Лишь бы был под носом ус!

          Всю жизнь  люблю  вас! Так люблю,  что это не может  не вылезти мне боком. И стихи мои, и грехи – все они для  вас. Или про вас. Или из-за… Я проверял, все предлоги подходят! А как хорошо начиналось!   Ланжерон. Пора прощаться. Им скоро на поезд.   Ксана   пытается   стянуть купальник под полотенцем,   я  талантливо изображаю безразличие.  В  уме рождаются  горючие слова обиды на судьбу. Потом в темноте пишу  почти наощупь,  поверх какой-то тетрадки, послюнявленным  химическим карандашом.    «…Мне всю жизнь суждено ожидать, и уйти, не дождавшись тебя».      Да, с  Пушкиным не сравнить.  Мне-то   всего девять   было. А Ксане - шесть
           Чтобы народ прочел публикацию в сети,  первые фразы  должны бросаться  в глаза с разбега. Чтобы  убедить наткнувшегося на них  кликнуть «еще». Но мой добрый  папа, наткнувшись,  готов был в отчаянии  кликнуть меня  офицерским  ремнем.    Еще бы.   Химический  карандаш стереть невозможно. А тетрадка оказалась   из пачки контрольных   работ   заочников.
          Любовь и стихи, благодаря ремню, объединились в запретный плод. Который, как известно, не для диабетиков.
          Я тайно влюблялся, и всякий раз пополнял  тайник секретными одами. Наткнувшихся на мой горящий взгляд  нужно было очаровывать  с разбега. Как написано выше.  И я декламировал    им сначала про  свою любовь к      чтению.  «С тех пор, как я увидел свет, я обожаю туалет…», ведь мало кто   не любил посидеть  там с книжкой?  Или про  дружбу. «Упавший с дерева желудь из задумчивости вывел меня…» . И уже потом про   фурнитуру  на женских брюках, которые тогда только-только появились .« И когда я стану седеньким, непотребным как башмак, этой пуговички серенькой не забуду я никак!» Чистой правдой оказалось. Ведь не забыл!  «Лучше нету той красы, - утверждал я в выпускном классе,- чем роскошные усы. От Москвы и до Нью-Йорка, замирая от восторга, затуманив блеск очей, в свете ламп или свечей ждут красотки усачей!»  «Хлопче, - говорил мне  завуч по прозвищу Рыжий,- ти б прибрав про Нью-Йорк тихо, бо буде лихо». Я не убрал, но призвал американских  расистов к политкорректности «Не важна окраска кожи! Были бы усы на роже.» А соученицы соглашались, кивая в такт окончанию:  «Пусть он вечно недовольный, пусть он глуп, как мяч футбольный, пусть он лысый, как арбуз. Лишь бы был под носом ус».
          С годами выяснилось, что мною остихотворено приличное число современниц. Стихи теперь чаще становились датскими. То-есть к торжествам.   «Ну как не радоваться дате? Сегодня Миле шесть  в квадрате! Не каждый может догадаться, что шесть  в квадрате – восемнадцать.» Получив подобный комплимент, разве вы не отдали бы мне  свою руку и сердце?
          Когда я окончательно женился, меня все устраивало. Глупости говорил редко, и на арбуз похожим не был.  А усы были очень даже ничего.    Наташа наткнулась на стихи,  прочла, и  усы невзлюбила. Был  предложен  обмен. Я прекращаю выращивать усы, а она сушит мне сухари. Потому что у меня они сгорают раньше, чем сушатся. Со скрежетом зубовным пришлось согласиться.  Ведь  что такое усы   в сравнении с нежной любовью?  Стоп, нужно учесть, что усов нет, и сухарей тоже. Правильней так: Ведь  что такое усы вместе с сухариками  в сравнении с нежной жертвенной любовью? Теперь я  стол украшу портретиком Наташи, и ничего не жравший, жив буду и здоров!