Пурга на троих

Пурга на троих

Утро прям задалось.
Я проснулся от того, что дождик, капавший всю ночь на полиэтилен, служивший мне «ленивой палаткой» наделал приличную лужицу. Лужица заскучала, перекатилась до края и вся-вся вылилась мне прямо в лицо.
БРРРРРРРРР!
 Хочешь-не хочешь, а выползать из спальника пришлось. Проклинаю себя за лень – ну вот что стоило поставить палатку, которую все равно ж таскаю двое суток в рюкзаке?  Лезу из тепла в мокрость.
 Вчерашний октябрьский «бархатный сезон» - превратился в классическую «горную осень». В воздухе сплошная вода, под ногами мокрая листва, неба нет вообще, и ещё ветер гудит по верхам мрачно и на все лады.
Как бы мать-природа намекает недвусмысленно – Леша! Пора домой! ЗАКРУГЛЯЙСЯ!!!
 У меня был ещё день в запасе, но рыбы было добыто полно, погода грубо намекала и… я её послушался.
 Выгреб пару пряников  из пакета и сосредоточено сожрал. Запил холодным вчерашним чаем из котелка. Кое-как скидал все в рюкзак и поплелся на перевал.
 Ежась, шлепал вверх, обдирая на ходу  капельки красной смородины висящие вдоль тропы, уже битой морозом, и пьяно-кислой, так, что аж где то под бровью дергалось при проглатывании. Чтоб проскочить до железной дороги и уехать в Усть-Каменогорск, с грузом наловленного за пару выходных хариуса, мне надо было одолеть невысокий перевал –  километра под два,  сделать траверс по цирку с одного белка на другой, да и спуститься по наезженной лесной дороге. По нашим меркам – небольшой дневной переход. Километров за двадцать пять. Четыре-пять часов ходу, как уж «пойдет-ся». Поезд со станции Ульба отходил в шестнадцать часов, по моим прикидкам  дождик разбудил меня около шести утра, времени в запасе было – вагон с тележкой.
 Минут через пятнадцать подъема тушка согрелась, а вот в воздухе явно захолодало. Ещё полчасика неспешного подъема и – посыпал снег. Крупными, частыми хлопьями. Пихты вокруг в момент украсились бархатными шапками, старая дорога спряталась, видно то и до этого было недалеко, а в случившейся метели, ну максимум метров на тридцать вперёд, что то ещё угадывалось – дальше молоко… настоящая пурга!
 Подумывая о том, каким чутьем буду   ориентироваться в зоне альпийских лугов, к концу первого часа пути я уже «тропил» в колено свежий пухляк. Забавная картинка вырисовывалась.
 Вообще весь подъем на перевал как раз и занимал обычно чуть больше часа, исходя из этого, я скорей сообразил (увидеть уже не получалось), что шлепаю по полю, буквально нащупывая подошвой остатки дороги под снегом и стараясь «почуять» нетвердую почву на случай если собьюсь.
 За следующий час я раза три сбивался с пути, но возвращался по своим следам к месту «своротка». В четвертый же раз  я угодил в какой то ручей среди поля, минут сорок прошелся  по нему вверх, надеясь, что попаду на пересечение ручья с проселком и уже к концу третьего часа блуканий, осознал, что перевал мне в этих условиях не сломать.
 Ориентация у меня была только в системе верх-низ, да и то лишь благодаря течению в ручье. Где может быть дорога, я подозревал очень ориентировочно. Топать до истока смысла не имело - ручейки в альпийских лугах на Алтае начинаются «из неоткуда», а уйдя от русла я бы потерял последнюю привязку.
 Все намекало на то, что надо переждать пургу и другого варианта не существует. Смирившись с поражением, я двинулся вроде как  вниз, и на чудо -  вышел ощупью   на твердую почву дороги. Спустился по ней в зону леса и начал искать подходящую  пихтину,  с ровной площадкой под палатку. Из-за плохой видимости, искать приходилось практически вслепую, далеко от дороги я отходить малость боялся и, к моменту обнаружения подходящей стоянки, усталость была весомой.
Ноги, подсбитые за два дня рыбалки в горной речке, ныли и подкашивались, желудок настойчиво требовал сатисфакции. Что бы мне молодому-неленивому пять часов отмахать? А вот гляди ж ты… тяжковато вышло со сноской на условия!
Очень тянуло сожрать пару пряников, поставить палатку… да и спать завалиться, но умом то я понимал, что пока могу – надо бы и костёр придумать, и жратву горячую сварить. Фонаря  у меня не было. В темноте любое дело в десять раз сложнее будет.
Потому за установкой палатки, не переодеваясь,   погулял по окрестностям. Наломал сухих осин, наставил их вертикально вокруг «моей пихты».  Запалил костёр. Сварил сурпу из хариусовых голов и луковицы, ещё назвав себя умницей, за то, что не выкинул их по обыкновению вчера, а присолил, на всякий случай.
Улов у меня был приличный, килограмм за двадцать малосольными «тушками». Но вот что-то ж взбрело в мозги, и я ещё пару кило отрезанных голов с собой прихватил, с последней «чистки».
Горячая сурпа,  с хлебом вприкуску, с устатку пьянила пуще стакана водки.   Приятно зашумело везде по телу. Костер теплил. Ляпота! - одним словом. Когда за спиной резко хрустнуло, и хриплый баритон произнес: «Мир этому дому!», я чуть было не опрокинул третью кружку ухи себе на штаны. Подскочить было не куда, сверху и с боков – пихтовый лапник. Но надо признать, перепугался.
 Высунул голову из своего «убежища». Пришелец как раз обошел пихтину, и вышел ко мне из мельтешения снегопада. Блеснули очки и снег на бороде и усах. Справившись с испугом, я изобразил радушного хозяина:

- Заходите люди добрые!
- Да уж не злые! - подхватил шутку «гость»
- С рыбалки что ли?
- Ага…
- Такая же фигня!
- Ухи кружечку?
- Не откажусь! О! головастая!! А я поленился балласт тащить…

Я подвинулся у костра. Допили сурпу - поставили кипятиться чай. Познакомились, оказавшись тезками.
 За второй кружкой чая прикинули, что сегодня всяко не выбраться, ночевать надо… и вдруг снизу донеслось: «Эйй!». Алексей поднялся и во все легкие заорал «Сюда иди!!»
Минут пятнадцать переклички сквозь пургу и, в результате, к нам пробрался, уже почти по пояс в снегу ещё один коллега, с телескопическим удилищем наперевес.
«Кто в тереме живет?» - Весело поинтересовался совсем молодым голосом парнишка лет двадцати.
Не сговариваясь, пошутили в ответ насчет лягушки и норушки. Посмеялись. Со-знакомились. И оказалось нас аж три Алексея.  Налили и третьему чаю (уха уже выпилась). Обсудили  мнения «когда выбираться». Единогласно решилось, что точно не сегодня. Снег шел стеной и не обещал  прекращаться.
 Подбирались ранние, осенние, промозглые сумерки. У двух других Алексеев – палаток не было. Оба рыбачили только со спальниками и полиэтиленом, поскольку погода неделю стояла отменная, и прогнозы единогласно утверждали ещё как минимум десять дней бабьего лета.
 По-натаскали ещё сухостоя. Пристроили мокрое парить у костров. Достали из чьих-то запасов гречку, у «молодого» оказался трехлитровый мятый котёл, у меня тушенка из «н.з.» – распарили гречку и догрузили мясом, полный котел,  с расчетом ещё и с утра ею позавтракать. Поели. А к чаю  уже и вовсе стемнело.
Разговор  зашёл за рыбалку. Оказалось, что все мы трое рыбачили на одном ручье «Черепаниха». И как то чудом вот не пересеклись на нем. Хотя и старый и молодой мои следы по реке видели, а я на их как то не наткнулся. Меж собой они тоже не пересеклись.
Но, самое смешное, не в этом. А в том, что и тот и другой, как и я, так же, нашастали  по паре-тройке часов за лесной зоной и вернулись по своим следам вниз в одно практически со мной время! Вот такие шуточки вытворяет метель с человеками на чистом поле альпийского луга, в котором, в нормальную  погоду, люди за десять километров друг друга видят.
 Вещи сушили долго. Все «ходовое» было мокрое, все из рюкзаков сырое, а места у костра было не много. Так что каждый по очереди брал какую-нибудь майку, носки, трусы, спальник и т.д. и под разговор выпаривал возле костра на вытянутых руках, переворачивая стороны и опасаясь искр. С пихтины сверху капал оттаявший снег и  замедлял процесс сушки. Мы на него беззлобно поругивались, варили чаи, тут же выпивали и снова устанавливая котелок. Метель не прекращалась. За нашей утоптанной «норкой» под лапником слой снега, казалось, уже был стеной в человеческий рост.
 Времени, как это бывает в лесу, практически не ощущалось. Я просто почувствовал, что сейчас уже не могу стоять с очередной шмоткой в руках. Ноги подкашивались. Глаза слипались. При одном взгляде на попутчиков – ясно было, что у них  то же самое. Не сговариваясь, начали как-то укладываться в мою «двухместку» втроечка. Я и сам сплю в ней по диагонали.  А тут мы конечно поерзали, устраиваясь. Места очень не хватало. Но усталость взяла своё и я уснул.
 Ночь выдалась бурная – выпитый кипяток действовал великолепно. То один, то другой, то третий просыпался и с кряхтеньем лез на выход, напуская в палатку мороза. Под утро, вылив из себя весь чай, мы как то по-уснули получше и проснулся я уже в светлой палатке от того, что все тело затекло. Соседи мои о чем-то судачили снаружи. Я высунул голову на воздух.  Снег по прежнему валил стеной. Трещал костерчик. Мужики сложили осиновые стволы буквой П вокруг костра и расселись на них. Старый пил чай и слушал, молодой увлечённо рассказывал, я тоже заслушался, лежа на животе:
  «Собрались мы втроем на ручей один, рыб ловить, мошку кормить  и в реке купаться. Компания: я, Ромка мой дружок и Алинка, наша общая хорошая знакомая. Вышли с утра. Им все в удовольствие, идут, болтают, не торопясь нога за ногу. Мне же страсть как охота уже удочку расчехлить.
 Первая  половина пути там по дороге, до подножья горы Медвежиха, а дальше через эту горку, вторая половина.  Я им место стоянки обсказал и рванул бегом. Уже на самый хребтик подыматься, горка небольшая – километр двести метров, наверху табун чей то все лето выгуливается. Натоптал этот табун тропок – уйму. И на самой для меня удобной тропке, видный метров с двухсот, лежит жеребёнок. Вернее его половина. То ли сам подох, то ли Хозяин его как то приловчился и изловил. Сожрал косолапый половину жеребёнка и зачем то прям посреди оставил. Лежать и вонять. То что это косолапый, следы на земле сомнений не оставляли. Посмотрел я на труп. Да и побежал дальше. Сбежал в ручей, рыб наловил, к темноте уже на стоянку пришел – там Ромка с Алинкой накупанные и мошкой накусанные.
 Рыб ели, болтали, спали – и тут я про жеребенка вспомнил. Нет! – говорят -  мы, видать, другой тропкой прошли. Я ещё удивился – как так? Там его с любого угла видать. Вот так! - отвечают.
 Про утро так же сговорились, я с ранья рыбачу - они спят, потом я  с рыбой шлепаю, как могу, на перевал и они, как могут, на перевал, а  у подножья с той стороны, кто первый пришел - чаи варит и ждет, чтобы вместе вернуться.
 Так оно и вышло, что первый опять же я и топал вниз. И по следам на пыли отчетливо вижу – вот мои кроссовки в гору поднялись по тропинке, вот Ромка с Алинкой по той же тропинке, вот они прошли по следу Михайлы Потапыча, не обратив внимания, и всё очень даже вместе, причем медведь своей ладошкой мою подошву практически то и перекрыл. 
Вот  и вышло, что этот затейник, тащил видать тушку, увидал меня, да и бросил – фиг нас людей поймёт жэ. Пересидел от греха, пока я запыханный, мимо пройду в горку. Потом аккуратно забрал добычу и утопал дальше доедать. А уж Алинка с Ромкой и подавно не заметили ничего, увлеченные беседой.
А ведь мог он нам всем навалять под первое число по самое не хочу…»
Старый покивал: 
«Мог. У меня так было, шли мы с будущей супругой в прогулку. Я был молодой совсем. Карт тогда не было, не как сейчас – качай с интернета, что угодно. Ну и вел я свою даму по крокам. Это перерисовка под кальку с какой то карты тушью. Чтоб что-то в ней понять, академиком быть надо. Я не академик нифига. Она тоже. Ну и ломанули мы сдуру два белка в лоб. Вот прям этот самый, Сержинский, под которым сейчас сидим, ну и Черепановский, который вот слева, а в довершение всей глупости я её бедную заволок на Скупой белок и уж оттуда начал спускаться вниз в речку Верхнюю Чашу, о чем был не совсем уверен.
И когда мы в эту речку спустились, грызли меня очень большие сомнения, куда это я нас завел? Сидим мы у речушки, на дороге, и чешу я свой затылок. Как слышу, вверху, по косогору, кто то идёт. Я  ей говорю – погодь! Сейчас спросим!
 И как был, тока без рюкзака, с фотоаппаратом ещё в руке, Вилиа Авто, как сейчас помню – пошел на косогор навстречу. Время было – вторая половина августа, черника в нижних полянах  уже поспевала, вот я и решил, что это кто-то чернику добывает. Иду навстречу, а голова думает, хоть она и не академика голова, но что то ж в ней есть – Если там черничник, то чего такая высокая трава? (а трава прям в рост) Такс… Если это человек, то что по этой траве ломится? А не по дороге… Лось наверно. Вот кадр то будет!
