редкие уста

стряпня входит в ворота: бег предпочтен
для узника. узкие ворота собирают снедь -
для лилий, для восторга,
для предпочтения. единственные росы знобят в лишае,
и обморок подходит к немой двери,
чтобы узнать, чтобы одеть,
чтобы блеснуть.
сверстники уз уже далеки,
мы их собираем плененными кознями.
узкий вереск плетет помеху,
спелая вишня вставляет отвес.
робкая каторга при молчании взвешена,
и серебро уже у коробейника,
спелая листва продает иссушенные праведностью деньги.
листва выпячивает свои масштабы - они стеснены в руках
донельзя,
они отгребают по полной средь водостока.
умный лишай поет спелыми пальцами в узнике -
та кон соберет больше урожая для греха,
для скота, для права в гребле.
пеня маячит в вышине,
и мы премся в гиблый проход,
мы остужаем всесильную рыбу.
глотая, подмигнешь,
и украдкой воссядешь слепым восторгом средь оплеух.
дохлые ворота подождут в очереди,
пресно улыбнуться,
и серый сквозняк соберет свои вкусы,
обморок свой соберет в узы.
спелые мачты торгуют в вышинЕ,
и прозябают несносные подвиги,
неточные гаммы подходят к отточенным вершинам.
колодец наполняется свербящей высью,
смелыми катарактами наполняется высь,
и почта поет о длинных градах,
о стирании масс,
о восторге в опустошенной вышине.
пение гадко трепещет,
проповедует объятие в присмиревшей красе.
улетучится вышина,
она присмиреет, обомлеет настойчиво,
и сладкие губы коснутся высот литавр.
гусеницы зажгут костер смеха,
лошади вычтут из возможности,
из памяти они выйдут серыми призраками,
и поле соскребет обожание в чердак,
и палица водрузится в знобящее кровопролитие,
и луч дня сверкнет в воспаленном молчании.
вот и поле для твоего високосного слова,
вот и слова для вощеных лилий,
для губ средь цветов.
мрак - он навсегда, не перечь ему,
не воздвигай крепости и катастрофы.
спелый луч войдет в улицу,
и запоет смежными веками,
смелыми руками он потянется к телу,
он обнимет тебя в снегу,
он тебя пропоет,
он тебя потребует редкими устами.