Полустанок

Поезд шёл без остановок уже довольно давно. Он сидел в одиночестве в своём купе и равнодушно смотрел в окно. Там однообразные пейзажи монотонно сменяли друг друга. Почему однообразные? Потому что Он видел все эти многочисленные картины уже тысячи раз, и они отличались от других таких же лишь мелкими деталями. Солнце нехотя забралось в зенит и продолжило оттуда лениво светить. Поезд вдруг стал замедлять ход.

– Странно, – подумал Он, лениво потягиваясь. – Неужели остановка? С чего бы это или к чему бы то?

За окном постепенно начал вырисовываться небольшой городишко, в основном состоящий из деревянных домишек и двухэтажных зданий. Но с десяток высоток всё-таки уныло торчали в разных его частях.

Поезд остановился. Прямо перед окном его купе возвышалось здание вокзала, если такое можно сказать о скромном деревянном домике, больше похожем на сельский магазин. Впрочем, весьма ухоженном домике. Перед зданием, по обе стороны от двери вокзала, стояли симпатичные разноцветные скамейки. На левой сидела молодая женщина, а так как особо смотреть на станции было не на что, Он начал её разглядывать. И чем дальше, тем более миловидной она ему казалась. Женщина, в свою очередь, тоже что-то рассматривала или, может, выискивала кого-то. В конце концов глаза их встретились.

– День добрый, мадемуазель, – всё ещё изучая женщину, мысленно начал Он с ней разговор. – Не подскажете, что это за станция, что это за городок?

– Привет, – ответила Она. – Вы не поверите – этот городок называется Каракара.

– Как, как? Каракара? – разулыбался Он. – Надо же, какая необузданная фантазия была у прародителей вашего городка.

– А то! Это Вы ещё не знаете как назвали речушку, которая здесь протекает, – улыбнулась Она в ответ.

– Вы меня заинтриговали, мадемуазель. И как же?

– Нет, нет, нет, – Она улыбнулась ещё шире, – не скажу. Что если с Вами случится нервный припадок от такого знания? Вы уедете, а мне переживай?

– Да, это аргумент. Предлагаю компромисс: Вы быстро говорите название, а я быстро его забываю.

– Ладно, сами напросились. Слушайте. Её название, – Она сделала паузу, – Анохус!

– Каааак? Доктора, доктора! – Его глаза вовсю хохотали. Она присоединилась к его веселью, и с минуту оба с удовольствием смеялись.

– Спасибо, милая леди, порадовали от души, – продолжил Он, отсмеявшись.

Пока они весело знакомились, солнце нехотя приблизилось к закату. На полустанке один за другим зажглись фонари, представив молодую женщину в крайне выгодном свете.

– Дорогая мисс, – осведомился Он, – не мешаю ли я Вам своей болтовнёй? Вдруг Вы обдумываете план захвата близлежащих галактик, а я мешаю сосредоточиться?

– А вдруг я миссис? Вас это не пугает? – в тон ему осведомилась Она.

– Нет, не пугает. И нет, вы никакая не миссис. Об этом твердит банальная логика. Будь Вы замужем, тут обязательно бы мельтешил некий мистер и своим видом отбивал все взгляды в Вашу сторону. Во всяком случае, на его месте я бы делал именно так.

– О! Да я смотрю Вы льстивый аналитик, – снова заулыбалась Она. – Нет, Вы мне не помешали. Планировать планы по захвату Вселенной я хотела начать послезавтра. А теперь просто жду подругу. Она обещала подъехать, но что-то задерживается. Так что готова перекинуться с Вами словечком, пока стоит Ваш поезд. А кстати, насколько долгой будет стоянка?

– Понятия не имею. Надо полагать, что поезд будет стоять, пока мы не договорим.

– Вот оно даже как? Теперь Вы меня заинтриговали. Вы тут главный что ли?

– Нет, что Вы! Просто я подкупил машиниста, чтобы он тормозил около хорошеньких женщин, вот и весь секрет, – Он подмигнул ей. – Ведь Вы же хорошенькая женщина?

– Нууу, я не знаю, – Она скромно потупила глазки.

Он поцокал языком, и они снова весело рассмеялись.

– А Вы приятный собеседник, – продолжила Она молчаливый разговор. – Давно так не веселилась. Тогда у меня предложение: может перейдем на "ты"?

– Если это не нарушит правил высокого этикета общения на вокзале, то я готов, – кивнул Он и изобразил реверанс. – Имена будем озвучивать?

– Не стоит. Во всяком случае пока.