 Расчехляю Вилиа Авто. Почти сошлись уже. И тут голова додумала – Блин! Если лось – то почему я его ещё не вижу!!
 И как я рявкнул пострашнее. А оттуда навстречу как ещё страшнее рявкнет. Хорошо, что я голодный был. Точно бы стираться  пришлось. Слава богу, хозяин не стал интересоваться, что и как там рявкает, а развернулся и дунул туда, откуда пришел.
А я на ватных ногах пошел к своей даме. И говорю ей, голосом, очень сильно осипшим от остроты моменту:  а пошли ка скорей-скорей, потом попьем и покушаем.  Мы и пошли. А она всё ещё спрашивала – «а чего это там шумело? А ты спросил? А мы правильно идем?»
 Я кивал. Правильно мол. В итоге и впрямь вышло правильно. Но адреналину я хапнул. Не без того. Хорошо в штаны не вывалил!»
 Мы посмеялись над рассказом Старого.
 Ну и, чтоб не оставаться в долгу, я рассказал свой случай:
 «Были мы ещё десятиклассниками. Втроем пошли. Даже не в поход. А так в поездку. Ранним летом  у нас бывает такой вариант сбора кедровой шишки – она вся за зиму попадает, под снегом отлежится,  шишки раскроются, ну вот и её тоже малость можно пособирать на снегу на верхах, кому надо. Моим друзьям оно зачем то надо было, а мне просто так, лишь бы не дома.  Приехали в Лениногорск и пошлепали на гору Три брата. Именно там шишка ждет, не дождется.
Пацаны ещё сперли с комбината полиэтиленовые скафандры, в которых наглухо закрытые спецы, какой то там химией занимаются. И вырядились в них, чтобы типа «не намокнуть от дождика и мокрых веток при подъеме».
Бабки и деды, что собирали вёшенки  по пням внизу горки, аж дар речи теряли от этих космонавтов.
Ясно дело, что через полчаса подъема в полиэтиленовом облачении, друзья мои вымокли как в хорошей парилке. Полиэтилен содрали. Поднялись до снегов. Каких-то немного шишек и впрямь набрали. На мой взгляд вонючих, но я не спец, может так и надо.
Решили сходить и в сам цирк трех вершинок, в качестве прогулки. Поднялись по правой стороне. А я ещё как к цирку подходили, дощурился и разглядел троих туристов кажется, что на противоположном склоне цирка, кажется занимались какими то туристскими развлечениями. Видел я и тогда уже на минус три, как и сейчас, только очков гордо не носил.
 И вот пыхтели мы, лезли на правый склон. Час однако лезли, не меньше. С перекурами.  А те туристы, прям забегут на левый склон по снежнику, и скатятся,  так раз 20 за этот час они катанулись. Наверху я своим курильщикам и говорю – «А дайте мне бинокль что ли? Я посмотрю, что это за мощные парни?».
 Пацан, что этот бинокль, советский, тащщил в рюкзаке, заотнекивался сначала, но все-таки дал. Пристроил я к глазам окуляры. Нащурил резкость. Поймал «турыстов» - батюшки светы! Да это как в сказке – три медведя!
 Катаются на боках по снежнику медведица, пестун и медвежонок. И слава яйцам – ветер от них. А то бы мамаша сто пудово заинтриговалась нашей компанией. Зрение у медведей по слухам, не лучше моего. А вот нюх огого. Пацанам бинокль отдал, они посмотрели и побледнели. И тихо-тихо  мы перевалили на другую сторону и стороной-стороной побрели траверсом вниз, хорошенько огибая, и уже без перекуров. А то мало ли что. Может они уже всех блох из шерсти вычесали и детям питаться пора, а тут такие три ходячие консервы с биноклем!»
 Рассказ мой повеселил Алексеев.
Затеяли  сбор очередных дров на сожжение. Ну и расковыряли немножко добытых  хариусов, промыли от соли, сложили у костра.
Хариус в соли уже готовый, ешь не хочу - деликатес. Но как то у рыбаков не принято злоупотреблять малосольным, когда пешком ходишь. Лучше сварить или запечь. Горячая еда она всяко толковее. Да и не дай бог прохватит. Дело мы это обсудили, и старый тут же  рассказал, под печеного хариуса «к столу», историю из жизни по теме:
 «Как то в конце 80х, начале 90х, начали мы ходить за рыбой и удовольствиями на слияние речек Малая Ульба и Мякотиха. Сначала там просто была стоянка, стол туристы сколотили, нажженное кострище. Потом нашлись люди, домик построили. Ни пасеки, ни какого то дела там не завели, а просто дом. Стали ходить рыбаки и туристы на этот дом. Так как сами хозяева бывали там редко, а ночевать удобно. Он и сейчас стоит, домик этот, хоть и ветхий уже.   
В очередной такой сходняк собрались мы на осенние длинные выходные, день конституции кажется 7 го октября в СССР отмечался.

Человек  шесть – ну все погодки. Я с дамой был. Уже все школы позаканчивали и кто учился, кто работал. Дама  училась. Я и работал и учился.
Рыбаком фанатичным среди них был я один. Ну и как водится, умотал с рассветом и обратно с уловом притопал по темноте.
 Там перед домиком плес, километра два сверху по реке идти.
И вот иду с рыбалки назад,   спотыкаясь по камням, чертыхаюсь в ночи. Жрать хочу, аж в ушах шумит. А снизу, по воде, тянет картошкой. Прямо жаренной. Прямо так, аж чертыхаться не получается, потому что полон рот слюны.
 И вот до-топал я, аж шатаясь. Ребята на веранде сидят. Вовка  говорит мне радушно – «Кушай Леха, тебе оставили!» А я даже спасибо сказать не могу, схватился за ложку и давай метать. Мне ещё моя спутница попыталась сказать что то, я только отмахнулся. Рубаю эту картошку жаренную, только за ушами хрустит.
Как  все сожрал, спрашиваю повара – «а на чем жарил то Вовка?». Вовка довольно показывает: «в той самой банке жир взял!». И понимаю я, что попал. Совсем попал. Желудок у меня очень всю жизнь деликатный к жирам. Не дай бог с количеством перебачить или чего некачественного заглотить. А эту банку с жиром я помню ещё на стоянке, до домика с 1988 го кажется года. А на дворе 1993й, если не ошибаюсь. И он в 88ом был уже не юным жирком, а 1993ем  и вовсе стал «заслуженный жир Алтая!». И светит мне… да ничего уже не светит. Обречен. Попробовал отрыгнуть. Не вышло. Наголодавшийся организм со мной не согласился. Очень жаль, что не владел я техникой римских гурманов.
Ясное дело, что никакого уединения с дамой я затеивать не стал. И как в воду глядел. Часа в 3 утра меня подкинуло и оно началось. К десяти утра ходить я уже мог, только придерживаясь за стеночку.
 Все коллеги-туристы почти исчерпали запас шуточек про засранцев и доходяг и, распрощавшись, пошли домой.
 Нам бы с девушкой тоже домой. Но я не мог осилить не то чтобы сорок пять километров пути, я с рюкзаком на ноги встать не мог.
 Дама моя, надо отдать должное, не сбежала, хотя назавтра ей надо было на учебу кровь из носу. Исправно поила меня кипятком. И провожала долгим взглядом, при очередном забеге в кусты. Ох не для того она в поход пошла. Так оно мне понималось. Но куда деваться?
 Часам к семнадцати вечера я даже часок поспал и смог подняться с рюкзаком. Не шатко не валко мы пошли домой, четко осознавая, что родственников придется пугать задержкой на сутки.
  Никаких шансов выбраться до понедельника – не было. И вот. Проходим пять километров до бывшей деревни Скрипниково и… я глазам своим не верю. Идет мне навстречу мой двоюродный дядька. Тот самый дядька, который меньше месяца назад, при коллективной копке картошки в деревне, полностью устранился от таскания мешков и даже ведер, ссылаясь на больную спину.
 И несет этот дядька на спине не много не мало, а целую гондолу брезентовую, от катамарана восьмиместного в сборе с полиэтиленом. Останавливаемся мы с ним против друг друга – «Валеееерааа!» - «Лёёёхааа, ты что ли?!».
 Дядька, ни мало не смущаясь, с катамараном на спине, рассказывает о том, что с мужиками вот сплавиться решили, а сейчас, мол, он меня домой отправит.
 И ведь отправил. На чудище советского автопрома, плавающей машине ЛУАЗ, с рулем посредине. Я такую машину не до, ни после, ни разу больше не видел. А тут мы, при форсировании одного брода, на ней даже проплыли метров 10 вниз по течению. А с дамой на удивление все-таки получилось. Четверть века как уж женаты. Рискнула выйти за засранца!»
«Ну а куда ей деваться то было? После всего!» - хохотнул молодой. Мы  с ним отсмеялись. Старый заключил: «Да может и было…». И глянул в проём меж пихтами. Просвета по прежнему не было.
 Покидали  дров ещё в костер. Посмотрели время. А время то было за полдень. Снег продолжался, и насыпало его уже очень много. Опять посудачили, как выбираться. Раскидали сугробы с палатки. Хоть и прикрывала нас пихтина, все равно наваливало так, что борта проседали.
 Как то ожидаемо прошлись языками по личной жизни. Молодой был ещё не женат, но как бы уже в процессе. А мы со Старым были очень даже женаты. И как то не хотелось седых волос супругам добавлять. Но перевал был закрыт полностью чернотой без просвета.
Опять мне и на  работу было надо.  И как выяснилось Молодому на учёбу. И уже как потом выяснилось и Старому тоже край бы успеть.
Контрольный день выхода перевалил за половину. В принципе у нас был  шанс: часа в 2 ночи из Лениногорска шел ночной паровоз, который был скорым. Если бы снег прекратился, можно было б попытаться проскочить и успеть. Хотя мы понимали, что пробежка в двадцать км по тропежке могла и на десять часов растянуться, если не больше.
Бить пухляк это не  бежать по чистой тропинке. Разница очень большая. А с учетом веса на спине и того, что мы сутки мнемся во всем сыром, то скорость может и вообще случится маленькой.
 Люди, не бывавшие в таких ситуациях, даже не могут обычно представить, как затрудняют жизнь на прогулке опрелые участки кожи в паху, на ногах и на спине, которые непременно получаются от нескольких дней в сырой одежде. А как сложно гулять по целому свежему снегу в поясницу, это любой человек знает в нашем климате.  Так вот при совпадении этих факторов всё ещё более усугубляется.
 Все мы трое это очень даже понимали. И как то даже грустно заговорилось о работах. Но рыбацкий оптимизм и эту грусть свел к хохмам и байкам.
Молодой рассказывал о бригаде промышленных альпинистов, с которой отработал позапрошлое лето.  И даже, на удивление, у нас всех нашлись общие знакомые, среди его коллег.
Все-таки район у нас не сильно густонаселенный. Люди, объединённые каким либо общим увлечением или профессией все одно про друг друга знают. Так что Сашу, Володю, Серегу и еще пяток его собригадников и я, и Старый знали уже по многу лет. В основном по тем древним временам, когда всё турье, альпинёры, водники и простые трудяги огромными стаями собирались на советских туристических слётах, много пели, малость выпивали, жгли дрова и обменивались опытом, шуточно соревнуясь в  туристических умениях.
Кроме того, Старый и я тоже подрабатывали в этой области, когда здоровье позволяло и с некоторыми из участников рассказа Молодого мы тоже бывали коллегами.
 «Прихожу утром в кандейку – рассказывал Молодой – а там хоть топор вешай. Оказывается с вечера, через все охраны, протащили мужики водки… и домой не пошли. А кушали её родимую и сигаретками закусывали. Вот с утра, кто то умный им уже протащил три пузыря вермута и они этот вермут поругивают за невкусность, но в лекарственных целях выпивают. Дисциплина для подрядчиков на объекте хоть и суровая, но им то главное на верха залезть. А там пойди проверь, чем от тебя пахнет.
Ну и я сдуру, под разговор слопал полстакана с ними. Пошли на объект. Давай развешиваться. Красили пыльцех на свинцовом заводе. Кирпич. В районе кранового «колодца» - квадратик метров 12 на 12, высотой метров двадцать, как раз верёвка сложенная вдвое полметра до пола не достает. Мы старую краску обдираем со всей пылью и, по чистому, красим.
Развешивались с подкрановых балок под потолком. Я эту балочку кое-как   веревкой обвернул. Беседку на веревку прицепил. Карабинчик даже страховочный продел, на досточку встал, руками держусь и понимаю, что основной то карабин просто висит, прямо перед моими глазами. И основная веревка в него не вдета. То есть я, поддавши вермута под настроение, пропихал этот карабин с узлом меж балочкой и стеной и успокоился, даже не захлестнув им петлю.
 И такой выброс адреналина у меня случился, что даже не заметил я, как сделал силовой  с вытянутых рук обратно на балочку. Подумал чутка. Успокоился. И слез вниз обратно. Подошел к бригадиру: -  «так и так Саша. Я тут малость не слинял спьяну. Давай посижу чутка на покрасочном аппарате. Бочки покатаю, краски помешаю…»
 Саша ситуацию оценил положительно. Ему как бригадиру очень неприятно бы было схлопотать труп с высоты, да ещё и пьяный труп. Это как минимум пятёрик в местах лишения.
