Северное сиянье - поэма

                Вячеславу Полканову

Пролог

Вячеслав Полканов мастер.
Нет сомнений, братцы, в том.
Я задумываюсь часто,
да поэму бы о нём
написать с восторгом чистым
и напомнить, что Поэт
гениален, не без рисков
излучает словом свет,
освещая путь эпохе,
что досталась пережить.

Ахи публики и вздохи
нам сплетает время в нить
из душевных слов и яркой
образности, тропов строй
при гармонии. Под аркой
радуги внутри порой.
Говорю я всем сердечно:
гениальные стихи
остаются в душах вечно,
уменьшают в нас грехи.
Глава первая

Пили водку из стаканов.
Хвост селёдки – закусон.
Вдохновил меня Полканов.
Северный таков закон.
Все родные – просто люди
без амбиции на трон.
Им противны пересуды
в белой серости ворон.

Жить на Севере в сиянье
с чёрствою нельзя Душой.
Гордость от стихов влиянья,
к Родине любви большой.
Он певец любви и счастья,
жёсткого певец труда,
не смотря на зло ненастья,
но горит его звезда

в небосклоне за сияньем.
С нежною берёзкой он
обладает обаяньем.
Фото чести всех времён.
Наш герой рождён в погосте*
с поэтической судьбой.
Всем родным обязан в росте.
Скалы рушатся волной.

Ветер выдувает гаммы,
прячутся они в песок.
Не страшны им хамы,
беспардонный их наскок.
Стать великим, нет, не просто.
Он в Поэзии возник,
одолев Союзов косность,
Северный хранит язык

и народный чистый говор,
почерк свой, своё лицо.
Спрятал он ненужный гонор,
заключив его в кольцо
неизбежности свободной
в северном сиянье грёз.
Он воистину народный,
у него всегда всерьёз.

Глава вторая

По обочинам печали
в запылённости тоска,
грусти наши означали,
что не дрогнула рука
у ЗЭКистов на ГУЛАГе.
Вычернив простор вокруг.
Кровью крашенные флаги,
а в глазах один испуг

вьётся горестью престрастной
в понедельничной Руси.
“Труд советский был напрасным”, –
нам вещает бибиси.
Все стремятся за границу.
Вологодчина же мать,
где улыбчивые лица.
Тянет Родину опять

власть теперешнего строя.
Начинается борьба.
Помещаю вновь героя
обстоятельства, судьба,
наступившая на пятки
утверждает, что и как.
Поиграл он с нею в прятки.
Прорисован вновь ГУЛАГ.

Возвращаемся, однако.
Километры лагерей.
Вбиты там тринадцать знаков
да с полками егерей.
Шаг назад, полшага в право
из бесправия в стране.
Не расстрелы, но на нары.
Мы живём на острие

переменчивости странной
на заброшенной Земле,
где политики с экрана
строят рай своей семье.
Мы поверили однажды,
миллионы в поле спят.
И становится всё гаже,
нарушая вещий лад.

Глава третья

К тексту возвращаюсь снова –
всей Поэзии закон.
И ложится грусть конвою,
создаёт судьбы уклон.
В ситуации не мешкай,
не считай, мой друг, ворон.
Словно семечки, орешки,
щёлкал техникумы он.

Был он слесарь, трубогибщик
и задумчивый лесник.
Русь Святая в туне сгибла.
Уважением проник.
Стал бухгалтером в колхозе.
Классный был экономист.
Не погиб и на морозе.
Вячеслав Душою чист.

Атомные субмарины
строил он на северах.
Волны моря говорливы,
потерял где жуткий страх
пред просторами Вселенной
в жизни нашей роковой.
Образ создаёт нетленной
крепкой дружбы деловой.


Будет сказано без лести:
– Парень в доску свой непрост!
Он Поэт – философ чести –
гениален в полный рост.
Павловская пусть гордится,
Вологда и Севердвинск.
Вам не надо бы рядиться
в сарафанно-яркий писк.

