – Пока всё идёт как надо».
           – Расскажите-ка лучше, – продолжал доктор Микулин, – что Вас заставило, простите за грубое слово, потащиться в лес за десять километров от института. Неужели Вы не понимали, что начинается пурга?
           Виктор немного подумал, но не слишком долго, чтобы его версия выглядела правдоподобной, а рассказ отличался непосредственностью.       
           – Дело в том, что я вышел на лыжах, – начал он. – Думал: чего мне бояться? Лыжнику пурга нипочём. Однако случилось так, что возле Красной горки я наскочил на пень, прикрытый снегом. Одна лыжа сломалась, а я при этом подвернул ногу. Вот, собственно, и вся история. 
           Чтобы ненароком не выдать себя, Виктор прикрыл глаза.
           – Лодыжка сильно болела. Я попытался встать и идти, потому что начал замерзать. А тут ещё ветер усилился, снег слепил глаза. Я и решил идти по дну оврага. Думал, что оврагом выйду к первым домам Зеленополья. Дальнейшее помню смутно. Кажется, сел, стал растирать лодыжку и, наверно, уснул. Это всё.
           Доктор покачал головой и сочувственно вздохнул.
           – Когда Вас на четвёртый день нашли, то думали, что перед ними труп, – сказал он. – Вас даже снегом не занесло как следует, а только по пояс.
           Павел Игоревич содрогнулся всем телом.
           – Бр-р-р,  не желал бы я оказаться на Вашем месте. Но что поразительно: у Вас же слабые, просто никудышные лёгкие. С такими лёгкими нужно в субтропиках жить, в тепле.
           – На юге нет работы по моей специальности, Вы ведь сами знаете, – возразил ему Виктор.
           – Это я так, к слову, – смутился доктор. – Да, чуть не забыл. Ваш шеф спрашивал, когда встанете на ноги. Я ему сказал, что раньше, чем через месяц, пусть не ждёт.
           Он поднялся.
           – Ну, выздоравливайте, Виктор Григорьевич, – Микулин ласково, очень осторожно прикоснулся к забинтованной руке больного.
           – Через два дня, – вдруг сказал тот.
           – Что Вы сказали? – не понял доктор.
           – Через два дня я буду здоров.
           – Сумасшедший, – пробормотал эскулап, закрывая за собой дверь.
           «Что ж, очень может быть, – подумал Неверов. – Хотя нет, уж это едва ли. Но в любом случае такие диагнозы не Вам ставить, доктор Микулин. Я здоров, могу логически рассуждать. У меня железные нервы и сильная воля. Наконец, я владею памятью – моим главным сокровищем».
           Виктор закрыл глаза. Он знал, что ничто не действует на психику благотворнее, чем вынужденное, расслабляющее бездействие. Сразу появляется время поразмышлять, оценить прошедшее и наметить, хотя бы в общих чертах, кое-что на будущее.
           Виктору Григорьевичу Неверову, сотруднику Восьмого сектора одного из секретных институтов, расположенного в средней полосе страны, было что вспомнить. Накопилось многое, о чём стоило крепко задуматься.
           Его путь сюда, в палату институтской клиники, начался восемь месяцев назад.


III. МАЛО ЛИ ЧТО...

           Как всегда, плотно позавтракав и выпив по чашке утреннего кофе, Виктор Неверов и его молодая жена Светлана, высокая и стройная белокурая красавица, работавшая лаборанткой в соседнем секторе, отправились на работу.
           Стоял май. Всё выше поднималось в небо весеннее солнце, подсушивая мокрую от росы траву, и заливало искристым светом только что зазеленевшие листья деревьев институтского парка.   
           По обыкновению, Света принялась на ходу сочинять весёлую сказку, главным героем которой выступал забавный неповоротливый медвежонок Виктор.
           В жизни Виктор Григорьевич выглядел совсем иначе. Среднего роста мускулистый мужчина, русоволосый, аккуратно подстриженный, уверенный в себе. Жена его обожала и ревновала к любой проходившей мимо юбке.   
           Неверов притворно сердился, изображал на лице потешную суровость. Это смешило Светлану и она, глядя на мужа, весело и заразительно смеялась.
           Виктору нравилось задорное, детское настроение жены.
           Тем временем за поворотом аллеи показались приземистые, серо-зелёные корпуса института психофизических исследований.
           Света перестала улыбаться. При виде старых, неуютных даже на вид зданий, на её лице появилось выражение досады и затаённой тоски.
           Здесь их дороги расходились: ей – направо, ему – налево.
           – Ты там поосторожней, Витя. Мало ли что… Ну, ты же знаешь, – грустно улыбнулась Света.
           – Ну что ты, я же бессмертный, – усмехнулся Неверов.
           – Не болтай что зря, – сказала Света и поцеловала мужа в щёку.
           Они попрощались, подняв руки в обычном приветствии.


IV. ШИМПАНЗЕ МАКС

           В тот день шеф намеревался провести очередной опыт с подопытным шимпанзе Максом. В обязанности Неверова входила подготовка обезьяны к эксперименту и снятие показаний с приборов. Работа ординарная, поэтому шеф, академик Натансон, поручил её молодому, недавно принятому в штат инженеру. Виктор даже в лицо его не знал, запомнил только фамилию: Штейн.
           Поначалу всё шло гладко. На голове покорного животного Неверов укрепил несколько датчиков, подключил их к записывающей аппаратуре и уже собрался уходить, как вдруг почувствовал неприятную резь в желудке, и вдобавок противно загудело в голове.
           Макс дико вскрикнул и замертво упал на пол. Закреплённые на нём провода оборвались.
           Завыла сирена. В коридоре послышался топот множества ног. Виктор, пошатываясь, подошёл к двери, открыл её и вышел в коридор. Рези в желудке сразу прекратились, гул в голове исчез.
           «Что это было?» – подумал Виктор как-то вяло. Он бессмысленно глядел прямо перед собой, но мало что видел – только размытые контуры дверного проёма, стен, потолка, фонарей на нём. Несколько секунд голова работала толчками – мысли возникали и тут же умирали, не успев запомниться. Затем произошла перенастройка мозга, и возобновилась способность рассуждать.
           Он увидел, что из дальнего конца коридора к нему бежали люди. Неверов инстинктивно сделал несколько шагов навстречу, но на бегущих это произвело странное воздействие. Они вдруг остановились, попятились, и с криком ужаса бросились назад.
           «Что они, с ума сошли?» – удивился Виктор, и направился в кабинет шефа – узнать, в чём дело.
           Его остановил властный голос, басивший из репродуктора на стене:
           – Виктор Неверов! Вас срочно вызывает  к себе доктор Гурин.
           «Чёрт возьми! – мелькнуло в голове. – Неужели облучился?»
           Никита Николаевич Гурин специализировался на радиационной медицине. Он числился рентгенологом, и считался в этой области непререкаемым авторитетом. Неверов знал, что за всю историю института только шесть человек облучились рентгеновскими лучами. По состоянию здоровья никто из них продолжать свою работу больше не мог. «Неужели и мне выпадет такая доля?» – тоскливо подумалось Виктору. Он вспомнил мёртвого Макса и понял, что дозу схватил огромную. 


V. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

           – Не подходите близко, – сразу же предупредил его доктор. – Подойдите к аппарату, снимите верхнюю одежду, станьте вплотную к экрану и не шевелитесь.
           Неверов послушно выполнил все указания врача.
           Гурин сосредоточенно следил за показаниями приборов. Виктор отметил малый рост мировой знаменитости, нечёсаную шевелюру цвета воронова крыла, густые чёрные брови, кустами рассевшиеся над глазами. Неожиданно брови поползли вверх, выражая крайнее удивление, да так и застыли.
           Гурин с интересом посмотрел на пациента, пробормотал что-то себе под нос, и снова в крайнем изумлении уставился на приборы.
           – Не может быть! – наконец воскликнул он.
           Гурин что-то ещё проверил, поворачивая ручки приборов, затем развёл руками и добавил:
           – Не понимаю. Знаете, что с Вами произошло, дорогой коллега?
           – Скорее всего, я облучился. Только не понимаю, как. Ведь рентген-излучатель на ремонте.
           – Если бы рентген! – перебил его доктор. – Этот растяпа Штейн, – растяпа, если не сказать суровее, – по ошибке ли, или по умыслу, в этом ещё предстоит разобраться, – включил гамма-излучатель, да ещё и на полную мощность. Штейну, конечно, грозит следствие, после которого ему едва ли поздоровится, но дело не в этом.
           – Что? – лицо Неверова стало серым. – Как это на полную мощность? Ведь это же…
           – Да, да! Это полторы тысячи бэр! Вся мировая наука со стопроцентной гарантией констатировала бы, что Вы уже труп, и Ваше тело нужно поскорее изолировать в свинцовом саркофаге. Но, повторяю, не в этом дело. Приборы показывают, что Вы здоровы, причём абсолютно. И, что совсем уж сбивает с толку: Ваше тело не излучает. Понять это не могу.
           – Тысяча пятьсот бэр, – повторил Неверов. – Дайте стул, доктор, у меня что-то ноги дрожат.
           – Пожалуйста. Да-с, Неверов. Вы феномен. Знаете, о чём я жалею?
           – О чём, Никита Николаевич?
           – О том, что, учитывая статус нашего учреждения, о Вашем случае нельзя писать в газетах.


VI. "БЕССМЕРТНЫЙ"

           Прошло восемь месяцев. Казалось бы, немного, но то ли время стало течь медленнее, то ли ещё что – но Виктору порой представлялось, что пробежали годы.
           За Неверовым закрепилось прозвище «Бессмертный». Вообще говоря, так себя назвал он сам – от радости, что остался жив, затем подхватили сотрудники сектора. Сначала называли с уважением, а впоследствии – с иронией, хотя и не без зависти.
           Светлана с тех пор, провожая мужа на работу, стояла на развилке дольше, чем обычно, и уходила в свой сектор только после того, как за Виктором закрывалась входная дверь корпуса, словно каждый раз прощалась с ним навсегда.
           Виктор теперь ежедневно проходил контроль своего здоровья у доктора Гурина. Сначала Неверову нравилось повышенное внимание к своей персоне – оно поднимало его самооценку, но потом одинаковые тесты, порой длившиеся часами, надоели.
           Жизнь понемногу становилась рутинной.
           В одну из коротких летних ночей за окнами третьего этажа казённой квартиры, по обыкновению широко распахнутыми в институтский парк, гулял свежий ветер. Меж листвой прятался яркий серп луны. Светлана долго не могла уснуть, тяжело вздыхала, её голова лежала у мужа на груди, и Виктор боялся шевельнуться, чтобы не потревожить покой любимой. Наконец, около двух часов пополуночи, пришёл сон.


