Вера Полозкова. Работа горя

– мама, почему слова твои соль и пепел?
голос можжевельник и куркума?
почему ты других исцеляешь лучше,
чем умеешь вылечиться сама?
– я помогаю людям с работой горя.
я чиню проигрыватели ума…
(Вера Полозкова)

Тёмный зал. Тишина, чуть разбавляемая звуками покашливаний и переговаривающихся шёпотом людей. В метрах двух от меня сцена. На ней микрофон, пюпитр со стихотворениями и много-много колонок. Поверхность её тёмная, с пошарканным полом и тяжёлыми кулисами. Сцена, на которой случится сейчас действо, что изменит навсегда тех, кто рядом со мной, позади меня и чуть выше вдалеке на балконе. Мы вошли в Театр Драмы одними людьми, а выйдем другими. Нас изменит слово. Нас изменит музыка. Нас изменит Вера.

Знаете, я помню момент, когда поэзия Веры Полозковой стала мной не просто любима, она стала частью моей жизни, как поэзия Иосифа Бродского или Поля Элюара. Я услышала её. Я начала перечитывать и переслушивать её стихотворения. Прошло девять лет. Вера, по-прежнему, один из самых моих любимых поэтов. Она пишет. Она уже в истории. Она останется в русской поэзии начала XXI века навсегда. Изданными книгами на бумаге. Электронными изданиями. Записанными на её стихотворения песнями. Прочитанными в залах стихами. И я знаю, что дети наших детей, вырастая, будут по-прежнему читать/слушать её стихотворения. А Верины дети обязательно сподвигнутся на музей её стихотворного творчества в Москве.

«Снова не мы»
https://www.youtube.com/watch?v=1GVlDslpLBA

Зал в нетерпении хлопает. Тишина разряжена. Слышится смех, диалоги — все в предвкушении. 19.00. Время на часах останавливается для меня. Я несколько месяцев думала об этой минуте. Время настало. Аплодисменты. (Так громко?!). Я встаю. Люди рядом тоже. Вера в чёрном выходит на сцену. Вы ничего не видите вокруг, кроме её глаз и улыбки. Они сокрушают вас тут же. Вы становитесь частью пространства Веры. Частью бытия поэта. Здесь и сейчас всё только начинается. Здесь и сейчас она «поможет людям с работой горя, она починит проигрыватели ума».

то, что заставляет покрыться патиной бронзу, медь,
серебро, амальгаму зеркала потемнеть,
от чего у фасадов белых черны подглазья, —
обнимает тебя в венеции, как свою.
смерть страшна и безлика только в моём краю.
здесь она догаресса разнообразья.

всюду ей почёт, всюду она, праздничная, течёт
восхищённых зевак она тысячами влечёт,
утверждая блеск, что был у неё украден.
объедая сваи, кирпич и камень, и всякий гвоздь,
она держит в руке венецию будто гроздь
золотых виноградин

и дома стоят вдоль канала в одну черту,
как неровные зубы в щербатом рту
старого пропойцы, а мы, как слово весёлой брани
проплываем вдоль оголённой десны, щеки
молодые жадные самозванцы, временщики,
объективом к открытой ране

вся эта подробная прелесть, к которой глаз не привык,
вся эта старинная нежность, парализующая живых,
вся безмятежность тихая сан-микеле —
лишь о том, что ты не закончишься сразу весь,
что тебя по чуть-чуть убывает сейчас и здесь,
как и мостовой, и вообще истории, еле-еле.

приезжай весной, бери карандаш с мягким грифелем и тетрадь
и садись на набережной пить кофе и умирать,
слушать, как внутри потолочные балки трещат, ветшая,
распадаться на битый мрамор, труху и мел,
наблюдать, как вода отнимает ласково, что имел:
изумрудная, слабая, небольшая.

Из аннотации автора к книге стихотворений «Работа горя»:
«Вера Полозкова — поэтесса, автор сборников «Фотосинтез», «Непоэмание», «Осточерчение», «Ответственный ребёнок». «Работа горя» — новая долгожданная книга поэзии, включающая в себя сотню стихотворений, написанных за семь лет, это книга, которая собиралась, копилась, нарастала семь лет подряд: тяжелых лет, прекрасных лет, в течение которых родилось трое моих детей, был заключен и рассыпался мой брак, скрежетала и лопалась по шву привычная картина мира, начинались войны между самыми дорогими мне странами, уходили из жизни мои друзья, люди вокруг меня являли чудеса душевной щедрости или выбирали предать все, что провозглашали и любили; когда всё, что я знала о себе, всё, каким я видела свое будущее, время несколько раз опрокинуло и вывернуло наизнанку. Это книга о том, как тесно переплетены в нас все эти состояния: бессилия, горечи, любви, ярости, смирения, отчаяния, упоения настоящим. О том, что взросление — это именно то, как мы пытаемся отгоревать, что мы больше не всемогущи. То, как мы встречаемся со своей тенью, со своей слабостью, то, как мы принимаем собственное несовершенство, неравенство своим ожиданиям. Это книга о том, что ремесло — спасает. О том, что моя душа нашла свой дом, и это — комнатка с верандой с видом на океан. Это книга о том, что равновесие, знание, возможность полагаться только на себя стоят гораздо дороже, чем мы думали в юности. Но сколько бы мы ни отдали за них, они самое главное наше обретение (В. Полозкова)».

Вера улыбается. Выглядит невероятно счастливым человеком. Она открыта. Она с залом. Слышу первый аккорд. Вижу, как Вера перебирает на пюпитре белые листы. Она начинает. Музыка органично соседствует с её словами. Музыка не может им помешать. Она часть их. Музыкальна ли Вера? О, да. Ритм, ритм, она еле слышно отбивает его носком туфли. И начинает читать.

