Белые снегири - 44 - 8 -

3 декабря - Международный день инвалидов

Алексей Павлович ЗИМЕНКОВ
советский и российский литературовед, общественный деятель, краевед, педагог.

Старший научный сотрудник отдела новейшей русской литературы и литературы русского зарубежья Института мировой литературы имени А. М. Горького РАН.

Заведующий редакционно-издательским отделом Государственного музея В. В. Маяковского, член учёного совета музея. В 2007 году получил грант Президента Российской Федерации на создание каталога «Русская футуристическая книга из коллекции Государственного музея В. В. Маяковского».

В 1980 году возглавил Литературное объединение имени Ф. Шкулева (территориально относится к Ленинскому муниципальному району Московской области), которое до него в течение 26 лет с момента создания в 1954 году возглавлял поэт Альберт Федулов. В 2009 году создал при ЛИТО совместно с межпоселенческой библиотекой Ленинского муниципального района молодёжную литературную секцию «Акцент».

С 1998 года руководит детской литературной мастерской «Слово», созданной совместно с Видновской гимназией.

Член правления Московской областной организации Союза писателей России
Член правления Московского Литфонда
Член конкурсной комиссии Московской областной литературной премии имени М. М. Пришвина
Член Общественной палаты Ленинского муниципального района Московской области
Член Союза краеведов России
Председатель Общества краеведов Ленинского района Московской области


ЕСЕНИН ВИДНОВСКОГО КРАЯ

Однообразием греша,
Пишу с упрямым постоянством
О том, как лечится душа
Земным разбуженным пространством.
Ведь эти светлые леса
И эти дымчатые дали
Мне были с детства как друзья
И никогда не изменяли.
Евгений Зубов

Прошло 15 лет со дня смерти нашего замечательного земляка Евгения Петровича Зубова (1942–1996). Как малая частица природы, её искренний и преданный певец ушёл в ночь, когда июнь по заведённому порядку сдавал июлю свои права. Ушёл, чтобы подобно зиме, весне, осени и лету вновь и вновь возвращаться к нам звучанием голоса, выражением лица, строчками стихов.
Большое видится на расстоянии. И сегодня уже многим ясно, что Зубов сумел сказать в поэзии своё особое слово, создав яркую лирическую книгу о временах года, в которой извечный безостановочный круговорот в природе, движение окружающей жизни и состояния человеческой души образовали органическое художественное целое.
Стихи Зубова сродни дневниковым заметкам. Из них можно узнать, когда в средней полосе России начинают таять снега, раскрываются первые почки, гремят первые грозы, какой бывает пора листопада, как короток зимний день. Но это не фенологические наблюдения.
В вершинных своих творениях Евгений Зубов предстаёт перед читателем достойным продолжателем поэзии Пушкина и Тютчева, Лермонтова и Кольцова, Фета и Бунина, Есенина и Рубцова, как и они, сумев с необычайной силой запечатлеть радостный и одновременно трагический смысл человеческого бытия.
И, думается, уже недалёк тот день, когда в школах Ленинского района наравне с признанными классиками отечественной литературы начнут изучать и наследие своего земляка, подарившего читателям золотую россыпь изумительных по красоте образов, удивительно искренний и светлый мир не склонившейся перед обстоятельствами души.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Евгений Зубов родился в деревне Мисайлово, в семье типографского рабочего. Шёл март 1942 года. Война, в которую была ввергнута страна, испытывала окрестных жителей смертью и голодом. Перед самым появлением поэта на свет фашистские бомбардировщики сбросили недалеко от деревни шесть бомб. К этому времени в зубовской избе всё было подъедено, даже картошка. Хорошо, что осенью на соседнем колхозном поле она осталась неубранной, и хозяйка дома Валентина Васильевна Зубова с ребёнком под сердцем могла, разгребая снег, извлекать картофельные клубни из мёрзлой земли и печь лепешки. Также семью выручала рабочая карточка Петра Яковлевича, отца поэта, который получал по ней хлеб и отвозил его жене и детям.
Зоя Петровна, старшая сестра Евгения Зубова, вспоминала, как 5 апреля 1942 года, в Пасху, когда везде ещё лежал снег, на санях привезли Валентину Васильевну с новорожденным из мисайловской больницы, как внесли младенца в избу, положили на кровать, а потом стояли и плакали, не зная, как его получше устроить и чем кормить. «Была у нас коза, но молока она давала немного. У мамы тоже молока было мало, и оно вскоре кончилось. Вот мы на ручных мельницах мололи зерно, добавляли в него немного молока и этой смесью кормили Женю»
(З.П.Зубова).

Впрочем, голодное военное и послевоенное время на здоровье Зубова никак не отразилось. В детстве он выглядел здоровяком. Болел редко. Зимой катался с горок на самодельных лыжах, сделанных из решета и доски. Летом плавал в пруду, много гулял по лесу. Особую радость доставляла рыбалка, к которой он с друзьями готовился заранее: намечали место, проверяли удочки, запасали приманку, копали червей. Ещё до школы проявилась необычайная любознательность мальчика.
Однажды он набил портфель учебниками сестер, и (совсем как герой рассказа
Льва Толстого Филиппок) явился в школу. Учительница Надежда Ивановна потом часто вспоминала: «Дверь открывается, а на пороге Женя с большим портфелем. Посадила я его за парту. Он сел и слушает».
После этого случая отец стал учить сына буквам, и скоро тот пристрастился к чтению. Благо у Зубова-старшего, большого книгочея, всевозможными изданиями был завален весь чердак. В огромных сундуках лежала масса дореволюционных книг и журналов: «Нива», собрания сочинений Загоскина, Боборыкина, произведения Достоевского, Чехова, а также других русских классиков.
В мисайловской начальной школе Евгений был на хорошем счету и после её окончания продолжил учёбу в школе-семилетке села Молоково.
Вместе с другими ребятами добирался до соседнего села, как тогда говорили, «пешкодралом». Зимой это было сделать не так легко. Валенки
(бог знает какие) на ноги – и в путь. Иногда, случалось, кто-нибудь подвозил. «В эти годы уже требовалось иметь школьную форму. Но мы жили небогато, и брат носил вместо школьной формы служебный китель нашей сестры Нади, работавшей в сберкассе» (З.П.Зубова).
Лучше всего в школе ему давалась литература. Как-то на одном из родительских собраний учительница сказала: «Женя ваш – гений!
Только у него орфография страдает. А сочинения он пишет прекрасно."

К этому периоду относятся и первые стихотворные опыты Зубова.«Какие-то прибаутки брат сочинял девчонкам чуть не в первом классе, – отмечала Зоя Петровна. – Ещё произносил интересные речи. Его с удовольствием слушали мальчишки у окна и смеялись». Взрослые видели, что Женя начитан гораздо больше сверстников.
А вот как о деревенской жизни и поэтических опытах Зубова вспоминает друг его детства Анатолий Рябкин: «Летняя работа на колхозных полях и приусадебных участках родителей чередовалась у нас с играми, лазанием в чужие сады за яблоками (которые, конечно же, вкуснее, чем свои). Наши забавы носили безобидный характер, и взрослые
относились к ним терпимо: иногда драли, но не очень больно. Видимо,мы напоминали им их самих в юные годы.
В нижнем пруду в хорошую жаркую погоду устраивались соревнования, кто быстрее проплывёт или кто дальше нырнёт под водой, нам нравилось играть в футбол, волейбол. Естественно, во всех этих забавах активное участие принимал и Евгений. Особое место в нашем времяпрепровождении занимала рыбалка. Сбор всей рыбацкой команды проис-
ходил у дома Зубовых. В ожидании утра слушали старенький радио-приёмник Евгения: музыку, последние известия, а порой удавалось поймать «Голос Америки». Иногда часы до утренней зари мы коротали в стогу сена на колхозном поле. За разговорами и спорами время летело быстро, порой, увлёкшись, мы забывали, зачем собрались.
Тогда я впервые и услышал стихи своего друга, в которых с юмором
описывались наши приключения, наша деревенская жизнь. Женя был прекрасным рассказчиком».
В старших классах, по словам двоюродной сестры поэта А.Стручковой, Женя с ней бегал в мисайловский клуб, где танцевали под аккордеон, или, бывало, разгуливали по ночной деревне с колотушкой. В это время отец Зубова работал сторожем. «У дяди Пети имелась такая колотушка с бобышкой на кожаном ремешке. Он идёт, а колотушка болтается, и ты слышишь: «тук-тук, тук-тук». Когда мы приезжали на каникулы, то говорили: «Дядя Петя, отдыхай, а мы посторожим». И потом ходим туда-сюда и стучим всю ночь» (А.Стручкова).
После окончания семилетней школы в Молокове Зубов, решивший пойти по стопам отцам, поступает в московское художественно-полиграфическое училище № 3 на Семёновской улице. И в связи с этим переезжает в Москву к старшему брату Анатолию. «У Анатолия была хорошая комната около Курского вокзала. В ней жили – он сам, его жена, двое детей и Женя. Потом Анатолий с семьёй получили отдельную
квартиру, и Женя остался один» (З.П.Зубова).
Об этом периоде жизни поэта мы знаем очень мало. Нам не известно, чем он занимался в часы досуга, что читал, какие музеи и театры посещал и что видел. А.Стручкова вспоминает только, как в дни Всемирного фестиваля молодёжи и студентов, который проходил в 1957 году,они с Евгением много бродили по Москве. Побывали на Красной площади, где, по её словам, было очень многолюдно и интересно.