VII. СОН

           Течение сна Виктор наблюдал словно бы из одной точки. Обычно в сновидениях стараешься перемещаться в пространстве, даже летать на крыльях освободившейся мысли. Но теперь передвижения не удавались, что удивляло спящий мозг. «Я», только во сне обретавшее свободу, оказалось крепко зажато в клещи, и обречённо смотрело прямо перед собой.
           В напряжённой тишине лишь откуда-то слева доносились неясные зудящие звуки, напоминавшие шум работающего электромотора.
           Прямо перед глазами белела высокая и широкая задняя стена большой светлой комнаты.
           Виктор не понимал, имелись ли в комнате лампы, или окна. Свет шёл словно ниоткуда, мягкий и рассеянный. Казалось, что он сам собой создаёт уют.
           Неверов опустил взгляд немного вниз и увидел многочисленные приборы, размещённые до самого пола, который на фоне белизны стен и потолка огромного помещения, выделялся ярким алым пятном. 
           Однако все эти образы промелькнули за какое-то мгновение, и почти не затронули внимание Виктора.               
           Перед большим экраном в глубоком кресле сидел черноволосый мужчина. Он спал, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги.
           Неверов понимал, что это сон, и ничему не удивлялся. Он с интересом рассматривал одежду незнакомца, напоминавшую комбинезон стального цвета.
           Неожиданно прозвучал мелодичный звонок. Стена раздвинулась и впустила высокого статного незнакомца, одетого в такого же кроя комбинезон, отличавшийся, однако, цветом - он переливался оттенками голубого. Вошедший казался намного старше сидящего в кресле. Виктор дал бы ему лет сорок – сорок пять. В его русые волосы начала вплетаться седина. Над верхней губой топорщились маленькие белёсые усы.
           – Вставай, Нол! Принимай гостя, – гулким басом проговорил вошедший.
           Язык Неверову показался незнаком. Он понимал это, но создавалось впечатление, будто какой-то незримый лингвист переводил чужую речь и направлял перевод прямо в мозг, минуя уши.
           Нол сладко потянулся в кресле, затем встал и подал вошедшему руку.
           – Здравствуй, Ран. Решил навестить?
           – Да, нашёл время.
           Ран с любопытством оглядывал помещение и явно что-то искал.
           – В качестве члена Ревизионной комиссии я получил право немного разнообразить своё времяпровождение и повидать свет, – неспешно проговорил он. – Вот и к тебе забрёл.
           – Да уж, слыхал. Надо полагать, это ваша комиссия закрыла лабораторию Гофа? Скандал разразился немаленький. Гоф говорил, что ему запретили заниматься дальнейшими исследованиями, кричал, что это его убьёт.
           – Ну уж и убьёт. Займётся чем-нибудь другим, не столь опасным. Считаю, что мы поступили правильно. Открыли глаза обществу и высшему Совету на вредность его экспериментов.
           – Что-то вы в вашей комиссии намудрили. Этак можно и мои невинные опыты представить в невыгодном свете и, чего доброго, тоже… того.
           – А что, есть грешки? – поднял брови Ран.
           – Нет у меня никаких грехов. Я работаю в рамках закона.
           В словах Нола явно слышался вызов. Он видимо тяготился визитом гостя, и Ран это прекрасно понимал. Он усмехнулся.
           – А я как раз и приехал за твоими грехами. Надо сказать, что опасения Совета не беспочвенны. Кладу карты на стол. Ты уже тридцать среднегалактических лет корпишь над проектом №36203, а до сих пор отчёта о проделанной работе я не читал, впрочем, как и остальные члены Совета. Вот я и пришёл посмотреть.
           Нол с минуту думал, затем пожал плечами и с деланным безразличием показал куда-то в сторону. Неверов не мог видеть, что именно находилось там.
           – Здесь вся документация, – проговорил Нол. – Садись и читай. Часа через два у меня срочный опыт. Времени хватит?
           – Вполне, – ответил Ран, усаживаясь за стол.
           Неверову показалось, что прошло не менее полутора часов, и всё это время пришлось глядеть на белую стену и ослепительно-красный пол.
           Наконец он услышал, как Ран резко встал и громко захлопнул папку. Очевидно, что её содержимое произвело на него впечатление. Член Ревизионной комиссии прошёлся по комнате. Виктор видел попеременно – то его напряжённую спину, то упрямую складку на лбу. Нол оторвался от работы за приборами и повернулся к гостю вполоборота.          
           – Интересно, интересно, – задумчиво произнёс Ран. – В резюме к докладу ты называешь сделанное своим любимым детищем.
           – Да, это начиналось в пору моей молодости, – вздохнул Нол. – Хотелось создать ревущий, необычный мир, голодный и мятущийся. Нешаблонный. Я вложил в него все свои знания, добавил немного тогдашней неудовлетворённости жизнью, юной романтики наконец.
           – Повторюсь: я прочёл отчёт, – продолжал Ран. – Замысел понятен. Но что же получилось в итоге? Полный бред. Мир на грани самоуничтожения. 
           – Не забывай, что всё это не более, чем иллюзия.
           – Не совсем. А твой индивидуум? Неужели тебе его не жаль? Насколько я понял, именно через него ты руководишь событиями этого воображаемого мира. А ведь он точно не иллюзия.
           – Он передатчик. Просто станция. Ты сам это знаешь.
           – Нет, Нол. Он мыслящее существо, человек. Он думает так, как мы, он чувствует, переживает. У него есть нервы, эмоции.
           – Это всё иллюзия, Ран.
           – Оставь! Неужели тебе нравится издеваться над своим созданием? Это ужасно!
           – Не преувеличивай, – поморщился Нол. – Да, я, быть может, ошибся. Это не беда. Зато мы увидим результат. Мы узнаем, каковы бывают тупиковые ветви эволюции, и что с этим делать. Разве это не путь к познанию?
           Ран не отвечал. Он тяжело дышал.
           – Нол, это не шутки. Я буду настаивать перед Высшим Советом, чтобы твой опыт, как общественно вредный, был немедленно прекращён.
           – Ты серьёзно? Вот это точно бесчеловечно. Прекращение опыта однозначно погубит индивидуума, в судьбе которого ты только что проявлял участие.
           – Бесчеловечен сам замысел натравливать мыслящих существ друг на друга. Я изымаю папку с твоим отчётом. Пусть решает Совет.
           Ран подошёл к столу, что-то оттуда взял и положил в ёмкость, напоминавшую портфель. Виктор не мог это видеть, так как ракурс его зрения не позволял обозревать всю комнату.
           – Прощай – сказал Ран. – Я считал тебя своим лучшим студентом. Честно говоря, никто из  однокурсников не мог сравниться с тобой ни умом, ни целеустремлённостью. Мне жаль, что так вышло. Но пойми и меня, я не могу поступить иначе.
           – Да ладно, что там, делай свою работу. Но помни, что любое решение не должно нанести вред мыслящему существу. Именно так звучит закон.
           – Знаю, знаю. Повторяю: всё в руках Совета.
           Стена раздвинулась, Ран вышел, и у Неверова перед глазами снова установилась первоначальная картина с ослепительно белым пространством. Лишь иногда раздавалась бормотание Нола, из которого едва можно было разобрать разрозненные слова:
           – Тридцать лет!.. Всё, всё отдал… Всю жизнь…
           «Тридцать лет, – подумал Неверов. – Стоп! Мне ведь тоже тридцать…»
           До конца додумать мысль он не успел. Нол вдруг устремил удивлённый взгляд на какой-то прибор.
           – А это что? – недовольно проворчал он. – Непорядок.
           И выключил какой-то тумблер.
           Сразу стало темно.
           …Виктор проснулся в холодном поту. «Что это было? – спрашивал он себя с тревогой. – Невроз? Схожу с ума?»
           Он повернулся на другой бок, закрыл глаза и уснул. И спал уже без сновидений.


VIII. ВКЛАД В ОБЩЕЕ ДЕЛО

           Сон не выходил у Виктора из головы. Неверов не отличался суеверностью и к снам относился легкомысленно, видел в них всего лишь необходимую разрядку после напряжённого дня. Он полагал, что сновидения украшают жизнь, тем более что в снах проходит треть жизни. В этой трети приходит недосягаемое Несбывшееся, до которого все мы в юности тянемся, о нём грустим и мечтаем.    
           Сны позволяли Виктору насладиться свободой мысли, полётом расторможенной фантазии, давали возможность почувствовать себя достойным чего-то более значимого, чем получалось в реальной жизни.
           В том сне всё оказалось иначе. Полёт фантазии отсутствовал. Скупой, резкий разговор на незнакомом языке отличался сухостью и конкретикой. Скованность мысли и привязанность к одному месту угнетали мозг.
           Прошлые сны забывались наутро, торопясь к следующей ночи уступить место снам-сменщикам, обещавшим новую игру воображения.
           Тот сон запомнился в мельчайших деталях, в оттенках интонации разговора персонажей между собой и, главное – в своём смысле, явно касавшемся кого-то из реальной жизни.
           Иногда Виктору казалось, что это и не сон вовсе, что всё происходило наяву, при определённых обстоятельствах и с конкретными людьми. И одним из них казался кто-то отсюда, из мира дневной жизни, некто, являвшийся человеком-машиной, телепередатчиком.
           Неверов и прежде пытался вспоминать фабулу прошедших снов, хотя и без особого успеха. С этим необычным сновидением он решил проделать ту же процедуру. При помощи логических построений он пришёл к определённым выводам. Во-первых, он предположил, что человеком-машиной вполне мог являться он сам, Виктор Неверов. Не зря же именно ему пришлось участвовать во всей случившейся истории. Во-вторых, в качестве планеты, о которой говорили два незнакомых ему прежде существа, вполне могла выступать Земля. Рассуждение спорное, но допустимое – Виктор житель именно этой планеты. Не случайно, говорил он себе, с выключением тумблера отключилась не просто картинка, а прекратилось сновидение именно у него, Виктора Неверова. Очевидно, что он не случайно связан с действующими лицами из сна. И, в-третьих, вырисовывалась абсолютно дикая мысль: что если нет ни Земли, ни всего её окружающего пространства, а есть только он, человек-машина, в мозг которого заложена вся программа опыта, проводимого одним из персонажей сновидения?
           Дикие мысли прельщают именно своей дикостью, когда можно посмаковать её неожиданные повороты и задуматься над неявными следствиями. С Неверовым выходило сложнее: не каждый день пропускаешь смерть сквозь себя и при этом остаёшься жив и здоров.
           Виктор Неверов считал себя человеком трезвого ума и привык оценивать любую ситуацию аналитически. Однако что значит анализ при отсутствии быстрой развязки? – пустое умствование. Действительно, проходили дни, недели, случались рутинные события, и ничто не напоминало о каких-то следствиях яркого, парадоксального, но всё-таки – всего лишь сна.
           Время лечит. Сон постепенно стал терять новизну и чёткость, и вспоминался уже от случая к случаю. Неверов погрузился в тяжёлую, но интересную для него как специалиста работу.
           Создание оружия, над которым трудился коллектив института, близилось к завершению. Неверов, исполняющий свою маленькую часть работы, не представлял себе конечной цели. Он знал только, что оружие должно испускать луч, способный считывать мысли людей, находящихся за много тысяч километров от оператора. В луч вкладывалась определённая программа. Если мысли исследуемого индивидуума в чём-то коренном не совпадали с программой, то луч моментально его убивал. Согласно подсчётам шефа, готовую работу по созданию оружия должна принять особая комиссия через год или полтора.
           Участие в творческом труде приносило радость. Виктора буквально распирало от гордости за себя, за дружный коллектив талантливых учёных и инженеров, создававших действительно что-то новое в науке и технике.
           Хотелось поделиться  с кем-нибудь этой радостью, чуть ли не похвастаться величиной своего вклада в общее дело. Институт жил в условиях такой глубокой секретности, что даже мысль о подобных разговорах считалась предательством родной великой страны, её народа и правительства.       
           Только жена знала, над чем работал её Виктор.
           Знала и не одобряла.


