Самая первая целина

               

    Идти было тяжело: накатанный за зиму снег стал рыхлым, а местами на пригорках уже совсем растаял, и оттаявшая земля расползалась под ногами. Тёплый ветер трепал ветки прибрежных ив, в которых начинали гнездиться грачи. Вокруг стоял неимоверный гвалт, но Евтихий не замечал ничего вокруг. Он шёл торопливым шагом, погружённый в свои думы, и только сильнее налегал на посох.  Вот оно как повернулось, повторял он снова и снова. И что же теперь? Работали, жилы рвали, голодали, пока привыкли к этому суровому климату, да научились понимать эту землю - натуру её строгую , а теперь значит, всё отдай.А может слухи всё это, может не посмеют тронуть чужого. Он остановился что бы перевести дух. События последних дней окончательно сбили его с толку. Он не понимал что делать дальше: идти ли против власти и оставаться в артели, или вступать в колхоз. Он решил навестить старшую дочь в городе Самаре, посмотреть, послушать: город всё таки. Потом на обратном пути зашёл к меньшой дочери в Липки: посмотрел как у них там колхозное житьё-бытьё. Потом завернул к сыну Фролу, который жил в большом селе недалеко от станции железной дороги. Три года назад он отделился из отцовского надела, построил дом и жизнь было наладилась, да вот опять новое придумали: всех загнать в колхоз.  Оно вовсе и не новое, уже давно грозятся, но всё как то обходилось. А теперь похоже серьёзно взялись за это дело. В селе  появились чужие люди из города, да солдаты с винтовками. Фрол совсем поник и решил всё продать и завербоваться на лесозаготовки, или в Самару переехать к сестре Лизавете. Евтихий пытался его отговорить, но Фрол был из таких — что решил, то и сделает. Мужик он был крепкий, здоровьем бог не обидел, всё ему было ни по чём, и годы ещё молодые. Устроятся на новом месте, и никто не будет знать кто они. А скрываться было зачем: тестя, батюшку Анатолия — арестовали. На проповедях против советской власти говорил. Теперь Фрол боится, что и их семейство тоже пострадает.

   Евтихий уставился себе под ноги: на сапоги налипла черная грязь... грязь? - земля... земля-матушка... она тянула, тянула его к себе всей своей силой и не отпускала.  А куда же без неё родимой, размышлял Евтихий: по ней ходим, её плодами живём, а время придёт в неё ляжем и тоже землёй будем. Ну вот и последний пригорок, за которым уже была видна деревня. Дорога резко пошла в гору и там на верху, разбитая колёсами телег, зияла рваной раной. Евтихий сошёл с дороги и пошёл прямо по целине. Прошлогодний, высохший ковыль не давал земле расползаться и идти стало легче. Поднявшись на холм он присел на камень-валун и тяжело дыша вглядывался  в кривую деревенскую улицу. В разнобой разбросанные домишки нельзя было назвать улицей. Отсюда сверху они казались толпой странников, бредущих по степи.  Ээээх... куда бредём — не знаем, куда придём тоже не известно. Так размышлял он сидя на камне и вспоминая как они в десятом году, приблизительно в это же время года прибыли на эти земли. Сколько трудностей вынесли они первое время. Из-за позднего посева урожай был плохой. Непривычно холодная и долгая, к тому же полу голодная, зима напугала многих переселенцев. Некоторые решили вернуться назад, особенно Галицкие. Тамбовские и Воронежские остались - им не привыкать. Евтихий с Катериной тоже  остались - возвращаться им было некуда. Не было у них ни дома, ни земли. Евтихий с из мальства батрачил, исходил все Карпаты и там  встретил Катерину, которая так же как и он горе мыкала по чужим домам работницей. Служила она тогда у одного врача, и будучи  очень смышлёной, присматривалась к его работе и многому научилась: как рану перевязать, шину наложить, сустав вправить. От хозяйки дома научилась шить. Всё вроде бы было хорошо: Евтихий служил конюхом у них в хозяйстве, и флигелёк им выделили, где они  с тремя ребятишками ютились. Но вот услыхал он, что где то в глубине Российской империи дают всем желающим землю. Господи, ведь только об этом и мечтал всю жизнь и вот вдруг эта мечта может сбыться... только страшно было ехать в такую даль и даже куда конкретно неизвестно. Говорили в Сибирь, а Сибирь то не Волынь, откуда он был родом, а необъятная и неизвестная сторона. Что они тогда знали? — да ничего кроме «и там тоже люди живут». Вот с этими мыслями, да неугасимым желанием быть хозяином на своей земле, тронулись они в путь. Поезд с переселенцами неожиданно застрял в Оренбургских степях. Всех временно поселили в бараках на окраине города что бы перезимовав тронуться дальше. Но мужики посоветовавшись между собой решили остановиться здесь, тем более что землю им тоже могли выделить в Бузулукском уезде. И вот переждав матровские бураны, отправились они посмотреть местность, где им землю наделили. Боровский Борис слыл самым умным среди мужиков, к тому же умел читать. Его посылали кругом представителем от их переселенческой группы. Деревню порешили назвать Боровкой — как же иначе...

