Новая подборка в журнале Топос. Декабрь 2021

Жизнь пройдена. Остались лишь детали…

***

Люблю дожди. Вольготно в лужах ботам.
И можно не скрывать невольных слёз.
Люблю туман. Не знать, не видеть, что там,
где горизонт, как занавес, белёс.

Жизнь пройдена. Остались лишь детали,
нюансы и последние штрихи.
Как хорошо сегодня в День Натальи
бродить по лужам, сочинять стихи.

Идти и представлять, что это Лондон…
что я опять невеста и жена…
Пуст силуэт, зато как тонок контур.
Пусть жизнь сложна, зато как ночь нежна.

***

Ну прощай, мой несбывшийся год.
Новый день, наставай, ворожи.
Пусть укроют меня от невзгод
огоньков городских миражи.

Обернётся прохожий на взгляд,
или снег обернётся дождём –
всё вернётся на круги своя,
только зиму и смерть переждём.

И зонты, как большие цветы,
раскрываются в волнах толпы,
и плывут они, словно плоты
в океане мирской суеты...

А вдали, за земною чертой,
на границе у света и тьмы,
где-то город стоит золотой,
там живёт наше светлое «мы».

***

Чай заварила, цветы полила.
А говорила, что жизнь не мила.

Сладок мне звук погремушек её,
что заглушает небытиё.

Пусть освещает мне мрак впереди
ёлка рождественская в груди.

И поджидает с букетом из роз
мой небожитель, мой бог, дед Мороз.

Вы по волнам не плывите, венки.
Ёлочка-жизнь, не гаси огоньки.

Дай мне поверить в тебя без затей,
главная сказка для взрослых детей.

***

Декабрь, манивший светлым раем,
сменился трезвым январём,
когда игрушки убираем,
когда себе уже не врём.

Когда с порханья и паренья
на пеший переходим ход,
когда отчётливое зренье
нам возвращает новый год.

Суровые настали будни.
Отпел наш праздник, отплясал.
Прощайте, оливье и студни,
вернитесь, ёлочки, в леса.

Нам юность голову морочит.
Уж поезд хрипнет от гудков,
а уходить она не хочет,
в рубцах от наших коготков.

Ещё огни не догорели,
ещё любовь глядит из глаз...
Останься, ёлка, до апреля,
и запоздало радуй нас.

***

Улыбнуться никому,
полюбить ничто…
Я гляжу в ночную тьму,
в неба решето.

Танец смерти, жизнь в дыре,
мёртвый глаз планет.
В этой дьявольской игре
выигрыша нет.

Улететь бы на Памир,
спрятаться под клён...
Слишком этот ушлый мир
неодушевлён.

Сколько расшибаем лбов,
горе по пятам...
Всё равно жива любовь,
но не здесь, а Там. 

***

Что держит меня на свете,
на жизни, что без тебя,
когда всё сдувает ветер,
в бессмысленный ком сметя?

Но движется всё живое,
срастаются все клочки,
и где-то нас снова двое,
и с неба — твои зрачки...

Не высечена из камня,
жизнь движется и течёт,
и видится сквозь века мне
наивный её расчёт.

Нас ветер несёт друг к другу,
ты смотришь сквозь облака.
Ну дай же скорее руку,
кивни мне издалека.

Пространство своё сужаю
до сердца, где ты и я.
Пусть буду для всех чужая,
зато для себя твоя.

Брожу по пустой квартире...
Но знаешь — такая жесть! –
пусть нет тебя в этом мире,
а я могу, чтобы – есть.


Из цикла «Сонная сказка»

***

Плывёт туман под облаками
и в сказку сонную ведёт…
Там дворник с тонкими руками
печально улицу метёт.
 
Его изысканные пальцы
несут лопату и ведро,
а им пошли бы больше пяльцы,
смычок, гусиное перо.
 
О дворник не от сей планеты,
с дворянской косточкой внутри,
однажды мне пришёл во сне ты,
как Принц из Сент-Экзюпери.
 
Метла твоя волшебной кистью
всё украшала на пути…
На сердце так похожий листик
ты разгляди и не смети.
 
Так сны над мыслями довлели,
что на обложке я вчера
«Хочу быть дворником. М. Веллер» —
«хочу быть с дворником» — прочла.