IX. НИЧЕГО ХОРОШЕГО

           Однажды летним вечером они со Светланой ужинали на террасе их дома. Светлана спросила:
           – А это оружие… оно способно и детей убивать?
           – Наверное, да. У наших врагов, говорят, и детей учат думать в их духе. К тому же луч не выбирает, не разделяет, не сортирует по возрасту: где взрослые, а где ещё нет. К чему ты об этом спросила? Нас-то с тобой это не касается. Да ты ешь, возьми дольку апельсина – это витамины.
           – Не хочется что-то. Послушай, Виктор, а если этот самый луч и тебя убьёт, или меня, если ему чем-то не понравятся наши мысли?
           – Ну вот, заладила. С чего это луч начнёт мной интересоваться, его создателем? И, кроме того, сначала его направят на них.
           – Да, конечно, – согласилась жена. – Но кто знает, не начнётся ли когда-нибудь чистка и среди нас. Да, да, и не смотри так.
           – Хм, – задумался Неверов. – Даже если это и случится, то произойдёт нескоро. К тому же ходят слухи, что и они не дремлют. Если не успеем мы, то нас уничтожат они. Ты что, голодовку объявила? Съешь хоть этот кусочек.
           Несколько минут ужинали молча. Светлана поглощала пищу рассеянно, глядя в тарелку.
           – Ты пойми, – с досадой проговорил Виктор. – Где же мне ещё работать? Сама знаешь, что я не такой уж пылкий приверженец создания этого луча. Меня увлекает сам процесс создания чего-то нового. Наконец, не хочешь же ты, чтобы мы оказались на улице? Или того хуже – в какой-нибудь Главкастрюле на зарплате семьдесят рублей в месяц?
           – Но ведь Степан Александрович предлагал тебе другую работу.
           – Не могу я работать лесорубом, не могу и не хочу. – Виктор в сердцах отодвинул от себя недоеденный бифштекс и щёлкнул зажигалкой, прикуривая сигарету. – Я свалюсь после первого же часа работы.
           Он помолчал немного и примиряющим тоном сказал:
           – Света, давай договоримся с тобой, что о работе вспоминать не будем.
           Жена заплакала. Неверов поспешно затушил сигарету.
           – Что с тобой, родная?
           Светлана подняла заплаканные глаза.
           – Я вчера ходила в клинику.
           – Зачем? Что случилось?
           – А ты не видишь? После того аборта, ну, что в прошлом году… меня не покидали боли. Думала – пройдёт, заживёт.
           – И что сказал врач?
           – Ничего хорошего. Всё очень плохо, Виктор. А был бы ребёнок…
           И она снова заплакала.
           Виктор сидел как истукан, и губы его дрожали.
           Через неделю Светлана умерла.


X. ЛУЧ СМЕРТИ

           С кончиной жены надломилась что-то и в нём. Долгими бессонными ночами Виктора мучили галлюцинации. Пропал былой интерес к исследованиям. За три месяца Неверов провалил несколько простых опытов. Работа перестала приносить удовлетворение, висела на нём неподъёмным грузом, истончая мозг и душу.
           Виктор возненавидел луч смерти так, как ещё никого и ничто в жизни. Ему казалось, что именно луч, если и не прямо, то косвенно убил Светлану и смертельно ранил его самого. Издёрганный разум искал выход.
           Неверов не имел родных, не обзавёлся близкими, не было и единственного друга, который бы подал ему в беде руку помощи.
           В этом мире Неверова не удерживало ничего.
           Решение уйти зрело постепенно. Он понимал малодушие этого шага, но иного пути не знал.
           И Виктор Неверов ушёл в пургу.            
   

XI. ЖИВ

           Лёжа на больничной койке, Виктор пытался понять, что с ним не так. Он судорожно метался меж двух своих “я”.
           «То, что ты остался жив после двух смертельных испытаний, – говорило первое “я”, – это простая случайность. В третий раз такой удачи может не быть. Да, твой организм обладает защитой от мороза и радиации. Но защитит ли он тебя от других испытаний? Допустим, от утопления. Или от вакуума».
           «Чушь, – говорило второе “я”. – Так везти, да ещё дважды, не может просто так. Какие-то причины есть, и ты это прекрасно понимаешь. Да что там: ты об этом знаешь. Или забыл сон, тот самый? Не в нём ли кроются ответы на все твои вопросы? Машина не может умереть, если этого не захотят её хозяева. Да, они пока не хотят. Ты им ещё зачем-то нужен.
           Неверов не знал, которому из двоих “я” отдать предпочтение. Тот, давний сон, уже порядком потускнел в памяти. Да и последствий, обещанных там, не случилось. Чем больше проходило времени, тем сон казался всё более диким и не стоящим внимания.


XII. НЕДЕЛЬНЫЙ ОТПУСК

           Виктор выиграл пари, которое заключил с самим собой: через два дня с него сняли бинты. Ещё через три дня он стоял перед шефом, академиком Натансоном, и просил предоставить ему недельный отпуск.
           – Зачем он Вам? – недоумевал шеф. – Я видел Вашу медицинскую карту. Вы полностью здоровы. Скоро начнутся генеральные испытания. Как же без Вас? И скажите, пожалуйста, что Вы станете делать в отпуске? Вы же трудоголик, я Вас знаю.
           – Леонид Семёнович, я хочу побыть один. Вы же знаете, что я пережил.
           – Знаю, знаю, Виктор Григорьевич. И где же вы, извините, собираетесь коротать своё одиночество? На море или в горах?
           – На Луне.
           Академик только отмахнулся. Он ещё долго говорил о долге, об ответственности за общее дело, но, в конце концов, тяжело вздохнул и отпустил.
           – И учтите, Неверов, – сказал он грустно и немного с завистью, – я очень надеюсь, что отпуск пойдёт Вам на пользу. Очень надеюсь.       
           – Я всё понимаю, Леонид Семёнович. Заверяю Вас, что отпуск пойдёт мне на пользу.
           – Хотелось бы верить, – буркнул Натансон на прощанье.


XIII. ЧЕЛНОК

           Сотрудники секретного учреждения имели право пользоваться магнитным челноком, необходимым для служебных полётов на Луну, где находился один из институтских полигонов.
           Неверов открыл крышку панели управления, расположенной на входном люке челнока, в приёмную щель вставил электронную перфокарту. Вспыхнул экран, на нём замелькали цифры. Раздался мелодичный звук и приятный женский голос произнёс:
           – Неверов Виктор Григорьевич, Вам разрешается совершить один полёт на базу номер четырнадцать. Срок пребывания на Луне – семь земных суток.
           Люк размером с большую дверь бесшумно открылся. Виктор вошёл и повернул голову назад. Люк закрывался медленно, и Неверов успел заметить сойку, сидящую на ветке ясеня. Ветка раскачивалась под весом птицы, которая с любопытством разглядывала человека. Люк закрылся с громким щелчком.


