Стихи, избранное

Здесь тоже Русь


Здесь тоже Русь. Пусть глуше и скромней
пейзажи наших северных окраин.
Живу в глубинке — то есть в глубине
России, с детства русское вбирая.

Спешу, лечу за временем в сугонь
на родине своей, большой и малой,
что с детских лет затеплила огонь
в душе
и чувства в нём переплавляла!

Живи, мой Север, песнями звени, —
любимый край, я здесь не на постое,
и мне так важно это сохранить:
родной язык, обычаи, устои.

Как много солнца в говоре твоём,
как много самобытного, живого!
Стелю на снег весенний суровьём
родное, не отбеленное слово.


* * *

Север. Русло холодной реки.
Здесь неволи душа не приемлет.
Здесь и чудь уходила под землю,
Оставляя свои городки

Там, где ты принимал в свой чертог
Новгородцев — ушкуйников ушлых.
Если кто и хранил твою душу,
То какой-то языческий бог.

Север. Глушь староверских скитов:
Не свобода — так самосожженье.
Здесь и речки уходят под землю,
Чтоб укрыться от зимних оков.

Здесь свобода от царских вериг,
Здесь и пристань отступникам Божьим —
Средь лесов, средь холмов бездорожных,
Что когда-то оставил ледник.

Ты куда нас, судьба, завела?
Кто владеет сегодняшним миром?
Не остаться б на карте пунктиром…
Здесь вот речка… когда-то была…

Север, звучен ветров твоих зык!
Ни к чему тебе самосожженье, —
Начинай же своё возрожденье
Да храни самобытный язык!

* *  *
В тумане теряется, в зыби…
Но вижу за пагубой лет
Глаза, от которых погибель,
И окон таинственный свет.

Деревня, сторонка родная,
Я вся до кровинки твоя!
Так речка тебя обнимает.
Так ивы в поклоне стоят.

Трава, на корню засыхая,
Моё окружала жильё,
Но солнышком я прорастаю,
Тех лет поднимая быльё.

Давно ли я травы косила,
А снова — до пояса мне!
Земли исполинская сила
Взметнула их здесь по весне.

Любовь моя, радость земная,
Пой в сердце, ручьями звени!
Спасибо, деревня родная,
За самые светлые дни!


* * *

Всё — от матери
Всё от отца.
От деревни,
где жизни основа —
Труд до устали в поте лица
И служение русскому слову.

Всё бы, мама, читала мне ты!
Всё бы бабушке — сказывать сказки!
А отец красоту на холсты
Перенёс бы, взяв кисти и краски.

Брал гармошку — и песня лилась,
Балалайка ли в руки попала —
Ноги сами пускалися в пляс,
И усталости — как не бывало.

Если горе — как по сердцу нож,
Что спасало нас, если не дело?
Только песня — как в засуху дождь —
Для души и уставшего тела.

Всё от родины,
Всё от земли,
От лугов и полей васильковых
И от привитой с детства любви
К самородному русскому слову.


* * *

Это — юное время твоё,
столько нового, светлого будет!
И весна уже крыльями бьёт,
землю талую будит.

Ты с угора сбегаешь к реке,
так же руки раскинув крылато.
Что же в этом, родном уголке
словно пламенем сердце объято?

А вокруг пробуждается жизнь,
не ручей ли зовёт тебя звонко:
«Ты откуда такая, скажись,
молодая талинка, девчонка?»

Поизмаялось сердце вдали,
и стоишь над проснувшейся речкой,
словно вербушка в жёлтой пыли,
обронив в её воды сердечко.


* * *

Приветная, родная сторона!
Весна, как будто девица, красна
в венке из мать-и-мачехи неброской.
Сорву, вдыхая запах молодой.
Склонились ивы низко над водой,
и землю веткой трогает берёзка.

Вот так и я склоняюсь пред тобой.
В ладонях, перепачканных землёй,
лежат семян зелёные проростки.
Земля встречает радостно весну.
Комочек каждый в пальцах разомну —
с любовью и теплом,
за горсткой горстку.


* * *

Под шёпот листопада проливного
Ты, Ундыш, от меня не убегай!
Дощатый мост, листвою зацелован,
Твои соединяет берега.

Сквозь боль и даль душа к тебе стремится.
Ты за разлуку, родина, прости!
Спешу скорее ундышской водицей
Омыть лицо, напиться из горсти.

Не оторвать от сердца эту осень,
Угоры, речку с тёмною водой.
Мне эту землю не забыть, не бросить
И, уезжая, не забрать с собой.


* * *

Сны васильковые…
Ты меня не буди,
Голос кузнечика, звонкое сердце ночи!
Я, как дитя, прильнула к земной груди,
И трава-мурава
мне щёки щекочет.

Детство бездумное… Словно летишь с горы —
Саночки расписные, выгнутые полозья…
Скольких друзей случилось
встретить — из той поры.
Скольких — не довелось мне.

Травы проклюнутся, Ундыш из берегов
Выйдет, затопит пойму до самых сосен.
Сколько нас было — маленьких ручейков!
На перевозе — лодка
да песня вёсел.

В юности детства будто совсем не жаль,
С капелькой грусти думаешь о разлуке…
Кто это шепчет: «Дочка, не уезжай!»
И сердцевидные листья роняет в руки?

Сны васильковые…
Ты меня не буди,
Голос кузнечика, звонкое сердце ночи!
Я, как дитя, прильнула к земной груди,
И трава-мурава мне щёки щекочет.


Эта земля
«Эта земля побежит с тобой…»
Ольга Флярковская

Твоя гордость и стыд, твоя вечная боль —
родная земля навсегда с тобой,
нет замены ей, сколько б ни искал,
всё равно настигнет тебя тоска…

Будешь жить, чужую судьбу влача,
пробавляясь одеждой с чужого плеча,
пробавляясь культурой, чужой навек,
ты, родства не помнящий… человек.

А опомнишься вдруг, потеряв себя,
и захочешь к той, где ты жил, любя,
быть былинкой в поле, волной реки,
ощущать поддержку её руки;
и со всей тоской перелётных стай
полетишь в родные свои места…


Берёза

Её вершина тонет в синеве,
Овеяна дыханием столетий,
И нити ниспадающих ветвей,
Как в звоннице, перебирает ветер.

И чудится: звонят колокола
Стоявшей здесь
в далёком прошлом церкви,
И видится: проходят, с верой в сердце,
Здесь жители огромного села…

И церковь, что погибла от огня,
И дерево с судьбою одинокой,
И озеро в печали синеокой
Сквозь дым столетий
смотрят на меня.

А где-то птицы первые летят,
Чтобы наполнить песнями гнездовья
И вывести птенцов в её ветвях.
И встретит,
и проводит их с любовью.

С её ветвей нисходит тишина.
Хранит берёза дней далёких память.
За нею школа старая видна,
И наше детство
видится сквозь паветвь.

И звёзды осыпаются над ней
И тянут вниз мерцающие нити.
Стоит берёза, прошлого хранитель,
Как символ малой родины моей.


Мы жили в деревне

Мы жили в деревне, у речки и озера.
Лета были жаркие, с частыми грозами,
С порой белоночья, с купаньями долгими…
Полями, лугами, по осени колкими,
Мы в школу ходили, а тёмными зимами
Читали под лампой простой, керосиновой.
И матери наши в совхозе трудились,
И платьица нам покупали на вырост…

Там были коровами травы истоптаны
В лугах, что горбатились свежими копнами —
Мы там сенокосили вместе со взрослыми;
И в школу ходили тропинками росными
Вдоль озера синего, озера длинного,
Дарившего нас золотыми кувшинками…
Мы жили в деревне, счастливые дети,
Ведь нас не коснулось рукой лихолетье.

Мы жили в деревне и грустно, и радостно,
Ходили на танцы сосновою радою,
Смешные девчонки, в платочках и с косами, —
До осени, нас разлучившей, до осени;
Мы строили планы, уверенны в будущем,
А после писали родителям любящим…
Домой возвращались пролётные гуси…
И письма летели, исполнены грусти…
Крепки нашей памяти тайные узы…
Мы жили счастливо в Советском Союзе.


Стихи о заречной деревне


Это не сон, это всё — наяву.
Время застыло в деревне заречной.
Лошадь у дома не звякнет уздечкой,
Стадо коров не истопчет траву.

И под молочной прохладой лугов
Больше костёр не зажжётся пастуший.
Только всё громче: послушай, послушай —
Бьётся река у крутых берегов;

Катер качает, грозясь потопить,
Бьётся в протёртое днище парома…
Запахом дыма дышать — только б дома,
Дров заготовить да печи топить.

…Но ухожу и не скоро вернусь.
Рыба — и та ищет место поглубже.
Родины голос становится глуше,
И затеряться в пустыне боюсь.

Так перелески бегут по лугам…
Но от себя убежать невозможно.
В пору безвременья и бездорожья
Кто-то останется у очага.

Кто-то поддержит горенье огня
В сердце своём и в оставленном доме,
Кто-то, возникнув в оконном проёме,
Будет стоять в ожиданье меня.


В осеннюю распутицу


…И так на сердце муторно, когда
несёт шугу осенняя вода
и нас пугает холодом зловещим,
когда на берег вытащен паром,
и лодка, что пустить пора на слом,
становится нужнее нужной вещи.

В деревне жизнь — она и так сложна:
хлебнёшь с попажей горюшка сполна,
когда у лодки обмерзает днище
и в заберегах скрыты берега;
а дома, как тепло ни сберегай,
его выносит мигом из жилища.

И это наша общая беда:
везде — чертополох да лебеда,
но крепко держит родина корнями,
и мы несём дрова и топим печь,
мечтая скинуть это бремя с плеч,
и просим Бога быть всё время с нами…

И так на сердце муторно, пока
не станет за ночь стылая река,
тогда, с собою взяв охапку веток,
пойдём дорогу за реку вешить,
и снова оживится жизнь в глуши,
когда на выходной дождёмся деток…


Загляну в озёрные глаза
Николаю Окулову

За еловец, за болото, за
Вырубки, где вызрела брусница, —
Здесь грустят озёрные глаза
Да смеётся речка Брусеница.

Здесь в потоке быстрая форель
Встречь теченью движется к верховьям.
Наварю ушицы на костре,
Травяного чаю приготовлю.

Буду слушать птичий пересвист,
Силами с течением померюсь.
Ну а ты, форель моя, плыви,
К перекатам торопись на нерест!

…Северная родина моя,
Ты стоишь вот так же — встречь теченью,
И душой с тобою сросся я,
И любить — твоё предназначенье.

Окольцован северным селом,
Окающим говором певучим,
Озером твоим я взят в полон,
Речкой, словно девкой самолучшей.

Потому спешу к тебе я — за-
Тем, чтобы душою просветлиться.
Загляну в озёрные глаза,
Расцелуюсь с речкой Брусеницей.


Дорога за реку


Вниз спустилась — и скрылись огни
Деревенских окошек приветных.
Под крылом леденящего ветра
Лишь они греют нас, лишь они.

А в душе намерзающий лёд
Не растопят и ливни косые:
Исчезают деревни в России,
Словно птицы, убитые влёт.

Жизнь темна, словно путь по реке
В полумраке, от вехи до вехи,
И, как видно, придётся уехать —
За надёжной «синицей в руке».

И пребудет в печали земля.
А уедешь — во сне будет сниться
Та, дрожащая в снежных полях,
Невесомых огней вереница.

Это к ней по непрочному льду
И в метели боясь заблудиться,
Я по тающим звёздам иду,
Что сверкают
на мокрых ресницах.


* * *

Зимнее поле… сухие былинки…
Месяца льдинка в небесном протае…
Словно бы кто-то окликнет:
— Галинка!…
Поле да ветер от края до края…

Словно в простом карандашном рисунке:
с бабушкой мы за столом своедельным,
мама в жакетке, с хозяйственной сумкой —
всё, что хранится в сосуде скудельным…

Может быть, это седьмая из вёсен:
бабушка стелет на снег полотенца…
Что там вода прибылая уносит:
старенький мячик?.. а может быть, детство?..

Мати посудой гремит спозаранку,
в вёдрах — с ледышкой вода прорубная,
дышит дымком закоптелая банька, —
дочка приехала, дочи родная!

Ветер шуршит по кустам краснотала…
Всё, что осталось, — моё безраздельно!
Речка… колодец… и банька осталась…
Всё остальное — в сосуде скудельном.

Словно скрип снега на ветхом крылечке…
Ветер качает сухие былинки…
Нет ни крылечка, ни дома…
— Галинка!..
Снежные вихри несутся навстречу.


* * *

Жизнь бывала порою скупа на удачу,
Бабкой-липкой спала на окошке чердачном.
Но взлетала весною, едва просыпалась…
Лишь пыльца на руках с её крыльев осталась.

Тот чердак и поветь, запах сена и хлева,
А в избе — каравай деревенского хлеба…

А в избе у тебя — тени прошлого зыбки,
В потолочине низкой — колечко для зыбки, —
В ней когда-то тебя с тихой песней качали,
А твой рост на дверном косяке отмечали;
И в коробке, конечно, хранили родные
Под газетой твои волосёнки льняные —
В раннем детстве отрезанной матерью прядки,
Да лежали в шкафу в синих кляксах тетрадки…

Ну а жизнь оказалась задачкою сложной,
И теперь ты стоишь
там, где столбик дорожный,
Где почти не заметно деревни названье…
Здесь не важны твои достиженья и званья,
Здесь давно бы тебе все ошибки простили…
Только смотрят окошки глазами пустыми.

…Но ведь счастье коснулось тебя, неизбежно —
И пыльца на руках с его крылышек нежных…


Когда цветёт светлынь-трава


Когда цветёт светлынь-трава,
шепчи любовные слова,
Зови искать цветок во мглу лесных урочищ!
Пусть вспыхнет он в твоих руках,
как поцелуи — на устах,
и мы найдём заветный клад Купальской ночью.

Пускай не скроет ночь лица,
светлее све;тла месяца, —
а ясный месяц в вышине висит подковой;
и там, где речки светизн;,
русалка выплывет со дна,
а в травах возле берегов свет светляковый.

Горят костры, и в полумгле
деревья бродят по земле, —
ты не найдёшь их поутру на прежнем месте;
на воды светлые реки
бросают девушки венки,
и видит каждая из них фату невесты.

Когда цветёт светлынь-трава,
шепчи безумные слова!
Ах, этот сказочный цветок скорей достать бы!
Скажи, ответь нам, светицвет,
где клад зарыт, открой секрет!
А сразу после Покрова сыграем свадьбу.


Берёза у колодца

О детстве сколько ни грусти,
Оно обратно не вернётся…
Лишь ты, берёзонька, лишь ты
Стоишь всё так же у колодца.

В твоих ветвях поют дожди,
С тобой таимничает ветер…
И снова лето впереди,
И что за счастье — жить на свете!

В твоих ветвях поют ветра
И перелётывают птицы,
А улетят — и мне пора
Настанет —
в путь поторопиться.

И, как раздвоенность ствола —
Дороги, сердца раздвоенье:
Здесь всё, родное до угла,
Речушки тихое струенье,

А там, вдали, есть дом другой,
Где жизнь прошла, родились дети…
Я помашу тебе рукой.
И ты мне веткою ответишь.


Уезжаю

«Кто уехал — тот и останется»
Олег Чухонцев «Южной ночью»

Я уезжаю, и я остаюсь —
Мысль быстролётна,
как ветер раздольный, —
Снова иду по дороге окольной,
Издали вижу деревню свою…

Я уезжаю. Светает едва.
Сёстры на пастбище гонят корову.
Что же надёжнее отчего крова?
Лишь ощущенье любви и родства.

Кажется, вовсе и не далека, —
Вижу, как будто смотрю из окошка:
Сено прибрали, копают картошку,
Звонкую воду берут с родника.

Словно заречным угором крутым
Я прохожу у изл;мистых сосен;
Словно бы сердце мне тронула осень
Листиком лёгоньким и золотым…

Я уезжаю. Бессильны слова.
Долго у медленной жду переправы.
Падает сердце в пониклые травы…
Падает в тёмные воды листва.


О родине печаль неутолима


О родине печаль неутолима…
Опять иду, волнением томима,
Искать слова — то в поле, то к реке,
За стаей птиц, что ветрами гонима,
И слово, словно посох пилигрима,
Сжимаю зачарованно в руке…

И слово, что ещё в душе таимо,
Вдруг вырвется на свет неумолимо,
Поднимется, как лилия со дна,
И видишь вдруг: усыпано цветами
Всё озеро души, чьё имя — память.
А в нём ещё такая глубина!..

А вот звездою слово замерцало —
И ожило озёрное зерцало,
И сотней бликов вдруг отозвалось.
И ближний берег с жёлтыми стогами,
И тихий свет ромашек над лугами —
Всё в это слово тихое сплелось.



Васильковый ветер полей

Снишься матерью и отцом,
Золотым, с васильками, полем.
А в лесу, за дорог кольцом
Родника звенит колоколец.

Это родины вечный зов,
Дух полей и лугов медвяный,
Где любой цветок — бирюзов,
Где покой белой ночи мляный.

В травах, пахнущих чабрецом,
Заблужусь средь твоих раздолий.
Прозвени расписным словцом,
Долгой песней о русской доле!

Потускнеет речная синь,
Сгаснет озеро голубое,
Но останется, негасим,
Свет любви, что зажжён тобою!

И когда в суматохе дней
Прозвучит дорогое имя,
Васильковый ветер полей
Над землёю меня поднимет.


Колоколенка


По осенней поре
навещаю места эти дивные.
Отзвучало здесь детство,
как заигрыш жизни, судьбы.
Здесь родители наши
гуляли с тальянкой да с ливенкой,
А теперь вот жилой
ни одной не осталось избы.

Я стою и смотрю,
и ничто не нарушит безмолвие,
Только сердце стучит
да глухое волненье в груди,
А из прошлого вдруг
колоколенка выплывет звонная —
И сквозь дымку времён
развиднеется там, впереди…

На высоком угоре,
где дорого всё и любимо,
Красовалась она среди житных полей
до войны,
На неё любовались всегда
проходящие мимо,
И звучал благовест
над лесами, над руслом Двины…

Всё быльём поросло,
всюду травы здесь непроходимые.
Где тропинка, которой
о празднике шли на поклон?
Лишь крутые ветра
раздувают платки пестрядинные
Прихожанок-берёз,
что, смиренные, встали на склон.

Пролетят журавли,
оживёт с ними высь бирюзовая.
Кто помашет им вслед
на пустынных дорогах села?
Голосам журавлей,
сердца вечному, тайному зову ли? —
Как собратья, в ответ
вдруг откликнутся колокола.



* * *

Всё единственным именем названо.
Уходить от себя не спеши!
Вороже;я моя златоглазая —
осень таинство в сердце вершит.

И опять ты, ведомая в прошлое,
ищешь детства затерянный след…
А найдёшь русло речки заросшее,
старый мельничный жёрнов в траве,

под рябиной кресты — на погосте,
да в часовне мерцающий свет,
словно зыбкий, светящийся мостик
от живых — к тем, кого уже нет.

Вы одною деревней взлелеяны,
вот и дом твой — родительский — здесь.
Ветра лёгкое дуновение
долетит как ответная весть…

Не печаль это — боль неотвязная
наплывает, туманит лицо:
листья падают сердцеобразные
на родное крыльцо.


На Буеве


Буево — так называется холм. Его склоны отвесны.
Эхом доносится давних событий отвестье.
Топса-река отражает развалины храма.
Время — текучими водами слева и справа.

Время пьянит, как вино, всё сильней его крепость.
Только закрою глаза — вижу чудскую крепость.
Буево мрачно хранит её скрытую тайну.
Лобное место, продутое всеми ветрами.

Помнит оно новгородцев — поборщиков дани.
Чудь покорить непременно хотели славяне,
Силой оружья заставить принять православье.
Сыпались с Буева чудские стрелы и камни…

Я ли стою над простором, над вольною Топсой,
Над вековыми лесами с болотистой топью,
Там, где звенит тетивою речная излука,
Чувствую тяжесть копья и стреляю из лука?..

Чудь уступила однако славянам упорным.
Переплелись под землёй навсегда наши корни.
Может, вселились и в нас их отважные души.
Память осталась — в названиях сёл и речушек.

Даль необъятная. Ветер. Река обмелела…
Время — текучими водами справа и слева.


Дикая яблоня


Помню, что девочку звали Марусей.
Мальчика, кажется, звали Иваном…
Хлопали крыльями лебеди-гуси,
Те, что гнались за детьми неустанно.
Вот они, вытянув длинные шеи,
Громко шипят и хватают за пятки…
«Яблонька, яблонька, спрячь нас скорее!
Ветки густы твои, яблочки сладки!..»

…Дикие яблочки — меньше рябины —
Внучка домой приносила в кармане:
«Сколько на яблоне их уродилось!
Злющих гусей она тоже обманет!»
…И нарисует её, и раскрасит
В яблоках низко склонённые ветки,
А на вопрос: «Чем закончилась сказка?» —
«Знаю, конец был счастливый!» — ответит.

…Яблоня, как украшала ты вёсны
Благоуханием, буйным цветеньем!
Оборвалось всё внезапно и просто,
Странным таким человечьим хотеньем.

Пусто теперь в чистом поле и голо,
Свалены в кучу, все в яблочках, ветки…
Внучка явилась домой невесёлой…
С сердцем упавшим — и я, и соседки…

Сколько давала она вдохновенья,
Как озаряла моё захолустье!
…Чёрный пенёк мочит дождик осенний,
Да надрываются дикие гуси.