***

Приди в мой сон как будто в гости
и будь как дома в этом сне.
И кепочку повесь на гвоздик,
и мостик перекинь ко мне.

Тебя всё это не обяжет,
всё понарошку и вчерне.
Ведь сон-то мой, как он ни ляжет,
и вся ответственность на мне.

И утро уж не за горами,
ну а пока я научу
тебя гулять между мирами,
скользя по лунному лучу.

И будут блюда до отвала,
вино и свечи досветла...
Придёшь из сна как ни бывало.
И я проснусь как не была.

И лишь потом однажды в ворде
про нас поведает всем сеть,
какие вишенки на торте
и что под шубой прячет сельдь.

***

Приснись хоть краем глаза, сделай милость.
Подай мне знак, как подают пальто.
Пусть то, что с нами в жизни не случилось,
иль просто на минутку отлучилось,
во сне одарит с щедростью зато.

Как сладко спится, как на сеновале…
Там жизнь свою, как хочется, крою.
Попробуйте, покуда не прервали,
любить – как будто вас не предавали,
жить так, как будто вы уже в раю.

В обнимку с ним, с волною Леты, с небом,
куда всегда безудержно несло,
где так хотелось оказаться мне бы,
там, где никто ещё на свете не был,
и лишь во сне однажды повезло.


Старик и старуха

Была старуха вымотана бытом.
У моря уж не ждав других погод,
сидела над надтреснутым корытом –
последней каплей в череде невзгод.

Корыто – что, оно всего лишь повод…
Старуха вспоминала старика,
когда он был с ней нежен, пылок, молод,
как ласкова была его рука…

Тех прежних лет бы ей не заменили
и тысячи новёхоньких корыт.
Ушла любовь и счастье вместе с ними…
В подушку она плакала навзрыд.

И так хотелось старику сказать ей:
ты попроси у рыбки всё вернуть,
все наши поцелуи и объятья…
Но постеснялась даже намекнуть.

И старику был дан наказ нечёткий –
владычицей хочу мол в мире быть…
Ах, он не видел в ней уж той девчонки,
ещё не разучившейся любить.

Ведь вот собака где была зарыта!
Неужто трудно женщину понять?
А он поверил: хижину! Корыто!
А надо было попросту обнять…

***

Идея Бога слишком человечна –
наверняка придумана людьми.
Но как нас всех она прельщает вечно
своей мечтой и магией любви.

Блажен, кто безоглядно в это верит,
что рождены для крыльев – не копыт.
Как пена разбивается о берег,
все лодки разбиваются о быт.

Бог создал нас по по образу-подобью,
но в стиле реализма или сюр?
Кому –  здоровье, а кому — загробье,
кто — от сохи, а кто-то — от кутюр.

То тем, то этим иногда бываю.
Как трудно с Богом думать в унисон...
Я реалистка и не забываю,
что жизнь на самом деле только сон.

***

– Но не верьте, сказал мне пришедший во сне, –
что навеки нас в землю зарыли, –
мы лишь куколки, что оживут по весне,
мы лишь кокон для будущих крыльев.

Пусть наш временный кров твердокаменн, дубов,
но в нём зреют другие столетья.
Нет, не жизнь и не смерть, из скорлупок гробов
вылупляется новое, третье.

Легким облачком, бабочкой, тенью: душа,
незнакома ни с грязью, ни с потом.
Мы следим, замерев и почти не дыша
за её легкокрылым полётом.

Ты стал частью природы и частью меня,
и вселенной, и Богом отчасти.
Это то, без чего не прожить мне и дня,
из чего вылупляется счастье.

То, что нам не увидеть и не осязать,
жизнь иную из вечности лепит.
То что ты не успел мне тогда досказать –
дорасскажет мне шелест и лепет.

Этим внутренним зрением, чувством шестым
я всё больше тебя постигаю –
после жизни, когда та рассеется в дым –
жизнь другая, другая, другая…

***

«Никто» помножить на «ни с кем»
и вычесть жизнь, добавив тайны –
мой новый адрес на песке,
витальный или виртуальный.

Там разговаривают сны
и память делится бесценным,
там письма с индексом весны
и фотографии по стенам.

Не на костях, не на крови,
мой домик карточный невинный...
Он склеен из моей любви,
и в нём твоей есть половина.