Болезнь

Болезнь к Зубову подступала исподволь, постепенно. Первые лёгкие проявления мышечной дистрофии ног были отмечены ещё в школе. В пору учёбы в полиграфическом училище слабость в ногах заметно возросла,а когда Зубов начал работать в типографии, ему стало совсем худо. Вот надо ещё вчера беззаботно-здоровому пареньку подняться по лестнице, а даётся ему это с большим трудом. Требуется перешагнуть порожек или
быстро поднять руку, но легко, как прежде, он сделать это не может. Если опустится на стул, то встаёт медленно, напрягая все силы. «Однажды я стала свидетелем того, как брат садился в автобус. Это было у Молоковского поворота на Каширском шоссе. Я находилась в автобусе, а Женя стоял на остановке. Видела, как он ждал, пока все войдут, и только потом сам схватился за поручни. Со стороны можно было подумать, что в автобус лезет пьяный человек. Никто из протиснувшихся в салон брату
прийти на помощь не захотел. И я тоже, из-за того, что автобус был переполнен людьми, не имела возможности помочь ему. Только заплакала,
– так мне его стало жалко» (Р.П. Круглова, сестра поэта).
Юноша понимал, что с ним творится что-то неладное, однако ни родным, ни друзьям очень долго ничего не говорил. Тайна открылась в Мисайлове совершенно случайно. «Выхожу я как-то в сени, где у нас находилась лестница. И вижу: Женя лежит у этой лестницы – свалился.
Оказалось: в типографии он работать не может, в Москву не ездит – и
все последние дни проводит на чердаке» (З.П. Зубова).
Родные без промедленья отвезли Евгения в Боткинскую больницу,где вынесли вердикт: болезнь неизлечима. Сказали, что с таким заболеванием живут лет до тридцати. Совсем ещё молодого человека перевели на инвалидность. Одновременно медики пробовали бороться с недугом,но выходило только хуже. После сеансов терапии в одной из столичных институтских клиник у Евгения заболела печень, начали выпадать зубы. Позже он говорил: «Меня здесь только изуродовали».
Пока оставалась надежда на выздоровление и была возможность передвигаться самостоятельно, Зубов жил поближе к врачам – в бывшей московской комнате брата на пятом этаже (по месту прописки). В это время присматривала за ним старшая сестра. «Моя работа была связана с разъездами. Если я оказывалась в Москве, то обязательно заглядывала к Жене, чтобы покормить его, а затем возвращалась на Коксогазовый завод. Вечером снова проведывала брата и ночевала у него. Утром просыпалась в шесть часов и отправлялась от брата на работу» (З.П. Зубова).

После того, как Евгений не смог самостоятельно выходить на улицу и затем возвращаться к себе на пятый этаж, у него поселилась мать. А когда стало окончательно ясно, что доктора не в силах остановить развитие болезни, родные перевезли его из Москвы в Мисайлово. «Здесь,– рассказывала Зоя Петровна, – брат крапивой просил меня сечь ему
спину. Ложился, и я секла его крапивой».
Но и народные средства также не привели ни к какому положительному результату. Дистрофия мышц нарастала неотвратимо. Сначала Зубову удавалось ходить пусть не быстро, но довольно далеко.
Например, в лес. Потом сил хватало лишь для того, чтобы выйти за околицу. Когда падал – поднимался долго и с большим трудом. Постепенно вся жизнь ещё совсем молодого человека сосредоточилась в пределах двора.
Зиму Евгений проводил в родительском доме. А в летний период местом проживания его становились прилепленная к тыльной стороне избы небольшая пристройка – «домушечка» да сад, где сын Зои Петровны Борис смастерил скамейку и столик.
Годам к сорока стали плохо слушаться пальцы рук, и Зубов начал есть не из тарелки, а из большой чашки. Последние шесть лет он прожил, не вставая с постели, в окружении книг, в горнице за сооруженной для него выгородкой. Слушал радио, а телевизор смотрел через специально поставленное зеркало, в котором отражался экран.
К собственной беспомощности, мелочной зависимости от других людей Зубов привыкал тяжело и долго и до конца так и не привык. Всегда старался сделать так, чтобы посторонние не видели его слабым и немощным. «Я хорошо помню, как брат проходил комиссию по инвалидности. Это было страшным мученьем. Отвозил его Борис, мой сын.
Женю из машины он вытаскивал на руках. Вот Боря вытащит Женю,поставит на ноги – и Женя стоит, не двигается, пока не останется один.Очень стеснялся своего положения» (З.П.Зубова).
 Нечто подобное происходило и когда члены районного литературного объединения при-
езжали к нему в гости. Шкулёвцы заходили не сразу, а довольно долго не входили в дом, ждали, когда поэт займет свой «пост» в большой комнате.
К мукам, связанным с телесным недугом, прибавлялись муки душевные. И Зубову понадобился не один год, чтобы найти себя в новых условиях существования, выработать устремлённую в будущее позитивную философию нового земного бытия.

Впоследствии поэт напишет стихотворение «Угол», из которого можно понять, каким образом он решил противостоять болезни.

Если злая судьба загнала тебя в угол,
Оттесняя от жизни в унылую мглу,
Как бы ни был ты слаб, как бы ни было туго,
Постарайся обжиться и в этом углу.
Постарайся его осветить ярким светом,
Напряжением воли, работой ума,
Незакрытою дверь оставляя при этом,
Чтобы жизнь заглянула в твой угол сама.


В ОКРУЖЕНИИ РОДНЫХ И БЛИЗКИХ

Годам к двадцати пяти молодой паренёк сумел «обжиться» в уготованном судьбой «углу», действительно наполнив его «ярким светом, напряжением воли, работой ума». Произошло это, прежде всего, благодаря родным и близким. Неслучайно Анатолий Рябкин, друг детства Евгения, называл дом Зубовых «неиссякаемым кладезем безграничной доброты, душевности, порядочности и мужества».
«На праздники, – вспоминала сестра поэта Раиса Петровна Круглова, – в нём собиралось до 30 человек родственников. Папа Пётр Яковлевич Зубов, мама Валентина Васильевна, потом мамин брат Вениамин, который был удивительным острословом. Приезжал наш с Зоей родной брат Анатолий, который прошёл всю войну. На фронте он служил в разведке и имел боевые награды. О нём написали даже статью в газете, в которой говорилось, сколько он уничтожил фашистов. Приезжали мамины племянницы». И каждого переступавшего порог встречали с неподдельным радушием, теплом и сердечностью.
Отзывчивостью и участием делились здесь не только с родными. Близкий друг семьи, журналистка Татьяна Аннина рассказывала, какой переполох устраивал Евгений во время её приездов: «Свято веря, что человека надо, прежде всего, накормить, он кричал Зое из своей «клетушки»: «У тебя там солянка есть, дай ей… Картошку свари да селёдку не забудь». И следовал перечень всего, что имеется в доме. Зоя в ответ: «Сама знаю!». Я отмахивалась: «Не голодная, из дома приехала». Но он долго не унимался, пока не выставляли на стол все припасы».
Мне также не раз доводилось бывать в доме Зубовых, и всегда стол, в конце концов, заполнялся тарелками с разнообразной снедью. Свидетельствую со всей искренностью, что Зоя Петровна, старшая сестра поэта, отменно готовила, и даже самое знакомое блюдо имело у неё свой неповторимый вкус. Не забыть её сладких сочных пирожков к чаю, которые специально для меня подогревались на сковородке.
Характерной приметой зубовского двора и дома являлось всевозможное, разными путями забредшее и занесенное сюда зверьё. Об этом говорили все, кто здесь бывал. «Когда ты приходишь к ним, тебя встречает многочисленная домашняя живность (кошки, собаки), которые рады гостям. Один небольшой пёс даже, бывает, сердится, если ты пытаешься уйти, и норовит ухватить тебя за штанину» (А. Рябкин).
«Ночью вдруг просыпаюсь от вскрика: «Пошла отсюда!». Оказывается: одна из
6-7 кошек, что толкутся у Жени под кроватью, «достала» его своими прыжками. Мы долго смеёмся, перешучиваемся через стенку. Зоя заявляет: «Вот вышвырну всех кошек и собак». Он: «Тогда и меня с ними вышвыривай…» (Т. Аннина).
В такой большой и дружной семье младший Зубов, конечно, не был обделён ни вниманием, ни душевным теплом и в полной мере чувствовал себя её полноправным членом. В праздничные дни он охотно участвовал в общем застолье, расцвечивая его весёлыми репликами, заодно со всеми пел.
Ежегодно с размахом отмечали домочадцы дни рождения Евгения, на которые приглашались не только родственники, но и его друзья. Для одного из таких дней рождения было сварено целое ведро солянки.
Родные не оставляли Евгения Зубова без поддержки и в будни. Сын Зои Петровны Борис помогал в Мисайлове обустроить быт Евгения, если надо – возил по врачам. Старший брат Анатолий на первых порах, как я уже говорил, взял Евгения к себе на житьё в Москву, а однажды, было и такое, встал на его защиту. «Как-то раз, – по
свидетельству Зои Петровны, – в клубе к брату подошёл участковый с напарником. Оба пьяные. Народу – полный клуб, а они из всех собравшихся почему-то Женю выбрали и стали придираться. На счастье, в тот вечер в клубе был и наш брат Толя. Он не позволил обидеть брата, сорвал с милиционеров погоны и принёс домой. Милиционеры после стучали в окна, просили вернуть погоны, но Толя сказал, что отдаст только их начальству».
Добрые отношения связывали Евгения с сестрой Раисой Петровной
(в замужестве Кругловой), переехавшей в село Остров, которая каждый раз, бывая в Мисайлове, подолгу беседовала с братом. В последние годы жизни, когда тот уже не мог вставать с постели, она сажала его на кровать и массировала.
Но, конечно, основной груз повседневных забот о Евгении лежал вначале на его матери Валентине Васильевне, а затем (и чем дальше, тем больше) на старшей сестре Зое Петровне, которую по праву моно назвать верным ангелом и хранителем брата. На протяжении многих лет она кормила, поила и обстирывала Евгения, а также была для него главным собеседником. «Со временем брат так привык к нашему совместному житью, что без меня уже не мог пробыть ни одной минуты. Даже когда маме стало совсем плохо и мне необходимо было уезжать в Видное, он всячески этому противился, – так ему страшно казалось остаться одному". (З. Зубова).

