Дама с жемчугами. Сборка

      Дама с жемчугами

1

Закревский женился лишь в тридцать два года,
И только как в сорок два ставши отцом;
Десяток лет кануло словно, как в воду,
Все десять лет жил с беспокойным лицом.

Нормально прошли долгожданные роды;
«Невеста у Вас,» -- изрекла медсестра;
О жизни семейной в прошедшие годы
О нём постоянно летела молва.

Сей брак для него стал всей жизни несчастьем,
Ведь сам император его поженил,
Они не совпали природною мастью,
Жене Аграфене сказался не мил.

Он жил одиноким женатым мужчиной,
Супруга жена не впускала к себе,
Она и явилась семейной пружиной
В его очень странной за счастье борьбе.

К постели жены он, приблизившись робко,
Целуя, лишь молвил: «Спасибо тебе…»
Но та, отвернувшись, сказала так чётко:
«Что Вам? Уходите, противны Вы мне!»

Арсений Закревский – семья не богата,
Дворяне они, даже «средней руки»,
Их в Тульских краях «захудалая хата»,
И сыну дать знаний они не могли.

Он даже не знал ничего по-французски…
Понятно – их бедность сковала семью,
В деревне общения круг слишком узкий,
Нужны же карьера и средства ему.

Судьба помогла ему выбиться в люди:
Нагрянула серия с Францией войн,
Где можно погибнуть иль дань отдать чуду,
За ум и за мужество будешь спасён.

Не только спасён, даже стать знаменитым…
За храбрость рос в званиях чаще других,
В чинах он настолько становится «сытым»,
В сраженьях за Родину, слишком лихих.

В Париж он въезжает уже генералом,
И близок к царю, и почти ему друг,
Таким вот карьерным, военным началом
Замкнулся над ним сей чиновничий круг.

Не только как воин ценился Арсений,
А с буквы большой это был человек,
Но дружбой с людьми, без надуманных трений,
Умом и деяньями славящих век.

Таких было много среди генералов,
Не только стратегов, героев войны,
В них мысли свободные время рождало,
На благо родимой российской страны.

Ермолов писал о Закревском, как друге,
Хотя не имел ни имений, ни средств,
Был честен и скромен, умён на досуге,
Но он – одинок и, живущий как перст.

А средства нужны, их ему не хватало,
Имея высокое звание, чин,
Нужда его в деньгах прилично достала,
Он даже решился на дерзкий почин.

Велел адъютанту полученный орден
Снести к ювелиру, брильянты изъять,
Подделкою их заменить, чтоб был годен,
А камушки те и ему же продать.

Но здесь подоспела вдруг царская помощь,
Женить генерала в богатой семье,
Чтоб эту извечную бедность, как немощь,
Изжить на высокой семейной волне.

2

В семью А. Толстого пал выбор монарший,
В ней дочь, Аграфена, ждала жениха,
Арсений, достойным избранником ставший,
Казалось, схватил уж быка за рога.

Она, та невеста, красива, высока,
Глаза, как сверкая огнями, горят,
Наполнена самым пленительным соком,
Характер – причудами просто объят.

Душою семьи слыла Грушенька, дочка,
Единственным был сей ребёнок в семье,
Отец с малых лет балова;л как нарочно,
Что всех привело к их семейной беде.

Прошло в баловстве и безделие детство,
Постарше – порхала с отцом по балам,
Романы французские тоже, как средство,
Испортить могли весь характер мадам.

Капризна, добра, ветрена, хохотушка,
Напрасных мечтаний уже – как раба,
В душевной тоске она тоже пустышка,
Веселье в рыданье текло иногда.

Была влюблена не в Закревского даже,
Храня в тайне страстный и яркий роман,
Избранник отвергнут отцом, прямо скажем,
И, как итог – все рыданья мадам.

Закревский – жених августейшего свата,
Отвергнуть, ослушаться было нельзя,
Мамаша с отцом, вся семья была рада,
А дочке заткнули всё гордое я.

Казалось, сия обоюдная сделка
Пойдёт лишь на пользу ему и семье,
Идея сама не смотрелась столь мелка,
Со свадьбой решались проблемы бы все.

Дочь будет разлучена и с кавалером,
С блестящей карьерой «плывёт в руки» муж,
К тому же, жена всей душою и телом,
С богатством и родом несёт ему гуж.

В отчаянье впала невеста от злости,
Коль сам император судьбу ей дарил,
Ответ же у Грушеньки был ещё проще,
Он, вроде, её как с судьбою смирил.

3

Идя к венцу и наш Арсений,
Не мог предвидеть всю беду,
Несёт подарок царский терний
И искалечит всю судьбу.

Супруга тотчас после свадьбы,
Исполнив волю всю царя,
Дала отставку мужу как бы,
Свободу женщины храня.

Не докучать природным зовом,
Её формально – он, как муж,
А в общем, лишь позорным словом,
Ей, как мужчина, просто чужд.

Став генеральшей, осмелела,
Вся в приключениях жила,
Мужское общество любила,
Свободно в нём себя вела.

Когда поклонники в столице
Порядком надоели ей,
Она подалась за границу,
Искать таких же там людей.

Её роман с наследным принцем
Был на устах России всей,
Позволил он в неё влюбиться,
И жизнь их стала веселей.

К моменту встречи с пылкой Грушей,
Кобургский Лео был вдовцом,
Он потрясён семейной стужей:
Жена, в родах ушла с концом.

Сумела отрешить от горя,
Взаимна у влюблённых страсть,
Похоже, ожидала доля
В столицу Бельгии попасть.

В неё «ворваться» королевой,
На белом въехать с ним коне;
Опомнился он мыслью смелой:
Она – не пара боле мне.

Хоть хороша мадам с России,
Взяла над ним большую власть,
Она подвержена стихии,
Ему вредила эта связь.

Он разорвал с ней отношенья;
Сочла за лучшее – свой дом,
И вновь о ней гуляло мненье:
Всё, как и раньше, всё о том.

Свежа, довольна, что вернулась,
Как розой смотрится опять,
В веселья вновь вся окунулась,
И тот же дар – всегда болтать.

