Письма к себе. В Петропавловске Камчатcком полночь

(на ПРОЗА.РУ пока не зарегистрирован, поэтому пока пусть здесь побудет)

Часть 1

«В Петропавловске-Камчатском — полночь!»

Дорогой друг!

Я родился в замечательной стране, которой, к сожалению, уже нет на карте, она осталась только в моих воспоминаниях. Те, кто появился на свет в этом столетии знают краткий, порой непонятный термин СССР, но рождённые там, помнят не только эти четыре буквы, но и полное название — Союз Советских Социалистических Республик.

Это сейчас на коротких волнах радиоэфира круглосуточно вещает сотни радиостанций, а тогда в каждом доме была радиоточка, то есть розетка, в которую можно было воткнуть два проводка с прикреплённым на конце динамиком и музыка или радиопостановка наполняла твой дом удивительными звуками. Не нужно было заводить будильник, мы точно знали, что ровно в 6 часов утра нас разбудит главное музыкальное произведение Советского Союза — гимн! Я до сих пор наизусть знаю его слова. А в три часа дня передавали сигналы точного времени. Диктор произносил название города и время, название другого города и другое время. В Петропавловске-Камчатском всегда в три часа дня была полночь. Я очень удивлялся и не понимал как такое может быть?

Кстати, любимой радиопередачей, которая начиналась в 7.40 утра, у нас была «Пионерская зорька». Под бодрые голоса ведущих, таких же мальчишек и девчонок, как мы, начинался наш завтрак и в 8.00 мы отправлялись в школу. Про школу я обязательно тебе расскажу чуточку позже, а пока почитай о моём увлекательном детстве.

Первые воспоминания о самом себе я отношу годам к трём, четырём. Выше нас по улице жил дядя Слава Дунаев, недалеко от его дома стояла водопроводная колонка, центральный водопровод был не у всех, поэтому воду наливали оттуда. Я отлично помню, как качусь на новеньком, красном трёхколёсном велосипеде к этой колонке, после чего мы с моими друзьями плещемся около неё, попивая холодную, чуть отдающую металлическим привкусом воду.

Кстати, о колонках. Их было пять на весь наш посёлок, как мы тогда называли свою улицу, шестая не работала. Как приятно в жару было прильнуть к холодной трубе, повиснуть ногами на ручке колонки и с жадностью попить освежающую воду. Папа у меня был парторгом и главным агрономом колхоза, поэтому вода у нас была непосредственно в доме, но не всем «привалило» такое счастье и многие таскали воду из колонок вёдрами к себе домой. Кто-то подсоединял к ней шланг и поливал огороды, мы же с мальчишками (уже в школьные годы) наливали полное «обливное» ведро, так у нас называли эмалированную посуду, и играли в карты в «дурачка». Тот, кто проигрывал, пил литровую кружку воды. Как же мы не хотели быть «дурачками», потому, что проиграв раз десять, ты выпивал целое ведро, и мы снова бежали к колонке, чтобы наполнить его до самого верха. Чуть позже у нас в магазине появилось два вида сиропа в пол-литровых бутылках: персиковый и мятный, мы разбавляли бутылку сиропа в ведре, и пить воду было гораздо приятнее.

Как мне кажется, у каждого моего ровесника в детстве был ковёр, а то и не один, висевший на стене над кроватью. Отлично помню, как он колол мои коленки своим шерстяным ворсом. Родители заставляли нас с братом спать днём, правда, я не помню, чтобы Серёжка спал, он всё время убегал куда-то и я «отдувался» за двоих. Спать, естественно, не хотелось и, разглядывая узоры на ковре, я погружался в удивительный, волшебный мир грёз, где жили различные монстры, морские жители, какие-то машинки, подъёмные краны и многое другое, что представлялось мне, когда я изучал узоры на ковре. Постепенно, играя воображаемыми игрушками, я засыпал и тогда мне действительно снились те самые вещи, которые я так явно видел на ковре.

На этом своё первое письмо заканчиваю, уже вечер и мне тоже пора ложиться спать. Пусть тебе, как и мне приснится твоё беззаботное детство, когда родители были ещё живы и бабушки с дедушками, о которых я расскажу тебе в следующем письме.

Про деда, гармошку и «стаканчик на опохмел»

Купил, наконец, конверты, взял в руки перо и снова пишу тебе, мой друг! Про перо я написал неслучайно. Помню, как мы покупали перья и чернила к ним, окунали перья в чернильницу и часто, не донося до бумаги, роняли огромную каплю чернил, которая превращалась в потрясающую кляксу. Мы дорисовывали кляксам носы, уши, руки, ноги и радовались полученному результату, это же были новые герои наших фантазий. Потом мы отмывали от чернил руки, лицо, столы и ковёр, лежащий на полу. Как же я не любил этот ковёр! Потому, что каждую субботу я должен был его пылесосить, а каждую зиму, по первому выпавшему снегу, выбивать его. С тех пор я не люблю ни ковры, ни пылесосы.