 И с тех пор я при работе – ни-ни. Чего-бы не предлагали. Как бы не уговаривали. По какому бы поводу не праздник.»
 «Повезло тебе и Саше – улыбнулся Старый  - а у меня с ним такой был опыт. Работали мы на Омском нефтезаводе. Это было время самого развала Союза. И разваленный Союз очень стремился из места комфортного проживания, превратиться в злобную клоаку. По этому поводу в разных областях, руководители этих разных областей, придумывали различные глупости, чтобы рабочему люду жизнь мёдом не казалась.
В Омске для этого была введена процедура обязательной регистрации приезжих из других регионов. А поскольку мы ещё были свежеотделенными от России жителями ближнего зарубежья, да ещё наёмными работниками, то для нас существовала какая-то особо хитрая процедура узаканивания, которую из-за сложности никто из жителей планеты Земля так и не прошел.
Проще было стараться не попадаться никому на глаза, вести себя прилично и в случае обнаружения, тогда ещё милицией, просто откупаться малыми взятками.
По приезду в командировку, я сразу сказался непьющим. Как глянул, как звезды казахского альпинизма поглощают её родимую в паровозе, так и сказал, что не пью.
Мужики поднапряглись. Правило советского спорта: «кто не пьет, тот не играет», они считали аксиомой. Но как то обошлось без драки. Без драки со мной в смысле. А меж собой они дрались. Придут с работушки, часиков в десять вечера.  Возьмут на пятерых три бутылки литровых. Мило пошутят: «подставляешь ты нас Алексей!». Выкушают под разговор. В процессе разговора поругаются на тему искусства, или там о политике, или о спорте, или о литературе. Ну и набьют морду Витале. Как так получалось, что били всё время Виталю, даже трезвый я не понимал. Но получалось в основном именно так.
 На вторую неделю такого усердного труда – с 7 утра до 21 го вечера на веревках и с красками, а вечером с диспутом и мордобоем, мужички стали выглядеть очень маргинально. К этому надо добавить такую особенность: при покраске на высоте ветер частенько сдувает струю краски в лицо. От этого лицо получается покрашенным. Брутальные альпинисты умываются в конце работы уайт-спиритом. Который, конечно щиплет глаза и слизистую, но это более менее вытерпливается. Но в Омске у нас не было уайт-спирита. Как то не было и всё. Руководству вопрос был поставлен, но в первые две недели не решен.

А был у нас в распоряжении какой-то страшно едкий растворитель собственного производства НПЗ, страшно злой. И если кое-как обтереть кожицу лица ещё получалось. Наморщившись, со скрипом, но лицо приводилось в порядок. То вокруг глаз этого никак не выходило. Очки мужики не признавали в работе, так как на высоте их очень быстро заливало каплями краски.
  И возвращались мы на троллейбусе очень живописными. Пятеро сильно потертых мужчин с накрашенными  кругами вокруг глаз, а так же склеенными, красивыми ресницами, и я с ними, тощий очкарик с длинным хвостом до задницы. Омичей и омичек эта картинка весьма забавила.
 Серега был весьма галатным кавалером и как то уступил даме место в троллейбусе, а та повернулась так с присщуром на него и ехидно молвила: «даже так?!!». Весь троллейбус на это запрыскал в рукав.
 Вышли мы на своей остановке, мужики разделились – двое к киоску за дозой через дорогу, мы вчетвером ждем их   на остановке. И тут Саша и кричит, через всю улицу: «чего сегодня будем делать то? Повоюем или поплаваем?».
 А это у них такая примета уже сформировалась – купят три литра водки «Александр Суворов» - передерутся, купят три литра водки «Адмирал Нахимов» - обязательно кто-то обоссытся в кровать. Вперемежку эффект получался двойной, что мужиков категорически не устраивало, а взять две вместо трех, не позволяла алко-гордость.
 В общем, кааак  задал Саша вопрос, громко  через всю улицу и заинтересовались Сашей и его напарником два простых советских милиционера. Берут их по белы руки и что-то там у них начинают спрашивать. Более-менее приличным из компании был я, оттого пошел к мужикам на помощь. Вблизи картина оказалась очень занятной.
В те времена, как то было принято отвечать на вопрос: «ваши документы?» словосочетанием – «я их дома держу! Меня и так все тут знают!» Отчего бравые альпинисты решил вытащить свои паспорта вообще не понятно. И молодые менты их заинтригованно рассматривали.
 А посмотреть было на что. Например, Сашин паспорт, а он был настоящий Снежный барс, то есть человек покоривший все семитысячники СССР, неоднократно попадал в воду. И от этого его картонная обложка  расслоилась на много-много тоненьких листиков. По какой-то прихоти алкогольных паров, Саша, чтоб эти листики не скучали без красивостей, налепил в эти листики оттисков всех печатей, что подвернулись ему под руку. Где то выпивал он, там были какие то печати и штампы в доступе. Вот он все эти печати и штампы натискал в образовавшиеся пустые листики обложки. А все листики не обложки, а самого паспорта, во первых раскисли и поплыли чернилами, во вторых скрепки заржавели и дали по листам огромные рыжие разводы.
Ни адреса прописки, ни толком имени и фамилии Сашиных прочитать без предварительной подготовки не получалось.
Виталя, стоящий рядом, сам выглядел примерно как Сашин паспорт. Так как все побоища по пьянке в этой командировке заканчивались его поражением, видок был ещё тот.  Хотя паспорт у него был аккуратен. Из этого паспорта следовало, что прописан Виталя в городе Усть-Каменогорск, что молодым служакам пока ещё не намекнуло о нашем «иностранном» статусе на территории города Омска.
 Но альпинисты, как мастера резать правду матку, тут же заявили: «не ваши мы, не русские,  казахи мы, работаем тут у вас на нефтезаводе нелегально чутка»… ну и в довершение, я уж не помню кто из них, но ввернул коронную-похоронную: «да совсем тут на вашей краске наркоманами стали, вот водку покупаем, чтобы кони от наркоты этой не двинуть!»
В глазах у ментов отразился мыслепроцесс… казахи, нелегалы, наркоманы. Судя по всему, ребята сильно сомневались, что ж с этой неведомой фигней делать? То ли взятку брать, то ли в отделение тащщить, то ли поддержку из Москвы заказывать.
 Я вмешался: «…да не слушайте вы их мол. Ну выпили ребята с устатку, метут что попало, всё у нас по закону. Я их сопровождаю до общежития. Дипломат c документами вот на работе остался. Отпускайте, все нормально будет!»
Менты даже как то с облегчением спросили мой паспорт. Прописан я тогда был в городе Томск, когда переехал после студенчества, не выписали меня из-за проблем в военкомате. Печать букву «Т» не оттиснула, криво штемпель лёг.  В оттиске слово « омск» с маленькой буквы.  Служивого это не поколебало, он задумчиво переспросил напарника – «а где у нас улица Пирогова 18?», напарник ответил: «а хрен её знает!» и на этом нам пожелали счастливого сна и больше порядок не нарушать, и мне бумаги на завезенных рабов-наркоманов-казахов с собой носить.
 На этом история то не закончилась. Пришли мы в общежитие. Мужики начали её родимую кушать. Казалось бы вот ещё чутка, разговор за науку-искусство и очередное поражение Виталия как рассвет на тундрой - неизбежно. Но! я купил местную газету для солидности, от переизбытка чувств при разговоре с властями. И прочитал там черным по белому: «в Омске, такая то дата, прошел первый в Сибири гей-парад. Представители сексуальных меньшинств прошли таким то маршрутом…», ну и так далее. Это сейчас обыденность. А тогда реакция мужиков была подобна извержению Везувия: «ТАК ЭТО НАС ЗА П…ОВ ПРИНЯЛИ?!?!»
 Цвет промышленного альпинизма и опора земной гетеросексуальности выхватил у меня газету из рук и с шумом бросился в комнату руководства, топоча разъяренной десятиножкой и помахивая десятью кулаками.
 Руководства у нас тогда было три человека. Начальник филиала, мастер участка и снабженец. Всех их альпинисты, не разбирая, называли термином «начальство» и за такую подставу потребовали сатисфакции. Я кстати не удивился бы, если бы начальники втроем победили б пьяное воинство в рукопашной, но по законам жанра, я обязан был быть на стороне пролетариата, а мне совсем  не хотелось никакого боксирования.
 Кое-как, совместными усилиями, обошлось без побоища. Мастер участка принял предложение выпить для демократии с народом, отчего начальник филиала пошел за четвертой.  Снабженец клятвенно заверил, что «уайт-спирит в Омске недостижим, и… предлагайте другие варианты».
Сошлись на том, что в аптеке нам будет куплен косметический вазелин, для того, чтобы перед работой мы наносили его на лицо и особенно возле глаз.
Тогда краска после работы легко снимается пленкой. А пока вазелина не появится, будем вечером к водке покупать селедку на закуску из средств участка, селедочный жир мазать утром на лицо вместо вазелина, и так спасаться.
 Обошлось без битвы. Селедку на выданные деньги сходил и купил  я. Все бы и закончилось. Но нет.
 Загвоздка вышла в том, что все начальство было крайне занятое. И все забывало обеспечить нас вазелином. Примерно к началу второй недели после объявления селедочно-закусочной диеты мужики опять восстали. Потому, как селёдка жирная и объем, выдающий требуемое масло, очень крадет градус. А если градус повышать покупкой четвертой литровой бутылки, то утром работать невозможно. А поллитровую покупать не позволяет алкоголическая гордость. А не закусывать селедкой, которая уж куплена - смертный грех.
 Начальникам был выдвинут ультиматум: «или завтра вечером у нас на участке запас вазелина в баночках с большим горлышком, или мы вас всех тут лупим как бог черепаху!».
 А вот последствия этого ультиматума, кроме вазелина, который таки появился на участке, рассказал мне снабженец.
 Как и всякие занятые люди, наши три начальника, от греха подальше сговорились этот вазелин купить каждый. На случай, если замотаются двое, то хоть третий обеспечит. Аптека возле общаги была единственной. Это сейчас они на каждом углу, от эконома до круглосуточной. В СССР же всё было продуманно: вот район, вот на него одна аптека, согласно параграфу такому то, какого то документа.
 Дело к концу рабочего дня. Бежит отработавший начальник филиала и с испугом вспоминает про вазелин и грядущий бунт рабочего класса. Забегает в аптеку и заявляет милым аптекаршам: «мне нужен вазелин косметический, только чтобы горлышко у бутылки было вот таким!» и для наглядности демонстрирует сложенные два пальца – средний и указательный.
 Девушки хихикнули каким то своим девичьим мыслям, но вежливо переспросили: «Сколько Вам?». «Десять!» - храбро ответил довольный начальник филиала. Сгреб добычу и убежал в общагу.
Сотовых телефонов тогда не было. Каждый жил и работал согласно заранее определенного плана. Мастер участка при возвращении домой так же вспомнил про ультиматум. И пришел в ту же аптеку.
 На вопрос клиента «а у вас есть косметический вазелин?», внезапно повеселевшие девушки уточнили с фигурой из двух пальцев: «с вот таким горлышком бутылки?!». Ничего не понимающий клиент ответил утвердительно и купил десять бутылок. И пошел, недоумевая странному поведению аптекарш, придирчиво осматривая свой костюм – вдруг там грязь какая, или молнию на штанах не застегнул?
 Ну как вы уже можете понимать, снабженец в своих трудах, тоже вспомнил про ультиматум при подходе в район общежития. Вопрос о косметическом вазелине произвел в аптеке просто взрыв женского хохота.
 Переламываясь пополам, девушки все свои имеющиеся руки сложили в двухпальцевую фигуру и, задыхаясь от смеха, уточнили: «с вот таким горлышком?»
 Получив утвердительный ответ, они буквально зашлись в смешливой истерике. Чем ввели сотрудника отдела снабжения в полный ступор.
Кое-как справившись со спазмом, девушки вытащили ему десять бутылок, и уже расплачиваясь, он осознал, что количества то и не называл. Но оно его устраивало и, в полном раздрае чувств, он  пошел на выход.
 Одна из девушек, перебарывая приступ смеха, сказала вдогонку: «вы поторопитесь, а то ваши уже все собрались…» и опять переломилась в хохоте.
 Когда вся троица встретилась, сложилась запасом вазелина и восстановила картину событий, то реакция у всех была разной.
Снабженец ржал как конь.
Мастер участка зарекся ходить в эту аптеку отныне и навеки.
Ну а начальник филиала флегматично пожал плечами и дипломатично сказал: «для дела и не такое стерпеть возможно».

Саша, когда всю историю мы узнали от снабженца, покровительственно высказал троице начальников: «То-то же, знаете теперь каково за п..ов быть!»
Мы с молодым отхохотали так, что, аж снег с пихтин осыпался. У меня история про Сашу была из юности, рассказывать я её не стал, так как схоронили Сашу этим летом, рак его сгрыз.
Мужики видать ещё не знали, а я не стал и говорить. Когда узнают, тогда узнают.  Сам не хоронил, рыбачил и узнал уже позднее. А история была такая:
«Слёт был туристический. Мы с ним были в одной команде родного завода, при котором построен рабочий посёлок в котором мы жили.
 Соревнования – туристическая эстафета, где разные участки маршрута следуют друг за другом. Какая то часть команды дерби бежит, какая то водный участок плывет, какая то (это где Саша был) скалолазанье лазает, а финалил я - на участке спортивного ориентирования. 