Остановись, послушай сказку леса


Лесной тропою уходя с болота,
остановись, послушай сказку леса!
Вбирай мгновенья тающего лета
перед зимой, пока ещё безвестной.

Пока исходит жаром жаровица
и осени костёр дымит лениво,
как чудно сбором ягод насладиться!
Не иссякала б клюквенная нива.

Неси домой тяжёлые корзины,
сдашь ягоды — накормишь домочадцев.
И ты бредёшь, устало сгорбив спину,
боясь на тропке с лешим повстречаться.

Поставь корзину, отдохни — как славно:
вот паучок на паутине тонкой
летит — куда? Над этим духом травным
летит, чудак, за осенью вдогонку.

Багульник пахнет остро, поневоле
вдыхаешь аромат его тягучий.
Вот переход по жёрдочкам за р;чей.
Наверх поднимешься — и выйдешь в поле.

И выйдешь в поле, где трава густая
и пух осота солнышком просвечен,
и мятлика соломка золотая —
всё светится… Пока ещё не вечер…

И тем осенним светом осиянно
всё поле… поле, ставшее поляной:
горит брусничник и осинок поросль —
поляна эта лесом станет скоро.

Ещё не вечер… Может быть, однажды
на этом месте снова будет пашня.
Пусть отдохнёт земля от человека.
Деревня, осень, лес, начало века.



* * *

Последний дом в ряду домов пустых…
Черёмушник разросся в угородах…
Но если к прошлому вернулся ты —
Лишь дёрни за верёвочку в воротах.

Войди туда, где мать ещё жива
И у окна сидит за рукодельем…
Но в сенцах ларь мучной и жернова
Напомнят: время — лучший в мире мельник.

И кажется, что целый век прошёл.
Зерно оставил ты, нашел — мякину.
И гирька от часов упёрлась в пол
В тот самый день, когда ты дом покинул.

На мучнике пылится ржавый серп,
Да ждёт в избе печаль — души привада,
Заставив в этих стенах вспомнить всех,
Кто там, в бору, за голубой оградой…


Приплыву к тебе в лодочке синей

Мезенской земле


Гаснет лампа заката над пожней,
Белой ночью сменяется вечер.
До свидания, Л;мпожня! Сложно
Жить в разлуке, от встречи до встречи!

Мы увидимся, знаю, не скоро.
Это счастье и просто везенье:
Побродить по высоким угорам,
Искупаться в холодной Мезени.

Зачарованный песнею длинной,
Край глухой, заповедный, чудесный:
И река, что так выгнула спину,
И дома на угорах отвесных.

Здесь приветливость в людях — издревле.
У домов не обсохли колодцы,
И хвоя лиственничных деревьев,
О которую — не уколоться.

Я приду с головою повинной,
Словно с самой причиною веской,
И, наверное, ты отодвинешь
Кружевное шитьё занавески, —

И, во власти знакомых предчувствий,
На высокое выйдешь крылечко,
Чтоб моею проникнуться грустью,
И поверишь, что время не лечит.

Я пройду от Мезени до Сёмжи,
Приплыву к тебе в лодочке синей.
Всё о том я, родная, о том же:
Как люблю тебя нежно и сильно.


Горше полыни


«А дом мой стоял на угоре,
На том, на крутом берегу…
Приедёшь ли, дефка, вдругоредь?»
…А что я ответить могу?

Кузнечик серебряно-тонко
Поёт, как ручей в полусне…
И снова, глазами ребёнка
Та встреча увидится мне,

Забродит в душе и нахлынет
Всё то, что забыть не могу:
И взгляд её, горше полыни,
И ветра осенний разгул…

«Что камень, на сердце обида:
Есть дети, да где они, где?
Отправили в дом инвалидов!..
Как встрече-то не обрадеть?»

И пряди пригладит седые…
«Ах, годы — что дым на ветру…
Живите, покуль молодые!..»

И слышится снова: «Помру,
Никто хоронить не приедет…
А ты передай-ко, бывать,
Хошь кто-то из бывших соседей
Заглянет меня повидать…

А дом-от стоял на угоре,
Я карточку — вот, берегу…
Приедешь ли, дефка, вдругоредь?»

…А что я ответить могу?


Рыбак


Обрывист берег. Жухлая трава.
Сухие ёлки ёжатся, сутулясь.
По-щучьи лодки к берегу приткнулись
И так остались после Покрова.

В избушке доживает век рыбак,
Он ловит звёзды тальниковой сетью.
Он за водою ходит на рассвете,
И топит печь, и кормит двух собак.

Ещё не стало время, словно лёд,
Но видит он, склоняясь над рекою,
Как по теченью к вечному покою
Он на дырявой лодочке плывёт.

Над ним стоят опавшие года,
Ему уже не страшно и не больно,
Он видит, как уныло и спокойно
Над головой смыкается вода.

И где-то там, за кромкой дня и льда,
Где льдом ещё не тронуло фарватер,
Реки небесной алая руда
С водой сольётся и его подхватит.


* * *

Дрёма лесная, еловая глухомань,
в тёмный олёшник упрятан души ручей.
Ветер весенний, ты прилетай, шамань,
как мне легко от бессвязных твоих речей!

Как ни красна чужбина, да горек хлеб.
Дымом разлуки выело мне глаза.
Берег такой ещё отыскать бы где,
чтобы сумел меня к себе привязать!

Этой весною я и сама — река,
чувствами переполнясь, выйду из берегов.
Хватит по свету счастье своё искать,
время настало вернуться под отчий кров,

в материн дом. Пусть холодно в нём пока,
но принесу для печки охапку дров,
воду — из речки, озера, родника,
запах сосновый светлых лесных боров,

смех серебристый маленьких ручейков,
говор неумолкаемый этой воды живой —
лепет детей, от которого так легко,
как от щемящего, сладкого слова «домой».


* * *

Не устанешь — и отдых не в радость.
Пусть немного затянется путь.
Но с каким наслажденьем прилягу
Я потом на траве отдохнуть.

Август месяц пыльцой запорошен,
Да не кошены травы в лугах,
В повители мышиных горошков,
В завитках иван-чая в логах.

Из ромашек венок-плетеницу,
Да из диких гераней свяжу,
Ароматную мяту с душицей
В изголовье себе положу.

Скроет солнце небесная застепь
И прохладой меня одарит,
Будут долго в озёрах плескаться
Золотые досветки зари…

Всю любовь,
всё, что в сердце теснится,
Всю сердечную эту тоску —
Всё вплету я в свою плетеницу
И в цветы, и в слова облеку.

Пусть не скоро путём неезжалым
Мимо синих озёр и лесков —
Я приду
к земляничным началам,
К водам детства,
к полям васильков.


Осенняя песня


Лазоревый цветок, цветок-символ,
хранится где-то в глубине России
и расцветает в нужные сроки, даёт
силы тому, кто к нему прикоснётся,
взглянет на него…

Б. Сергуненков «Мой дом — небеса»


Ты вся — как утро на Двине
С огнями, зорями.
На берегу, среди камней —
Цветок лазоревый.

Здесь краски всей моей земли
В реку уронены.
И я здесь — близко
иль вдали —
Не посторонняя.

Брожу в лугах, что отцвели,
Где травы скошены.
Печали всей моей земли
На сердце брошены.

Безлюдье малых деревень,
Мой край покинутый.
Не радует грядущий день,
И сердце вынуто.

О родине, да всё о ней,
Что в счастье, в горе ли:
«На берегу, среди камней —
Цветок лазоревый»!


Полушалок
З.П.Сосниной


— Да ведь нынче такие не носят! —
И старинный откроет комод,
И достанет — тот беленький, в розах
Плат с кисьём, что она бережёт.

Ахну я:
— Да в Москве они в моде!
Дочка просит найти да купить.
Может, зря он пылится в комоде? —
Я могу хорошо заплатить!

Гладит бабка цветастое диво
От труда огрубевшей рукой:
«Сколь была боева да красива,
Не знавала я слова «покой»!

Ты ведь знаешь работу доярки:
Утром к дойке бежишь на заре,
Да не шибко оденешься ярко —
Не до шалей на скотном дворе…

Не скажу, что совсем не надёван, —
Лишь о празднике…
Сколь ни живу,
Помню: были такие надои,
Что коров повезли мы в Москву —

Показать их на Выставке главной.
Знайте наших, мол: всем нос утрут!
Наградили меня полушалком
И медалью «За доблестный труд»…»

…А потом — не дыра, так прореха,
Зарастали поля лебедой,
Забывались былые успехи,
Всё сильней засквозило бедой…

Стало ясно: пришло оно, лихо:
Ни коров, ни дворов, ни полей…
И вздыхает бабуленька тихо:
«Не вернёшь, сколько слёзы ни лей».

И добавит внезапно и глухо,
На коленях раскинув зарю:
«Ни к чему полушалок старухе.
Коли надо, бери — подарю!»


* * *

Алые зори. Большая вода.
Бьётся в реке огнепёрая рыба.
Знаю, грустишь обо мне иногда,
Ждёшь, Несмеяна моя, Неулыба.

По воду ходишь, полощешь бельё
Да примеряешь венок из купальниц,
Да вспоминаешь былое житьё…
Дождиком светлым слезинки упали…

Радуги ты коромысло взяла,
Не расплескаются полные вёдра!
Вот я, — спешу по дорогам села!
Утро готовит нам встречу и вёдро.


Дедов путик (рассказ охотника)

А.Г.Абакумову


И он подбросил веток сухих в костёр…
Озеро скрыл прохладный густой туман…
— В городе тесно, а я так люблю простор,
вот и живём в деревне с твоей маман.

Дом-пятистенок поставил ещё отец,
землю в наследство ладил он для меня.
Только той жизни вскоре пришёл конец:
сдали в колхоз коровушку и коня.

Я же лесную науку давно постиг.
Ну а отец совсем тогда занемог:
«Лес да озёра, берданку да наш путик,
видно, пора тебе передать, сынок!»

Помню, учил меня он ставить силки;
здесь, говорил, к водопою ходил сохатый…
Вижу, обсохло нынче русло реки,
да и бобры понастроили всюду хаток…

Сколько носили ягод мы и грибов!
Помню рыбалку, на озере зореванье.
Слушали бормотание тетеревов,
рябчика свист, глухариное токованье.

Как «кичивряжил» в свадебном танце петух!
Щёлканьем, трелями наполнялся лесок.
А как услышишь точенье ножа о брусок —
можно стрелять, — в это время он слеп и глух!

Остановить этот танец не поднялась рука,
так и ушёл домой с пустым рюкзаком…
Вспомню потом не раз я эти тока:
песня за песней, я слушал — и в горле ком.

Как ворковал, хвост распускал петух!
Как выдавал десятки таких колен!..
Вижу, и ты от любви своей слеп и глух —
всё бы вот так же пел у её колен!

Рад я, что грусть берёт по родным местам,
рад, что и ты с невестой — в отцовский дом!
Может быть, сбыться время придёт мечтам:
с внуком пройдёмся дедовым путиком!



Из истории с. Т;пса. Встреча с Петром I

Степану Юренскому


В устье Топса-река разлилась на версту
И, сливаясь с Двиной, затопила всю пойму.
Навещая село, задержусь на мосту
И рассказ, ещё в детстве услышанный, вспомню…

Половодье, весна, восемнадцатый век.
Молодого Петра ожидает сей брег.

Там крестьянин Степан рубит лес у реки,
А вдали паруса показались, упруги.
Он оставил топор, смотрит из-под руки:
Там плывут по Двине государевы струги.

Вот флотилия ближе и ближе плывёт,
И на вёслах идёт прямо к берегу Пётр.
Топкий топецкий брег — не для царственных ног —
Сразу в глину ульнул государев сапог.

И воскликнул царь Пётр: «Экой вязкой здесь ил!»
(Это место с тех пор называется Ил),
А Степан свой зипун стелет в топкую грязь:
Мол, ступай, Государь, не позволим пропасть!

Очень тронул Пётра столь сердечный привет, —
С мужиком у царя завязалась беседа.
Был в селе для Петра приготовлен обед,
Но к Степану отправился он отобедать.

Помнят здесь до сих пор эту встречу с царём
(Как он прост в разговоре, хоть грозен был с виду!).
А хозяина он одарил серебром
И землёй наградил, мол, бери, сколько видишь!

«Благодарствуйте, — молвил Степан, — говорят, —
Эстоль много пахать одному не под силу!
Хватит мне за глаза десятин пятьдесят…»
Говорят, что ответом царя удивил он.

…Я стою на мосту и смотрю, и горжусь
За Петра, что народом был назван Великим,
И стыжусь — за себя потерявшую Русь —
За страну деревушек убогих, безликих.

Разве мало у нас вот таких мужиков,
Что сумели бы сделать Россию богатой?
Ведь сторицей воздаст из своих тайников
Нам земля, и за труд — это лучшая плата.


Рочегда


Первый гром над Двиной пророкочет ли,
Простучит дровяной товарняк,
А услышу суровое: «Рочегда!» —
И повеет дымком на меня…
Вот и рельсы да мостик разгвазданный,
Только в прошлое не перейти…

Через р;чей от биржи Загваздинской
В лес, к делянкам тянули пути
Берёзлага невинные узники,
Прорубаясь в лесах вековых.
Те, что памяти тайными узами
Нынче связаны с миром живых.

Что встают, словно тени, из мшаников —
Валят сосны двуручной пилой,
Эстакада гудит с ;тра раннего,
Пахнет дымом, сосновой смолой,
Брёвна катятся, на воду падают,
На Архангельск плотами плывут…

Дым отечества, горек и сладок ты —
Но не память ли — сучьями жгут?
Вот она — пароходом у пристани
(Там, на пристани этой и я)…
Не кончается ветер неистовый,
Да не выстыла память моя.

Пусть и трудно живёт наша отчина,
Лес становится редким леском,
Но пока что ты есть, моя Рочегда, —
Опахни меня хвойным дымком!


Поездка в Шеломя

М.В.Ожегову


А соцветия донника белого
сердце будто пронзают стрелами:
здесь село на холмах стояло, —
только память о нём осталась.

Зазвучит над полями колокол —
и зашепчутся травы шёлковы,
и заполнятся ульи пчёлами,
и деревья откликнутся: Шёломя…

Не грусти, мы ещё приедем —
на байдарках пройтись по Евде
иль на лыжах — крутыми склонами,
чтобы снова услышать: Шёломя!

Ты постой, помолчи, послушай!
Тихий свет наполняет душу.
Это храмы стоят, как свечи…
А внизу — дыхание речки…

Закачаются травы шёлковы,
Загудят над цветами пчёлы,
Зазвонит над полями колокол —
и берёзки зашепчут: Шёломя…


Чёрный Яр

Семье Серковых


Здесь, в лесных болотах стылых
затерялись судьбы-тропы,
возле Чёрного обрыва обрываются следы…
Захлебнулось время в топях,
янтарём смолы застыло,
да и память — даже память
здесь развеяна, как дым.

От Двины и до Печоры
поселилась смерть в бараках,
обжигала на делянках дуновеньем ледяным.
Тусклый свет зари бескровной,
путь по лявлинскому тракту…
Проржавевшие осколки
в теле преданной страны.

Время раны пеленает…
Повезло здесь тётке выжить
(да ведь жило пол России горевой её судьбой):
здесь оставила родная
мужа, маленьких детишек…
Боль, что в сердце невместима,
унесла она с собой.

Долетит, встревожит душу
горя давнего отвестье,
обожжёт виною горькой,
чувством кровного родства…
Ведь и здесь, за Чёрным Яром,
на дорожном перекрестье —
наша горькая, родная и жестокая земля!

У креста берёзка стынет,
на ветру теряя листья,
чёрный ветер здесь неистов…
душу выстудил до дна…
Ускользающие тени…
голоса родных и близких…
В бесконечно длинном списке
не найду их имена.


* * *

Мама достанет из русской печи каравашек
С корочкой хрусткой, нарежет большими ломтями…
«Как это — брать, что уже изначально — не ваше?!
Я не научена… так вот… расталкивать грубо… локтями!» —

Вспомнит она разорённую мельницу деда
(Тот был в тридцатые годы ещё раскулачен).
Вспомнит отца: «Знать, немало он лиха отведал,
Рано из жизни ушёл — оттого, не иначе!»

Бабушка выйдет — с трудом, опираясь на палку
(Ноги больные скрутило опять ревматизмом),
Скажет: «Да что там богатство, здоровья вот жалко!
Ладно, хоть внучка послушной растёт, не капризной!»

Шьёт мне пальтишко — коричневой, скучной расцветки:
«Было б тепло, хоть не шибко баское, наверно;
К празднику надо бы, только боюсь, не поспеть мне…
Ну, да на каждо хотенье — должно быть терпенье!»

Я же мечтаю ещё раз попробовать мёда,
Яблоко спрятать (чтоб запах вдыхать) — под подушку…
А леденцы, как всегда, растяну на полгода.
Чай с ними — роскошь… но сладка вода из кадушки!

Мама разрежет сейчас на куски каравашек,
Скажет: " Снеси хоть немного соседушке Анне…
Это не грех, что душа твоя — нарастопашку…»
Скажет: " Того, чем поделишься, меньше не станет!»


О хлебе

Помню, бабушка за едою
Говорила нам: «Хлеб — святое!»
«Хлеба больше кусайте! — просила, —
А иначе не будет силы».

И сама она хлебные крошки
Аккуратно сметала в ладошку.
В рот отправив, бывало, скажет:
«Хлеб выбрасывать — грех, Бог накажет!»

Мама сказывала, бывало,
Как в войну она голодала.
В школе как-то упала в обморок:
Хлебный запах окутал облаком.

А несла, завернув в платочек,
Пайку — маленький ломоточек.
Каждый день — один ломоточек,
Да со спичечный коробочек.


* * *

К 100-летию Гражданской войны и интервенции на Севере


Воронки — открытые раны
никак не затянет трава.
И слышится слово: «каманы»…
Но кто и за что воевал?

Вот бабушка — странное дело —
сказала об этой войне:
«Не знаю ни красных, ни белых, —
все были в шинелях оне».

Сквозь давней метели круженье
сегодня привидятся мне
все те, кто замёрз в окруженье,
затоплен на барже в Двине;

кто зверски штыками заколот,
кто понял: война — это ад…
И дальнего взрыва исполох,
и в церковь попавший снаряд…

Закружится снег, словно пепел…
Нам вспомнить бы всех, кто погиб!
Пусть будет печален и светел
дороги прощальный изгиб —

в надземные, дальние веси!…
И снова над полем звучит
последнего боя отвестье,
блуждая в осенней ночи —

в снегах, за небесным пределом,
в воде ледяной полыньи…
И нет там ни красных, ни белых,
а только родные, свои.


О старом мельнике

А.С.Чуракову


Журчала речка на узких плёсах —
Затем, чтоб мельниц крутить колёса,
Чтоб людям сеять муку сквозь сито.
Везли к помолу и рожь, и жито.

И месяц шаял и в речку падал,
И конь пугливо ушами прядал.
Ползли телеги, скрипели оси,
И первым снегом сорила осень…

О старом мельнике птица плачет.
От слова горького «раскулачить»
Ушёл, судьбе своей не покорный.
Лёг на могилу мельничный жёрнов.

Замшели брёвна, сгнила плотина,
Речное дно затянула тина,
Да встал стеною колючий ельник.
Но мелет жито на небе мельник!

Муку небесное сыплет сито
На бор, где птицами гнёзда свиты,
Сечёт метелью по сердцу жёстко…
Сквозь жёрнов к небу — свеча-берёзка.


* * *

Эта тяжесть годов за плечами, —
За неё ты судьбу не кори!
Вот и бакенщик-август отчалил,
Чтоб на небе зажечь фонари.

Вот и путь твой уже обозначен,
И тоскующий голос вослед
Над полями — то песней, то плачем
Всё звучит сквозь сумятицу лет

Средоточием счастья и боли.
А тропинка всё дальше бежит,
Где и сам ты становишься полем
С васильками в некошеной ржи.


Судьба высокая, как сосны

Художнику Н. П. Созонову


Почти весенний цвет небес,
Следов звериных узорочье.
А он уйдёт на лыжах в лес,
Чтоб там остаться на обночье.
Пойдёт неспешно по лыжне,
Сбивая с веток снега налепь,
И на душе растает наледь.
Но вдруг — зарубка на сосне…

И закружится голова,
И краски утра вмиг померкнут…
И вспомнит он, как на дрова
В деревне раскатали церковь.
Смогли порушить красоту!
Куда теперь с бедой примкнуться?
К чему душою прикоснуться,
Как будто к свету самому?

И к этим соснам он спешит,
Как будто к самым близким людям.
Он пишет здесь, в лесной глуши,
Десятки солнечных этюдов…
А в памяти — сибирский тракт,
Наполнен день кандальным звоном, —
И снова Николай Созонов
В колонне узников, ЗК…

Рукой тяжёлою сполна
Его коснулось лихолетье
И всё ещё в тяжёлых снах
Стегает лагерною плетью.
И он бы помнить не хотел,
Да позабыть уже не в силах
Немые братские могилы,
Костры замёрзших голых тел…

А ведь не каждому дано
В руках судьбы неумолимой
Тонуть — и не пойти на дно,
Стоять сосною неклонливой.
И Николай Созонов смог
Пройти кромешный ад — и выжить!
А эту боль из сердца выжечь
Сосновый лес ему помог.