Однажды зимой к нам приехал дед Федя, они тогда с бабушкой жили километрах в десяти от нас. Летом мы с братьями и сёстрами часто бывали у них дома, а зимой и не помню, может, были, но редко. Они же к нам, тёте Наде и Верочке (это родные сёстры отца) приезжали, благо, все мы жили совсем рядом, на одной улице. Деда я уважал и немного побаивался. Он был кузнецом. Сжимая огромную кувалду в больших, мозолистых руках, в прожжённом в некоторых местах кожаном фартуке с красными отблесками огня на лице, он был похож на какого-то большого, сказочного героя. Вне работы он был другим, любил и «стаканчик пропустить». Когда мы с братом встречали его и просили 20 копеек на конфеты, он доставал свой кошелёк, доооолго копался в нём, перебирая металлические рубли, полтинники 15-ти и 20-ти копеечные монеты, наконец, доставал 5 копеек и со словами: «Больше у меня нет», торжественно вручал одну на двоих монетку.

Дома у нас была небольшая гармошка, на которой играл отец, а потом и мы с Сережкой её освоили. У отца не было кисти правой руки, он потерял её в десятом классе, когда они с мальчишками «глушили» рыбу, однако, он бойко «стучал» по клавишам своей «культёй», извлекая из гармошки потрясающие звуки. В некоторые моменты, правда, нажималось несколько клавиш одновременно, но это совершенно не портило впечатление. «Во поле берёзка стояла», «Степь да степь кругом» и «Сулико» были моими любимыми песнями. Я играл их постоянно для тех, кто приходил к нам в гости и просто для души. Возьму в руки инструмент, поставлю его на колени и, тыкая одним пальцем по чёрным и белым кнопочкам, вдохновенно «затягиваю» очередную песню, спрашивая всё время кого-то: «Где же ты моя, Суликоооооо?»

К слову сказать, мне в первом классе купили аккордеон, и я пошёл в музыкальную школу. Даже играл что-то на сцене нашего дома культуры. Мне аплодировали, а я стеснялся, в конце сыгранного произведения кланялся и неуклюже тащил свой, как мне тогда казалось, огромный инструмент за кулисы. Кстати, о сцене и кулисах. Классе в седьмом мы с мальчишками ходили на танцевальный кружок, готовили толи русский, толи венгерский народный танец. Мы разучили его, затем провели генеральную репетицию, а перед самым выходом на сцену впервые надели сценические костюмы и сапоги, не зная, что эти самые сапоги замечательно скользили по дощатому полу. Мы танцевали, падали, «срывая» дружные аплодисменты и громкий смех зрительного зала.

Возвращаюсь к истории деда и гармошки. Когда он появился на пороге, мы с братом очень обрадовались, стали наперебой играть на той самой гармошке, демонстрируя всё, чему нас научил отец, дед слушал рассеяно, думал о чём-то своём, а потом спросил отца: «Может, нальёшь стаканчик на опохмел?» Отец потом долго вспоминал, что внуки так старались, так старались, а дед думал про «стаканчик»… Я, конечно, тогда ничего не понимал, да и сейчас вспоминаю то время с теплотой, но такая вот история в памяти всё-таки сохранилась. Ну, вот, строчки становятся совсем бледными, это заканчиваются чернила, поэтому про братьев, сестёр и то, как мы гостили у бабушки, я расскажу тебе в следующем письме.

Самолёт, снежная горка и нюхательный табак

Здравствуй, мой друг! Пишу тебе, как и обещал, в надежде, на то, что ты прочитал моё предыдущее письмо. Я, как и все мальчишки, выросшие на примерах Гагарина, Титова и Леонова, мечтал стать космонавтом, правда, всегда любил вкусно покушать и понимал, что в космический отряд меня могут не взять. «Но лётчиком-то я стану непременно!», думал я. Поэтому попросил отца и дядю Колю сделать мне самолёт и в полной уверенности, что смогу на нём летать, гордо задирая нос, ходил по посёлку.

Дядя Коля был отцом моей двоюродной сестры Наташи. Когда он приходил к нам в гости, неизменно присаживался на пол у изголовья дивана в гостиной, скручивал «козью ножку», забивал её табаком, и вкусно дымя «цигаркой», смотрел телевизор. Он никогда не садился в кресло или на стул, всегда сидел на полу в одном и том же месте в одной и той же позе. Дядя Коля был трактористом и зимой всегда накатывал нам перед домом огромную снежную горку высотой, как мне казалось, с наш дом. Кататься на горку приходили все ребята и девчонки с нашей и соседних улиц. Тогда не было ледянок, которые сейчас продаются в магазинах. Все ездили, на чём придётся, в ход шли картонки, полиэтилен, тазы, крышки от бочек, наконец, просто штаны, в которых мы выходили гулять. Скатываясь с горки, каждый старался проехать как можно дальше, и практически всегда это удавалось тем, кто в качестве передвижного средства использовал алюминиевые тазы. Правда, что говорили своим чадам родители, когда видели эти тазы после катания, история умалчивает.