а на третий год меня выпустят,
я приду приникнуть к твоим воротам.
тебя кликнет охранник,
ты выйдешь и спросишь – кто там?
мы рискнём говорить, если б говорили ожог и лёд,
не молчали бы чёрт и ладан:
«есть порядок вещей, увы, он не нами задан;
я боюсь тебя, я мертвею внутри, как от ужаса или чуда,
столько людей, почему все смотрят, уйдём отсюда.
кончилась моя юность, принц дикий лебедь,
моя всесильная, огневая,
я гляжу на тебя, по контуру выгнивая;
здорово, что тебя, не задев и пальцем, обходят годы,
здорово, что у тебя, как прежде,
нет мне ни милости, ни свободы
я не знаю, что вообще любовь, кроме вечной жажды
пламенем объятым лицом лечь в снег этих рук однажды,
есть ли у меня ещё смысл, кроме гибельного блаженства
запоминать тебя, чтоб узнать потом
по случайной десятой жеста;
дай мне напиться воздуха у волос,
и я двинусь своей дорогой,
чтобы сердце не взорвалось, не касайся меня, не трогай,
сделаем вид, как принято у земных, что мы рады встрече,
как-то простимся, пожмём плечами, уроним плечи»
если тебя спросят, зачем ожог приходил за льдом,
не опасна его игра ли,
говори, что так собран мир, что не мы его собирали,
всякий завоеватель раз в год выходит глядеть с досадой
на закат, что не взять ни хитростью, ни осадой, —
люди любят взглянуть за край,
обвариться в небесном тигле, —
а вообще идите работайте, что это вы притихли.

Потом были ещё стихотворения. Музыка. И песни. Был невероятный экспромт с фонариками от гаджетов. Были слёзы. И были улыбки. Был монолог Веры. И диалог с нами. Были стихи Саши Маноцкова, так полюбившиеся в Лондоне. Пространство вне времени. Здесь. Сейчас. И вот, два часа пролетают, как две секунды. Ты резко выдыхаешь на Вериных словах «Это всё. Я пошла…». Соскакиваешь с места, громко кричишь «Браво!», аплодируешь, под мышкой держа её новую книгу, надеясь, что на первой странице будет автограф любимого поэта. Овации. Вера выходит на бис и… поёт. Удивление. Как прекрасно она поёт! После уходит со словами, что непременно вернется. И вы ждете. Вы все с книгами в руках. Сначала молчите. Потом начинаете говорить о Вере. Потом о жизни. Позже о мире. Возращение Веры вы воспринимаете, как прекрасное продолжение вечера. И начинается автограф-сессия. Вер, как хватает тебя на всех нас? Как ты выживаешь после стольких эмоций и прожитых судеб, жизней, вопросов? Когда из моих рук она взяла свою книгу и пригласила меня сесть рядом, смотрела мне в глаза и, улыбаясь, спросила моё имя… я думала, что готова к этому. Нет. Невозможно быть готовым, чтобы прикоснуться к эфемерному, но остающемуся в веках. Она обняла меня. Я искренне перестала дышать и испугалась, что моё сердце сейчас остановится и не забьется. Что моя сердечная патология подведёт меня именно здесь и сейчас. Я испугалась. Но Вера посмотрела на меня, улыбнулась, сказала какие-то искренние, очень добрые слова и оно вновь забилось. Оно не смогло ей отказать в моей жизни. И в моей любви.

садись у озера и говори ему:
вот этой черноты твоей возьму
и с нею на плечах перезимую.
чтоб ропота, и плеска, и огня
не стало на поверхности меня,
и только колыбельную земную

доносит ветер с дальнего крыльца.
ну разве месяц, ободок кольца,
да звезды юные колеблются, мерцают,
пока их дымом не заволокло.
спокойное и чистое стекло,
которого ничто не проницает.

полезно ведь и выбыть иногда
из гореванья тяжкого труда,
из общего настырного учета,
и поглядеть, как время, без тебя,
ступени разгрызая и скребя,
как войско бессловесное течет, а

город опадает как тростник.
и ты возник, и целый сад возник,
но полководцы не сбавляют шага.
никто не прав, у каждого билет
куда-то, где названий больше нет,
и там темнее, чем вот эта влага,

и ни одной приметы не спасти.
застынь, вода, и черноту сгусти,
а мы ее легко разнимем сами.
подкладка бытия, скользящая чуть-чуть -
мне только подержать да плечи обернуть
сырая, как земля, а пахнет небесами.

Я не помню, как прошли несколько минут, часов, дней после её выступления. Во мне звучала музыка Саши Маноцкова и стихи Веры Полозковой. Голос её был прекрасен. Она неземная. Она очень талантливая. Очень счастливая. Очень несчастная. Она удивительная мама. Она пишет потрясающие детские стихи. Она такая красивая! Она такая настоящая! Она self-made. Она явление.
Она — ПОЭТ.

все это лишь морская соль,
цветочная вода
немного облегчает боль,
а лечит никогда

касается волос и лба
прохладная ладонь,
и снова тошнота, судьба,
сомнение, огонь

великого прощенья знак,
прозренья тихий снег, —
и ты опять разбит и наг
и только человек

суглинок, бедная руда,
ты устоишь не весь,
когда цветочная вода
обрушится с небес

распорет надвое, как меч,
и обнаружит: пуст,
так пусть воспроизводит речь
из чьих-то горних уст.