И он лелеет, как дитя,
Сосновый остров — Лапажинку.
И теремок построил там —
Резной, узорчатый, былинный.
Идут мальчишки вместе с ним
Узнать, как подрасти успели
Сосёнки, ягель, плауны,
А солнце сыплет звон капели…

Вот-вот росянка расцветёт,
За ней багульник и пушица,
И будет брошен мир на холст
Широкой кистью живописца.
И рядом с ним всегда весна,
И даль лесная светоносна…
Была художнику дана
Судьба, высокая, как сосны.


Разъятое связать
* * *

Река и небо,
ветер и листва,
тропа и поле,
дерево и птица —
всё неразрывно связано, —
пока
мы живы,
эта связь
не прекратится.

Закат и море,
лодка и вода,
которая, известно, камень точит…
Пока мы живы, с нами навсегда
любовь, надежда, солнце белоночья.

Мы — я и ты, защитник мой и бог,
отныне в унисон — сердец биенье.
Цветы и солнце, счастье и любовь —
и дети,
нашей жизни продолженье.


* * *

— Спроси — и не скажу, куда ведёт дорога…
Не помню я таких, знавал ли, не знавал…
Да проходи, не стой, как гостья, у порога! —
Мне отвечал старик, что в дом войти позвал.

Последний старожил, он ничего не помнит,
Но всё-таки к нему дорога привела.
И говор этот — он мне кажется знакомым,
Фамилия моя — из этого села.

Внизу бурлит поток.
— Да, это речка Пьяна…
— Да, да, он — Николай, и Лидия — она…
Как были от любви они в то время пьяны!
Да только не вода — всё унесла война.

Косынки лёгкий дым и штапельное платье…
Вот-вот в полях мелькнёт знакомый силуэт…
Над зыбкою сестре здесь пела песню мати
(я ж родилась на свет спустя десяток лет).

Мой названный отец. Погиб он, до Победы
Дня не дожив всего. Как мать его ждала!..
И думала ль она, что я сюда приеду,
Но только в честь его мне отчество дала.

За встречею всегда бежит разлука следом.
И деда я прошу: хоть что-то расскажи!
…Как вершу, не спеша плетёт старик беседу.
Мне надо это знать. Чтоб просто — дальше жить…

Нет, не напрасно здесь случилось побывать мне,
Коль зазвучал мотив из колыбельной той.
И этот русский дух — от зыбки, от полатей,
Он памятью навек нас свяжет родовой.

Спасибо, старый дом, с иконой красный угол!
В ворота из дверей пойду, благословясь.
Ведь, как тут ни крути — судьба ведёт по кругу,
Стремясь восстановить разорванную связь.


Маме

Ты смотришь на меня оттуда,
ты — по ту сторону стекла…
Но не грозит любви остуда:
здесь жизнь моя проистекла.

Мои родные, где вы, где вы?
Лишь только взгляд и голос твой.
А под окном — живое древо
прозрачной шелестит листвой.

И ветви, до земли свисая,
слегка рассеивают свет,
и я иду к тебе босая
по мураве, по мураве…

Иду и удивляюсь свету,
покуда жизнь не истекла.
Хоть ты по ту, а я по эту,
по эту сторону стекла.

* * *

Снится мостик за речку Ундыш,
На другом берегу — отец.
Он зовёт, а к нему пойду лишь —
Он шагнёт на другой конец,

Доску гибкую раскачает,
Закипит, забурлит вода…
Может быть, он по мне скучает?
Только как же попасть туда?

А отец и  взглядом, и жестом
Вновь зовёт,
я рванусь к нему, —
Разбегаются волны
 с плеском.
Шаг один — и пойдёшь ко дну.

За попыткою безуспешной
Я, отпрянув, стою столбом.
Вижу, взгляд у отца насмешлив,
Мол, ко мне перейти слабо!

Эй, не дрейфь же, трусиха-дочка!
Ну, иди же смелее, жду!
Я решила: пойду и точка,
Будь что будет, а перейду!

Я рванулась к нему, но папа
Настоящий устроил шторм
Не сумела…
Но тут внезапно
Оборвался видений сонм…

Звал отец к себе. Что за дело?
Звал, но всё-таки не пустил.
Очень сердце в те дни болело.
Он об этом предупредил.


Дядя Коля

Я смотрю на последний снимок:
Дядя Коля в кругу родни.
Сколько я не встречалась с ними?
Я уже не увижусь с ним...

Постарел и в глазах усталость.
Отработал — и будь здоров.
Счастлив тем был, что встретил старость
За ремонтом своих катеров.

Бросит жизнь судёнышком утлым
На каком-нибудь берегу...
Счастлив был не сиюминутным,
Хоть вся жизнь прошла на бегу.

Катера да рыбалка в море:
Сети ставь да с рыбой возись —
И опять он душою молод,
Бесконечно влюблённый в жизнь!

…Мне шестнадцать, ему под сорок.
А в деревне-то — знай гости.
У него ж — прибауток ворох,
Рядом с ним ни к чему грустить.

Деревенское лето, воля,
Дядя Коля —
 в гостях у нас:
«Дай поставлю пластинку, что ли!» —
И тотчас же пускался в пляс.
Ну, а песня — она такая,


Ну, а песня — она о нём:
«Коля-Коля, — нам слух ласкает, —
Коло-кольчик…» — и мы поём.

Дядя Коля вприсядку пляшет,
Сам в рубашечке голубой,
«Коля, Коля да Николаша,
Где же встретимся
мы с тобой?..»

Уходящего лета жалко.
Речка быстрая, узкий плёс...
А меня  он всё звал Русалкой
За длину золотых волос...



Из дедовых времён
Памяти деда Степана
Ивановича Чуракова

А время, как песком, историю заносит.
Тиха его река, да омуты черны.
Из дедовых времён
  звучит многоголосье…
Не вспомнить, не спросить
И не избыть вины.

Там бабушка ещё
под сердцем носит сына,
Там пашет поле дед и сеется зерно,
И жизнь не нанесла пока удара в спину…
Но изменить судьбу, как видно, не дано.

Коммуна, общий дом, он там как посторонний,
И кажется весь свет ему уже постыл,
А дом его родной с тоской пустых оконниц
Всё ждёт своих жильцов, но их и след простыл.

Весь этот новодел он вынести не в силах,
Не выдержал, не смог — лишь в том его вина, —
В неполных сорок лет Степан ушёл в могилу,
А ты расти детей, красавица жена.

Мой дед… Каким он был, пока в петле не сгинул?..
За всех скажу «прости», как к сердцу прикоснусь,
И обвиненья все решительно отрину,
И предку своему я в пояс поклонюсь.

А память, как река весеннего разлива…
Вот подхватил поток, видения унёс…
В том нет моей вины, и я б была счастливой,
Когда б из той реки не зачерпнула слёз.



Бабушка Дуня

Плещет капелью с потоку
День –  Евдокия-плескунья.
Скатерти  вышила к сроку –
К празднику бабушка Дуня.

Внучке готовит подарок —
Платьице в белых горошках.
Только и радости старой:
Шить да сидеть у окошка.

Прожито-пройдено столько,
В радости – толика грусти:
Не возвратишься к истоку
От полноводного устья.

С песнями вышивку ладит,
Радость сегодня на сердце.
Скатерти вышила гладью,
Крестиком – два полотенца.

Рядышком внучка недаром –
Учится шить понемножку.
Только и радости старой,
Только и свету в окошке.

…Память о ней да о маме:
Светлые, добрые лица.
Машет из детства крылами
Мне с полотенца жар-птица.


Бабушка говорила

Детство простоволосое
Ягодой нас дарило.
«Сладкого – да не досыта», –
Бабушка говорила.

А земляника-ягода
В травах – нагнись, возьми-ка!
Разом съедать не надо бы
Собранную землянику.

Стала любовь – привычкою,
Словно во сне приснилась, –
Сладкие земляничины
Ела, да не ценила.

Счастье ушло- осыпалось,
Радость сменилась грустью:
Сладким легко пресытилась,
Стало оно безвкусным.

Дочкам бы – счастья россыпью,
Внучке бы – шоколадку.
«Сладенького – не досыта!» –
Я им шепну украдкой.


* * *

В гости с бабушкой по тропочке.
Я кричу ей: «Догоняй!
Что ж ты, баба, не торопишься?
Вон, отстала от меня».

С укоризной скажет бабушка:
«По моим-то по летам,
Дак с клюкой бродить бы надо уж.
Мы-то ходим, не лета(е)м.

Ох, совсем меня замучила,
Ты не жди, лети давай!
Побег;й  скоряе, внученька,
Да ворота открывай!»

Залехтелась. С остановками,
Хоть дорога не длинна…
Я похвастаюсь обновками,
Что нашила мне она.


* * *

Ночью не спишь, всё думаешь: «Боже мой»
Думаешь: «Господи, только бы не война!»
Как родила дитя, так и страх со мной,
с каждым ребёнком — всё больше в душе вина
в том, что бессильна ты оградить от зла,
хоть и берёшь, и носишь в себе их боль…
Только б ещё и к нам война не пришла,
чтобы жилось нам дружно между собой!

Я посадила сосенки во дворе,
каждому по одной — целый сосновый бор.
Вот соберутся дети о летней поре,
будем сидеть в тени, вести разговор,
чай станем пить со смородиновым листом,
а из созревших ягод варенье варить,
утром подсолнухи будут заглядывать в дом,
будет играть в оконницах сполох зари,
будут резвиться внуки, скрипеть качель
(верится, что для счастья им жизнь дана)…

Только не спишь потом — не от света белых ночей,
а лишь от мыслей, что рядом идёт война!
В юности ездила в Харьков, в Красный Лиман,
в Коробов хутор как-то судьба завела,
помню, девчушка училась русским словам,
на украинском я разговор вела.
Как мы играли с Марусенькой: то «покачай»,
то «догоняй», сама же со смехом прочь.
После сидели под вишнями, пили чай,
а на лиман опускалась южная ночь…

Что там сейчас? Вертолётов, снарядов вой,
танки грохочут, рушатся города…
Чувствую и ненавижу бессилье своё
и понимаю: общая это беда.
Вот и взошло, что посеяли — эта война,
их не простить и не умалить вину!
Знаю, и ты, Маруся, лежишь без сна,
с думой о детях.
Я до утра не усну.


* * *

Как будто открылся таинственный шлюз
и хлынули воды — распался Союз
(казался он нам нерушимым!)
Затменье какое-то… тёмная ночь —
и, как о родителях блудная дочь,
забыла о нём Украина.
Кто б думал в начале, что будет в конце?
Фашизм зародился, как птица в яйце
с повадками злого дракона.
И вот уже ветер смертельный подул,
и слышатся взрывы и выстрелов гул
на землях, родных нам исконно.
И думаешь сразу: в советской стране
была Украина с Россией в родне
и жили мы, горя не зная.
Мы, русские, не от своей простоты
мечтаем о том, чтобы вместе цветы
бросать нам на воды Дуная!*
И если из южного края земли
вновь запах полынный ветра принесли,
сплотимся надёжною ратью
и, мир защищая мечом и огнём,
мы снова объятья свои распахнём,
как старшие сёстры и братья.


Исторический тракт


От парома автобус помчит меня лихо по трассе —
Вдоль глухих деревень,
много лет пребывающих в трансе,
Мимо Емцы-реки, холмогорских болот и лесов,
Мимо Емецка с домом, в котором родился Рубцов.

А полвека назад тот же путь — по Двине, теплоходом.
Вижу старую пристань
 с идущим по сходням народом.
Вижу я, как Рубцов по-хозяйски ступает на трап…
Или ловит попутку, лишь из дому выйдя на тракт,
Где когда-то царь Пётр проезжал,
вольнодумец упрямый,
По приказу его были созданы станции — «ямы», —
Ох, и лихо, наверное, мчал он на перекладных
По старинному тракту, вдоль русла холодной Двины!

А в Усть-Ваге Петру лошадей заменили на свежих,
Ведь лежал его путь из Архангельска
прямо на Шенкурск.

Исторический тракт!
Здесь прошёл на Москву Ломоносов.
Вижу, как он в тулупе идёт среди рыбных обозов…
Слышу: кони храпят и доносится песнь ямщика…

Я у дома сойду, а автобус пойдёт до Борка,
А «Борок — он Москвы уголок», — только так!
Надо, надо бы съездить туда, где родился Ермак.


На распутье

Нет утешенья в цветенье июльских даров.
Лист подорожника — не панацея от боли.
Вправо посмотришь — бурьяном заросшее поле,
Влево — развалины жалкие скотных дворов.

Вправо пойдёшь — там пустые деревни стоят.
Влево свернёшь — там лесные дымят пепелища.
Ветер чужой над родными просторами свищет.
Где же она — полевая Россия твоя?

Может, пора искупить перед нею вину —
Дать по рукам разорившим страну лиходеям?
Сколько потерь, но ещё остаётся надея
Хлебом засеять поля, распахав новину…

Птиц не слыхать, и, до звона в ушах — эта тишь…
Прямо иди — к обмелевшим, отравленным рекам.
Стать ли мутантом — иль жить на земле человеком?
Ты на распутье… пока ещё… молча стоишь.


Домой

А травы… травы нынче здесь
по плечи…
Берёза смотрит
взглядом человечьим…
Сучок отломан, ямка — словно око,
А в нём наш путь — от устья до истока!..
Зрачок заметен ясно,
взгляд осмыслен…
А над берёзой облака зависли…
Сердечком на стволе —
лишайник красный, —
У дерева есть сердце, это ясно!
От поля клевера — медовый запах…
Крадётся вечер
на бесшумных лапах.
Ряд тополей, торжественных и строгих…
К родному дому привели дороги.
Сейчас войдём,
взволнованы отчасти…
Нашли подкову
(может быть, на счастье),
Чтоб оберегом поместить над дверью…
Внимать избы старинному поверью,
Что каждая расскажет половица…
Здесь в рамке на стене —
родные лица…
И, растопырив царственные перья,
Кружит над головой щепная птица…


* * *

Всё ближе подступает лес к деревне,
Дух сосняка, багульника и пижмы.
Как всё сумели из деревни выжать
В лихие годы! И, старухе древней,
Теперь никто ей не поможет выжить.

Облезлой кошкой поле, выгнув спину,
К деревне жмётся: может, приголубит.
Где тот Иван, что как-то вышел в люди
Из этих мест, навеки их покинув?
Кто Русь — царевну спящую — разбудит?

Зачем когда-то бились наши деды —
Лес корчевали, избы становил
Да засевали хлебом чищевины,
В войну стояли насмерть до победы? —
Перевернулись бы сейчас в могиле.

О двадцать первый век, хромая кляча,
Гордись мобильной связью, Интернетом —
Убожество провинции не спрячешь!..
Скажу: прощай, здесь ничего не светит, —
Судьбу деревне не переиначить.

…Она в ответ — лишь "счастья милым детям".

Дорога

Когда душа, как обнажённый нерв,
Когда опять прихода ждут Мессии
И трёх дорог запутанная вервь
Смыкается на шее у России;

Когда двуглавый на гербе орёл
Кричит неясытью ненасытимой,
Когда вокруг обман и произвол, —
Терзаешься виною непростимой

За всё, в чём виноват совсем не ты,
Позволив на куски пластать равнину,
Но коль пошёл кафтан на лоскуты —
Он превратился попросту в рванину.

Когда достигнут болевой порог
И пахнет воздух взрывчатою взвесью,
Нет для тебя иных путей-дорог,
Лишь эта — по родным полям и весям.

* * *

В открытое окно всю ночь приносит ветер
То запахи цветов, то шорохи листвы…
Вот так бы жить и жить, да на родной планете
Перед игрой стихий бессильны мы, увы.

И  вновь не отойду от  приступа удушья,
Попав не в страшный сон, а в новостной поток…
И понимаю вдруг, что вирус равнодушья
Страшнее, чем ковид, пожар или потоп.

Болящая земля, Сибирь и Север дивный,
Не обошли и вас превратности судьбы:
Распроданы леса, в огне живое гибнет,
И сказочной тайге такой уже не быть.

И реки мчатся вспять от экстремальных ливней,
А значит, ты вставай, сражайся и не ной,
Ведь выживает здесь не только самый сильный,
А кто не ждёт, когда
ковчег построит Ной.

Кто сохраняет лес, чтоб жили в них зверушки,
Чтоб слушать пенье птиц, укрывшихся в листве…
Прекрасный мир земной не дай нам бог разрушить,
Ведь с каждым существом навеки мы в родстве!


Братья, поедем в Шиес!

Господи, дни какие!
Пахнет вовсю весною,
Реки апрельским солнцем высвечены до дна.
Братья, поедем в Шиес!
Станем живой стеною,
Чтоб навсегда закончилась мусорная война!

Леса зелёный пояс —
лёгкие всей планеты,
Сеть голубых артерий — в ней и река Двина.
Наша земля родная
даже и ночью светлой
Каждой своей былинкой к солнцу обращена.

Если здесь ляжет мусор
панцирем ядовитым,
Сгинут и зверь и птица, в прах превратятся, в пыль…
Кто защитить сумеет
землю, что звали русской?
Где он, герой былинный, сказочный богатырь?

Вот они, обступили,
жизнь нашу сделав серой, —
новых времён монголы, души их съела ржа.
Встанем за лес и реки,
встанем за чистый Север —
пусть над родным простором вороны не кружат!

И за леса Сибири —
встанем, как брат за брата,
не отдадим китайцам выкачать наш Байкал!
Верю: не станет Шиес
точкою невозврата —
и не приснится внукам смерти кривой оскал.


* * *

Флаги красные алели:
Честь и совесть, чувство долга.
Оглянуться не успели —
Жизнь обсохла, словно Волга.

Зря нам ветры приносили
Правду, — бисер топчут свиньи.
Как косой леса скосили
От Сибири до Подвинья.

Застит дым глаза не сладкий, —
Горький дым, тоска-кручина:
Золотая лихорадка,
Как болезнь, неизлечима.

Этот дым глаза нам выест,
Постучится пепел в сердце:
Вся Земля сегодня — Шиес,
Вся планета — зона бедствий.

Я — туда, где флаги реют.
Рядом встань, и вся недолга.
Никогда не устареют
Чувство родины и долга!


* * *

Нас от родины отучали,
как от матери отлучали,
называли нас шелухой.
Но поднялся народ глубинный —
из глубинки, из сердцевины,
из тайги вековой, глухой.

И возникло, как шёпот: Шиес,
в шуме леса теряясь — Шиес,
полетело оно в эфир,
расходилось всё дальше, шире
вроде тихое слово — Шиес,
но услышал его весь мир.

* * *

«Шиеснутые мы, шиеснутые,
Как по сердцу ножом полоснутые,
Русский Север — отец,
а природа нам — мать,
Мы готовы за них постоять!»
Марат Шатский

Шиесяне мои, шиесонцы,
Скоро, скоро под северным солнцем
Рядом с соснами яблони будут цвести,
Будем ягоды есть из горсти!

Шиесонцы мои, шиесяне,
Вместе землю засадим лесами!
Пусть здесь бегают звери и птица поёт,
Прославляя болото своё.

Северяне мои, урдомяне,
Россияне, славяне, земляне!
Мы очистим планету от сора и лжи,
Пусть на ней продолжается жизнь!


Времечко

Не обойти тебя, времечко, стороной.
Так и живёшь — дивуешься каждым днём:
белыми нитками шито твоё рядно,
искренних чувств не отыщется днём с огнём.

Как же, лукавое, всё это объяснить?
Что там в твоих карманах и в голове?
И хорошо с тобой, да гнезда не свить.
Падать с тобою в пропасть, ползти на свет,

петь твои песни, плутая в твоём лесу,
зная, что ловишь рыбу в мутной воде.
Видеть, как под собою ты рубишь сук,
можешь обуть, убить, догола раздеть.

Чем обернётся завтра твоя любовь,
бабочкой эфемерной —
подругою сладким снам?..
Время не выбирают, сколько ни суесловь, —
каждый дорогу себе выбирает сам.


Объездная дорога

И долетели б — часом… Только у переправы
залило автотрассу. Выручи, берег правый
Кажется, заблудились: коль не угор — так р;чей.
— Где же, скажи на милость,
трасса?
— Тяжёлый случай!

Кто это нам подскажет?
Пусто в домах забитых,
ветер один на страже
в сёлах, людьми забытых.

«Эвон дорога ваша, —
выйдет к нам старый дедко. —
К нам нелегка попажа…»
Это Россия, детка!

«Дед, не суди так строго!
Сами мы — не святые.
Строят у нас дороги,
строят мосты крутые!

Копятся наши силы,
скоро расправим плечи,
горы свернём, дед милый,
будет у нас в заречье

жизни, как флагов наших,
радостная расцветка.
С гордостью каждый скажет:
— Это Россия, детка!» —

Так бы вот мне хотелось
сразу ответить деду.
Зря, что ль, он шёл под пули,
в поле «ковал победу»?

Вклад его не измерить,
только вот жизнь — к закату.
В лучшее нужно верить.
Будет оно… когда-то.


* * *

Я — РУС, и это имя значит — Свет.
Мой волос рус, и потому я — русич.
Мой предок — храбрый витязь Пересвет,
И мне, конечно, не пристало трусить.

Я славянин. И завещаю вам
Шатёр лесов, лугов зелёных лоно,
И поклоняюсь я не божествам, —
К живой земле, как матери, с поклоном.

Я русский богатырь, и с давних пор
О том слагают сказки и былины.
Я спорю с ветром, дам огню отпор,
Врагам не уступлю и десятины.

О, нелегко стихии приручать,
Но только что не сделаешь для милой?!
Припасть к земле, обнять её, объять, —
Она вернёт растраченные силы.

Такая — красной девице под стать! —
Сыра земля мои залечит раны,
Поможет мне стократ сильнее стать:
Несметно стало идолищ поганых.

