другое кино

Небо в октябре особенно низко нависало над плоскими крышами пятиэтажек с ребрами выдающихся вперед балконов. У металлических ног качелей уже несколько дней подряд стояли лужи. Качели пели разными голосами: одни при каждом движении тоненько повизгивали, другие- изредка басили, как рельсы под тяжелыми телами поездов. Мне больше нравились те, которые никогда не разговаривали.
Была пятница, и был вечер. Я стояла на углу дома и ждала Аню. Напротив, за толстыми решетками забора насупившись поблескивал стеклами детский сад в два этажа, за его спиной прятались деревяные беседки, в которых по вечерам собирались длинноволосые подростки с одинаковым  вызывающим выражением лиц. ПРолезая между искривленными прутьями забора, можно было попасть на территорию детского сада и взглянуть оттуда на  дома, площадку,толстые стволы деревьев. Оттуда все это казалось незнакомым, чужым, как предметы мира зазеркалья.
Аня подошла. Мы поздоровались  и, как обычно, я обратила внимание на бледность  ее лица. У нее  была удивительно прозрачная, отливающая синевой, кожа, огромные карие глаза и темно - русые, убранные в хвост волосы. Вся она была какая-то тоненькая, хрупкая, похожая на английскую фарфоровую куклу. Мы шли в мастерскую ее отца, где каждую пятницу занимались лепкой из глины. Анин папа был художник, и самый настоящий. Однажды среди сувенирных товаров на полке универмага я заметила его керамические изделия, на краю их были выведены буквы знакомой  фамилии, той  самой  фамилии, которую носила Аня.
Мастерская  художника находилась на первом этаже жилого дома. Несколько огромных комнат были завалены незаконченными картинами, в шкафах стройными рядами стояли фигурки странно вытянутых людей в нарядных расписанных узорами костюмах.  Одна из картин  висела на стене: вдоль парковой дорожки, окруженной деревьями с оранжево- желтыми листьями  шла женщина в роскошном белом платье. Каштановые вьющиеся волосы падали ей  на плечи, огромные карие глаза казались задумчивыми и даже немного грустными. Это была Анина мама. Я любила подолгу смотреть в ее молодое, прекрасное лицо и представлять, что она думала и чувствовала в тот самый день, когда согласилась стать женой этого угрюмого молчаливого человека с косматой седеющей бородой.
Два  раза в неделю мастерскую заполняли звонкие голоса детей, приходивших на занятия к Аниному папе. Сейчас мне кажется, что вся эта мастерская и была чем-то вроде оплаты художнику от муниципальных властей за бесплатные занятия, которые он с ними проводил.  Но дети эти всегда были для меня почти несуществующими    потому, что с Аней мы занимались в отдельной комнате и  никогда с ними не встречались. Мы садились за стол, и художник приносил нам  глубокую миску с мягкой темно- коричневой глиной. Аня прятала в ладони  небольшой кусок, ненадолго задумывалась, прислушивалась к нему и тоненькими гибкими пальцами начинала творить новую жизнь. Быстро и ловко она делала принцесс в длинных платьях, диковинных птиц с огромными хвостами, плоских большеглазых рыб. С глиной работала она мастерски, впрочем и было от кого наследовать этот талант. В себе больших художественных способностей я не замечала. Мне нравилось просто быть сопричастной этому творческому таинству, сопричастной пятничным вечерам в уютной мастерской художника. Отрываясь от работы, я всматривалась в темноту за окном, темноту глубокого  октябрьского вечера, в огоньки окон стоявших напротив домов. За каждым из этих окон была жизнь, судьба, часть общего потока мироздания. И я была, но совсем другая, далекая и как будто даже из другого кино.