4

Закревский впал к властям в немилость,
Почётной ссылкой награждён,
Как новый чин ему явилась:
Финляндьей править посажён.

Страна – окраина империи,
Скучна провинция Руси,
Она сулила ей потерею
Веселья, связей и души.

Но всюду жизнь, любовь в ней – тоже,
Она – всесильна пред людьми,
Любовь – она всё сделать может,
Она – как гвоздь любой судьбы.

Хотя невзрачная столица,
Но страсть кипела в ней сполна,
Смогла в ней Груша зацепиться,
Опять о ней неслась молва.

Число сердец разбитых ею
«Превысило Европу всю»,
«Затмить» же русскую там фею,
Да в губернаторском раю…

Никто не мог в том помешать ей…
Приближен Армфельт ею – граф,
Родилась дочь в ту эпопею,
Возможно, как итог, как штраф.

Итог любовного романа,
Он – княжества статс-секретарь,
Арсений вновь с душевной раной
Несёт по жизни эту тварь.

Дочурка названа Лиди;ей,
Мамаша звала как Лиди;,
В семье запахло той иди;лией,
Залог всей жизни – впереди.

Упрёков ей или скандалов,
Иль даже получить развод,
Его терпение рождало
Найти в надежде жизни брод.

А до сих пор была та пропасть,
Теперь же – у него семья,
В душе раскинулась вся радость,
Его надеждою храня.

Он мудро полагал: с натурой
Всегда лишь бесполезен спор,
Со временем «пройдут амуры»,
Не будет в доме скрытых ссор.

Тем боле, подрастает дочка,
Достойный нужен ей пример,
Не дай бог дочка, лишь как «почка»,
Не избежит природных мер.

5

Пока же дочь ещё малютка,
Имела времени пожить,
С душой, пылающей так чутко,
И о семействе не тужить.

Не мог противиться Закревский
Жены отъезду в Петербург,
Где весь бомонд столицы светский
Желал предстать пред ней, как друг.

Князь Вяземский одним из первых
Попал в экстравагантный плен,
В попытках «другом» стать ей верным,
Ей Клеопатры дарит ген.

За ним шагает Пушкин следом:
«Пустился я за нею вслед,
Мне сей объект ещё неведом,
Но жажду я над ним побед».

В том он признался князю, другу:
«С тоски бы умер без неё,
«Венеру медную» в подруги
Не прочь иметь в своё бытьё».

«Она смешна в беседах с нею,
И утешительно мила,
Она пленяет видом феи,
И – на уме себе хитра.»

Без памяти в неё влюбился,
Не мог взаимности достичь,
На непокорную он злился,
Не мог поймать её, как дичь.

Он ревновал к другим собратьям,
Что с кем-то больше занята,
Желая сам в её объятья,
Нанёс телесного вреда.

Впустил ей в руку длинны ногти,
Что даже показалась кровь;
«Потом кусал с досады локти»,
Она – «не поняла» любовь.

«Та связь – мучительна и бурна» --
Так Вересаев Вэ. писал:
«Объект желаний столь – сумбурна,
Что он в смущеньи отступал;

Пред своенравной, непокорной
И страстью «дикой сатаны»,
Но сам он был в неё влюблённым,
Почти до роковой черты».

«Твоих признаний, жалоб нежных
Ловлю я жадно каждый крик:
Страстей безумных и мятежных
Как упоителен язык!»

В далёком, скучном Гельсингфорсе
Закревский ожидал жену,
За годом год тянулся горше:
Он – губернатор был в плену.

Домой супруга не спешила,
Работал нрав и красота,
Она кураж везде вершила
Пока текли млады года.

С неё писал поэт в «Портрете»,
Он обессмертил имя ей,
В любовные попавши сети,
В расцвете всех природных дней:

«С своей пылающей душой,
С своими пылкими страстями,
О жёны Севера, меж вами
Она является порой,

И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил».

Стихи, как символ женской страсти,
Молва блестящих всех побед,
Держать мужчин в любовной власти,
В их душах оставляя след.

Сердец столь множество разбитых,
Срывая удовольствий цвет,
И жертв, умом так плодовитых,
У ног валялся высший свет.

Одной из жертв времён Закревской,
Попался Баратынский в плен,
Его любовь была столь лестной:
«Подняться он не мог с колен».

Её признания в несчастье,
Как память о былой любви,
Погубленной так в одночасье
Монархом, мужа чтоб спасти.

В нём вызывали пониманье,
И вспышки горести в судьбе,
Двойным объятый состраданьем
Он за любовь в её борьбе.

На душу нежную поэта
Признания в её судьбе,
Пролили яркий лучик света
В поэта творческой черте.

«Знаком с прелестной Аграфеной
И видел я её вблизи,
Она в душе была ареной
Всепоглощающей любви.

Забыть её мне невозможно,
Во мне – неизгладимый след,
Но что-то в ней казалось ложно,
Среди любовных всех побед».

6

Всем трудно выбраться с привычек,
Когда вся страсть течёт в крови,
И не найти от них отмычек,
Искать на стороне любви.

Как «у упившейся вакханки»,
Погрязла в множестве побед,
Сходили с рук ей все приманки,
В сердцах у пленных – горький след.

Она же, снова с гордым видом
Являлась в тот же самый свет,
Всегда, пренебрегая сты;дом,
Неся мужчинам много бед.

Одно достоинство имела,
На что хватало ей ума,
Простым и бедным не грубила
И к подчинённым – вся добра.

Пренебрежение к сановным
Рождалось в деве иногда,
Но к людям, ей же подчинённым –
Лишь милость – злоба – никогда.

Закревский, получивший графа,
Супруга титул потеряв,
(В замужестве жила без права),
Теперь опять графиней став.

Семья вернулася в столицу,
Купив в престижном месте дом,
Им не пристало прятать лица,
Хотя причин и было в том.

Дом знаменит в своё был время,
В нём Зубов жил, как фаворит,
В него, запрыгнув словно в стремя,
Он снова стал тем знаменит.

Закревских он – гнездо отныне,
Нуждался в перестройке дом,
Он красовался, как в витрине,
И вновь прославился потом.