Я рус, я славянин.
Моя земля,
Тебя я даже мёртвый не покину!
Прольюсь дождём, взойду зерном в полях.
Из глины создан, снова лягу в глину.


А на Севере нашем

А на Севере нашем всё полои да курьи,
У избушек, как в сказке, ножки выросли курьи.
Всё холмы да угоры, всё речушки да рУчьи,
Воды тёмные скоры, а названья — певучи.

То ли бор, то ли рада, то лоза, то олёшник,
Сердцу девы отрада —сарафан да кокошник.
И царевич Иван здесь не грустит простодушно,
Ведь у каждого камня ждёт царевна-лягушка.

Здесь резвятся русалки средь озёрных урочищ,
А ромашки-гадалки вам любовь напророчат.
В тёмных глаз твоих омут так хочу посмотреть я,
Приведёт тебя к дому не тропа, так веретья.

Здесь везде угороды и не ставят заборы.
Вот наедет народу —открывайте заворы!
Здесь всегда тебе рады и не скажут «подвинься»,
Будь ты с Пинеги родом, иль с Мезени, с Подвинья, —

Привезут вороные прямиком да в усадьбу.
Приезжайте, родные, на весёлую свадьбу!


Няндома

В твою страну сосновой мянды
Вернуться, Няндома, и нам бы,
Чтоб «домик Карлсона"* купить!
Купаться в светлой речке Лими;
Твоё перепевая имя,
Жить да добро в душе копить.

А эти речки и озёра,
Лесами скрытые от взора, —
Их больше здесь, чем дней в году!
Весной — в подснежниках полянки
Да буйство речки Островлянки…
За ней я в прошлое пойду
Истории дорогой длинной,
Когда лишь дом странноприимный
Здесь был,
Да лес, куда ни глянь.
Остановился путник где бы?
Но дом тот звался — домом Хлеба:
Дом Няна (хлеб на коми — «нянь»).

Тянулись к людям сосен ветки.
Железную тянули ветку,
Открыли станцию, вокзал.
И этот труд был в радость  людям,
Посёлок рос, и сколько судеб
В единый узел он связал!

Он вскоре превратился в город,
Холмы украсив и угоры,
Хоть шла беда за ним в сугонь —
В дома врываясь, хуже вора,
Постройки свёл на нет огонь.

Ты возрождалась птицей Феникс
Из пепла и, не зная лени,
Лишь добавляла красоты.
О, скольких вынянчила ты
И проводила в путь-дорогу!

И сердцем, устремлённым к Богу,
Молилась ты за всех, как мать.
И в пруд смотрелись стены храма,
И мы тебе шептали «мама»,
Когда случалось уезжать…

Здесь всё вокруг любовью дышит,
А красные крутые крыши
Плывут из сказок или снов…
И поезда стучат на стыках,
А ты стройна и светлолика,
И сердце зачастило вновь…


У причала, где дым горьковатый

У причала, где дым горьковатый,
Ожидали отплытия мы.
Дул норд-ост, и наш домик дощатый
Рвался в небо, махая дверьми.

Взбунтовалась, взыграла Печора,
Дальше нас не повёз пароход,
Значит, в лодки погрузимся — в доры,
Практиканты — привычный народ.

Мы ещё поработаем в тундре,
Загоняя оленей в кораль,
И начальник нам крикнет: полундра, —
Мол, ребята, домой не пора ль?

А в домишке, где стол и скамейка,
Пахнет затхлостью и табаком.
Тут без печки попробуй согрейся,
Коль от двери несёт сквозняком!

В уголке, где дырявые сети,
Я приткнулась на жёсткий топчан,
И сквозь дрёму студил меня ветер.
Или кто-то коснулся плеча?

Мужичок, очевидно, из местных
Что-то тёплое мне говорил…
А потом, вместо слов бесполезных,
Куртку снял и мне ноги укрыл.

…Мы вспорхнули, пролётные птицы
Покидая наш ветренный кров,
Что, казалось, стоял на границе
Двух, почти параллельных, миров.


Бабушка плачет

Бабушка плачет, зовёт отвезти её в дом
Из городской, обустроенной дочкой квартиры.
— А не свезёшь, так я завтра отправлюсь пешком!
Адрес я помню: Строителей, 24.

Дочка успешна, работает: свой магазин,
И наняла ей сиделку, приносит продукты.
Что  ещё надо для счастья, скажи ты мне, Нин?
Здесь и тепло и светло, в холодильнике — рыба и фрукты!

Дочка приедет с работы усталая, но
Мать обнимает, воркует  с ней нежно:
«Мама», «мамулька», а та ей твердит лишь одно:
— Ты отвези меня в дом, где жила я допрежде!

— Мама, вот эта квартира — она же твоя —
В Северодвинске, Строителей, 24.
Ты в ней без малого тридцать пять лет прожила!
— Врёшь ты мне всё, не живала я в этой квартире!

Сердце болит у меня, что зарос огород,
Кошки не кормлены, куры, поди уж, издохли…
— Мама, зима, и не ездит на дачи народ!
— Я не про дачу, про дом мой родимый в Коковке!

— Мама, забудь, деревенского дома уж нет,
Лет уже тридцать минуло, как продан он братом…
Нина не верит. И просит купить ей билет
В прошлое, что, как и память её, невозвратно.


* * *

Она лишь детство помнит хорошо.
Недавнюю прогулку помнит смутно
И радуется:
— Славно день прошёл!
И здесь, на нашей даче, так уютно!

«Какая дача, здесь восьмой этаж!» —
Подумала и чуть не просказалась.
Как странно, даже дом не помнит наш,
Опять своё:
— Как здесь мы оказались?

— Пришли пешком, — в тон отвечаю я,
Толку картошку, подливаю масла.
— Ох, сколь вкусна картошечка своя!
Её мы накопали не напрасно!

«Купили», — я б могла сказать в ответ,
Но как давно она о том мечтала!
Подмена совершилась в голове,
Когда она переживать устала.

Так счастлива, что радостно и мне.
Я улыбнусь и правды не открою —
Затем, что для меня на свете нет
Ценней её душевного покоя.


Кошка

Кормится по соседям, впали её бока.
Котят привела намедни к ним, под сень чердака.
Скажут ей, хлеб бросая: на, мол, и отвяжись.
А у её хозяйки и вовсе худая «жись».

Так же, за хлеб, работа, чаще того — за спирт.
То на замке ворота, то на засове — спит.
Не бессердечны люди, это коснулось и нас.
Кто-то её осудит, кто-то кусок подаст.

Кошка не знает отдыха: ловит мышей да крыс.
Ждут её двое голодных деток — пушистых кис.
Но у её хозяйки трое голодных ртов,
трое таких же несчастных
и беспризорных котов.

Ночи всё холоднее, солнце не веселит.
Что будет дальше с нею, сердце моё болит.
Кормит котят, намывает, ела ли, нет сама?
Ластится. Кошка не знает,
что впереди — зима.


Ясмин

То был ли багульника запах,
шиповник зацвел ли, жасмин?
Уж солнце катилось на запад.
А девушку звали — Ясмин.

И табор стоял, и цыгане
раскинули в поле шатры.
И к ней подошёл её парень
и что ей стал говорить.

И солнышком ясное имя
взошло над просёлком лесным.
— Ты с ними, — спросила я, — с ними?
— Я с ним, — отвечала, — я — с ним!


* * *

С нелепой причёской и в платье нелепом
я встретилась с Вами в то давнее лето.
И Вы вдруг сказали: для Вас я — не женщина.
А я улыбалась, насквозь деревенщина:
не нравлюсь как дама?
Но всё же при этом —
меня Вы в тот вечер
назвали поэтом!

А после в деревне, таким же вот летом
статейка в газете о встрече с поэтом.
И мой, не особо удачный, портрет.
Но всё-таки я (как приятно) — поэт!
И возглас, приятный нисколько не меньше мне,
в мой адрес: «Какая прекрасная женщина!»


Первая встреча с морем

И нам предстало море
в каком-то дымном свете,
и в этой дымке плыли
на лодках рыбаки,
и прямо в дымном небе
у них стояли сети,
а носом ткнувшись в берег,
качалась рыба-кит.

И море было тёплым,
дышало паром белым,
к себе влекло игриво
и взрослых, и детей.
И было ясно сразу,
за что назвали Белым
его в Стране приливов,
течений и снастей.

На литорали моря
жизнь оставляла метки:
рыбацкий карбас (остов),
ракушки в берегах;
из затонувшей баржи
образовался остров;
засохшие деревья
маячили в песках.

А рядом в дюнах — сосны,
взлохмаченные кроны,
как будто им причёски
придумали ветра.
На литорали моря,
под этой дымкой сонной,
народ вовсю купался
и шёл вдали корабль.

И вдруг примчалась свадьба,
раскрылся счастья свиток…
Невеста, платье бело
лишь приподняв слегка,
бродила в море Белом
(а с ней жених и свита),
и смех воздушным змеем
летел под облака.

И тут прилив начался.
Шло солнышко к закату,
стал жёлтым пляж и дюны,
лёг жёлтый свет везде,
А море, словно платье
невесты этой юной,
белело, и дрожала
дорожка на воде…


Шторм

Когда намокший плащ срывает ветер с плеч
и море так гудит, что оглушает гулом,
то хоть зови, хоть плачь, твою не слышно речь,
и ветром в небесах фонарь луны задуло…

А море на песок, где спало до поры,
оскалив пасть, бросается в обиде,
вздымается, ревёт — и страшен грозный рык,
и тащит за собой песок и мидий.

На город, на дома бросается, ярясь,
как щепки, разметав бетонные ступени, —
то на дыбы встаёт, чтоб после в ноги пасть,
то отступает вдруг, шипя и пенясь…

Промчится ураган, оставив долгий след,
и море отползёт, а ветер сгинет в дюнах,
и тусклый и седой наметится рассвет,
людей застав в бессоннице и думах.

Как хрупок мир, в котором мы живём!
Как слабы мы пред силами стихии!
И сами, разрушая, слёз не льём,
к чужой беде слепые и глухие…

Лишь день — и всё разнесено в щепу,
водой размыто, вывернуто с корнем…
А мы вздохнём, когда пройдёт испуг:
жестоко море, но оно нас кормит!

И кормит нас, но топит корабли,
ласкает взор, влечёт — но и пугает.
И если б предки к морю не пришли,
ждала бы нас, наверно, жизнь другая…

И город, что не спал две ночи напролёт,
поднимется сегодня спозаранок,
упавшие деревья уберёт,
поахает — и дальше заживёт,
не первый раз залечивая раны.


Гибель медуз на Белом море

Пестрела осень ранняя
весёлыми космеями,
петунии и цинии толпились у ворот.
А в Белом море плавала
медуза Аурелия
и Цианеи яркие водили хоровод.

Красавиц этих видели
и в устье речки Керети,
с водою заносило их
к Онежским берегам…
И кто мог «зло содеяти»?
Глазам своим не верю я,
но вот лежат их тысячи
по ягринским пескам.

Как барышни кисейные,
к ногам зевак рассеянных
они приливом брошены,
их жизнь — на волоске;
малиновыми блузами
форсить бы вам, медузоньки,
да волосы роскошные
запутались в песке…

Мы тельца невладимые
бросаем в море Белое, —
мы всё ещё надеемся,
что можно их спасти…
Но не расправят лепестки
космеи-аурелии
и цианеи-цинии, увядшие цветы.


На Яграх

Штормит, но ветер небольшой,
в твоём краю гуляет осень
и застревает в кронах сосен,
и что-то делает с душой.

У этих листьев — цвет огня.
И в нашу юность нет возврата.
Но разве думалось когда-то,
что станешь светом для меня!

Что встретимся с тобою вдруг,
и будет море, сосны в дюнах,
и будем мы о счастье думать
и белочек кормить из рук!

А белки хрусткой скорлупой
сорят, отыскивая ядра…

Осенний остров золотой,
Хрустящее названье — Ягры.


Две сосны

У моря мы не дождались
с утра обещанного шторма.
Но всё сильней темнела высь,
и ветер волны гнал упорно,
и тучи шли, дождём полны, —
он хлынул, утопить нас силясь.
И две прибрежные сосны
друг к другу крепче прислонились…

Как символ стойкости, они
счастливой парою влюблённой
здесь провожали корабли
в далёкий путь, навстречу шторму.
Напоминали морякам,
что за разлукой будет встреча,
как луч родного маяка,
светили всем, кто недалече.

И, словно волны за кормой,
вокруг корней бежали дюны,
И две свечи, сосну с сосной,
казалось, ветер не задунет!
Их волновал морской прибой
и шум шелонника сквозь хвою…
Мы целовались там с тобой,
хватало счастья нам с лихвою.
Не выдержали корни бед,
сосна сосну не удержала.
Вот и тебя на свете нет.
А без тебя мне счастья мало.


Дикий сад

Стихопада уже не жду,
звездопады давно забыты,
и беспечная не пройду
по тропе меж полями жита.

Нет полей. Только дикий сад,
больше даже на лес похожий,
птиц залётные голоса,
и как будто грустить негоже.

Даже если в саду одна,
в этом тоже лишь я повинна.
Хоть дремучая ель темна,
рядом яблони и малина.

И леса пока не горят,
и дожди хоть и льют — не топят.
Но приснится же: то ли град,
то ль коней отдалённый топот…

Я забыла бы этот бред,
если б бредом его считала,
но коней я во сне считала,
и четвёртого звали Блед…

А наутро звезда Полынь*
вдруг разверзла морские воды,
и отравлена вновь природа!
Горечь горькая, в сердце стынь.

А черёмуха в эту ночь
от ветров штормовых упала,
и пылает, смотреть невмочь,
тем же пламенем, дымно-алым…

*8 сентября 2019 г на полигоне под Северодвинском взорвалась ракета с ядерным двигателем.


Очередь — за солнцем
Наде Келаревой, автору книги «Очередь за солнцем».

За солнцем в очередь стоят дома,
Спешат чуть-чуть погреться стаи птичьи.
Полярной ночи ледяная тьма,
А днём — сугробов белое величье.

Дрожат деревья на сквозных ветрах,
Приходишь ты в шарфе заиндевелом…
И говоришь: «Давай-ка мы с утра
Махнём на Ягры да покормим белок!»

И мы спешим, на лыжах или без,
Идём вдоль моря к бору, по опушке,
Где звоном голосов наполнен лес
И с дюн несутся дети на ватрушках…

И как бы ни ярилась ты, зима,
Твои причуды любим мы и помним.
Ты славно похозяйничала, тьма,
Но срок истёк
и очередь — за солнцем!



На Кудемском озере

Не куда-то на Кудыкину гору, —
этим летом даже там многолюдно, —
в выходные выезжайте за город,
взяв друзей своих — на озеро, в Кудьму.

Здесь, конечно, те же горы повсюду
и домишки разбежались по склонам,
здесь приятно после города людям
кислородом подышать и озоном!

Грянул гром, по крышам струи запели,
прямо в ливень мы на улицу вышли,
а повсюду — соловьиные трели,
а в садах цветут тюльпаны и вишни.

Опьянели  мы от буйства черёмух —
и купаться все отправились смело.
Но блуждать бы нам в краю незнакомом,
если б озеро вдали не синело.

Было озеро огромно, как море,
и вода была холодной, но чудной.
При желании при всём и задоре
даже в лодке переплыть его трудно!

Не куда-то на Кудыкину гору, —
этим летом даже там многолюдно, —
в выходные уезжайте за город
всей компанией — на озеро, в Кудьму!


И вот мы въехали на мост

И вот мы въехали на мост,
и нам открылась, нам открылась...
феерия огней и звёзд!
Иначе, что же это было?

Но мы взлетели над землёй,
похожей на огромный глобус,
и наш космический автобус
парил над пропастью, над мглой.

И плыли звёзды-огоньки,
свет фонарей и свет оконный
в воде залива и реки,
и многократно отражённый,
транслировался на стекло
автобуса, летали блики,
и всё — весь город многоликий —
переливалось и текло…

И Север пел мне: ты поверь
словам старинного поверья
о самой яркой из потерь —
о том, как растеряла перья
жар-птица... И обычный мост
вознёс нас к тайнам мирозданья.
Туда, где сполохи сиянья,
феерия огней и звёзд.




Степан Писахов

На картинах, что пишет он —
Дикий Север, ветрам распахнут.
Бесконечно в него влюблён
Живописец Степан Писахов.

Пишет кистью снега и лёд,
А при встречах всё точит лясы:
Сказки, как туеса, плетёт
Из метелей-вьюг свистоплясок.

На Поморской он всем знаком —
Старец в шляпе широкополой,
С бородой седой, с посошком…
А ведь он сравнительно молод!

Так одет он не для затей —
Сей наряд лишь скрывает бедность.
Тешит добрый колдун детей
Сказкой, выдуманной намедни.

…В тусклых отсветах фонарей
Он домой спешит в сутемёнках,
Чтобы там улететь поскорей
В мир фантазий своих неуёмных,

Чтоб по небу промчать в санях,
Обгоняя сияний стаю…
И морожены песни звенят,
По весне в небеса взлетая…

Эти россказни для него —
Словно сумерек свет малинов.
Перенял он сиё волшебство
У сказителя Сени Малины…

Словно строчки, в снегу следы.
Весь в сумётах,
Архангельск дремлет.
А воспевший снега и льды —
Врос он яблоней в эту землю.

Подарил нам россыпью звёзд
Красоту старопрежней речи.
Полушалок зари в мороз
Он накинул Уйме на плечи.


Дневник Степана Писахова

«Серый Север» оставил он вдруг —
То Египет, Бейрут, Палестина
Поманили садами густыми.
Взяв этюдник, уехал на юг.

Но однажды предался тоске
В созерцании южного рая.
«А на Севере солнце играет! —
Записал он в своём дневнике. —

Там застенчиво-робка весна,
И милы мне в пейзаже неброском
Искривлённая ветром берёзка,
Занесённая снегом сосна».

Запросилась на Север душа,
Больше южных красот не приемля.
Он уехал на Новую Землю,
В край, где Канин и Маточкин Шар…

Выйти в тундру, вдвоём с тишиной —
Вот что сердцу художника нужно.
Снег в тонах серебристо-жемчужных,
Свет сияний над тундрой ночной.

Летом — солнце у самой воды,
Ярко-жёлтые маки рассвета,
Свет от трав, от цветов-самоцветов,
Где — росою — тумана следы.

Птиц погладишь — прижмутся к рукам.
Камнеломкой расцвечена осень.
Песни ненцев, что ветер приносит,
Вздохи Карского моря у скал…

Мыс Желаний…
Его он достиг,
Навсегда прикипел к нему сердцем.
И с тех пор — лишь на Север пути.
И не надо Италий и Греций,

Лишь смотреть, как меняет цвета
Океан — то зелёный, то синий,
Как туман превращается в иней,
Оседая на мокрых сетях…


* * *

 «… Когда б мне побывать в твоём лесу!»
В ответ ты присылаешь мне лису,
Точней, пушистый рыжий воротник…
Дал ордер на отстрел тебе лесник.
И хоть он сделал это не со зла,
Но лучше бы уж лисонька жила —
Мышей ловила — благо для села,
Хвост за собою с гордостью несла!

А помнишь, как однажды мы весной
К избушке вышли по тропе лесной?
В ней жил паук, и явно — старожил,
Плёл паутину, домик сторожил,
А мы его нарушили покой:
Всю паутину ты смахнул рукой.

Там кроны сосен уходили в небо.
Мы растопили печь, достали хлеба,
Ты с озера принёс воды на чай,
Закинул снасти, бросил: «Не скучай!»
А я подумала: «Вот так и мне бы!»

Когда с ночной рекой наедине
Молчишь, и ходит рыба в глубине,
И ночь туманный опускает полог…
Вздремнуть приляжем, но и сон недолог —
Закат уж плавно перешёл в рассвет…
Что вспомню? Только глаз любимых свет,
Да в волосах моих
цветок приколот…


* * *

И не красотой своей, поэтка,
лишь словцом особенным блесну.
Ну а ты герой: охотник меткий,
щуку добываешь на блесну.

У тебя всё значимо и важно:
на крылечке, дело заверша,
ты сидишь, раскинувшись вальяжно,
отдыхаешь, куришь не спеша.

А как даве ты косил красиво!
Тешешь жерди, ставишь угород,
колья перевязывая ивой.
Вот и сено смётано в зарод.

Вот и огорожено остожье.
Знать, работа всякая — к рукам.
Из-за занавески осторожно
на тебя любуюсь я пока.

А настанет вечер — косогором,
мимо дома, косы распустив,
я пойду туда, где с перебором
заиграют озорной мотив.

Там туман над озером клубится
и заводит танцы молодёжь…
Милый мой, да и тебе не спится:
вскоре в клуб и ты за мной придёшь.

И когда на круг, платочек в руку,
выбивая каблучками дробь,
выйду я и поплыву по кругу,
не твоё ли сердце бросит в дрожь?

А потом ты с другом будешь биться,
выйдя в круг ему на перехват,
чтоб не улетела голубица,
как крыла, цветной раскинув плат.


Жарки

Не дни, а годы пущены в распыл.
Костёр пылал, но охладел наш пыл,
А взрослым детям ты уже не нужен.
И ты бредёшь устало средь толпы,
И всё темней дорога,
и всё ;же…

Пока не унесёмся в мир теней,
На сердце осень и в отлёте гуси,
Печальные звучат над миром гусли
И льётся звук
откуда-то извне…

Давай с тобой разлуке скажем «нет»,
Пока душа жива,
пока в ней живы
И свет любви,
и вешние разливы,
И сказочных жарков
волшебный свет!