Однако, про самолёт. Ожидая, пока его построят, я поведал о нём сестре и мы решили, что полетим на самолёте вместе. У нас была ещё одна сестра Аня, совсем ещё «малявка», мы подумали, что брать её с собой не стоит, «маловата ещё», но тоже зачем-то рассказали ей о самолёте, наверное, хотели поделиться радостью. Какое горе мы принесли ей этой вестью. Она рыдала полдня, уговаривая нас тоже взять её, но мы были непреклонны. Когда же самолёт был окончательно построен, я испытал, наверное, самое первое в своей жизни разочарование. У него были крылья, фюзеляж, даже пропеллер, но полететь на нём не было никакой возможности, разве, что можно было таскать его за верёвочку.

В деревню Ира, где жили бабушка с дедушкой по папиной линии от нас можно было попасть двумя путями – длинным, с отцом на машине по главной дороге и коротким, пешком, через посадки, вдоль берёзовой аллеи, по времени эта дорога была короче. Нас было пятеро внуков: Володя, брат Наташи, самый старший из всех, Наташка, Серёжка, мой брат, я и Аня, та самая «малявка», о которой я писал выше. К бабушке и дедушке мы приезжали и приходили часто и очень любили бывать у них. На самый толстый сук берёзы, которая стояла перед домом, нам вешали качели, и мы с радостью качались на них. В сенцах всегда стояло ведро с холодной водой из колодца с черпачком, которым мы пили чуть пахнущую мокрым деревом воду. На столе стоял квас и прикрытые чистой белой тряпочкой пресные пышки. В доме в жару было прохладно и мы с удовольствием спали на очень высокой кровати с металлическим каркасом. Рядом на полочке лежал кисет с нюхательным табаком. Мы тихонько, чтобы никто не заметил, брали щепотку, нюхали и тут же громко чихали. Непередаваемые ощущения.

Дед был заядлым охотником и часто ходил за добычей. Иногда на обед он приносил гулюшек, как их называла бабушка и готовила их так вкусно, что больше я такого блюда никогда не ел и только спустя много лет понял, что гулюшки и голуби это одно и то же. И рыбачить дед Федя тоже очень любил. Только в детстве и никогда больше я не ел линя, которого он часто приносил с рыбалки. Яблоки «королёк» и варенье из них я тоже впервые попробовал на Ире. Запах луговых трав, парное молоко, ароматный мёд со своей пасеки – всё это моё детство у бабушки с дедушкой. Но я не помню, чтобы находясь у них, мы ничего не делали. Все, от мала до велика сажали и копали картошку, пололи огород, перебирали лук, помогали пасти коров, и слова старших для нас были законом. Говорить «не могу», а тем более «не хочу» было просто нельзя. И я очень благодарен тому времени, которое научило меня преодолевать жизненные трудности, так же как благодарен сейчас тебе за то, что ты читаешь эти строки. Однако, уже поздно, письмо пора заканчивать, а в следующий раз я расскажу тебе про свои школьные годы.

Учиться, учиться и ещё раз учиться!

Давно не писал тебе, мой друг, всё заботы, заботы. Хотя и в школьные годы, о которых я обещал тебе рассказать, забот было предостаточно. В первый класс я пошёл в год Олимпиады-80. Помню красивые банты на головах наших девочек, их белые, накрахмаленные фартуки, море цветов, которые мы рвали в своих палисадниках и в маленьких ручонках несли учителям. Ранцы подпрыгивали, хлопая нас по спине, лепестки, отрываясь от букетов, показывали нам обратную дорогу, а мы торжественно шли в новую жизнь получать знания.

Не помню точно, кому посчастливилось давать первый звонок, но точно помню, как девочка, сидящая на плечах десятиклассника, звонила в колокольчик, размахивала им из стороны в сторону, ударяя по голове несущего, отчего колокольчик не просто звенел, а делал так: дзынь, дзынь, бум, дзынь, дзынь, бум. Да и колокольчик, скажу я тебе, был не маленький. Кто учился в нашей школе, помнит, что это был почти колокол, бронзовый и увесистый. Именно им всегда давали звонки на уроки и с уроков и слышно его было не только в здании, но и во всех уголках школьного двора. Это вам не электрический звонок, дребезжащий сейчас практически во всех учебных заведениях. После линейки старшеклассники отвели нас в класс. Тогда-то я впервые почувствовал тот самый запах свежевыкрашенной школы, который на протяжении всех десяти лет наполнял наши обонятельные рецепторы каждое первое сентября.

