Таланту А. П. Чехова. Весь в дедушку!

    Душная ночь с открытыми настежь окнами, с блохами и комарами.
Жажда, как после селёдки – просто жуть.
Я лежу на своей кровати, ворочаюсь с боку на бок и стараюсь уснуть.
   За стеной, в другой комнате не спит и ворочается отставной генерал, живущий у меня на хлебах, –
мой дедушка, между прочим.
Обоих нас кусают блохи и оба мы сердимся на них и ворчим.
Дедушка кряхтит, сопит и шуршит ненароком -
своим накрахмаленным колпаком.
    Безумец! - бормочет он. - Ммо… молокосос! Мало тебя пороли,
бессмысленный молодой человек! Никакой в жизни порядочной роли!
    Кого это вы, дедушка, в такой поздний час?
     Известно кого… Поблажку вам дают, балуют, не взыскивают с вас…
(Дедушка втягивает в себя воздух и разражается старческим кашлем тотчас,
как из глухой трубы.)
Прогнать бы тебя сквозь строй разика три, так ты понял бы… 
Почему не купил персидского порошку? Почему, я тебя спрашиваю?
Леность? Нерадение?  Я Тебя пока спрашиваю, а не допрашиваю!
    Дедушка, вы не даёте мне спать! Замолчите!
И спокойно лежите!
     Не рассуждать! Понимай, с кем разговариваешь!
(Дедушка громко чешется и возвышает голос.) Не слышишь?!
Повторяю:
почему ты не купил персидского порошку? Я его нюхать желаю!
И как ты смеешь, милостивый государь, позволять себе такие возмутительные поступки,
что на тебя даже поступают жалобы? Вчера полковник Дубкин
жаловался, что ты у него жену увёз!
Кто это тебе позволил? Что может быть не с его дочкой всерьёз?
И какое ты имеешь право увозить ночью?
Дедушка долго бранит меня и с брани переходит на мораль:
седьмая заповедь, брачные основы и прочее.
     Всё это я понимаю лучше вас, дедушка, - говорю я. –
Каюсь, меня мучает совесть – хуже вас,
но ничего я не могу с собой поделать. Весь в вас!
С кровью и плотью унаследовал от вас и все ваши добродетели.
Трудно бороться с наследственностью, видите ли!
     Я… я чужих жён не трогал… Выдумываешь!
     Будто бы? А лет десять тому назад, когда вам было шестьдесят лет, припоминаете ночку?
Вы увезли у ближнего не жену, не соломенную вдову, а невесту! Вспомните-ка Ниночку!
     Я того… я венчался…  Нечего вспоминать без конца…
     Ещё бы! Ниночку воспитывали, лелеяли и готовили совсем не для шестидесятилетнего старца.
На этой умнице и красавице женился бы любой добрый молодец
и у неё уже был подходящий жених, а вы пришли со своим чином и деньгами, наконец,
попугали родителей и вскружили семнадцатилетней девочке голову разной мишурой вконец.
Как она плакала, когда венчалась с вами! Как каялась потом, бедняжка!
И с пьяницей-поручиком бежала потом, только чтоб от вас подальше… Гусь вы, дедушка!
     Постой… постой… Это не твоё дело… Вот ежели бы тебя разиков пять сквозь строй,
так ты бы не того… не ограбил бы сестру свою Дашу… Обидчик ты этакой…
За что ты у неё сто десятин оттягал? – Это вместо того, чтоб честно их выкупить и баста!
     С вас пример взял. Весь в вас, дедушка! У вас научился грабастать!
Помните, когда вы служили в интендантстве какой-то далёкой земли,
потом когда вас назначили в Уфимскую губернию и…
     И долго этак мы спорим.
Дедушка обвиняет меня в двадцати преступлениях – гнусность!
И все двадцать я сваливаю на родовое, на наследственность.
Наконец дедушка начинает от злости царапать стену и хрипнуть.   
    Вот что, дедушка, - говорю я. - Нам долго так не уснуть.
Давайте-ка выкупаемся и водочки выпьем. Отлично сможем заснуть!
     Дедушка, сердито шамкая губами, одевается и мы идём к речке.
Ночь хорошая, лунная.
Выкупавшись, мы возвращаемся к себе, оставляя сырую от росы обувь на крылечке.
Графинчик стоит на столе. Я наливаю две рюмки.
