Страшный день Часть 4. Весть. повесть

                Часть  4.           ВЕСТЬ.

        - Я продолжала полоть лук.      
         Перебирая  в себе матушкины предупреждения о  грозной напасти, переживая грех жизни в не венчаном браке, я впала в тоску. Душа  изнывала в тревоге, будто  чуяла страшную беду.
        Я тогда не далеко ушла от вас в понимании матушкиных слов -  как и вы, думала, что тётя Параня пугает меня и верила ей как-то вскользь... с лёгкой усмешкой молодости.
                « Причащаться надо, тут я не спорю, - мысленно рассуждала я, продолжая полоть грядку, - но искупать свои грехи кровью – это слишком, больно страшно. Чай, покаяние есть, пост и молитва! Зачем кровь-то? Скорее бы Ваня пришёл с помощи…»
При мысли о Ване на душе потеплело. Я оторвалась от прополки и понесла сорняки в навозную кучу. Мой взгляд пришёлся на Церковную гору как раз на то место, где стояла совсем недавно церковь – хорошо были видны поросшие крапивой развалины и остов от купола, как сеть надутая, клеточками маячил в траве. Я вздрогнула, и в голове шелохнулась горькая мысль: «Там, в крапиве под  развалинами, захоронили старую Иву с колокольным звоном, с посиделками и супрядками*…» Вдруг перед глазами замелькали картинки, как на Маслену брательник Васька катал нас, девчонок, на лошади в санях, как мы хороводились в березняке с пением и с гармонями. Вспомнила, как с Веркой смотрели на драки парней стенка на стенку. Вспомнились шумные свадьбы – три дня гуляли, а пили хлебную бражку, а щас сивуху хлещут...   
      « Раньше Пензы Ива началась. Больше четырёхсот лет здесь жили люди! - Мысленно повторила я слова дедушки свово Паши и вздохнула. -   Хорошо ли, плохо ли – не знаю, но жили, работали, радовались и гОрились* – всякое было; молились и  деток на счастье рожали… Ива тятькина и мамкина! А где же новая Ива? Наша колхозная, чай, не зря свои жилы тянем на работе… 
                Оглянулась по сторонам – пусто, только грязный  конный двор виднелся и клуб бесовский из тятькиного дома, моего родного, краснелся крышей, да унылая церковь без купола впилась в глаза  И всё… В сердце с новой силой кольнули слова матушки Параскевы:
                « Грех они непростительный сотворили – державу разрушили, погубили Русь святую!»
                «Ну, когда же Ваня придёт?» - Изнывала я.
                И в эту минуту я увидала на горе трёх конных  всадников с ружьями за плечами. Они появились  как-то сразу: встали огромные, тёмные на светлом небе, будто видЕние.  Я невольно вздрогнула и подумала:
                « Вот и чёрные анделы явились! Сейчас начнут нас, грешных, в стадо собирать и в ад огненный погонят».
                Я вся от страха съёжилась, смотрю, что дальше будет. Вершники*, сдерживая  коней, вперевалку спустились с крутого склона, равнодушно проскакали мимо клетчатых куполов, и пропали из виду за вётлами. Через пять минут вывернули от горы на наш мост. Дробно пробарабанили копытами по мосту и скрылись за Авдюшкиным подворьем  в сторону сельсовета.
                « Нет, это люди – военные, в ремнях и  фуражках», - подумала я и усмехнулась. Опять уткнулась в грядку. Но полоть долго не пришлось.  Вдруг, слышу, в селе у совета галда пошла. Мужики, бабы всё громче и громче галдели, и выкрикивали одно и то же слово, но какое, я не могла разобрать – далеко. Потом кое-где раздались причитания и слёзные вопли.
                « Может быть, кто-то умер, -  подумала я, - а вдруг пожар»!
                На душе стало ещё тревожнее, да ещё хозяина нет дома. Я выкинула из подола выполотки и вышла на улицу к воротам. Возгласы слились в отдалённый гул. Я от нетерпения надумала идти к сельсовету, но тут наконец-то увидела в Федонином проулке своего Ваню  – идёт, спешит, какими-то рывками шагает, будто присесть на ходу пытается. 
                « И-их, как самогонки нахлыстался на помощи-то, аж вприсядку вышагивает», - враз решила я и приготовилась к брани.
                - Ты зачем так  напился, аж, лицо позеленело и глаза, как у сыча, стоймяшными стали? – Не желая слушать оправданий и терпеть оскорблений от пьяного мужа, я смело принялась первой пропесочивать Ваню. – Как Попёнок, теперь каждый день зелье сосать будешь, я не кума Верка, враз нюхальник  расквашу…
                А у него, родимого, и сил-то не было, чтоб себя отстоять – молча кулдыкнул калиткой, прилип спиной к воротной верее, как после тяжёлой работы, мелькнул по мне каким-то жалобным взглядом и выдохнул разом:
                - Война! Ноне объявили…
