Венецианский лев

Под жгучим солнцем я тонул
в зеленовато-синем море,
волна плескалась возле скул,
я был у моря не в фаворе.

Как вдруг вблизи мелькает круг
(судьбы десница иль везенье?),
прошел панический испуг,
а с ним душевное томленье.

Но оказалось, то не круг,
а чудный град – владыка моря,
что окружен толпою слуг –
волна с волной, извечно споря,

ему стремилась угодить,
как верный пес хозяйской воле,
и вот судов стальная нить
послушно дремлет на приколе.
 
И в этот древний организм –
творенье славных поколений,
вплелись: барокко, классицизм,
средневековья мрачный гений.

Я ж глянул городу в глаза –
в глаза и старца, и повесы,
в них расплескалась бирюза
под гармоничный голос мессы.

А град промчал меня стремглав
по скрытым тайнам Гранд-канала,
и мысль-гондола глубже став,
в иные сферы проникала.

И я узрел сквозь тьму веков,
как бушевал златой, крылатый,
вселяя ужас во врагов,
могучий телом, лев косматый.

Меня баюкал карнавал
на крыльях ночи, где под маской
чумы скрывался злой оскал,
и мазал двери черной краской.

А годы мчались, бил набат,
и хоть серчали часто боги,
всё ж не сошел великий град
с давно проторенной дороги.
 
Но то усталость или блажь?
Вдруг стали в тягость эти ночи,
растаял лев – бессменный страж,
я погружался в сон, короче,

в нем мне привиделся канал,
но с серебристою водою...
Когда очнулся я – блистал
рогатый месяц над главою.

Как вдруг, знакомые глаза,
то лев, исполненный коварства,
не всё в них было "бирюза",
за царством света зрело царство

кромешной тьмы, и город вод
стал разом каменной баранкой,
и порождая сонм невзгод,
сверкнул чудовищной изнанкой.

Вмиг разномастные дома
покрылись плесенью зеленой,
из окон выползла чума
стоглавой гидрою смышленой.

Ручища бледных мертвецов,
как беспокойный сон медузы
душили прелести мостов,
а нечисть в ад открыла шлюзы.

И я спешил порвать скорей
в усердных поисках спасенья
с сим повелителем морей,
но град крушил мои стремленья. 

Он словно обручем сжимал
мое затравленное тело,
а лев души моей желал,
повсюду властвуя всецело.

Он приближался, он – живой!
Его оскаленная морда...
Тут Вздохов Мост возник, как хорда,
и я лечу вниз головой...

Уж день сменился темнотой,
а лапа дланью всемогущей
Петра над черною Невой,
ведь лев коварный, вездесущий

небытия частичкой стал,
я ж огляделся: всё, как прежде –
аптека, улица, канал
в промозглой, северной одежде.

Кошмар растаял без следа,
я ж ощущаю жгучий голод,
и вижу путника, да-да,
он приближается, он молод.

Его беспечная душа –
моя законная добыча,
и вот я, лапами шурша,
спешу на зов, блюдя обычай.

И в этот самый лучший миг,
предвосхищая дрожь накала,
я извергаю львиный рык
весь в предвкушении финала!