Уже как будто ничего не веся...

*   *   *

Уже как будто ничего не веся,
Стремясь в зенит под музыку гобоя,
Я с девушкой по имени Олеся
Почти летел вдоль полосы прибоя.

Но, впрочем, не гобои, не валторны –
Ее иная музыка манила,
И я за нею брел туда покорно,
Где грозно ухал бар “У Автандила”.

Олесе намекнул я, что по пьяни
Положено купаться без одежды –
На это ритуальное купанье
Я возлагал огромные надежды.

“Щас, щас, – я думал, – сядем на веранде,
Как следует наквасимся обои,
И девушка поддастся пропаганде
И мне отдастся в полосе прибоя”.

Гремел ансамбль, и пол стонал от пляски.
“Простая дружба – это извращенье!” –
Я проорал, почти срывая связки,
И девушка потупилась в смущенье.

На щечках девушки расцвел румянец,
А на устах рождалось: “Я согласна”.
“Позвольте даму пригласить на танец”, –
Вдруг произнес над нами кто-то властно.

И два атлета над столом нависли,
Цепями и браслетами сверкая.
Конечно, мы с Олесей сразу скисли –
Пугала нас компания такая.

“Нет, лучше мы вас угостим шампанским”, –
Сказал один, обритый, как Котовский.
Представился он Дро Нахичеванским,
Второй сказал, что он Иван Московский.

Смотрели оба только на Олесю,
И в их глазах желание я видел,
Когда ж в беседу попытался влезть я,
То двух джентльменов сразу же обидел.

Хоть говорил я только о погоде,
Но мой базар был чисто дилетантский.
“Мужик, ты чем-то недоволен вроде?” –
Спросил внезапно Дро Нахичеванский.

Взирал он полусонными очами
И поднимал губу, как Жириновский.
“Ну что ж, придется разобраться с вами”, –
Вставая, произнес Иван Московский.

Напрасны были робкие протесты:
“Ну что, козел, в штаны уже нахезал?” –
Сказали мне и вмиг сорвали с места,
А кто-то из толпы пинка мне врезал.

И к выходу нас повлекли с Олесей;
Беспомощность с ума меня сводила –
По-прежнему был безмятежно весел,
Гудел от пляски бар “У Автандила”.

Расправа никого не удивляла –
Ухмылками ушедших проводила
Та публика, что густо населяла
В ту ночь крутой кабак “У Автандила”.

Меня держало только чувство долга,
А то в кусты я дунул бы, как заяц.
По переулкам пропетляв недолго,
На кладбище мы как-то оказались.

И только там я обратил вниманье
На то, что август – время звездопада
И что сверчков несметное собранье
Поет во тьме кладбищенского сада,

Что сотни лиц глядят на нас влюбленно
С овальных фотографий заоградных,
И портят всё лишь два тупых пижона,
Носители инстинктов плотоядных.

Я им сказал: “Божествен вид окрестный,
Зачем же осквернили эту ночь вы?” –
И, крякнув, стопудовый крест железный
Я вырвал неожиданно из почвы.

“Исчезни, нечисть!” – я распорядился,
И меж созвездий тень креста мелькнула.
Два раза гул над морем раскатился –
И укатился в сторону Стамбула.

Ничем не разобьешь башку атлета,
Но две башки я вбил в грудные клетки.
Два странных безголовых силуэта,
Подергиваясь, как марионетки,

И делая бессмысленные жесты,
Вспять поплелись, к покинутому бару,
А я воткнул со вздохом крест на место
И проводил глазами эту пару.

Вот, значит, почему у Автандила
Заметил я так много безголовых.
Бармен вливал в них виски и текилу
Через отверстья в пиджаках бордовых.

Но это никого там не смущало,
Да и меня в тот миг, представьте, тоже,
Но на пороге, вспомнив всё сначала,
Пробормотал невольно я: “О Боже!”

“Ты их убил”, – заплакала Олеся.
“Да нет, – я возразил, – не та порода.
Они – как море, ветер или месяц,
Как вечно нам враждебная природа.

Едва с любимой ты уселся в баре
И с ней собрался выпить граммов по сто,
Как тут же вылезают эти твари
И вас толкают в сторону погоста.

От них спасались верой наши деды,
Храня духовность русскую по селам,
А крест служил гарантией победы –
Кода бывал достаточно тяжелым”.

                *
Красавица по имени Олеся
С тех пор свои сменила предпочтенья.
Теперь ее уже, как ты ни бейся,
Не заманить в ночные заведенья.

Она теперь неряшливо одета
И любит спорить по вопросам веры,
И лобзиком священные сюжеты
Выпиливает ловко из фанеры.