Передают им этап предыдущий, мы прям в лидерах, я копытом бью, ух думаю! Как щаа побееегуу…
Мужики резво в двоечке проходят свой участок  - там стандартно: подъём-траверс-спуск. Ну и на спуске, в упражнении «спуск на схватывающем узле», Сашин напарник накрывает рукой узел. По выходу из этапа судья сообщает команде : «У вас штрафной круг, за схватывающий узел!». Саша отвечает коротко: «Да и х… с ним!». И бегут они этот круг, метров в 200, с железом, верёвками и прочей амуницией.
Пробегают к его концу. Судья выдаёт: «Ещё штрафной круг за мат на дистанции!». Саша хрипит: «Да и по…й!», убегает на следующий круг.
Пробегают. Судья выдаёт: «Ещё штрафной круг за мат на дистанции!». Саша выдыхает: «До п..ды!», и убегает на следующий круг, демонстративно, на бегу, закуривая папироску.
Пробегают круг с папироской в зубах. Судья выдаёт: «Штрафной круг за неспортивное поведение на дистанции!!». Саша набирает в грудь воздуха для очередной фразы на могучем… К судье подходит начальник всей дистанции, рукой за плечо останавливает очередной штраф  и говорит: «Беги Сань на финиш… хватит уже! У нас уже голова кружится, от твоей карусели».
Надо ли говорить, что за это время нас обогнали все соперники, ну а я от полноты впечатлений свой этап вообще завалил».
На какое то время мы по-отвлеклись и замолчали. Так бывает в узком кругу, что хоп и повиснет тишина. Сидели кучкой у костра, жгли дрова.
На всякий случай решили собраться в полную готовность. По очереди повытаскивали из палатки шмотки и собрали рюкзаки.  Я сложил и упаковал палатку. По-оделись в ходовое, тоскливо поглядывая на хоровод снежинок. Ещё посудачили на тему  - поди рвануть? Если просвет будет.  Но просвет всё не появлялся.
Разговор опять занялся за дело, с которым встретились, то есть за рыбалку. Перебрали мушки, но быстро тема исчерпалась, у всех троих снасть была практически одинаковая. Удочка метра в четыре, поплавочек, под ним легкая желтая муха, ниже подмушенная, желтая же, мормышка.
За-вспоминались весёлые рыбалки. Старый рассказал свою быль:
«Было нам чуть за восемнадцать.  Алкоголический туризм переживал в Восточном Казахстане эпоху своего расцвета, а сухой закон ещё буйствовал.
Водки купить это была проблема с талонами, а вот шмурдяк легко обменивался в приёмке стеклотары на пустые бутылки. И этого шмурдяка мы переносили из гастронома в лес – уйму.
Думаю, что портвейновая промышленность СССР спасена исключительно нами, но вот сам СССР это не спасло.
 В очередной такой ноябрьский «алко-поход» после работы, в вечер пятницы, отползли мы кой-как на 20 км от деревни Тарханка на пасеку к Юре Куницину (земля ему пухом) ну и естественно загудели так, что вулканы завидовали.
Где то часа в два ночи «с пятницы на воскресенье», возникла у нас  резвая мысль, а пойдемте на Сержиху «по-лучить».
Подхватив идею, толпа человек в много, настойчиво делегировала меня «за рыбой»  в компании двух таких же возрастных дебилов по имени Аркаша и Вовчик.
Из оружия у нас была найденная старая ржавая острога хозяина, из фонаря – ручной «жучок», в который давишь - он светит, не давишь – он не светит. Из спецобуви – две пары кедов и одни сапоги до колена.
 Не смущаясь и без грусти – мы смело дошлепали 4 км до речки и, повизгивая, погрузили наши тушки в не самую теплую в мире воду. Было спьяну очень забавно чувствовать льдинки, намерзающие на волосяном покрове ног и слушать, как они меж собой весело звякают.
Самое смешное, что хариуса в мутном потоке, было просто дохрена. То есть мы угодали на самый валовый осенний плав и, довольно быстро, пришлось вытащить шмурдяк из карманов и пихать туда рыбу. Мешка под рыбу – мы не взяли! Как то не додумались.
Мутная вода просвечивалась сантиметров на 10 максимум, но и на эту «глубину» - хариус просто катился один за другим, где мы и тыкали его острогой по очереди под гогот и улюлю, ещё успевая побороться меж собой за право очередного владения снарядом и почетную обязанность жать электричество.
 Потребности в движении в принципе не было никакой, но мы, за каким то фигом, шлепали вверх по течению, и, пройдя метров пятьсот до былой деревни Сержиха, упёрлись в сурпу старика Лямкина. Нашего знакомца (тоже уже ныне покойного), который Вовчику ещё и родственником приходился.
В общем, невзирая на то, что рыбы у нас было уже на всю толпу с запасом, а у деда можно было и так попросить, он бы ещё и медовухой докинул… мы стали его бесстыдно грабить. Пьяные же.
 Собачка дедова такую пакость почуяла,  естественно загавкала, дед скрипнул дверью, видать пошел смотреть. А  мы тут же решили, что щааас как  с ружья стрельнёт и… в рассыпную бросились по ледяным камням наутек.
Пьяный мозг не придумал ничего более умного, чем ретироваться по территории той же самой былой деревни Сержиха. Которая, на тот момент, кроме трех, разрозненных километра на два, домов и огромного скотского загона в середине – больше и ничего не представляла.
В загоне был табунок лошадок, в темноте не видимый, но слышимый  фырканьем и перетоптыванием.
Заблудиться на этих просторах в безлуние было как нефиг делать. Шемотом матерясь, минут пятнадцать,  мы, без направления, блудили  загону. Боясь светить фонарём и теряя рыбу из карманов.
Как вдруг табун всполошился и рванул к нам,  на «звук».
Самым оптимальным методом реагирования, мы, не сговариваясь, выбрали - резво бежать в неизвестность!!!
Ну а как ещё от лошадей спасться? Только убежать в темноту из темноты.

Примерно 20 секунд спринтерского забега ещё более освободили нас от улова, но остановка была столь же безжалостной, как и неожиданной.

Три шлепка в вертикальную, мягкую стену прозвучали как будто это не с нами.
Мне повезло. Я в очках. Пацанам было труднее.
Как бы не было это печально признавать, но запах не оставлял сомнений – мы вляпались в огромную кучу навоза. Свежего. Только что сформированного бульдозером, для чего-то, в огромный куб с вертикальными стенами.
 Отлепиться было непросто и очень неприятно.
Шмурдяк был весь растерян в нашей гонке и даже залить горечь дерьма на губах было особо нечем.
 Добравшись до речки, мы минут 30 отмывали все, что отмывалось от крепкой смеси сена и скотского помёта, но увы,  получалось не особо.
Холод скрючивал члены напрочь. Пробежка до пасеки была единственным спасением от переохлаждения. Спотыкаясь в темноте, мы бежали, звеня намёрзшими кусками навоза на одежде и льдинками меж ними, приключившимися от отмывания.
  По прибытию к теплому дому, было обнаружено, что нам там нихрена не рады.
То есть циничная пьяная толпа, отобрав у нас остатки рыбы, тут же выпнула нас наружу за миазмы, которые мы нечаянно источали.
Нам сообщили, что таковым вонючкам в доме не место, выдали  алкоголю вдогонку и на том спасибо.
Пришлось бухать ниглиже на берегу из горла.  Драить друг друга импровизированными мочалками из дерна в ледяном ручье. Прислушиваясь к запахам жаренной рыбы из теплого домика,  рассуждать, как отомстим этим гадам, когда попадутся они нам пьяные и связанные. Но в итоге,  так и порешили – все трое завалились голышом в пасеку, раздавая обороне оплеухи, сквозь ряды особо чувствительных на нос, под визг и аплодисменты девчонок.
Возможно народ придышался, возможно мы наконец то отмылись, но нас уже не выгнали. Одежды по рюкзакам насобирали.
 А очки я так до дома и нес, в пакетике, близоруко щурясь на выпавший к утру снежок. Потому что, невзирая на тщательную отмывку хозяйственным мылом, от запаха избавить их удалось только дома - стиральным порошком, а на носу такое амбрэ таскать – никак не получалось. Глаза слезились.
А через неделю мы, под видом приличных людей, к деду Лямкину лукаво заглянули. Дед радостно и удивленно рассказывал, что какие то «городские дурачки» намедни, зачем то перетаскали кучу рыбы из сурпы в скотскую ограду.  Да ещё и две бутылки вина там зачем то оставили. Вкусного вина.  Наркоманы, наверное. И так с подозрением спросил: «Вы то, хоть, не ширяетесь пацаны? А то смотрите - выдеру!»
Я тут же вспомнил и рассказал  историю из своей  юности:
«Ходили мы ещё, при СССР на как бы рыбалку, но в то же время и в поход. На такое место, которое называется Алахинские озёра.
Места там красивые и рыбные.
Поход был как бы семейный: вёл нас Юрий Иванович Шапкин, как руководитель, с ним в группе было два юных сына – 7 и 10 лет, его сестра – Нина Федоровна, и мы, два  шестнадцатилетних балбеса, я и друг мой Вовчик.
Заезд у нас был через деревню Арчаты. А маршрут был – Арчаты, слияние рек Бухтарма и Чиндагатуй, потом вверх по Чиндагатую, два дня стоянки на Алахинских озерах, выход в долину реки  Черная берель и оттуда на санаторий Рахмановские ключи.
В самое лето, с последних чисел июля по десятые августа. Всего с заходом и выходом, заездом и выездом четырнадцать дней не особо трудной прогулки, которая внезапно перестала быть томной, когда в первый же день пошёл дождь.
Прекратился дождь в предпоследний день похода, сменившись на снег. Ну и два дня мы выходили, как вот сейчас практически,  по пузо в снегу, до Рахмановских ключей.
И было там у нас много весёлых моментов.
Например, два юных брата умудрялись синхронно лунатить через палатку, чем очень веселили всех остальных «походников».
Младший спал с папой и тётей, старший спал в палатке с нами. И вот спит наш «со-палатник» и… начинает плакать. Натурально в голос. И сквозь плач заявляет со всхлипыванием, всё это не открывая глаз: «Андрюхааа!! Я ногууу растяяянул!!». А брат его в соседней палатке отзывается: «Держись!! Я сейчас папу приведу!!». Тоже не просыпаясь, естественно.
Так вот к моменту перехода перевала из Алахинских озёр в долину Черной берели, мы уже восьмые сутки мокли  под всеми видами дождя от грибного до проливного и спасала только горячая еда и юные желудки, способные сожрать ведро за раз и всё это переварить.
Но восьмой день, есть восьмой день.  Мальчишки от такого быта весьма подустали. Поэтому на перевал мы нагрузили себе по вязанке дров. Чтоб у нас была возможность приготовить горячий обед.
Часа за четыре мы сломали перевал, с неба начала сыпаться крупа, а мальчишки вообще поникли.
Начали мы делать срочный обед. И к тому моменту, как всё варево закипело, приспичило мне до ветру. Встал, зацепился штаниной за перекладину да и… опрокинул я весь наш обед в костёр, с чаем за компанию. Оба котла. 
И костёр потух и жратва вывалилась. Воду для  которой, надо признать, вскипятить на высоте в три километра над уровнем моря, на ветру, под снежной крупой, то ещё упражнение.
И ни до ни после, не видал я такой адской ненависти в глазах детишек. Четыре угля голодных глаз чутка во мне дыру не прожгли.
Спас  меня Юрий Иванович. Как то он своих арахаровцев успокоил.
Ну а меня уговаривать побыстрей всё зажечь, притащить воды и варить заново совсем не пришлось.
Слава богу, дров на готовку во второй раз, всё-таки хватило. И мы, и ребятишки поели-согрелись и дошли до охотничего домика к темноте, где уже под совсем лютым снегом разместились и согрелись. Там уже кедрач растет, так что с дровами в землянке под крышей ночевалось легко. Хоть и подкапывало.
А на следующий день видели мы вообще невиданный цирк.
Выходили утром, снега чуть не в грудь, но уже не мело. Поднялись на перевал, кажется, он Радостный называется,  и догнали караван   из пяти лошадей и пары мужичков.
Мужички занимались рыбодобычей на озере Коксу и лошадки были груженными огромными баулами с рыбой. Шли коняжки медленно, мужички вели их в поводу, чем весьма помогли нам с тропёжкой. 
А за перевалом, с видом на Рахмановские ключи, нам засветило яркое солнце! Мы все рванули  в тепло, скорее! А мудрый Юрий Иванович нас остановил. «Посидите!» – говорит -  «Не спешите. Сейчас такое увидите, что не пожалеете!»
Сели мы на камушки, что из снега торчат. Наблюдаем. Подводят мужички свой караван к спуску. А там всё выглядит так – очень крутой склон. По нему серпантином идёт тропа. А посреди этого серпантина такой желоб. Из грязи.
Вот к началу этого желоба мужичок лошадку подводит, сзаду ей на круп делает как бы прыг неожиданный.
У лошадки ноги подкашиваются и она падает натурально на хвост.
Мужичок ей в круп наряжает здоровенного пинка и бедное животное, с ошалевшими глазами, мчится на заднице вниз по желобу.
Завалится оно не может, так как тюки по бокам не дают, и мчится лошадка с горки, глаза как блюдца, копыта в раскоряку, до тех пор, пока за какую то из тропинок, которую пересекает желоб, как то не зацепится и не встанет на ноги. Там стоит. Ждет. Так как груз, грязь и крутизна не дают ей никуда  отойти.