        Двадцать лет, от первых шалашей и землянок до сегодняшнего дня пролетели в мыслях Евтихия как один день. Он снова взглянул на деревню, на кладбище где был похоронен Борис Ерофеевич и ещё несколько человек из их первой переселенческой партии, подумал: ну значит тому быть и опершись на посох скорой походкой пошёл с холма вниз.

       Катерина сидела в задней избе у окна и чинила мешки. Огрубевшие пальцы плохо слушались, работа шла медленно, толстая хомутная игла норовила выпасть из рук, но она терпеливо делала свою работу время от времени поглядывая, то в окно, то на заплатки. За окном промелькнула Маруся, и Катерина прислушалась, что вот она в дверях появится. Но всё было тихо, и она опять принялась за работу, приглядываясь к стежкам. Вдруг дверь распахнулась  и на пороге появился Евтихий. Катерина вскликнула, резко встала с лавки, уронив мешок на пол, и проложив руки к груди пошептала перекрестившись: «Слава тебе, Господи! А я уж молилась. Пресвятая Богородица Дева Мария, спаси его и сохрани. Услышал Господь мои молитвы...Господи, слава тебе, слава.» Она встала за спиной Евтихия, который не снимая сапог прошёл в переднюю и скинув шапку молился на образа. Помолившись они приветствовали друг друга троекратным прикосновением к щекам. Катерина стояла подле него, дожидаясь когда он стянет с усталых ног сапоги и подхватив их поставила к печи просохнуть и согреться.
  - Чего это сама взялась мешки штопать? Где Маруся? Где Нюра? - спросил он продвигаясь по лавке к столу. Катерина, присев напротив, сказала:
  - Маруся в погребе, семенную картошку перебирает, а Нюра в горнице. Лежит. Приболела что то.
  - Приболела? - с тревогой в голосе спросил Евтихий.
  - Да. Прям как ты из дому был, так в скорости лихорадка её затрясла, что мы с Марусей за неё шибко испугались. Дней пять огнём горела, но теперь уже лучше стало.
  Евтихий подвинулся  в угол под образа и взглянув в окно сказал: « Вон она у загородки с Лёнькой,  повисла на прожилине». Он постучал по оконной раме, Маруся резко оглянулась и спрыгнув с прожилины помчалась в дом прижимая обеими руками полы материной безрукавки. Залетев в дом, она радостно поздоровалась с отцом и хотела было присесть рядом с матерью, но та велела ей развести огонь в печи. Маруся снова вскочила и помчалась в сени за дровами. «Егоза» - сказал Евтихий провожая её взглядом. Марусе шёл семнадцатый год. Худая, невысокая ростом, она казалась совсем ребёнком. Да и личико было совсем ещё детским. Она была легка на ноги — не ходила, а летала. Всегда весёлая, приветливая и страшно любознательная. На лицо вроде не красавица против старшей сестры Нюры, но серые весёлые глаза под тёмными, густыми и ровными бровями, светились таким радостным, приветливым светом, что затмевали и её непомерно большой нос с горбинкой, и большой, тонкогубый рот и высокий подбородок. Всё вместе выглядело как то несуразно на её лице, но она не обращала на это никакого внимания. Наверное мала была ещё. Любую работу исполняла она быстро, аккуратно и не было конца её пересмешкам и прибауткам.