Мой домик из папье-маше
на самом деле очень прочный.
Шалаш мой с милым на душе,
воздушный замок мой песочный…

***

Сон – это маленькая дверца
в твою космическую ночь...
Там те, по ком тоскует сердце,
и без кого тебе невмочь.

Лишь там в ночи твоей кромешной
душа с звездою говорит.
Там тяжесть превратится в нежность,
а приземлённость воспарит.

Люби, пока ещё не поздно,
летай во сне и в небесах.
И будут жить цветы и звёзды
в твоих распахнутых глазах.

***

Засыпаю, чтоб встретиться снова...
Сна целебное мумиё…
Открываю глаза. Пол-восьмого.
Как неласково утро моё.

Его серые буркалы хмуро
вылезают из-под небес.
День без глянца, гламура, амура
и с извечной приставкою без.

Жизнь беднеет, тускнеет и гаснет…
С каждым днём я всё позже встаю.
Бог, увы, ничего не подаст мне.
Но ему я себя подаю.

Засыпаю, чтоб встретиться снова…
Может быть, в эту ночь повезёт
и какое-то лучшее слово
в небеса навсегда вознесёт.

***

Просыпаясь, угадать пытаюсь:
что там за окном? Какое небо? –
постепенно обрывая завязь
с тем, что в снах нащупывала слепо...

Я как та царица Прозерпина,
что в подземном царстве колдовала,
жизнь свою прошедшую лепила,
а потом наутро забывала.

Чудеса случаются на свете.
Ты случился некогда со мною...
Хорошо, что ты не видишь, светел,
мировую эту паранойю.

***

Я проснулась в слезах от забытого сна.
Ты не помнишь, о чём мы с тобой говорили?
Как парили, где вечная веет весна,
как друг другу себя без остатка дарили...

Бог включает мне звёзды, чтоб сны озарять,
ветерком обдувает сердечные раны.
Ах, как жаль, что нельзя эти сны повторять,
увидать ещё раз с неземного экрана.

Только брезжится что-то, как шёл и как ждал...
Только зыбкое что-то в сознанье витает.
Твоим шёпотом мне отвечает каштан
в двух шагах от окна, за которым светает.

Я пытаюсь тебя на стекле отдышать...
Лишь одним невесомым строки мановеньем
я уже научилась тебя воскрешать
и играть с остановленным чудным мгновеньем.

Я тебе благодарна за светлые сны,
что ты шлёшь, в поднебесную щёлочку глядя,
одиночеством дальним своим неземным
здесь земное моё одиночество гладя.

***

Сны говорят на другом языке,
всем переводам не верьте,
что-то такое, о чём мы в тоске
силимся вспомнить до смерти.

Там наше тело как птица парит,
дышим привольным и высшим...
Каждую ночь с нами Бог говорит,
только его мы не слышим.

Жизнь наяву – это временный сбой.
Сны — это бред без обмана.
Счастье, которое вечно с тобой,
только под слоем тумана.

Дар никому и любовь в никуда,
музыка, лёгкое пламя...
Щёлочка в мир, где бессильны года,
где все любимые с нами.

***

Так грубо был разрушен сон
мусоровоза громыханьем,
что его внутренний музон
предстал со всеми потрохами.

Порхало что-то в глубине,
кузнечик скрипочкой пиликал,
и кто-то шёл навстречу мне,
сияло небо чьим-то ликом.

Лежали внутренности сна,
ещё дымясь и воздымаясь,
была себе я не ясна,
не знала, кто теперь сама есть.

Был сон на части расчленён,
не завершивши разговора,
непонят и неутолён,
родившись из такого сора,

что вам не снилось никому…
«О не понять вам, гномы, гномы»,
как мозговую вскрыв тюрьму,
на свет рождаются фантомы.

Мой сон, в коробочку вернись,
в копилку, в лампу Аладдина,
молю, сначала мне приснись,
не тронут мусорной скотиной,

картиной, что не лапал взор,
невидимой, неподцензурной,
в которой счастье и позор
слились с кладбищенскою урной.

Он был мой личный, нутряной,
освобождая дух мой пленный,
моей непознанной страной,
необитаемой вселенной.

Явясь из заповедной зги,
мой сон, зарёванный и рваный,
ножом консервным вскрыв мозги,
что как пружины из дивана

торчат, бесстыдно обнажив
всю сокровенную начинку,
теперь лежит, не мёртв, не жив,
под небом комнатным с овчинку.