XIV. ОБЛАЧКО ПАРА

           Неверова космос встретил неприветливо. Казалось, он знал о цели вторжения маленького магнитного челнока в свои владения и пытался всячески воспрепятствовать человеку. Так, оказалось, что наружный люк открыть невозможно. Как Неверов ни бился над ним, все попытки оказались безрезультатными.
           Виктор неожиданно заметил, что у него стали трястись руки.
           «Как глупо, – подумал он. – Решился на такое дело, а со страхом сладить никак не могу».
           Он посмотрел в иллюминатор. Колючие глаза звёзд, казалось, смеялись над ним, над его микроскопичностью и слабостью. Странно, однако Неверов стал успокаиваться. Словно звёзды подпитывали его организм недостающей энергией. Голова начала работать ясно, мысли наконец обрели недостающую чёткость.
           «Да, я слаб, – думал он, – но ты не сильнее меня. Я уйду, но вместе со мной исчезнешь и ты. И неважно, уйдёшь ли ты только для меня, или исчезнешь совсем».
           Виктор усмехнулся. Ему представился зал суда, он сидит на месте судьи и зачитывает приговор. Он потряс головой, отбрасывая прочь наваждение.
           Неверов открыл шлюзовую камеру, вплыл в неё и захлопнул промежуточный люк за собой.
           «Может, не нужно? Ведь ещё не поздно», – прошептал внутренний голос.    
           Взгляд скользнул по закрытому люку, ведущему в тепло и уют магнитного челнока.
           «Трус! – погрозил он пальцем внутреннему голосу. – Чего ты ещё хочешь от жизни?» 
           Виктор пошарил рукой вокруг, в полутьме нащупал одну из технологических ниш и нашёл то, что могло пригодиться: портативный квантовый генератор. Щелчок тумблера – и из его ствола вырвался голубоватый луч.
           «С Богом!» – прошептал Неверов и направил поток элементарных частиц на поверхность заклиненного наружного люка.
           Через несколько секунд выход наружу был готов. Неверов слегка толкнул ногой вырезанный кусок люка, и тот мягко вывалился наружу.
           В лицо ударил яркий голубой свет. Виктор даже прикрыл глаза, словно боясь обжечься. Свет шёл от Земли. Внизу неслышно плыли лёгкие белые облака, время от времени закрывая собой бесконечный голубой океан.
           Земля являла собой картину спокойного величия и нетронутой красоты.
           – Почему ты так спокойна? – неожиданно для себя закричал Неверов. – Разве ты не видишь, что я умираю? Исчезаю я, один из твоих сыновей!
           Земля молчала. Наверно, потому, что не хотела признавать его своим сыном.
           «Ты бессловесна, – пронеслось в голове. – Но не знаешь то, что знаю я. Ты очень удивишься. Ты сносишь всё, но то, что я принёс, тебе вынести не под силу. И мне тоже. И мне!»
           Впрочем, его крик не уходил дальше шлема скафандра. Ум покидал Неверова. Уже не ум, а безумие заставило маленького человека прыгнуть в бездну и сбросить с себя шлем.
           Над головой взвилось лёгкое облачко пара и исчезло.


XV. ПЛАНЕТА

           Нол почувствовал, что за его спиной кто-то стоит. Он непроизвольно поёжился и резко обернулся. Позади стоял Ран, член Ревизионной Комиссии Высшего Совета. Он показал на экран:
           – Наслаждаешься лицезрением своего детища?
           – Честно говоря, да. Есть ощущение, что вижу его в последний раз.
           – Так и есть. Догадываешься, что я принёс?
           – Конечно.
           – Верно.
           Ран достал из кармана комбинезона голограф и включил его. Появилось изображение какого-то официального документа.
           – Приказ Высшего Совета, за номером девять и шесть десятых в восемнадцатой степени, – начал Ран. – Читаю: «Отныне и в продолжение двадцати пяти среднегалактических лет Куратору восьмого ранга уважаемому Нолу Ретифу Восемнадцатому, запрещается производить исследования, выходящие за рамки ”Постановления о правилах проведения научных экспериментов Института Истории Цивилизации”. Исследование за номером 36203, как противоречащее ”Постановлению…”, приказано прекратить немедленно.
           – Долго же Совет думал над этим приказом, – криво усмехнулся Нол, продолжая смотреть на экран.
           Ран пожал плечами.
           Планета занимала почти весь экран. Внешне она была прекрасна. Два цвета – голубой и зелёный – доминировали на её поверхности. Под лёгкой пеленой белоснежных облаков угадывались безбрежные просторы голубых океанов и зелёных материков.
           – Она красива, – тихо сказал Ран. – Эта планета явно удалась тебе, но…
           – Она обречена, – перебил его Нол. – И совсем не потому, что так пожелал Совет. Этот индивидуум, он… он решил выйти из игры.
           Ран взглянул на него: лёгкая голубоватая тень планеты легла на  лицо учёного и сделала его грустным, даже скорбным.
           – Ты был прав, – продолжал Нол. – Он человек, а не машина. Я к этому открытию пришёл недавно, а он это знал давно. Я поступил с ним отвратительно. После твоего последнего посещения мне пришлось ускорить ход событий.
           – Что ты имеешь в виду? – спросил Ран.
           – Пришлось придумать повод лишить его виртуальной жены. Навсегда.
           – Что такое «жена»? – не понял Ран.
           Нол помолчал. На его лице явно читалась досада.
           – Понимаешь ли, – начал он, – все мыслящие индивидуумы на планете, – и мой основной, материальный, и все остальные, виртуальные, запрограммированы двуполыми. 
           – Зачем?
           – Это основной принцип развития общества. Притяжение двух личностей друг к другу для целей наслаждения и размножения развивает цивилизацию на принципах преимущественно гуманных.
           – Но они близки к самоуничтожению, – повысил голос Ран. – Какая уж тут гуманность? Именно поэтому Совет высказался столь категорично.
           – Да, я знаю. Увы, я где-то допустил ошибку. Но я настаиваю на том, что эксперимент всё-таки удался. Главная удача – мой мыслящий индивидуум. К сожалению, я вынужден с ним расстаться. И с планетой тоже.
           – Ничего, ты ещё создашь свой лучший мир. Двадцать пять среднегалактических лет – не такой большой срок.
           – Нет, – покачал головой Нол. – Такой мир, как этот, создаётся раз в жизни. Смотри, Ран. Вот он, финал.
           На экране что-то блеснуло. Из атмосферы планеты вылетела крошечная искорка и направилась в сторону наблюдателей. По мере приближения стало понятно, что перед ними капсула на магнитной тяге.
           Через некоторое время от неё отделился какой-то предмет. Изображение приблизилось, и стало понятно, что это человек в скафандре.
           – Всё, – выдохнул Нол, – это конец.
           Он нехотя потянулся к красной кнопке на пульте, и не глядя нажал её.
           Изображение дрогнуло и начало расплываться. Звёзды меркли и гасли одна за другой. Распалось Солнце, исчез и человек в скафандре. Не стало Земли с её лазурными морями, горячим летним воздухом, лесными тропами, зовущими вдаль, с необозримой ширью голубых небесных просторов и непроходимых лесных чащоб с их летающими и  приземлёнными обитателями. Исчезли толпы людей в больших городах и маленьких сёлах.
           Остался лишь голый, безобразный в своей безжизненности шар, тускло отражавший свет, падавший на него из приборного зала.
           Экран открылся. Шар с глухим стуком упал на пол рядом с пультом и замер. Нол бережно, словно взвешивая, взял его в руки. Шар оказался тяжёлым и ещё тёплым.


1 февраля – 17 октября 1975 г.