   Кутаясь в старый пуховый платок, из горницы вышла Нюра. Нюра слыла первой красавицей в их селе, и не напрасно. Тёмно-русая, толстая коса украшала её аккуратную головку. Большие карие глаза, окаймлённые густыми ресницами - блестели как угли из под  густых, ровных бровей. Рот у неё был тоже большой, как у Маруси, но полные губы были сложены так, как будто бы постоянно улыбались и это было очень красиво. Она была стройна, высокая ростом, крепкая телосложением, всегда спокойна, рассудительна и слегка задумчива. В общем полная противоположность младшей сестре. Евтихий залюбовался её лицом, заметил под глазами тёмные круги, видимо от болезни,  но от этого взгляд стал ёще более пронзительным. Она поздоровалась с отцом и присела возле матери. Маруся, управившись с печкой, присела с другой стороны, и все приготовились слушать что будет рассказывать отец.

   Он начал неторопливо и как то неуверенно. Мол у всех побывал, всех повидал, все велели кланяться и все терпят нужду. «И даже Фрол?» - спросила Катерина. Евтихий ответил уклончиво, потому что при дочерях не хотел рассказывать ни про его планы, ни про тестя. Рассказал, что лошадь променял на пуд пшена. Катерина всплеснула руками: «Где ж это видано, чтоб так драли, за молодого жеребчика — пуд пшена!» Евтихий признался, что от этого пуда немного осталось, потому что Лизавете оставил немного. Дошли они там, мол, в городе совсем. По карточкам тоже немного дают, а четверо ребятишек в доме. Да Настасье тоже отсыпал немного. «В колхозе тоже голодуют?» - неожиданно спросила Маруся.
  - А как же — ответил Евтихий глядя прямо на неё. - Под одним небом на одной земле живём. Если она не родит, то везде недород — и в колхозе, и в артели. Или на колхозное поле отдельно дожди лить должны?
  - А вот и будут лить - не отступалась Маруся. Евтихий опешил от такого напора, а она продолжала — Третьего дня к нам из города приезжали... - она задумалась, вспоминая слово. - Нюр, ну скажи ты кто приезжал?
  - Агитаторы - сказала Нюра всё также кутаясь в платок.
  - Вот! Агитаторы - повторила Маруся - так они рассказывали, что на колхозные поля будет дождём поливать, если с неба не будет.
  - Так откудава возьмётся этот дождь, если не с неба? - возмутился Евтихий.
  - Нюр, расскажи ты лучше, а то он такие мудрёные слова там говорил, что я не запомнила.
  - Называется это искусственное орошение и научный подход к ведению сельского хозяйства.
  Евтихий замер от удивления. Две недели дома не был и такие изменения в дочерях. Слов новых по наслушались и с отцом не стесняются спорить.
  - Ты ещё про машину расскажи, которая коров доить будет. - сказала Катерина, вытаскивая чугунок из печи. - Вот уж и вправду, брешуть и не заикаются. Железные руки ей что ли приделают? Господи, прости! 
Катерина разложила по плошкам пшённую кашу и долила  в каждую понемногу молока.
  - Откуда молоко? - спросил Евтихий
  - Башкиры были вчера. Один с лошади упал, плечё правила. Сегодня спозаранку приехал, молока привёз.
  Ели молча. Не принято было за столом пустословить, как выражался Евтихий. Убирая посуду со стола Катерина сказала,что у неё для него тоже есть новость. Тут кто то застучал по оконной раме. Евтихий хотел было подняться и посмотреть, но Маруся опередила его, вскочила с места и кинулась к окну.
  - Лёнька. - сказала она. - Сегодня опять у Тепловых в избе собрание будет.    Нюр, ты пойдёшь?
  - Нет. - ответила Нюра. - Неможется мне сегодня. Пойду лучше прилягу. - она поднялась и направилась к горнице.
Маруся  выскочившая на двор, тут же вернулась: «Нюр, выйди.» - сказала она загадочно кивнув на дверь. Нюра бросила на неё вопросительный взгляд, потом посмотрела на отца с матерью. «Евтихий, - начала Катерина, - Тимофей приехал на побывку, хочет к Нюре свататься. Вот только тебя ждали, когда вернёшься».
Евтихий слегка ошеломлённый не нашёлся что сказать, а только спросил: «Это он что ли тебя вызывает?»
  - Да! - ответила Маруся и села на полати у печки. - А я думала Лёнька. Мы договорились на собрание вместе идти.
Евтихий медленно опустился на лавку, потупил взгляд куда то в пол, потом оглядел всех  и разведя руками сказал: «Так пусть засылает сватов, тогда и разговаривать будем. Ну что стоишь? Иди. Ждёт же.»
В окошко снова постучали. Маруся кинулась к окну и выскочила на улицу.
  Оставшись одни, Евтихий решился рассказать Катерине про Фрола и про его тестя. Она охнула и запричитала. Евтихий решил идти в колхоз, плохо ли там будет, хорошо ли не знамо, но супротив власти идти не решился. Катерина как всегда согласилась с ним, но на всякий случай кое что из ценных вещей решили припрятать.
 
