Будни гения

Сидел под крышей серого барака,
Пил местный рислинг,
бормотал: «За вас».
И рисовал бутон степного мака,
Не для себя, а на заказ.

Известно – бабы глуповаты.
Одна пристала: «Нарисуй мне мак».
Бутон – он с синевой,
тычинки – желтоваты,
На заднем плане – холмик и кишлак.

И холмик, и кишлак – всё меньше мака.
Над маком – небо, там солнцеворот.
В моём бараке - то любовь, то драка,
То краковяк танцуют, то фокстрот.

Заказчица придёт.
«Всё, - скажет, - любо:
Бутон, тычинки, холмик и кишлак».
А кто она?
Она - Чернова Люба, -
Помада, тени, а на пальцах – лак.

Она не носит пёстрые халаты,
Есть у неё атласный пеньюар.
Художники, известно, глуповаты.
Она мне:
«Ну… ты… этот… Ренуар».

В окне барачном провода провисли,
Вороны три на мокрой городьбе.
Я предложил Черновой Любе рислинг.
Красивая она?
Да так себе.

Достал сигарки две из портсигара,
Початую коробочку конфет.
Она: «За что пьём?»
«А за Ренуара», -
Черновой Любе я сказал в ответ.

Вороны в чёрном гуталине,
Блеск двух серёжек золотых.
Мак шелохнулся на моей картине,
Качнулся влево-вправо и затих.

Чернова улыбнулась: «Бум здоровы».
За ухом непослушный завиток.
На первом матерились Рудаковы,
Ревел трёхлетний за стеной Витёк.

Зауженное платье из гипюра,
С заколочкой каштановая прядь.
Чернова глазки строила, как дура.
Хотел одно я: мой шедевр продать.

Сидел и думал:
«Сколько даст? Десятку?
Конфетку ест… Хвалила – Ренуар…»
На животе её широком складка,
А дома у неё есть пеньюар.

Всё в этой бабе было безупречно.
Но мне хотелось лишь одно – продать.
Спросил: «Берёшь?»
Она: «Беру, конечно».
На первом снова крики: «Бога мать!»

Дала? Дала. А сколько? Да десятку.
Рисунок завернула мой в муар.
Пошла, поправив под заколкой прядку,
С досадою шепнув: «Эх, Ренуар».