Бабушкин подарок

Бабушка сделала Паше в день его приезда в гости к ней в село Красное-на-Волге замечательный подарок : альбом для рисования со множеством листов очень хорошего качества и чешский цанговый карандаш " Koh-i-Noor".

Подарок так обрадовал Пашу, что счастливее, чем он, в эту минуту на свете человека не было и даже счастье какого-нибудь там Рокфеллера, приплюсовавшего ко всем своим миллиардам ещё один миллиард, не шло ни в какое сравнение со счастьем Паши.

С детских лет Паша любил рисовать и у него это хорошо получалось. В детском саду он был непререкаемым авторитетом по части рисования и лучшим рисовальщиком среди своих сверстников. Воспитательница часто хвалила его рисунки и ставила в пример другим детям.

Когда немного подрос, Паша записался в кружок по рисованию в Доме творчества. А когда стал ещё старше, отец отдал его на обучение художнику, работавшему в городском Доме культуры. Этот художник, окончивший художественное училище, если бывал трезв, преподавал Паше ценные уроки.

Бабушка, сделав такой подарок Паше, пошла ещё дальше, а именно : договорилась со знакомым - директором  красносельской птицефабрики, чтобы он взял Пашу с собой в воскресную поездку на служебном катере в городок под названием Плёс, расположенный на волжском берегу неподалёку от Красного и помимо прочего примечательный тем, что сто лет назад его облюбовал Исаак Левитан. Левитан написал в Плёсе самые знаменитые свои картины. И вследствие этого даже появилось выражение : "Левитан прославил Плёс, а Плёс прославил Левитана."

Репродукция одной из таких картин под названием "Золотой Плёс" висела когда-то в детском саду прямо над шкафчиком для одежды, где Паша переодевался. И Паша часто, как зачарованный, смотрел на эту прекрасную картину.

Утром бабушка накормила Пашу завтраком и повела на речной причал, откуда и должно было начаться путешествие в Плёс.

Небольшой восьмиместный катер, слегка покачиваясь, уже ждал их у пристани. Паша увидел, что в нём находилось четыре человека : тётя и трое дядей.

Бабушка вежливо поздоровалась с ними и дала Паше последние наставления : сидеть в катере, крепко держась за поручень, и ни в коем случае не наклоняться за борт на полном ходу катера. Правда, бабушке этого можно было и не говорить. Паша, успешно закончив четвёртый класс, перешёл уже в пятый и сам хорошо знал, как себя вести в обществе взрослых. Но тем не менее он внимательно выслушал бабушкины наставления и, твёрдо пообещав бабушке быть послушным, воспитанным мальчиком, ловко запрыгнул в катер.

Сердце у Паши забилось сильнее, когда мотор катера, разбив заработавшим винтом слюду спящей у причала воды, отчаянно взревел и слюдяные осколки, разлетаясь справа и слева от бортов, образовали  многоцветную радугу. Катер помчал в сторону фарватера и через несколько минут пред взором мальчика распахнулась лазоревая даль волжского речного простора.

Свежим дыханием лицо холодил ветер, а впереди расплавленным серебром, слепя глаза, отливал речной горизонт и в это расплавленное серебро, как в сказочное тридевятое царство, на широко раскинутых, позлащённых косыми утренними лучами крыльях из миллиардов водяных капель, летел, почти не касаясь поверхности воды, катер.

Солнечный, погожий сентябрьский день только начинался. Катер шёл мощно и уверенно по фарватеру, всё больше и больше удаляясь от причала, от берега, от села.

Паша очень любил это удивительное село - Красное-на Волге. Он знал, что село древнее и живут в нём потомственные ювелиры, создающие на протяжении столетий ювелирные шедевры, получившие известность не только в России.

Бабушка однажды сводила Пашу на экскурсию в музей ювелирной фабрики и Паше после этого посещения долго снились чудеса ювелирного искусства, которые он там увидел : вазы, браслеты, кольца, колье, всевозможные сувениры. А миниатюрный, изготовленный из золота, тончайшей ювелирной отделки самовар с набором кружечек, который можно было рассмотреть только в микроскоп, просто потряс его воображение.

Необычайными были и избы в Красном. Все они были украшены резными наличниками, ставнями, карнизами и коньками, венчавшими крыши. Ограда палисадников и ворота тоже имели ювелирную отделку. Вот и на воротах, где жила бабушка, сияло резное улыбающееся солнышко.

Фантазия резчиков, облачивших в деревянные кружева избы, не имела границ ! И каждая изба, как барышня, вышедшая на гулянье, смотрела на другую избу с сознанием своей исключительной привлекательности.

Катер уже довольно далеко ушёл вниз по течению, представляя во всём великолепии панораму села, что утонуло в густой листве берёз и тополей, лип и клёнов с белоснежным шатром церкви времён царя Бориса Годунова, устремившей ввысь над селом золотую главу.

Левый берег Волги был низменным, а вот правый холмистым.

Огромные холмы, такие огромные, что их смело можно было назвать горами, от самой воды до пологих вершин укрывали берёзовые леса. И ранняя Осень, как гениальный живописец, учивший мастерству Саврасова и Левитана, Васильева и Шишкина, Куинджи и Поленова, Васнецова и Сурикова, Коровина и Врубеля, Нестерова и Кустодиева, Рериха и Пластова, щедро покрыла кроны берёз где сусальным золотом, где бронзой и медью. Она расцветила берёзы красками всех оттенков, какие только были на её волшебной палитре : лимонными, багряными, пурпурными, дымчато изумрудными, матово палевыми...

