11 октября

  Ветерок до сини вычистил к обеду небо. Ехать по лесной дороге и видеть в лазури трепещущие стяги и хоругви стойкой листвы ив и берёзок – необыкновенно радостно.
  Их храбрая и бодрая редкость переливается и в тебя. Она в эти минуты слаще недавней медной амфорной полноты деревьев. Душа цепляется за последнее и благодарит его. Остановишься в дороге и любуешься отчаянными чубчиками, хохолками, косицами, а то и целыми выводками ивной зелени, так похожей на горохи! Заблудившиеся дети лета…
  Лесные аллеи полны праздничного хлама. Подсохшее, лёгкое, борное плывёт в них и порой пронизывается рыжими дождями хвои сосен. И этому раскидываешь навстречу руки.
  Недоумённые и беззащитные усики раздетой черники и испятнанный в тени черными крапинами ягод брусничник. Только у самого куста откроется бордовое.
  Десять дней октября позади, а черника всё съедобна еще кое-где. Тает во рту чернично-брусничный коктейль. Я и ем ягоды только поздней осенью: в сезон рука не поднимается бросить что-то в себя – привычка еще с детства, да и далеко не только моя.
  Рогоза и травы речного берега сухи и теплы. Идешь, как в спелом поле пшеницы или ржи. И по всей долине реки ласковый шумок, шелковое потрескивание. Он сливается в одно с весёлыми пузырьками света, с пухом и таинственным пением невидимой мне птичьей стайки на том берегу.
  На Петровщине впервые одновременно вижу свиристелей и дроздов. Дрозды, похоже, перволетки. Резвятся, играют, сверкают на солнце пером. Свиристели молча улетают в сторону Исполиновской горки, к пустым остовам заброшенных зданий.
  Сродни осеннему разгуляю и пьяная парочка на выходе из деревни. Трясут головами, машут крыльями рук, клюют в меру сил своих ободрёнными сердечками что-то последнее, что щемит их души, наверное, так же, как и мою. Поднимают в приветствии мне и солнцу руки, смешно торопятся ногами, уплывают и тоже становятся вестниками дня, его знаками, приметами 11 октября…