– Согласен.

Небо постепенно заполнялось звёздами. Где-то вдалеке заиграла музыка, в которой легко узнавался "Весенний вальс" Шопена.

– Итак. Со мной мы выяснили. А сам-то ты как? Женат или дурью маешься? – поинтересовалась Она.

– Женат. Конечно же, женат. Что я, рыжий что ли? Причём много-много раз. Я вообще люблю жениться. Это забавно.

– Вот оно как?! Гарем значит. А жены друг с другом не ссорятся?

– Не-а, у них не получается пересекаться.

– Ладно врать-то! Что-то твой взгляд не выглядит затравленным.

– Это потому, что взрослому мужчине жёны не помеха. Но если ты будешь упорствовать в этом вопросе, то я могу познакомить тебя с ними. С одной. Потом. Может быть, – протараторил Он и как бы невзначай указал на неё пальцем. – И, кстати, мне кажется, что врёт здесь кто-то другой, а не я. И этот кто-то другой – ты.

– Ну-ка, ну-ка, в чём это я тебе наврала?

– Не подругу ты здесь ждёшь. Что-то иное заставляет тебя приходить сюда и сидеть именно на этой скамейке. Говори, иначе выйду и отчебучу что-нибудь эдакое.

Она все ещё продолжала слегка улыбаться, вот только улыбка стала печальной. Музыка продолжала играть, может чуть громче, но совершенно не мешала. Даже наоборот – как бы помогала этой странной беседе. Она опустила глаза, пожала плечами и ответила:

– Да, ты прав. Я давно уже прихожу сюда и сижу одна на этой скамейке. Не знаю почему. Возможно потому, что именно здесь мы познакомились с ним много лет назад. А теперь его больше нет. А я прихожу сюда. А его нет, – Она вздохнула. – И не будет.

– Понимаю.

Они немного помолчали, думая о своём.

– А, кстати. Как ты узнал, что не подругу я тут жду?

– Да это просто. Ты не ходила по перрону с плакатом "Подруга! Ау!"

Она невольно фыркнула:

– Вот же ты болтушка! Я серьёзно. Говори давай.

– Серьёзно? Можно и серьёзно, но только ты не поверишь.

– Поверю. Я доверчивая. А люди говорят, что ещё и наивная.

– Наивная? Хм. Ладно, слушай. В созвездии Ориона есть любопытная звёздочка: красный сверхгигант под названием Бетельгейзе, что означает "рука Близнеца". Её легко заметить, если посмотришь чуть правее, где-то на ладонь выше горизонта. Она ярче нашего Солнца в сто тысяч раз, а по размерам достигает орбиты Юпитера. При этом она чуть тяжелее Солнца и гораздо-гораздо моложе. Ей порядка десяти миллионов лет. Младенец, практически. И этот младенец взорвётся совсем скоро, по космическим меркам, конечно. Она слишком быстро расходует своё ядерное топливо, своё естество, так сказать, и потому с минуты на минуту превратится в сверхновую. Вот, как-то так.

– И при чём тут этот твой или твоя Бетельгейзе?

– Абсолютно ни при чём. Просто захотел повыпендриваться. А ответ на твой вопрос такой: что-то или кто-то просто дарует мне знания обо всём подряд, и с этим ничего не поделаешь. К сожалению, не все знания приятны. Точно так же, как я узнал, что сидишь ты тут не в ожидании подруги, я знаю что: у тебя карие глаза, ты учитель словесности, у тебя пять пальцев на левой ноге, тебе двадцать два года, и я в тебя влюбился.

– Ну, мне не двадцать два года... Что ты сделал?

– Мадемуазель, мы же прекрасно знаем, что возраст дамы – неподотчётная величина, и ей столько лет, сколько она сама захочет. Влюбился. Остальное-то сказано верно?

– Верно. Особенно про пальцы в точку. Ты меня сейчас разыгрываешь? Как ты мог влюбиться: мы знакомы полторы минуты?

– Увы. Я всё делаю быстро. Карма такая. А любовь, если конечно ты знаешь, что это такое, всегда приходит внезапно, – сказал Он, не сводя с неё глаз.

– Ой, а ты знаешь! – усмехнулась Она. – Да что мужчины вообще могут знать о любви? Вы в этом отношении недоразвитые.