    Дедушка берёт рюмку, крестится и говорит,
глядя на рюмку и видя в ней отражение чьего-то лица:
Вот ежели бы тебя… разиков десять сквозь строй… понимал бы тогда! Пья… пьяница!
     Проворчав, дедушка сердито выпивает и закусывает колбасой. И я - не прочь!
Потому что унаследовал любовь к спиртным напиткам - выпиваю и иду спать.
И этак у нас - каждую ночь.
_____
Весь в дедушку.
Душная ночь, с открытыми настежь окнами, с блохами и комарами. Жажда, как после селедки. Я лежу на своей кровати, ворочаюсь с боку на бок и стараюсь уснуть. За стеной, в другой комнате не спит и ворочается мой дедушка, отставной генерал, живущий у меня на хлебах. Обоих нас кусают блохи, и оба мы сердимся на них и ворчим. Дедушка кряхтит, сопит и шуршит своим накрахмаленным колпаком.
— Безумец! — бормочет он. — Ммо… молокосос! Мало тебя пороли, бессмысленный молодой человек!
— Кого это вы, дедушка?
— Известно кого… Поблажку вам дают, балуют, не взыскивают с вас… (Дедушка втягивает в себя воздух и разражается старческим кашлем.) Прогнать бы тебя сквозь строй разика три, так ты понял бы… Почему не купил персидского порошку? Почему, я тебя спрашиваю? Леность? Нерадение?
— Дедушка, вы не даете мне спать! Замолчите!
— Не рассуждать! Понимай, с кем разговариваешь! (Дедушка громко чешется и возвышает голос.) Повторяю: почему ты не купил персидского порошку? И как ты смеешь, милостивый государь, позволять себе такие возмутительные поступки, что на тебя даже поступают жалобы? А? Вчера полковник Дубякин жаловался, что ты у него жену увез! Кто это тебе позволил? И какое ты имеешь право?
Дедушка долго бранит меня и с брани переходит на мораль: седьмая заповедь, брачные основы и пр.
— Всё это я понимаю лучше вас, дедушка, — говорю я. — Каюсь, меня мучает совесть, но ничего я не могу с собой поделать. Весь в вас! С кровью и плотью унаследовал от вас и все ваши добродетели. Трудно бороться с наследственностью!
— Я… я чужих жен не трогал… Выдумываешь!
— Будто бы? А лет десять тому назад, когда вам было шестьдесят лет, припомните-ка, вы увезли у ближнего не жену, не соломенную вдову, а невесту! Вспомните-ка Ниночку.
— Я того… я венчался…
— Еще бы! Ниночку воспитывали, лелеяли и готовили совсем не для шестидесятилетнего старца. На этой умнице и красавице женился бы любой добрый молодец, и у нее уже был подходящий жених, а вы пришли со своим чином и деньгами, попугали родителей и вскружили семнадцатилетней девочке голову разной мишурой. Как она плакала, когда венчалась с вами! Как каялась потом, бедняжка! И с пьяницей-поручиком бежала потом, только чтоб от вас подальше… Гусь вы, дедушка!
— Постой… постой… Это не твое дело… Вот ежели бы тебя разиков пять сквозь строй, так ты бы не того… не ограбил бы сестру свою Дашу… Обидчик… За что ты у нее сто десятин оттягал?
— С вас пример взял. Весь в вас, дедушка! У вас научился грабастать! Помните, когда вы служили в интендантстве, потом когда вас назначили в Уфимскую губернию и…
И долго этак мы спорим. Дедушка обвиняет меня в двадцати преступлениях, и все двадцать я сваливаю на родовое, на наследственность. Наконец дедушка хрипнет и начинает от злости царапать стену.
— Вот что, дедушка, — говорю я. — Нам долго так не уснуть. Давайте-ка выкупаемся и водочки выпьем. Отлично уснем!
Дедушка, сердито шамкая губами, одевается, и мы идем к речке. Ночь хорошая, лунная. Выкупавшись, мы возвращаемся к себе. Графинчик стоит на столе. Я наливаю две рюмки. Дедушка берет одну рюмку, крестится и говорит:
— Вот ежели бы тебя… разиков десять сквозь строй… понимал бы тогда! Пья… пьяница!
Проворчав, дедушка сердито выпивает и закусывает колбасой. Я тоже — потому что унаследовал любовь к спиртным напиткам — выпиваю и иду спать.
И этак у нас каждую ночь.
1883.