Мимикрия

 «Зачем вызвали, не понимаю? Неужели, чтобы слушать какофонию этой отвратительной прожорливой машины? Кажется, в секретариате что-то напутали,» - недоумевала Муза. Она сидела на диване с красной обивкой и наблюдала за девушкой в халате и тапках. Недовольство Музы было резонным, - рука девушки держала не перо, не смычок и не кисточку. Трубу пылесоса!
«Ох уж эти интеллектуалки из 21 века! Как можно совмещать уборку с поэзией? То ли дело на Парнасе; только там, среди неги и утончённости, можно создавать шедевры, созвучные вселенской гармонии. Неужели эта, мнящая себя поэтессой самозванка, надеется сейчас, сквозь грохот адской длинноносой машины, услышать божественные вибрации? Что я здесь делаю?»   
Однако шум работающего агрегата не только не мешал «самозванке» думать о более тонких материях, чем уборка в доме, но даже непостижимым образом способствовал этому.
Сердито ревущая щётка как раз в этот момент удаляла из памяти девушки каббалические теории и освобождала место для нового интереса.
- Надеюсь, вавилоняне меня простят!
Размышления о вавилонском столпотворении и о последователях каббалы, взваливших на себя миссию по предотвращению вселенского разлада, заставили лицо девушки смутиться (губы сжались, щёки порозовели, веки приопустились). Всю прошлую неделю её уши с упоением слушали лекции о тайнах мироздания умнейшего человека, профессора-каббалиста, но сегодня утром всё изменилось. Соня, так звали девушку, пролила молоко!
Большинство нормальных людей не заметило бы в этой банальной оплошности никакого мистического подтекста. Молоко пролилось – подумаешь событие! Все дела - взять тряпку и протереть стол. Можно даже, пикантно выделившись из толпы ликвидаторов ЧС, вспомнить несколько подходящих случаю пословиц, типа, поспешность ведёт к потерям; тише едешь – дальше будешь; потерянного не воротишь; или произнести над белой лужицей монолог достойный шекспировского Гамлета: I won't cry over spilled milk!
Какой-то процент неловких, но нормальных людей, подняв глаза кверху, подумало бы post factum: «Не к добру!»
В Сонином случае, далё-ё-ком от нормы, факт пролития молока олицетворял собой магическую подсказку Вселенной: дескать, мысли у вас, барышня, текут в неверном направлении, пришла пора изменить их русло.
Закончив пылесосить в гостиной, Соня с девайсом перебралась в спальню. «Ха, теперь понятно, почему вчера интернет подсунул моим глазам картины испанки Ремедиос Вары! Это была первая подсказка; сегодняшняя, пролитое молоко, – вторая; нужна ли мне третья, вот в чём вопрос?»
Пылесос собирал пыль возле шкафа, он-то - хитрюга зеркальный - и напомнил Соне об одной из картин сюрреалистки с трудновыговариваемым именем. «Мимикрия» - прочитала Соня в зеркале раздвижной двери.
Вчера это слово вытянуло из Сониной ассоциативной памяти образ нескладного богомола, поджидающего жертву на ветке, под форму и цвет которой он чертовски умело замаскировался. У фантазёрки Варо были свои ассоциации: она нарисовала странную комнату с мебелью и женщиной, сидящей в кресле, при чём рисунок обивки сквозь кожу отпечатался на лице, витиеватые ручки подменили женские кисти, изящные мебельные ножки вместо туфлей кокетливо выглядывали из-под платья. Мебель мимикрировала в человека, человек в мебель – таким видела мир Ремедиос. Единственный объект, которому она по сюжету сохранила нормальность, была кошка: из-под щели в полу она с ужасом наблюдала за происходящим в комнате абсурдом.
Соня представила, как её собственный шкаф, возле которого она то ли мимикрировала, то ли медитировала, распахивает двери, выдвигает ящики; одежда вместе с вешалками вылетает в пространство комнаты и начинает исполнять страстное испанское фламенко; почудились звуки гитары, хлопки ладош, стук каблуков…
«Очень интересно, на какой очередной абсурд вдохновило бы Ремедиос пролитое молоко?»
Заинтригованная материализовавшимся из головы вопросом, Соня выключила прибор и переместила своё тело из спальни на кухню. В доме стало подозрительно тихо, все напряжённо следили за хозяйкой,  неподвижно восседающей в центре дивана с красной обивкой (Муза вжалась в левый угол дивана).
 «Зачем она прервала уборку? Я такой пыльный, мне нечем дышать! У меня может начаться приступ бронхиальной астмы!» - панический шёпот, доносящийся снизу, вызвал на Сонином лице новую гримасу смущения (губы сжались, щёки порозовели, веки приопустились). Ноги взлетели над ковром-астматиком, и снова осторожно опустились: для чистоты эксперимента Сониной фантазии нужна была абсолютная отрешённость.
Она представила себя женщиной с картины Варо: красная обивка дивана пробилась сквозь эпителий кожи, мягкая набивка затянула тело в себя.
 Теперь за утренними событиями Соня могла наблюдать глазами, ушами и прочими сенсорами новоиспечённого мутанта, женщины-дивана.
Муза, приоткрыв милейший розовый ротик, с нарастающим интересом наблюдала за обеими героинями: самозванкой-поэтессой, мимикрировавшей в диван, и её светящейся голограммой, разгуливающей по кухне.
Вот голограмма подошла к микроволновке. Рука Сони, не той, что сидела, а той, что утром доставала из микроволновки чашку с молоком, дрогнула. Наконец-то, раскрылась причина утренней неловкости: из-под пола раздался едва слышимый стон, и одновременно вылетел луч света.
Чашка с молоком опрокинулась. На столе образовалась белая лужица. Со стола закапало. Половицы раздвинулись..., молоко потекло в подставленные ладони со звериными когтями. «О, это ведь руки Фавна!» - прошептала Муза.  Голограмма заглянула в щель между половицами: безобразная голова с огромными завитыми рогами и острыми ушами длинным языком жадно слизывала молоко. «Ни в коем случае не смотри в глаза Фавна - затянет в лабиринты, не выберешься из них никогда!» - вырвалось у Музы.
Соня очнулась, сердце в груди бешено колотилось. «Не всё так просто с этим сюрреализмом! Надо соблюдать правила безопасности. Теперь я знаю, почему талантливая художница так рано умерла, в самом расцвете творческих сил. Причина смерти, указанная её биографом, - остановка сердца, но думаю, всему виной профессиональные вредности: утянул художницу в потусторонний лабиринт какой-нибудь козлоногий Фавн или Сатир. Бедняжка Варо - её убила Мимикрия!»
Соне стало грустно, лицо её приняло соответствующее чувству выражение (брови сошлись на переносице, уголки глаз и рта опустились). Соня уложила себя на диван, не как каббалистка или сюрреалистка, а как обычная нормальная барышня.  Комнату заполнила мелодия колыбельной из фильма «Лабиринт Фавна».
«Надеюсь, у Фавна нет причин на меня злиться. В следующий раз постараюсь пролить молока побольше,» - засыпая, подумала Сонина голова, лежащая на коленях Музы.
Подложив под голову девушки подушку, Муза осторожно встала.
- Я обязательно вернусь!
Она погрозила пальцем тому, кто внимательно наблюдал за ней сквозь щель в половицах.