Таланту А. П. Чехова. Дачница

   Леля NN, хорошенькая двадцатилетняя блондинка,  за которую себя ей подарить не жаль,
стоит у палисадника дачи и, положив подбородок на перекладину, глядит вдаль.
Всё далёкое поле, клочковатые облака на небе,
темнеющая вдали железнодорожная станция в чарах тишины
и речка, бегущая в десяти шагах от палисадника, залиты светом 
багровой, поднимающейся из-за кургана Луны.
Ветерок от нечего делать весело рябит речку и тихо шуршит травкой...
Кругом тишина... покой…
   Леля думает... Хорошенькое лицо её так грустно, в глазах темнеет столько тоски,
что, право, неделикатно и жестоко не поделиться с ней её горем. Даже давит виски.
Она сравнивает настоящее с прошлым той недавней весны. -
В прошлом году, в этом же самом душистом и поэтическом мае,
она была в институте и держала выпускные экзамены.
Ей припоминается, как классная дама m-lle Morceau* –
забитое, больное и ужасно недалёкое созданье, даже  не желающее модно одеваться,
с вечно испуганным лицом и большим, вспотевшим носом,
водила выпускных в фотографию сниматься.
    Ах, умоляю вас, - просила она конторщицу в фотографии, -
не показывайте им  карточек мужчин!  Никогда, ни тем более сейчас!
Просила она со слезами на глазах. Эта бедная ящерица, никогда не знавшая мужчин,
приходила при виде мужской физиономии  в священный ужас!
В усах и бороде каждого «демона» она умела читать райское блаженство,
неминуемо ведущее к неведомой, страшной пропасти, из которой нет выхода,
поскольку в демонах, по её убеждению, - нет совершенства!
   Институтки смеялись над глупой Morceau, но, пропитанные насквозь «идеалами»,
они не могли не разделять её священного ужаса, увлечённой только учебными делами.
Они веровали, что там, за институтскими стенами, вне обучающихся,
если не считать катарального папаши и братцев-вольноопределяющихся,
кишат косматые поэты, бледные певцы,
желчные сатирики, отчаянные патриоты, неизмеримые миллионеры - почти святые отцы,
красноречивые до слёз, ужасно интересные защитники... их там воз - почти рай!
Гляди на эту кишащую толпу и выбирай!
   В частности, Леля была убеждена, что, выйдя из института,
она неминуемо столкнется с тургеневскими и иными героями, бойцами за правду и прогресс,
о которых вперегонки трактуют все романы и даже все учебники по истории –
древней, средней и новой ... Потому что история - не регресс!..
   В этом мае Леля уже замужем. Муж её красив, богат, молод, образован, всеми уважаем,
 но, несмотря на всё это, он (совестно сознаться перед поэтическим маем!) -
груб, неотёсан и нелеп, как сорок тысяч нелепых братьев,
даже не желающих модно побриться.
Просыпается он ровно в десять часов утра и, надевши халат, садится бриться.
Бреется он с озабоченным лицом, с чувством, с толком, словно телефон выдумывает.
После бритья пьёт какие-то воды, тоже с озабоченным лицом и тоже что-то продумывает. 
Затем, одевшись во всё тщательно вычищенное и выглаженное, целует женину руку
и в собственном экипаже едет на службу в «Страховое общество», как будто в скуку.
   Что он делает в этом «обществе» - Леля не знает.
Переписывает ли он только бумаги – только там известно,
сочиняет ли умные проекты, или, быть может, даже вращает судьбами «общества» - неизвестно.
В четвёртом часу приезжает он со службы и, жалуясь на утомление и испарину –
меняет бельё и не разговаривает.
Затем садится обедать. И вот только за обедом он много ест и разговаривает. -
Говорит всё больше о высоких материях. Решает женский и финансовый вопросы
прямо  за столом, и  там -
бранит за что-то Англию, хвалит Бисмарка,
достаётся от него газетам, медицине, актёрам, студентам...
   «Молодёжь ужжасно измельчала!»
За один обед он успеет сотню вопросов решить! - Немало!
Но, что ужаснее всего, обедающие гости слушают этого тяжёлого человека
и поддакивают, даже не пытаясь отвлечь его от речи хотя бы коротким советом.
Он, говорящий нелепости и пошлости, оказывается умнее всех гостей во все века
и может служить авторитетом.
    Нет у нас теперь хороших писателей! - вздыхает он за каждым обедом
и это убеждение вынес он не из книг.
Он никогда ничего не читает, ни книг, ни газет – ни один миг!
Тургенева смешивает с Достоевским, о, боже!
Карикатур не понимает, шуток тоже,
а прочитав однажды, по совету Лели - Щедрина, нашёл, что Щедрин «туманно» пишет:
      «Пушкин, ma chere**, лучше. Сочиняет, как дышит!
У Пушкина есть очень смешные вещи! Я читал... помню...
Но сразу за обедом всего и не припомню!»
   После обеда он идёт на террасу, садится в мягкое кресло
и, полузакрыв глаза, задумывается. Все движения пред думами - отточены.
Думает он долго, хмурясь и морщась: сосредоточенно…
   О чём думает - неведомо Леле. Другим подавно уж.
Она знает только, что после двухчасовой думы он нисколько не умнеет и несет всё ту же чушь.
Вечером - игра в карты. Играет он аккуратно. Над каждым ходом долго думает
и, в случае ошибки партнера, ровным, отчеканивающим голосом, словно из глубокой норы, 
излагает правила карточной игры.
После карт, по уходе гостей, он пьёт те же воды
и с озабоченным лицом ложится спать, будто его заботит во сне нехватка в океанах воды.
    Во сне он покоен, как лежачее бревно.
Изредка только бредит, но и бред его нелеп,
как отсутствующий луч Солнца в отсутствующее окно.
