Naoko. hummingbird

кобальт напомнил о чём-то забытом старом, мозг продолжал давить внезапностью перепадов. фортиссимо кричало панически, громогласно; сфорцандо веяло гнилью отчаяния. терзали мой стан плачущие бемоли, все пять линеек дрожали под смех диеза. длительность пауз? оркестр о них не слышал. лонга, бревис, целая и восьмые? предскажут фунэбрэ и гр;ве в последних тактах заветную и желанную людом коду, конечным движением будет черта зловещая.
я лежал на росе, трава щекотала тело, с неба на меня сыпались партитуры. больше не верю исписанным листам. сжигая порывисто кипу даров тревоги, колоколами взывая гармонию в королевство.. потухли свечи. тритоны прогнали чистоту с рояля, лишь резкая септима порочит скандальным танцем, 5 с половиной на клавиши устремив.

честно, кошмары меня достали. каждую ночь я тону в красной ртути, каждую ночь я иду ко дну, опускаюсь ниже, чем в прошлом сне; каждую ночь, поедая глотками алую смерть, тошнотворную карусель познаю всё больше. но, моргая в последний раз, ощущаю как плющ обнимает и тянет вверх, где ещё светит серое солнце.
просыпаюсь в поту, обжигаюсь холодом своего дыхания, дрожь охватила каждый мой миллиметр. чудятся глаза, что хамелеонами бродят, с луной перешёптываются, рассыпая крылышки бабочек, породившие твои радужки. они следят за моим покоем; ароматом лесного костра пропитаны простынь с одеялом, перья колибри разбросаны по квартире. лучше б ты позволила захлебнуться, не спасая триста девятый раз. умоляю, Наоко, подпиши моё заявление и печать потустороннюю поставь. отпусти меня в глубину, разреши наконец телом ядра коснуться, растерзай смычком оставшиеся две струны, на части разрежь ржавый скрипичный ключ. ни одна опера из пяти действий не стоит твоей бархатной тишины.