Трамвай-добряк удало грохотал...

I.
Трамвай-добряк удало грохотал
И вез почти к конечной остановке.
Осенний первенец уж в воздухе стоял,
Румянец пудрил солнечной пуховкой.

И Гелиос в тот день спешил не в колеснице –
Он ловко прятался в запачканном окне,
Внимательно следил, чтобы возница
Остановил ход в нужном мне дворе.

Под стертыми кроссовками похрустывал листок,
Вчера еще державший матерь-ветку,
Еще вчера испивший жизни сок,
Сегодня павший в ноги человеку.

Скрипели двери в старенькой парадной,
Несмело зайчики бежали по стене.
Ты в спальне, затемненной и прохладной
Писал стихи – о жизни, о Луне…

Ходили ходики, а стоики – стояли
На страже не стыдливой наготы.
Лишь тени осторожно прикрывали
Поспешно обнаженные черты.

Кончался воздух. И под потолком
Шуршали ноты звучных обещаний.
На подостывших половицах босиком
Изображала менуэты на прощанье.

И целовала родинку под бровью,
И на макушке коготки пускала в пляс,
И отрывала от души, как будто с кровью
Заснуть пораньше долгожданный шанс.

Принял тепло уставший подоконник,
Стал ложем для отчаянной души,
Уже как месяц не листавшей сонник,
Самой себе шептавшей: «Не спеши».

II.
Конденсат однотонных будней
Капает колко по темечку.
Не бывало картины паскудней:
Окрыленная женщина
вдруг становится
слабой девочкой.

Кулаки вжимает в колени,
Выхаркивает окситоцин
И от боли ревет: по венам
Растекается страшный токсин.

Он пропал. Нет, украли.
Нет, присвоили гнусно чужое!
Околдован и приглашен в спальню?..
Я не ем. Я не сплю. Паранойя.

III.
Облепили подруги-всезнайки:
«Подожди, потерпи, не люби!
И не посылай ему знаки.
Если тонет – к нему не греби.

Отрывай смело бабочкам крылья.
Слушай карты и звезды – не врут!»
Только слезы опять от бессилья,
Обнажившись, по коже бегут.

Потянулись: неделя, другая…
Ноты запаха твои ловлю.
Дням ленивым конца нет и края,
Все еще ненавижу-люблю.

Я музыкант, но стекло вместо флейты.
Я пью яды, но не цианид.
Стакан заполняется беленькой змейкой,
Из крови выгоняю последний эритроцит.

IV.
В моей квартире объявился слет
Умов от медицины человечества.
Здесь, говорят, живет
Еле живая жертва винодельчества?

А вот и я! Профессор,
Сейчас вам на халат
Свое как сердце выплюну!
Простите, не лечите
Эту девицу нервную.

Разрежьте, изучите,
Калечьте… Что хотите.

Секунда – и надрез.
Не плоть, не кровь – деликатес!
Смесь соли, лимфы, пота,
Смола и никотин. А спирт – любого сорта!

Мне рукоплещут: «О, чудо!
Вы практически точно мертвы.
Но престранная очень порода –
Рыбе нужно же гнить с головы…

Ворох мыслей мы слышим отчетливо,
Как рвутся и просятся выйти.
Надоело вам это?» «До чертиков!
Помогите, пожалуйста, выгнать».

V.
Он вошел: громкий и неспокойный,
Со спрятанным скальпелем в рукаве,
Готовый взять орган, боли полный,
И тот, что ненужно застрял в голове.

Сплошной фарс, цирк, представление
И ни грамма от нежности прошлых дней.
Он оставил мне для упоения
Лишь порезы, вгоняя холодную сталь до костей.

Поцелуй – как насмешка, уже не наркоз,
А последний аккорд заплутавшего вожделения.
С кровью выпустил рой бабочек и стрекоз,
Не дал шанса на скорое выздоровление.

Надкусил побелевшую кожу,
Рассказал про кутеж и беспутство,
И про то, что любовь – это ноша,
Бессмыслица, тлен и занудство.

На прощание под ноги бросил
Пару слов о прекрасной – другой.
Гордо выкрикнул: «Да, я – несносен!»
Дверь захлопнул. И больше ко мне ни ногой.

Но был не рад мой друг на колеснице,
Что каждый вечер в океане засыпал.
Он так решил, чтобы врагу сторицей
Мой горький рок ему на плечи пал.

И было так. Любовь в мгновенье ока
Его кинжалом разрывала на куски,
Желанье, похоть и круги порока
Простреливали мукою виски.

Тепло девичьих рук, прикосновения
И жар голодных губ – о, боги! –
Уж не несли бездонной жажды утоления,
Лишь оставляли страшные ожоги…

Трамвай-добряк удало грохотал
И нес меня теперь к воздушным рельсам.
Туда, где Гелиос меня в объятья ждал,
Туда, где для меня желанный путь виднелся.