Прославился чредой веселий,
Убранством, роскошью во всём,
Семьёй достигнутых в нём целей,
Совместным, наконец, житьём.

7

Семья зажила новой жизнью
И вместе с нею – новый дом,
Он, как защитник всей отчизны,
По праву поселился в нём.

Чреда концертов, празднеств, балов
В нём не смолкала круглый год,
В особняке хватало залов,
Где веселить «честной» народ.

И экипажей вереница
Тянулась в этот «Зубов» дом,
Швейцары, узнавая лица,
Старались обслужить ладом.

Сияли с люстр потоки света,
И мрамор лестниц каждый шаг
Дарил лишь долю ту привета,
Какую всем сулил очаг.

Вверху встречала всех хозяйка
«Во блеске женской красоты»,
Как хищная над морем чайка,
Пленяли всех её черты.

Она умела и любила
Всем видом поражать людей,
Царила в этом виде сила,
Была красивей всех гостей.

Не только прелестью фигуры,
Одеждой – лёгкой и «нагой»,
Где сквозь неё видны «натуры»,
Всех женских прелестей «с главой».

Явилась мода из Парижа,
И покорила русских дам,
И нет ей более престижа,
Как зваться «местью мужикам».

Они в полупрозрачных платьях
Все выставляли гибкий стан,
Зиме даря свои проклятья,
А холод чтят себе в обман.

Их Герцен подал в злой манере,
Что преждевременных могил,
Число сих модниц в бо;льшей мере
Из светских дур, кто в них почил.

Понять не могут все мужчины,
Краса у женщин – только раз,
Им дела нет до той причины,
Им важно, чтоб «ласкали нас».

Ласкали взглядом, разговором,
Ласкали, как свою жену,
И не «ласкали» бы укором,
Что выбрали себе не ту.

При взгляде на портрет хозяйки,
Тем боле на живой портрет,
Всяк посторонний без утайки
Найдёт в ней Афродиты след.

Возникшей, как из пены моря,
Любившей в обществе блистать,
Не зная большего как горя,
На людях просто прозябать.

Ещё один нашёлся скептик,
Граф Растопчин – хулитель мод,
Он как негодный антисептик,
Хотел вернуть весь женский род.

Вернуть к той старине глубокой,
Когда весь русский женский род,
Налитый свежим чудным соком,
Свою всю прелесть прятал под…

Под недоступный слой одежды,
Открыто лишь одно лицо,
И нет в том никакой надежды
Испить всей красоты винцо.

Опять и тот же Пушкин самый
На щит возводит торжество,
Красы и  молодости дамы,
Её природное родство,

Как в беззастенчивом стремленье
Свою всю прелесть показать,
А кой-кого и наказать
За недостаток поведенья:

«…Горит в алмазах голова,
Вкруг стана вьются и трепещут
Прозрачной сетью кружена,
И шёлк узорной паутиной
Сквозит на розовых ногах;
И все в восторге, в небесах
Пред сей волнительной картиной…»

8

До самых лет своих преклонных
О ней в России шла молва,
В её глазах больших бездонных
Сверкала для мужчин гроза.

Созданием считалась дивным,
Все восхищаться им должны,
И потому досуг интимный
И жизнь в семье так ей нужны.

Не портили прожиты годы
Её девичью красоту,
Слыла подарком от природы,
В любви – всё время на посту.

Такими были нравы в свете,
Разводы были столь сложны,
Терпели в семьях штучки эти,
Другие доводы важны.

Интим с другими был столь явный,
Причём всё знал об этом муж,
Такой пассаж в семье их давний,
Семье естественно он чужд.

Закревский был предметом шуток,
Вот яркая одна из них,
Но, кроме всех различных «уток»,
Позор весь лёг на них двоих.

Письмом однажды анонимным
Закревский был уведомлён,
О заговоре столь обширном,
И адрес сбора сообщён.

Захват врасплох намечен ночью,
Взломали стражи с шумом дверь,
Но вдруг увидели воочью
Всю глубину своих «потерь».

Раздетая в кровати пара,
А ей Закревская была,
Не потеряла речи дара,
К порядку стражей «призвала».

Пытались графу деликатно
И по-приличней рассказать,
Ответ был: «Знаю я, да ладно,
И не к лицу о сим болтать»!

О похождениях супруги
Он не скрывал, был на уме,
Несчастен он, связала руки,
Терпел он всё, чтоб быть семье.

Он обожал дочурку Лиду,
С разводом – потеряет дочь,
И потому не подал вида…
Никто не мог ему помочь.

Росла созданием прелестным
Дочурка Лидочка в семье,
И красотой её небесной,
Конечно, восхищались все.

Тонки черты лица девчонки,
Лучистый взгляд огромных глаз,
Улыбка, смех приятный звонкий,
И уйма женских всех прикрас.

Балованная Лида с детства,
И ангельский весь внешний вид,
Росла достойною невестой,
Недопускающей обид.

Балы и танцы вечерами
Всё время сотрясали дом,
Похоже, схожими делами
В семье продолжится погром.

Взрослеет юная графиня,
Заткнёт за пояс вскоре мать,
Невольно подбивая клинья,
И место матери занять.

Хотя семейство не из бедных,
Расходы слишком велики,
Нехватка их в семейных недрах,
Бюджет весь катится в долги.

Имея множество имений
И винокуренный завод,
И ткацких фабрику изделий,
«Искали для долгов лишь брод».

Но брод в долгах всегда так труден,
Пришлось продать им чудный дом,
И отойти от бурных будней…
Над ними грянул новый гром.

9

В семнадцать лет, пора цветенья,
Их дочь становится женой,
Порывы женщин вожделенья
Распла;чива;ются; судьбой.

Стал мужем Дмитрий Нессельроде,
Министра, канцлера он сын,
К царю же ближе, в этом роде,
Лишь канцлер был всегда один.

Похоже, сами молодые
Играли здесь вторую роль,
Не впрок пошли семье родные,
Их судьбы старших – жизни соль.

Слыл Дмитрий партией прекрасной,
Умён, уже и – дипломат,
Для сумасбродки столь ужасной,
«Поставить на судьбу ей мат».