В школе всё было в новинку. Каждый день утренняя зарядка, летом на улице, зимой в холле второго этажа, линейки с выносом знамени, горнистом и барабанщиком, вода из фонтанчика, к которому стояла очередь не столько попить, сколько побаловаться. Открываешь кран, вода «бьёт» из него сильнее, закрываешь, течёт еле-еле. Самым увлекательным было незаметно подойти со стороны и быстро «крутануть» кран на полную, тогда пьющий заодно «умывался», а струя воды добивала до самого потолка! Ох, и «влетало» нам за это! Буквы со мной родители начали изучать в 4 года, потом я постепенно складывал из них слова, а к школе уже бегло читал детские книжки. Однажды стою на перемене у окна, изучаю очередную историю, подходит ко мне одноклассник и говорит: «Ты чего выпендриваешься? Открыл книжку и делаешь вид, что читаешь». Как объяснить было ему, что мне просто интересно? Читал я всегда, читал «запоем» однажды даже сказал родителям, что заболел, лишь бы дочитать до конца «Таинственный остров» Жюля Верна.

А тогда, в первом классе я впервые попал в школьную библиотеку. Это было удивительное место, пахнущее историей. В двух небольших комнатах «жили» Робинзон Крузо и Том Сойер, Незнайка и Буратино, Алексей Мересьев и капитан Татаринов. Я настолько увлёкся изучением книг, что чуть не опоздал на урок. У нас был большой кабинет под номером шесть, в котором учились два класса одновременно первый и третий. Мальчишки и девчонки третьего класса сидели справа, мы первоклашки, слева. Сейчас, когда я тоже преподаю, понимаю, как было непросто Людмиле Ивановне проводить занятия, но для меня тогда всё это было очень любопытно. Мы видели, какие трудные задания дают третьему классу и мне тоже хотелось их выполнять. Во-первых, было просто интересно, а во-вторых, я думал, что от этого скорее стану взрослым. Хотя, и нам давали непростые задания.

Однажды мы писали диктант. В конце нужно было указать своё имя, фамилию и отчество. С именем и фамилией я справился без вопросов, а с отчеством возникли затруднения, никак не мог понять как правильно написать: «Владимирыч» или «Владимироч», на слух эти два варианта были очень схожи. Просил своих одноклассников подсказать, никто не помог. После того как я получил, правда, пятёрку, но с боооольшим минусом, я на всю жизнь запомнил, как пишется моё отчество, а одноклассники, не подсказавшие мне, получили тройки и четвёрки, но с отчеством у них было всё в порядке. Извини, позвонили с работы, нужно бежать. Об остальном буду писать тебе в следующих письмах.

Мамин непраздничный торт

В своих письмах я часто упоминаю не названия улиц, а пишу «посёлок». Это потому, что сколько я себя помню все и всегда у нас в колхозе говорили: «Учительский посёлок», «Новый поселок», «Сизовка», «Центр» и так далее. Мама иногда говорила «Сходи к тёте Лиде на тот поселок» и я понимал о чём она говорит и куда мне нужно идти.

Однажды я пошёл за праздничным тортом, который испекла тётя Лида маме на день рождения. Мама замечательно готовила вкуснейшие с хрустящими краешками блинчики, которые мы с Серёжкой по очереди мазали сливочным маслом, посыпали сахаром и уплетали за обе щеки с холодным молоком. Она прекрасно готовила пельмени, которые я обожаю до сих пор, причём, сколько бы потом я их ни покупал, ни разу они мне не напомнили пельмени детства. И сейчас, когда мы хотим отведать это прекрасное блюдо, мы всегда их лепим сами. А тогда мы наливали в стакан воды, добавляли немного уксуса, «кунали» в эту смесь пельмени и ничего вкуснее на свете в тот момент не было. Хотя, и масло, и сметана у нас были всегда свои, благо, скотину держали практически все.

Сколь бы вкусно мама не готовила всё остальное, тортики печь она не любила, поэтому заказала сладкий десерт тёте Лиде. Стоит отметить, что дорога у нас в посёлке была грунтовая, весенние паводки всегда размывали колеи, проделанные машинами и тракторами, по ним мощными, бурлящими потоками текли ручьи, в которые мы запускали собственноручно сделанные из пенопласта, дерева и бумаги кораблики. Были среди нас и те, кто брал из дома корыто садился в него и сплавлялся по этим ручьям, как по реке, ощущая себя настоящим моряком!

Но в тот год всё это было решено засыпать гравием и заасфальтировать. Засыпать засыпали, но до первого снега проложить дорогу не успели, потом настали холода, по обочинам были навалены булыжники из камней вперемешку со снегом. Через эти камни всем приходилось перепрыгивать каждый раз, переходя дорогу. Они были скользкие, а в руках у меня, как ты уже понял, был торт. Конечно, я не удержался, поскользнулся и со всего размаху «плюхнулся» прямо на него. И такая обида меня разобрала, что все старались – мама покупала продукты, тётя Лида выпекала, смазывала бисквитные коржи, украшала торт, а я всё испортил. Слёзы непроизвольно хлынули у меня из глаз, я собрал в кучку то, что осталось от уже непраздничного торта и, вытирая слёзы, побрёл домой.