Ну а мужички спихивают всех лошадок по очереди. И степенно спускаются по серпантину. Доходят до одной или двух стоящих у желоба и опять их – осадят на задницу и с пинка в полёт.
И так каждая лошадка перегона по три-четыре совершила, до того места, где спуск выполаживается, да и грязи меньше, так как тропа из зоны альпийских лугов вообще в лесу прячется.
Стоит ли говорить, что мы – два юных оболтуса и пара пацанов, гоготали взахлеб. Да и Юрий Иванович с Ниной Федоровной не отставали. Уже не знаю, где Юрий Иванович набрался опыту, что смог предсказать грядущее цирковое представление»
Старый с  Молодым,  живо представив картину, хохотали в голосину.
Да тут Старый и углядел, что пихты, которых раньше и вблизи то видать не было, зачеренелись даже на противоположном косогоре. И хоть снег и пролетал весьма обильно, это говорило, что надо, наверное, пробовать.
Мы пихнули в костер снега. Я засунул котлы в рюкзак и мы пошли вверх.
Пошли, это было круто сказано. Так как снежище, пусть и пухлый, весьма сбивал с темпа.  Мы поплелись, выдыхаясь на лидерстве в три минуты и меняясь в очередности. Стараясь не растянуться.
На удивление, за зоной леса, на альпийских лугах, хоть и сидела мохнатая, непроглядная туча, срез дороги вполне угадывался по рельефу. Мы обрадованно почапали по ней.  Всё так же быстро меняя тропёжника. В башмаках хлюпало. В паху и на спине нещадно тёрло. При смене тропить, ощущения в груди были  - сейчас сердце выпрыгнет. Но команда наша двигалась.
Где то часа два мы без слов, только чертыхаясь при падениях, штурмовали траверс. И внезапно уперевшись в огромный, пятнадцатиметровый скальный останец, все трое осознали, что с дороги то мы и сбились. Угодив вместо спуска в пойму ключа Дурной, практически уже к спуску в речку Кедровка.
Это весьма столкнуло с рабочего настроения. Пришлось отойти под кедрину, чтоб было поменьше снега и не скользко на камнях и взять передышку.
Под отдых Старый рассказал:
«Был у меня день рождения – тридцать два года. Середина июня. И рванул я вот сюда. В одного. Маршрутик выбрал как бы рыболовный, но на рыбалку особо не надеялся. Пробежать по Проходному белку до речки Марчиха, спуститься по Марчихе до Ерофеевки, подняться по Черепанихе в Сержинский белок, ну и нашим маршрутом в Лениногорск.
Здоровья было дохрена. Дури ещё больше.
А год был снежный. Поднялся я за зону леса, а там снежище с зимы не стаял. Я голову почесал, вечер уже. Думаю ну его нафиг, ночью ломать. Переспал чутка ниже снега ночь. Часов в пять утра – мотор снизу. Догоняет меня УАЗ головастик.
В нем дедушка благообразный. Остановился. Взял в кабину.
Я его спрашиваю: «Ты куда по такой пропасти?»
Он говорит: «На пасеку в Берёзовку. Брат у меня там зимовал, ну а зима  затянулась. Обычно в мае первый раз приезжаем, а тут уж июнь за половину. Снег не стаял. Надо везти припас, кровь из носу, кабы худо не было.»
Ну, мне то по пути, но натерпелся я от этого «Кэмэл-трофи», чуть штаны не обмочил. Вот   представьте.
Хоть цепи мы с ним нацепили сразу. Но машина бежит по верху снега. Не проваливаясь, так как колёса огромные стоят.  А провалиться есть куда, толщина покрова от метра до трёх. И едет УАЗ по снежнику траверсом , невзирая на то, куда там дедушка рулит, заваливает ему голову вниз. Кузов то пустой практически. Вот он и заваливается носом по склону. Был бы кузов полный вообще бы в снег провалились. Дедушка делает такой финт. Начинает поддавать газу и разгоняется. Мы с ним летим, набирая скоростей под горку, в голимый лес и свал. Водитель ещё даёт газку и начинает круто выворачивать. Снег летит, задница в заносе уходит вниз, а УАЗик, на всех порах начинает подъем на хребёт. Со второго-третьего такого финта он набирает нужную высоту. Какое то время следуем курсом, потом опять УАЗик роняет голову вниз и по новой фигуры из арсенала лётчиков.
У меня аж ногти посинели за все ручки в кабине держаться.
И как бы я не боялся, а привез меня дедушка к броду через Марчиху. Как он этот поток переехал, это отдельное кино снимать надо было. Но у меня аппарата для кина не было, так что я впечатлился и пошёл своей дорогой.
Марчиха была очень высока. Так-то летом ручей ручьем. Но в этот раз настоящая жуть. Пришлось мне не по руслу топать, а искать облазы. В один из таких облазов и слинял я по осыпи.
Не сказать, чтоб как то страшно было, но скатился как та лошадка метров аж пятнадцать. Посидел. Поплакал. Больно же. И смотрю, а с ногой беда прям. Длинный, как игла сантиметров в пятнадцать, кусок щебёнки, пробил мне ахиллово сухожилие на правой ноге насквозь. И торчит в нем в виде пирсинга с обоих сторон. Выдернул я эту каку. Потекло. Вот попал, думаю.
Расстояньице до цивилизации километров далеко. За тридцатик точно. С перевалом под два километра.  А я внезапно стал одноногим. И непонятно, могу ли я такой ногой ходить? Или уж мне костыль мастырить? А ведь у нас в горях с костылем не походишь. Скорей уж сразу на трёх костях скакать. Такой рельеф, даже лётчик Маресьев тут бы не выполз. Опять же, на трёх костях успеть засветло  никак, а холодная ночёвка на снегу, на высоте в пару километров, требует особого снаряжения, которого я не то, чтобы не взял, а даже и не имел никогда. А таких ночевок никак не меньше пары обойдется.
Покумекал. И решил пробовать. Разорвал майку трикотажную на полосы. Половиной зафиксировал ступню и голеностоп. Располосовал задник кроссовку. Впихал в него ногу. Зафиксировал второй половиной майки. И пошёл. Больно. Следы сзади красные на камнях. Но иду.
Пошёл по намеченному. В устье Марчихи деревня Ерофеевка. Тоже километров прилично до туда. Но до людей выйду за пару дневных переходов.  Если так и пойдётся. Опять же без ночёвки в снегу. Что важно.
Рыбалку даже и не пробывал. Не до того. Плёса четыре переплывать пришлось. Уж больно воды много в речке было. Но до темноты телепал. Ночью повязку с кроссовком даже не снимал. Нашел полянку с сухой лесинкой.
Лесинку спалил, место прогрел, угли сдвинул с кострища. Палатку сверху поставил да так и спал  - тока одежду мокрую стянув. В одном кроссовке замотанном в кусок майки. За следующий день к устью Черепанихи вышел.
Подумал, да и не пошёл в Ерофеевку. Чуть выше по Черепанихе переночевал. Так же – в одном кроссовке, на кострище.  И пошёл вверх. К послеобеду как раз к этой вот скале приковылял, где мы сейчас. Сел на камушек. Да и закемарил, согревшись на солнышке.
А проснулся от холода. Пока спал, солнышко скрылось, и накрыло меня непроглядное облако. Без дождя, но не видно нихрена. Я затылок почесал, да и пошёл спускаться в Кедровку. И вроде бы тропа. Вроде бы вот куда? А потерял я тропу. И не могу понять, выше я её? Ниже? Хрен бы понял. Снег  же языками по логам, фиг пойми, где-что под ним. Плюнул и попёр, так как есть.
Уж из облака вылез. А понять где тропа, не могу. Нацарапался по курумникам и по буреломам – весь в кровь. Аж про ногу забыл. И вышел к Кедровке, в аккурат, перед самой деревней. Оказалось: я параллельно тропе так и фигачил весь спуск метрах в семьдесят-сто ниже.
Люди в деревне на меня оглядываются с испугом. Идёт оборванец, кровь из царапин капает. Хромает. Нога завязана. То ли простую скорую вызывай, то ли из ПНД бригаду.
Сел я ниже деревни на бережок. За линией железнодорожной. Надо себя же в порядок привести, отмыться, одежду цивильную одеть. На ногу раненую, три дня не виданную опять же посмотреть. Вдруг её уже отрезать пора?
Залез в речку в одном кроссовке. Искупался. В шорты чистые и майку оделся. Раскрутил все свои бинты. И что бы вы думали? Дырочка розовенькая с обеих сторон. Закрылась. Ни гноя, ни воспаления. Как на собаке зажило. Даже пальцем трогать не больно!»
Мы с молодым впечатлились рассказом. И как то само собой созрело решение, ну её нафиг, эту Кедровку. А лучше вернёмся взад по топтанному и попробуем таки свалиться в Дурной ключ. Чтоб по твердой дороге. Так как время  уже – сумерки, и как бы нам не встрять на тропе ещё покруче, чем Старый на день рождения.
Скрипя и покряхтывая, взвалили намокшие в край рюкзаки на опревшие спины, и, морщась от натёртостей, пошли назад, искать спуск по дороге. На удивление, легко нашли. Под гору, да ещё чувствуя под снегом твердь, тропилось не в пример легче. И я, уже малость подтормаживая от усталости, даже и не заметил, что снег то под ногами исчез.
Это радовало. Хотя дорога и скользила и хлюпала, и на ноги тут же налипло по несколько килограммов грязи, отсутствие снега придавало уверенности. А, кроме того, появилась надежда, что мы всё-таки успеем к ночному паровозу.
От таких перспектив жить захотелось. И рассказал я своим спутникам свою историю про Кедровку.
«Случилось это в лето, когда мы выпустились из школы.  Было нас четыре оболтуса – я, Димка, Лёха и Серёжка. И был у нас катамаран. Огромный, старый катамаран, который старший брат Серёжки Саша, сохранил после пожара, уничтожившего Усть-Каменогорский клуб «Вега».
Конструкция была из толстенного бельтинга. Причем, для какого-то хрена, мы таскали с собой не две тяжеленые гондолы, а целых три. Раскидывая груз по хребтам примерно так – трое тащат по гондоле катамарана, один прёт палатку. Палатка у нас тоже была тяжеленая брезентуха. В общем, мальчики мы были сильные и нелёгкие.
Кедровка то – воробей перейдёт. Вот я и не повел мальчишек на мостик, а повел напрямки, через брод на тропу. А дожди до нашего выхода дня три хлестали. И когда мы из поезда вышли – поливал  тоже такой ничего себе грибничок. Накинули мы полиэтилен на рюкзаки и подходим к броду. Я ещё как самый опытный типа, глянул, а речка то высока и мутна не по сезону.
Мужикам говорю: «Сейчас сам перейду, и вас по очереди переведу, для подстраховки!». И попёр. И тут же и хлопнулся. Полиэтилен, накинутый на рюкзак, меня немедленно и очень заботливо укутал.
 Как понесло нас с рюкзаком, в коконе из полиэтилена. Вот и речка то тьху, а остановиться и подняться не могу. Вывернуться тоже не могу. Меня струя тащит и лупит по камням. Я через полиэтилен как то изворачиваюсь, пытаюсь затормозиться, там ведь меньше трех километров и Ульба. А в Ульбе уже есть, где захлебнуться. И самое то тоскливое у меня в ситуации, что как раз я как бы закрыл КМСа по плаванию (хотя сделано это было только для вида тренерами, для допуска на какие-то дико престижные соревнования, на которые я съездил и просрал все старты).  Месяца не прошло, как зачетку получил и вышел из «большого спорта». Так что тонуть мне никак нельзя. Прям сказать, стрёмно утонуть то!
Начал я коленки подгибать и толкаться ножками об камушки, мимо которых меня пёрло, хотя бы ножки не в полиэтилене были. Всё думаю, где то прижмёт поди. И прижало. Кое как вывернулся из под рюкзака, тот воды набрал и в себя и в бельтинг от катамарана, тяжело – ужось. Вывернулся из лямок, выкрутился из полиэтилена. Попытался встать, а нет  - ножки трясутся. Так на четырех костях и выполз на берег, как крокодил с похмелья.
Лежу. Дышу. Радуюсь, что живой.
Порадовался минуту-другую, попытался рюкзак из воды извлечь, неа! Не поднять. Тяжелый. Пошёл шатаясь, навстречу к пацанам. Тут и они идут. Ржут: «Обломал мол Лёха, мы думали лапши на поминках пожрём!». «Фиг вам, а не лапшу» -  говорю – «Говно так просто не потопишь!».
Кой-как вчетвером мой рюкзак из Кедровки вынули, да и сушили вещи полдня на берегу. И пацанва меня  КМСом звала весь поход потом. КМС по навозу мол. Самый непотопляемый!»
«Клевое звание, КМС по навозу!» - хохотнул Старый. А Молодой в ответ рассказал свою  историю со сплавом:
«Был у меня коллега, Витя. Хороший такой мужик, ну и как то вдруг заувлекался он всей этой туристической романтикой. Он чуть старше меня и говорит – сплавиться хочу! По настоящему. На крутой реке.
Я ему говорю: «Витя, крутой реки не обещаю, но погрести тебе легко обеспечу.»
 Время было как раз конец апреля, ну и сговорились мы, заняв спортивную двойку-катамаран в клубе у знакомых сплавцов, пойти в среднее течение Сержихи на первое мая. Чтоб проплыть по ней до Малой Ульбы, а там уже и до Усть-Каменогорска вниз по течению.