– И тем не менее, кое-что могут и знают. Вот послушай, – Он поднял руку в патетическом жесте. –
   Порой любовь, как ночь темна,
   и адской мукою она
   стать может вместо рая.
   Бывает так, что в чёрный час,
   лишь для того, чтоб мучить нас,
   она нас выбирает.
   Порой любовь – обидный смех
   над тем, кто предан больше всех,
   кто душу ей вверяет.
   Однажды вдруг в толпе людской,
   чтоб стать проклятьем и тоской,
   она нас выбирает... 

Опустив руку, Он улыбнулся: – И как тебе такая постановка вопроса?

– Это ты сейчас сам сочинил?

– Да, сейчас. Да, сам, – усиленно закивал Он, продолжая улыбаться.

– Вот только мне кажется, что где-то я уже это слышала... – задумчиво протянула Она. – Уж не в этом ли фильме...

– Ну, не сам и не сейчас. Подумаешь, кто-то чуть раньше озвучил мои мысли на этот счёт. Но в целом-то всё так.

Ночь полностью вступила в свои права и усыпала всё небо звёздами. Они казались даже будто бы больше, чем обычно. Ближе что ли. Прямо над их головами пронеслись параллельно друг другу парочка метеоров. Музыка стихла на какое-то время и снова негромко заиграла. Как будто кто-то где-то менял пластинки. В ночном воздухе разлился "Вальс цветов" Чайковского.

Она помолчала с минуту и негромко подумала:

– Мне почему-то кажется, что это ты сейчас про себя рассказал. Это правда?

Он ответил далеко не сразу. Она терпеливо ждала.

– Ещё вчера я бы просто отшутился. А вот тебе почему-то не хочу врать. А может себе уже не хочу врать. Скорее всего и то, и другое. Да, это правда. И это одна из причин, почему сейчас еду в этом поезде. Не получаются у меня отношения. Должно быть, кто-то проклял.

– Печально, конечно. Но ничего, не унывай, жизнь продолжается. Ещё встретишь...

– Я и не унываю, – перебил Он. – Давно уже воспринимаю, как данность. Как нечто, что не в силах изменить. Вот встретил я тебя, ты мне понравилась. И что? Разве это к чему-нибудь приведёт?

– Откровенно говоря, ты мне тоже понравился. Даже не обычно как-то... так сразу. Но я не знаю... я...

– Вот об этом и говорю: мы понравились друг другу, сразу, без всяких экивоков. Но найдётся тысяча причин, чтобы это закончилось ничем.

Он криво усмехнулся и поморщился. 

– И я прекрасно понимаю твои причины, и от этого ты мне нравишься ещё больше, ибо эти причины благородны. Вот только они приковали тебя цепями к этому месту, и ты будешь ходить сюда до скончания веков. Сама не зная зачем. Как дура.

– А ты злой...

– Я разный. И сейчас, пока ты ещё не воздвигла эмоциональный забор для защиты от моих слов, подумай: разве тот, из-за которого ты здесь, хотел бы чтобы ты мучалась до скончания веков в одиночестве своей памяти? Думай! Даю тебе на это пять секунд. Хорошо – семь.

Он замолчал и выжидающе стал смотреть на неё. Было видно, что сначала Она хотела встать, но не стала этого делать. "Вальс цветов" сменился "Па-де-де".

– И? - подтолкнул Он её.

– И ты прав. Умом я это понимаю. Но вот мои мысли... – Она растерянно пожала плечами. – Умом я понимаю... но мысли...

– Пойдешь со мной, и я верну тебя к жизни. Ну, же! Пока звёзды ещё горят!

– Да как это... Да с чего бы это вдруг. Это просто невозможно! – вскрикнула Она.

– Возможно! – и Он начал петь. –
Любовь рождает в сердце пламенную страсть,
И в этом пламени готовы мы пропасть,
Но не подсуден, кто без памяти влюблён.
Любовь сама себе единственный закон.

– Я же тебя совсем не знаю. И вижу впервые!

– Приходит день и час, ты счастьем опьянен,
Ведь сердцу не прикажешь, не прикажешь,
Но разве кто-то был за это осужден?
Любовь сама себе единственный закон.

– Чего ты тут раскомандовался?! Что люди-то скажут...

– В любви никто, никто не генерал,
Пред ней бессильны яд в бокале и кинжал,
Бессильны злые языки со всех сторон,
Любовь сама себе единственный закон.

– Сумасшествие, это просто сумасшествие какое-то.

– Ты счастлив, что страдать, навеки обречен,
Кто это не изведал, тот несчастен,
И страсть не удержать в темнице под замком,
Любовь сама себе единственный закон.

– Но как же... Ты меня не обманешь? Что мне делать? Я не знаю...