   Дом у Евтихия был добротный. Построил он его из тесового леса в двадцать первом году. Крышу покрыл жестью, ставни на окнах — всё как положено, а старую мазанку использовали как кладовку, да  как летнее жильё. Там же был потайной чулан с полуподвалом, где в тяжёлые времена продразверстки и гражданской войны, прятали зерно и всё ценное. И вот опять под покровом ночи пошли они с Катериной прятать. Сначала унесли зеркало в деревянной раме, предварительно замотав его в рогожу. Потом швейную машинку «Зингер», посуду из шкафа, да кое что из тёплой одежды. Катерина причитала без перестану, мол, испортится всё там в подполе, да что дочерям сказать, коли спросят где всё и зачем это. И как теперь со сватовством и свадьбой. Ведь приданого полон сундук: толи прятать, то нет.  Евтихий надеялся, что Нюра и Тимофей сразу же после свадьбы уедут к месту его службы, и часть добра с собой возьмут. По этому прятать не надо.   А подпол  сухой, и может  недолго  всё там пролежит.  Катерина вроде и верила ему ,но предчувствие было не хорошее. На днях сон плохой видела, да не стала Евтихию рассказывать, потому что он не верил в сны и посмеивался над Катериной.

    Утро следующего дня выдалось серым и угрюмым. Сама природа, почувствовав беду, плакала мелким дождём. Нет, их не обобрали и даже дом оставили, и в колхоз приняли, а вот Нюру с Марусей угнали на торфозаготовку. Сказали вроде до зимы. Хорошо хоть Катерина сообразила узел с зимней одеждой собрать, да котелок, да трав лечебных в мешочке, сухари и крупы туда положила. Потому как они были настолько ошеломлены новостью, что казалось обезумели слегка.  Евтихий сидел на лавке и глядя как суетится жена,  произнёс: «Вот тебе и сватовсто и свадьба.» Он с трудом поднялся  и тяжёло ступая вышел проводить дочерей.
 
   Прошла зима... за ней вторая... да и третья... а Нюра с Марусей всё не возвращались и вестей от них никаких не было. До Катерины с Евтихием дошли слухи, что у Фрола отобрали избу, а самого с женой и малым детём увезли, а куда неизвестно.  Катерина совсем сникла и в голодные тридцатые годы отошла в мир иной. Похоронив жену Евтихий перестал заходить в дом. Пусто и жутко было в нём теперь. Часы с боем, шкаф для посуды, подушки и одеяла, железные кровати — всё обменяли на хлеб или крупу что бы не умереть с голоду.
   И вот на исходе пятого лета, как дочерей угныли на работы,  почувствовал  он что и ему пора пришла. Он сидел на завалинке у старой мазанки и глядел на ряды картофеля и репы, которые пришло время убирать, да руки не  поднимались. Вдруг дверь в воротах отворилась, и во двор вошли две женщины в светлых, парусиновых куртках и в платках повязанных не по-деревенски. Он пригляделся, но не мог узнать кто такие, а только сердце ёкнуло, но боялся и думать, чтобы не ошибиться. Сколько раз они с Катериной кидались к окнам, или прислушивались к двери, но всё было не то ветер, не то мыши... Женщины бросили свою ношу прямо на землю и увидев отца кинулись к нему. Их было с трудом узнать, как они изменились. В лицах появилось суровость. Нюрины глаза уже не излучали горячий свет, а Марусины уже не смеялись весело, а без того серые они стали ещё светлее, как будто бы выгорели. Выплакав первые слёзы встречи они помогли отцу подняться и завели его в мазанку. Маруся как всегда кинулась хлопотать: затопила печь, вынула из мешков всё что там было сьестного принесённого с собой. А Нюра сидела подле отца и держала его за руку, вернее он держал её руку, боясь отпустить.