Ты говорил,
что я недоворошка
И северным купальницам сродни…
Здесь у реки охотничья сторожка,
Жарки горят, как спелая морошка,
И их сорвать —
лишь руку протяни.

Идём, лесными тропами плутая,
Горят жарки,
я в косы их вплетаю,
Весну сменяет осень, и опять
На юг далёкий улетают гуси,
Бессонные звенят над миром гусли,
И время будто
повернуло вспять…


Время — весна

Не раз ещё снегом берёзки облепит —
Зиме не откажешь ты в этой повадке,
И только ручья неуимчивый лепет
Заверит: с уходом её всё в порядке.

Весна — это жизнь, продолжение рода,
И крошечный март шевельнётся под сердцем.
И вот уж, смотри, расцветает природа,
От сна пробудившись с улыбкой младенца.

Хоть зябко берёзкам, пока ещё голым,
Но нету для сердца желанней апреля.
И гул ручейков над весенним угором,
Как материн голос, знаком с колыбели.

И травы проснутся, повыпорхнут птицы,
На тропах лесных зацветёт вероника…
А время листает года, как страницы,
С тех пор, как в апреле я в жизни возникла.



* * *

Нет, не осень тому виною,
Что в душе поселилась грусть,
И звучит она тихой струною,
Веткой жёлтой дрожит на ветру;
Не дожди, паутиной летящие
На леса, на бескрайность нив, —
А от прошлого до настоящего
Долгих лет зоревой разлив.

Я готова дорогу длинную
Прошагать по глухим лугам,
Чтобы, Ундыш, твоей ундиною
Подойти к родным берегам…
Там, где звали меня русалкою
За длину и за цвет волос,
Там, где ива письма писала мне
На воде, серебриста от слёз;
Где вода после ливня бурая,
Где ольхою порос угор,
Тихой музыкой слово Кургомень
Повторялось, как перебор,
И звучала в ночи гармоника.
А слова невнятны, тихи…
И царила в душе гармония,
И легко писались стихи…

Я вернусь к тебе неизбежно
По прошествии стольких дней.
Я так долго копила нежность.
Я так долго нуждалась в ней.


Возвращение
Ольге Корзовой


Вернёшься, не сумев привыкнуть…
Домой всегда короче путь —
к Двине и чаячьему крику,
к той, что просила: «Не забудь!»

И зазвенит навстречу Север,
тебе пронзительно знаком —
рассветом глаз небесно-серым,
своим певучим говорком.

И в этом травном захолустье,
в излуке Северной Двины
пахнёт дымком, сосной и Русью,
уютом добрым избяным.

И старой песней проголосной
напомнит родина тебе,
что матерью — родной и крёстной —
всегда была в твоей судьбе.


* * *

Студен;, и грустишь без причины,
И сидишь в полутьме у стола…
Нащепала для печки лучины,
Дров на истопель принесла…

Хорошо под защитою крова:
Тихо в лампе огонь шуршит,
Да за стенкой вздыхает корова,
В сене роется-хлевушит.

Месяц на небе шибко рассеян —
Зацепился рогами за ель,
Смотрит в сторону леса, на север, —
Знать, неделю провьёт метель…

Понимаешь, как важно зимою
Сохранять избяное тепло…
Но нужней, чем тепло дровяное,
Поиск самых распевных слов!

И колдуешь над ними за полночь,
Увернув огонёк, у стола,
И скребёт по стёклу озябшая
Под окошком твоим ветла.


У колодца

На сеновал в полумраке забраться.
Вот и закончились белые ночи…
Длинной волной монотонных вибраций
Тихо, чуть слышно кузнечик стрекочет.

Глухо стрекочет, чтоб сон не нарушить,
Или решил поскорей убаюкать.
Нет, не заснуть! Околдована звуком,
Платье накину и выйду наружу.

Вдруг у колодца — вся гамма созвучий:
Кто-то гремит и ведёрком, и цепью,
Крутится, крутится ворот скрипучий,
Грустью нечаянной сердце зацепит.

Вспомнится, как ещё было при маме, —
Этот колодец поил пол-деревни;
Как начиналось здесь утро дымами,
Мыком коровьим да словом распевным…

Ну а теперь всё пустынно и глухо.
Рядом горят торфяные болота.
Ветка упавшая хрустнула сухо…
С красным оттенком луны позолота…

Ветер, и тот, видно, прячется в ивах.
Речка иссохла до самых источин.
Дымно и душно. И как-то сонливо,
Тихо, чуть слышно
кузнечик стрекочет.


Речка Ундыш

Это Ундыш дышит сонно
возле самого истока,
как ребёнок-пеленашка,
спит в постельке среди мхов,
а когда откроет глазки —
улыбнётся синеоко,
заблестит его рубашка
средь пологих берегов.

А как выйдет из пелёнок,
тут и вырвется на волю,
мой мальчишка шаловливый,
пропадёт в глуши лесной…
А вернется — милый дроля,
поплутав в лесах зелёных,
озорной и говорливый,
снова встретится со мной.

Я ему навстречу выйду,
протяну свои ладони:
— Возвернулся, мой бродяга,
возвратился, мой родной!
Ты мой ветреный поклонник,
ты — мой ласковый котёнок,
я давно испить готова
твой напиток, твой хмельной!..

Но опять грядёт разлука,
и пора тебе в дорогу —
поспешишь, Двины медливой
богоданное дитя…
Исчезая за излукой,
как отец, посмотришь строго
и лишь только на прощанье
что-то крикнешь мне шутя…


Черёмушка

Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
А.С.Пушкин, «Евгений Онегин»

Она из  в глубины двора
Глядит и робко, и смущённо…
«Смелей! Пришла твоя пора
Цвести и трепетать влюблённо!

Пусть у берёзы ты в тени,
В тебе — и свет, и обаянье!»
Кому, кому она сродни?
Не той ли, пушкинской, Татьяне?

«Твоя заметней красота
За безыскусностью наряда,
В ней всё — и сердца чистота,
И эта высветленность взгляда.

Постой, не прячься, не спеши
Грустить, дрожать лесною ланью!
Мне нужен свет твоей души,
Как это раннее светанье,

Как белоночная пора —
Реки и леса полудрёма,
Где всплески вёсел до утра
И всплески белые черёмух.

Раскройся, птицами звеня,
Лишь солнце первое проглянет!…»

За радость будущего дня —
Спасибо ей, моей Татьяне!


Шули;кины


Из проруби, из памяти — январской полыньи
Вдруг явятся весёлые шуликины мои.

Пойдут шутить шуликины, пойдут шукать они,
Какой бы номер выкинуть на святочные дни.

Ах, милые проказники, шугнуть бы вас пора
И, несмотря на праздники, прогнать бы со двора!

А ты, как в святки принято, напялишь балахон,
Пойдёшь «гонять шулихинов», и сам ты — шулихон.

Шулихины-шумихины, для смеху, не назло
Картошиной на ниточке всю ночь стучат в окно

Иль пёрышко куриное опустят к вам в трубу —
И весело шутихинам, что дым пойдёт в изб;.

Ворота приморожены — знать, политы водой,
И ты открыть не можешь их, кричишь: «Сосед, открой!»

Обрушена поленница, и санок — не ищи
(Их тоже не поленятся шутихины стащить).

Лопаты, палки лыжные на крыше ты нашёл,
А вдоль дороги видится из мётел частокол…

Шуликины-проказники, весёлые мои,
Являются из памяти — январской полыньи…

Шеб;ркнется да стукнется… А я вас не боюсь, —
Пусть иногда аукнется языческая Русь!


* * *

Сугробы, речка, прорубь, медный ковш
упал на дно…
да холодна водица —
достать непросто
(что ж ты, молодица!),
а доставать-то надо всё одно…

Дрожит берёза на семи ветрах
(и мне теплей одеться было б впору),
а сруб колодца сгнил (ну что ж, пора),
исчез и ворот — побывали воры, —
вот и бери на прорубь
медный ковш, —
ведёрком там не вычерпнешь водицы…

Весной сюда вернутся только птицы —
им без людей привычно и легко.
А что зимой? Безлюдье на сто вёрст,
и ни дымка, ни света, ни поленниц…

Но выбежит навстречу чей-то пёс
и мокрым носом ткнётся мне в колени.


Предновогоднее

Снежит…
Повсюду
снежинки лепит.
На каждой ветке — зимы прибасы.
А может, всё это детский лепет,
И жизнь зимою ничто не скрасит?

Но стоит воздух глотнуть остудный —
И вдруг увидишь рябины гроздья,
К дороге выйдешь — а там (о чудо!)
Услышишь ясно: поют полозья.

Везут ли сено, везут ли ёлку?
Видать, излажены сани с лета.
Что лучше запаха хвои колкой?
Лишь запах луга да запах леса.

Стожок у дома заиндевелый
Под снежной шапкой рыжеет чёлкой…
Ах, с этим надо же что-то делать:
И с этим утром, и с этой ёлкой!

А муж с утра уже топит баню
И дров играючи наполенил.
О чём там, с вёдрами, жёнки бают?
Кого-то хают, кого-то женят.

Да полно, хватит! На новогодье
О мелком, суетном думать бросьте!

…Пораньше в баньку пойдём сегодня.
Нарядим ёлку. Наедут гости.


Рассказ горожанина

На окраине заводской
Двор высокой травой зарос.
Мой начальник — ко мне, с косой.
Я в ответ ему: «Не вопрос!»

Что за счастье — вдыхать настой
Спелых трав, успевших расцвесть!..
Вдруг навстречу — мужик крутой,
Упакованный в кожу весь.

И воскликнул он: «О, трава!
Я косил бы её всю ночь!»
Снял пиджак, закатал рукава
И убрал дипломат свой прочь.

…Он косил — словно воду пил,
Жаждой мучимый много дней.
Видно, всё, что в душе копил,
Родником зазвучало в ней!

Он косил, забыв о делах
И как будто не тратя сил,
И красивым был каждый взмах,
Как когда-то, встарь, на Руси.

Он косил — словно песню пел,
Вдохновением озарён!
Словно он надышаться хотел
Ароматом былых времён!

…Я смотрел, как он уходил,
Облачась опять в панцирь свой.
И асфальт лежал впереди,
Город ждал с его суетой…

Он, прощаясь, сказал: «Давно
Я одною мечтой живу:
Что однажды вернусь домой
И заплачу, упав в траву».


Всё начнётся с дороги

Всё начнётся с дороги,
а может, с тропинки недальней —
до речушки, до школы,
а там позовут города,
ты оставишь свой дом…
только это же не оправданье,
что, мол, жизнь такова,
и что это, мол, не навсегда!

И в чужой стороне
будешь слышать таинственный шёпот —
дальней родины зов
и, куда ни пойди и ни глянь,
будешь строки слагать
о деревне, где видно из окон
синь речушки лесной,
что наполнена ливнями всклянь.

Будет всё — о весне,
о цветении вербы и сосен…
Не с цветком ли лазоревым
неба сравнишь синеву?

А оглянешься вдруг —
затуманит глаза твои осень:
это мытарь-октябрь
так безжалостно треплет листву.

Всё быстрей и быстрей
закрутилось судьбы веретёнце:
вот и выросли дети,
покинув родимый порог…
Чем ты связана с ним
под осенним негреющим солнцем:
паутинкой одной
или вервием дальних дорог?..

И вернёшься туда,
где сосна заступила дорогу,
а в глубокости вод
отразилась деревня твоя,
где от сильных ветров
надломилась сирень-недотрога, —
всё по той же дороге,
уже на краю бытия.


* * *

Чего хотеть мне на исходе лет?
Есть родина, и большего не надо.
Вон там, в траве — босого детства след,
А здесь ходили в клуб сосновой радой.

Мост через речку сгнил, закрылся клуб,
И я в деревню езжу только в гости,
Но всё же тот, который с детства люб,
От сердца к сердцу перекинул мостик.


И хлынул свет и запахи весны.
Теперь их вспоминаю неустанно…
Оборвались дороги, будто сны.
Глухая даль за Ундышем туманна…

Кругом кусты да жёсткая трава,
И не понятно, ру'чей ли, угор ли?
Не раз споткнусь,
вот даже и слова
Внезапным комом застревают в горле…


* * *

«Видно, жить мне уже не по силам», —
Говоришь, и во взгляде вина.
Слишком рано нас жизнь разделила.
И свела слишком поздно она!

«Разлюбить меня только попробуй!» —
Ты зачем это мне говоришь?..
Полюбить — так навеки, до гроба…
Не оглохнуть бы, слушая тишь…

И тоска вдруг такая накатит…
И вздохнёшь, и привидится вдруг,
Как там лодка плывёт на закате
Через солнышка тающий круг.

И души уже нету бездомней,
Сирота сиротою стоишь.
А над озера синим бездоньем
Только птицей нарушена тишь.

Чайка белая сядет на камень.
И почувствую, слёз не тая:
То былое прощается с нами.
Эта птица — не тень ли твоя?..


* * *

Сгорело. В костре не осталось тепла.
Как медленно речка куда-то текла.
Как медленно лодка куда-то плыла,
И цвел у дорог белый донник…
Исшаяли угли, осталась зола,
И грусть поселилась в мой домик.

И кажется, сердцу пора на покой.
А я всё стою над уснувшей рекой.
Кружит мотылёк над моей головой —
Из горнего мира приветом.
И снова прощальные слышу слова…
И в сердце любовь,
как и прежде, жива —
Горит несгораемым светом


Погашены дождём огни осин

Погашены дождём огни осин,
А лес стоит прозрачный, бездыханный,
И только ветра тонкое сопрано,
Как паутинка, в воздухе висит.

Почти прозрачна светопись берёз
На полотне полей, ещё бесснежных,
И вот уж сердце наполняет нежность,
Родившись из невыплаканных слёз.

Она потом, во времени разлук,
Неясных замыслов, ночей бессонных,
Вернётся музыкой, из грусти сотворённой…
Стихией слов…
Дождями по стеклу.



На картофельном поле

Осень шествует мимо:
Машет жёлтой листвой,
Веет запахом дыма
Над увядшей ботвой.
Вся деревня — на поле,
Всюду шутки, смешки, —
Собираем картофель,
Наполняем мешки.
Урожаем доволен
Мой весёлый сосед, —
Он слегка алкоголем
Освежился чуть свет.

Вдохновлённый работой,
Он у песен в плену.
Ну а я отчего-то
Вспоминаю весну.
Был суров его профиль
(Только взгляд голубел),
Клал он в землю картофель,
Как дитя в колыбель,
И с любовью, с надеждой,
Как отец или мать,
Осторожно и нежно,
Чтоб ростки не сломать,
Присыпал их землицей,
Бороздою идя:
«Им сейчас бы напиться,
Эх, дождя бы, дождя!»

И по вспаханным соткам
Дождь пошёл, чист и свеж!
День весенний был соткан
Из труда и надежд,
Из молитвы о сущем:
«…Лишь дождя да тепла!»
Чтобы хлеб был насущный,
Чтоб деревня — жила!

Провожатый
А. Н. Сторожеву


Всё чудит, если выпьет много,
Да и трезвый — всё тот же шут:
Вот опять за реку, в дорогу
Провожает приезжий люд.
Вот паром тяжело отчалил,
Увозя друзей и родных…
Ну а он у реки, в печали,
То поёт, то читает стих
И вослед простирает руки…
Сколько страсти в его словах!
Мы у этой реки-разлуки
Все теперь — на птичьих правах!
Перепил или просто выпил?
Вот и песни все перепел…
Вот и слёзы украдкой вытер…
Проводил и вновь — не у дел.

«Провожаю, — твердит, — всё чаще,
Да привыкнуть никак не могу!
Тяжело, тяжело прощаться,
Оставаться на берегу!
Провожать — значит, сердце тратить!
Не запьёшь этот горький вкус!
Ну а плакать, так слёз не хватит…»
А оглянется — берег пуст…
И, согнувшись, как от утраты,
На угор взберётся с трудом —
Постоянный наш провожатый
И, в траве крепким сном распятый,
Будет вновь провожать паром.


Замуравела к деревне тропинка

Замуравела к деревне тропинка,
Изгородь рухнула, да и не диво…
Детство моё, с деревенской простинкой,
Смотрится в быстрые воды разлива.

Речка мерцает сквозь занавесь веток,
Что-то журчит на родимом наречье.
Чьим успокоится сердце приветом?
Кто там идёт по дороге навстречу?

Встретились — значит, судьбою ведомы!
Так изменились — узнаешь едва ли!
Возле согбенного временем дома
Вспомним, как вместе когда-то играли.

За руки взявшись, тропинкой росистой
Выйдем из времени, как из неволья…
В речке омоемся синью сквозистой —
И воспарим над земною юдолью…

Вспомним,
проникнемся прошлою былью,
Меж временами исчезнет отлика…
Крыши расправят тяжёлые крылья,
Сердце сожмётся
от птичьего клика.


Куст бузины на юру
Лит. фестивалю «Петровские строки»


Возле домика в тихом бору
всё казалось волшебною сказкой:
русло речки, поросшее ряской,
в красных ягодах куст на юру.

Может, был этот куст бузиной
иль была это ягода волчья?
Он алел так приветливо, сочно,
весь открыт был душою лесной.

…Нас везли по глухим деревням,
по бескрайним просторам Усть-Моши,
по лугам, что стояли некошены
и где лошадь бродила — одна

среди буйной земной красоты…
Люди нас так сердечно встречали —
но поля заросли иван-чаем,
а деревни стояли, пусты.

Чем-то тёмным, глухим, колдовским
потянуло от дальней деревни,
от погоста, от плит его древних,
от беседы со старцем седым.

Мы склонялись к святым родникам,
чтоб омыть свои пыльные лица,
мы в церквушку вошли помолиться —
и к челу потянулась рука.

В деревенских платочках простых
мы несмело толпились у двери…
Без молитвы здесь в годы безверья
были спрятаны лики святых.

Но они проступают теперь —
всё ясней — с возвращением веры…
Пусть любви будет в сердце без меры,
чтобы стало поменьше потерь!

Нас поили парным молоком
в доме ладном и гостеприимном…

После — кладбище, холмик могильный,
в горле — горя удушливый ком…
Здесь, на кладбище, возле креста
мы стояли, и в оцепененье
ощущали, как вечность, мгновенья,
и была на душе маята.

Кто-то первый заплакал в тиши
об ушедшей — красивой и юной, —
словно тронул дождливые струны
долго-долго дремавшей души…
что разверзлась потоками слёз…
мир предстал сквозь завесу тумана —
всё вдруг стало трагичным и странным:
солнце, люди, цветы, этот лес…

Ночь пройдёт, но останется грусть,
словно дождь — этот плакальщик вечный —
всё идёт, обнимает за плечи…
Церковь… кладбище… озеро… куст…

И вода под обрывом темна,
лишь закат над рекой кровот;чит,
да горит, словно ягода волчья,
на осеннем ветру бузина.


За реку

То снег, то дождь,
декабрь все планы спутал,
Пугает ледоходом на реке.
Всё это называется «распута»
На деревенском, местном языке.

И, на ветру неистовом продрогнув,
Остановились мы на берегу.
У мужиков, что ладили дорогу,
Спросили, как добраться за реку.

А на реке топорщились торосы.
— Попасть, конечно, можно, но — пешком.
И мужики смолили папиросы,
Грузили молча фляги с молоком.

Таскали на санях корма коровам,
Продукты в переполненных мешках…
Полвека ждёт деревня жизни новой,
Но всё, как прежде —
только лишь в мечтах…

Мы побрели пешком среди торосов.
Был слабо виден провешённый путь.
Жить за рекой, конечно же, непросто.
Но суть не в этом.
Нет, не в этом суть.


Мельницы в Ки;мже

Ветрено нынче, ветрено!
Листья летят ветляные.
Что же не машете крыльями,
мельницы ветряные?

Дружба серпа и молота —
всё это было с вами.
Зёрна тех лет размолоты
крепкими жерновами.

Жать бы на поле жизненном —
не на войну сряжаться,
очень устали мы уже
с мельницами сражаться!

Много ли было нажито,
что ожидает завтра?
Фермы останки кажутся
остовом динозавра.

В этих лугах некошеных
то-то коням раздолье!
Только я этим поженкам
лучшей желаю доли.

Прочь, времена постылые!
Хватит ждать манны с неба!
Мельницы солнцекрылые —
символ России хлебной.

Ветрено нынче, милые!
Ох, времена иные…
Ну-ка, взмахните крыльями,
мельницы ветряные!


Конецгорью

…И всю ночь полоскались зори
Пароходных колёс лопастями!
Теплоходы у Конецгорья
Нас приветствовали свистками.

С ними музыка вдруг врывалась,
Как миров иных отголосок…
Если б жизнь начинать сначала —
То, конечно б, у этих плёсов!

Здесь мечтали под шорох сосен,
Ни о чём ещё не печалясь,
Жгли костры и под небом звёздным
На качелях всю ночь качались, —

У Двины, где с крутого склона
Вниз я даже взглянуть не смею…
Но, в деревню эту влюблённая,
Навсегда не останусь с нею.

Уносило вдаль, за излуку
Песни, что с теплоходов звучали,
И сулили ветра разлуку,
И сулили ветра печали…

Чтоб всегда, проплывая мимо,
Провожать взволнованным взглядом
Те угоры и дом любимый,
И качели под звездопадом…


Деревня Плёсо

Так деревья теряют листья.
Так и жизнь переходит в осень.
И уже не доходят письма
До знакомых с детства ворот,
Потому что за тихим плёсом,
В опустевшей деревне Плёсо,
Потому что в деревне детства
Их давно уж никто не ждёт.

