В Уссурийской тайге

В августе нашу роту командировали на строительные работы в Уссурийскую тайгу, точнее строительные работы выполняли служивые из стройбата, а мы, пехота, были определены на вспомогательные работы: копали траншеи для коммуникаций. Для каждого из нас была установлена норма: надо было прокопать траншею длиной в 5 метров, глубиной 80 см и шириной 40 см. На равнине это было бы плевое дело, но мы были в тайге и копали на сопках, где часто вместо земли лежал какой-то «кремнистый» грунт, который надо было, по-хорошему, взрывать, а не копать лопатой.
Армейская жизнь не переставала меня удивлять, иногда казалось, что ты находишься в иллюзионе. Наша некомплектная рота в составе 30 человек прибыла на стройку, имея только три штыковые лопаты и одну кирку. Снабжение было аховое, все снаряжение надо было добывать самим, иначе пришлось бы справляться сподручными средствами. Тем не менее, через какую-то неделю рота была обеспечена лопатами, ломами, кирками, ножовками и т.д. Старшины рот и некоторые из рядового состава, проявляли армейскую смекалку: все что плохо лежало, все быстро «приватизировалось»…
Работа была тяжелой и утомительной, но больше всего нас донимали комары, которые могли прокусить гимнастерку. Жили мы в походных палатках, палатки были четырехместные, а мы спали по 10 человек в палатке. В первую ночь я долго не мог заснуть: теснота, духота, вонь от портянок, комары… Я выполз из палатки, нашел какой-то деревянный ящик под голову и в бушлатике лег на голую землю. Часовой, делавший обход территории лагеря, заметив меня, только похмыкал и пошел дальше… Через неделю пребывания в лагере после отбоя все валились как «убитые» и проваливались в тяжелый сон до самого подъема. Утром можно было провести рукой по холсту палатки и она покрывалась красным следом, потому что, напившиеся за ночь нашей кровью комары, не собирались покидать нашу обитель. Но мы уже не обращали внимание на них, мы уже привыкли к ним. Правда, на участках они могли нас донимать своим количеством. Тогда нас спасало курево.
Несколько слов о перекурах. В то время я ещё не курил, но зато снабжал всю роту куревом, т.к. моя старшая сестра присылала каждый месяц по 30 рублей, что превышало даже оклад старшины в роте. Понятно, что шило в мешке не утаишь, тем более в армии, где все и вся на виду. Ясно, что мой вклад в общую копилку был добровольно-принудительным, за который никаких выгод я не получал, потому что ещё был салагой.
Во второй половине сентября пошел гнус, который забивал глаза, уши, нос, не давая найти хоть какое-нибудь спасение от него. Кратковременное спасение давал перекур. Однажды дежурный офицер объявил перекур, добавив при этом, что кто не курит должен продолжать работать. Меня это сильно разозлило, потому что мои однополчане, мало того что отдыхали, да еще курили мой табак!!! Тогда я, из вредности, тоже стал курить; причем мой курительный опыт начался с махорки из «Моршанска». Эта махорка грубого помола продавалась в маленькой пачке, грамм по 50-80, упаковка была из серо-коричневой плотной бумаги, в которую, как писали раньше Ильф и Петров, заворачивали «моссельпромовскую» селедку. Махорка была крепкой, но привкус был сладковатый. Мне до сих пор кажется, что эта махорка, завернутая в газетную бумагу в виде «козьей ножки», может спокойно дать фору гаванским сигарам.
Я не стал злостным курильщиком, тем не менее, продолжал курить ещё в течение 28 последующих лет. И только несчастный случай, приведший меня к полугодовому лечению от энцефалопатии и недельному пребыванию в реанимации, освободил меня от этой пагубной привычки закидывать в рот тютюну…