Паша смотрел на Волгу, на горы, на живое полотно осенней Природы и понимал, что никогда ему не написать картины, которая могла бы соперничать с этим полотном, но что он обязательно постарается, став когда-нибудь настоящим художником, отразить его в своих творческих работах.

Катер всё так же мчал, взлетая на волнах и раскинув по сторонам крылья из водяных брызг. Тётя и дяди были заняты разговором. Они весело шутили и смеялись, не обращая никакого внимания на Пашу. Один раз только тётя спросила, не холодно ли ему на ветру и не промок ли он ?

Нет, Паше не было холодно и он не промок, а самое главное, не промок его бесценный подарок - его альбом, который он тщательно завернул в целлофановый пакет.

В Плёсе катер уткнулся стальным носом в берег. Тётя и дяди вышли из катера и отправились в магазин. Паша остался в катере и, осторожно развернув пакет, достал альбом, карандаш и начал рисовать то, что видел вокруг : Плёс, Волгу, пристань, лодки. Когда он рисовал, он забывал обо всём на свете - о еде, о холоде и жаре, о том, что ему только 11 лет и много ещё предстоит учиться, чтобы стать хорошим художником.

Тётя и дяди вернулись. Они расстелили на берегу рядом с катером брезент и  разложили снедь, купленную в магазине : колбасу, хлеб, овощи, фрукты, конфеты, а в центре этого натюрморта из  продуктов поставили две бутылки водки. Паше тётя принесла прямо в катер пирожки, шоколадку и ситро.

Карандаш совершал своё дело. И вскоре на страницах альбома появилась пристань с теплоходом, домики и церквушки Плёса, берёзовый лес.

Тётя и дяди тоже не теряли времени даром. Количество круглых ломтиков  докторской колбасы, нарезанных охотничьим ножом на газете с названием "Сельская жизнь", вскоре сильно убавилось, от арбуза остались одни зелёные корки, а от двух полных бутылок водки не осталось полной ни одной.

Водка и докторская колбаса излечили тётю и дядей от ненужной во время воскресного отдыха скованности. Тётя громко визжала и смеялась, когда дяди обнимали и валили её на землю.

Паша, рисуя, так и не притронулся ни к пирожкам, ни к шоколадке. Как много ему хотелось запечатлеть! Никто не мешал его работе, только один непоседливый и страшно любопытный волжский ветер, что порой неистово трепал листы альбома.

Паша придерживал листы правой рукой, а левой сжимал карандаш - он был левша.

Карандаш то послушно выполнял всё, чего хотел от него добиться Паша, то капризно своевольничал. Пристань и теплоход получились неплохо, а вот волны... волны Паше никак не удавалось изобразить. Они так празднично сверкали на солнце, но как, как передать это искрящееся сверкание ?

Паша прекратил рисовать, прищурил глаза и ему стало казаться, что солнечные блики на волнах, это вовсе не блики, это на поверхность воды, трепеща золотистыми крылышками, садятся тысячи стрекоз. Стрекозы были полны жизни, радости, ликования, а на листах альбома получались совсем иными - блеклыми и невыразительными

Паша стирал их и рисовал снова и снова. И капелька пота уже один раз упала на лист, ещё больше испортив и без того неудавшийся рисунок.

Краем уха Паша слышал, как тётя и дяди что-то выкрикивали неподалёку от него. В какой-то момент шум пропал. Паша невольно оглянулся. Тётя и дяди исчезли, но спустя некоторое время появились с новым запасом колбасы, хлеба и бутылок. И опять тётя смеялась, визжала и дрыгала в воздухе ногами, когда дяди шутливо наваливались на неё, обнимая и целуя.

Свечерело.

Солнце ушло за пристань и его лучи наподобие короны в какой-то миг так чудесно засияли над крышей пристани, что Паша, бросив предыдущий рисунок, начал торопливо переносить это чудесное сияние на чистый лист альбома. Но не успел. Тётя и дяди со смехом грузно забрались в катер, при этом сильно накренив его, и завели мотор.

Катер, разрезая волны, понёсся вверх по течению. И водяные брызги опять взметнулись справа и слева от бортов, наподобие птичьих крыльев, и образовали радугу.

В Красном, где катер, ударившись о дебаркадер, неуклюже причалил, Пашу ждала на берегу бабушка.

Тётя и дяди, сделав несколько безуспешных попыток, в конце концов с трудом выбрались из катера и подошли к бабушке и к Паше.

Бабушка спросила их, хорошо ли вёл себя Паша, не досаждал ли он им проказами.

Тётя и дяди весело ответили, что Паша вёл себя неплохо, только очень плохо кушал, и добавили, что если он будет так плохо кушать, то они его в следующий раз с собой не возьмут.

Бабушка строго посмотрела на Пашу и укоризненно покачала головой. Паша смутился и не знал, что сказать в оправдание. Он только стыдливо потупился и крепче сжал в руках альбом.

Тётя и дяди, попрощавшись, сели в легковую машину и укатили. Паша и бабушка неторопливо пошли домой пешком.

Солнце в сизой пелене вечерних облаков садилось всё ниже и, наконец, превратившись в алый диск, окончательно скрылось за яхонтами и рубинами осенней листвы, за резными коньками кровель, за белокаменным шатром церкви и только по-прежнему горделиво горящая золотом глава её напоминала о ещё одном канувшем в Вечность дне.