Баллада о выборе...

Ушли в былины прошлого все вроде:               
Семья Глинштейнов, Васерман, Цвайблойм.               
Фамилии большие, и в народе
Они не выделялись ремеслом.
Работали как все, рожали деток,
Ходили в синагогу не тайком.
И верили, как сказывал им предок:
«Бог защитит и их, и отчий дом.»
Все жили вместе, радовались, грызлись
не за религию, а так, по мелочам.
И защищали рубежи как гризли,
Хоть не в почёте слыли тут и там.               
               
И вот война, как белая горячка,
Пришла, нежданно, словно ураган.
Другая власть, холёная, в перчатках,
Себя провеличала «хэр*» иль «пан*».

(* господин )               
               
С педанстностью, улыбкой Люцифера,
Каты* взирали на своих рабов.

(* палачи, мучители, изуверы)

Порядок устанавливал аферу,
Людскую волю в душах поборов.

Куда бежать? Они остались дома.
Семья Глинштейнов — раскажу о ней.
Дед Йося — военврач, был в эскадроне,
Затем лечил колхозных лошадей.
Там повстречался с девушкой Лиорой,
Создали они дружную семью.
Она была во всём ему опорой
И другом, как глашали, соловью.
Они родили сына и три дочки,
И выростили, горю вопреки.               
Болезни, голод добивали многих,               
Но Бог им помогал душой в пути.
Сынок подрос, стал сильным и красивым,
Быка мог за рога на земль свалить.
Женился Моня на доярке, Риве,
Два близнеца чрез год уже цвели.
Отдал дед Йося в жёны и трёх дочек:
Фаину за Иссака кузнеца,
Елену за Менаше, клерка с Сочи,
А Соню за банкира Йошуа.
Всё шло как надо, старость, внуки, счастье...
Как вдруг война, удаче вопреки.               
Машина зверства измывалась всласть, и               
Текли с кровавых «акций» ручейки.

Три дня прошли в учёте, переписке:
Кто ты, откуда, кем был до войны...
В комендатуре собирали списки
Евреев, коммунистов и иных.            
Затем пошли облавы и расстрелы
всех активистов, казни на показ.
И вот «Распоряжение «Акеллы»»:
Собраться всем жидам... Есть день и час.
Куда, зачем, что взять с собой в дорогу?
Вопросы без ответа пали ниц.
«Кто не придёт, расстрел», — сказал с порога
Один с команды, полицай - юнец.
Народ толпился возле синагоги,
Раввин не знал, что им сказать в ответ:
«Молитесь люди милостиво Богу,
Бог защитит и даст нам свой совет...»               

Рассвет туманом поглотил весь город,               
На площадь потянулись ходоки.               
Дед Йося нёс в рулоне свиток торы,
Ведя семью туда, куда вели.
Играла музыка и солнце припекало,
Грузили люд, как скот в грузовики.
Фашисты улыбались: «Шнеля, падло!»
Записывая всех в свои листки.
В одну машину на пол сели семьи,
Сцепились зА руки в тревоге чумовой.
С закрытым тентом жались без полемик,
Трясло немного, ехали вдоль пойм.
Вёрст десять с шумом в сумрачных молитвах
Прошли в слепую, не сомкнувши век.               
Стоп, остановка! Ослепило битву,            
Когда открыл им кузов «человек».               
Карьер, болото, вышки, огражденье,
Здесь раньше зона царская была.               
«Пожалуйте на выход, здесь разденьтесь», —
кричали озверевшие чела.
Гестаповцы всё делали с улыбкой,
Включая фотошопы для себя.
По русски говорили без ошибки.
Сквозь жуткий марш глушилась чуть стрельба.
К толпе вплотную подошёл лощёный,
С моноклем, белокурый офицер:
«Всех глав семейств гоните к тому клёну,
А остальных к оврагу, на расстрел!»
Холуйчики безропотно приказы
Спешили вмиг исполнить на почин.
Всех стариков прикладами, пинками
погнали на возвышенность руин.               

«Вы будете смотреть на это диво,
Весь ваш народ исчезнет навсегда», —
смеясь сказал им офицер  лениво, —
начнём пожалуй, фойя*!, господа...               

(* фойя — огонь)

«Убей сначала нас», — просили старцы.
Но зверь в шинели был неумолим:
«Я выбрал вас из всех жидов авансем.
Придёт ваш час, но раньше скинут их!»
Косил не прерываясь люд в траншею,
как стук, очередями пулемёт.
Собаки рвались, вытянувши шеи,
Чеканил марш про Лизу* (Хай маль тот!).               

(* Немецкий военный марш - "Lisa, Lisa")

По партиям вели всех на расправу,
Кто выжил, добивали, ров гудел.
Летели мёртвые, ссыпался сверху гравий.
Росла гора, итог кровавых дел.
Машины возвращались, исчезая,
Подбрасывая в твердь очередных.
А Йося представлял ворота рая
И столбенел, глотая свой кадык...
«Дас зинд ди лэтцтэ»*, — гаркнул подчинённый.

(* это последние)

«Окей, я этих сам», — сказал злодей.               
Стояла у обрыва горстка томно,
Мужи мечтали умереть скорей.
«Как Вас зовут?» — спросил тихонько Йося.
«Для всех Георг Буле», ответил тот, -
Но лишь тебе скажу, я Нежен Костя.
Свой вальтер вскинув стрельнул Йоси в лоб...
             