Короче, обуздать красотку,
Создать нормальную семью,
В одну их посадили лодку,
Забыли про свою судьбу.

Писатель Моруа о браке
В своём романе «Три Дюма»,
Оповестил об этом шаге
С частицей здравого ума.

«На лет четырнадцать он старше,
У турок – секретарь посла,
Отозван был для дела раньше, (1847)
Вкусить женитьбы «горечь зла».

На юной Лидочке Закревской,
С приданым триста тыщ рублей,
Отец которой столь известный,
Он – губернатор москвичей.»

Возможно, в том была неточность,
Москву возглавил год спустя,
(Как утверждала вся молва)
Влияньем канцлера порочность,
Всех связей выше навсегда.

«Познавший жизни все причуды,
Хороший Дмитрий дипломат,
И, не терпевший пересуды,
Невесте, в общем, был он рад.

Считал, он будет счастлив с нею,
Удастся подчинить жену;
В постель подбросили лишь фею
На общую для них беду».

Она – красива, остроумна,
Но к мужу не было любви,
Вначале шло всё лишь бесшумно,
Но зрела ненависть в крови.

Умён, красив и образован,
Но отвращенье брало верх,
Союз лишь на любви основан,
А остальное в браке – грех.

Она замучила папашу,
Идя с заплаканным лицом:
«Я ненавижу свадьбу вашу
Со слишком умным молодцом».

Отец вещал лишь уговором,
Не горячиться, потерпеть,
Не место здесь семейным спорам,
Ребёнка нужно пожалеть.

Успешно протекали роды,
Родился Анатолий, сын,
Но снова начались невзгоды,
Всё из-за прежних всех причин.

Чтоб как-то сгладить напряженье,
Семья подалась за рубеж,
Но не проснулось уваженье,
Семья теряла свой престиж.

Там Лида не в словах на деле
Пыталась мужу доказать,
Что в жизни есть другие цели,
Чем дома, скукой пропадать.

Она же – вольная в том птица,
Её не удержать в плену,
Красотке нужно веселиться,
Не хоронить себя в дому.

Идя супротив воле мужа,
У мамы переняв пример,
В семье возникла злая стужа,
Муж вынужден принять ряд мер.

Возник скандал в «честном» семействе,
Жену муж отослал к отцу,
Её он обвинил в «злодействе»,
В письме он сообщал ему:

Жить с Лидой боле не намерен,
Порочит дипломата честь,
Семейным принципам он верен,
Но это – вовсе ей не месть.

Трагедией для генерала –
Остался с Дмитрием и сын,
Лишили к матери причала,
Дед при царе – высокий чин.

Сын тоже станет дипломатом,
Окончит Гейдельбергский ВУЗ,
Землевладельцем он богатым
Жить будет без иных обуз.

 10

Не сладка жизнь у генерала,
Хотя в руках большая власть,
Семья всё в нём давно сломала,
Характер заведя на казнь.

Давыдов – партизан, однажды
О друге произнёс слова:
«Таким, как он, быть должен каждый,
О нём всегда неслась молва:

Он твёрд в решеньях, аккуратен,
Но сердце русское твоё,
Он – семьянин и не развратен,
И не терпел всегда враньё».

Казалось бы, и слава Богу,
Коль губернатор наш таков,
Правь справедливо, но и строго,
Закона не ломай основ.

Но в твёрдости лишь самодурство,
Сухой у сердца – педантизм,
В делах – лишь вредное упорство
И властью данный «героизм».

Разумный, дельный, либеральный –
При Александре – генерал,
Он стал властителем нахальным,
Он Николаю подражал.

Себя считал главой семейства
На губернаторском посту,
И потому свободу действий
Он пресекал «аж за версту».

Он ненавидел либералов,
Держал «во страхе» всю Москву,
Во всём порядок, даже в малом,
Он охранял свою паству.

Его заботой и не малой –
Спокойствие всех москвичей,
Не жил он жизнею столь вялой,
А он «пахал», «ловил мышей».

Поднял престиж стража;м порядка,
Повысив жалованье им,
Заметной стала даже хватка,
Он стал для них отцом своим.

Улучшил и вооруженье,
И дисциплину в их рядах,
Подняв в них также разуменье
Во всех им вверенных делах.

Суров во многом губернатор,
Об этом он и не скрывал,
Москву доверил император,
И в том себя он оправдал.

Имел особые он бланки
За подписью государя,
Вписав в них имя арестанта,
В Сибирь пошлют, быть может, зря.

При нём не постный образ жизни
Первопрестольная вела,
Она, как символ всей отчизны,
Столице фору воздала.

За правило себе поставил,
Все даты отмечать побед,
Народ, который в жизни славил,
Во избежанье бо;льших бед.

Москва по праздникам плясала,
Сам шеф в том подавал пример,
Она Россию сотрясала
В культурном плане всяких мер.

Большим считался хлебосолом,
Гостеприимством он «страдал»,
Лишь жизнь семейную уколом
В душе и сердце ощущал.

Балы, гулянья, маскарады,
Спектакли, танцы на дому,
Все москвичи тому так рады
И благоволили ему.

11

На самом деле сам – несчастен,
Жена – «чужая», а не друг,
И дочь пошла по той же части,
И внук не заполнял досуг.

Дочь окунулась вновь в веселья,
Вторым ей домом стал Париж,
Ей материнское безделье
Лишало весь её престиж.

Виной всему – её мамаша,
Ей было брать с кого пример,
В душе – лишь жизненная каша,
Не взять ей правильный барьер.

Одна лишь у отца надежда,
Пройдёт к весельям эта страсть,
Жена и мать – она всех прежде,
Но молодость над ней лишь – власть.

Она же – брошена супругом,
Негодная сказалась мать,
Кто ей окажется лишь другом,
Иль в жёны снова Лиду взять?

Отца пленяют опасенья,
Теряет голову в чаду
Знакомств и грязных развлечений,
Проказ и трат на их беду.

Он сознавал, лишь этот способ
Мог оградить от тяжких дум,
Ей негде заручиться спросом,
Где взять приличный мужа ум.