В кругу родных младший Зубов выглядел обычно жизнерадостным и общительным, не хотел показывать трудность своего положения и говорить о своей болезни. «Женя не вызывал чувства жалости, казался сильным, уверенным, самостоятельным. Даже когда полностью слёг,продолжал всех поддерживать и веселить. Он любого мог развеселить,
рассмешить, в душу искорку бросить, найти доброе слово. С ним мы забывали о его болезни» (А.Стручкова).
«Возможно, в душе у него было что-то другое, но на людях он всегда шутил. Частенько подтрунивал над нами, что, мол, и на работу-то ему ходить не надо, и не болеет он, а только вид делает» (Р.Круглова).
Деликатная, необижающая насмешливость Зубова в общении с родными не являлась напускной. Ему и в самом деле было свойственно подмечать курьёзное и комическое вокруг себя, привносить в обыденность оживляющее её театральное, игровое начало. Тем более, что весёлое слово и улыбка гнали черные мысли и из его собственной души. «Помню, когда работала в мисайловском магазине, прибегу на обед, а брат меня просит: «Рая, скопируй кого-нибудь». И я ему копировала то какого-нибудь покупателя, то пьяницу. Ему это очень нравилось. Он и по радио тоже ловил что-нибудь такое. «Женя, ну что поймал?» А брат в ответ только хохочет. Я в связи с этим частенько шутила: «Женя, какой же ты «двуличный» человек! Слышали бы те, кто тебя навещает, что ты
без них говоришь» (Р.Круглова).

Порой зубовская склонность подмечать курьёзное проявлялась и в переписке с друзьями. Так, например, в одном из писем к поэтессе Татьяне Мельниковой, отвлекаясь от дел литературных, Зубов с юмором, за которым скрывалось удивление и возмущение, сообщает о много месяцев не работающей на улице колонке и связанных с этим обстоятельством бытовых неудобствах. Случай вопиющей трагикомической бесхозяйственности никак не выходил у него из головы. И в очередном пись-
ме Мельниковой между фраз о Фете, Николае Рубцове, Борисе Можаеве, Юрии Любимове и театре на Таганке Зубов не без сарказма делится с адресатом «смешным» продолжением ремонтно-водопроводной истории: «А колонка всё не работает. Приезжали на грузовой машине добры молодцы, перекрыли воду – она около трёх лет ручейком стека-
ла в овраг. Теперь полный порядок…». И, конечно, не забывает Зубов уведомить Мельникову о совершенно гоголевской развязке головотяпского сюжета: «Колонка заработала. Настали тёплые дни – она отогрелась и стала давать воду без вмешательства мастеров».
В будни, оставшись в мисайловском доме один, младший Зубов читал газеты, книги и журналы, включал радио, смотрел телевизор. Летом бродил по двору и саду, сидел в тени груши за столиком, слушал птиц,любовался голубым небом и цветами (особенно ему нравились настурции и хризантемы).
Однако всё это, по понятным причинам, не давало желанного ощущения полноты жизни. Ни тепло, ни забота близких порой ничего не могли поделать с ограниченностью пространства, однообразным распорядком дня, недостатком общения и свежих впечатлений, отсутствием серьезного дела. И тогда Евгений Зубов начинал думать о безнадёжности своего положения, был не в силах противиться наваливающейся на
него тяжёлой тоске.
В этот момент лучшим подарком становился приезд верных друзей Анатолия Рябкина и Владимира Попова, которые легко раздвигали замкнутое пространство четырёх стен. Вот с кем можно было поделиться любыми самыми заветными мыслями! Вот кто всегда мог протянуть руку помощи!

Я к одиночеству привык –
Мне ль одиночества бояться.
Среди своих любимых книг
Я буду плакать и смеяться.

Среди лугов и рощ густых
Я звонко радоваться буду.
…Но почему тогда от них
Спешу навстречу к людям, к людям!?

Зоя Петровна Зубова рассказывала: «На улице – зима. Приходит Володя Попов, они садятся с Женей рядом и начинают беседовать о своём. И вдруг Попов говорит, что новую книжку купил. Женя спрашивает: «А почему же мне не принёс показать?». В ответ Попов вскакивает, одевается и говорит, что сейчас принесёт. На улице мороз, а он
побежал к себе в Молоково за книжкой. Часа через полтора приносит книжку, и они оба склоняются над ней. Такой дружбе можно позавидовать.
Володя и брату, какие нужно книги, всегда приобретал. Он писал стихи – у него было много заполненных ими тетрадей. Но только их никому не показывал и никуда не отсылал. Хотя любил декламировать.
Мог читать стихи всю ночь. Вот Володя придёт вечером, я сплю, а они у Жени говорят, говорят. До утра не смолкает их «бу-бу, бу-бу».
Когда Володя Попов приезжал, то я могла ночевать у себя на квартире в Видном. Володя и напоит, и накормит Женю. На него всегда можно было положиться».
Атмосфера большой дружной семьи, где не чувствуешь себя лишним, обузой, и регулярные приезды друзей (не отменяя болезни и всего, что было с ней связано) создавали благоприятные условия для «напряжения воли», «работы ума», установления глубоких взаимоотношений с окружающим миром, к которым так стремился молодой мисайловский паренёк. Оставалось только выбрать занятие, которое бы наполни-
ло существование в «углу» радостью и смыслом. И поэзия, творчество – стали таким делом.

«Ленинец».
Зубов не отрицал, что, выбитый из колеи жизни, ухватился за писание стихов, «как утопающий хватается за соломинку». Он начал отправлять свои первые опыты в разные столичные литературные журналы.
Но ответы приходили оттуда вежливо-отрицательные. Поэт и в 1970-е годы руководитель районного литературного объединения Альберг Федулов вспоминал: «Как-то Виктор Тимофеевич Шахин, поэт, журналист и один из ведущих сотрудников газеты «Ленинец», показал мне отзыв московского рецензента, к которому попали зубовские рукописи.
Отметив стихотворение «Колотушка», тот забраковал остальные и отказал в публикации<…> К сожалению, подобные отзывы получали тогда все начинающие поэты. Каждому в вежливой форме, как правило, указывали на несовершенство присланных текстов и советовали работать над повышением мастерства. Исключения делались чрезвычайно редко».
Чудесным образом в бумагах Зубова сохранился фрагмент письма,предназначенного для какого-то столичного издания: четыре листа, вырванные из школьной тетради в клетку. Вот его начало:
«Уважаемая Редакция! В конце 1969 г. я посылал Вам свои стихи.
Я благодарен вашему литконсультанту т. В.Смолдыреву, который прислал мне отзыв о стихах с критическими замечаниями. С этими замечаниями я полностью согласен. Пользуясь предложением т.В.Смолдырева присылать новые стихи, если они будут, я решил побеспокоить Вас ещё раз. С прежней просьбой – получить отзыв о моих новых стихах по адресу: Моск. обл., Ленинский р-он, Молоковское п/о, д.Мисайлово, Зубову Евг.». Далее следовал текст десяти стихотворений, в том числе и хорошо нам известной теперь замечательной лирической зарисовки:

Стуком в окно меня будят синицы...
Утро и солнечный свет!
В блёстках росы весь дрожит и искрится
Сад, словно пышный букет.
Ясно и чётко доносятся звуки,
Воздух прохладен и чист.
В роще грачи перед скорой разлукой
Кружат, сбивая лист.
А в палисаднике статный, высокий,
Гордо выставив лоб,
Встал георгин – светофор краснощёкий,
Лету командует: «Стоп!»

К сожалению, остальные стихотворения, хотя в них и встречались неизбитые образы («Голубою повис косынкой / Над оврагом дым от костра»; «Рассыпал город в синий сумрак ночи / Дрожащий бисер золотых огней»; «Пряный запах повилики. / Синий омут васильков»), были далеки от совершенства. Они обладали всеми недостатками, которые обычно присущи текстам начинающих.
Неудивительно, что первые зубовские опыты никого в солидных изданиях не заинтересовали. По этим опытам, и правда, сложно было предугадать, в какого значительного поэта превратится со временем один из их многочисленных корреспондентов.
Тремя годами ранее Евгений отослал школьную тетрадку со стихами в районную газету «Ленинец» (так назывались тогда «Видновские вести»). И неожиданно в лице редактора газеты Александра Ивановича Якуничева и её сотрудников обрел горячее человеческое участие и поддержку творческих устремлений. Первым наставником и советчиком
начинающего автора стал Виктор Тимофеевич Шахин.
Так началось многолетнее содружество поэта и газеты, которая до конца жизни давала, по сути, единственную возможность выхода к читателю. В районке периодически печатались как отдельные стихотворения Зубова, так и целые подборки. Первая из таких подборок появилась в «Ленинце» в 1967 году, когда Евгению исполнилось 25 лет. Читате-
лю предлагались пять лучших на тот момент зубовских стихотворений,которые предварял небольшой редакционный врез со словами молодого автора: «Моя главная цель – не оставаться без дела, попытаться запечатлеть в своем творчестве красоту природы Подмосковья».
Некоторое время спустя судьба подарила Зубову дружбу ещё с одним районным журналистом – Татьяной Александровной Анниной, строгим и доброжелательным критиком, которая поддержала творческие устремления мисайловского паренька в тот момент, когда складывался его художественный мир и вырабатывалось мастерство.