ЧУДО

РАССКАЗ


           Тишину небольшого кирпичного дома нарушил настойчивый звонок. Где-то вдалеке, у соседей, залаяла разбуженная собака.
           – Сейчас, подождите, – доктор Ламский включил свет и, на ходу завязывая поясок просторного халата, отпер входную дверь.
           – Не ждал, Палыч, ночного гостя?
           Низкий, чуть хриплый голос стоявшего на пороге человека показался Ламскому знакомым.
           – Серёжа? Резнов?
           – Теперь я не Серёжа, а Сергей Фёдорович. Здравствуй, Борис. Ну что же ты, принимай гостя.
           – Да, да, конечно. Здравствуй, Сергей Фёдорович. Проходи в комнату.
           Пока шли, гость заметил во взгляде доктора какую-то странность – глаза словно остановились на его гладком лице, едва затронутом течением неугомонного времени. Кроме того, в воздухе стоял запах сырости, как в давно нетопленом помещении.
           Резнов озабоченно спросил:
           – Что с тобой? Не знай я, что ты врач, решил бы, что у тебя не всё ладно со здоровьем.
           – Дело не в нём. Дух, дух всё решает в нашей жизни, Сергей. И в моей тоже.
           Он с грустью посмотрел на гостя и вздохнул. Указал на кресло:
           – Раздевайся. Я приготовлю поесть, а ты посиди вот здесь. Нет, нет, лучше вон там, – он указал на диван. – И ради Бога, ничего не трогай на столе. Всё это бьётся и летит к чёрту при малейшем прикосновении.
           Он наклонился над усевшимся на диван Резновым, быстро, профессиональным взглядом оглядел его с ног до головы, повернулся и тихо вышел, осторожно прикрыв за собой дверь.
           Удивлённый и даже немного испуганный, Резнов застыл на месте, стараясь не смотреть на низкий, с толстыми резными ножками, письменный стол красного дерева. Оттуда на него глядели бесстрастные глазницы желтоватого черепа.
           «Ну и обстановочка здесь: ни дать ни взять склеп, и сыро так же», – подумал Сергей Резнов, обозревая скромное убранство жилища его школьного товарища.
           Неслышно отворилась дверь, и вошёл доктор, держа в руках блюдо, на котором вместо яств стояла бутылка рома.
           – Выпьем немного, – предложил он, ставя бутылку на стол. – Жена приготовит поесть через полчаса.
           Выпили. Завязалась неспешная беседа о том, о сём. Лицо Ламского посветлело, оживилось. Жена принесла ужин. Это была маленькая, полноватая женщина с простым лицом, на котором годы уже успели поставить свою горькую печать.   
           После приёма пищи доктор и Резнов сели к окну и закурили. Прерывая молчание, Сергей Фёдорович спросил о работе. Ламский махнул рукой.
           – Что работа? С психами всю жизнь общаюсь. Думаешь, это полезно для здоровья? – и, как бы отвечая сам себе, сказал раздельно:
           – Не очень.
           – А перевестись отсюда не пытался? В другой город, что ли. Ведь у тебя стаж, ты бы везде сгодился.
           – Да, стаж. Стаж по психам. Иначе и не назовёшь эти двадцать лет.
           – А если бы я предложил тебе маленькое чудо: уехать отсюда. Туда, где я смог бы устроить тебя на работу по специальности. Поверь, у меня такая возможность имеется. Ты бы поехал? 
           – Чудо? Это не чудо. Я бы и сам давно уехал отсюда, если бы не это самое чудо. Кстати, ты сам-то во что-то подобное веришь?
           Ламский повернулся к собеседнику и пристально поглядел ему в глаза.
           – Конечно, верю, – пожал плечами Резнов. – Чудеса в наших руках. Разве не чудо – построить в горах плотину? В тундре проложить…
           – Нет, – перебил его Ламский. – Я говорю о настоящем, необъяснимом, от которого обычно отмахиваются, пока не увидят.
           – Ну, тут я не оригинален. В разную чушь не верю, конечно, – улыбнулся Сергей Фёдорович. – С чего это ты вдруг сменил тему? Давай о чём-нибудь более интересном.
           – О более интересном? Не знаю, может быть и есть что-то настолько же любопытное. Во всяком случае лично я не встречал ничего замечательнее настоящего чуда.
           – Ты что, действительно в это веришь? Во все эти истории о демонах и бесах? Ну, ты даёшь, дружище Борис Павлович.
           Резнов окинул снисходительным взглядом щуплую фигуру доктора и выпустил кольцо табачного дыма.
           – Не знаю, причём здесь бесы, но некое высшее начало всё же существует. Если пожелаешь, и ты можешь в этом убедиться.
           – Это каким же образом?
           – Очень просто. У меня в клинике есть один псих, так вот он показывает чудо регулярно, как говорится, по расписанию. Очередное произойдёт через… – он посмотрел на часы. – Через полчаса. Если хочешь, можем отправиться туда прямо сейчас. Только нужно поспешить.
           В глазах Резнова блеснула искорка интереса.   
           – А что? Можно попробовать, – заявил он, сощурив глаза и насмешливо хмыкнув.
           – Маша! Мы уходим. Придём через часок, – открыв дверь в спальню, громко сказал Ламский.
           – Идите уже, ради бога, – недовольным голосом ответила жена.      
           Через пять минут они вышли из дома и зашагали в сторону больницы – одиноко стоящего на холме здания, скупо освещённого стареющей луной, поминутно закрываемой быстро бегущими облаками.
           Ветер гудел где-то вверху, качая тяжёлые кроны огромных пирамидальных тополей. Всё дышало спокойствием, только в глубине расположенного невдалеке леса ухал одинокий филин. 
           Шли молча. Чем ближе подходили к угрюмому зданию – обиталищу скорбных умов  – тем неуютнее становилось на душе Резнова. Неизвестно, место ли влияло, или пациенты, содержавшиеся в стенах клиники оказывали воздействие, – но ясно ощущавшийся холод забирался за ворот уже в ста шагах от клиники, и Сергей Фёдорович это ощутил в полной мере.   
           – Однако здесь неуютно, – признался он, повернувшись к доктору.          
           Тот ничего не ответил и только загадочно улыбнулся. В лунном свете его лицо казалось желтовато-зелёным и стало похожим на посмертную маску.
           – Вот мы и пришли.
           Доктор ключом отпер дверь и пригласил гостя войти.
           В коридоре было темно. Слева начинались двери палат, их насчитывалось не менее двенадцати. Справа, через многочисленные окна, убранные массивными железными решётками, в коридор со двора падал жутковатый лунный свет.
           – Идёмте за мной, – приказал Ламский.
           В его голосе послышались металлические нотки.
           – Здесь я хозяин, – сказал он тихо, – и моё слово закон. Не спрашивай ни о чём. Делай только то, что скажу тебе я. Никаких криков, иначе я не ручаюсь за целость этого дома, да и за твою жизнь тоже. Всё, что происходит здесь и что произойдёт при тебе – даже со мной – тайна. Почему я держу всё происходящее здесь в секрете, ты сможешь понять сам. Во всяком случае, я на это надеюсь. Тебе всё понятно?
           – Да, – хрипло проговорил Резнов, в глубине души уже жалеющий о своём согласии посетить клинику.
           «А вдруг здесь разбойничье гнездо?» – подумалось ему.               
           – Идём же, – приказал доктор.
           Шли по гулким коридорам первого этажа, затем по чисто вымытой лестнице поднялись на второй, и остановились у одной из дверей. Резнова поразила тишина в клинике для умалишённых, она не вязалась с его представлением об этом скорбном месте.
           «Такое чувство, что здесь никого нет», – подумал он и спросил у доктора о причине необычной тишины.
           – Я же сказал, что спрашивать запрещается, – раздражённо прошипел тот и окатил Резнова взглядом, полным холодного гнева.
           «Господи», – пробормотал тот.
           Одновременно со взглядом школьного приятеля в душу Сергея Фёдоровича  стал вползать какой-то негромкий гул, переливавшийся, колебавшийся и холодящий кровь.
           – Хорошо, – едва слышно прошептал Резнов холодными непослушными губами.
           Доктор толкнул дверь. В комнате стояла темнота.
           – Стой пока здесь, – приказал Ламский.
           Сергею Фёдоровичу показалось – от страха? – что доктор не вошёл, а вплыл в комнату. Темнота, густая и липкая, сомкнулась за его спиной. Впрочем, это могло померещиться порядком струхнувшему Резнову, так как через минуту в комнате уже горела свеча. 
           – Подойди сюда, – уже мягче сказал Ламский. – Видишь отдушину с решёткой?
           – Да, – подняв голову почти к самому потолку, прошептал Резнов. – Вижу.
           Высоко на стене, разделявшей палаты, он заметил вентиляционную отдушину, забранную решёткой.
           – Ставь стул, становись на него и смотри. Через две минуты начнётся.
           Резнов бросил на доктора вопросительный взгляд. Ему показалось, что лицо Ламского приобрело светло-зелёный оттенок, хотя огонёк свечи испускал тёплый желтоватый свет. Сергей Фёдорович промолчал, затем судорожно вздохнул, взобрался на стул и заглянул сквозь решётку. За ней находилась точно такая же комната. На тумбочке у противоположной стены тоже горела свеча. Резнов подумал: «Неужели в клинике для психических больных разрешено пользоваться открытым огнём? Нужно не забыть спросить об этом Бориса».   
           Посреди комнаты стоял стол с квадратной столешницей. На нём, согнувшись, сидел, поджав ноги, карлик с огромной шевелюрой. Резнов снова удивился порядкам этого заведения, где разрешалось носить длинные волосы, которые довольно тяжело содержать в больнице из соображений гигиены.   
           Резнов прислушался. Карлик о чём-то говорил сам с собой, но до ушей Сергея Фёдоровича доносилось только невнятное бормотание. Время от времени короткий торс сидящего начинал раскачиваться – то справа налево, то вперёд-назад, и всё это проделывалось в постоянном ритме.
           Резнов обернулся и вопросительно взглянул на доктора.
           – Смотри, – хрипло проговорил тот, глядя в пол.
           Вдруг он поднял глаза – они показались Резнову ярко-зелёными – и прошептал с надрывом:
           – Смотри же!
           Сергей Фёдорович почувствовал, что его ладони стали влажными. «Чёрт знает что!» – подумал он, и в глубине души появилось сильное желание убежать отсюда как можно дальше. Однако любопытство пересилило все опасения, и он снова заглянул в отдушину.
           В комнате, находившейся за стеной, происходило нечто странное. Карлик продолжал сидеть неподвижно и только руки и голова совершали конвульсивные движения. Резнов заметил, что во время одного из таких колебаний контур тела карлика словно размазался в воздухе, и сначала медленно, а затем всё быстрее от него стал отделяться другой человек. Резнов присмотрелся и понял, что второй субъект оказался точной копией карлика, со всеми мельчайшими деталями лица и одежды. Сергей Фёдорович почувствовал, как зашевелились волосы на голове, дыхание стало прерывистым, но оторваться от происходящего не мог.
           Образовавшийся из ничего второй карлик неторопливо встал со стола, отошёл на противоположный конец комнаты, ещё секунда – и воздух между обоими людьми заколебался, задвигался, приобрёл тёмно-фиолетовый цвет и сгустился. Из уплотнения, возникшего точно посередине между двумя персонажами, тем же порядком вышел третий карлик, неотличимая копия первых двоих. Эти двое вновь образовавшихся коротконогих карликов подошли к первому и начали о чём-то между собой разговаривать. Беседа велась вполголоса, и Сергей Фёдорович, сколько ни напрягался, ничего не разобрал. Затем все трое сели за стол, – причём стулья возникли словно бы из воздуха, – и один из них достал из кармана карты, второй – бумагу, а третий уколол свой палец длинной иглой, тоже взявшейся ниоткуда, и в кровь, закапавшую из пальца, стал макать перо наподобие гусиного. Откуда взялось перо, Резнов не заметил, да и не до того ему теперь было. Он лишь заметил, что третий карлик начал писать что-то этим пером на листе бумаги.
           Сергей Фёдорович оторвал взгляд от отдушины, повернулся и спрыгнул со стула.
           Перед ним, разложив на полу карты, три доктора играли в преферанс.
           – Садись на прикуп, Серёжа – предложил один из них, обратив к Резнову зелёное лицо, и подмигнул своим кошачьим глазом.
           – Ну что, увидел чудо? – сказал второй доктор.
           – Подойди ближе, Сергей Фёдорович, – сказал третий, вставая. – Тебе нужно стать одним из нас.
           – Нет! – громко закричал Резнов, мотнув головой, и начал судорожно пятиться к двери.
           – Он хочет уйти, – констатировал второй доктор и тоже встал.
           – Серёжа, я же предупреждал тебя, что кричать здесь нельзя, – сказал первый доктор. – Ты погубишь себя и всех нас.
           Резнов успел нащупать ручку двери и резко рвануть её на себя. Секунда – и он уже бежал по коридору. Ноги не слушались, заплетались, но он всё бежал и бежал…

           Ночью городок проснулся от диких криков, которые неслись из лечебницы. Одновременно жители почувствовали дрожание почвы и воздуха, обычно предварявшие землетрясение. Сонные люди в страхе выбегали из частных и многоэтажных домов. Многие из тех, что проживали вблизи клиники, увидели странную картину: стены больницы приобрели ярко-зелёный цвет, ослепляющий глаза, и стали рушиться. Крыша провалилась вовнутрь. Из здания с дикими, страшными криками стали выбегать – и даже, как показалось некоторым очевидцам, – вылетать люди. Но как же странно это происходило! Одни шли по колени в земле, другие медленно раскачивались в воздухе, третьи стремительно проносились над развалинами, исчезая вдали. Лица большинства из них излучали мерцающий жёлто-зелёный свет.
           К утру весь этот сброд исчез в ближнем лесу. Приехавшие на развалины милиционеры и люди в штатском среди обломков искорёженного металла и оплавленного кирпича нашли изуродованный и сильно обгоревший труп. Опознать его так и не удалось.
           Развалины разобрали, погрузили в грузовики, наглухо закрытые брезентовыми тентами, и куда-то вывезли. Почву на глубину одного метра сгребли бульдозерами и тоже увезли. 
           С тех пор по ночам, в лесу, на вершине самой высокой сосны часто можно было видеть светящийся силуэт человека. Даже в безветренную погоду его ослепительно-белый, широко распахнутый халат равномерно развевался.
           Жители пожаловались в соответствующие органы, и сосну спилили, а ствол и ветви с хвоей сожгли.
           Говорят, что и теперь на месте кострища почва по ночам излучает зелёный свет. Местные отчаянные мальчишки, которые во всех городах и сёлах страны никого и ничего не боятся, иногда приносят из леса светящиеся головешки. Родители приходят в ужас от того, что ладони пострелят долго не отмываются от мерцающего холодными искрами пепла. Впрочем, ребят это только веселит, и они нарочно пугают местных девчонок своими зелёными, испускающими свет ладонями.   