К скандальным новостям Парижа
Отец был внутренне готов,
Терять семейного престижа,
Но нет достойных боле слов.

Париж всегда слыл градом ада,
В нём женщин-хищниц – полон дом,
Не меньше и мужчин для смрада,
Разврат и мотовство – кругом.

В Париже дамы из России
Всегда как в моде, на виду,
Они соперниц всех красивей,
Не пожалев свою судьбу.

Мужей оставившие дома,
Им смелости не занимать,
Характер их влечёт истома,
Себя «во блеске» показать.

Они, конечно же, богаты,
Им нипочём купить любовь,
Их не волнуют даже траты,
Играть ведущую там роль.

Графиня Лидия «Арсевна»
Средь них блистала красотой,
Она лишь женской воле ве;рна,
И тратам не давала бой.

Она чудовищной мотовкой
Слыла; на Сены берегах,
А в общем -- женщиной столь ловкой,
Вдали от родины, в бегах.

Однажды на цветы для бала
В парижском их особняке,
Все «семьсят» тысяч им отда;ла,
Расставшись с ними налегке.

Все платья шила у Пальмиры,
Одно – лишь тысяч полторы,
В нарядах – вся не знавши меры,
Усилить женские чары;.

Браслеты, серьги, ожерелья,
И всё – из дорогих камней,
Создать лишь средство для плененья,
Её столь дорогих гостей.

Заботу о её расходах
Естественно, принял отец,
Ведь дочь, купаясь в „чуждых водах»,
Должна пойти вновь под венец.

Отец слал деньги ей исправно
На все взбалмошные дела,
Её желанья полноправны,
Считал он для себя сполна.

Она одна его лишь счастье,
Всю жизнь в семье он одинок,
И потому огромной властью
Над ним довлеет сей порок.

Себя считал он виноватым
За тот навязанный союз,
И не препятствовал он тратам,
Смиряясь с тяжестью обуз.

Особую имела склонность,
Приобретая жемчуга,
И эта страстная бездонность
Ей даже имидж создала.

Порой жемчужные кораллы
Носила метров семь длиной,
Её все в обществе прозвали,
Как дамой, слишком дорогой.

Увидеть русскую графиню
С жемчужной нитью словно щит,
Всем выставлявшую гордыню,
Народ Парижа так спешит.

Графиня – «дама с жемчугами»,
Назвал её парижский люд,
К тому же с жгучими очами,
Таков у Лиды был дебют.

К ней интерес парижской знати
В те годы только возрастал,
Она сама его же ради
Себя  взвела на пьедестал.

12

Она для светского Парижа,
Невестка канцлера Руси,
И потому волна престижа
Несла её «на все пути».

На рауты, балы, концерты
К ней в особняк валил бомонд,
Аристократы и эксперты,
И светский пишущий народ.

Желанным гостем был директор
Театра франков – «Варьете»,
Служил хозяйке он, как вектор,
Весь интерес прибрать себе:

-- А где же Ваша знаменитость?
Конечно, господин Дюма,
И почему свою он скрытность
Считает признаком ума?

Не толстого его папашу,
Мне нужен в доме только сын,
Мой весь приём лишь станет краше,
Коль снизойдёт сей господин.

-- Я сразу понял Вас, графиня,
О нём лишь только говорят,
Его любовь и героиня
Ушла навек в загробный ад.

Он – знаменит своею «Дамой»…
Она – прообраз Дюплесси,
Его Мари, любовью явной,
Смогла его с ума свести.

Мы в постоянной все тревоге,
«Малыш» серьёзно «заболел»,
На нервном срыве он пороге,
Он даже много дней не ел.

Скажу лишь Вам я по секрету,
Он из семейства – лишь один,
Всего супротив  нравов света,
В любви – честнее всех мужчин.

-- Над ним не смейте насмехаться,
На это нет у Вас причин,
С любимой тяжело расстаться,
Большая редкость средь мужчин.

-- А есть такие среди женщин?
Но не последовал ответ,
Ударом веера отмечен,
Пролить на это трудно свет.

Её поглаживая руку,
Скосил на Лиду он глаза:
-- Развейте же мою Вы скуку,
Хочу я видеть здесь Дюма!

13

Александр Дюма.

Дюма увлекся Нессельроде,
Его накрыло с головой…
Ему – лишь двадцать пять от роду,
Затмил он остальных собой.

Успех рождён его же «Дамой»…
В основе – лишь своя судьба:
Лежала собственная драма
И новая любви волна.

Он – знаменитость, но он – нищий,
Но помощь не просил отца;
Подумал – здесь совсем не лишне
Знакомством с ней достичь конца,

Конца забот о жизни сытой,
С ней быть всё время на виду,
Конца о жизни той закрытой,
Бросаясь в новую волну.

Предстал пред Лидией в потёртом,
Обычном мятом сюртуке,
Но, всё же, видом хоть и модным
И не поддавшимся тоске.

-- Прабабка была чернокожей, --
Целуя руку, молвил ей:
-- Своей во многом «чёрной рожей»
Я помню всякий раз о ней.

Чуть ярко выпуклые очи,
Немного вздёрнутый и нос,
Мужчина плотный, просто – сочен,
С копною вьющихся волос.

-- Вы на скорбящего не схожи, --
Как вызов, прозвучал намёк;
-- А Вы – волчица в свете, тоже, --
В ответ ей с вызовом изрёк.

-- Вы правы, -- чуть смутилась Лида:
-- Мы претворяемся всегда,
Давайте, мсье Дюма, открыто…
Не будем мы терять года…

«Намёки» им настолько ясны,
Дюма «украсил» особняк,
Их дни текли настолько страстно,
Дюма нашёл в ней свой очаг.

И не скрывая отношений,
Имея с другом общий дом,
И не стесняясь общих мнений,
Любовь их крепла с каждым днём.

Его бессмертное творенье –
Источник многих женских слёз,
Пленило Лиду впечатленьем,
Взглянуть на судьбы столь всерьёз.

-- Ты думаешь, роман про женщин
И их продажную любовь,
А плач над нею – это стержень,
Что застывает даже кровь?