«Помню, – вспоминает она, – летом 1969 года Александр Иванович Якуничев, редактор «Ленинца», дал мне одно из первых, а может, и первое редакционное задание: «В Мисайлове живёт интересный поэт, надо съездить». Выпускница университета, поклонница столичной оперы и балета, я вовсе не была воодушевлена: не любила «художественной самодеятельности»…
И вот я сижу на табуретке под очень старой яблоней, читаю исписанные бисерным почерком листочки, а передо мной стоит, опираясь на палку, хрупкий молодой человек с лермонтовскими глазами – печальными, бархатными, острыми. Стоит уже не один час: Женя тогда мог только стоять, потому что если садился,то подняться без посторонней помощи был уже не в силах.
Вернувшись домой, я тут же взялась за подготовку публикации.
Сразу и навсегда признав в нем Поэта, я не меньше была ошеломлена его необычной личностью и судьбой. <…>
Поскольку вопрос о том «Стихи ли это?» отпал с самого начала, я и не думала стыдливо-жалостливо избегать в наших последующих беседах какой-либо критики; правда, она всегда облекалась в шутливый разбор новых произведений. Приезжала – и сразу: «Показывай, что написал». Читала вслух, нажимая на сомнительные места, которых – особенно поначалу – было немало».
С той поры Татьяна Аннина часто и охотно посещала Мисайлово,чтобы в окружении деревьев и цветов посидеть-побеседовать со ставшими навсегда близкими её сердцу Евгением Петровичем и Зоей Петровной Зубовыми.
Говоря о «Ленинце», нельзя не сказать еще об одном его сотруднике – Алексее Васильевиче Плотникове, который многое сделал для того, чтобы имя поэта из Мисайлова стало известно широкому кругу читателей не только районной, но и областной печати. Вот как он описывает своё знакомство с творчеством Евгения Зубова. «Редактор «Ленинца», Александр Иванович Якуничев, помнится, попросил меня в отсутствие ответственного секретаря помочь сверстать первомайский выпуск газеты и для подспорья дал две папки – одну со стихами местных авторов, вторую – с пейзажными фотографиями: «Может, что-то выберешь».
Мне хотелось найти нечто философско-лирическое, имеющее отношение не только к производству, но и к жизни вообще. И, представьте,несмотря на иронические усмешки коллег («ты многого хочешь»), такое стихотворение нашлось. И называлось оно, в общем, злободневно – «Перед праздником». Уже первая строка «Толкутся над землёю комары…», далекая от привычного газетного шаблона, заставила меня оста-
новиться, задуматься… А последние строчки – «Вот только бы за этим не забыли / Мы и в себе порядок навести» – не оставили никаких сомнений: этого автора (а им был Евгений Зубов) надо публиковать! Так я открыл для себя поэтический мир Зубова. То восьмистишие до сих пор осталось в моей памяти:

Толкутся над землёю комары.
Зеленый лук проклюнулся из грядок
Сгребают мусор, жгут в садах костры,
Наводят люди у дворов порядок.
Ненужный хлам – на свалку отнести,
Очистить дом от грязи и от пыли.
…Вот только бы за этим не забыли
Мы и в себе порядок навести.

Согласитесь: стихи, написанные вроде бы по случаю весенней уборки мусора, заставляют нас и сегодня задуматься – о чистоте не только внешней, но и внутренней.
Поэт не кричит, не говорит об этом прямолинейно, а как мудрый
учитель тихо подводит нас к мысли о том, как важно дорожить прекрасным, не засорять душу хламом дурных желаний и чувств.
Открыв для себя однажды Евгения Зубова, я с удовольствием обращался к нему снова и снова. Понятно, что у районной газеты, призванной освещать «партийно-колхозную жизнь», в отличие от литературного издания, своя специфика, и не в каждый номер поставишь стихи, и всё же, когда выдавалась такая возможность, я охотно брал стихи из синих тетрадей Зубова.
Как правило, я находил в них то, что нужно. Гудела в разбуженных садах весна – эта весенняя круговерть находила отражение в лирических строчках поэта. У лета – свои картинки, свои метафоры, которые так и просятся под «грозовое» фото. И про это было талантливо написано Евгением Зубовым.
Его стихи удивительно соответствовали моим деревенским детско-юношеским впечатлениям. Автор, словно волшебник с увеличительным стеклом, представлял явления природы таким образом, что хотелось радость от его стихов разделить с другими.
Наступали осень, зима, – а вместе с ней приезжала в редакцию Зоя Петровна Зубова и скромно передавала очередную тетрадку стихов «от Жени» (А.Плотников).
Известно, что первое время возникающие стихотворные строчки поэт записывал на клочках бумаги, и от этого периода никаких следов не осталось. Позднее появились общие тетради и блокноты для черновиков. Сколько их всего было, теперь едва ли можно установить.У меня хранятся три общие тетради и один Зубовский блокнот. Общие тетради содержат беловики и черновики стихотворений, блокнот – только беловики. От Зои Петровны мы знаем, что писал её брат сидя и не целый день. Закрывался ото всех, чтобы ему никто не мешал. Когда стихотворение обретало завершённый вид, Зубов читал его старшей сестре и просил проверить орфографию и пунктуацию.
После чего с беловиков делались специальные рукописные копии для передачи в газету. Этим занимался сначала сам Зубов, а когда у него стали слабеть руки, роль переписчика взяла на себя Зоя Петровна.
Сначала готовые подборки отвозил в «Ленинец» друг поэта Владимир Попов, впоследствии их доставка в газету легла на плечи старшей сестры. Из слов Алексея Плотникова следует, что редакция имела дело со школьными тетрадками. По всей видимости, они не сохранились.
Кроме них, были, вероятно, и другие рукописные свидетельства зубовского творчества. Видновский поэт Альберт Федулов вспоминал: «Отлично помню толстые тетради, исписанные от корки до корки разборчивым почерком, прямой стреловидной строкой. Их мне показывал Виктор Шахин. Где теперь эти тетради, сказать трудно. Они ходили по рукам, с ними знакомились многие поэты-шкулёвцы. Хорошо, если Зубов оставлял оригиналы переданных в редакцию произведений, но, скорее всего, он являлся плохим хранителем собственных текстов. Если это так, очень жаль – в тех его тетрадях было немало прекрасных стихотворений».
Появлению своих стихов на страницах районки Евгений радовался очень. Можно сказать, жил от публикации до публикации. И поэтому каждый номер «Ленинца» ждал с нетерпением. В «газетные дни» то и дело слышалось настойчивое: «Зоя, пойди, посмотри, – почтальон не приходил?». Он объяснял поэтессе Татьяне Мельниковой: «Для меня куда важнее регулярно появляться на страницах «Ленинца» одним, двумя стихами в месяц, как это было в последние годы, нежели иметь отдельную литературную страницу, но раз в год. Большой перерыв выбивает из колеи, подрывает веру в свои возможности».
За годы сотрудничества районная газета стала для Евгения Зубова близкой и родной. По свидетельству Татьяны Анниной, он внимательно её прочитывал, интересовался редакционными делами и проблемами,разгадывал псевдонимы, расспрашивал про журналистов: «А какая она – Евгения Сорокина? А Ника Решетина – это та, что по радио говорит?»

Шкулёвцы

Кроме редакции «Ленинца», большую роль в творческом становлении Зубова сыграла деятельность районного литературного объединения им.Ф.Шкулёва. Новые стихи, появлявшиеся на страницах «Ленинца», чужой творческий опыт доставляли обильную пищу для размышлений. Чувство локтя, дух соревнования побуждали к собственным худо-
жественным поискам, совершенствованию стиля.
Многое могло дать непосредственное живое общения с собратьями по перу, но его долгое время не было. Возглавив осенью 1980 года литературное объединение, я стал наведываться к Евгению Зубову, беря с собой кого-либо из шкулёвцев.
Одной из первых в гости к поэту со мной отправилась Елена Митарчук, которая в то время работала в Государственном музее В.В.Маяковского и искала приложения своих творческих сил. Свои впечатления от поездки она отразила в очерке (его вскоре опубликовали в «Ленинце»).
Этот очерк содержит много любопытных подробностей и характерных примет той поры, и поэтому отрывки из него здесь стоит привести.

«В Мисайлове из автобуса никто, кроме нас с руководителем ли-
тобъединения имени Ф.Шкулёва А.П. Зименковым, не вышел. Одна-
ко дом Зубовых мы разыскали быстро.
Это милый деревянный дом, со всех сторон густо обсаженный деревьями. Собака мирно спала за дверью, видимо, полная доверия к людям. Потом выяснилось, что в доме живёт много собак. Их с улицы приносят дети. Детей очень много, потому что это большая семья. Хозяйке они внуки и правнуки. А Евгений Зубов – её сын.<…>
Евгений – автор стихотворений, которые он сам называет пейзажными. «Как становятся поэтами? – спрашиваю я у Евгения. Он смеётся, потом рассказывает про отца, про детство. «Типографщиком» с дореволюционным стажем был отец. Мальчишкой его отдали «в ученье»,жил с дядькой-пьяницей. Из чувства протеста вступил в члены общества по борьбе с неграмотностью, а значит, с темнотой и невежеством.Оттуда – истоки любви отца к книге, к печатному слову, к общению.
Мать – крестьянка по сути. И сейчас в свои 85 лет она работает на огороде. В нём, в Евгении Зубове, так много от предков любви к земле,уважения к знанию, нежности к русской природе, что волей-неволей пришлось ему заговорить от лица их всех, заговорить стихами. <…>
Как становятся поэтами? Всё началось с тоненькой тетрадки стихов,переданной на суд старшему товарищу. Таким "крёстным отцом" стал для Зубова сотрудник «Ленинца» Виктор Тимофеевич Шахин. Это было в 1966 году. С тех пор продолжается содружество поэта и газеты.
Для Зубова это тем более важно, что стало единственным выходом к читателю.
О газете поэт говорит с любовью. Все русские писатели были в какой-то степени журналистами или даже занимались этим профессионально – как Пушкин, Достоевский, Маяковский. Зубов сетует, что в последнее собрание сочинений Достоевского не вошли дневники писателя, посвящённые журналистской деятельности.
В доме Зубовых выписывают много газет. Особое место – «Ленинцу». Зубов следит за каждой новой поэтической публикацией, запоминает строки, имена их авторов – своих товарищей по литобъединению имени Ф. Шкулёва, заочным членом которого он является уже много лет.
Как становятся поэтами? Как становятся такими, как Евгений Зубов? Сам он не видит ничего выдающегося в своей жизни, не считает себя настоящим поэтом. «Ты, маманя, иди к себе. Я буду читать стихи,а тебя стесняюсь», – говорит Зубов матери. И читает.
Рождённый с душою, открытой
Для песен, любви и добра,
Поэт на земле беззащитен
От подлости, зависти, зла…
Кончился ливень. По чистой дороге едет рейсовый автобус. Я смотрю в окно и словно впервые вижу поля, перелески, речушки и овраги.
Поэт, спасибо... (Е.Митарчук. «А началось с тоненькой тетрадки». –
Ленинец. 9 сентября 1982).
Позже я попросил съездить к Зубову творчески мне очень близкого человека, поэтессу Татьяну Петровну Мельникову. Друг дома Анастасии Цветаевой, экскурсовод, редактор, журналист, она напряженно искала тогда своё место в литературной и культурной жизни столицы.
Спустя какое-то время их встреча состоялась и произвела очень сильное впечатление на обоих. Завязались переписка, взаимозаинтересованный диалог.
«Ваши чуткость и доброжелательность, мне, конечно, дороги, – признавался Зубов в письме к Мельниковой. – Для меня уже то благо,что в Вашем лице я нашёл человека, который добровольно изъявил желание ознакомиться (громко говоря) с моим творчеством, находит время для разбора моих стихов. И хоть Вы щадите мое авторское самолюбие, я благодарен Вам за внимание и доброту».
Дружеское расположение Татьяны Мельниковой, её неподдельный интерес к личности и творчеству Зубова вылились в очерк о нём, опубликованный вскоре на страницах «Ленинца». Прочитав очерк, Зубов ответил его автору письмом: «Здравствуйте, дорогая Таня! Получил очередное письмо Ваше и подумал, что Вы хитрый человек. Я думал,
что Вы просто из любопытства хотели узнать подробности из моей жизни, моё отношение к живописи и музыке, а Вы, оказывается, пытались собрать материал для очерка. И хоть я так и не раскрылся, ничего путного не сказал, Вы написали его, да ещё на пяти страницах. Конечно,мне интересно было ознакомиться с этим очерком, но на месте товарищей из «Ленинца» я не стал бы печатать его. Несколько лет назад обо мне уже писали. Читатели подумают ещё, что из Зубова делают культ личности в районном масштабе. А во мне сейчас такая пустота, стихи не пишутся…»
Позднее Мельникова оставит воспоминания о встречах и разговорах с Зубовым, хорошо передающих атмосферу дома, где протекла вся его жизнь. «Когда я приезжала в Мисайлово и входила в низенький деревенский дом, обихоженный стараниями Зои Петровны, преданнейшей сестры и ангела-хранителя Поэта, то каждый раз вместо приветствия спрашивала:
– Здесь живёт великий русский Поэт Евгений Зубов?
Женя, как всегда лежащий в своём закутке, смеялся, воспринимал мой вопрос, как шутку. А я произносила эту фразу, уже ставшую традиционной, совершенно серьёзно… Поэтому мисайловский дом, такой маленький, такой обыкновенный снаружи, изнутри мне казался большим – будто стены его раздвигались – просторным, значительным…
Однажды я привезла ему в подарок попугаев в клетке. Женя, конечно, открыл клетку, и они свободно летали по комнате. Позже я написала стихи, которые не раз читала Жене:

