Конкордатс 27

      Глава 27
   
  В детстве всё было просто - ищешь в веточке сирени соцветие с пятью лепестками и загадываешь счастье.
Н. Белый
   
   Их отношения с Аликой, поначалу развивавшиеся с захватывающей дыхание стремительностью, в какой-то момент словно остановились в развитии. Блеск глаз, прерывистое дыхание в лицо, нежность рук, жадность губ - все это хорошо, это чудесно! Но дальше, дальше?! Словно стена встала на пути у Конкордатса. Стеклянная стена, сквозь которую он видел предмет своего обожания, но которая закрывала путь к нему. На самом деле, неожиданные преграды вдруг стали возникать на пути в тот момент, когда, казалось, осталось сделать последний шаг. Это и непонятное отстранение Алики тогда после полетов и, словно черт из табакерки неведомо откуда взявшийся Ерофеич. И вот, когда все, казалось бы, наконец, было решено - сегодня ночью! - опять неожиданная преграда. Это странное приглашение от посредника Сущего, отказаться от которого было нельзя - потому что оно открывало путь к тому, к чему он так стремился все это время. Но, соглашаясь на встречу, он тем самым лишал себя того, к чему также стремился не менее настойчиво. Нет, Алика не обидится, вернее, справится с обидой, поскольку предела ее самопожертвования, кажется, нет. Но, что она ощутит при этом? Конкордатс испытывал чувство неловкости, но делать было нечего. Надо будет пережить этот неприятный момент.
"У Вано" было хорошим местом для разговоров. Тут не случалось пьяных разборок и потасовок, во всяком случае, с тех пор, как Конкордатс стал захаживать сюда. Здесь внимание легко сосредотачивалось на беседе, поскольку, закусочная никогда не наполнялась до давящей тесноты, но и никогда не пустела до разреженности, создающей чувство тоскливой неустроенности. Так повелось, или, скорее, так получалось, что всегда почти все столики были заняты, но только почти. И Конкордатс хорошо знал, что здесь всегда можно было найти свободное место. Всегда! И не какое-нибудь, а то самое, с которого начался их белый танец.
Вот и теперь, начав разговор, они словно остались вдвоем. Алика с интересом выслушала рассказ о визите к клону и совершенно спокойно согласилась: "Да, надо идти". И этим вдруг расстроила его.
В открытые окна с улицы протекли сиреневые сумерки. Вано, тяжелый, широкий, округлый с неизменным добродушным выражением лица, прошел вдоль стены, зажигая светильники. На эстрадке заканчивали разминаться музыканты. Звуки долетали до столика и будоражили память. Они взглянули друг на друга: "Помнишь?" Отчего-то стало очень грустно. Первый танец... Алика взяла его за руку. Танцевали молча. А когда стало невыносимо грустно, не дожидаясь, когда замолкнет музыка, вышли на улицу. Он проводил ее до калитки. Возможность выбора еще оставалась. Можно было бы и войти, но он знал себя и понимал, что в таком случае с клоном ему уже не увидеться. Из двух свиданий выбирают более значимое. Грустно, но это не свидание с Аликой. Да и нужна ли эта близость, если то, что будет дальше - разведет их. Ему – да, а ей? Но вот память о себе, что-то красивое и нежное… Лирическое. 
Лирика - это нежные слова и цветы. По части нежных слов Конкордатс был не мастак. А цветы... Что ж... Цветы - это можно. И нужно. Ведь он так и не сказал ей тех слов, которые она ожидала от него услышать. Ни разу. Да - цветы. Он принесет их под покровом ночной тьмы... Чтобы не переться с ними на виду всего Сиита, словно влюбленный баран. Оно и ко времени будет... Сегодня, перед тем, как идти к клону, принести ей цветы и положить на подоконник. Тихо, не объявившись.
Но где их взять? В Сиите многие выращивают цветы. Он перебрал в уме несколько имен. Нет, ни один вариант не подходил: или далеко, или пропажа будет слишком заметна, поскольку нарушит композицию. И вдруг его словно осенило: Ерофеич! У него, конечно, клумб не водилось - только грядки с огородиной, но кусты сирени в огороде росли: она ведь ухода не требует, а "душевную радость" приносит. Сирень - то, что нужно: ярко, свежо, нарядно! И ущерб не так велик, чтобы из-за него поднимать скандал и начинать розыск злоумышленника. Да и, скорей всего, пропажа останется незамеченной.
