письмо двадцать седьмое

забавно выходит:
пока ты ломаешь руки,
я в пьяных порывах ломаю чужие чувства.
поведение суки,
патологическая боязнь скуки,
не обессудь, у меня персональное искусство.

читаю стихи, посвященные тебе, и рыдаю.
глупо, ведь столько воды утекло,
ведь столько историй случилось,
а ты до сих пор в больной голове подобен раю.
я бьюсь головой о стекло
и достаю с верхних полок все то,
что на них пылилось.

представим, что нам это снилось.

я не дам о себе знать
и предпочту остаться прошедшим, странным, далеким,
которое не особо хочется вспоминать.
таким, как я, одиноким,
участь одна: угасать
и не лезть никогда к облакам твоим высоким.

но есть свой резон во всем, что с нами творится.
ради всего святого, кончай мне сниться,
мне заново нужно учиться
доверять.

время вспять
никак не повернуть.
я выбрала путь
наибольшего сопротивления.
и теперь, после боли, теряю сомнения,
теряю мгновения,
теряю умения
просто верить.
надо кончать тобой бредить.

дружок,
я не могу забыть твою руку,
лежащую в хрупкой моей руке.
не могу забыть комнату с видом на любимый питер.
как старый свитер,
я надеваю память, и он в тоске,
как в дурацких катышках.