…У этого окна я не впервые,
Но не решаюсь сразу постучать.
Талантами богата ты, Россия,
При жизни их не хочешь замечать.

По комнате летают попугаи.
От пуха их и перьев спасу нет,
А что такое клетка, понимает
Хозяин дома — истинный поэт…»

После нескольких моих поездок к «мисайловскому затворнику», которые дали возможность нам ближе познакомится, я предложил проводить последнее перед летними каникулами занятие шкулёвцев в Мисайлове.
Евгений ответил согласием. Так была заложена одна из важных шкулёвских традиций – наступление лета встречать в Мисайлове. Сохранился черновик моего письма, в котором я впервые обратился к Зубову с этим предложением: «Уважаемый Евгений! Я хотел бы провести последнее заседание литературного объединения им. Ф.Шкулёва у вас
в гостях. Мне кажется, что общение единомышленников, так или иначе,всегда приносит пользу, и прошлая моя поездка к вам была не зря.
<…> Если встреча возможна – отвечайте. Жду вашего решения и откладываю сроки последнего заседания.
В каком количестве мы можем приехать? Наверное, не более 5-6 человек. Из них 1-2, я надеюсь, будут вам интересны.
Чем станем заниматься? Послушаем ваши стихи и устроим нечто вроде читательской конференции (на дому).
Жму вашу руку, поздравляю с Праздником Победы, желаю творческих успехов.
Руководитель литобъединения им. Ф.Шкулёва А.Зименков.
6 мая 1984 года.

В дальнейшем время приезда согласовывали в посылаемых друг другу открытках. Вот содержание одной из них от 9 июня 1986 года: «Уважаемый Алексей Павлович! Ваше предложение провести занятие лит.объед. у меня принято с благодарностью. Приезжайте, жду. Евг. Зубов».
После того, как районные литераторы были несколько раз тепло приняты в зубовском доме, они начали самостоятельно, кто когда мог,наведываться в Мисайлово. Об очередной общей встречи я уже договаривался через них, чаще всего роль «связных» исполняли – Юрий Рыбин и Галина Капитонова (Бобцова).
Мы приезжали к поэту иногда в мае, когда за калиткой нас ожидала безоглядно цветущая сирень, порой в июне, когда вдоль дорожки и под окнами в компании других цветов разгорались красные пионы. Мы читали стихи, произносили тосты, делились новостями. А хозяин дома стоял, подпирая спину палочкой, одновременно смущённый и радостный, внимательно вглядываясь в нас, хорошо ему известных по публикациям на литературной странице и по предыдущим встречам.
Может быть, в дни, подобные этому, рождались в его душе горькие исповедальные строчки:

В своих сужденьях независим,
Быть независимым хотел
От чьих-то глаз, улыбок, писем,
От неудач, хулы и дел,
От серой пасмурной погоды,
От жарких солнечных лучей,
Я не хотел зависеть, гордый
От доброй милости ничьей…
В своих сужденьях независим,
Зависим я ото всего:
От слов людских, поступков, мыслей,
От звёзд дрожащих высоко.
Преодолев души усталость,
Смотрю в простор открытый дня…
Ах, если б кто-то, пусть хоть малость,
Зависим был и от меня.


ЧИТАТЬ, ДУМАТЬ, ЧУВСТВОВАТЬ, ТВОРИТЬ.

С самого начала Евгений Зубов активно взялся за своё самообразование, много читал и размышлял о прочитанном и в конце концов стал широко образованным человеком, заинтересованно вглядывавшимся в текущую культурную и литературную жизнь.
В письмах к Татьяне Мельниковой он то удивляется, почему грузинских писателей так больно задел рассказ Виктора Астафьева «Ловля пескарей», опубликованный в журнале «Наш современник»: «Разве можно на правду обижаться? Тем более что такие отрицательные типы есть у любого народа», то сетует, что в последнее собрание сочинений Достоевского не вошли дневники писателя, посвящённые журналистской деятельности.
Из книги Сергея Тхоржевского «Высокая лестница» (о жизни поэта Якова Полонского) Зубов с сочувствием выписывает для Мельниковой понравившийся экспромт Полонского, который был сочинён им по поводу производства в чин действительного статского советника:

С бюрократических вершин
Бог весть за что слетел ко мне ненужный чин.
Превосходительство даёт ли превосходство?
Вопрос решённый – не даёт.
Так знай же, Муза, наперёд,
Что без свободы – благородства
Я никогда не признавал,
И что на службе идеалам
Я никогда не буду генералом.

Глаголы «читаю», «читал» возникают в его письмах постоянно:
«Роман В. Белова я еще не читал, но слышал о нём по радио на коротких волнах», «Из прозы читаю сейчас Б. Можаева «Мужики и бабы»,«Теперь о «Фуку» Евтушенко... Я читал «Фуку» прошлым летом».
В разговорах и переписке Зубова возникают Маяковский, Хлебников, футуристы, Есенин, Клюев, Зенкевич, Мандельштам, Астафьев,Можаев, Айтматов, Конецкий, Евтушенко, Павлинов, Полонский,Фет, а также десятки других отечественных и зарубежных авторов.
Это принесло свои плоды – большая литература воспитала слух и глаз. Во время личных встреч я не раз отмечал про себя, что не имеющий филологического образования Евгений Зубов обладает поразительно тонким восприятием художественного текста и удивительно точно судит о произведениях самых разных авторов.
«От Маркеса у меня осталось… сильное впечатление, – сообщает Зубов Татьяне Мельниковой. – Особенно от романа «Осень патриарха». Местами просто мурашки по коже пробегают. Очень сильная и смелая вещь».
«А ещё, – пишет он, – читал “Тёмные аллеи”. Бунин – мой любимый писатель. Его безупречный литературный вкус, большое писательское мастерство, как поэта, так и прозаика, живописное точное слово,знание жизни – всё это восхищает и доставляет большое удовольствие при чтении его произведений».
Хорошо знал Зубов русскую поэзию XIX и XX веков. Особенно интересовал его Серебряный век, подаривший нашей литературе столько необычайных художественных миров и новых средств выразительности. Помню, как-то я увидел в его «каморке» на книжной полке дефицитный в советское время сборник стихов Михаила Зенкевича. У меня такого не было, и я стал его листать. А потом мы вместе довольно долго размышляли о своеобразии раннего Зенкевича и о его вкладе в отечественную поэзию.
Внимательно вчитываясь и всматриваясь в классиков, Зубов подспудно всё время искал своё место и свою тему в литературе, примерял особенности чужого слова к своему творческому почерку и складу речи.
Основные свои надежды он связывал с жанром лирического пейзажа, справедливо полагая, что в этом жанре сможет добиться наибольших успехов. В пользу такого выбора были его естественная тяга к исцеляющей красоте «разбуженных садов», «зелёных всходов», «дымчатых далей», деревенские биография и образ жизни, большой запас глубоко пережитых впечатлений, связанных с полем и лесом, способность исключительно тонко воспринимать природу во всех её состояниях и красках и, наконец, внезапно открывшийся в нём дар – запечатлевать окружающий мир в неожиданных, но точных и выразительных метафорах.
Новые обстоятельства жизни лишь активизировали скрытые способности, лишь до предела обострили зрение и слух, лишь сильнее заставили чувствовать красоту каждого прожитого дня.
По справедливому замечанию Таьяны Мельниковой, глазам его, не замутнённым мельтешением и суетой повседневности, вдруг стало доступным то, что не дано было видеть другим. Например, однажды летом он наблюдал, как «чесалась» крапива: «Было душно и тихо, и только один лист производил ритмичное движение и звук, какие производят кошки и собаки, когда лапой чешут за ухом. Конечно, это парадокс. Ко-
жа человека зудит и чешется от крапивы. Но, наверное, пыль, зной и
черные мошки допекли и крапиву». (Из письма Е. Зубова – Т. Мель-
никовой 16 февраля 1987 г.).