3 ноября 1974 г.








БИТВА

РАССКАЗ

                Александру Васильевичу Рудову

I. ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ

           В тишине лаборатории за приборами сидели двое: молодой аспирант и седовласый профессор. Молодой, явно скучая, посматривал на часы. Ему, видимо, не очень-то хотелось тратить своё неурочное время на выполнение обязательной рутины. Он меланхолически рассматривал стриженый затылок своего старшего товарища, уткнувшегося в окуляр электронного микроскопа, и едва скрывал зевоту.
           Седой вдруг оторвался от окуляра и громко прошептал:
           – Коля, скорей сюда! Или это галлюцинация, или… Чёрт знает, что. Бред!
           Профессор снова завладел своим окуляром и предложил напарнику поглядеть во второй, параллельный глазок. Седовласый учёный обхватил правой рукой собственный затылок, потёр его и в растерянности застыл. 
           Аспирант Коля Маркин пожал плечами и нехотя заглянул во второй окуляр.
           Сначала он ничего не увидел. На сером фоне поверхности ядра атома железа, на который сегодня утром бригада техников настроила микроскоп, мелькали какие-то блики. Изображение подрагивало. Временами казалось, что кое-где ненадолго возникало некое движение. Коля уже решил оторваться от наблюдения и отпустить в адрес напарника какую-нибудь колкость, как вдруг увидел нечто. Скорее всего, это и послужило причиной возгласа потрясённого профессора, Фёдора Герасимовича Кобылкина.
           На серой, слегка всхолмленной равнине шла битва.
           Поначалу Коля не мог понять, кто с кем сражается. Языки пламени  вспыхивали порой в разных местах и высоко поднимались на фоне леса. Да, да, именно леса, расположенного за холмами! Более того, вдали, в свете сполохов, неровными зубцами виднелись очертания голубоватых гор. И над всей этой картиной, в небе, закрытом редкими ночными облаками, светила жёлтая луна.
           Неожиданно изображение приобрело недостающую прежде чёткость, видимость прояснилась и стала резче, объёмнее. Создалось впечатление, что битва надвигается на зрителя, кажется ближе и, наконец, она заполнила всё пространство обзора.
           – Ты смотришь? – негромко спросил профессор.
           – Да, Фёдор Герасимович, – хрипло ответил аспирант.
           – Я навёл на фокус наш аппарат и включил запись.
           – Понял, – прошептал Коля и снова углубился в созерцание картины битвы, происходившей в микромире.
           На переднем плане он увидел, как яростно, словно в конвульсиях, мощными рывками двигалось огромное трёхглавое чудовище, облепленное странными, скорчившимися крылатыми фигурками, порхавшими вокруг гиганта подобно оводам над уставшей лошадью. Тело животного кровоточило, и летающие фигурки всякий раз спешили к вновь появлявшимся ранам. После того, как они отлетали, на месте искромсанной плоти появлялся свежий, плотный и крепкий рубец.               
           Коля пытался рассмотреть, что из себя представляли крылатые создания, и с интересом всматривался в их непривычные очертания. Неожиданно одно из них приблизилось, и аспирант в ужасе отпрянул от окуляра.
           Перед ним возникло мерзкое человекоподобное лицо, являвшее собой сплошной нос, костлявый и горбатый, вдобавок опускавшийся чуть ниже острого, хищного подбородка. Поражали огромные, словно бездонные глаза, сверкавшие подобно углям. В них светился ум. Коля почувствовал, что не только он рассматривает это существо, но и оно своим взглядом гипнотизировало, словно приклеивало испуганного аспиранта к глазку окуляра.
           Это страшное создание неутомимо трудилось на теле монстра, изрыгающего из всех трёх пастей огонь и бьющее налево и направо молниями, извергающимися из его громадных сине-чёрных глаз.   
           Поражали пасти голов Змея, как поименовал его Коля Маркин. Они отличались такими невероятными размерами, что в каждую из них мог свободно войти железнодорожный электровоз с парой вагонов. Страшные зубы блестели металлическим блеском. В их сверкании Коле почудилось нечто дьявольское, завораживающее.
           Равнина, где происходило сражение, при внимательном рассмотрении оказалась усеяна оплавленными обломками породы, напоминающей базальт, от остывающего жара ещё сохранявшими жуткий красноватый оттенок.
           «Базальт на атоме железа?!» – пронеслось в голове ничего не понимающего аспиранта.
           Куски остывающей горной породы испускали клубы пара, лишь только на них ступали гигантские когтистые лапы Змея. Хвост гиганта, тянувшийся не менее, чем на километр (Километр? На микроскопическом атоме? – недоумевал Коля), валил деревья и так жёстко перетирал их в пыль, попирая лапами, что труха дымилась, и только потому не загоралась, что безостановочно лил дождь. Коля только теперь увидел его тонкие струи. Над всем полем битвы стоял туман, образовывавшийся от соприкосновения дождевой влаги с жаром оплавленных скал.
           Коля заметил летающие над равниной юркие фигурки, стрелявшие огнём и молниями, жалящими Змея и оставлявшими на его коже кровоточащие раны. Эти фигурки носились вокруг в таком количестве, что казалось, будто в воздухе колышется и противно гудит огромный пчелиный рой.
           Поначалу среди общего шума и грохота битвы разобраться в происходящем на поле боя казалось делом непростым, но постепенно стали различимы оттенки звуков, доносившихся со всех сторон.
           Вот низкий рёв Змея, почти инфразвук, разрывающий уши. Вот завывания его врагов, противные, почти на дисканте. Вот взрывы и гудящие щелчки молний, впивающихся в любое препятствие на их пути. А вот ровный, но от этого не менее страшный в своей неотвратимости шум пламени.
           Однако все эти шумы перекрывали звуки пения, доносившегося откуда-то из-под земли. Пение поражало внутренней энергией, невероятной мощью и такой жизненной силой, что, казалось, не могло не возбудить в одной из сторон желание продолжать сражение с удвоенной силой.
           Коля Маркин окинул взглядом всю видимую территорию, куда мог добраться глазок окуляра, и замер.
           На высокой скале, немного в отдалении, стояла высокая костлявая фигура. Она отчаянно жестикулировала и что-то кричала, разевая широкий рот. Казалось, что она почти полностью окутана багровым туманом, возникающим словно бы ниоткуда, и плавно оседающим у ног. Маркин подумал – не щит ли это от угроз, встающих перед костлявым существом, ведь именно сюда, казалось, направлена мощь ударов Змея. Да и кульминация боя находилась именно здесь.
           Коля всмотрелся в костлявую фигуру более внимательно. Её рост поражал. Высокие деревья на заднем плане картинки едва доставали существу до пояса. Худоба этого монстра производила отталкивающее впечатление. Лицо представляло собой череп, едва прикрытый тонкой сероватой плёнкой кожи. Зелёные глаза казались мёртвыми, неподвижными, но в них чувствовалась мощь, они вызывали непреодолимое желание вглядываться в их мутную глубину. Но, всматриваясь в этот омут, Коля почувствовал чуть ли не рвотный рефлекс, бесконечное омерзение. Быть может, его вызывали большие тёмные глазницы, а, может быть, хищная злоба поперечной складки тонкой кожи на переносице? Эта животная ненависть разительно отличалась от спокойных даже в гневе глаз Змея, чья сила, даже несмотря на внешнее безобразие существа, вызывала уважение к себе.
           Неожиданно изображение застыло. Замер Змей, извергнувший на врагов очередную порцию огня и молний, остановились в движении все летающие и ползающие фигуры. Перестали колебаться листья деревьев, и даже молнии остановились, не успев дотянуться до целей.
           Картина стала постепенно покрываться туманом, задрожала и исчезла.
           Коля Маркин ещё несколько секунд продолжал всматриваться в то, что ещё недавно казалось поверхностью ядра атома, ожидая восстановления картинки, но изображение так и не появилось. Он откинул голову назад, прикрыл веки и потёр ладонью правой руки воспалённые от долгого наблюдения глаза.
           «Что это было?» – подумал он. Несмотря на молодость, Коля, будучи учёным, прекрасно понимал, что ничего подобного в ядре атома не должно происходить по определению. Абсурд.
           – Коля, – кашлянул профессор, – Николай Поликарпович. Что скажете?
           Это «что скажете?» Фёдор Герасимович произнёс хриплым голосом, несколько неуверенным тоном, с какой-то извиняющейся интонацией.
           «Тоже смущён» – заметил Коля.
           – То, что я видел, объяснить не могу, – признался Маркин. – Одно слово: поразительно. Не галлюцинация ли? Однако, судя по тому, что у Вас тоже имеются вопросы, что-то всё-таки наблюдалось. Впрочем, я не уверен, что мы с Вами видели одно и то же.
           – Извините, Николай Поликарпович, но вынужден спросить: «А что видели именно Вы?»
           Коля перевёл дух и всё подробно рассказал.
           – Это всё? Ничего не упустили? – профессор доверительно посмотрел на Колю и положил руку ему на плечо.
           – По-моему, да. Во всяком случае – всё, что запомнилось.
           – А Вы говорите: галлюцинация, – сказал профессор по некотором размышлении. – Всё сходится.
           – Так всё же: что это было? – недоумевал Коля.         
           Профессор долго подбирал слова, чтобы объяснить.
           – Вот что, Коля, – Кобылкин снова вернулся к прежнему обращению со своим аспирантом, – давай-ка сменим материал наблюдения.
           – Вы думаете, это что-то изменит?
           – Не знаю, – гласил лаконичный ответ.


