Дровяное

Наломал, – сгоряча ли, по пьяни, –
кубометры безвинных я дров,
не воздвигнув из них теремов,
не сложив ни сортира, ни бани.
Скольких мёрзнущих мог бы согреть,
в чьём-то мраке затеплить лучины;
да хотя бы деньжат поиметь,
сам, на экспорте той древесины!
Был я сажень в плечах, прям, высок,
жизнь крушил озорно и красиво!
Благо, мне подвернулся лесок,
а не ширь векового массива…

Проявлял пролетарский размах,
как в тридцатых на лесоповале!
жаль, в наколотых мною дровах,
толку – шиш! Только щепки печали,
бед опилки летели вокруг,
невзначай ближних всех больно раня,
плюс занозы в сердцах оставляя
у моих самых верных подруг…
Не достойны ни песни, ни саги,
той поры окаянные дни.
Оглянусь – сплошь гнилые коряги
и трухлявые, прелые пни…

Из заветов седых праотцов –
не исполнена и половина.
Не посажено мной деревцо.
Дом затеял, опять же кручина:
средств хватило едва на крыльцо.
Из случайно ж рождённого сына,
(сомневаюсь – моё ли родство?),
говорят: вырастает дубина…
Дааа, дрова оголтело ломать,
это – не созидать и не строить!
Нет чтоб впрок, на потом заготовить…
Эх, ты, молодость, так твою мать!

Знать, аукнулся мне вандализм,
причинённый убыток природе!
На дворе – сучий капитализм,
склонный к ценной древесной породе;
в нём сучки мои – анахронизм.
Что поделать, коль жребий таков?
Я, точь-в-точь – возрастной Буратино,
заплутавший в стране дураков –
вне идей, без друзей, без врагов,
греюсь подле чужих костерков,
а не в свете камина картинно…

Поплевав на мозоли свои,
остаётся: с улыбкою жалкой,
ворошить старой гнутою палкой
прогоревшие угли любви…