Кружевные все изделья,
словно вьюги под звездой
радости и грусть-веселья
в жизни Этой непростой.
Жили здесь гипербореи.
Под метёлку замела
власть советская, робея,
лес валила... Лагеря,

как грибы, росли повсюду.
За бараком вновь барак.
Умирали стоя люди,
и злодействовал варнак.
Поминать его не будем,
откровенен, Слава, Бог.
Полагаю, всё забудем.
И безнравственный итог

прокатил по всей России,
уничтожив полстраны.
Собираются вновь силы.
Православию верны,
пережившие безбожье,
лишь Невзоров атеист
пичкает безумной ложью.
Горизонт стал сразу мглист.

Глава четвёртая

Небо хмурится, а поле
стелет изумруд к ногам.
Радостно шагнув по воле
в направлении к горам
беспокойства и волненья...
За обвалами тоски
притаилось не сомненье,
а свобода от строки.

Были хлопоты и песни,
прославлявшие отца,
кто принёс с собою вести,
неизбежного конца
той бессмысленной эпохи
с бесконечностью войны,
развязавшие пройдохи.
Гибли люди без вины.

Снова плотницкое дело,
стружки вьются, локон их
золотит пространство в белом,
словно бы глубокий вихрь
утихает в день Победы,
принесённой на плечах,
чтобы кончились все беды.
Ужин будет при свечах.

Вячеслав Полканов честен
перед богом и людьми.
На Руси Поэт известен,
полон счастья и любви,
через силу, но смеётся
с горькой долею утерь.
Но, бывает, не поётся
даже в солнечный апрель.

Папа плотник был на славу,
ветеран большой войны,
пережил сполна облавы.
Мысли бойкие стройны.
Мама – воспитатель в доме,
день и ночь она с детьми.
Умиляет детский гомон
вся надежда для семьи.

Что за чудо, что за чудо! –
появление листа.
Залюбуешься, а люди
говорят, мол, неспроста
появляются листочки
изумрудной чистоты,
украшая эти строчки, –
излучают свет листы

неоконченной поэмы
в синеве осенних дней.
Вьются надо мною темы,
возвращаюсь часом к ней.
Вячеслав Поэт от Бога,
любит Север русский он,
но извилиста дорога
и крутой её подъём.

Раскулаченным ребёнком,
первенцем родился он
в покосившейся избёнке.
Хлебом дед кормил район.
И за это арестован,
и не дрогнула рука,
к снежной местности прикован
от звонка и до звонка.

Славик в кузнеце под вечер
загляделся на огонь.
Пролетала будто вечность.
Нет, сказать ему, не тронь.
Раскалённое железо
в руки сунули ему –
и нахлынули болезни...
... не желаем и врагу.

В Вологде крестили в храме,
Славик в бороду попу
что есть сил вцепился... Драма –
топит, думал, как Муму,
но два раза окунули,
крест надели на мальца.
Маме плачущей вернули
с волосами от попа.

Рос мальчишка, вот и школа.
Поезд через три часа.
Ждать да догонять – неволя,
тут четыре колеса.
Прокатили на дрезине.
Тридцать градусов мороз.
Был на грани в детстве жизни,
выплакал немало слёз.

Испытал жестокость эту
от ГУЛАГовских дружков,
но великим стал Поэтом
да с обилием стихов.
В детстве натерпелся жути.
Грабли, тяпки и топор.
Вологодчины герой по сути,
всенародный в нём напор.

Ангел как его хранитель
яркий нам сберёг талант.
Слава Богу, был целитель,
вылечил, детей фанат.
Добрым словом и микстурой.
Восемь классов за спиной.
Занялся литературой
приснопамятной весной.

Глава пятая

Ерцево – ложбина или
тайна поселенья в ней.
ЗЭКов многих загубили.
Запрягай скорей коней –
и помчимся вдоль прозренья
на вершину тишины
и отбросим все презренья,
убежим от Сатаны.

Википедия безмолвна
с ИТээЛами, пардон.
Все набрали в рот условно
из ручья воды, что слон.
Осушили вмиг болота,
кукурузу развели.
Израсходовалась квота
дури и к земле любви.