Сказать маме, что я плачу от обиды на самого себя мне было стыдно, поэтому я сослался на то, что ударился коленкой о камень. Потом мне, конечно, было стыдно за своё поведение. Рассказывать, мой друг, маме нужно всё и говорить только правду.

«Давай больше никогда не будем смеяться!»

Самым ярким событием в начальной школе был, наверное, приём мальчишек и девчонок нашего класса в октябрята. Хотя, нужно было ещё заслужить, чтобы тебе выпала такая честь. Своим поведением, добрыми делами, желанием быть полезным обществу – собирать макулатуру и металлолом, переводить бабушек через дорогу, помогать старшим. Небольшая латунная звёздочка с красной эмалью и изображением маленького, кудрявого мальчика – Володи Ульянова стала в один из ноябрьских дней нашей сбывшейся мечтой. После торжественных речей, напутствий, обещаний быть октябрятами – дружными ребятами, нам прикрепили к лацканам пиджаков, а девочкам к белым фартукам красную звёздочку.

Когда я возвращался домой, левая сторона груди, на которой был прикреплён заветный значок, шла чуточку впереди, чтобы лучи полуденного солнца лучше отражались от звёздочки яркими зайчиками в глаза встречным прохожим, они щурились от непривычного блеска и думали: «Вот он идёт, настоящий октябрёнок!» Мы начищали свои звёздочки вплоть до третьего класса, когда 19 мая в день рождения Пионерской организации нам на шею повязали красный галстук. Перед этим мы узнали о подвигах пионеров-героев: Зины Портновой, Марата Казея и Павлика Морозова. Выучили пионерскую клятву и каждый раз, когда мы слышали: «Пионер, к борьбе за дело Коммунистической партии Советского Союза будь готов!», дружно отвечали – «Всегда готов!»

Принимали в пионеры традиционно около памятника Ленина. Мы гордо держали кусочек красной, треугольной материи на согнутой в локте руке до тех пор, пока нам его повязали на шею. Правильно завязать галстук тоже нужно было уметь. Ровный узел всегда смотрелся очень красиво. Перед тем, как повязать пионерский галстук, важно было тщательно его отладить. Я всегда любил делать это сам. Положишь, бывало, на стол покрывало, включишь утюг, наберёшь из гранёного стакана воды в рот и как брызнешь на галстук. Он сразу становился темнее, начинал расправляться в складках, а когда я проводил по нему уже нагретым утюгом, галстук сразу становился ярким, сухим и гладким, так, что даже жалко его было повязывать. Почему-то мне запомнился один ноябрьский день, когда, отмечая очередную годовщину Великой октябрьской революции в Доме культуры, мы, пионеры, должны были выносить на сцену красное знамя, а пока взрослые отчитывались за показатели по надоям молока и количеству выращенной пшеницы, должны были стоять «на вытяжку» около него. Всё это было очень торжественно и волнительно. Перед этим торжеством мама нагладила белую рубашку, я погладил галстук, нарядился, но понял, что перед выходом нужно что-нибудь поесть, ведь стоять под знаменем нам предстояло долго.

Частенько мама покупала в большом количестве разные консервы, чтобы всегда под рукой было что перекусить. Ровными стопочками они стояли на окне в зале и ждали своей очереди. В тот день очередь дошла до рыбных тефтелей в томатном соусе, хотя, «Завтрак туриста» я любил больше, но в стопочке его, к сожалению, не оказалось. Открыв консервы и отломив корочку свежего ржаного хлеба, я поддел вилкой сочный кусок, поддерживая горбушечкой, поднёс ко рту, и в тот же момент смачная капля соуса, сорвавшись с этого куска, наградила мою белую рубашку томатным «орденом». Конечно, мы её быстренько застирали, ещё раз погладили, но с тех пор перед тем, как что-нибудь съесть, я обязательно переодеваюсь. Кстати, по поводу «стоять на вытяжку» вспоминается ещё одна история. В 1981 году, когда умер Леонид Ильич Брежнев две девочки из нашего класса всю панихиду, которую показывали по телевизору, простояли около него, как мы тогда у знамени, а потом, понимая, какое случилось горе для всего человечества, одна из них сказала подруге: «Давай больше никогда не будем смеяться!», «Давай», ответила другая.

Часть 2

Селёдка на первой парте и кабачковая икра на последней

Непросто найти время на то, чтобы снова сесть за написание письма тебе, мой друг, но воспоминания это и есть время, уходящее вместе с нами, если не оставить их на бумаге. Тогда в любой момент можно повернуть время вспять, перечитывая написанные строки.

