Кто убил Хорька?

Когда-то в две тыщи десятом, я был на весь город известен
Флешмобы, тусовки, скейт-парки, баттлы - вся жизнь мне казалась веселою песней.
Много друзей и подруг, переписки и пьяный щит-постинг в контакте, 
Я зрелость свою на молодость благодушно, без жалости тратил.
Сейчас – без активных чатов. Один лишь – от одиночества.
Не помню я, чтобы в две тыщи десятом подобное слышал пророчество.
Всего-то десятком зим ранее, я помню же, был адекватным.
Вопрос в головах: Кто убил Хорька? Теперь я раскрою вам правду:
Две тысячи восемнадцать, казалось, вся жизнь как танец
В Две тысячи двадцать первом для жизни я иностранец
По польски «обцекрайовец», по нашему "хариджи",
И да, я обособляюсь от жизни, как хариджит
Когда-то совсем беззаботный, веселый «Хорек-простачок»
Теперь я глубоководная, противная рыба-черт.
Периметр - ров от знакомых глубиной в Марианскую впадину.
Не зря же я - Марвиану, глубоководная гадина.
Поддакивая заговорщикам, транслирую паранойю,
Раскручиваю загоны, законы буддизма игноря:
Нашел Хасан-ас-Саббаха – убей Хасан-ас-Саббаха
Не смей Хасан-ас-Саббаху хвостом вилять как собака.
А я будто житель зоны. Заборы вокруг закона,
Понятия отчужденных из мест не столь отдаленных,
Мне кто-то интерпретирует, словно бы он раввин,
Причем не какой-то ранний, а поздний – Ахароним.
А я принимаю факты как факты, не как приёмы
Эпоха пост-метаправды – я в роли металлолома,
Я узник совсем не совести, узник скорей соблазнов.
Со мной на одной волне – несерьезно, небезопасно.
Я возрастом с Иисуса, но внутренний Метатрон
Меня, как всегда, драконит, проснувшись, сыграть в хартстон,
Зайти перед сном в юпорн, и ему, как всегда, раз плюнуть.
Мне тоже. На руку плюнув, смотрю человечий бутер.
Пусть жизнь - танцплощадка, ладно. Я, главное, не на ней.
Уже потерял невесту, но все еще где-то вне.
Сижу, наблюдаю спуск свой, и падать мне очень страшно
Я взял себя как-то в руки.. Ответьте, что было дальше?
А дальше – фяхлярабочий, дежурный с утра до ночи,
А после – бродячий пес на обочине. После – прочерк.
И даты слева и справа, и то – если будет надо
Кому-то, когда-то, где-то.
И то – если хоть кому-то до памяти будет дело.
И вот, по проезжей части, я еду, гонимый ветром.
Раскрученные подшипники плачут навзрыд под скейтом.
Быть может, моя задумка удастся и я умру.
Всего-то очередное случится горе к утру.
Все жившие на планете когда-то да умирали,
И Путин когда-то всё, как когда-то Иосиф Сталин.
Бессмертие – это миф. Для богатых и знаменитых.
Они ради жизни выжрут планету, как тираниды,
Умножат свои богатства, забыв о палате мер,
И жертвенно лицемеря, заявят, мол, ОКР
Коллаб самозванцев с богом, количественный синдром,
Бескомплексны на поверхности, задница лишь с ядром.
Персоны нон-грата совести – при спонсорстве Санхедрина,
Легко замолить грехи, но только те лишь, что замолимы.
А я больше не стесняюсь в комнате взгляда икон.
Пускай критикует апокрифический Бесогон
Я все-равно лучше многих, засранец, но не жестокий.
Пусть лучше глядит в окно – там царствуют бандерлоги
Там вирус куда страшнее, чем страшный коронавирус
Там едут на деньги мамы на красной Toyota Prius

Две тысячи двадцать первый, теперь жизнь - арена Рима
А я не Спартак ни разу, я сборная Сан-Марино
Я так прокурил свой мозг, что рассеял туман войны,
Мою старость покрыло джунглями семя моей вины,
Мой внутренний мир покрылся пластмассой и пылью быта
Все старое и святое - зачеркнуто, позабыто
Обрушился астероид на монстров в моем шкафу
Я снёс их как динозавров, их эра пошла к концу
Теперь в нём другая эра, расцветная в полной мере
В ней главный мой архидемон – невымерший мегатерий
Гигантский прокрастинатор, охотный до всяких дум
И монстров таких достаточно, каждый час бэби-бум
Теперь они все из шкафа выскакивают наружу
Не знаю как быть, но знаю, что точно лишь буду хуже.