Но, как прежде, цветут кувшинки
В речке Вареньге, тёмной-тёмной,
И запутались листья в тине,
Как у лешего в бороде,
Теплоходы привозят письма,
И, как прежде, качается пристань, —
Вот и бакенщик зажигает
Звёзды бакенов на воде…

Я листаю годов страницы.
Память, словно вода, прозрачна.
Я сегодня иду на вёслах
Сквозь видения прежних дней.
Не забылись родные лица,
Не забыли дорогу птицы,
И осталась деревня Плёсо
В тихих плёсах души моей.


В сельском клубе


Темнеет рано, и в снегах деревня…
А здесь — как будто
с солнышком угревным:
Отрадно петь
и даже просто слушать,
Народной русской песней
тешить душу.

Так в старину на вечереньках пели:
За прялкой, за шитьём —
за рукодельем…
Так пели женщины, метели вторя,
Сливаясь голосами в ладном хоре.

Но вот вступила, словно бы из тени,
Сидевшая немного в отдаленье:
Из ночи, что стояла за плечами,
Серебряные скрипки зазвучали…

Звенели ветки,
и сквозь сумрак льдистый
Журчал родник
с водою серебристой.
Без слов,
одной мелодией печальной —
Серебряного голоса звучанье.

Струился он уверенно и сильно
Из глубины заснеженной России.


* * *

Когда желанье перемен
Нас понесёт по белу свету,
В любой из русских деревень
Нас кто-то ждёт, нас кто-то встретит.

Я принимала от людей
Их доброту не как награду —
Как долг, вернуть который надо
Другим, приехавшим поздней.

И вот сама кого-то жду,
Пытливо вглядываясь в лица.
Кому навстречу я пойду,
Кому свой долг отдам сторицей?

Ведь каждый ждёт в чужом краю
Тепла, участия, привета.
И я другим передаю
Добра людского эстафету.


* * *

К ночи закат разгорается ало,
Ветер раздует огонь лепестковый.
Спать ты наладишься, рухнешь устало —
Но встрепенётся залётное слово.
Что ж, удержать не пытайся в неволе,
Выхода просит оно постоянно.
Глянешь в окошко: в расхристанном поле —
Раны дорог да колючки бурьяна.

Пущено по ветру всё, что имели,
Места не стало ни рыбе, ни птице.
Реки (иль души) у нас обмелели?
Пепел пожарища в сердце стучится.
Родина, что это? Нету названья,
Жизнь это наша, и некуда деться.
Это сиротство, бездомность, скитанье —
Всё нашим детям досталось в наследство.

И непонятно, от дыма ли плачешь
Или от горечи невыносимой?
Верить хотелось бы: будет иначе.
Выживем. Выстоим. Вместе с Россией.


Ильин день на родине

Подойду к твоим водам с поклоном,
И повеет забытым, родным:
Васильков колокольные звоны
Поплывут по-над полем ржаным…

Воздух Рады, напитанный хвоей,
Исцеляет меня неспроста,
Освежая водой ключевою,
Дарят силы святые места.

Ветхий мостик минуя, в заречье
Мы придём, на помине легки, —
День сулит долгожданные встречи:
Собираются здесь земляки

Возле озера, в поле раздольном, —
Здесь Ильинская церковь была
И традицией стало застолье,
Ведь Илья — покровитель села!

И сегодня народ веселится
В день святого Пророка Ильи,
И гремит над селом колесница,
И огнисто горят колеи…

А когда уже скроется солнце,
Над водой запылают костры.
Жаль, наутро уехать придётся,
Чтобы снова до летней поры

Тосковать о любимой деревне,
Только ею и жить, и дышать,
И ключа, словно сердца, биенье
Постоянно в себе ощущать.


На клюквенном болоте

В эти леса заходи да аукай,
Ягоды рви — они спелыми стали.
Вот и пришли на болото за клюквой
Баба Маруся да бабушка Таля.

Передохнули — и сразу за дело:
Ягоду брать — то-то радость старушкам!
Только (каким его ветром надуло?)
Вдруг появился мужик с набирушкой.

Щёлкали зубья железной грабилки…
Чуть не бегом, по болоту кругами…
— Что ж ты, сердешной, подале сходил бы!
Нам-то неловко с больными ногами!

…Ягоды споро он выбрал, конечно.
Бабки остались с корзиной порожней.
— Надо б сказать: «Понеси тебя Лешой!»
— Бог с тобой, Марья, да разве так можно?

Не безопасно тут Лешего тешить!
— Ох, и без ягод уйти неохота!
— Сразу понятно, мужик-от нездешной,
Вот и не знает дорог на болота.

— Дай нему Бог быть подоле здоровым!
Мы ещё крепкие, в наши-то годы.
Время придёт, помяни моё слово,
Вспомнит старушек и это болото!


Поход за клюквой

Я пришла в этот лес подышать тишиной,
Жаровицею жаркой наполнить ведёрко
И осенний настрой ощутить надо мной —
В журавлином «курлы» над пустынным озёрком.

Только нет тишины. Удалой «алконавт»
С кем-то громко ругался, руками махая.
И когда, наконец, прикорнул он в кустах,
Я подумала: жизнь-то — она неплохая!

Но, увы, огласилось болото опять
Танцевальным крутым, зажигательным ритмом:
То с мобильными клюкву пришли собирать
Две девчонки (да кто-то уже и звонит им).

Стал округе доступен весь их разговор
(Громкой связи за это большое спасибо)!
Но вдали уже кто-то затеплил костёр,
И подружками тотчас же сделан был выбор.

И подумала я: наконец-то смогу
Насладиться в лесу тишиной листопада!
…Но смотрю: за хозяйкою следом бегут
Две собаки — ну просто исчадия ада!

Так носились со скоростью ветра они
Бочажинами, брызги вокруг поднимая,
И топтались по клюкве, гони не гони,
Оглашая болото пронзительным лаем!

Две огромные пасти дышали в лицо,
А расслабиться стоило лишь на минутку,
Как уже опрокинуто с клюквой ведро, —
Стало как-то в лесу неуютно и жутко…

Лишь наполнив корзину, хозяйка ушла,
Вместе с ней, наконец, унесло пустолаек.
Стало слышно, как дождь шелестит по стволам.
В небе ж — клик журавлиный, и — стая за стаей.

Всё же есть здесь загадка, тут всё — неспроста!
С сожаленьем покину я «тихое место»,
Где чудак из кустов, отоспавшись, восстал,
Чтоб меня поприветствовать дружеским жестом.


Лесное урочище

В месте слияния Горной и Чернозёрки
славно рыбачить,
в лодке уплыв на зорьке.
Здесь, где в лесу встречаются две реки,
быстро течение, омуты глубоки.

Ночью в лесной избушке так сладко спится.
Утром проснёшься,
спустишься вниз умыться —
а из воды — кувшинки, одна за другой!
Будут за солнцем следовать день деньской.

Здесь, где в одну сливаются две реки,
быстро течение, омуты глубоки,
воду от солнца хранят сердцевидные листья,
кто-то скрывается в зарослях стрелолиста,
кто-то глядит на тебя сквозь забор тростника,
чья-то качает лодку твою рука…

Жёлтых кубышек больше одной не рви —
ты водяных с русалками не гневи,
ласковым словом их попроси об этом —
корень кувшинки — лучший для амулета.

Даст тебе сил оберег, одолень-трава,
лишь заговорные произнеси слова.
Здесь, где в лесу встречаются две реки,
быстро течение, омуты глубоки.

Свечи кувшинок качаются на волне,
ровно в семь вечера спрячутся в глубине.
Хватишься позже — нет уже ни одной,
только полощет волосы водяной,
смотрит русалка сквозь заросли тростника,
чья-то качает лодку твою рука…

В месте слияния двух полноводных речек
только оглянешься — а наступает вечер.



* * *

Яблоки, сколько на них ни смотри,
сколько ни трогай, ни ешь, ни любуйся —
не передать, что есть сад изнутри —
яблонь цветение, вешнее буйство,
влажность бутонов, таящих шмелей,
тяжесть плодов его, сахарно-сладких…

Рай не на небе, он здесь, на земле!
К яблокам ближе, по лесенке шаткой,
с ветки — да милому в руки подам,
знаю, несладко ему одному-то:
Вот тебе яблоко, пробуй, Адам,
после на сердце почувствуешь смуту.

Яблоней зрелой увижу себя…
Осень-гадалка смотрела, как в воду:
новую жизнь ты подаришь, любя.
Веткам — клониться под тяжестью пл;да..


Я мучаюсь неск;занностью слов


Я мучаюсь неск;занностью слов.
Но их ещё размыты очертанья.
Так пишет что-то на воде веслом
Бродяга, обречённый на скитанья.

Я мучаюсь несмелостью руки,
Души, не до конца раскрепощённой.
Плыву опять на лодке вдоль реки,
Казалось бы, уже пересечённой.

Плыву — куда? Чтоб принести тебе
Зелёный плод душевного скитанья…
Так утром проявляются в воде
Зари, домов, деревьев очертанья.


Вдохновение

От ветров, что на миг не стихали,
от черёмух, кипящих ключом,
говорить захотелось стихами,
было даже не важно, о чём.

Забродило неясно и смутно,
переполнясь из этих ключей,
стал потоком безудержным, мутным
тот, плотину прорвавший ручей…

Но над ним вознеслись коромысла
ярких радуг — небесных дорог, —
зарождались, без рифмы и смысла,
в сердце первые завязи строк.

Зазвучали, наполнились ритмом.
Закружило и ввысь унесло —
над рекой, над мосточком разбитым,
над дорогой, над вешним селом —

смесью солнечной счастья и света,
свежим веяньем ветра с полей —
это, первое в жизни поэта,
лето пятое жизни моей.


* * *

Время, летящее вспять,
отсветы сполохов дальних…
Я ощущаю опять
предгрозовое дыханье.

Чувствую: снова душа
под напряженьем высоким,
и не хочу ей мешать:
в ней зарождаются строки!

Слов назревающих гул —
словно огонь раскалённый,
молнией рифмы сверкнул —
и догорел потаённо.

Гром отгрохочет, устав.
Долго дожди не стихают…
Это душевный экстаз,
что разрядился —
стихами.


Первая встреча с Поэзией

«Дева кто эта?
;дут по берегу Свитези ясной
В проблесках лунного света…»
«Свитезянка» Адам Мицкевич


Высвечены полною Луной
Очертанья каменного замка.
Выбегает к морю Свитезянка,
Волосы рассыпались волной.

Ночь, укрой её своим крылом,
Как реку, бегущую по взморью!
От любви иль от судьбины горькой
Так трагичен рук её излом?

Как идти отныне ей, одной,
Тайными, безвестными стезями?
Свитезянка! Светлыми слезами
Душу изболевшую омой!

Может, станешь ты морской волной
Иль русалкой с синими глазами?
Из какого древнего сказанья
Ты явила образ неземной?

Прикоснулась лёгкою рукой…
Не рукой, а невесомой дланью…
Соткана из лунного сиянья,
Ворвалась Поэзией самой.

Ей теперь и отдано в пол;н
Сердце, и везде — её дыханье.
И пускай размыты очертанья,
Светел лик над чёрной бездной волн…


Ты любил не женщину — стихи


Кто любил — поймёт и не осудит,
ночь остудит — в омуте звездой:
я тогда была с тобой повсюду —
полем, ветром, дождевой водой.

Ни лицом, ни талией осиной
не хвалюсь: воды не пить с лица.
Если ты и звал меня красивой —
только ради красного словца!..

А любовь — цветок она и камень,
сладость мёда с горечью осин…
Мы сплетались ветками-руками
в этой чаще сказочных лесин…

И поныне нет тебя роднее.
А тогда — в дожде игра лучей…
Я искала слово понежнее,
падая в бессонницу ночей.

Слово — и листок оно, и птица,
зверь лесной, бегущий на ловца…
Проливными строками струится
та вода, её не пить с лица…

Слову — обволакивать и жалить,
обжигать холодной, прорубной…
Для меня записано в скрижалях:
быть с тобой — и быть всегда одной…

Словно рыба, подо льдами биться…
А удары сердца так глухи…

Если ты и смог в меня влюбиться,
то не в женщину… — в её стихи.


Поэту

Ты избранник мой —
непутёвый,
легкомысленный сумасброд!
Не за мной — за судьбой бедовой
всё спешишь, через время — вброд!

Я твою истерзаю душу,
я ведь та ещё, я ведь — та,
без которой и свет не нужен,
без которой и жизнь — тщета!

Потому уже не одн;ва,
бросив всё, ты идёшь за мной
со своим сокровенным словом,
со вселенской своей виной.

Потому и «бывает всяко»:
по неделе ты можешь пить,
чтоб писать. А слова иссякнут —
вновь печали в вине топить.

Не связали нас брака узы,
только нет без меня житья:
я — твоя легкокрылая Муза,
переменчивая твоя.


* * *

У реки — замшелый камень
И предчувствие беды.
Разведи её руками —
Зачерпни ведро воды!
Вот она, течёт по камушкам —
Родниковая водица.
Что же братец твой Иванушка
Пьёт из козьего копытца?

Из копытца да из лужи —
Пьёт, не чувствуя беды:
Быстро голову закружит
Мёртвый вкус шальной воды.
Обнадеешься — обманешься,
Суждено плохому сбыться:
Вот уже и не Иванушка,
А козлёночек резвится…

— Мне б поить его водою,
Мне бы звать его сюда —
Здесь струится под горою
Родниковая вода,
Здесь луна дорожку выткала
На реке из серебра!

…А вода дорогой вытекла
Из дырявого ведра.




Новогоднее пожелание поэтам


Когда пробьют двенадцать раз
Часы на башне Спасской,
Пусть к вам опустится Пегас, —
На облаках он пасся.

И оттого заиндевел —
Весь, от хвоста до гривы.
Ах, только б он не заболел,
Красавец наш игривый!

Его вам надо приручить,
Овса насыпав вволю,
Ходить в упряжке научить —
Пахать Стихиры поле.

На нём пахать,пред ним порхать —
Не упустить бы, часом!
Ваш долг — его захомутать,
А мне — лечить Пегаса.

Чтоб наш не захромал конёк,
Пусть будет он подкован!
А вам бы — свой найти «конёк»,
Чтоб каждый был «подкован»;

Чтоб друг наш воду не мутил,
А с сердцем жил открытым,
Чтоб дольше он у нас гостил
И чаще бил копытом!


Где же ты, Лель?
Владиславу Попову


Где же ты, Лель?
Приводи поскорее весну!
Вырезать дудочку лучше, наверно, из ивы.
Ты и на струнах сердечных играешь красиво —
Мимо проходишь, подобен
прекрасному сну.

Летом повеяло — значит, приспела пора
Сеять подсолнухи, мёд приготовить сосновый,
Ладить плетень, иву гибкую взяв за основу,
Ель или клён посадить в середине двора.

Это не ты ли вокруг расплескал акварель,
Как над холстом, ворожишь в ожидании лета?
Музыка слов, одинокое сердце поэта…
Только смотри, не теряй свою дудочку, Лель!



Ручей

И случится: сквозь тоненький лёд
на просвеченной солнцем поляне
нежно-синий подснежник проглянет,
ручеёк зажурчит, запоёт…

Зазвенит, зажурчит, запоёт,
заворкует сквозь снежное лоно,
запульсирует жилкою тонкой,
тронет радостью сердце твоё!

И вздохнёшь, и потянет к земле —
в лес и в поле, к родному суглинку,
где на каждую смотришь былинку,
словно не был здесь тысячу лет;

словно этой тропой не ходил,
не качался на мостике зыбком,
из ручья, со счастливой улыбкой,
воду тёмную жадно не пил…

А ручей от водяжных болот
потечёт, заторопится к речке,
где судьбой уготована встреча…
Может быть, и тебя кто-то ждёт?

Все обиды простишь наперёд,
словно из дому выбросишь рухлядь…
Посинела река и набухла,
и вот-вот уже вынесет лёд.



* * *

Ручьи подснежные поют,
Тревожат душу белой ночи.
Я всюду, всюду узнаю
Весны неповторимый почерк!

Нетерпеливый, дерзкий зов —
Как брошенный покою вызов.
Апрель принять его готов —
Любитель всяческих сюрпризов.

И белой ночью, в полумгле
В луга нахлынет половодье —
Как лошадь, оборвав поводья,
Вскачь понесётся по земле!

Неясным гулом — стук копыт
Ворвётся предрассветной ранью,
И дальним эхом прозвучит
Её заливистое ржанье.


Прогулка по лесу

Вот и апрель, а в природе ещё зима,
в лес позовут пройтись, соберёшься наспех
(от Интернета можно сойти с ума —
лучше с собакой путь пролагать по насту!).

Весело наблюдать, как цепочки следов
пересекаются. Волк и лиса? Не верится!
Боже ж ты мой, а воздух-то здесь каков!
Куришь кальян с ароматом сосны и вереска,

цедишь по капле этот коктейль хмельной,
через соломинку пьёшь аромат его тонкий,
думаешь, а вот когда-то, давней весной
мчались ручьи уже вперег;нки,

в пойме реки был наш самодельный плот,
рядом со мной — мальчишка, смел и отважен…
Ну а сейчас — лишь снежный пейзаж болот,
красным листом брусничника приукрашен.

Скоро и тут почувствуется весна.
Блеск нестерпимый, снега весёлый глянец.
В прошлом году здесь видели кабана,
вот интересно: а вдруг он опять заглянет?

С вешним теплом всё чаще идёшь сюда,
первый подснежник может до слёз растрогать…
Видишь, возле проталин блестит вода?
Это первый ручей пробивает к реке дорогу!


Мой апрель

По талым сугробам, по хрусткому насту
зима удаляется, собрана наспех,
на узкой тропе проступается в снег,
просторы и власть уступая весне.
А та озорует в полях и на крышах,
её говорок всё отчётливей слышен,
всё больше проталин, всё больше воды,
глядишь — а по речке уносятся льды…

Валяются сани — в них нет уже толку;
на улице лошадь потреплешь за холку:
— Гуляй, Воронок, а дуга и хомут
до новой дороги пускай отдохнут.
А птицы… понятно, о будущем лете
ведут разговор на лесном диалекте,
сокочет сорока, зовёт сорочат,
и чайки над полой водою кричат…

Как славно на свет появиться весной,
характер её перенять ветляной!
Ручьи выпевают и ветер поёт
весеннее, звонкое имя твоё!
А ты без дороги бредёшь вдоль ручья —
туда, где избушка неведомо чья,
где пенится речка, впадая в полой,
и пахнет от лодок горячей смолой.


* * *

Время — как ветер, его не удержишь в руках
листья сухие в костре догорают бездымно
письма любви… ты сжигаешь их так же бездумно
синее пламя бушует на смятых листках

старые письма… святое сохранище чувств
словно земля по весне, что напитана влагой:
соком берёзовым, водами вешними, брагой
(долгой тоской я за эту весну расплач;сь)

лист мать-и-мачехи сухо хрустит под ногой
горечь вины — ты её никогда не избудешь
письма любви… о которой вовек не забудешь
перечитаешь — душа вдруг предстанет нагой.


На речке Лимь
Няндомской земле

Нам улыбалась речка Лимь:
— Переходите, гостюшки!
Но не пройти мне, даже с ним,
По узенькому мостику!

А мост над речкою парил,
Висел над самой быстерью —
Шатучий мостик без перил,
Не устоять, не выстоять!

Но улыбалась речка Лимь,
Прозрачная до донышка,
Да вся сверкала, словно линь,
Из каждой капли — солнышком;

С кувшинками у берегов,
Текла, лимонно-лунная…
Я в эту речку, как в любовь,
Вошла, недолго думая.

Вошла, назвав своей судьбой
Её, такую именно,
Ведь сходство есть с её водой
В его прохладном имени.


Пока весна

Плывём по водам вечного разлива —
река проносит мимо торопливо
коряги, брёвна и кусок весла…
Но эта грусть, что в сердце проросла,
зовёт тебя туда, где счастье было…
Вот чью-то лодку к берегу прибило —
полна воды, а может быть, без дна,
дырявая — кому она нужна?

Завален берег льдами — вот досада!
Пускай не пристань — тихая исада
нужна душе, и знать, что ты сойдёшь;
и где-то ждут тебя ещё, наверно,
пока весна, цветут ольха и верба,
пока целует землю тёплый дождь…


* * *

Задумчив лес, но тишина тревожна.
Вдоль берега изломаны кусты.
Бушует паводок. Затоплены мосты.
Распутица. Безлюдье. Бездорожье.
Родимый край. Лежит передо мной
Дороженька, размытая дождями.
Любовь моя развеяна ветрами,
Но всё-таки не горек путь земной.

И домик мой на диком берегу
Разлившейся речушки полноводной
Омыт её прозрачностью холодной.
Но я теплом, что в сердце берегу,
Его наполню. И огонь в печи
Зажгу под озорные переплески,
Прозрачные повешу занавески,
Чуть приглушив закатные лучи…

И к водам, что подснежны и лесны,
Отправлюсь в подугорье ночью белой,
Чтобы сорвать подснежник оробелый,
Прохладный, словно поцелуй весны…
И вдаль пойду за голосом волны, —
Пусть ветер ив перебирает струны…

Здесь некогда прекрасной, дерзкой, юной
Любовью были мы с тобой полны…
Над песнями стремительной воды,
Над поля тишиной заворожённой
И в сердце, весноводьем окружённом —
Любви всё тот же невесомый дым…


* * *

Белая ночь, прибылая вода,
лодку столкнуть да уплыть на край света…
Песни твои — сколько было их спето!
И не забыть, не забыть никогда
наши свиданья, касания губ…
Сколько на сердце таких вот отметин!
Белые ночи, черёмух соцветья,
не передать, как же был ты мне люб!