В школе нас всегда вкусно кормили. Перемены длились по 5 минут, а после второго урока звенел звонок на большой, 20-ти минутный перерыв во время которого мы ходили в столовую. Поваром в нашей школе была тётя Надя, мама моей сестры Наташи. Порции, на самом деле, были большие все наедались, правда, в старших классах нашему растущему организму обеда не хватало и тогда мы шли в магазин через дорогу. Очень любили кабачковую икру. Возьмём в столовой пару алюминиевых ложек, купим половину буханки чёрного хлеба и банку икры за 46 копеек, откроем её во время урока биологии на задней парте и аккуратно, чтобы не звякать ложкой о стекло, наслаждаемся вкуснейшими перетёртыми кабачками. Ложки, кстати, всегда мыли и возвращали в столовую.

Естественно, не на каждом уроке можно было так себя вести. Физику у нас вёл директор школы Павел Михайлович, попробовали бы мы «провернуть» подобное у него на занятии. Или у Галины Михайловны, которая тоже вела у нас физику. Конечно, я уважал всех учителей, но её уважал чуточку больше и на уроках не смел делать ничего не относящегося к занятиям, да и не хотел, честно говоря. Правда, однажды она увидела меня, что называется, «во всей красе». Как мы, мальчишки мыли полы, когда дежурили? Сдвинем все парты в одну сторону, помоем свободную часть, потом сдвинем их в другую, протрём оставшееся и расставляем парты по своим местам. Зачем «чёрт меня дёрнул» загнать свой велосипед в наш кабинет на втором этаже? Однако, не лень мне было поднять его по неудобной лестнице и завести в кабинет. Сдвинул парты в центр и начал кататься, «нарезая» круги вокруг них. На пятом или шестом круге моего кабинетного путешествия и зашла в наш класс Галина Михайловна. «Саша, я не знала, что ты можешь такое вытворять», в шоке произнесла она. Больше по кабинетам на велосипеде я не катался.

Однажды в магазин привезли необыкновенно вкусную селёдку горячего копчения, да такую, что от одного только аромата слюнки текли. Как было её не купить? Купил. Следующим уроком был урок химии. Я очень любил этот предмет, потому что Анна Ефимовна на каждое занятие приносила с собой колбочки и пузырёчки с химикатами даже, когда не делала опыты, а уж когда делала, восторгу нашему не было предела. Один «лисий хвост» чего стоил. Это, когда мы заливали медь азотной кислотой, всё начинало шипеть, и из ёмкости, в которой происходила реакция «валил» невероятно красивый рыжий дым. Так вот, на уроке химии я всегда сидел на первой парте и в тот раз, слушая учителя и пряча селедку в парте, я отрывал от нее крупные куски и незаметно, как мне казалось, клал их в рот и жевал, жевал, жевал. Конечно, я и не думал о запахе, который источала копченая селёдочка. Анна Ефимовна ни слова не сказала мне на уроке, но после занятия попросила задержаться. Нет, ни в коем случае не ругала, просто сказала, что терпеть не может ни саму селёдку, ни её запах. Тогда-то я и понял, что незаметно есть копченую селёдку на первой парте просто невозможно.

Про пасхальные яйца и не только

Нас воспитывали в лучших советских традициях, когда мальчики должны были ходить коротко стриженными, девочкам не разрешалось носить короткие платья и юбки, а если какая-то школьница приходила на учёбу с косметикой на лице, её сразу вызывали к директору и читали лекцию на тему «Советская девочка должна быть скромной». Но девчонки есть девчонки им всегда хотелось быть красивыми, поэтому школьная форма наших одноклассниц с каждым годом становилась всё короче и короче и к одиннадцатому классу юбочки от высоты «ниже колен» поднялись на высоту «выше колен». Они это объясняли просто: «Мы растём, а форма нет!»

У школьной формы мальчишек на левом рукаве была эмблема, которую мы, надрезая лезвием от бритвы, модифицировали в потайной кармашек. В него можно было положить, например, бумажный рубль. Кстати, на рубль тогда можно было купить шесть ржаных буханок хлеба по 16 копеек и даже оставалось ещё 4 копейки на 4 коробки спичек. Закрывая глаза, я чётко вижу перед собой наш тот самый сельский магазин и места, где лежали буханки и батоны и где стоял огромный ящик со спичками, откуда мы их брали «на сдачу». Да, была и такая интересная опция. Конечно, хлеба так много съесть было невозможно, поэтому больше мы любили мороженое и лимонад. К нам их привозили не так часто, как хотелось и для всех, даже для взрослых это было большим праздником. Помню, как придумал интересную штуку с лимонадом, которой до того момента у нас в магазине не было. Лимонад стоил 30 копеек, а пустая бутылка 20 копеек, получается сам напиток можно было попить всего за 10 копеек, а так, как у нас в селе не было никаких буфетов, как в городах, никто не мог так просто налить в стакан, поэтому я однажды дал продавщице тёте Нине 10 копеек и попросил продать бутылку лимонада, чтобы я выпил её прямо в магазине и тут же сдал пустую тару обратно. Так, с моей лёгкой руки все наши мальчишки начали ходить в магазин и просить за 10 копеек лимонад «я здесь выпью». Получается, что вместо обычных трёх бутылок на рубль можно было напоить весь наш класс десятью бутылками лимонада!