Шкаф – пастбище для подкормки, без изгороди загон
Вот истинный ОКР, вот такой должен быть загон
Не жадность до монополии, жадность до чистых рук
Расставленных в ряд предметов, цензуры цифр и букв
Закрыл ли во двор калитку? - вопрос кривизной бровей
Я знаю, что ты проверил, но снова иди проверь
Следи, как стоишь на плитках, не смей наступать на две
И что там с твоей калиткой? Закрыл ли ты на ночь дверь?
Проверь иди, что там с дверью, да то же, что с окаэром
Навязчивых мыслей вихрь танцует свой капоэйра,
И что мне смешно по жизни, так то что ведь я поэт
Пишу не неделю, месяц, пишу уже много лет.
Над каждым стихом я рифму в поту ищу скрупулезно
А в жизни – кидаю вбросы, неявные диссонансы,
Что б если, над жизнью тоже старался, как над строкой?
Уже аргумент не катит, что был бы тогда другой.
Да был бы хоть быдломаном, что тащится от Хабиба,
Мне пофиг на мемуары, пусть будет худою книга.
Любую другую жизнь, мне совсем уже безразлично
Я ради нормальной жизни, готов загамбитить личность
Задисить себя поэта, смотрите как я могу.
Я вытащу все наружу, как делал белиберду:
Сначала писал для первой, со школы стихи переплавил,
Про первый мой поцелуй, что в тринадцать был, на бульваре,
Теперь относился к этой. Удобно, легко, поэт.
И я этот финт запомню, поверьте, на много лет.
Затем появилась вторая, и снова переплавлял я,
Десяток стихов, достав их из творческого грааля,
Расстались, нашел другую, писал ей, слова рифмуя,
Писал по её желанию, меря костюм холуя,
Затем поступил, и там же к одной присосался музе,
Набросив с десяток грузов, исполненных милой грусти,
Писал про вселенную, космос, про радость и космонавта,
Затем разошлись, я начал - считайте за каминг-аут –
По-дикому наркоманить, писать не стихи а «клауд»,
Но быстро все надоело, особенно - сладкий смог
Смешно, но и наркоманом нормальным я стать не смог
Вернулся в свое болото, и к музам зачем-то тоже,
Стихи, что о них писал, пару раз на себя умножил.
Но прошлое беспощадно – и карма вернулась вновь.
Я снова, как раньше, начал в стихах опошлять любовь.
Использовал свой талант, бесспорный и несомненный,
Чтоб выдавить гнойный прыщ и забрызгать им музу гневно,
Мне игры все эти, честно, «мы вместе» «мы врозь» достали
В какой-то момент я в целом, любовь и стихи оставил.
Здоровое состояние, сука, рекомендую.
Мне нужно писать стихи? Позвольте, опротестую,
Художник всегда голодный, обиженный, обозленный,
И пишет лишь для улыбки скупой на неё бабёны,
А сытый, и всем, и по горло, потребности в музе не зная,
В стихах  – а в своих особенно – слышит подобие лая.
Мне было вполне прекрасно, но карма шагала следом.
Когда я один остался, я тут же проникся Светом
Буддийские песнопения, Шива и Бхавачакра,
Мой внутренний Рим не выдержал варвара Одоакра
Я начал писать веселые притчи да манускрипты
Я им посвятил свой сборник – печатный да с мелким шрифтом.
Таким ли я видел книгу, когда о ней грезил в юности?
Не верьте, вы сами знаете, что весь мой концепт – по глупости
Бог с ним. Издал – и Бог с ним. Шива, Ганеша, Кришна,
Я уже сам запутался, тихо поехал крышой,
Спасло, что уехал в Польшу, и вправил назад мозги,
И снова какой-то музе писать стал свои стихи,
Накопил их на целый сборник всего за полгода с лишним,
Вернулся в Баку и понял, что лучше писал б их Кришне.
Теперь я пишу их в воздух. Не то, чтобы в них нет смысла
Но уж лучше б я как поэт, ещё в школе остановился.