II. АТОМ ТЕЛЛУРА

           На следующий день техники приготовили для исследования атом теллура. Совсем иной материал, иной атомный вес.
           Прибор начал работу. Оба исследователя приникли к окулярам.
           …Змей изнемогал. Огромные раны кровоточили. Раскатистые звуки испускаемых молний оканчивались оглушительными взрывами. Ровно шумело пламя, исходившее из трёх пастей гиганта. Змей казался всё ещё сильным, его движения не утеряли уверенности.
           Стоящая на скале тощая фигура дышала тяжело, отплёвываясь дымом и грязью, летевшими со всех сторон. Колени существа заметно дрожали. Голова, из последних сил поддерживаемая тонкой шеей, дёргалась.
           Скелетообразный монстр продолжал напускать на Змея летающую и ползающую нечисть в огромных количествах. Под лапами трёхглавого гиганта она корчилась, раздавленная и смешанная с грязью. Но ещё много её летало в раскалённом воздухе и жалило разъярённого титана.
           Коле показалось, что костлявая фигура на скале стала реже выпускать своих воинов, и их количество уменьшилось.
           И снова, после нескольких минут наблюдения, картина за окуляром застыла, померкла и затем исчезла.
           – Вы заметили, Николай Поликарпович, – сказал профессор очень тихо, словно боясь разрушить впечатление от увиденного, – что эти две картинки, нынешняя и давешняя, очень схожи? Я бы сказал даже, что это одна и та же картинка. Действующие персонажи те же, их количество, на мой взгляд, одинаково. Краски, местность – всё точно такое же.
           – Вы правы, Фёдор Герасимович, – отозвался Коля. – Более того, у меня предчувствие. Мне кажется, что это записано на каждом атоме.
           – Не торопитесь, мой юный друг, не спешите. Мы рассмотрели только два атома, поэтому делать столь далеко идущие выводы рановато.
           – Да, может быть. Однако интуиция говорит мне, что я не ошибаюсь, – возразил Коля.
           Он помолчал немного, и добавил:
           – Вот что я заметил, Фёдор Герасимович. Только не посчитайте, пожалуйста, что я сошёл с ума. Как Вы думаете, кого напоминает этот костлявый джентльмен?
           – И кого же? – сощурил глаза профессор.
           Он явно ждал, что слова аспиранта подтвердят его собственные подозрения.
           – Я вспомнил своё детство, – осторожно, опустив глаза, начал Коля. – Иногда оно о себе напоминает. Не считаю, кстати, что это плохо.
           – К чему Вы? – не понял профессор.
           – Листая страницы прошлого, иногда набредёшь на неожиданные вещи, рождаются ассоциации, помогающие понять настоящее. Вот и нынешний случай из того же ряда. Я даю голову на отсечение, что костлявый монстр словно сошёл со страниц наших сказок.
           – И в качестве кого же он там, в сказках, действует, позвольте Вас спросить? – хитро прищурился Кобылкин. – Ну же, смелее, мой друг.
           Коля вздохнул и произнёс с заметным трудом, точно эти слова не желали срываться из его уст:
           – Да, Фёдор Герасимович, этот персонаж в сказках носит имя Кощей Бессмертный.
           – Хм, – произнёс профессор, прикрыв глаза, и удовлетворённо кивнул.   
           – Уважаемый Николай Поликарпович, – произнёс он далее, – Вы, конечно, понимаете, что нас с Вами засмеют, если мы даже на секунду раскроем рот и озвучим эту версию.
           Коля развёл руками.               
           – Если эту теорию развивать и дальше, то трёхглавого монстра Вы, чего доброго, назовёте Змеем Горынычем, – улыбнулся профессор.
           – Это не самоназвание зверя, – отбивался Коля. – Мы не знаем его настоящего имени. А эти носатые твари, что заживляют ему раны? Как их назвать? Бабы-яги? Или они себя называют иначе? Разумно ли обижаться на имена, данные этим тварям нашим народом? Думаю, дело не в именах. Дело в борьбе между двумя разными группами живых существ. Кто кого победил, неизвестно, и мы за время этих двух наблюдений финал сражения тоже не увидели. Скорее всего, Фёдор Герасимович, мы с Вами заглянули в далёкое прошлое. Всё это видели наши доисторические предки, и впоследствии отразили в устном, так сказать, творчестве.
           – Хорошо, Коля. Неубедительно, но хорошо, – сказал профессор. – Но почему в атоме? Или – на атоме, так, пожалуй, вернее.             
           – Не знаю, – признался аспирант. – Могу лишь предположить, но моё допущение настолько безумно, что лучше бы промолчать. Впрочем, таких допущений даже два.
           – Ну, говорите же! – рассердился Кобылкин. – Кроме меня у Вас слушателей нет, а я проглочу любую фантазию.
           – Как знаете, – вздохнул Коля. – Вам же хуже.
           – Давайте, ну давайте же, – профессор нетерпеливо заёрзал в кресле. – Приводите ваши допущения.
           – Хорошо. Допущение первое. Микромир – это такая же Вселенная. Каждый атом – отдельный мир. Вы же видели, что там имеются горы и леса. И вообще ландшафт обычной планеты.
           – Чушь! – поморщился Кобылкин.
           – Опровергните меня, если сможете. Вы же сами всё видели.
           – Ну, допустим. А второе допущение?   
           – Второе допущение исходит из первого. Наши две Вселенные в прошлом имели некое взаимодействие, контакт. И те твари, которых мы с Вами видели, каким-то образом проникали к нам. Судя по тому, что происходило на наших глазах, это борьба двух монстров между собой. Может быть, в той битве имелся победитель, хотя уверенности в этом нет. Мне, например, ближе так называемый Змей. Судя по сказкам, у него имелись какие-то зачатки благородства и даже отваги. Кощей же – абсолютно несимпатичный персонаж.
           – Ближе к тексту, как говорится, – проговорил профессор. 
           – Да, конечно, – согласился Коля. – Продолжу. Здесь в моих рассуждениях слабое место. Дело в том, что в двух разных атомах мы видели одну и ту же картинку. Если микромир – отдельная Вселенная, то почему всюду происходит одно и то же? И кто всё это записал? Зачем? Неужели вся эта история настолько важна, что кто-то подал её нам в любом, произвольно взятом образце, в одинаковом виде? Мол, смотрите внимательно и знайте главное. Что нам предписано знать? В том, что это знание главное для всех нас, сомневаться невозможно. Иначе зачем?..
           Коля сбился и замолчал. На его лбу выступили капли пота. Он явно волновался.
           – Всё это интересно, – кашлянул профессор. – Но кто поверит в наше объяснение?
           – Понимаете, явление существует. Когда-нибудь об этом узнают все. Вы же не думаете, что эксперимент нельзя повторить?
           – Коля, мы не первые, кто смотрит на атом. Но почему-то никто до сих пор о каких-то битвах не сообщал.
           – А чем же ещё можно объяснить всё, что происходит за окуляром микроскопа? Разве можно всерьёз представить в отчёте версию, что некая очень важная информация, поданная всем нам в виде ясно видимого любому наблюдателю сражения между Змеем и Кощеем – это, мол, всего лишь результат хаотического движения каких-то неизвестных частиц? Картинка повторяется, профессор, и бесконечно скрывать этот факт невозможно!
           – Насколько часто она повторяется, Коля, мы ещё не знаем. Нужно работать, много работать.


III. РЕШИТЕЛЬНЫЕ ДЕЙСТВИЯ

           Прошёл месяц.
           Кобылкин и Маркин отработали с помощью микроскопа большинство устойчивых элементов и несколько неустойчивых изотопов. На каждом из них оказалась записана одна и та же картинка.
           Скрепя сердце профессор дал согласие готовить сообщение о своём открытии. Казалось невероятным, что научная среда до сих пор не знала о том, что они двое видели по ту сторону окуляра микроскопа. Если же учёные знали о происходящем, то почему не объявляли об открытии?
           Кобылкин понимал, что научному сообществу нужно представить неопровержимые доказательства происходящего. Для этого требовалось каким-то образом вмешаться в картинку, прервать её течение. Но как это сделать?
           И решение нашлось.
           Фёдор Герасимович заказал грузовик-длинномер, и две недели назад привёз в лабораторию целый контейнер с оборудованием. Четверо специалистов и днём, и ночью распаковывали и монтировали что-то большое, напоминавшее кабину самолёта. Наконец два дня назад сборка подошла к завершению, и монтажники стали производить настройку каждого прибора в отдельности, и всего комплекса в целом.
           Сегодня утром руководитель бригады, угрюмый лысый толстяк по имени Прокофий Никитич, подошёл к профессору и доложил:
           – Фёдор Герасимович, к полудню планируем закончить. Аппарат сейчас проверяем на утечки. Если сбоев не окажется, вечером можно выходить на рабочий режим. 
           – Спасибо, Прокофий Никитич. Я и прежде знал, что Ваша бригада работает надёжно. Передайте, пожалуйста, моё искреннее уважение Павлу Христофоровичу и всему коллективу института. Если всё пройдёт штатно, наша совместная с ним работа получит самую лестную оценку всего научного сообщества.
           – В стране? – улыбнулся бригадир.
           – Берите шире, – негромко сказал профессор Кобылкин.               
           Прокофий Никитич только высоко поднял брови.
           Профессор подошёл к окну, опёрся руками о подоконник и посмотрел вдаль. Внизу растирался город. Люди шли по улицам, ехали в автобусах – торопились на службу в учреждения, к станкам в цехах заводов, кто-то возвращался после ночной смены домой. Кипела обычная жизнь. Внутри каждого человека работали в связках молекул атомы углерода, кислорода, водорода, серы, железа – многих химических элементов. Люди не подозревали, что эти атомы являлись целыми мирами, внутри которых происходили свои, невидимые миру события – одни и те же у всех.
           И сегодня вечером он, Фёдор Герасимович Кобылкин, попытается предпринять решительные действия, чтобы изменить ход событий. Повсюду.    