Нет, не над ней глотаем слёзы,
Мы плачем часто над собой,
Счастливых нас – лишь в малых дозах
И тьма – обиженных судьбой.

Неважно – знатна иль богата,
Фиалки ты ли продаёшь,
Мы в этом мире – словно вата,
Всегда ты счастья в жизни ждёшь!

Всегда себе ты не хозяйка,
Всегда довлеет чья-та власть,
И власть, как хищная та чайка,
Решает всю твою уча;сть.

Всегда во власти ты мужчины,
Родителей иль общества;,
Они находят все причины,
Несчастной сделать все тебя.

Мужчины все жестоки с нами,
Жестокость силы придаёт,
Твоя Мари счастливей с Вами,
Она себя всю продаёт.

За красоту всегда платили,
Она свободна выбирать,
Ты – бедный и тебя лишили,
Не мог ты ею обладать.

И потому тебя прогнала…
-- Не надо это – и зачем?
-- Прости, я злой, наверно, стала,
Я лишь любима, знаешь кем?

14

Один отец меня так любит,
Я лишь на время сплю с тобой,
Тебя твоя Мари погубит,
Ты любишь мёртвую, родной.

Частенько посещали вместе
Могилу Дюплесси Мари,
Монмартр – известное всем место,
Камелий возложить цветы.

И белый мрамор той могилы
Всегда украшен был в цветах,
Пока у них хватало силы
Там оставаться на местах.

С приходом в особняк Закревской,
Хоть и известного Дюма,
Причина ей и стала веской
Гостей всё реже всех звала.

Ей по душе младой прозаик,
Им хорошо в тепле вдвоём,
Над ней «не вертят массу гаек»,
«У ней» надёжный к жизни дом.

Ведя фривольный образ жизни,
Меняя часто свой интим,
Дошли все слухи до отчизны,
Как от огня бушует дым.

О ней депеши из Парижа
Всё время канцлер получал,
Не мог терять он в том престижа,
Он Лиду просто обуздал.

Однажды в дом явился Дмитрий,
Он, всё же, был законный муж:
-- Я в курсе Ваших всех поветрий,
Ваш образ жизни нам весь чужд.

Позорите Вы наше имя,
Я прибыл положить конец,
Все Ваши шашни – нетерпимы,
Хотя в натуре я – вдовец.

-- Считаю я себя Закревской…
Не ведаю, где мой супруг,
Я стала просто дамой светской,
И у меня есть лучший друг…

-- Дано Вам имя Нессельроде,
И, всё же, Вы – моя жена,
А коли Вы в таком вот роде,
Вести прилично и должна.

Сегодня ночью уезжаем,
Заботу я возьму за дом…
-- Сей дом не Ваш, мой «уважаем»,
Все деньги батюшки на нём!

-- Ещё бы, Ваш отец, любимый,
Чтоб Вам здесь просто не скучать…
-- Ещё хоть слово, муж постылый,
Я Вас заставлю замолчать! –

Схватив подсвечник, замахнувшись…
-- Обидеть графа не хотел.
Вы вся, по-моему, свихнувшись,
Наказан тем – за Вас радел.

Имея дочь с такой свободой…
Довольно, словом, ночью в путь,
Не медля, не найдёшь ты брода,
Тебя к отцу должно вернуть!

-- Иначе Вас впихнут в карету,
Здесь имя Нессельроде чтут,
И путь один, другого нету,
Пора на Вас одеть хомут.

С рассветом тёмная карета
Покинула развратный дом,
Подальше от соблазнов света…
Ей есть теперь грустить о ком.

Дюма не мог смириться с бегством,
Она была второй Мари,
Замешан с ней в совместном тесте,
Померкли встречи их зари.

Помчался вслед за новым счастьем
И, не теряя Лиды след,
Себя считал уже несчастным,
Вновь пережив чреду всех бед.

Супруги прибыли в Россию,
Её  доставил в дом отца,
Дюма постигла вновь стихия,
Дождался он любви конца. 

Дюма остался на границе,
Не пущен в глубину страны,
Запрет ему на ней селиться
Настиг его со стороны.

Команду канцлер дал негласно,
И больше с ней не было встреч,
Его стихи остались «классны»,
О них сейчас пойдёт и речь:

«Мы ехали вчера в карете и сжимали
В объятьях пламенных друг друга, словно мгла
Нас разлучить могла. Печальны были дали,
И вечная весна, весна любви цвела.

Раскроются цветы, и в сад приду я снова,
Я в летний сад приду взглянуть на пьедестал:
Начертано на нём магическое слово –
То имя женское, чьим пленником я стал».

Стихи, конечно, как сонеты,
Где Пушкин воспевал в них мать,
И чувством искренним согреты,
Любовь нельзя в них обижать.

15

У женщин слишком своевольных
Свои понятья о любви,
Из ряда вон столь непристойных,
Наверно, с детства в их крови.

О добродетели, конечно,
О всех пороках, о стыде,
И сей процесс, пожалуй, вечно
Найдёт пристанище в судьбе.

О женской участи Закревских,
О том, какой у них престиж,
Хватало слов довольно мерзких,
Им мог завидовать Париж.

Как говорят, «хватало правды»,
Что разлеталась по Москве,
И в ней испытывали жажду
В столице, да почти везде.

И даже в дневнике жандарма,
Начальника Вэ. Ду;бельта;,
Явилась запись «полна» шарма,
В Москве – какие вечера:

«В глубокой тайне у Закревских
Даются «сладки» вечера,
Для развлечений столь же мерзких,
Достойных грязного двора.

Их гости – молодые дамы
И кавалеров столько же,
А мать и дочь для пущей драмы,
Все вместе – просто в неглиже.

В потёмках ищет друг подругу,
Вершится дикая любовь,
Друг другу подарив услугу,
От новизны вскипает кровь.

Так молодая Нессельроде
К Муханову попала в плен,
И он, довольный в этом роде,
Пытался вновь свершить «обмен».

Пощёчиной далась попытка,
Видать, был ей не по сердцам.
А он – подлец, довольно прыткий,
Друзьям о том поведал сам.