  Ночная тьма уже сгустилась над Сиитом. Конкордатс бесшумно перемахнул через ограду: просить об одолжении этого бурбона он не собирался. Да и вообще, он не привык просить, а тем более объяснять причины своей просьбы. Тем более, что в данном случае был особый смак в том, чтобы ободрать Ерофеичеву сирень тайком! Оглянулся на дом: свет едва теплился в дальнем окне. Если и услышит - не успеет. Вот она и сирень: запах, густой и дурманный, опьянил Конкордатса. Он вынул кинжал и принялся срубать ветки, которые падали к ногам тяжелыми, беззвучными тенями.
   - Что ж ты делаешь, басурманин!? - Внезапно раздалось от дома.
   Конкордатс вполголоса выругался. На крыльце стоял Ерофеич. Беломорина, которую он потянул тотчас после этой реплики, ярко засветилась и даже пустила искру, обозначив его лицо снизу неестественно и резко. Конкордатс перестал рубить. Положение было наиглупейшее...
   - Да разве сирень режут!? - Продолжал неистовствовать Ерофеич. - Деревня! Ее же ломать надо. Она же густоту теряет, если ее резать! - Малиновый огонек папиросы качнулся и поплыл к Конкордатсу.
   - А это ты, Кони! - Голос заметно смягчился. - Ну, тебе простительно. Дворянам это знать не обязательно. Постой, а зачем тебе сирень? - Он затянулся еще раз, глубоко, словно для того, чтобы получше осветить Конкордатса папиросным светлячком. - Понятно зачем... Тогда тебе нужна не эта сирень, - сказал Ерофеич задумчиво. - Тебе белая нужна.
   И Конкордатс вдруг понял, что белая бы подошла лучше.
   - Вот куст.
   Издевается он что ли? Куст был едва покрыт листьями, а уж цветов на нем не было и подавно.
   - Надо подождать малость. Пойдем-ка в хату. Выпьем по маленькой, а она как раз поспеет. Пошли-пошли... Ты мой гость.
   После этого намека Конкордатс просто не мог отказаться. Они вошли в дом. В кухоньке, на маленьком крепко сколоченном столике, их уже поджидали два граненых стакана, нехитрая снедь - огурцы-помидоры, лук, нарубленная кусками ливерная колбаса. Ерофеич открыл висячий шкафчик и достал оттуда бутылку - чуть початую водочную поллитровку, заткнутую хлебным мякишем. Сначала налил немного в свой стакан, выплескивая хлебную крошку, потом полную Конкордатсу, а затем долил на столько же себе.
   - Мне разогреться, а тебе поостыть... - сказал он с такой интонацией, словно произнес тост, и, добавив, - будем, - опрокинул в себя, разом проглотив, водку. Конкордатс повторил все в точности. Хороший напиток, крепкий. Непривычно крепкий. А пошла ведь мягонько!
   - Закусывай, закусывай, - хлопотал Ерофеич.
   Комната чуть накренилась, и Конкордатс даже подался вперед, чтобы выправить кривизну. И, занимаясь выравниванием, не сразу сообразил, что был в словах Ерофеича о белой сирени намек, что отлично знает он для чего ему цветы. То есть не для кого, а для чего! И понял вдруг Конкордатс, что Ерофеич полностью посвящен в его дела... И словно подтверждая это, Ерофеич сказал:
   - Ты ведь цветы не просто так ломал? Ты ведь, на ночь глядя, в гости направляешься?.. Хочу я тебе, в этой связи напутствие сказать. Ну, давай еще по маленькой, чтоб доходчивей пошло. А то, небось, думаешь: Ерофеич - враг такой - личную жизнь рушит?! Пей, потом выскажешься!
  Выпили, закусили. Ерофеич продолжил.