На суровых каменистых почвах иногда вырастают удивительной яркости и чистоты цветы. Вот и в нашем случае, наперекор обстоятельствам, в немудрёном малом избяном пространстве возник полный необычайных красок поэтический мир. В этом мире зимнее солнце само не прочь погреться, зависнув над печной трубой, мартовский день «с утра
звенит синицами», лето раскрывается «цветным веером» – «до предела до конца», а безжалостная осень, разбирающая сад «настойчиво, упрямо, по листочку», постепенно становится нам близкой и понятной.
Нетривиальный в творческом отношении, этот мир и по своей сути оказался не таким как в большинстве произведений о природе. Бытует представление, что царство лугов и рощ в отличие от царства людей исполнено красоты и гармонии. Кто только не воспевал в стихах и прозе побег в это царство, где под сенью дерев среди щебета птиц находит че-
ловек успокоение от житейских волнений и тревог.
Для Зубова окружающая природа, также как и жизнь людей, изначально соткана из горьких и непримиримых противоречий. С одной стороны, в ней много добра, красоты и всепобеждающей надежды на лучшее. Здесь капель трезвонит под окном, «чтоб мы с тобой на этот раз свою весну не прозевали». Здесь не ожидая беды, «первая бабочка
мчится на свет яркой посланницей детства». Здесь «мелкие речушки» в пору ледохода «вдруг обретают глубину». Здесь первый снег «пахнет беззаботным детством». Здесь «солнце, встав в голубой вышине, одаряет живительным светом и тебя, и других наравне».
С другой стороны, поэт видит, что трагическое – неотъемлемая часть не только человеческого, но и природного бытия. Так, в стихотворении «Яблоня» «ночной грозы неистовая сила» губит старую яблоню,не раз выручавшую автора в голодные детские годы. Однако это не вызывает в мире лугов и рощ ни сострадания, ни грусти. И утром нового
дня, словно ничего не произошло, лучится солнце, голубеет простор, а труженицы-пчёлы всё также сосредоточенно собирают нектар с цветков яблони, беспомощно распластавшейся на земле.
В стихотворении «Январь» односельчане Зубова, чтобы сохранить тепло в своих домах, не задумываясь, дружно сжигают в печах тела погубленных ради этого деревьев. И, не заслужив у людей ни сочувствия,ни благодарности, бесприютные души берёз и сосен, отдавших себя другим без остатка, вместе с клубами дыма обречённо устремляются в не-
скончаемо холодное небо.
А вот раздетый и разутый ноябрь. Он в отличие от всегда «сиреневого» и «соловьиного» мая существует лишь для того, чтобы раз за разом ждать в сгустившейся мгле «снега, как милости». Потому что земное устройство жизни несовершенно.
От несправедливости в мире природы поэту легко было бы перебросить мостик к собственной трагической судьбе, но он этого почти никогда не делает. «Мне нравится в живописи, в музыке лирическое звучание, светлые тона, – пишет Зубов Татьяне Мельниковой. – Слишком сурова жизнь, порой трагична, а искусство словно отдушина, форточка в светлый мир. Конечно, и в искусстве есть трагическое, суровое, и надо
иметь мужество, силу духа, чтобы их воспринимать серьёзно и глубоко.
К сожалению, я пасую перед таким искусством – слишком мягок.

Однако тайная тревога живёт в нём. Порой становится нестерпимой.
И тогда он жалуется в стихах на «зелёную», «жёлтую» и «белую» скуку, завидует деревьям и травам, которым следующей весной дано «всё начать с нуля».

Белая скука короткого зимнего дня.
Снег на ветвях, на поверхности мёрзлых перил...
Белая скука страшит и пугает меня.
Чтоб одолеть одному её, хватит ли сил?

Лучшие стихи Зубова внешне просты, но их не написать по заказу и не привезти из творческой командировки. Для этого поэтическая задача должна стать человеческой судьбой. С Зубовым вышло именно так.
И потому у него много подлинных удач, много стихотворений самой высокой пробы.
Другое слагаемое зубовского успеха – труд. В этом смысле всё написанное поэтом делится на три неравные группы. К первой группе относятся стихотворения, которые были положены на бумагу без видимых усилий и всегда публиковались в неизменном виде. В них и на самом деле уже нечего было править. Вторую группу составляют «проходные»
лирические пейзажи (их довольно много). После того, как Евгений Зубов отдавал их в «Ленинец», он уже не прилагал усилий, чтобы их улучшить, а превращал в материал для следующих стихотворений на ту же тему. Удачные формулировки и образы «проходных» лирических пейзажей использовались в новых весенне-зимне-летне-осенних зарисовках.
Но были случаи и особого, третьего рода, когда поэт становился бесконечно требовательным к своему детищу. Когда, желая добиться максимальной художественной точности и силы, он вновь и вновь возвращался к написанному, отвергал уже опубликованное, начинал всё заново. Тогда стихотворение могло иметь одну, две, три и более редакций,преображаясь в итоге до неузнаваемости.
В таких случаях работа Зубова над текстом напоминала работу старателей, занимающихся промывкой золотоносного песка. Он настойчиво освобождался от приблизительных и проходных строф, строк и слов,упорно накапливая золотинки образов, возникающих в процессе творческой работы. До тех пор, пока стихотворение не превращалось в радующую глаз россыпь золотых песчинок.

Вот перед вами исходный вариант известного зубовского стихотворения «Было всё: тоска осенних буден…»:
Позади тоска дождливых буден,
Глухозимье также позади.
Снова сад синичий посвист будит,
Бьётся сердце радостней в груди.
Ожиданьем дышит переулок,
Ожиданьем трепетной весны.
С крыш капель срывается с сосулек
В голубой подойник тишины.
…………………………………………..
И деревья, выжив в холод жуткий,
На свою не сетуя судьбу,
Вновь встречают мартовское утро
С солнцем ослепительным во лбу!

Как мы видим, здесь много неудачных или не вполне удачных мест.Так, в строке «Снова сад синичий посвист будит» сталкиваются два возможных прочтения: «сад синичий» и «синичий посвист». С общим тоном стихотворения диссонируют ударно-рапортующее «Глухозимье также позади», молодёжно-плакатное «Бьётся сердце радостней в груди», обезличивающий авторскую интонацию риторический повтор «Ожиданье…..Ожиданье…», а также вносящее инородную бытовую ноту выражение «холод жуткий». Синтаксически неловко звучит «С крыш капель срывается С сосулек». Отсутствует ясный смысловой переход от 2-го к 3-му четверостишию.
Автор это чувствует и, пройдя через несколько редакций, создаёт,наконец, предельно выразительный и точный, наполненный весенним воздухом и светом текст.

Было всё: тоска осенних буден,
Ропот листьев, первый снегопад...
А сегодня март встречают люди,
Каждый свету солнечному рад.
Ветер у дворов бельё полощет.
Покидает косогоры снег.
Ожила берёзовая роща –
Вновь над ней грачиный фейерверк.
Позади метели, холод лютый.
На свою не сетуя судьбу,
Сад вступает в голубое утро
С солнцем ослепительным во лбу.

Так происходило и во многих других случаях, когда бесконечная требовательность помогала находить для самых заветных мыслей и чувств совершенную форму.
«Мои стихи – бездомные бродяги»
С каждой новой публикацией творчество Зубова делалось известным всё более широкому кругу районных любителей поэзии. Не могли не нравиться его неожиданные и вместе с тем точные и яркие сравнения и метафоры, подкупающе просто сформулированные мысли, привлекающие своей подлинностью и индивидуальным звучанием интонации:

В саду скворечня из-под козырька
Глядит с берёзы, как из-под ладони.
Садится день за тихим лесом
На парашюте красном солнца.
Яркий месяц засмотрелся в лужу
И вмерзает незаметно в лёд...
То, что молчало вчера,
Музыкой стало сегодня.

Многие читатели «Ленинца» присылали в редакцию восхищённые отклики. Некоторые отправляли письма в Мисайлово, желая поддержать автора полюбившихся им строк.
Журналист Алексей Плотников назвал Евгения Зубова Есениным Видновского края. И на это он имел определённые основания. Оба поэта вышли из деревни и через всю жизнь пронесли восхищённо-трепетное отношение к окружавшим родные места лесам и долам. Не вызывает сомнения и глубинное родство метафорического строя Есенина и Зубова. Нескончаемы словесно-образные переклички в их стихах.
Сравните:
Кленёночек маленький матке
Зеленое вымя сосет.
С.Есенин
В раскрытых почках, словно в гнёздах,
Листочки свёрнутые спят.
Е.Зубов
Сонный сторож стучит
Мёртвой колотушкой
С.Есенин
А колотушка всё стучала,
Храня покой односельчан.
Е.Зубов
Туча кружево в роще связала…
С.Есенин
Сад ветвями, словно спицами,
Из снежинок вяжет кружево.
Е.Зубов
Виснет темь, как платок, за сосной.
С.Есенин
Белой стеною туман за окном,
Словно бельё на прищепках.
Е.Зубов
Подобные примеры можно множить и множить…
Среди тех, кто однажды повстречался с поэзией Зубова и на всю жизнь сохранил любовь к ней, – преподаватель Развилковской средней школы Галина Семёновна Рубинская: «Открываю газету «Ленинец». Литературная страница. Читаю стихи, которые не трогают, не волнуют. Всё уже было. И вдруг...