Витя конечно очень впечатлился, как мы перевал по пояс в снегу ломали. Горы то ещё белые были. Но как то осилили мы дорогу, выползли к Сержихе. А там – желтая река Хуанхэ. Яростная как тигр и быстрая как леопард.
Ну я то её видел не раз. Весеннюю Сержиху. Так что собрали катамаран. Витя выкурил сигаретку для храбрости и ухнули. Прям за тем местом, откуда мы стартовали, начинался полуторакилометровый каньон. Которого я чутка побаивался. Заканчивался он как раз на небольшом плёсе у устья реки Казачка. Такой надо признать, лихой порог. И без шансов зачалиться для команды чайников. А мы ведь с Витей чайники, как не крути.
И так мы лихо, без сучка без задиринки этот каньон проскочили. Ни в одном месте не шорканули, не встряли, все бочки – прямо облизали. Выпрямился я в плёсике у Казачки и Вите с чувством говорю: «Ну мы с тобой крутые!».
Да и улетел с катамарана прямо в следующей бочке. Улетел бы да улетел. Делов то, обычный случай. Но тут такое несчастье вышло. Было у нас, на всякий случай, с собой третье весло. Я просто понимал, что гребцы мы так себе и весло потерять для нас – самое простое. А с одним веслом на катамаране не управимся. Вот и взяли третье про запас. И на всякий случай, чтоб оно не слетело с катамарана, привязал я его тоненькой верёвкой. Ещё её проверил, что легко рву руками, рвалась на раз.
А как полетел я в воду, так зацепил петлю этой бечёвочки. И получаюсь в такой позиции. Нога у меня прихвачена петлей на уровне гондолы. Сам тут же прибиваюсь под катамаран. Пытаюсь вылезти, не получается, нога то задрана. Опереться на эту петельку никак – пружинит. Выскочить на руках – скидывает. Порвать не могу.
Да и колбасит наше судно по реке, оно ж летит по порогам, как дерьмо в унитазе. Витя суетится. Пытается как то помочь. Катамаран буквально на мне, хреначит по всем камням, бочкам, сливам с бешенной скоростью. Управления никакого. Я все эти радости жизни принимаю на тыльную сторону тушки. Как то барахтаюсь, сражаюсь с верёвочкой.
В итоге мы, проскакав на моей спине и заднице ещё километра полтора, вываливаемся в огромный омут. Витя спрыгивает в воду и вручную причаливает нас в какую то суводь. Я тут же рву бечёвочку и как ни в чем не бывало, предлагаю плыть дальше.
Витя же пытается закурить, и не получается, то  палец с колёсика зажигалки соскальзывает, то сигарета гаснет. Руки треморят и лицо у него совсем бледное. Плыть пока отказывается. Я чаек вскипятил. Попили с пряником. Витя как то прикурил. Зубами о край кружки постучал.  И ещё раз прикурил. Как выкурил четвертую, так мы и поплыли.
И кстати проплыли все оставшиеся километров десять до слияния с Малой Ульбой без происшествий. Там встретили ещё друзей сплавщиков, они по Ульбе матрасничали. У них спирта было пара литров. Вечером под гитару мы этот спирт попили и тут уже меня торкнуло. Собутыльники все попадали спать, ещё первый литр не кончился. Я же  задумчиво досидел до рассвета и при свете солнца стал разглядывать себя на предмет, а чего оно там так болит? Болеть было от чего. Спасжилет у меня был ещё старый. Пробковый. Надежный. И прикрыл он мне спину и шею от ударов очень даже хорошо. А все что ниже поясницы у меня стало сине-красно-фиолетовых расцветок. Вот прямо от филея и по самые пятки.
Отлупила меня Сержиха, пуще чем строгий батя сына-хулигана за первую пьянку. Ну и спирт не взял меня в итоге, из-за стресса.
А на следующий день поплыли мы по Малой ульбе. Я вынуждено грёб всю дорогу, стоя по спортивному, на коленках. Так как сиденье на заднице мне было недоступно, в результате вчерашних упражнений. Витя же был расслаблен. И спросил я его уже тогда: «Ты чего вчера так возбудился то напарник?»
А Витя мне и ответил: «Да всё бы нормально. Страшно конечно. Но терпимо было. Но вот когда я увидел твои глаза из под катамарана. Больше очков. Глаза намного больше очков!! Тут меня пробрало. Никогда такого ужаса представить не мог! Помирать буду - не забуду!»
Мы минут пять просмеялись в темноте над рассказом Молодого. Остановка ещё  затянулась, потому что кроссовки мои не выдержали испытаний водой, снегом и грязью. И если левый ещё подавал признаки жизни, только раззявив пасть и увлечённо кушая грязь, то правый отбросил подошву насовсем.
Мне пришлось разуваться, лезть в рюкзак, доставать сменную обувь, со скрипом натягивать её на мокрые и грязные носки. Заодно и время посмотрели. Одиннадцатый час вечера. В принципе – успевать на столичный паровоз могло и получиться.
Вот только гудело всё. Буквально всё. Саднили натёртости на спине и в паху. Но куда деваться? Зачавкали дальше по раскисшей дороге.
Старый рассказал  свою «сплавную» историю:
«Была у нас компания. Вроде как не чужды мы были всяким автопутешествиям. А тут вдруг у одного из компании появилась Волга. Зелёный красавец крокодил, только ехай и ехай.
И собрались мы по такому случаю, невесть куда. За Тургусунскую ГЭС. Никто там из нас не был, но очень захотелось. Время уже было послесоветское, собирушки туристов и альпинистов и водников разбились по интересам. И вот дошла до нас информация, что водники проводят свой летний чемпионат, вместе со слётом авторской песни.
Ну нам как бы соревнования ни тех, ни других были особо не интересны, но вот если оно вместе, почему бы и нет? Собрались, заправились и поехали. Экипаж крокодила: я, Кирюха, Лена и водитель Витя.
Катились долго. Так как дороги не знали и ориентировались по принципу «язык до Киева доведёт». Последние километров пять до места, я вообще шёл босиком, впереди Волги в свете фар. Чтобы Витя мог понять, как ехать, чтоб не застрять. Там река подымалась совсем недавно, ну и всю дорогу переразмыла.
Доехали на удивление. Команда моя на радостях и в неверии устроила радостный пикничок. К нам подходили удивленные участники слёта водников, потому что при заезде за день до нас, туда Нивы и Патрули буксиром на Урале затаскивали. А тут Волга своим ходом доехала.
Ну и в итоге назвал я своих попутчиков «Команда проституток». Потому что часа не прошло, а я уже сижу один с пивом у костра, а все куда то разбежались по кострам. Попил пива. На гитаре сам себе поиграл. Пришел ко мне сильно пьяный товарищ-земляк по посёлку. Игорь. Игорь с дружком нечаянно выиграл этот чемпионат, по какой-то из дисциплин. И вот это дело сильно отмечал.
Игорь послушал-послушал, как я одиноко пою под гитару. Да и упал лицом в костёр. Вытащил я его, аж ногти сломал, пока тащил. Игорь то килограмм за сто всяко. И выхватить его как палочку из костра, сложное дело.
Обошлось. Почти и не обжегся наш чемпион. Но проснулся и ушел по своим чемпионским делам.
Переночевал я до утра. Утречком проснулся не рано. Команда проституток вся отсутствует. Взял я ещё пару банок пива, да и пошел на бережок Тургусуна.
Сижу. На воду смотрю. Пиво посасываю. И хоп! Сверху по течению плывет девочка лет одиннадцати. В каске и жилете. С веслом в одной руке. За перевёрнутый каяк другой рукой держится. И скорбь у ней на лице – вселенская. Судя по всему, очень она устала так плыть.
Я советский человек. Я обучен тонущих спасть, во что бы то не стало. Прыгнул  в воду, девочку за жилет ухватил, каяк за борт, выгреб к берегу, выпихал все на сушу. Пошла куда-то девочка с каяком на плече и веслом в руке. Даже спасибо не сказала.
Только я разместился дальше пиво пить и рекой любоваться, хоп! Плывёт мальчик. Лет десяти. Всё как у предыдущей девочки. Я конечно пиво в сторону, сам в реку. Вытащил сердешного со всей амуницией. И пошёл он тоже куда то, даже спасибо не сказал.
Ну разместился я только… Третий ребёнок плывет. Грустный, как и предыдущие. Я аж засомневался: «Кто ж их топит то там? Выше по течению»
Спас и третьего. Без благодарностей разошлись. С опаской рассаживаюсь  на берегу в четвертый раз. Пиво отхлебываю. Идут вдоль берега две девушки. Из старых сплавщиков клуба «Меридиан». Мы немного знакомы были по всяким слётам из СССР ещё.
Говорят мне девушки: «Леша, это ты детей из воды вытаскиваешь?»
«Я!» - отвечаю – «Все как по науке, терпит человек бедствие, оказываю посильную помощь!»
«Ты этого больше не делай!» - строго сказали мне девушки – «Потому что, если дети даже перевернулись, но до финиша доплыли, им зачет ставится по соревнованиям. А если они на берегу оказались, их от участия отстраняют. Ты уже трёх участников отстранил! Негодяй-спасатель!»
Удивился я, смутился и расстроился. Хотелось  как лучше, а вот как обернулось. Ушел от реки, пить пиво в лесу и любоваться комарами.
А бардовских песен мы в этот раз и не увидели. Потому, что в ночи оказывается, проехали их стоянку в деревне Парыгино, аж за двадцать пять километров. Что то они там с водниками не сговорились по итогу и остановились фестивалить там.»
Молодой весело что то ответил на рассказ Старого, а я за собой отметил, что во первых – теряю нить разговора, а во вторых, определенно шлёпаю по грязи, заметно отставая от попутчиков.
Кажется рыболовная жадность и сытая жизнь в комфорте, нарастившая на боках и заднице приличные жиры, начала сказываться на моей походческой проф-пригодности.
Заставить себя успевать за мужиками уже не получалось. В затылке саднило так, будто случился одновременный приступ радикулита и мигрени. Глаза, перенапряженные в темноте поиском хоть какой-то зацепки под ногами, буквально слипались. Ноги стали ватными и  подскальзываться-оступаться я начал значительно чаще обоих Алексеев, вместе взятых.
Пришлось взмолиться: «Мужики, я кажись за вами не вывожу!»
Тёзки остановились. Старый задумчиво сказал: «А похоже хозяина нашего жилища кормить пора!». Молодой охотно согласился, вытащил сотовый, при  свете его фонарика, мы отыскали более менее чистый участок травы при дороге. Составили туда рюкзаки. Распотрошили НЗ. Набралось чутка хлеба, пряников, конфет, сахара-рафинада и даже ореховый батончик. Рачительный Старый остатки нашего чая на стоянке выплеснул не все, а заправив сгущенным молоком, вылил в пластиковую полторашку. Чем на самом деле немного раздражал весь путь, призывно побулькивая из рюкзака. Теперь эта его предусмотрительность пришлась весьма кстати.
Я, стараясь быть приличным, вровень со всеми грыз свою долю совокупных запасов компании и прислушивался к ощущениям в тушке. Тушка настойчиво говорила – ляг да поспи! Но поглощенные калории всё-таки добавляли оптимизма.
Минут десять, при свете фонарика сотового телефона, мы поглощали нехитрую снедь. И вдруг молодой воскликнул: «Глянь мужики! Звёзды!!».
Судя по всему и впрямь начало распогоживаться. Не успели мы дометать ужин, как за звёздами из тучи высунулась почти полная луна и обнаружила вокруг дивной красоты пейзаж.
Всё искрилось серебром и голубизной. Лужи блестели и переливались. Снег, не стаявший на пихтах, выдавал искры так, что привыкшие к темноте зрачки, не успевали сузится и слепли. В полнеба, белобледным-зелёно-синем пятном, раскрылась лунная радуга. Громада Сержинского белка, сзади и справа,  темнела грозовой чернотой, подсвеченной белыми кудрями.  Холодный белок прямо впереди блистал, как девица на карнавал.  Мурашевский белок слева, по  строгой строчке хребтины, был очерчен ярко-серым нимбом странного оптического эффекта, который наверняка был результатом отражения лунного света от снега и его преломления в тумане  близкого облака.
Мы залюбовались минут на пять. Я аж жевать перестал. В голове как-то даже засветлело и зарадовалось.
«Есть бог на свете то мужики!» - воскликнул Старый, выводя нас из восхищенного оцепенения, и добавил – «рюкзаки сами до поезда не добегут! Давай те в лямки и цигель-цигель!!».
Не сдерживая улыбок, мы запаковались вновь и потопали, довольные сахарным приходом в кровь и внезапной возможностью ставить ноги не в невидимую слякоть, а в красивую, блестящую, очень нарядную грязь.
Как то тут же возникла идея, что вот сейчас бы в лыжи и ух по свежачку до станции… Но лыж не было. Свежачок, слава яйцам, остался тоже позади, а нам оставалось всего ничего – километра три по грязи до мостика через Кедровку, да километра два от мостика до станции Тишинская, так как  паровоз только там ночью останавливался, минуя ближнюю остановку Ульба, которая была прямо возле мостика.