Утехами та ненасытность
Не только свойственна лишь им,
Она природная есть бытность,
И многим нравится другим.

В неё погрязли оба пола,
И нечего винить мужчин,
Для женщины такая доля –
Источник их судьбы кручин.

В то время нашей Аграфене
Шёл пятьдесят уж пятый год,
Ей благонравие – «до фене»,
Она в том плане – как урод.

Разгул желаний женской пары
Лишь тихий ропот вызывал,
Навлечь рискуя шефа кары,
Он в душах многих застревал.

Их дом и посещать не стали
И не пускали и детей,
Про их деяния все знали,
Пугало это всех людей.

При всём плохом была известна
Их добродетель для людей,
Вполне отзывчивость уместна,
При репутации своей.

Все знали, пред женой и дочкой
В какой-то мере – он их раб,
С подачи их он ставил точку,
Пред просьбой дам всегда был слаб.

16

Шеф памятью владел отменной
И помнил всё, что обещал,
На этот раз и непременно
Он парня на работу взял.

Хотя и взял его сверх штата,
Ему поставлен лишний стол,
Мала назначена зарплата,
Но парень должность там нашёл.

По имени он тоже Дмитрий
И по фамилии – Друцкой,
Он избежал дурных поветрий,
Со свежей в мыслях головой.

Семьёй он родом небогатой,
Лицея Дмитрий выпускник,
С ему назначенною датой
Пред шефом грозным он возник.

Был для беседы Дмитрий вызван,
Обычай был тогда такой,
Отвергнут или будет признан,
И станет он с тех пор «родной».

Он будет вспоминать былое,
Спустя прожитые года,
Что не «сидело в шефе злое»,
Светилась только доброта.

Уже окончена беседа…
Как вдруг, внезапно в кабинет,
Неся с собою чувства гнева,
Ворвался «женский дома свет».

-- Мон шер, ответь мне, что такое?
Протасова велела взять!
Нам с Лидой не нужно чужое…
И как всё это понимать?

-- Я занят, успокойся, Груша,
Решится всё и дай мне срок…
-- Что значит срок? Меня послушай,
Сейчас ты сделать это мог!

-- И правда, папа, наши просьбы…
Пустое место для тебя,
Считаем с мамой – это козни,
Ты строишь нам, нас не любя.

Раз так!.. Отец, тогда прощайте…
Друцкой стоял, не шевелясь;
-- Мы недовольны Вами, знайте… --
Они ушли, на папу злясь.

Начальник службы появился,
Забрал он Дмитрия с собой,
Так Дмитрий писарем прижился,
А шеф остался, как герой.

17

Друцкой работал с отвращеньем,
Ничтожным был итог всех дел,
Считал работу униженьем,
Но возражать уже не смел.

По вечерам вся канцелярия,
В составе полном молодых,
Хозяина «чиновья гвардия»
«Сбиралась как на передых».

Веселье, танцы, развлеченья,
И приглашённых рой девиц,
Конечно, в том и нет сомненья,
Средь всех присутствующих лиц;

Графиня Лидия царицей
Затмила всех своей красой,
И новый Дмитрий хищной птицей
Своей душе давал уж бой.

Но неизбывная тревога
Супругов сблизила за дочь,
Ей в жизни нет ещё итога,
И как им дочери помочь.

Писал Закревский письма зятю,
Наладить жизнь – или развод,
Но как назло, исчадьем ада
Шёл от ворот вновь поворот.

Могла помочь лишь церковь в деле,
Святейший церкови Синод,
Но явных фактов не имели,
Разводу дать дальнейший ход.

Одна лишь высшая инстанция
Способна узел разрубить,
То – императора лишь санкция
Могла замужества лишить.

Москвы всесильный губернатор
Подал прошение царю;
Другой у трона император
И гнул он линию свою.

Надежда вся была напрасной,
Закревский получил отказ,
Судьба семьи была ужасной,
Опять чрез царский тот указ.

Любимая Дочурка Лида
Была соломенной вдовой,
Двойная в плен взяла обида,
Хотя он сам страны – герой.

Его женил сам император,
Несчастьем обернулся брак,
Он дочку сам уже сосватал,
Но вышло всё опять не так.

И мать, и дочь – в плену разврата,
На жизнь в семье поставлен крест,
Любви в семье закрыты врата:
Гулящий – по душе насест.

18

Любовь рождается внезапно,
Когда её совсем не ждёшь,
Остра, нежна и безвозвратна,
Когда в сердцах её несёшь.

Когда хранишь её ты в тайне,
Когда боишься и сказать,
Когда – в плену волнений крайних,
Объект лишь должен созерцать.

Тебе не ведомы и чувства
И не разделена любовь,
А, может, сердце девы пусто
И не кипит в ответ и кровь.

Пронзённый весь стрелой амура,
И молодой канцелярист
Душе и сердцу не дал спора,
Он вовсе не был неказист.

Однако, с самого начала
Всё было против той любви,
Душа сих чувств ещё не знала,
Не было яда и в крови.

Ему – всего лишь девятнадцать,
А ей уже все двадцать шесть,
Он и не знал, как целоваться,
Она ж прошла любви путь весь:

Замужества и материнства,
Любовным связям нет числа,
В любви – насмешек и бесчинства,
Гуляла по стране молва.

Он был неопытен, наивен,
В порыве оголтелых чувств,
Порою даже агрессивен…
Однажды сорвалось из уст.

Желая похвалиться чувством,
Поведал сослуживцам он,
Всё время в настроенье грустном:
Он в дочку, Лидочку влюблён.

Друзья – бывалые ребята,
Подняв влюблённого на смех,
Ему раскрыли жизни врата,
Её всех жизненных утех.

Померк его любимый образ,
Но чувство к Лиде брало верх,
На время, как включился тормоз,
Прощал любимой этот грех.

Не раз забыть пытался Лиду,
Хотел покинуть этот пост,
Но поборол в себе обиду,
Он в образ Лиды словно врос.
 
Он рьяно взялся за работу,
Его хвалили за дела,
Повышен в чине всем в угоду…
Любовь тем временем росла.