В седьмом классе, в последний пионерский год перед поступлением в комсомол, некоторые мои одноклассники переставали повязывать галстук и носили его в кармане, а когда их останавливали дежурные и учителя, заставляя повязать галстук, они доставали его откуда-то из-за пазухи и некрасиво-мято перевязывали им шею. А я всегда, как ты помнишь, любил исключительно отглаженный галстук и никогда не носил его в карманах.

Вступление в комсомол тоже было мероприятием запоминающимся. Мы учили Устав, готовились к различным каверзным вопросам. Старшеклассники нам показывали свои комсомольские билеты, на задних корешках которых была напечатана их стоимость — 2 копейки, но не дай Бог, озвучить эту стоимость на вопрос комиссии: «Сколько стоит комсомольский билет?». Ответ на этот вопрос должен быть только один: «Комсомольский билет — бесценен!»

Ходить в церковь, как ты понимаешь, или отмечать церковные праздники тоже не приветствовалось, и однажды в субботу накануне Пасхи наш классный руководитель Таисия Александровна нам сказала: «Не вздумайте принести в школу накрашенные яйца!» Это, наверное, и послужило всем нам определённым призывом. В понедельник на её учительском столе лежало штук десять разноцветных пасхальных яиц.

Любовь к мороженому, Москва и бесплатный автобус

Если уже начал рассказывать про разные вкусности, как не вспомнить про мороженое? Его мы ели всегда с огромным удовольствием. В наш сельский магазин мороженое привозили нечасто, но когда привозили, мы покупали сразу стаканчиков двадцать и бегом, особенно летом, чтобы оно не успело растаять, мчались домой класть его в морозильник. Конечно, пара стаканчиков по пути «таяла» в наших животах. Зато мы точно знали, что когда захочется этого холодного лакомства, можно открыть холодильник, снять этикетку, прилепленную сверху, обязательно облизать её и, ковыряя холодную вкуснятину деревянной палочкой, наслаждаться жизнью!

Вафельные стаканчики тогда были редкостью, поэтому особенное удовольствие с братом мы получали, когда приезжали с родителями в Москву. Государственный универсальный магазин – ГУМ поражал нас обилием красок, людей и товаров, но самым потрясающим был пломбир в хрустящих вафельных стаканчиках с пышной белой шапкой, который какими-то диковинными щипцами нам подавали продавщицы в смешных колпачках. Мы ели мороженое впрок, пока не становилось плохо, домой-то не привезёшь и в холодильник не положишь…

Конечно, и ассортимент мороженого в Москве был огромный в отличие от нашего ближайшего города – Кирсанов. Именно в столице я впервые попробовал лакомку и эскимо, но больше мне полюбился сливочный пломбир в вафельных брикетах. Я снимал упаковку, брал его двумя пальцами за вафельные бока и ел, пока оно не начинало течь по рукам, тогда я быстро доедал то, что осталось и шёл за новой порцией.

Однажды, я купил несколько пачек мороженого и пошёл в кинотеатр «Молодёжный», что на Текстильщиках. Мы когда приезжали в Москву, останавливались в этом районе. Как сейчас помню, шёл фильм «Там, на неведомых дорожках». Положил я мороженое за пазуху, купил билетик за 5 копеек, поиграл в автоматы, очень, кстати, любил «Морской бой», и пошёл на сеанс. Конечно, от тепла моего тела мороженое растаяло, и я весь сеанс тщательно оттирал варежками свой свитер, чтобы мама не заметила, но она заметила. Правда, мама меня не ругала, а просто постирала свитер, в котором я и дальше ходил в кинотеатр есть мороженое.

Кстати, на выходе из кинотеатра стоял тир, где мы с братом после просмотра фильмов стреляли из «воздушек» свинцовыми пулями. Много лет спустя я пришёл в это место и был приятно удивлён, тир хотя и не работал, но здание стояло. Сейчас территорию облагородили и тир снесли.

Вспоминаю я также и киоск на Павелецком вокзале, в котором продавался сливочный пломбир «48 копеек». Съесть его одному было практически невозможно, брикет весил 250 граммов, поэтому часто это мороженое продавали за 24 копейки, просто разрезав его пополам. Мы с Серёжкой, когда уезжали домой, так и бегали к этому киоску, покупали пломбир и спорили, кому достанется кусок побольше, резали-то пачку мороженого «на глаз»!