Ветер донёс из далёкого дня
песню, да только слова в ней иные…
Ливня весеннего струи шальные,
словно бы струны гитары, звенят.
Сколько с тех пор убежало воды!
Всё невозвратно и неповторимо…
В лодке сидишь, проплывающей мимо —
мимо судьбы моей, мимо судьбы…


Русалка

Звал ли голосом, тихим, как ветер,
Светом глаз злато-карих маня,
Но в свои серебристые сети
Зацепил ты однажды меня.

И теперь, властелин и хозяин,
Ослеплён ты игрой чешуи.
Но ведь ты совершенно не знаешь
Неземные повадки мои!

Ведь тебя же опутают эти
Мои волосы, цвета огня!
А пока что суши свои сети
И, как пленницу, мучай меня.


Время светлой светлыни

Чуть пробрызнет капель —
и сосулькой застынет,
Но к полудню опять заиграет поток,
И живая вода зажурчит в ручьевинах,
И проснётся трава у обочин дорог…

Говорливой водой,
ослепительным солнцем
Это время ворвётся, нарушит покой,
И берёзки, примерив серёжки, с фасонцем
Зачарованно будут стоять над рекой…

И, конечно, любовь
моё сердце затронет
И останется в нём с той поры навсегда…
Даже если печаль
она в сердце заронит —
И её унесёт прибылая вода!..

Говорливой водой,
первоцветом весенним
Я пребуду с тобой!
Жаль, что жизнь недолг;
И на родину ты не вернулся доселе,
Как река, потерявший свои берега…

Я пребуду с тобой, и река не застынет…
Ведь оно навсегда поселилось во мне —
Время талой воды,
время светлой светлыни —
Отражённое солнце в речной глубине.


Ты — мой апрель
С переводом Клавдии Петрушенко на белорусский

Ты — мой апрель!
Ты лес, и ты река,
Язык земли, шептанье старых сосен…
Когда, не вспомню… Сколько было вёсен…
Я узнаю тебя по всплескам вёсел,
По блеску вод сквозь ветки лозняка.

Ты — мой апрель,
ты оживил во мне
волшебный, позабытый мир желаний.
Там отражалось небо в глубине
реки, и был шалаш в глухой елани,
и был костёр, и я была — огонь…
Там все стихии были нераздельны:
вода из-под высоких берегов
баюкала напевом колыбельным,
а ветер прилетал и гас вдали —
весь мир был наш, и мал, и необъятен…
Мы были дети матери-земли,
и праязык её нам был понятен.

Смотреть в лицо — а видеть лишь глаза…
Еловый полог да постель из хвои…
О сокровенном проще рассказать
на языке, что знают только двое…

И будет так. Мы дням забудем счёт,
легка и бескорыстна сердца трата —
во времени, что скоро утечёт
за тот предел, откуда нет возврата.


Ты — красавік мой

Ты — красавік мой!
Лес мой і рака,
Зямлі-прыроды мова, шэпты соснаў…
Калі, не ўспомню… Шмат мінула вёснаў…
Ды пазнаю цябе па ўсплёску вёслаў
І ў лозах па бруенню ручайка.

Ты красавік мой,
Ты ўзбудзіў ва мне
Чароўны свет і даўнія жаданні.
Там неба сінь купалася на дне
Ракі ў лясной зялёнай глухамані.

Было зліццё стыхій. І я была —
Я полымем у вогнішчы пылала,
Вадой пад стромкім берагам плыла
І спевам калыханкавым люляла.

Быў вецер, пасваволіў і заціх.
Падораны быў нам невыпадкова
Той свет — бяскрайні й цесны — на дваіх,
Прамацеры-зямлі жывое слова.

На мілым твары — толькі бляск вачэй…
Пасцель з яловым духам свежай хвоі…
Аб патаемным расказаць лягчэй
На мове той, што вывучылі двое…

І будзе так. Лічыць не станем дзён,
Растрацім сэрца шчыра на каханне,
Даверым часу, што плыве здавён
Туды, адкуль не будзе ўжо вяртання.


Сон шмеля

Сухие падают дожди, шуршат в траве бумагой мятой,
и пахнет свежестью и мятой,
а сердце просит: подожди,
не уходи, ты так мне люб,
о мой сентябрь златоволосый,
слетелись на окошко осы, слова любви слетают с губ…

Желтеет колкая стерня, солома светится янтарно,
едва заметен свет фонарный среди осеннего огня,
и только провода звенят струной расстроенной гитарной…
То имитирует, шаля, полёт шмеля осенний ветер;
последний одуванчик светел;
едва крылами шевеля, в его пушистую постель
приткнулся запоздалый шмель… качает ветер колыбель…

Шмель засыпает навсегда,
булавкой осени приколот,
и превратят вода и холод его вот-вот в кусочек льда…
Так и душа когда-нибудь найдёт другое измеренье:
речушкой спрячется под землю, на небе ли продолжит путь.

А ты побудь ещё со мной,
избранник мой златоволосый,
а ты побудь ещё со мной!
Настанет время — без вопросов
уйдёшь по лунному откосу,
не тяготясь своей виной…


Зимний день пролетел

Зимний день пролетел,
словно сойка лесная, в утайку.
Вечерую, привычная с детства
к короткости дня.
А последнее солнце
расщедрится вдруг, заиграет,
Дальним светом своим
ненадолго согреет меня.

И блуждающий луч
загорит на стекле и в межрамье,
Предзакатные блики
запляшут на дальней стене…
Здесь весной каждый день
был, как наша любовь, нескончаем
И не гасла заря,
отражённая в каждом окне…

Но сейчас глухозимье,
закатное солнцехожденье.
От восхода к закату
весь путь измеряю рукой…
Может, давнее счастье
скользит мимолётною тенью?
Всё тускнеет… мгновенье…
и солнце ушло на покой.

Полусвет… полутьма…
и опять на оконницах иней…
Не привязан ты сердцем,
как я, к этой стылой земле!..
Свет далёкой любви,
что осталась в сердечном помине,
Словно солнечный луч,
всё горит на морозном стекле.

...

Вот так и живёшь — тёплой памятью лета,
Пока не повеяло холодом Леты,
Да чудится в запахе лиственной прели
Весна, что любовь приносила в апреле…


И ты, как природа, меняешь свой имидж:
Лицо и одежду, причёску и имя,
И в жизнь твою люди приходят иные…
Так было и будет и присно, и ныне…

А зло и добро вдруг меняют обличье,
Меж правдой и ложью
всё меньше отличья, —
Вот так, всё внезапно меняя местами,
Нас трогает время своими перстами:

Кого-то — наградой, кого-то — расплатой…
А ты остаёшься — с любовной растратой
И смотришь на листья, что ветры раздули,
Сквозь это прозрачное время раздумий.


Цыганка-осень

Пожелтели перелески, разбежались в поле чистом,
Осень табором цыганским пораскинула шатры.
Пышногрудая рябинка, как звенят твои мониста!
А черёмухи пылают, что цыганские костры…

Ну а вы, подруги ветра, в ярко-красных полушалках,
Отчего такой же пламень в сердце трепетном моём?
Почему цыган залётный посмотрел — и я пропала,
Поглядел — и я в смятенье прошептала: «Хасиём!»?

Сколько лёгкости и ритма
в этой пляске жёлтых листьев,
Сколько вольного, хмельного: ой да ну, да ну, да на!
Лишь на миг — соединенье наших глаз
и наших мыслей…
И моя ль вина, что осень нас пьянит сильней вина?!

* * *

Что-то скажется, что-то спросится…
В нашей северной стороне
Слово каждое в песню просится
И ложится на душу мне.
Как котёнка погладят: «Кысонька!»,
Словом будто уже обняв, —
Встретят ласковым: «Моя тысенька!»
В вельских песенных деревнях.

О, потребность души извечная —
Излучать и дарить тепло!
Если путник с сумой заплечною,
Если ночь, и метель в стекло, —
Ждёт постель возле тёплой печки,
И услышит он в полусне:
«Спит голубчик! Продрог сердешный!» —
В Виноградовской стороне.

Что приехал — не пожалеешь ты,
Ждёт тебя общенья уют.
Назовут тебя: «Золотеюшко!» —
В холмогорском нашем краю.

Как от прялицы, нитью тянется
Слов родных золотая вязь…
Знаю, детям моим поглянется
Та земля, где я родилась.
Долетит из полей пустеющих:
«Как ждала я, детоньки, вас!»
Дом родной, детских лет затеюшки…
Здесь мурлыкал у ног котеюшко
И трава-мурава вилась.


* * *

Над Сон-рекой, над сном реки
Я слышу ясно из тумана
И понимаю, как ни странно,
Что теплоходные гудки
Идут из сумрачных глубин
Реки, давно не судоходной…

Так звуки речи самородной,
Что на чужбине ты забыл,
Вдруг воскресят из небытия
Церквушку, избы с русской печью,
Где, родина, твоею речью
Всегда подпитываюсь я;

Твоей щемящей красотой,
Где звуки речи колокольной —
Как призрак лодки бесприкольной
На этой стороне… на той…

Но воскресят из небытия
Ручьи питающие — речку,
А я от встречи и до встречи
Живу, кровинушка твоя,

Стараясь сохранить, облечь
Твой говорок в стихи и песни,
Чтобы текла, как свет небесный,
Не пересохла речка-речь.



Горькой калины ягоды

Вызрели, да не обраны
горькой калины ягоды.
Лето прошло-растрачено,
осень на сердце вновь…
Кто бы сказал мне загодя:
— Девка, ещё наплачешься!..
Было бы лучше заговор
выучить — на любовь.

Мне умываться надо бы
вешней водой-снежницею,
мне б разузнать, где водится
та приворот-трава,
да приготовить снадобье —
милому дать напиться бы,
да поднести, нашёптывая
ласковые слова…

Дали-поля завьюжены,
тропка под снегом прячется…
Да за какой же надобью
снова по ней иду?
Если бы знать мне загодя,
из-за кого наплачешься,
не назвала бы суженым —
не навлекла беду…


Красованье

Заподувают вешние ветра,
Да с юга заприлётывают птицы…
И вдруг поймёшь: любви пришла пора,
Твоя душа к кому-то устремится.

…Запокрывается травою луг,
В окошках заотсвечивает солнце…
И парни запоглядывают вдруг,
А вслед — запоговаривают жёнки,

Что не пристало девице ходить
За двадцать пять, и что пора бы замуж…
То бросит в жар, то вдруг захолодит…
А стоит запоигрывать глазами —

Вокруг зараспускаются цветы,
И он к тебе, красавец, устремится…
Конечно, на любовь ответишь ты…
И вот уже засватали девицу.

Запричитаешь, словно не пригож,
Водой бегучей голос заструится…
А после закрасуешься — пройдёшь
Нарядная — по белым половицам…

Что белая черёмуха в цвету…
Что вешний день — невесты красованье.
Ты — птица, что глядится на лету
В реку.
Твоей реке — любовь названье!


В заулках памяти
Река качает облака,
несёт их медленно к пол;ю,
а ночь светла и коротка,
и только ветки лозняка
темнеют под её полою…

И что мне сердце бередить
да вспоминать тебя, залётку,
в заулках памяти бродить,
где льют весенние дожди
и ты причаливаешь лодку?…

Где мы с тобой ещё на Вы,
и где молва, что ополчилась,
и травнич;к: «Травы, травы!»
(а может быть: «Правы, правы!» —
в том, что любовь у нас случилась)…

А мне опять всю ночь без сна
бродить с тобой у вешних талиц
и верить, что разлуки нет,
пока дрожит огнистый свет
на золотых шарах купальниц…

А солнце — зайчиком в ладонь,
и нет судьбы хитросплетений.
Лишь от деревьев лягут тени
и заструятся посол;нь.


На дарёной прялице
К 85-летию Виноградовского р-на —
центра борецкой росписи

На дарёной прялице — б;рецкая роспись.
Знай пряди, красавица, тки холсты на кроснах!

Наставляла матушка, подымала рано:
— В сундучок украшенный собирай придано!

День придёт, просватают, чадо дорогое,
Увезут на лошади с расписной дугою…

Ах, деньки весёлые, долги вечереньки! —
Скачут кони кованы в нашу деревеньку.

Ручейков журчание — звоны колокольца,
В церковь — для венчания припасёны кольца.

Времечко потянется нитью из кудели…
Приглядится, слюбится… что ты, в самом деле?

Из Борка да в К;ргомень — на чужу сторонку…
Ах, закружит кр;гомень молодую жёнку!

Как на прялке веточки ягодами рдеют,
Пусть родятся деточки, чувства не скудеют!

Семеро по лавицам — пестовать да ростить.
На дарёной прялице — б;рецкая роспись.


Как ты играл на гармошке!

Как ты играл на гармошке, —
всякий пустился бы в пляс!
Походя мне на дорожке
бросил словечко смеясь.

Наигрыш… проигрыш…
Пела гармошка твоя.
В шуточный заигрыш
Сердцем поверила я…

Выходкой, статью, поглядкой,
песней увлёк за собой.
На вечереньках девчата
пели под наигрыш твой.

Ах ты, гармошка-привада!
Песня — речная вода!
С милым и солнца не надо,
с милым — беда не беда!

Пели девчонки, смеялись
звонко да наперебой…
Ах, виновата не я ли,
став не твоею судьбой?..

Наигрыш… проигрыш…
Пела гармошка твоя.
В шуточный заигрыш
Сердцем поверила я…


Окунуться в жизнь


Уедут дети — вот и жди вестей…
Уютен дом и высоки деревья,
да вот душа покоя не приемлет,
и ты прожить не можешь без затей.

А «нищему собраться» в путь легко, —
«лишь подпоясаться»! И ты отчалишь
на лодке иль, с котомкой за плечами,
подашься — где попуткой, где пешком…

А Бог даёт снега, дожди, ветра,
дарует отдых путнику, как благо!
Из недр колодца доставая влагу,
тебе поёт колодезный журавль.

И будет всё: скалистый остров Кий,
спасение медуз на Белом море,
плесецкие святые родники
и няндомские тёмные озёра!..

И молодость вернётся ниотколь,
и только песня душу опечалит…
Добра-здоровья всем, кто нас встречает
да привечает!.. Встретилось их сколь!

О, русская особинка души!
Ты — самобытность или просто странность?
И пинежская речь ещё сохранна
в глубинах нашей северной глуши.

Где, в дом войдя, услышишь вдруг:
«Скажись,
откуль да чей ты будешь, Божий странник?»…
А ты из тех, кто окунулся в жизнь,
не измеряя глубину заранее…


А блюдце крутится

Гадают девушки, судьбу аукают,
И ей, нагаданной, не прекословь…
А я-то думала,
А я-то, глупая,
А я поверила в его любовь.

Тропой заветною, тропой окружною,
Что предназначено — не обойти.
Хоть был он ряженым,
Да не был суженым,
Который, может быть, на полпути.

Скорей бы кончилась в душе распутица.
Когда мой суженый меня найдёт?
А вьюга кружится,
А блюдце крутится,
Ответа ясного мне не даёт…


Нашептали дожди


Не забыть, не изжить эту давнюю боль.
Нашептали дожди, будто ты недалече…
Незаметный цветок, что зовут сон-травой,
Стал лазоревым в поле под вечер.

Так и ты мне когда-то шептал о любви,
Я не знала, шутя или вз;боль…
А весною повсюду полно сон-травы.
Никогда не забыть её запах…


Недоворошка

«Шибко волосы болькие,
видно, мамушка жалиё»
(Поговорка)

Даль за туманами да за порошами,
А только помнится: сирень цвела.
Там в детстве бабушка
недоворошкою
За мои волосы меня звала.

Ах, эти волосы да век не чёсаны,
И тронуть больно их
не оттого ль?
Пускай со временем и стали косами,
Но я всё помнила про эту боль.

А я — красавица, такая строгая:
Не обними меня,
не провожай…
И ты назвал меня, ох, недотрогою…
А мне б сказать тогда: «Не уезжай!»…

Не затуманилось, не запор;шило…
Да не вернулся ты, — знать, позабыл…
Возможно, я была
«недоворошкою»,
А может, ты меня и не любил…


Красованье земли

Кружевное ветвей плетение,
бледно-розовое от зари.
День черёмушного цветения,
светлой радостью одари!

Пусть дивуются, сколь белёшеньки,
пусть вдыхают хмельной настой,   
пусть красуются молодёшеньки,
что невестушки под фатой!..

А невестушки - заглядение!
Дли, весна, эту радость, дли!
Дни черёмушного цветения -
красованье моей земли!



Не дозвалась…

Когда до сердца твоего не достучалась,
не дозвалась в глуши лесов, не докричалась,
в промозглой с;теми дорог не доискалась, —
любовь моя за этот срок не расплескалась.

Я в лабиринтах лживых слов не заблудилась,
душа, как беленький платок, не зарудилась.
Пусть о тебе я у ветров не доспросилась,
но, как платок, моя любовь не обносилась.

От этой боли даже время не излечит.
Ещё жив; тепло руки твоей в оплечье.
Не довелось, не привелось… не получилось…
На перекрёстках жизни встречи не случилось.


Старая песня

Как свет, как травинка, рождается песня
И птицей несмелой летит в поднебесье.
Из самого сердца, из ласковой дали —
Протяжная песня, что раньше певали.

В ней речки журчанье, дыхание поля, —
И сердце сожмётся от счастья и боли,
К реке приведут тебя стёжки-дорожки,
Где мыла Марусенька белые ножки…

Где ветер весенний ей счастье пророчил,
Да серые гуси — лазоревы очи
Взмутили водицу, и на сердце смута…
И ты этой песней повит и опутан.

Повиты любовью — травой повилики
Маруся и сокол её ясноликий…
Но ждёт её дома не милый — постылый…
И песня вдали затихает без силы.


В переглядки

Серебрило солнышко ивам прядки,
Всё играло с озером в переглядки,
Ветерок шелковые стлал постели,
Шелестели травоньки,
шелестели.

А родима матушка мне сказала:
— Не ходи ты, детонька, рано замуж,
Подожди хоть летико, а в пролетье
Не в доросте цветики,
не в доцвете.

Говорила мати мне:
— Ночи звёздны,
Поспешишь — да хватишься, будет поздно!
Не спеши-ка, девонька, ты порато,
Походи по травушке
непримятой.

Посмотри-ка в зеркало, сколь красива:
Как цветочек аленький — просто диво!
Потому подоле ты — для порядка —
Поиграй-ка с дролями
в переглядки!


Песня для гармошки

Я возьму свою гармошку,
Заиграю, запою:
«Посмотри-ка ты, хорошая,
На выходку мою!

Оглянулась!
Оглянулась!
Не меня ли девка ждёт?!
Приглянулась!
Приглянулась!
Поцелует — как ожгёт!

Кажду ночь хожу с тальянкой —
Навсегда лишился сна.
«Не заигрывай без пряников!» —
Ответила она.

От свиданья до свиданья
Маюсь я, красавушка!
Для меня любовь — страданье,
Для тебя — забавушка!

Ты играй, моя гармошка,
У деревни на виду!
Подожди, недоворошка,
Провожать тебя пойду!

Оглянулась!
Оглянулась!
Не меня ли девка ждёт?!
Приглянулась!
Приглянулась!
Поцелует — как ожгёт!


* * *

Вьюги весенней щемящею нотой
тронет холодный порыв ветровой.
Милая родина, словом ласкотным
Как одеялом лоскутным укрой!

Шуткой, побасенкой, добрым присловьем
речь, как изба пирогами, красна.
Здесь нам желали добра да здоровья
вместо прощанья — во все времена.

Если судьба подносила разлуку,
ту, за которой одна пустота,
слов провожальных полынную муку
мне приходилось не раз испытать.

Было. Но жизнь озаряется снова
радостью встреч, светом вешней зари.
Таю от взгляда, от нежного слова.
Только расстанного не говори!


Как от ясного месяца
«Не прошёл бы то я да по этой деревенке»
(Русская народная песня)

Как от ясного месяца заиграют околенки,
Заиграет тальяночка, запоёт о любви:
«Не прошёл бы то я да по этой деревенке,
Не взглянул бы то я да на окошки твои…»

А по этой деревенке всё грущу я, печальница,
вешним днём и по осени, и холодной зимой.
Всё и было — как не было, да нет-нет и вспомянется
тот цветочек лазуревый, неразлюбленный мой.

Как во этой деревенке нет ни таты, ни матушки,
был один мил-сердечный друг, да спокинул меня.
И сердечико вызнобит, лишь пройдусь по муравушке,
всё былое воспомнится до последнего дня…

Был один мил-сердечный друг, да была с ним не венчана.
Приглянулся разлучнице, знаю, счастлив был с ней.
Порасскажут, наверное, мне о них деревенчена.
Лишь пройдусь по муравушке — станет сердцу больней.


У любви срока давности нет

* * *

Не смею думать о тебе…
Цветёт черёмуха в июне,
и ветер тёплый и хмельной
ко мне спускается с высот.
Сосуд молчания разбей,
пока вершится полнолунье,
пусть слово тихое твоё
меня от гибели спасёт.

Стою над полою водой
среди сиянья белой ночи…
Как ярко отсвет зоревой
лёг на черёмуховый цвет!
Ну и зачем мне всё одной:
и этот свет, и эти строчки,
и что за дело до того,
чему ещё названья нет?!…


* * *

Лето в разгаре. И это ты,
Нереален, как запах снега.
Но из рук твоих я беру цветы,
Похожие на кусочек неба.