     Извозчик! Извозчик! - услышала от него Леля на вторую ночь после свадьбы…
Всю ночь он бурчит. Бурчит у него в носу, в груди, животе. Не пожелать бы такое никому бы.
    Больше ничего не может сказать о нём Леля.
Она стоит теперь у палисадника, думает о нём: мужчина – это не грех;
она сравнивает его со всеми знакомыми ей мужчинами и находит, что он – лучше всех!
Но ей не легче от этого.
Священный ужас m-lle Morceau обещал ей больше и лучше всего этого.
_____
* Morceau – лоскут. кусок
** Моя дорогая (франц.).
______
А.П. Чехов.  ДАЧНИЦА.
Леля NN, хорошенькая двадцатилетняя блондинка, стоит у палисадника дачи и, положив подбородок на перекладину, глядит вдаль. Всё далекое поле, клочковатые облака на небе, темнеющая вдали железнодорожная станция и речка, бегущая в десяти шагах от палисадника, залиты светом багровой, поднимающейся из-за кургана луны. Ветерок от нечего делать весело рябит речку и шуршит травкой... Кругом тишина... Леля думает... Хорошенькое лицо ее так грустно, в глазах темнеет столько тоски, что, право, неделикатно и жестоко не поделиться с ней ее горем.Она сравнивает настоящее с прошлым. В прошлом году, в этом же самом душистом и поэтическом мае, она была в институте и держала выпускные экзамены. Ей припоминается, как классная дама m-lle Morceau, забитое, больное и ужасно недалекое созданье с вечно испуганным лицом и большим, вспотевшим носом, водила выпускных в фотографию сниматься.— Ах, умоляю вас, — просила она конторщицу в фотографии, — не показывайте им карточек мужчин!Просила она со слезами на глазах. Эта бедная ящерица, никогда не знавшая мужчин, приходила в священный ужас при виде мужской физиономии. В усах и бороде каждого «демона» она умела читать райское блаженство, неминуемо ведущее к неведомой, страшной пропасти, из которой нет выхода. Институтки смеялись над глупой Morceau, но, пропитанные насквозь «идеалами», они не могли не разделять ее священного ужаса. Они веровали, что там, за институтскими стенами, если не считать катарального папаши и братцев-вольноопределяющихся, кишат косматые поэты, бледные певцы, желчные сатирики, отчаянные патриоты, неизмеримые миллионеры, красноречивые до слез, ужасно интересные защитники... Гляди на эту кишащую толпу и выбирай! В частности, Леля была убеждена, что, выйдя из института, она неминуемо столкнется с тургеневскими и иными героями, бойцами за правду и прогресс, о которых впередогонку трактуют все романы и даже все учебники по истории — древней, средней и новой...В этом мае Леля уже замужем. Муж ее красив, богат, молод, образован, всеми уважаем, но, несмотря на всё это, он (совестно сознаться перед поэтическим маем!) груб, неотесан и нелеп, как сорок тысяч нелепых братьев.Просыпается он ровно в десять часов утра и, надевши халат, садится бриться. Бреется он с озабоченным лицом, с чувством, с толком, словно телефон выдумывает. После бритья пьет какие-то воды, тоже с озабоченным лицом. Затем, одевшись во всё тщательно вычищенное и выглаженное, целует женину руку и в собственном экипаже едет на службу в «Страховое общество». Что он делает в этом «обществе», Леля не знает. Переписывает ли он только бумаги, сочиняет ли умные проекты, или, быть может, даже вращает судьбами «общества» — неизвестно. В четвертом часу приезжает он со службы и, жалуясь на утомление и испарину, переменяет белье. Затем садится обедать. За обедом он много ест и разговаривает. Говорит всё больше о высоких материях. Решает женский и финансовый вопросы, бранит за что-то Англию, хвалит Бисмарка. Достается от него газетам, медицине, актерам, студентам... «Молодежь ужжасно измельчала!» За один обед успеет сотню вопросов решить. Но, что ужаснее всего, обедающие гости слушают этого тяжелого человека и поддакивают. Он, говорящий нелепости и пошлости, оказывается умнее всех гостей и может служить авторитетом.— Нет у нас теперь хороших писателей! — вздыхает он за каждым обедом, и это убеждение вынес он не из книг. Он никогда ничего не читает — ни книг, ни газет. Тургенева смешивает с Достоевским, карикатур не понимает, шуток тоже, а прочитав однажды, по совету Лели, Щедрина, нашел, что Щедрин «туманно» пишет.— Пушкин, ma ch;re 1, лучше... У Пушкина есть очень смешные вещи! Я читал... помню...После обеда он идет на террасу, садится в мягкое кресло и, полузакрыв глаза, задумывается. Думает долго, сосредоточенно, хмурясь и морщась... О чем он думает, неведомо Леле. Она знает только, что после двухчасовой думы он нисколько не умнеет и несет всё ту же чушь. Вечером игра в карты. Играет он аккуратно. Над каждым ходом долго думает и, в случае ошибки партнера, ровным, отчеканивающим голосом излагает правила карточной игры. После карт, по уходе гостей, он пьет те же воды и с озабоченным лицом ложится спать. Во сне он покоен, как лежачее бревно. Изредка только бредит, но и бред его нелеп.— Извозчик! Извозчик! — услышала от него Леля на вторую ночь после свадьбы.Всю ночь он бурчит. Бурчит у него в носу, в груди, животе...Больше ничего не может сказать о нем Леля. Она стоит теперь у палисадника, думает о нем, сравнивает его со всеми знакомыми ей мужчинами и находит, что он лучше всех; но ей не легче от этого. Священный ужас m-lle Morceau обещал ей больше.
1
Моя дорогая (франц.).