IV. КОЛЯ МАРКИН

           Коля огляделся. Местность он знал. Конечно, через глазок окуляра в деталях рассмотреть пространство на более-менее большом удалении оказалось непросто, однако географию территории, на которой исследователю предстояло провести некоторое время, Маркин всё-таки представлял, правда, в общих чертах. Они с профессором на основании сделанных фото и видеозаписей основательно изучили рельеф, ближний и дальний планы, а также расположение позиций противостоящих сил.
           Но одно дело фотография, и совсем другое – очутиться на том же месте вживую. У Коли дух захватило от увиденной им картины.
           Маркин стоял на небольшой возвышенности, плавно опускавшейся к узкой, извилистой речке. На переднем плане, сразу за прибрежными кустами ивы и невысокими деревьями ольхи, он увидел огромный зелёный луг. Далее, километрах в трёх или четырёх, поднимался дремучий смешанный лес, а на самом горизонте сверкали белые шапки заснеженных гор.
           По небу глубокой синевы плыли кучевые облака, ненадолго закрывавшие ослепительно сверкавшее солнце. Судя по тому, что Коля кожей открытой шеи ощущал прохладу лёгкого ветерка, в этой местности то ли заканчивался апрель, то ли начинался май.
           Идиллию дремлющей весенней природы нарушил оглушительный треск.
           Совсем рядом, в соседний гранитный валун ударила молния. Огромный камень раскололся и задымился. Коля отскочил в сторону и осмотрелся. Над землёй парили, едва видимы в лучах сверкавшего светила, несколько крылатых фигур. Маркин у них оказался как на ладони.
           Аспирант вытащил из-за пояса огромный электрический меч и направил его на одну из фигур. Из острия клинка вырвался луч и в секунду прошил пространство до самого неба. Крылатый монстр загорелся и начал падать, сложив крылья. Спустя несколько секунд летун с громким стуком упал метрах в ста от Коли. Остальные бойцы немедленно улетели прочь.
           Несколько минут стояла тишина. Коля подумал, что затравку местная живность проглотила. Теперь нужно ожидать появления основных действующих лиц.
           И Коля оказался прав.
           Через несколько минут над ним со свистом пролетел странный аппарат, из которого выглядывала уже знакомая Коле длинноносая физиономия одного из существ, которые занимались заживлением ран на теле трёхглавого монстра. Никакой агрессии Коля не почувствовал – скорее любопытство.
           Впрочем, перемирие длилось недолго. Небо закрыли тучи. С высоты посыпались молнии, одна за другой. Коля едва успевал уворачиваться от их ударов.
           Но вскоре всё стихло.
           Из ближнего оврага, с шумом и треском ломая деревья на пути, показался уже знакомый Маркину Змей.
           Только теперь стало понятно, насколько он огромен. «Метров сто в высоту», – оценил Коля. На всякий случай электрический меч он решил из рук не выпускать. Меж тем, Змей остановился, все три его головы на длинных, защищённых блестящими пластинами шеях, начали опускаться вниз. Гигантские круглые глаза красноватого цвета, с непрерывно суживающимися чёрными зрачками, уставились на Колю. Пасти начали раскрываться. Коля понял, что дело плохо, ему не успеть скрыться за скалой, и спиной привалился к её холодной поверхности, одновременно выставив меч прямо перед собой.
           Однако что-то произошло, потому что Змей вздрогнул всем телом, три головы разом издали дикий рёв, от которого у Коли заложило уши, и монстр начал удаляться, пропахав за собой хвостом глубокую канаву.
           Маркин выглянул из-за скалы, и понял, в чём дело. С неба из-за тучи возникла и в тело гиганта впилась молния. Звук её падения совпал с рёвом Змея, поэтому Коля и прозевал опасность. Дело в том, что огненный луч, продлись он до самой земли, попал бы прямо в аспиранта и испепелил его. Трёхглавый монстр своим телом спас человека от неминуемой гибели.
           Коля уже начал жалеть, что согласился участвовать в этом предприятии. Фёдор Герасимович сказал, что защита вполне достаточна для отражения любой опасности, откуда бы она ни исходила. Мол, в арсенале макромира по сравнению с микромиром несопоставимо больше энергии разрушения, и бояться абсолютно нечего. Но Коля увидел воочию, что, не окажись на пути молнии тела Змея, быть ему испепелённым, и никакое оружие не защитило бы.
           Под ногой Коли что-то хрустнуло. Он посмотрел вниз и похолодел. Его правая нога раздавила явно человеческую кость, скорее всего – ребро. Части скелета лежали в беспорядке, только черепа Коля не увидел. Впрочем, белый костяной затылок вскоре сверкнул в ближайших зарослях папоротника. Маркин начал лихорадочно думать. Откуда в этом мире взяться человеку? Единственная особь Homo sapiens на поверхности атома – он, Николай Поликарпович Маркин, и другие находиться здесь не должны в принципе. Коля сполз по скале вниз и обхватил голову руками.


V. ЗВОНОК

           – Вам звонят, профессор, – сказала одна из лаборанток.
           – Я занят, Ольга Андреевна. Неужели не ясно? У меня эксперимент. Кто звонит?
           – Не знаю, Фёдор Герасимович. Сказали, что крайне срочно. Мужской голос, и говорит с акцентом.
           Кобылкин всё-таки взял трубку.
           – Здравствуйте, коллега, – прозвучал в динамике незнакомый голос. – Вы меня не знаете, да и знать не должны. Я – Эдвин Майерс, доктор физики. Мы здесь, в Калифорнии, давно наблюдаем за событиями в микромире. Теперь и вы знаете то, что происходит там. Мы только что увидели человека на поверхности атома, и этот человек не наш. Значит, вам удалось изобрести и запустить портал. Однако предупредить об опасности мы не успели.
           – О какой опасности? – голос профессора дрогнул. – Здравствуйте, доктор Майерс. Я, конечно же, слышал о Вас. Рад знакомству. О чём Вы хотите предупредить?
           – Об опасности нахождения человека в микромире. Мы уже больше года наблюдаем события, происходящие там, и приняли согласованное решение не афишировать открытую нами новую реальность во избежание волнений в обществе. Восемь месяцев назад мы построили портал для проникновения на поверхность атома. Хотя, какой это к чёрту атом, – это планета параллельного нам мира. И человек наш, доброволец, погиб там. Спасти его мы не смогли, как ни пытались. Поэтому мой совет таков: немедленно прекратите опыт и отзовите своего человека. Нам нужно лучше подготовиться к пребыванию там. Хотя есть вполне взвешенное мнение, что находиться там категорически нельзя.
           – Почему?
           – Потому, что, ввязываясь в конфликт, происходящий там, можно разрушить всё здесь. Не забывайте, что благодаря хрупкому равновесию, существующему в микромире, атомы пока ещё устойчивы, а из них состоим и мы с вами. Подумайте об этом, дорогой коллега. Отзовите своего человека, пока он не уничтожил нас своими действиями. Да и всю Вселенную. Заклинаю Вас.
           – Алло, алло! – кричал Кобылкин в трубку.
           – Фёдор Герасимович, связь прервалась.
           Лаборантка заглянула в комнату и прошептала:
           – Фёдор Герасимович, что происходит?
           – Что Вы имеете в виду?
           – Посмотрите за окно.
           Профессор Кобылкин подчинился, выглянул на улицу и обомлел. Дома, деревья, автобусы, проезжавшие по дороге, дрожали и размывались в пространстве. Он рванулся назад, в пульту управления порталом, чтобы успеть нажать кнопку и остановить эксперимент.


VI. ЗВЁЗДЫ

           Коля увидел прямо перед собой лысый череп гигантского человекообразного монстра. Он держал Маркина в руках, точно детскую игрушку. Как это произошло, Коля не помнил. То ли уснул, то ли оказался под воздействием гипноза, но, очнувшись, понял, что висит в воздухе, высоко над поверхностью земли, в крепких, очень холодных ладонях гиганта. Огромные, бездонные глаза монстра, бесстрастно рассматривали его, а чужие мысли так и впивались в мозг, словно распарывали его.
           Краем глаза Коля увидел трёхглавого гиганта. Змей расположился далеко внизу и явно готовился атаковать тощего монстра, пока тот разглядывал человека, поднося его то к правому, то к левому глазу.
           Маркин решил, что пора действовать. Чудище не успело забрать у него меч, и правая рука Коли оказалась свободна.
           Атака человека и Змея произошли одновременно. Из всех трёх пастей чудища вырвалось испепеляющее пламя, а из меча, крепко сжимаемого Колей – яркая смертоносная дуга.
           Сгорая в пламени, последнее, что увидел человек – удивлённое лицо тощего монстра и внезапно почерневшее небо, на котором сначала появились, а затем одна за другой погасли звёзды.               
    
16 октября 1975 года












СОДЕРЖАНИЕ


ПОЭМЫ

ПОЛКОВНИК РОМАНОВ………………………………………………………4
КОМЕТА………………………………………………………………………….6
ПОЭТ НИКОЛАЙ БЕСПАЛОВ…………………………………………………8
НАКАНУНЕ (ФАНТАСМАГОРИЯ)……………………………………………10
НОЧЬ НА ДЕСНЕ………………………………………………………………..12
ВОСПОМИНАНИЕ О 19 АВГУСТА 1991 ГОДА……………………………..16
ТОТ-КТО-ЖДЁТ…………………………………………………………………18
ПЕЧАЛЬНЫЙ  РАЙ…………………………………………………………….. 22               



РАССКАЗЫ


НЕВЕРОВ. Рассказ
         I. ВСЁ НЕ ТАК СТРАШНО………………………………………………………………………………..42
        II. СЕРДЦЕ ПОСТУКИВАЛО НОРМАЛЬНО…………………………………………………………….44
       III. МАЛО ЛИ ЧТО…………………………………………………………………………………………..46
       IV. ШИМПАНЗЕ МАКС…………………………………………………………………………………….47
        V. НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!..................................................48
       VI. «БЕССМЕРТНЫЙ»……………………………………………………………………………………….49
      VII. СОН………………………………………………………………………………………………………..50
     VIII. ВКЛАД В ОБЩЕЕ ДЕЛО………………………………………………………………………………..53
        IX. НИЧЕГО ХОРОШЕГО…………………………………………………………………………………..55
         X. ЛУЧ СМЕРТИ…………………………………………………………………………………………….57
        XI. ЖИВ……………………………………………………………………………………………………….57
       XII. НЕДЕЛЬНЫЙ ОТПУСК…………………………………………………………………………………58
      XIII. ЧЕЛНОК…………………………………………………………………………………………………..58
      XIV. ОБЛАЧКО ПАРА…………………………………………………………………………………………59
       XV. ПЛАНЕТА…………………………………………………………………………………………………60

ЧУДО. Рассказ..…………………………………………………………………….63

БИТВА. Рассказ
         I. ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ…………………………………………………………………………………………71
           II. АТОМ ТЕЛЛУРА…………………………………………………………………………………………..75
          III. РЕШИТЕЛЬНЫЕ ДЕЙСТВИЯ……………………………………………………………………………78
          IV. КОЛЯ МАРКИН……………………………………………………………………………………………80
           V. ЗВОНОК…………………………………………………………………………………………………….82
          VI. ЗВЁЗДЫ…………………………………………………………………………………………………….83