– В огне любовном вечны – страсть и шпага,
В огне любовном вечны – честь и верность,
На край Земли шли за любимыми без страха,
Их за собою вёл единственный закон,
Их за собою вёл единственный закон – любви.

Он закончил петь. Сердце его бешено колотилось, в горле пересохло. Похоже, что и Она испытывала то же самое.

– Такого со мной ещё не бывало, – подумал Он успокаиваясь. – Ты меня просто с ума сводишь.

– Что это сейчас было? – Она тоже начала приходить в себя. – Мне начинать тебя бояться?

– Если хочешь, – ответил Он уже совершенно спокойно. – А лучше пожалей. Ведь я бедный, несчастный и больной. Хочешь язык покажу?

– Язык? Зачем?.. Тьфу на тебя! – Она облегчённо улыбнулась. – Совсем задурил голову бедной женщине. Вот это ты сейчас, конечно... У меня просто нет слов. Я столько вдруг увидела всего необычного вокруг. Хочу всё это потрогать, попробовать и боюсь. Вот знала, что я жуткая трусиха, но настолько...

– Я очень рад, что ты смогла это увидеть. Ты заглянула ко мне в душу. Там нет ничего особо страшного. Необычное – да, но не страшное. Нужно просто привыкнуть. Это поезд, само собой, добавил атмосферы.

– И то правда. Какой-то он странный. Расскажешь что за поезд, куда едет? Сам понимаешь, теперь эти подробности мне интересны.

Восход начал окрашиваться во что-то отличное от чёрного. Зазвучали ноты бетховенской "Лунной сонаты". Он согласно покивал головой.

– Да, это довольно необычный поезд. Он позволяет абстрагироваться и наблюдать за всем со стороны. Когда я в него садился, эта идея казалась чудесной, ибо позволяла многое увидеть и узнать, не испытывая сопутствующих потрясений. Эмоциональных и не только. И поначалу это действительно было здорово. Плохо разве любоваться алмазами, не пачкаясь в сопутствующей грязи при их добыче? Но постепенно стала показываться и обратная сторона медали. Оказалось, что набор алмазов не так уж и велик. Очень скоро он стал заранее известен и однообразен. Алмазы перестали блистать, и просто любоваться ими стало скучно. Вдруг выяснилось, что камень, который ты добыл и очистил сам, горит куда ярче других. Я не переборщил с аллегориями?

– Пока нет.

– А едет он чёрт-те куда. Во всяком случае, конечную станцию мне увидеть что-то не очень хочется.

– Так выйди из этого дурацкого поезда.

Он покачал головой.

– Уже не могу. Пробовал. Не раз и не два. Выхожу, закрываю глаза, открываю глаза и снова в этом поезде.

– Звучит, как какое-то волшебство.

– Или проклятье, – Он грустно улыбнулся. – Должно быть, нужна посторонняя помощь. Может быть, кто-то должен пожелать, чтобы я остался. А может, нужно, чтобы кто-то ухватил за шиворот и дал под зад пинка, чтобы вылететь отсюда к чёртовой матери. Не знаю.

– Хм. Я могу чем-нибудь помочь?

– Поехали со мной?

– Что, прямо так сразу? Но ведь я тебя совсем не знаю.

– Прямо так сразу. В дороге узнаешь. Ты видела часть моей души и я знаю, что хочешь к ней прикоснуться. Поехали! Решайся! Ну! Разом!

– Нет, я не могу. Мне нужно подумать... – залепетала Она смущенно.

– Сколько?

– Я не знаю... Это так неожиданно.

Солнце медленно выползло из-за горизонта. Заиграла Лакримоза Моцарта. Вокзальный репродуктор покашлял и произнёс сакраментальное: "Поезд отправляется с первого пути. Будьте осторожны".

– Ты едешь? – Он внимательно и серьёзно смотрел в её глаза.

– Нет. Я не могу.

– И не позовёшь, чтобы я остался?

Она пару секунд сидела неподвижно, потом медленно отрицательно покачала головой.

– Прощай, – подумал он негромко.

– Прости, я боюсь. Это сильней меня, – по её щекам потекли слёзы. – Прости.

Он понимающе, чуть заметно кивнул, прикрыл глаза и вздохнул. По его щеке тоже скатилась слеза. И ещё одна. Поезд дёрнулся, затем ещё раз, медленно тронулся и потащился дальше, набрав понемногу нужную скорость. Стук его колёс продолжил педантично отсчитывать минуты, дни, годы одиночества...