Месяца литое коромысло
Вечер зацепил за провода…
Повеяло чем-то очень знакомым и тёплым. Месяц, звездочки-пчёлки, майский жук стукнул в окно. Цветущие яблони, «нежный аромат сирени» вошел в комнату. Сказано так верно и так просто.
А вот тропинка старая в Картино, картинские ребята, картинские девчата. С деревней Картино связаны мои первые учительские шаги, первые прекрасные ученики, их чудесные добрые родители. Стихотворение всколыхнуло самые дорогие воспоминания. Так я встретилась с Евгением Зубовым».
Спустя какое-то время вместе с Татьяной Мельниковой и мной Рубинская побывала у Зубова: «Евгений Зубов стоит в дверях своей комнатки. Очень молоденький, совсем мальчишка, темные усики оттеняют его бледное лицо, плотно сжатые губы. А глаза – бог ты мой! – глаза большие, тёмные. В них и печаль, и вопрос, и трепет, и радость. Смущённо улыбаясь, говорит: «Да какой я поэт. Так, пишу от нечего делать.
Целый день один, перебираю в памяти прошлое, мысленно выхожу из дома, брожу по знакомым местам. Птицу вот завёл. Она развлекает меня». По комнате летала канарейка.
А потом он читал свои стихи, так застенчиво, чуть волнуясь. Голос у него был негромкий, нежный. Петя, сын Татьяны Петровны, переложивший некоторые стихотворения Зубова на музыку, спел их под гитару, чем доставил автору слов большую радость. В этот вечер говорили много о поэзии и, конечно же, о стихах хозяина дома. Мы пили чай из красных в белый горошек чашек, а «именинник» по-прежнему стоял, и было неловко оттого, что он не мог сидеть рядом с нами. «Я могу только стоять или лежать», – сказал Евгений. И тогда стала понятна грустинка, которая слышится в его стихах. Вместе с тем он оптимист. Мечтает о своей книге стихов».
О совершённой поездке Галина Семёновна рассказала ученикам. «И решили мои девочки перепечатать на машинке стихи понравившегося им автора, нарисовать иллюстрации и «издать». Мой муж помог оформить обложки. В итоге были «сделаны» два экземпляра книги Зубова. С одним из них весной 1989 года мы и отправились к поэту в гости. Он
очень обрадовался нашему приезду, подарку, про который сказал: «Вот,наконец-то и вышел мой сборник стихов. Я его буду очень хранить. Потому что это моя первая книга».
К моменту встречи с Рубинской Зубов, конечно, не единожды задумывался о собственной книге – том единственном, думалось ему, что он мог оставить после себя на земле. И, как мы видим, получалось так, что самые сокровенные мечты порой по-своему воплощались в действиях любителей его поэзии.
Что до меня, то я был захвачен талантом Евгения Зубова не сразу. Поездки в Мисайлово много способствовали нашему сближению. А перелом в отношениях пришёлся на 1984 год. Это хорошо видно из моего уже цитированного письма: «После встреч и разговоров другими глазами смотрю на ваши стихи в «Ленинце».
Нет-нет да и погружусь в машинописную вашу первую книгу (рукопись), которую вы мне передали для ознакомления. Прихожу к твёрдому убеждению, что и вы и ваше творчество обязательно должны стать известны более широкому кругу читателей, чем тот, который вы имеете до сих пор.
Многие ваши стихотворения (речь идет о гамбургском счёте), несомненно, заслуживают самой высокой оценки. К ним после незначительной доработки можно будет причислить и много других текстов. Восхищён вашим не скованным поэтическими стереотипами воображением и художественной зоркостью, широкой осведомленностью, живым интересом ко всему новому в литературе и культуре, а также вашей неустанной работой над собой, говорю это без всяких скидок на то положение,в котором вы находитесь.
Надо всему «клубу любителей зубовской поэзии» серьёзно задуматься над тем, что можно и нужно сделать, чтобы содействовать росту вашего мастерства и таланта, чтобы заинтересовать вами всевозможных литературных критиков и разные издания».
Держа в руках машинопись Евгения Зубова, думал я, конечно, и о возможных путях издания его авторского сборника. Однако по мере знакомства с машинописью будущей книги, становилось ясно, что начинать следует не с поиска издателя, а с довольно кропотливой предварительной работы.
Дело в том, что в советское время даже поэты с именем не могли вот так запросто выпустить свой собственный сборник (минуя утверждённые издательские планы и очередность), а рядовые члены Союза писателей СССР ожидали выхода своих книг годами. Кроме того, заоблачно высок, по сравнению с сегодняшним днем, был уровень профессиональных и творческих требований к публикуемым текстам. Зубов же
являлся никому не известным автором, и его машинопись, конечно, не отвечала жёстким критериям московских издательств. Стихотворения в ней располагались в довольно случайном порядке, были вовсе не равноценны в художественном отношении и зачастую требовали доводки и шлифовки. Меня лично огорчало то, что целый ряд несомненно удачных пейзажных зарисовок почему-то в машинописи отсутствовал. А это означало, что и какие-то другие заслуживающие внимания тексты также могли оказаться за пределами переданных мне страниц.
Через некоторое время, возвращая рукопись книги, я изложил поэту свой план. Я сказал, что если цель будущего сборника – порадовать его видом родных, друзей и себя, то переданная мне машинопись, наверное, отвечает поставленной задаче, но при существующих обстоятельствах её всё равно не удастся издать. Если же у поэта есть желание сказать в литературе своё особое слово, если он хочет попытаться обратить
на себя внимание специалистов, то надо подойти к изданию сборника со всей возможной серьёзностью. Прежде всего,необходимо собрать газетные публикации и законченные рукописные вещи вместе, чтобы, внимательно вглядевшись в каждый текст, взять из имеющегося только самое-самое лучшее. После чего,если понадобится, доводить это лучшее,не жалея времени и сил, до совершенства. Так, чтобы даже очень взыскатель-
ный рецензент не мог не ощутить художественного своеобразия и профессионализма автора.
Далее, говорил я, следовало составить из отобранного лучшего поэму-цикл
о временах года. Тогда печатаемые под одной обложкой стихотворения обретут сквозное действие. И читателю будет интересно следить за тем,как разворачиваются события в этой необычной «лирической повести».
Если этого не сделать, всё погубит тематическое однообразие и утомляющая чересполосица пусть индивидуально и очень хороших стихотворений о зиме, лете, осени и весне. Но главное – художественно яркая поэма-цикл о временах года станет новым словом в русской поэзии, по-скольку ничего значительного в этом роде у нас еще не создавалось.
Только таким образом подготовленную рукопись можно будет с определённой надеждой на успех показывать литературным критикам из толстых литературных журналов.
Кроме того, чтобы заявить о себе, я предложил отправлять небольшие подборки в областную печать и в массовые общесоюзные газеты и журналы – такие, как «Работница», «Сельская жизнь», «Крестьянка», «Смена» и другие, которым близка деревенская и природная тематика и которые наверняка заинтересовала бы неординарная судьба автора ярких лирических зарисовок. С этими словами, пообещав всю возможную со свой стороны помощь, я уехал.
Теперь понятно, что тогда я поставил перед Евгением Зубовым непосильную задачу, да и сам, конечно, был не готов активно участвовать в её решении. Поэтому несколько лет мы не возвращались к нашему разговору. И жизнь текла по привычному сценарию: «Ленинец» на своих страницах периодически публиковал стихи поэта, а шкулёвцы регу-
лярно наведывались к нему в Мисайлово.
Но вот весной 1987 года разговоры о сборнике начались вновь. В связи с 45-летием Евгения Зубова и 20-летием его сотрудничества с районной газетой в Мисайлово приехали Виктор Шахин и Алексей Плотников. Они поздравили поэта со знаменательной датой, вручили ему от редакции почётную грамоту и пообещали похлопотать об издании его стихов.
После встречи с Шахиным и Плотниковым Зубов написал Татьяне Анниной: «Обольщаться <…> я не буду. Жизнь разучила меня это делать. Но помечтать-то можно? Я и название сборника уже придумал –
«Угол».
В конце концов обещанные хлопоты ни к чему не привели. Зубов откликнулся на постигшую его неудачу поэтическими строчками.

Мои стихи – бездомные бродяги.
Для них у государства нет бумаги,
Чтоб поселить их в тонкий скромный сборник.
Сметёт их время, время – мудрый дворник...
Стихов не пощадит. Я это знаю.
Так для чего ж писать их продолжаю?

Так прошёл ещё один год. После неудачи районных журналистов никаких собственных действий поэт не предпринимал. И вот однажды, знакомясь с очередной превосходной подборкой Зубова в «Ленинце», я вдруг почувствовал острое личное желание собрать (чтобы не потерять безвозвратно) всю его золотую словесную россыпь под одной облож-
кой. Поехал в Мисайлово и сказал, что надо переходить от слов к делу.
Зубов, без особой веры в положительный исход задуманного, согласился и передал мне через некоторое время машинопись (около 100 страниц) со своими стихами. Её в 1987 году набрала для поэта Валентина Рыжёва, которая прежде жила в Мисайлове и знала поэта. Потом к машинописи Зубов прибавил небольшое количество рукописных текстов. Остальное я долго добирал сам, просматривая подшивки «Ленинца». Готовя тексты для Валентины Рыжёвой, поэт окончательно определился с композицией будущего сборника: «Мне трудно быть оригинальным. Стихи у меня о природе и разделы: зима, весна, лето, осень. Традиционные времена года»
 (Из письма Е.Зубова – Т.Мельниковой.
<Май 1987>).