Море Белое слезами
переполнено давно.
Гибнут лодки с моряками,
превращая грусть в вино,
заливающее зенки
с верой в искренность жлобов.
Дедов становили к стенке
с расколачиваньем лбов.

Начинаю волноваться,
словно море в дикий шторм,
над собою издеваться,
как услышу в небе гром.
На обской волне качаюсь.
Я в Сибирь корнями врос.
Иногда всё ж улыбаюсь
непременно в полный рост.

Пусть смеётся песня плача,
и рыдает пусть она.
Не споёшь её, иначе
вовсе не придёт весна.
Мы останемся в низине
в зимнем одеянье дней.
Неустойчивость в корзине,
на дрезине без коней.

На ветру, да и в морозы
в Душу рвётся холод злой.
Вытащить бы как занозу,
северной в пути зимой
жар и новая простуда.
Повторил из раза в раз.
Издевается Иуда.
Беспокойства высший класс.

С лагерями по державе
зашагала эта власть.
В безнадёге гвозди ржавы.
Издевательств только часть,
что Советы натворили.
Перечислить не берусь.
Нам свободу запретили,
растоптали нашу Русь.

Вывеску сменив печали,
остаётся та же суть.
И стучат, как тогда стучали.
Палку можно перегнуть –
грянет бунт и по заслугам
вновь получит властелин.
Власть гуськом пойдёт за плугом.
Править станет гражданин,

а не оккупант какой-то.
Полицейская метла.
Так скажу, он правит бойко
из бетонного угла.
И свирепствует метёлка.
Яхты бороздят простор.
Знамя ветреного шёлка.
Лишний этот разговор.

По окошкам бьёт свирепо
вызвень светлая дождя,
значит, громыхает где-то.
В небе чистая звезда
пригорюнилась, однако,
и просыпалась лузга,
нарушая ясность знака.
Под испариной луга.

– В Ерцево бываю часто, –
мне поведал Вячеслав, –
несмотря на зло ненастья.
Питеру вот дань отдав,
навестил страдальца сына.
Участь тяжкая его,
горькая судьба скосила,
ум учёного свело.

Яркое пятно успеха.
Нобелевский реферат –
жизни юношеской веха,
и на нет сошёл азарт
поиска решений в жизни.
Внутрь науки путь закрыт.
Покорённые враз выси
и успех был тут же смыт.

Глава шестая

В Віцебске** служил на базе,
легендарная она,
в ВэВээС и знал все лазы
ВэДэВэ, здесь шла война.
Планеры возили грузы
и инструкторский состав.
Партизанский был тут узел.
Точно исполнял устав.

Расстилалась даль за далью.
Вам напомнить всё ж резон.
Был солдатскою медалью
он за доблесть награждён.
Уваженье командиров
честной службой заслужил
и с победами в спортивных
выступлениях кружил.

В Ерцево вернём Поэта,
до армейской службы где
находил на всё ответы
и писал стихи в чисте.
Дважды встретился там с Бродским,
первый получил толчок
от него и сбросил бродни,
босым шёл он, увлечён

ягодою и грибами,
полная корзина вновь.
Грезит Вячеслав стихами,
не проходит к ним любовь.
Бродский в том повинен, начат
временной в пути отсчёт.
И, конечно, это значит –
продолжается полёт.

Эпилог

Посреди скалистых буден
на долине торжества
был сомнением загублен
праздник яркий, как листва
в красках осени жестокой
на излёте теплых дней,
где безумствующий окал
ветер в пригоршнях камней.

В камышовом хлюпе свойство –
все замалчивать в воде.
И такое же устройство
повстречалось на звезде
невезения по доле,
обездоленного в нас,
совершённого без боли,
без полетов на Парнас.

Оставаясь приземленным,
я смотрю в иную даль,
понимаю удивлённо,
что себя уже не жаль.
Жалко расставаться с темой
и с героем жутких дней,
с северной, как жизнь, поэмой.
Не рассёдлывай коней!