***

Сделав вид, что такая как все,
и лицо себе сделав попроще,
буду жить, словно я не во сне
и не ведаю собственной мощи.

Вы, со мною в пути говоря,
от нормальной и не отличите,
только думать так будете зря,
не от мира сего я, учтите.

Мы не мазаны миром одним,
я не этого ягода поля.
Босх как будто бы Иероним
моей жизнью натешился  вволю.

Но невинный я сделаю вид,
что под сенью живу Ариэля,
что схожу не с ума, не с орбит,
а с полотен схожу Рафаэля.


Из цикла «Половинки»

***

Черты проступали зыбко
любимого в мертвеце.
Мучительная улыбка
чуть теплилась на лице.

Держала твои я пальцы,
вливала в них свою кровь.
Разжать их нам – как распасться
на две половинки вновь.

А тот, что глядел с экрана
небесного на двоих,
– зачем же, зачем так рано?!! –
был невозмутимо тих.

Он осуществлял бездумно
единый для всех закон.
Костяшку добавил в сумму,
полакомился Дракон.

Любимый, я не прощаюсь.
Всё ближе я, посмотри,
по шагу перемещаюсь,
по строчке с тобой внутри.

Твоим укрываюсь пледом,
словами в ночном бреду...
Таким же последним летом
я следом к тебе приду.

***

О любви океан ледовитый,
где ты прячешь, в глубинах каких,
моего дорогого Давида,
нас, счастливых, горячих, нагих.

Я слова очищаю от пыли,
от следов липких губ и глаз,
те слова, что мы позабыли,
но которые помнят нас.

Свет идёт от них лучезарный,
что чуть теплится, но не жжёт.
И живу я перчаткой непарной,
бог зачем-то её бережёт.

На ограде висит такая –
как живая чья-то рука.
Каждый раз я, тут пробегая,
замечаю издалека.

Не найдётся её хозяин…
Просто выбрось, на землю брось.
Потому что нельзя, нельзя им,
как перчаткам, нельзя поврозь…

***

Мы все повязаны друг с другом,               
ничто на свете не случайно.
По жизни ходим как по кругу,
в толпе касаемся плечами.

Чужую жизнь от нашей кровной
не отделить, как бриз от ветра.
Как будто единоутробны
все наши потайные недра.

Привязан к лону солнца зайчик,
а к электромагниту — герцы.
Ты где-то там порезал пальчик,
а у меня кольнуло сердце.

Нет никого по одиночке,
все в пласт спрессованы единый,
с рассветом венчанная ночка,
гимн утру с песней лебединой.

О как мы мучаемся люто,
и это нас сближает кровней.
Мы лишь гарнир к большому блюду,
что в вышней жарится жаровне.

***

Мы вечно от самих себя в бегах,
разбросанные по свету кровинки,
и бродят заплутавшие в веках
несчастные людские половинки.

Напрасно нам нашёптывают сны
и ангелы кидают с неба звёзды,
но нам подсказки эти неясны,
и хэппи энд приходит слишком поздно.

Ты в новой жизни вовремя родись,
смотри, копуша, чтоб без опозданий,
раз без тебя промчалась эта жизнь,
без наших не случившихся свиданий.

***

Стираются грани меж миром и мною,
ношу в себе низкое и неземное,
и приступы боли чужой.
Такое безумное к миру доверье,
что вся его боль у меня в межреберье,
и неотделима межой.

А может быть, все мы лишь снимся друг другу,
и ходит тот сон словно песня по кругу,
держа наши души в тепле.
Но вздрогнет будильник в ином измеренье –
и я испарюсь в невесомом паренье,
проснувшись на этой земле.

А что если люди – слепцы и сновидцы –
не могут во снах своих остановиться,
играя в чудную игру...
Их грёзы влияют на нашу реальность,
на страсть её, странность, а может, астральность,
но всё исчезает к утру.

Пожмёте плечами вы: бред, не скажите,
вы сами ночами себе ворожите,
врываясь то в рай, то в аид,
пытаясь протиснуться между мирами,
нарушив неприкосновенные грани,
но цербер на страже стоит.

А впрочем, за зелье по древним рецептам,
за время, вернувшееся с процентом,
за замки любви из песка,
за то, что летает кто, в небе кайфует –
за это уже не казнят, не штрафуют,
лишь пальцем крутнут у виска.