день бублика

Это лайв-экшн безрассудности,
живий етер моих внутренностей:
вдохновение, покрасневшая сетчатка, буквы,
булки из Манго на университетской,
курево, другий или второй, не помню, рабочий день,
поза умершего, ломота в коленях
и такое по-детски наивное желание выругаться плохими словами.
Только так, чтобы ни маме, ни бабушке это не было слышно.
Этот дурацкий пьяный город швыряет баннеры мне за шиворот.
Они липнут к зрачкам, пачкают ладони,
отпечатываются на сигаретных пачках
большими
(не меньше семидесяти процентов от общего содержимого
рисунка)
картинками с мертвыми желудками,
Не рождённым односельчанином,
Импотенцией, будто без неё недостаточно поводов для анекдотов.
Розы же не бывают красно-сине-черными.
Представлений же не бывает без актёров.
События же не случаются без участия
каждого третьего моего знакомого.
Я жму руку старому товарищу,
(когда-то мы вдвоём опрокидывали дешёвое)
а у него влага ещё не сошла со щёк
после радости за годовщину съеденного бублика.
И на лацкане рубашки флажок. Цвета розы.
Я протискиваюсь дальше вглубь публики,
со сдавленной грудной морщусь,
отварачиваюсь от ранее рукопожатных,
но теперь всё иначе.
Злюсь и жалуюсь.
Я постоянно злюсь и жалуюсь.
Софиты освещают дощатый пол аккуратным кругом.
Гул тишины ожидает актёров.
Но актёры напуганы.
Но актёры пьют и ****и, если честно, весь ваш театр,
и драмы.
В центре внимания сцены пора бы
уже кому-то заплакать.
Но *** там.
Актёры устали.
Актёры поплакали и уехали пить за молчание.
Мне кажется, что эти баннеры
душат меня.
Становятся каблуками мне на гортань,
Тянут подбородком к бордюру,
Скачут (в виде национальной забавы)
Правы они, конечно же правы,
А потом с левой заезжают в табло.
Фары подсвечивают лужи возле депо.
Я стою без царапин.
Смотрю на баннер.
Но теперь невнимательно.
Я широко улыбаюсь.
И жму руку приятелю.