Поэтому серьезных споров о построении книги у нас с ним не было. Только начинать я предложил не с зимы, а с весны и заканчивать не осенью, а весною. Перед читателем должен был разворачиваться не календарный год, а картина извечного круговорота жизни: от пробуждения – к цветению и росту, от роста – к увяданию и смерти, и от смерти – к зарождению новой жизни.
Составление и литературное редактирование задуманной поэмы-цикла продолжалось довольно долго. Подготовив очередную порцию материала, я отправлялся в Мисайлово, где мы обсуждали с Зубовым, как поступить в том или ином случае. В сторону отбрасывались все художественно слабые и технически сырые тексты. Чтобы не было дублирования, из стихотворений на одну и ту же тему, со сходными образами и мотивами выбиралось только одно. В отобранном безжалостно вычеркивались неудачные и избыточные четверостишия, понижавшие общую изобразительно-выразительную силу стихотворения.
Иногда в течение целого дня я ходил и повторял портящие общую картину строчки. Просил автора и сам предлагал новые варианты строф, которые после тщательного рассмотрения занимали место неудачных. Например, было:
Великий фокусник – Природа,
Взмахнув рукою-невидимкой,
Накроет землю на полгода
Просторной снежною накидкой.
(Вступление)
В итоге стало:
Великий фокусник – Природа!
Не удовольствуется малым,
Накроет землю на полгода
Широким снежным покрывалом.
(Вступление)
Было:
Зеркальный сгусток утренней росинки,
Держащийся на кончике листа…
(Росинка)
Стало:
Зеркальный шарик утренней росинки,
Колеблемый на кончике листа…
(Росинка)
Было:
Только бабочки кружат попарно,
Только воздух по-летнему сух,
И плывёт невесомо и плавно
С семенами репейника пух.
(«В сонном воздухе нить паутины…»)
Стало:
Только бабочки кружат над домом.
Только воздух по-летнему сух.
Да как летом плывёт невесомо
Над цветами и травами пух.
(«В сонном воздухе нить паутины…»)
Именно к этому периоду относятся слова Евгения Зубова из письма Татьяны Мельниковой: “Несколько раз приезжал А.Зименков. Он как дятел выстукивает каждое слово в моих стихах, находя червоточину там, где мне казалось всё гладко. Меня это злит, но замечания справедливы”.
После того, как редактирование текстов было в основном завершено, я начал составлять бесконечные пасьянсы из стихотворений,относящихся к тому или иному месяцу. Искал наилучшую композицию для всех двенадцати. Добивался того, чтобы внутри каждого
месяца не повторялись мотивы, образы, темы. Чтобы каждый месяц имел свое настроение, свою логику развития, ударные начало и концовку.
Дело замедляли собственная работа, домашние дела, расстояния, отделявшие Видное от Мисайлова, трудный поиск устраивающих нас с автором решений.
Когда черновая редакция «Времён года» была готова, Татьяна Аннина, ставшая главным редактором «Ленинца», охотно откликнулась на предложение опубликовать поэму-цикл в газете: «Пусть хотя бы газетный вариант долгожданной книги увидит свет». И в 1993 – 1994 годах «Времена года», раздел за разделом, появлялись на страницах нашей районки.
Теперь надо было найти спонсоров и издателя. К поиску подключился видновчанин, корреспондент областной газеты «Ленинское знамя», А.В.Плотников, давно знакомый с Зубовым и его творчеством. Мы не раз приезжали в Мисайлово, где обсуждали с Евгением и Зоей Петровной всевозможные способы достижения желанной цели.
А пока книга ждала своего часа, Алексей Плотников обнародовал стихи «мисайловского Есенина» в областной газете «Ленинское знамя».
Я передал подборки зубовских стихов издателям альманаха «На солнечной стороне» Алле Васильевне и Алле Александровне Зусман, сотруднику журнала «Очаг» Татьяне Маршковой (этому содействовала Мельникова). Удивительно, но никого не пришлось просить и убеждать – главными аргументами были стихи автора и его судьба.
Шкулёвцы искренне радовались каждому новому успеху автора «Времён года». Поэт Вениамин Шорохов хорошо помнит, как отвозил Евгению Зубову авторские экземпляры альманаха «На солнечной стороне»: «Это была приятная миссия. Я, мой внук Дима, Михаил Жидков и поэт Иосиф Рухович сели в машину и покатили в деревню Мисайлово…
Женя, как всегда, лежал в своей комнатке, а мы, пододвинув стол к дверному проёму, сидели рядом, угощались нехитрым угощением, приготовленным его сестрой. Зоя всё сетовала, что мы приехали так неожиданно и она не успела приготовить нам подобающее (по её мнению) угощение. Хотя, с нашей точки зрения, угощение было отличным.
Но самой главной пищей в небольшом застолье была пища духовная.
Мы читали стихи, как и в Москве, пели песни. Дима, который тогда учился в музыкальной школе города Видное, сыграл на скрипке. Женя был в восторге от его игры и посоветовал ему после окончания школы поступать в музыкальный институт, что Дима впоследствии и сделал.
Сам хозяин тоже читал стихи – свои и стихи знаменитых поэтов».
В 1995 году подготовленную рукопись «Времён года» я решился показать своему коллеге по Институту мировой литературы – талантливому исследователю творчества Михаила Шолохова и Андрея Платонова, литературоведу и критику Владимиру Васильевичу Васильеву. В своём отзыве он написал, что «лучшие стихи Зубова без особых натяжек можно отнести к явлениям большой литературы». В подтверждение своих слов Владимир Васильев вскоре опубликовал подборку зубовских стихов в известном литературном журнале
«Москва». В высшей степени положительной оказалась рецензия и другого специалиста – глубокого знатока поэзии Сергея Есенина, доцента МГУ Александра Николаевича Захарова. Цикл Зубова «Времена года», полагал он, имеет «все основания претендовать на своё особое место в многоцветной русской поэзии». Неожиданно высокие оценки и знаковая публикация в «Москве» добавили уверенности и автору, и всем нам.
Алексей Плотников пошел в администрацию Ленинского района. Идея издания
сборника Евгения Зубова нашла поддержку у заместителя главы Валентина Михайловича Витринского. Директор видновского полиграфического предприятия «Инициал»
Валерий Моисеевич Петров взялся выпустить сборник. Я сделал рабочий макет «Времён года». На обложку была вынесена фото-работа видновчанина Георгия Абраменко, а
на шмуцтитулы помещены пейзажи фото-корреспондента областной газеты «Подмосковные известия» Владимира Мартынюка. Автором фотопортрета Евгения Зубова, открывающе-
го сборник, был фотокор «Ленинца» Борис Мещеряков.
В моём предисловии к первому изданию, которое написано в памятные всем 1990-е годы, говорилось: «Время жить не выбирают.
Нынешнее (политизированное, полное житейских неурядиц и душевной смуты) для восприятия искусства чистого и высокого не отнесёшь к удачным. С экранов телевизоров, с книжных лотков (несть им числа) людям настойчиво внушают: реальной ценностью в мире обладают только материальные блага и деньги. В окружении барби, сникерсов и
майклов джексонов мы незаметно утрачиваем любовь к отечественной культуре, становимся манкуртами, Иванами, не помнящими родства, чужими на своей земле.
Евгений Зубов помогает нам оставаться людьми, россиянами. Он пишет об очаровании простых чувств, составляющих основу жизни всякого нормального человека, об охранительной силе унаследованного от отцов мировосприятия, где добро и правда не мудрёны и уклончивы, а осязаемы и благодатны, как дыхание, как биение сердца, как тепло дружеской руки.
Он дарит нам русское небо над головой, родной до боли, нескончаемый, пролегающий меж полей и лесов большак,подёрнутый зелёной ряской пруд, ночную, озвученную кузнечиками тишину
<…>.
Широкое признание и заинтересованный критический разбор стихов Зубова впереди, а пока очень хочется, чтобы человек с живой душой не отверг их с порога, не отверг – прочитал. И задумался о чем-то дорогом, сокровенном, своём.
За окошком ослепительно сияет солнце – и верится во всё светлое и хорошее».
Весной 1996 года полиграфическое предприятие «Инициал» подготовило вёрстку сборника, и я отвёз её автору. Глядя на страницы своей будущей книги, Евгений Зубов испытывал сложные чувства. И радости – оттого, что это, наконец, произошло, и горечи – оттого, что это произошло не на взлете жизни, когда всё впереди и ты полон смелых надежд и планов, а в пору подведения итогов, когда от заглядывающих в окошко дней ты уже ничего особенного не ждёшь.
Самого сборника поэту было увидеть не суждено. Книга стихов «Мисайлово – времена года» (Видное: Инициал, 1996) вышла через несколько месяцев после его смерти.

***
– День 30 июня 1996 года, – вспоминала Зоя Петровна, сестра поэта – с утра ничего не предвещал. Помню, накануне из литературного объединения приехал поэт Юра Рыбин. Он хотел узнать, смогут ли шкулевцы провести у Жени свою традиционную встречу. Брат в это время себя плохо чувствовал. У него болело горло. Но перенести встречу с районными поэтами на другой день он не захотел.
Шкулевцы появились у нас в субботу, примерно часу в 11-м. Как всегда, читали стихи, спорили о литературе. В промежутке произносили тосты, пили чай. Пели под гитару. Расстались часов в пять... Когда все ушли, я подошла к Жене. Он был в хорошем настроении. Стал размышлять об издании своей книги. Поужинали, и я легла отдохнуть. А когда вскочила, чтобы напоить его чаем, он уже умер...»
Проститься с поэтом собрались родные, друзья, односельчане, среди них председатель колхоза им. М.Горького, Почетный гражданин Московской области В.Я.Мамров, много других людей. Лейтмотивом выступавших стала мысль: вся жизнь Зубова умещается в одном слове – подвиг.
По свидетельству З.П.Зубовой, за три дня до смерти Евгений Зубов рассуждал в слух о суровой логике забвения, о том, что вечной памяти не бывает. Однако земляки не забыли Есенина Видновского края.

Накануне 60-летия со дня рождения Евгения Зубова Литературное объединение им. Ф.Шкулева предложило установить мемориальную доску на доме в Мисайлове, где прошла вся жизнь поэта. Эту идею поддержало районное Управление по делам молодежи, культуре и спорту, а также администрация Молоковского сельского округа. Труд по созданию мемориальной доски взял на себя резчик по камню В.Л.Михальков. Активно участвовала в организации торжественной церемонии открытия мемориальной доски Центральная районная библиотечная система (ныне – МУК «Межпоселенческая библиотека»).
В настоящее время имя Евгения Зубова носит одна из улиц Мисайлова, администрация Ленинского района и Московская областная организация Союза писателей России учреждили литературную премию им. Е.Зубова. В школах района теперь регулярно проводятся «Зубовские уроки», на которых учащихся знакомят с жизнью и творчеством поэта.
Директор «Межпоселенческой библиотеки» Т.В.Лукашёва стала инициатором «Зубовских чтений» - общерайонного конкурса на лучшее исполнение школьниками произведений Евгения Зубова и других писателей нашего края.
Три издания выдержала книга поэта «Мисайлово – времена года».
Благодаря этому он живет не только в памяти родных, близких и односельчан, но и в сердцах своих уже многочисленных читателей. Живет своими неповторимыми образами, своими навсегда запоминающимися строчками. И, думается, недалек тот день, когда в школах Ленинского района на уроках литературы их будут изучать наряду с классическими
произведениями великих русских поэтов.