   - Помнишь, как еще сам недавно пытался пряжку от шлема найти? Помнишь, как в шпорах спал? И вдруг на тебе - в другом костюме. А я вот все в этом тельнике. Ну, никак не снять. Постираться бы... В баньку бы сходить. Но - не положено. Здесь не положено. Никому! Только ты взял да разделся. Вот дела. Особый ты. Не наш. У здешних одежда - часть тела. Или сказать по-научному - составляющая имиджа. Образ един. Нет у нас ничего, кроме того, что можно увидеть вот так сходу. Как на картинке. Или вот статуэтка. - Ерофеич кивнул на фарфоровую барышню с цветочками, которая стояла рядом с бутылками на полке. - Можно намечтать, что там под платьем у дамы. А если не нарисовано, если не вылеплено, то нутро это не извлечь. Невозможно это...
   - Что ты говоришь такое!? - спросил Конкордатс пораженно, вспоминая вдруг слова Троухалика о том, что местные его эротической направленности шутки не понимают.
   А вот то и говорю. Так что зря, кавалер, настраиваешься. Цветочки отнеси, ручки поцелуй. Ну, можешь еще балладу какую спеть. Петь-то умеешь?
   Конкордатс машинально сказал "нет" и, не замечая, взял из рук Ерофеича стопку.
   - Куда? - встрепенулся Ерофеич! - тоста еще не было, а он пьет! Это только алкаши пьют, чтобы выпить, а нормальные мужики исключительно по поводу! Каждый глоток мотивирован, да так, что сразу понятно - нельзя не выпить, иначе что-нибудь да не состоится, не заварится. А тут третий... Святое дело - за любовь ведь! Платоническую!
   - Как это? - спросил Конкордатс.
   - Скоро я у тебя буду про это расспрашивать! Ладно, счастливой она не бывает, пусть будет настоящей!
   И выпили они в третий раз. Конкордатс посидел немного, соображая над сказанным и прикидывая, как возразить, но не нашел, что сказать. Нечего было возразить. Опять за него сформулировали то, что ему приходило на ум в виде смутных неосознанных предположений. Ерофеич, выручил, освободил от необходимости путаться в словах: "Пойдем-ка, сирень уже распустилась, видно. Пора".
   Они вышли на крыльцо: белое облако светилось в фиолетовом мраке. Тонкий терпкий аромат ударил в ноздри, у Конкордатса перехватило дыхание. Он сделал шаг, другой...
   - Ломай, а не руби, - подсказал Ерофеич.
   - Да знаю, - отмахнулся от него Конкордатс, не в силах превозмочь очарования.
   - Сверху рви, - не унимался Ерофеич, - там пятилепестковых больше. Она любит их выбирать...
   - Да отвали ты, - тихонько огрызнулся Конкордатс. Он словно кошка вспрыгнул на высокий забор, зацепившись руками за кромку, легко вскочил наверх и оседлал его. Наклонил к себе верхушку и первым делом сунул в самую гущу нос, глубоко вдыхая влажную свежесть цветов…
   - Ну вот, - сказал Ерофеич, рассматривая букет. – То, что надо.  А не подскажи я тебе, фиолетовых бы нарвал. Учишь вас, учишь! Ну что ты к забору-то тянешься, давай по-людски, через калитку, а то люди еще чего доброго решат, что ты, понимаешь, тишком нарвал, спер, стало быть!
   Конкордатс смутился.
   - Ерофеич, - начал он, - ты не сердись...
   - Не сердись! - вспылил Ерофеич, - не сердись! Как же не сердиться?! Совсем совесть потерял - начисто забыл отставника! Нет, чтобы просто так зайти, выпить сто грамм, или спросить, может, что помочь по хозяйству. Нет, только когда потребность. Тогда прибегают: "Ах, Ерофеич, выручай, цветочков надо". И то хорошо, что ко мне обратился, а не к кому-нибудь! Потому что такой знатной сирени больше во всем Сиите не сыскать.
   Конкордатс ничего не ответил. Он протянул Ерофеичу руку и стиснул ладонь. И вдруг почувствовал, что рука Ерофеича, ранее твердая, как топорище, вдруг поддалась, а сам он исказился в лице.
- Ну, ты даешь, паря! - сказал он, тряся пальцами в воздухе. - Здоров стал! Не спроста, это...
   - Почему он так сказал: 'не спроста'? Не случайно сказал, со значением. - Подумал Конкордатс. - И тут же вспомнил другое рукопожатие, которым он обменялся утром с Сущим и понял, что теперь он другой, чужой для них. Отныне и навсегда.

Продолжение следует...