                Меня это слово, как обухом по голове, оглоушило. Я даже не успела покраснеть от стыда за напрасную ругань на мужа – пришёл трезвый, как стёклышко, только вид у него невлашной*, хуже, чем у смертельно пьяного.  Сердце моё оборвалось, будто в кипяток упало – так зажгло, так закипело в груди, что дыхание заткнуло. Я стою, рот разинула и, как рыба на песке, губами ветерок прохладный хватаю, продохнуть силюсь, но никак – воздух не лезет в ноздри, будто загус, как тесто.
                - Лейтенанты, трое, прискакали из военкомата на Иву, будут мобилизацию проводить, - Ваня ещё что-то говорил. Я видела, как шевелились его бледные губы, а самого голоса не слышала – всё забивал писк в ушах и гулкое биение крови в висках – давление в жилах поднялось, наверное, выше границ. В голове испуганным вороньём бились слова:
                «И правда, явились чёрные ангелы, трое, это они ужо* с горы-то съезжали! Теперь погонят народ за грехи в пещь огненную, грехи кровью смывать – сначала, вон, мужиков, а потом и всех нас. Накаркала, монашка горбоносая! Как же теперь мы будем жить?..».
                Наконец глаза осикнулись спасительными слезами и я расплакалась. Ваня продолжал:
                - Завтра с утра нас собирают у сельсовета, а потом погонят в военкомат в Голицыно, а оттуда на фронт – всех годных с пятого по восемнадцатый годы рождения. Велели собираться…
                Мать-старая по тревожному нашему разговору у ворот учуяла что-то неладное. Она силилась переступить через сенной порог, стучала сухим бадиком о дверные косяки, хваталась двумя руками за стену и так и сяк прицеливалась, но была ни с места. Уж боком ей наконец-то удалось одолеть выступ. Она, как на лыжах,  в лаптях зашмыгала по двору в нашу сторону. Рядом подпрыгивал, ну, ни дать ни взять кудрявенький  ягнёнок около овцы, белокурый наш Васька. Увидала меня всю в слезах, спросила:
                - Дочка, что за напщина на тебя налетела?
                Я всхлипнула и хотела ей сказать, но Ваня опередил:
                - Войну ноне объявили, завтра утром ухожу, - он посмотрел на мать старую, скрученную ревматизмом, на меня, простую заплаканную бабу, на Ваську двухлетнего младенца-ангелочка и вздохнул.
                В его глазах открылись растерянность, страх и, всех сильнее, досада: столько по хозяйству надумали дел сделать - новый погреб вырыть, новую баню поставить, дом расширять.  Только-только семейной жизнью жить начали и ребёнка зародили, а я уже второго начала просить у Бога и на тебе – война, конец всей мирной и простой жизни.
                Старуха мать заголосила с причитаниями. Она знала, что война и смерть сёстры родные... Её муж, это ваш пра-прадед, тоже Иван, и братья её воевали с немцами ещё при царе. Маменька оплакала двух братьев – погибли на фронте, муж вернулся в начале восемнадцатого раненный, харкал кровью: не жилец, не работник – одна тень от мужика-гренадера осталась. Говорили, что нутрё какими-то газами едкими сжёг, одни лоскуты от лёгких-то  остались. Только один годик и прожил дома – иссох до шкилета и тихо умер. И осталось у мать-Мариши, - да, да, она пра-прабабушка ваша, - шесть голодных ртов на руках, да сама сёмая.
                Она посмотрела, как мы стоим у ворот – я плачу на Ванином плече, Ваську отец на руки взял, по головке беленькой гладит. Вдруг, как поторопит меня, куда все её причитания подевались:
                - Дочка, Мужа собирай! Протопи баню!  Вяхирь-то возьми холщовый и харчей туда наложи. Слезами горю не поможешь, только хуже сердце разбередишь, себе и ему! Тут плачь не плачь – всё в Воле Божией.  Лучше - на тагане вари яйца, хорошо, если сало осталось – все ему, пока, там, на казённый харч-то поступит! Молодец – хлеба напекла! Ковригу засунь в мешок-ат, пригодится. Господи, Царица Небесная, да за что ж нам беду-то опять попустили? Мы  только-только за жисть улепились, и на тебе – опять мытарствие всему народу пришло… война! И куда теперь деться?.. – тоскливо вздохнула она.

*******************************************************
*- невлашной – невладелый, недвижный, парализованный, расслабленный;
*- гОриться - переживать горе, горевать;
*- ужо (местное) – погодя, позже, недавно;
*- супрядки(местное) - посиделки, вечорки, засидки - собрание девок и молодых баб у хозяйки посиделок на предмет решения вопросов о цене содержания посиделок( сколько дров, лучины, пряжи с души), складчина - гульба девок на посиделках;
*- вершник - верховой на лошади.


                переход к ОГЛАВЛЕНИЮ:  http://stihi.ru/2021/12/06/6340
               
                переход к Части 5. http://stihi.ru/2021/12/07/7888