Тема лыж напомнила мне ещё эпизод из былого, который я тут же попутчикам и рассказал:
«Пошли мы зимой на пасеку к знакомцам, уже все учёбы свои по-закончили, но  как то ещё не разъехались и не растерялись в мире. Компания была крайне весёлых любителей похохмить и повыпендриваться. Выехали после работы в пятницу. Уже по-темну. Вскочили в лыжи. Время было ещё то, налобный диодный  фонарик был редкостью, взамен мы пользовали старые «Шахтёры», списанные с производства. Аккумуляторы на них были ещё живые, но не в полную мощь, хотя на ночь тыкаться острогой в рыб, или вот пробежаться на лыжах – хватало.
Было нас четверо. Вовка, Серёжка, Андрюха да я. Лыжники мы были все отчаянные, но вот фонариков у нас было два на четверых. Причем оба «Шахтёра» имели старческий маразм. Ну то есть были способны на самовключение и самовыключение. Без вмешательства извне. При самовыключении владелец провоцировал самовключение старинным способом, который практиковали ещё владельцы ламповых телевизоров.
Начиная с лёгкого постукивания по аккумулятору и голове фонаря, переходя, в зависимости от упорства и своевольности устройства, в активное его лупцевание кулаком.
Бегали мы, дай бог каждому, потому первые  полтора десятка километров отмахали за полтора же часа. Ну и выскочили на перевал с Седого ключа на Брагин ключ. Брагин ключ представлял собой днем милейший трехкилометровый спуск почти до цели нашего путешествия, с ветерком и удовольствием. Ночью же он превращался в забавную полосу препятствий.
В середине спуска имелся заметный  ориентир, металлический памятник водителю грузовика, разбившемуся в конце восьмидесятых годов. Классическая металлическая пирамидка, с красной звездой на верхушке, приваренной на десятисантиметровый штырь.
И вот затеяли мы лихой спуск. Причем я ещё сказал мужикам, у которых фонари во лбу горели: «Отключите вы их ради бога! Ну ведь и так ничего не видно, а тут из за вас зайчики в глазах».
Но ещё б меня кто послушался!
И полетел я за всеми в темноту, которая ещё и весело маячила пятнышками освещения впереди, мешая разобрать поверхность снега под ногами.
Где то в районе как раз памятника, все фонари внезапно погасли. И главное и самое противное, крайний фонарь сначала «обернулся» на меня, ослепил окончательно, а только потом потух.
В полной темноте, я на всякий случай, взял правее… да и вписался со всего маху в карниз нависающего надува. Я даже не упал. А просто впечатался в снег и начал трепыхаться, в попытке выбраться. Когда же я, всё-таки выбрался – карниз стал лавинкой и накрыл меня почти по грудь, стащив метра на три вниз до дороги.
«Эй кто живой!»  - кричу.
«Я! Я!....» - ответили голоса Серёги и Андрюхи.
« и я…» - чуть погодя, проскрипел какой-то не такой, но голос Вовки.
Внезапно загорелся фонарь Серёги и осветил поочерёдно наши тушки.
Серёга вольготно возлежал посреди самой лыжни, не удержавшись в ней на скорости, когда его фонарик отключился.
Высвеченный Андрюха был распят на верхушке черемшины. Черемшина была раскидистым четырехметровым деревом в ручье, что шёл рядом с засыпанной дорогой. Но ручей засыпало надувом метра аж на два. И вот в вершинку этого дерева Андрюха и залетел, размазавшись по кроне, как человек-паук, со всеми лыжами и палками нараспашку.
Но самое забавное зрелище представлял задумчивый Вовка. Вовка стоял на ногах. Враскоряку – широко расставив лыжи. На косогорчике, над памятником. И держал Вовчик в руках, прикрывая ладонями область паха, ту самую красную звезду, возвышаясь над конструкцией  как скульптура, с напружененным в наклоне торсом и выпученными глазами.
Мы разом втроём заржали. Володя нас не поддержал, а начал сдавать задним ходом на лыжах и аккуратно покидая диспозицию со звездой между ног.
Оставшуюся часть пути, мы втроём дружески шутили над ним, но он был молчалив и сосредоточен. Хотя до сего дня за словом в карман ни разу не лез.
И пока мы дрова для топки собирали-рубили, пока домик нагревали, ужин готовили, ели – Вова молчал. А ведь сроду такого не было, чтобы он за час пяти шуток не отколол.
И уже утречком я ему, как стояли в сторонке «до ветру», сказал: «Вовчик. Ты как догадался в руки то эту звезду поймать?». Вовчик вдруг улыбнулся и ответил: «А ты знаешь, почувствовал, что если сейчас ладошки не выставлю, то меня кастрируют. И ведь так и было бы! Висели б мои достоинства на красной звезде и был бы я уже «Оно!», а не «Он».
И так он это проникновенно вымолвил, что я не засмеялся, а только покивал, да и пошли вместе в дом, печку с ночи растапливать.»
Молодой тут же сказал: «А знаю я этот памятник! Известная штука»
Старый поддержал: «Все знают, но прям мистика какая то с этим Вовкой. Но позитивная! А у меня самого была мистика. 
В условиях цивилизации. Охранял я в юности одну контору. Работа не пыльная, времена были после перестройки, чутка платили где – туда и устраивался, на любое время, совмещая как мог. Это была, наверное, третья одновременная работа. Уставал я до ужаса.
А ещё же молодой. Надо женщин дружить, с друзьями выпивать, рыбу ловить, снег лыжами топтать. Поэтому приходил я на эту смену раз в три дня, и только выполню весь комплекс мероприятий по приему здания, сразу отрубаюсь дрыхнуть на кушетке.
Воруй-тащи чего хочешь, сторож крепко спит. Кстати так ничего и не украли.
Но вот в очередной раз я на смену,  и заглянули ко мне друзья-приятели. Поболтали мы с ними, песен под гитару попели, засиделись, но в итоге разошлись за полночь. А был там на этой работе магнитофон Юпитер, кажется, катушечный и набор разных приблуд для вещания, из которых мы соорудили себе подобие звукозаписи.
Вот и в этот раз назаписывали разных песен, да и разошлись. И засыпаю я вроде уже, проваливаюсь в сон, а над ухом кааак заговорит! Я прыг на кушетке – что за чушь?!
Прислушаюсь, вроде нет никого в здании. Включил освещение с рубильника. Обошел все закутки. Нет никого. Давай опять укладываться… только засыпать, опять как над ухом заговорит неразборчиво!
Я чуть в чертей не поверил. Но думаю: «Нет. Фигушки вам! Старого пионера из атеистов так легко не выписать!!»
Включил свет и сижу. Жду. Тишина-тишина и вдруг,  выключенный из розетки магнитофон выдаёт длинную фразу. На грани слышимости, но вполне различимую.
В общем, столкнулся я с классическим проявлением самоиндукции. Дело в том, что микрофонный провод был длиной метров в двадцать пять. Для дел конторы, которую я охранял, такое было нужно. И он, свернутый в аккуратную бухточку, был не вынут из гнезда магнитофона.
Видать количество колец намотки позволяло индуцировать  достаточно электричества для того, чтобы этот самый провод мог стать пассивной радиоантенной, заодно снабжая динамик  магнитофона небольшим совсем количеством постоянного тока от наведенных проводкой здания магнитных полей.
 А был бы по физике двоешником, уже б крестился б и об пол бился б головой. Отмаливал бы, что бес попутал!»
Мы посмеялись с Молодым и он рассказал свою «мистику»:
«В один кон увлёкся я фотографированием. Стал везде фотокамеру с собой таскать. Изучал без устали все эти цветокоррекции, выдержки, диафрагмы. Погрузился в тему.
И было это в марте. Снегу ещё валом. А днём такая теплынь, что гулял по горам одетым в лыжи, палки, ботинки, трусы и рюкзак.
И вот вышел я из одной пасеки, где ночевал в фото-походе ночь с пятницы на субботу неспешно до дому. Ночевали мы в компании, спички-свечки и прочую снедь я им оставил, у них не хватало, а мне уж всё одно домой.
  Но, ради кадров, заложил крюка по хребтам. Надо было мне, из поймы речки Пихтовка, перевалить гору Зарубная и спуститься оттуда от пасеки Винтовкина, в село «Двадцать второй километр». Там дел то, без крючка,  на два часа ходу, а я ж фотограф! И рябчика в объектив снял, и сойку, и поползня. И от зайца задницу уловил. И как сосульки в речке блестят.  И как лавина в лог сходит.
Лезу в Зарубную, довольный собой донельзя. А день то уже к вечеру. Ну я то в курсе, что главное гору перелезть,  а там хоть при звёздах, но на последний автобус успеваю.
И вылазию в лучах заката я на плечо горы, а там накрывает меня вот такая же снежная туча, как вчера. И теряю я ориентиры насовсем. Влупливает снегопад и ветрище. Я кое-как пытаюсь гору допокорить, но нифига не понимая, промахиваюсь мимо нужного мне лога и куда попало качусь по склону.
Качусь и качусь. Уже темно. Правильно или неправильно, мне неясно.
Палки лыжные у меня были беговые, пластиковые. Так я при падении одну поломал. Чапаю в одну палку. Ни зги не видать. Страха как такового нет. Участок такой, что сильно заблудиться не должен. С одной стороны ключ, который впадает в Пихтовку. С другой сама Пихтовка. С ещё стороны Большая Ульба, в которую впадает Пихтовка.  А нужная мне деревня стоит на Малой Ульбе.  В общем, рано или поздно куда-нибудь притопаю, а там сориентируюсь.
И притопал. Провалился в воду по щиколотку. Явная речка. Ногам холодно, под лыжами журчит. А что за речка, в темноте не понятно. И даже не понятно, в какую сторону течёт. Мне, во всех случаях, нужно идти вниз по течению, но понять, куда это не получается. По ключу, по Пихтовке и по Большой Ульбе это влево, а по Малой Ульбе это вправо.
Попихал в воду ладошку, ясности не добавило.
Решил по принципу вероятности, три против одного, значит иду влево. Топал-топал, нащупал явную лыжню. По речке кто-то набегал лыжню, и на ней тропёжка в щиколотку, а мимо лыжни – выше колена. Так и пошёл ориентируясь по накату. Часок-другой походил, да и упёрся лыжами в стену.
Стоит пасека, нашел на ощупь вход, прошел сквозь сени. Наощупь же нашел печку, а спичек не нашел. Решил да и фиг с ним, разыскал кровать, на ней аж два ватных матраса. Разделся, бог знает на что мокрую одежду развешал.  На один матрас лёг, в спальник завернулся, вторым ещё матрасом сверху укрылся и тут же отрубился от усталости.
Только первый сон… как над ухом свинья вдруг захрюкает!
Я на ноги голышом взлетел.
Что за чертовщина?
Пошёл искать наощупь свинью. Нет нигде свиньи. И никаких признаков типа запаха.
Только улёгся опять. Уже не сплю. Слушаю затаившись.
Как опять свинья захрюкает! Я на звук  - упёрся в печку. Да ёлы палы!!
Тьху ты блин. Ну а сам думаю, ну свинья да свинья. Что мне свинья то сделает? Уж не съест точно. Подумал так и уснул под хрюканье.
Проснулся, уж светло было в доме. Как нагуляешься, сон очень хороший получается. Давай осматриваться и смеяться над собой.
  Группа людей, что мне лыжню натоптали до домика, уходя, оставили хлеб. Чтобы домой не тащить. А для аккуратности, они его кусками нарезали, да  и в духовку печки, тогда видимо разогретой, засунули. И засов закрыли. Духовка сделана по принципу железного ящика с боковой дверцей на засове. Хлеб высох в сухари и прям хоть сейчас кушай. А я, пока ночью наощупь шастал, видать засов сдвинул, дверца приоткрылась. Мыши на радостях эти сухари давай грызть. Но просто погрызть их не устраивало и они взялись из духовки эти куски вытаскивать.
Сухарь по металлу скрежещет, в духовке гулко, и получился как раз таки эффект громкого свинного хрюка. Я как подскачу, мыши сухарь бросают и разбегаются, только прилягу, они за старое.
Так и расфигачили все сухари по полу, оставив мне на перекус только то, что лежало на верхней полке духовки, и им к разгрызанию было недоступно.
Вот такую мистику пережил!
Погрыз я сухариков с водичкой, да и побежал домой. Оказалось, что угодил я назад, в Пихтовку, километрах в двух от устья. Ну и выспавшись, на сухаревой тяге,  уже не фотографируя, к обеду был дома».
Под разговор и хруст ледка, намерзающего на лужах, мы вдруг вышли к панораме Лениногорска  с одной стороны и района Ульбастрой с другой. Тут же сотовый телефон Молодого выдал сообщение о пришедших СМСках. Значит появилась связь. Мы со Старым так же расчехлили свои трубки и начали сосредоточенно вызванивать своих всех близких, чтобы не волновались.
Мол жив и здоров. Если на поезд не успеем – вскладчину с мужиками возьмём такси и на работы напрямки, но без прогула.
Я выслушал от жены  нелестную характеристику своей личности, совет, куда бы мне засунуть свою рыбу и удочку, ну и напоследок, пожелание возвращаться живым и невредимым. Хоть я и дебил редкостный, но всё-таки свой и ещё пригожусь.
Насколько я мог судить по междометьям, робко вставляемым мужиками в свои телефонные разговоры, у них диалоги были примерно такого же содержания.
Окончив телефонные разговоры, мы посмотрели друг на друга в лунном свете, слаженно выдохнули и расхохотались.