А дома мы снова ждали, когда к нам в магазин привезут мороженое и снова бежали с полной авоськой домой, чтобы оно не растаяло.
Когда же в колхоз автобусы стали ходить по 6 раз в день и нам, школьникам сделали бесплатный проезд, мы стали ездить за мороженым в Кирсанов. Садимся, бывало, на предпоследний автобус, выходим раньше, чем на автовокзале, опять же – бегом в магазин. Пока мы покупаем мороженое, автобус делает круг до автовокзала, возвращается на остановку, а мы снова бегом на автобус и запыхавшиеся, но довольные едем обратно. Правда, однажды, мы всё-таки опоздали на последний рейс. И уже не бегом, а «пешочком» шли 18 километров домой, благо, было около семи вечера, лето и мы вернулись засветло. Поели, что называется, мороженого…

Новогодние апельсины и докторская колбаса по два двадцать

Ты когда-нибудь получал посылки от самого себя, мой друг? Я получал. И мне казалось это в порядке вещей – купить авоську апельсинов, принести их на почту в Москве, завернуть каждый апельсин в хрустящую, полупрозрачную бумагу, уложить их в посылочный ящик, забить крышку маленькими гвоздиками и, послюнявив синий химический карандаш, написать сверху свой собственный адрес. Потом, вернувшись домой, получить уже у себя на почте знакомый фанерный ящик, поддеть «фомкой» крышку, открыть её и вдохнуть неповторимый запах оранжево-солнечных апельсинов, так удачно подоспевших к самому Новому году.

В моём детстве апельсины были редким лакомством, а докторскую колбасу у нас в магазине я и не помню, честно говоря. Поэтому, когда мы приезжали в Москву, обязательно ходили в магазины и покупали то, что к нам почти не завозили. Первый раз в Москву я попал, когда мне было 7 лет. Мы ехали с мамой, папой и братом в купе, вкусно пахнущем лавандой. Полки были застелены хрустящими, накрахмаленными простынями, проводница носила на подносе чай в стаканах, а стаканы стояли в настоящих подстаканниках, такие я видел только в кино. Ехали мы целую ночь, я не хотел спать, чтобы не пропустить момент, когда мы въедем в столицу нашей Родины, которую до того момента я видел лишь по телевизору и на фотографиях. Я смотрел в окошко на быстро мелькающие столбы и мечтал, как мы пойдём на Красную площадь, зайдём в Мавзолей, побываем в Третьяковской галерее. Вагонные колёса монотонно отстукивали свой ритм и незаметно для самого себя я крепко заснул. Мне снились Кремлёвские башни и московские перекрёстки, на одном из которых стоял «дядя Стёпа – великан» из стихотворения Сергея Михалкова, который вдруг ни с того ни с сего обратился прямо ко мне: «Саша, вставай!», потом ещё настойчивее: «Саша, вставай!», я проснулся и понял, что это была мама, которая будила меня. «Приехали».

Павелецкий вокзал встретил нас огромной надписью «Москва», это было самое первое, что я увидел и запомнил на всю жизнь. А потом мы спустились в метро. Удивительное место постоянно снующих людей, пахнущее железом. До сих пор, когда я спускаюсь в подземку, чувствую этот ностальгический, ни с чем несравнимый запах московского метрополитена. Я встал посередине платформы, «отвесил» от восторга нижнюю челюсть и не шелохнувшись смотрел на этот загадочный подземный мир, пока мне кто-то из родителей не закрыл рот и не втолкнул в вагон поезда.

Мы куда-то ехали, переходили по подземным переходам, входили в разные вагоны прибывающих поездов пока, наконец, не услышали долгожданные слова: «Следующая остановка – Текстильщики». Потом мы плутали по переходам нашей станции, но всё же нашли нужную нам улицу и «потащились» с полными чемоданами «гостинцев из деревни» на Люблинскую, 5. Там у знакомых мы и остановились. Чемоданы, кстати, как я потом узнал, планировали «набить» московским дефицитом.

Говорят, что память избирательна, но моя память, как мне кажется, «избирает» всё подряд. Я помню все магазины, которые обошли, помню кондитерские, в которых ели пирожное «Буше», запивая клубничным коктейлем, помню даже запахи мясного отдела, в котором покупали докторскую колбасу. Её тогда давали по одному килограмму в руки, а батон колбасы весил около двух килограммов, поэтому мы становились в очередь друг за другом и просили по килограмму на двоих и не разрезать батон, чтобы в целости и сохранности привезти его домой. Многие продавщицы шли нам навстречу, но попадались и такие тётеньки, которые, понимая, что мы провинциалы и приехали в Москву, чтобы скупить всю их колбасу, резали ровно по килограмму в руки. Помимо колбасы, мы метрами покупали молочные сосиски, вообще «невидаль» в нашей глубинке. Понимая, что хранить колбасные изделия просто в холодильнике долго не получится, мы их замораживали, а потом доставали твердые, замороженные палочки, в которые превращались сосиски и рубили их ножом, чтобы бросить на шкворчащую сковородку, залить яйцом и приготовить вкусняшку.

Хотел бы ещё вспомнить про удивительную воду с непривычным запахом и вкусом, которая шла из-под крана в Москве. Тогда я не понимал, что в ней растворена хлорка для дезинфекции, но сейчас, если я иногда чувствую похожий запах, он возвращает меня в Москву моего детства на Люблинскую, 5.

Продолжение следует…