Сверчки в ночи, луна блестит и звёзды,
И сыро, вонь, крысиная возня.
Дед Йося ожил вдруг, земля в извёстке,
Зароют видно завтра среди дня.
Неужто промахнулся этот «Костя»?
Да нет, коробку прочесал слегка,
Застыла кровь, по уху сбоку хлёстнул.
Пора бы выбираться из клубка.
Ползком  на верх, по трупам, и к болоту,
А там бегом с шестом, да в тёмный лес.
Подальше от фашистского расчёта
Он шёл и шёл судьбе на перерез.               

Попал к своим, сражался в партизанах,
Войну закончил в чине лейтенант.
Бил фрицев за жену, детей и раны,
За смелость удостоен был наград.               
Домой пришёл, а дома-то и нету,
От синагоги камни у плетня.
Под семьдесят, не побежишь по свету,
Чужим его судьбу ведь не понять.               
Прошли года, унылого застолья
И встречи с ветеранами войны.
Дед Йося проповедовал здоровье,
Купался в проруби, объездил полстраны...
Однажды в газетёнке глянул в фото,
Героев и учёных, докторов.
Один из них похож был на кого-то,
Там были члены и политбюро.               
Он плохо спал в ту ночь, всё снились дети,
То утро, кровь и музыка, и смерть.
Как гнали их, как рыбу гонят в сети.
Хотели всех с лица земли стереть...
Георг Буле!!! Он аж вскочил средь ночи,               
Неужто он, и где..., среди своих.
Раскрыл газету, посветил, так точно,
Улыбка таже — кровожадный псих.

В редакцию потопал осторожно:
«Кто там на фото, подскажите мне?»               
Чиновник посмотрел: «Да, это можно».
Фамилии начёркав на листке.
Средь них, как гром, дед даже чуть опешил,
Знакомое ему с тех самых пор,
«Собкор из Правды, имя Костя Нежен,
Герой войны, — редактор вставил, — Во!               
Сей Константин Никифорович — гений,
Разведчик, если можно так назвать.
За рубежом и дома ходит тенью,
Чтобы добыть материал в печать.»

В тот день дед Йося в путь засобирался.
«Куда ты едешь, — скалился сосед, —
Неугомонный, старый хрыч ты, батя.»
— Мне надо в КГБ, у нас здесь нет.
В Москве не мешкая пошёл он на Лубянку.
«Вам дедушка к кому?» — спросил чекист.
— Мне к главному. Медалей звон на планке
Внушал, что с этим надо по-людски.
Дежурный позвонил: «Вы подождите,
К Вам спустятся буквально через миг».
Тянулось время, дед считая плиты,
Уснул на стуле, сон его настиг.               

Огромное доверчивое небо
Кружилось и искрило тут и там.
И звёзды, и луна, и без прищепок
Свисали из волшебного руна.
Стояли в ряд жена и дети, внуки,
Друзья и незнакомые совсем.
Тянулись руки, тысячи, без звука...
— Очнитесь, вот Вам пропуск. Прямо, в семь.
Пошатываясь он вошёл в светлицу:
«Я Йосип, по фамилии Глинштейн.
Я должен Вам поведать всё о фрице,
Он здесь в Москве, двуличный джентльмен.
Стенографист печатал показания,
А Йося говорил и говорил:
«Боюсь, умрёт злодей без покаяния,
А у меня ужо и нету сил.
Вот фото прилагаю из газеты,
Всю правду знаю только я один.
Поверьте, мне не надобны наветы,
Проверьте все терзания мои.               

Отпраздновали Йосе девяносто,
Весна, тепло, сосульки потекли.
А тут повестка. «Вам в столицу в гости, —
сказала медсестра, — на суд поди.»               
В огромном зале слушалось признанье
Шпиона. Все улики на лицо.
Он продавал для запада гос.тайны
И лихо завербовывал глупцов.
«Я сознаюсь, меня околдовали, —
чуть слышно прогундосил Константин, —
Но есть смягчение, ведь ордена, медали
За Родину, за кровь давали, блин.
В сведетелях все павшие на поле...»
— У прокурора есть вопрос о зле,
Свидетель есть, он стар и в коридоре.
Он знал тебя садист, Георг Буле!               

Дрожала челюсть нелюдя, глазища
Вылазили из собственных орбит.
Глинштейн ступал всем чувством пересыщен,
И был живой, как яд из пирамид:
«Ты вспомнил деда Йосю! Бог на свете
Не дал мне умереть от пули той.
Я здесь как кара божья, с того света.
Еврей живуч и смерть нам не впервой!
Отмщён я, вот стою без пистолета,
Твой приговор! За жизнь свою дрожишь?
Кто в шкуре зверя, тот имеет метку.
Умри злодей, под стук своей же лжи.»               
                *******               
Исчез язык, традиции народа,               
Прошедшего огонь чужих доктрин.               
Но вера и евреи снова в моде,
Ведь кто-то должен отвечать за «мир»...      

У каждого есть выбор в этом мире,
Тернистый путь до самого конца.
Скажите, тот кто предал, он счастливый?
А тот кто верует, похож ли на лжеца?