«Прополоскали нас ребзя?» - утирая слёзы, выдавил Старый – «а и поделом! Ишь, рыбаки, тоже вылупились… нормальные мужики бы, да после рыбалки бы,  уже сполдня бы дома  похмелье лечили, а мы вот грязь месим и сами не краше грязи»
Заложив трубки по карманам, потопали дальше вниз. Когда поворот дороги вывел нас на финишный спуск к подножью, от сердца стало по-тихой отлегать. На самом деле в полуночную поимку такси верилось не особо. Паровоз как то надёжнее. Да и дешевле, что таить. Чай миллионеров среди нас явно не было.
Я рассказал тёзкам, как вышел лет пятнадцать назад, на станцию Тишинскую этим же путем  с компанией:
«Ходили мы вчетвером на Сержинское озеро. В середине июня. Ромка, Светик, Лена и я. Рыбачить ещё рано в реках. А так, голову проветрить и может дроздов из воздушки пострелять. Охота конечно незаконная, но там нас ловить за неё некому было.
Застрелили даже куропатку. Нагулялись.  По снежнику на задницах накатались. Две ночи переночевали, да и назад.
И как это обычно бывает, когда с горы спускаешься, хочется чего то такого сожрать. Кто то пива жаждет. Кто то водки. Кто  шашлыка. Кто мороженного.  А мы решили купить, до поезда,  пакет пряников в глазури, да молока бы домашнего.
С пряниками прямо сразу удалось. Без вопросов. На паровоз мы пришли дневной, магазин исправно нас пряниками снабдил.
Ну а с молоком вышла такая история. Иду я по деревне со своим котелком. Нахожу компанию женщин затургеневского возраста.
«Дамы!» - говорю им вежливо – «Здравствуйте! А не подскажете ли вы мне, где у вас тут молока домашнего литра три приобрести?»
Втайне надеясь, что они мне его и продадут.
Дамы меня придирчиво осмотрели, все поздоровались. И одна говорит в ответ: «А вот видишь бабушку?»
Я кивнул, что мол вижу.
«Пойди к ней, да её и спроси, она может продать»
«Спасибо за совет» - отвечаю – «Пойду и спрошу!»
Раскланялся с дамами, пошёл к старушке. Старушка такая аккуратненькая, как на картинке, в платочке подвязанном на подбородке.
Говорю ей:
«Здравствуйте матушка!»
«Здоровее видали» - отвечает.
- «А продайте, пожалуйста, молока!»
- «А ты откуда будешь? Из города?»
- «Ну не совсем из города, из Новой Согры я»
- «Ишь ты! Из Согры… Вот не знаю даже…»
- «Да вам бабушка, какая разница то, откуда я взялся? Продали бы молока да и всё»
- «А не продам!»
- «Почему?»
- «А ты там в Согре будешь всем рассказывать, что у меня молоко плохое!»
- «Да зачем же я там буду всё это рассказывать?»
- «Иди себе с богом. Не продам я тебе. Всё, иди!»
Ну и пошёл я. Вернулся к предыдущим дамам, что меня к старушке отправили. Та, что меня напутствовала, говорит: «Не продала?».
 «Не продала» - соглашаюсь.
«А она никому не продаёт!» - говорит мне весёлая дама – «Пойдём я тебе продам!».
И действительно, буквально из соседней калитки выносит мне трёхлитровую банку, выливает мне в котелок, берёт денег немножко и я отправляюсь к своим. Ошарашенный спектаклем, как обухом по голове.
Вот нафига мне этот весь квест было загадывать? Ежель та никому не продает, а эта готова продать. А ещё чем же так знаменит мой родной посёлок, в далекой станции Тишинская?»
Под рассказ мы вышли на шпалы и потопали, приноравливая шаг к расстоянию на две шпалы.  Получалось не сильно удачно, ноги были подсбиты, шаг сбивался на неровный. Но вокруг уже светили редкие фонари деревни. Впереди маячили семафоры станции. Пахло древесным дымом. Ещё не затопили углём, и печки выдавали великолепный запах горящих поленьев, воспринимаемый сознанием, как аналог уюта и спокойствия.
Всё это держало настроение на высоте, хотя тушку ощутимо пошатывало и самоконтроль был уже минимальный.
«Местный народ, это дааа!» - задумчиво протянул Старый – «мы в юности, прям несколько лет, чуть не на ножах с местными были, в деревне Горная ульбинка.
Ну не то, чтобы на ножах. Все-таки мы мальчишки, они люди взрослые. Но материли нас туристов, почём зря.  Особенно зимой.
Мы же приходили к ним с маршрута под вечер крайнего выходного. Или праздника. Весь народ, кому на заводы в ночную смену, на учебу детей отправлять в город. Просто в деревне гостивших. Всем на этот вечерний автобус.
А тут мы, с рюкзаками и лыжами. Мешаем. Место занимаем. Одна морока местным от турья. Ну а поскольку в деревнях сдерживаться не принято, высказывали нам всё тут же в автобусе, самым матным диалектом, с потрясанием пудовыми кулаками и обещанием ноги с лыжами переломать.
В тот раз выходили мы из новогодних праздников. Совпало, что встретились на подходе к деревне аж три группы по три-пять человек, в равном количестве по мужикам-девкам,  человек двенадцать и всем уже за двадцать.
Ну и при приходе в деревню купили мы водки на радости. Немного. Бутылки четыре. Не успели даже первую распить на морозце, автобус подошёл. Мы и снаглели. Заблокировали местным заднюю дверь, запихали девок, лыжи, рюкзаки. Заняли весь задний диван. Как то там разместились в двенадцать рыл.
А местные нас матерят почём зря. Всеми словами поносят и всеми карами угрожают. Автобус битком, человек за полсотни. И гул стоит, как гигантский улей растревожили. Мы, как автобус тронулся, первую распили. Я мал мала, что то на гитаре забренчал ещё.
Местный народ это вообще колыхнуло не по детски. Типа их и так тут еле терпят, а они на балалайке. Вообще туристы борзость не контролируют.
 Те из наших, что стоят, лыжами от народа прикрытые, им в ответ дерзят, обстановка накаляется… я там что типа пою.
И при этом всём антураже, водитель наш не справляется со склизью на дороге и опрокидывает автобус на левый борт. Прямо в наваленные при расчистках дороги сугробы на обочине. Укладывает бедного ЛАЗ-«Туриста», через встречку и в отвал.
Народ орёт, стекла лопаются, нам на заднем то диване, вообще мало досталось. Мы рюкзаками переложенные, лыжами закрыты, девки чуть повизжали, больше от страха, чем от травм. Даже не порезался никто.
Ну а народу досталось на орехи. Кого то подавили сограждане, упавшие с правого борта, кого то порезало стёклами. Хорошо, что все в шубах да прочей зимней одежде, в основном всё-таки синяками обошлось.
А вот водителю, перепало хорошо. Он над печкой в кабине, в рубашечке. Ему и лицо посекло и руки и грудь. Вскрыли мы двери вручную, через них сами вылезли. Народ повытаскивали. Аптечки у нас с собой были. Промывали людям порезы, бинтовали. Водителя выковыряли – кабина то снегом со стеклом набилась. Его при фонарях от стекла и крови очистили. Что нашли в ранках, вынули.
Машины стали останавливаться. Тоже аптечки расчехлили. Йод, водка, зелёнка – всё в ход пошло. Тогда ГАИшники за аптечку весьма были рады штрафовать, так что у каждого практически в порядке была.
Кое-как всех порезанных бинтами обмотали, обмазали йодом и зелёнкой. А холодно. Тёткам, что в истерике, водки налили, для успокоения. Ну и мужикам без истерики, тоже налили. Нам то жалко разве?
Походили вокруг автобуса. Затылки почесали. Ну и решили, вдруг получится? Всем миром его взять, да и попытаться вернуть на колёса. Собрались. С первого раза попровалились в снег. Походили вокруг. Обтоптали. Где совсем мягко – лыжи и рюкзаки под ноги покидали. Напряглись, вместе с остановившимися проезжавшими автолюбителями, да и выпихнули его на дорогу. А на дороге с первого раза поставили его на колёса.
Народ прям повеселел. Водителю кабину от снега и стекла  очистили. Дополнительно курток наших походных ему на надевали, очки горнолыжные у кого то из туриков были – нарядили в них. Да и поехали. Переключать передачи ему больно было, сильно правая рука была повреждена.  Вызвался какой то умелец ему помогать в этом деле. Они команды согласовали, что и как. Ничего. Сцепление воняло, в коробке хрустело, но ни разу не заглохли.
Да так и приехали прямо в посёлок, к хирургии.  С ветерком по салону, на минус двадцать пять по цельсию. Водителя сдали на лечение, и ещё одного мужичка, которого уж сильно прижало при перевороте.  Пути ещё оставалось много до конечной, но народ не возмущался. Городские маршруты ходили в ту пору до полдвенадцатого ночи, все по любому домой и на смены прибыть успевали.
А пока ехали, обнаружил я в себе суперспособность.  Чего бы кто не запевал из местных ли, из наших ли – всё я на гитаре в три аккорда подхватывал. А народ, снявший стресс нашей водкой, пел всю дорогу в полсотни глоток, как в последний раз.
И про Танкистов и про Счастье вдруг и про Журавлика по небу и про Ой то не вечер… всё спели, вплоть до Тают свечи и Город золотой.
Когда у больницы расходились, нам туристам,  в основном уже рядом до дома оказалось, народ всё уговаривал в деревне заходить в тот или тот двор и всё такое. Мол и чай будет, и медовуха и угостим как королей.
Ну не знаю, заходил кто, не заходил, из наших, я сам не заходил никуда. Но как то ругань автобусная с  местными, с тех пор прекратилась. Одно время в автобусе ещё и здоровались и руки жали. Потом забылось как то. Но не ругают и до сих пор, как с лыжами и рюкзаками мы б там не мешались. Даже если кто из молодежи затявкает, его свои же старики и осадят: «Пшшш ты. Заткнись нафиг. Всем ехать надо!»
Под рассказ мы и вышли к перрону станции. Билеты за проезд купить можно было только в самом поезде, ну или оплатить проводнику, как уж там сговоримся. Само здание станции было закрыто.
Мы не успели расковырять рюкзаки, чтобы сменить одежду на цивильную, как вдалеке засветил прожектор паровоза.
Естественно, мы дисциплинированно выстроились рядком, на расстоянии метров в шестьдесят друг от друга. Так как стоянка у поезда  три минуты, а какой вагон откроет дверь неизвестно.
Как водится, состав подошёл, вагон открылся самый дальний от нас. Но все хлопоты с посадкой закончились благополучно. Так как я, с самым тяжелым рюкзаком и самым жирным пузом, оказался ближе всех к двери и заорал во всю мочь: «У меня открывают!», а Старый из серединки и Молодой от самой дальней позиции, резво прибежали на зов.
Проводница, увидав, какие расписные пассажиры к ней пожаловали, подняла крик: «Не пущу! Сидите в тамбуре!! Да с вас грязи, как с камаза!!»
Старый, каким то образом сумевший сохранить подобие человека цивилизованного, пообещал ей, что мы минут за десять приведем себя в порядок, и за всё заплатим:  «…А если в купе наследим, то за собой перед станцией Защита – уберём, вот честно-честно!»
Минут пять-десять, в уже тронувшемся поезде, мы раздевались догола в тамбуре. Сворачивали мокрые шмотки. Старый, уже прилично одетый, ходил за проводницей, предъявляя её наши оттёртые от грязи моськи и расчёсанные головы. Проводница выдала нам тряпку, для наведения порядка в загаженном тамбуре. Мы там подтёрли пол, расплатились и уселись в свободной боковой полке, рядком втроечка. Вагон был на удивление полон. Полка свободная была одна. На всех остальных местах люди уже спали.
Я не заметил, как отключился, в первые же минуты, как ощутил сухую опору под задницей.
Проснулся я от крика: «Подъезжаем, станция Защита, сдаём бельё!»
Молодой и Старый так же ошалело трясли головами. Уснули мы в крайне неудобных позициях, а усталость не дала даже возможности, хоть как то разместиться поудобнее. Мы со старым хоть рюкзаки под сиденье запихали. А Молодой так и уснул с ним в обнимку, на коленях. Так как на третью полку поставить рюкзаки было нельзя, неминуемо бы залило и спящих на второй и тем, что на первой бы воды перепало.
За окошком мелькали огоньки Усть-Каменогорской промышленной зоны. Поезд начинал торможение. Мы  дисциплинированно вышли с имуществом в тамбур. Поболтали, кому мол куда.
Мне было надо в родной конец, в Согру. Молодой снимал квартиру где то в центре города. Старый должен был тащиться в район КШТ.
Как не прикидывай, а два такси снимать было нужно.
Поезд остановился. Началась суета посадки-высадки. Мы как три корабля плыли через толпу чемоданных пассажиров. Где то из дальних вагонов выгрузились такие-же, смурные и потрёпанные, рюкзачники. Узнали и окликнули Молодого. Тоже видать ребята нагулялись за Лениногорском по пурге. Молодой, переговорив со знакомцами, сказал Старому: «Айда с нами, ребят Делика встречает, им аж до Молодёжного везти крайних. Довезут тебя на КШТ! Тебе Алексей, не судьба, не по пути»
Мы пожали друг другу руки и распрощались. Попутчики мои побежали к Делике, стараясь не потеряться от неожиданной транспортной удачи и, оглядываясь, махали мне напоследок. Я помахал им, и пошёл по хрустящим лужам, к привокзальной площади, на ходу набирая номер службы такси.
Надо бы отпахать рабочую недельку. Да можно и на рыбалку. Как раз на степных ручьях вода остынет. Может щука пойти.
А почему бы и нет?