Она росла и даже крепла,
И растворялись в ней года,
Она горела и без пепла,
В любое время, навсегда.

На отдыхе и даже летом,
В именьи их, что под Москвой,
Любовь цвела весенним цветом,
Неизлечимо был больной.

И он гасил её работой,
Сидел в конторе допоздна,
А граф о нём своей заботой
Твердил: «Работа – не важна;

Она нам вовсе и не к спеху,
Оставь на завтра все дела,
Себя ты подвергаешь смеху,
И грянет страшная молва».

И Дмитрий шёл гулять по парку,
Спускался к самой он Пахре,
Такой заботой, как подарку,
Обязан графу и реке.

Садился Дмитрий на корягу,
Смотрел как покрывал туман
Реку и берег, давши тягу,
И – даже собственный обман.

Ну, сколько можно в том таиться?
Себя лишать природных чувств,
Пора давно с ней объясниться,
Себя избавить от кощунств.

19

Настал момент любви развязки,
Державшись за руки они,
И, скинув равнодушья маски,
К отцу с признанием пришли:

Давно влюблённые вдруг в друга,
Венчаться тайно лишь хотят.
Себя избавить от недуга,
Вкусить совместной жизни яд.

Отец сказал, не возражает,
И на внезапный их порыв
Добро он дал и поздравляет
За этот «вскрывшийся нарыв».

Он обещал «помочь их горю»,
Для счастья сделал всё, что мог,
Возможное убило волю,
Судьёй ему пусть будет бог.

Решил пойти на преступленье,
Чтоб счастью дочери помочь,
Долой душевное смятенье,
Ему важнее только дочь.

Он выдал документ графине,
Как бывшей замужем, вдове,
Что не касается исти;не,
Зато в отдельной же графе:

«Вторым ей браком – разрешаю…»
И это первый был подлог…
«Здесь я вопросы все решаю…
 Убавить надо дочке год.

И сгладить разницу рожденья,
Чтоб не бросалось бы в глаза»,
Включил в приказ свои решенья,
Хотя пролилась и слеза.

Шестого февраля в деревне (1859)
Прошло венчанье, как итог,
Графиня с князем, родом древним,
Вступили в брак, храни их бог.

Графиня и теперь княгиня,
Вступленье в брак без «разводной»,
В их жизнь вбивает словно клинья,
Хотя закону «даден» бой.

Отправил пару заграницу,
Подальше от людской молвы,
Возможно, даже уклониться
От царско-русской правоты.

Но не случилось скрыть огласки,
Из Англии примчалась весть,
Что «незаконны пары ласки»,
А брак их ждёт от власти месть.

Вовсю в столицах обсуждался
Очередной большой скандал,
И потому весь свет нуждался,
Сей брак чтоб вне закона стал.

Был возмущён сам император:
-- Нарушить древний наш закон!
Он страж его, как губернатор!
Как мог его нарушить он?
 
Писать он должен объясненье…
Признал он честно в нём вину.
Но есть тому и возраженье:
-- Закон наш русский – не пойму!

Позволил я отцовским чувствам
Взять верх над долгом, как слуги,
Судьбы, сложившейся столь грустно,
И не познавшей в том любви.

Когда навязывают сверху
Супругу или жениха,
То ты получишь или стерву
Иль мужа – «дальше от греха»;

Жена моя – тому примером,
Несчастлив я в своей семье;
И дочь сосватали манером…
Жизнь с мужем – будто на войне!

И, не желая повторенья,
Несчастной дочери судьбы,
(Разводу не дано решенье)
Нашёл «ины» пути борьбы.

Он, не явившийся с повинной,
Ещё осмелился просить,
Считать себя и дочь «невинны»,
И их в Россию возвратить.

Он ждал «зловеще приговора»,
И тот последовал в ответ,
В недопущение позора,
Морали нашей новых бед:

Покинуть пост в Первопрестольной,
От всех уволить должностей…
Хотя в душе и стало больно,
Не убоялся он страстей.

Москва бурлила возмущеньем:
Жестокий вышел приговор,
Лишь подкупало одобреньем
Любви отцовской, не в укор.

Его жалели, как героя,
На службе он – полсотни лет,
Не допустил в семье он горя
И дочь увёл от женских бед.

Чрез сотню лет другой военный,
Де Сент-Экзюпери, француз,
Возможно, в чём-то он и пленный,
Изволит вымолвить из уст:
«Ничего не отдано, если не отдано
               всё.

20

Закревский, пережив паденье,
Не стал государю врагом,
Питал к нему он уваженье,
И понимал вину лишь в том:

Закон в глазах теряет силу,
Коль не коснётся он чинов,
Сам государь отнёсся мило,
Он уважать его готов.

Живут в Европе молодые,
Изучая много стран,
В России жить им запретили,
Переступив морали грань.

Большая радость у них в доме,
Внезапно прилетела весть,
На свет в желаемой истоме
Явилась внучка, в деда честь.

В Швейцарии при русской миссии
Рожденья выдан документ,
Малышку в нём уже зачислили,
На день рождения момент:

«Жены при графе Нессельроде,
Закревской – родом по отцу,
От незаконных с князем родах,
Мария, дочь, как их венцу».

О жизни Лидии семейной
Нам не известно ничего,
То – знак хорошей жизни, верной
От неустройства их всего.

Спустя три года, сын родился,
Арсений – назван в деда честь,
Сам дед так счастливо молился:
Два внука – это власти месть.

Дед приезжал к ним в гости дважды,
Подолгу жил он в их семье;
И каждый раз лишь чувство жажды
Владело им навеселе:

Как счастье видеть малых внуков…
Особую питал любовь,
Они являлись, как порукой,
За всю испорченную кровь.

Год новый встретил с ними вместе (1865),
Ему – под восемьдесят лет,
Он – крепок, бодр и полон чести
И так далёк от всяких бед.

Но умер граф  совсем внезапно,
Весёлый вёл он разговор,
Причём смеялся многократно,
Как будто вёл весёлый спор.

И сразу после смерти графа
Пришло помилованье им,
Уже кончалось время «штрафа»,
Назваться именем своим!