Василий Шукшин, как зеркало русской обречённости

Когда-то я очень увлекался Шукшиным-писателем.
Более того, где-то на рубеже 1982-84-х годов, я рьяно и с пеной у рта, пытался доказать своим оппонентам, что Шукшин - это Чехов эпохи идеологического глобального вранья и доминирования лживых и агрессивных ценностей.
С годами, мои юношеские восторги и максимализмы незрелых суждений несколько поостыли, претерпели эстетические коррекции, ориентиры и проч. но и сейчас я считаю, что именно в этой своей ипостаси, Шукшин  преуспел более, чем в иных других. Такие его рассказы, как: "Срезал", "Микроскоп", "Беседы при ясной луне", "Верую" и некоторые другие - являются образцами высокого уровня художественного писательского мастерства, но квинтэссенцией его творческого достижения (с моей точки зрения), стал рассказ "Экзамен" - совершенно гениальный текст и с литературной точки зрения, и с философской, и с человеческой и с гражданской, ибо Василий Макарович, при всех своих шараханьях и противоречиях, мстил себя в первую голову РУССКИМ (да-да, именно русским) гражданином российского отечества, но не тупым апологетом партийно-идеологических штампов и наслоений, сформировавшихся и спрессовавшихся, подобно фекалиям в Авгиевых конюшнях за долгие десятилетия преступной вакханалии советской (а точнее - партийно-дьявольской) власти бесов всех мастей), а человека совестливой (внутри себя) художнической формации и выплеснутых горячих и самобытных текстов писательского вдохновения.

Его фильмы "Печки-лавочким" и "Живёт такой парень" - весьма и весьма зрелые с точки зрения актёрского мастерства и режиссёрского уровня, а вот нашумевшая "Калина красная" - картина скорее эпатажная и отчасти конъюнктурная, ставшая плодом его уставшего и мятущегося разочарования в каких-то, только ему понятных и доступных пониманию творческих ипостасей.
Картина вышла нервной, неровной, ухарской, печальной, циничной и мало внятной.               

Как писатель и режиссёр, Шукшин всю жизнь балансировал на тонкой грани некоего, условно говоря, пограничного состояния между городом и деревней, привнеся в искусство своеобычный сквозной типаж героя, который он сам и назвал ЧУДИКОМ.
Вероятно,какие-то глубинные поиски идеального в его понимании, равновесного уклада жизни в России, философские размышления, связанные с этими мыслями и предопределили подобную"находку".
А ведь, в сущности, - это  обычные деревенского замеса мужики, носители по Шукшину, какой-то придуманной им самим "сермяжной" правды, мужики в меру работящие, без меры пьющие, ёрничающие, порой бесноватые, продуцировавшие нехитрые атрибуты житейской философии и морали.
Они нелепые, смешные, жалкие и обречённые на вымирание, как типажи тонкого, по историческим меркам, слоя эпохи надрывов, крови, смертей и парадоксальных взлётов творческого духа, подобно необъяснимым, но мощным извержениям тепла, надежды, света и убийственной горячечности вулканов и гейзеров творчества Василия Макаровича Шукшина!

А редкие герои горожане: образованные, в определённой степени культурные (по советским и шукшинским меркам) представители тогдашней интеллигенции, то и дело случайно возникающие на страницах его текстов, какие-то схематичные, почти безликие, словно заведомо отданные на заклание чудикам?!
А сам Василий Макарович, метафорически ассоциируется у меня с его героем Егором Прокудиным, пьющим французский коньяк из лошадиного черпака в нетопленной русской бане.