Я подам тебе яблоко, я подам —
Ты на две половинки его разломишь.
Это я сотворила тебя, Адам,
В сладкой августа полудрёме!

Я не знаю, кто ты и где живёшь,
Но под утро, пусть кажется это странным,
Ты на лодке в окошко моё вплывёшь
Вместе с озером,
с ветром,
с туманом.


Туман

Туман постепенно вползал,
Ложился над рощей и речкой.
Он плыл, застилая глаза,
Мне в душу —
за каждым словечком.

И вот уж почти не видна
Дорога в тумане… тумане…
Куда-то поплыли дома,
Поехала крыша
у бани…

Вползает мне в душу туман…
О как ты меня
отуманил!
Я знаю, что это обман,
Мечтала сама об обмане…

Туман, как хмельное вино,
В душе моей,
в жилах клубится.
А мне бы на самое дно,
В объятья твои
провалиться!


Ночь августа

Ночь августа. Вот-вот всплывёт луна,
пробрызнут звёзды, приумолкнут птицы…
За островами катится Двина.
Илья-пророк на звонкой колеснице
проехал по небу, и ясно виден след
её колёс… да растерялись спицы…

Горят костры на ближних островах,
и отсветами озеро искрится,
а мы вдвоём, и только ночь права…
Ответь, ужель нам это всё не снится:
и музыка, и робкий полусвет…

Как запах расточает сон-трава!
Не отвечай…
в твоих глазах — ответ.


* * *

Лучше бы имя твоё навсегда забыть!
Это любовный морок, дурман, навада.
За поворот дороги, реки, судьбы
не заглянуть,
да может быть, и не надо.

Имя твоё высвистывать, выпевать,
рядом порхая бабочкой, ветром, птицей,
ямочки на щеках твоих целовать,
пусть каждый миг свидания длится, длится!

Осень бросает хворост в костёр зари,
шепчет: попробуй яблочко наливное!
Ведьма-разлучница, в зеркальце не смотри,
я всё равно милее,
ведь он — со мною!


* * *

У июля был вкус медовый,
И пускай припозднилось лето,
За черёмуховым расцветом
Мир был яблонным околдован.

Пчёлы сил своих не жалели,
Чтобы мёд приготовить сотовый,
Мы ж пресытились связью сотовой
И в объятьях друг друга млели…

И земля была под ногами
Вся усыпана лепестками.

Медовуха бродила в венах,
Заводила свои порядки:
Заигралась кукушка в прятки,
А кулик, захмелев мгновенно,
Вдруг травы; запросил бредово.
Словно в ней не тонули веси.

Называл ты меня бедовой.
Плыл над травами дух медовый.
Это был наш медовый месяц.



* * *

Не жди ответа. Это спелый дождь
сбивает с веток ягоды. Впустую
промчалось лето. След от поцелуя
давно растаял. Ты в мой дом не вхож.

Багряным разукрасила обновы
золотошвейка осень. С полуслова
тебя я понимала, только ложь
заставила забыть твои объятья.

Рябин осенних продувные платья
не греют. Только как красивы всё ж!


* * *

Встретила, приголубила
И поняла: родной.
Слова не скажешь грубого,
Всё для меня одной.

"Галенька, - скажешь, - Галюшка,
Только не уходи!
Не о чем нам печалиться,
Всё у нас впереди!"

Лишь иногда нахмуришься:
«Старость-то — тут как тут!»
А поворкую гулюшкой —
В доме покой, уют.

Сложности сельской местности:
Дров запасти, воды…
- Не оступись на лестнице!
Долго ли до беды!

Ну а посмотришь с нежностью —
Сердце замрёт моё…
Веет озёрной свежестью,
Я полощу бельё

С камня, что волны точат.
Ждёшь ты на берегу.
Милый, люблю тебя очень,
Жалею и берегу.


* * *

Вот оно и утро — в лёгком дыме,
в перекличке птичьих голосов…
Я твоё перепеваю имя…
О, не смейся и не прекословь!

Лишь окно открою — и потянет
осенью, опавшею листвой…
А меня к тебе опять потянет…
Поцелуешь, скажешь: «Твой я, твой!»

Августа  щемящая истома,
бросишь взгляд — и не нужны слова.
Мы с тобой роскошествуем дома,
губ от губ не можем оторвать…

И тебе любовь моя как зелье,
хоть не ведьма я — его варить,
на меня смотреть тебе веселье,
бусы да серёжки мне дарить.

Так луна любуется ночами
отраженьем в озере своим…
Времени совсем не замечая,
мы, обнявшись, у окна стоим.


* * *

Вот и поблёкли деревьев наряды…
Солнечный вечер, последняя радость:
Ивы красуются, в пух разодеты,
К скорому снегу — такая примета.

Это от них перелески белёсы,
В воздухе кружатся белые осы…
Белые бабочки… Снега леп;хи…
Вечер, как в дымке — в ивовом пухе…

Словно от солнца холодные искры…
Гаснут, качаясь на водах сквозистых…
Светом пронизана роща пустая…
Искры летают, в воздухе тая,

Там, где паук протянул паутинки,
Где мы с тобою бредём без тропинки,
В воду глядимся, смеясь, озерн;ю,
Осень в ладони ловя озорную…


* * *

И что с того, что ливень лил,
Сверкали молнии?
Ведь не напрасно о любви
словечко молвлено!

И мы не ссорились с тобой,
а только тешились.
Пойдём-ка вместе, милый мой,
бельё развешивать!

Ты у меня есть —
рядом, сейчас, здесь,
счастьем — в моей судьбе.
Думаю о тебе.

Мостки на озере дождём
почти затоплены.
Мы искупаемся потом —
водица тёплая!

Светлеет даль, последний гром
гремит раскатисто.
Жизнь перепишем, день за днём,
с тобою начисто.


Спи, моя радость

Спи, не пытайся опередить рассвет,
Тешься, тешься, словно дитя в колыбели!
С ночи мороз, и дом ещё не согрет,
Спи, моя радость, нежься в своей постели!

Я на тебя из дали своей гляжу:
Как ты прекрасна в утренней сладкой дрёме!
Я не звонком — поцелуем тебя разбужу…
Нет ничего, невозможного счастья кроме.


* * *

Берегла тебя.
Да можно ли уберечь
от вопросов, от шёпота за углом,
от случайных свидетелей наших встреч,
языками метущих, как помелом?

Целовала глаза твои,
не могла отвести
взгляд, разлуку, горечь обид, беду…
Если б возможно было
сказать: «Прости!»
Если бы можно
ветру сказать: не дуй!

Если бы можно,
если бы только знать…
Вместе с тобой растили бы
нашу дочь.
Время весны ушло, на дворе зима,
а впереди - непроглядная, долгая ночь…


* * *

А тогда земля уплыла из-под ног…
Умоляла: «Ты только держись, держись!»
Я шептала столько ласковых слов,
что хватило бы нам на целую жизнь.

В этот город сквозных ледяных ветров
прилетела, чтоб быть поближе к тебе,
чтобы только знать, что ты жив и здоров…
А ты от болезни всё больше слабел.

И когда твой диагноз озвучил врач,
задыхалась от слёз на твоей груди.
Я молила: только не уходи!
А ты утешал: «Не плачь, не плачь!»

Снилось, будто уходишь во мрак, во тьму.
Я кричала: ты не имеешь права!
И, горячим сердцем к тебе прильнув,
уводила от переправы.

Улыбался, превозмогая боль.
Быстро таяли миражи.
В эти страшные дни я была с тобой —
и, как за соломинку, ты держался за жизнь.


Прощальное

Светом окон в свои лабиринты маня,
этот город становится частью меня…
это я становлюсь его частью…
Он давал мне любимых — и их забирал.
Это было давно, это было вчера.
Я никак не привыкну прощаться.

На бульваре Строителей ветер сквозной…
Здесь закончился срок твоей жизни земной…
Я в душе сберегу твоё имя.
Пусть снега навсегда заметают твой след,
но у нашей любви срока давности нет…
Ты ушёл.
Ты остался любимым…


* * *

Останусь одна и дам волю слезам.
Вот так-то: приехали, хватит, слезай!
Я снова стою на обочине,
и сердце моё обесточено.
И песня звучит на пустом берегу:
«Как милого жалко, забыть не могу»…

* * *

Знаю, тебе тяжело
видеть, что я здесь плачу…
Есть о ком плакать — значит
счастье не обошло!
В озере — облака,
в небе — за льдиной льдина…
Год бы — за миг единый…
в сердце печаль-тоска:
«Ягодиночка на льдиночке, а я на берегу,
Перекинь, милой, тесиночку, к тебе перебегу!»

Как же я здесь, одна?
Рядом с тобою мне бы!..
Но не достать до неба
И не достать до дна…


* * *

Не растворяйся во мраке, во мгле,
Не оставляй меня так, у дороги!
Всё позади: острова и пороги,
Долго б реке ещё не обмелеть.

Не истончайся до звука в ночи,
До паутинки, до лунного света!
Ярко пылает цветок горицвета…
Твой силуэт уже не различим…

* * *

Ты снишься мне.
Так листьям снится дождь.
Так манит влага в глубине колодца.
Приходишь ты — и статен, и пригож,
и солнышко в глазах твоих смеётся.

И тёплый дождь, прозрачен, невесом…
меня он освежает каплей каждой…
Не наласкаемся…
Но оборвётся сон,
и улетит, как с ивы пух лебяжий…

Не наласкаемся. Жизни не хватит.
Вьюга окутает белые ивы.
Если бы не…
разомкнулись объятья
от беспощадного ветра порыва…


* * *

— Иди ко мне, — раскроешь руки,
и слов не надо.
Ты скажешь всё после разлуки
зовущим взглядом.
Биенье сердца моего
тебе ответит…
А между нами только ночь
и только ветер…

Ретроспектива


Хоть солнце к закату остыло,
но воды морские зажглись.
А осень нагрянула с тыла —
бесцветная, тусклая…
Жизнь,
казалось, к исходу стремится:
вот-вот — и обрушится мгла…

Но вдруг прилетела синица —
и сердце, как море, зажгла!

* * *

Ты позвонишь — хватаюсь за голос твой,
как за соломинку: выплыть бы из тоски.
берег цветами манит, звенит травой,
лодка надёжна, вёсла твои легки,

ярко просвечен солнышком каждый куст,
птицы поют, я слово твоё ловлю…
знаю, что если слово сорвётся с уст —
только одно единственное: люблю!


Гроза

Как этой ночью гроза грохотала!
Как забавлялась она, хохотала,
скалы колола, ворочала камни,
тешилась силой, смеялась над нами,
над суетой, над словами пустыми
(всё от любви это, значит, простимо!)
на берегу равнодушного Стикса,
время придёт с этим миром проститься,
все в эту реку когда-нибудь канем —
каплями света, дождём или камнем.

Даже подумать о том нелегко мне…
Молнии шастают в каждой из комнат
дома, где мы ещё вместе…
мы вместе
в лучшем на свете, единственном месте.
Просто обнимемся.
Слова не молвим…
Ведь фотовспышками — сполохи молний.

Запечатлеть.
Нам сегодня не спится…
Налюбоваться тобой, насладиться,
слушать биенье горячего сердца.
О, наглядеться бы!
Не наглядеться…

Это последняя из фотосессий.
Только на фото останемся вместе.


Если был светом

В солнечных бликах дорога,
сосны в тумане.
Призрачно счастье, недолго —
бабочек танец.

Кажется, всё здесь, как прежде:
озеро перед глазами,
а ручеёк полноводный
вовсе изнитился, замер.

Роща осинок прозрачна.
Спустишься с горки по сходням.
Скоро свиданье назначит
старая сводня.

Крикнуть хотя б: «До свиданья!» —
соснам, бегущим по полю,
маленьким сосенкам-деткам:
«Будьте, когда нас не станет!»

Мостик над озером длинный,
не перейти его — страшно:
тонки, как спички, перила,
зыбок настил под ногами…

Волны… бегущие волны…
ветер… качание веток…
Счастье закончилось.
Больно,
если был светом!

Зыбка земля под ногами,
не на кого опереться,
тонки как спички перила,
зыблется узенький мостик…

Ольхушки в речке по пояс,
в воду сронили серёжки.
Да и без них вы красивы,
радуйтесь вёснам!

В солнечных бликах, в тумане
ольхушки, соснушки, речка,
озеро с мостиком длинным —
будьте, когда нас не станет!


А снега-то небес голубей

А снега-то — небес голубей!
Ели сонные — в солнечных бликах.
Величава зима, светлолика,
Распахнула глаза-голубель…

Этот снег превратится в ручьи,
Ветки томные к водам приникнут…
Вот уже расцвела вероника
Озерцом у лесной вереи…

Вот и вызрела голубель,
Лес таинственным светом проникнут.
В сердце — грусть журавлиного клика.
О тебе ли грущу, о тебе ль?

О тебе ли грущу, о тебе ль?
То на зов обернусь, то окликну…
Отзывается лес многоликий —
Голубелью снегов, вероники,
дарит ягоду мне голубель.


Имя

Как лесная речка, это имя:
глина да текучая вода —
тёмная,
но этот свет глубинный…
Мягкость, а зимою — прочность льда…

Звонкое, прозрачное, как льдинка,
ты бери, да сердце не порань!
Тихая и кроткая.
«Галинка!» —
ты шептал мне в утреннюю рань.

Ты иди, да только не поранься
острой галькой.
Коль не по плечу,
обернусь я бойкой птицей галкой,
крыльями взмахну — и улечу.

«Галенька! —
всю нежность вложишь в имя, —
Маленькая девочка моя!»

Я проснусь — и ты меня обнимешь,
возникая вдруг из небытья.




О внуках и для внуков
Синеокий малыш

Перевод с белорусского «Синевокий малечу» Клавдия Петрушенко

Волны качают берег озёрный,
Колыхают камыш.
На руках засыпает маленькое солнце,
Синеокий малыш.

У плеча притулил золотую головку
Дорогой человечек.
Ангелочка качаю. И у сердца молюсь
О дарованной встрече.

А в груди аж от радости тесно,
Представляю, как скоро ручонки
Ты протянешь к подснежникам вешним,
Синеокий мальчонка.

На своём, лишь понятном тебе языке
Что-то родное щебечешь,
Столько даришь забавы, утехи, любви,
Синеокий мальчишка.

Ангел спит на руках. И душа замирает,
От нежности трепеща.
Счастье, что дороже обещанного рая —
Качать малыша.


* * *

Чей там смех повсюду слышен?
то там бегает раздетый?
Это Ева и Аришка
Привезли в деревню лето.

Во дворе скрипят качели —
Там качаются девчонки,
Ну а Гришка сел на велик,
На ходу сигналит звонко.

В сад тропинка поманила:
Там созрела ежевика.
А Алинка ест малинку.
Угадайте, где же Вика?

Отчего так солнце пляшет,
всюду солнечные блики?
Гришка нам привёз ромашек
для Карины и для Вики!

Для Аринки-хохотушки,
для Алинки и для Евы,
и идут в венках девчушки,
как лесные королевы.

Одуванчики надуваются,
сарафанчики надеваются.
Хорошо в деревне у бабушки!
Ждите в гости, цветы и бабочки!


* * *

Стану бабушкой лучшей,
Стану сказки плести,
Как подсолнушек, внучек
Будет в доме расти.

Пусть румянец на щёчках —
Словно сполох зари.
Нынче платья не дочкам —
стану внучкам дарить.

Расцветут, заалеют,
словно в поле цветы —
Все вокруг обомлеют
от такой красоты!

Вот и резвые пчёлы
прилетели на мёд,
Над цветами весёлый
завели хоровод.

А на яблоньки август
понасыпал плодов —
Золотистых и алых,
видно, вкус их медов?

Вьются птицы на ветках,
песни звонкие вьют.
Наши яблочки-детки
заскучать не дают!


Речка Вареньга
Варе Заборцевой

Речка лесная — Вареньга
(северное наречье),
словно девчонка Варенька,
выбежала навстречу!
И, одарив кувшинками,
вдруг рассмеялась звонко…

Голоса переливами,
водами в бликах солнца
в сказку свою заманивай,
счастьем наполни на год!
Здесь, возле речки Вареньги,
кладезь грибов и ягод.

Ну а зимой мы к Вареньге
в санках помчимся с кручи.
Вот тебе варежки, Варенька,
чтобы не мёрзли ручки!

— Бабушка, чай заваривай
с мятой, с малиной внучке!
Пой нас водицей, Вареньга,
вкусною, самой лучшей!


Про собаку Лапу

Вы не бойтесь, наша Лапа
очень добрая собака,
просто выглядит свирепой
с шерстью длинной и нелепой.

Есть одна у Лапы страсть:
во дворе полаять всласть!
Стоит выпустить за дверь —
всех  готов «порвать» наш «зверь»:
будто с цепи сорвалась —
разъярилась, понеслась…
Лает, лает, лает, лает…
Кто ж поверит, что не злая?

Только зря грешить на Лапу:
вам подаст собака лапу!
Посмотри, как ходит хвост!
Ткнулся в руку влажный нос!
Вот лизнула язычком
и прижалась к вам бочком.

И совсем она не злая,
Но не может жить без лая!


Летучие мыши нуждаются в помощи

Прозрачные крылья, шуршащие в полночи…
Летучие мыши нуждаются в помощи!
Они не приносят вреда человеку,
Давайте и мы их возьмём под опеку!
Они ж в благодарность за то без вопросов
Легко уничтожат отряд кровососов.

А осенью мышки готовятся к спячке.
Кровать не нужна им. В потёмках чердачных
Спят, вниз головами повиснув под крышей,
Летучие, добрые, славные мыши.

А жизнь так подобна короткому мигу!
Они внесены уже в Красную книгу.
А жизнь так опасна, ведь не понарошку
За ними охотятся совы и кошки!

Чтоб сотня мышей не осталась бездомной,
Им нужен скворечник, но только… бездонный.
Лишь было бы лапкой за что зацепиться.
Пусть мышкам-охотницам сладко там спится.

Повесим повыше:
— Пожалуйте! Просим!
А кошки и совы останутся с носом.


Когда твой дом почти уже в лесу

Когда твой дом почти уже в лесу,
от жизни невозможно в нём закрыться.
Приходят звери, залетают птицы,
качаются стрекозы на весу.

Здесь лесовик — весёлый старичок —
скрутил он бересту в тугие свитки,
а маленький портняжка- паучок
сметал листочки на живую нитку.

Вот ягель — моховая борода,
пенёк глядит глазами накситралля,
а в бороде — брусника-ягода,
такую не отправишь в рот едва ли…

Ах, эти ягель… ягоды… Яга —
лес, со своей душой неугомонной!
В осиннике оставил лось рога,
бобры на нашей речке строят домик…

Зимой не раз ты видел здесь лису,
а летней ночью волк лежал под дверью…
Когда твой дом почти уже в лесу —
и ты на «ты» здесь с птицею и зверем.


Пугает мама: ходит грипп

Пугает мама: «Ходит грипп,
Нельзя гулять на улице!»
Мне ж чудится огромный гриб,
что под окном сутулится.

Он долго под дождём ходил
И весь размок от сырости.
Немало он людей свалил,
Успел до неба вырасти.

Колышутся его бока
Прозрачные, кисельные.
Под стол залезу или в шкаф?
Совсем не до веселья мне.

А он несёт какой-то бред,
А он хрипит простуженно.
Нет, не хочу я встречи, нет,
Меня не обнаружит он!

Уйдёт. За шляпою-зонтом —
Шлейф из осенней мороси…
Чудной! Я вспоминать о том
С улыбкой буду вскорости.

Едва услышу: «Ходит грипп»,
Вспять полетят мгновения,
И за окном тот странный гриб
Пройдёт, как привидение.


Запах яблок

Вот домик на юге, с верандой и садом
и я, очарована яблокопадом,
в гостях у подруги с июля до августа,
и каждая мелочь мне — повод для радости:
цикад по ночам вдохновенное цвирканье,
а днём под ногами — довольное фырканье
ежей, что здесь бродят, в листве шебуршат
и с яблоком в норку к ежатам спешат.

А мы наполняем плодами корзину,
их хватит подруге на долгую зиму…
короткую зиму…
Ах, ёжики, ёжики!
Вот так исполняется всё невозможное!
Казалось, в мечтаниях много ли толку,
и ваши колючки похожи на ёлку,
но я с вами в дружбе не ведаю скуки…

И яблоки падают прямо мне в руки.
И это так здорово, это так ново,
как яркость осенняя листьев кленовых,
что нам непривычна на Севере зяблом…
Как воздух, пропитанный запахом яблок.


Яблочная осень

Даже сквозь сон я отчётливо слышу:
Яблоки падают гулко на крышу.
Бьются о землю и брызжутся соком.
А у окна в нашем доме высоком
Бабушка смотрит сквозь тонкую штору:
Яблок нападало — целые горы…

С веток сорвавшись, как мячики, скачут…
Бабушка смотрит и, кажется, плачет,
И урожаю как будто не рада:
Жалко ей яблок, собрать бы их надо.
Их на столе и на лавочках горки:
Красных и жёлтых, и сладких, и… горьких…

Эвон, как за ночь усыпали землю!
Ёжикам нынче такое везенье!
Внуку и внучке — по яблоку в ручки!
Кушайте, милые вы почемучки,
И пироги, и повидло, и соки!

Падают яблоки с веток высоких…
Дед собирает и в лес их выносит.
Яблочным духом пропитана осень.