И листики бумажные в портфеле

Я немного сонливая.
Сонливая и ничего не собиралась писать,
точнее собиралась, но не в состоянии сонливости.
Мне вчера было безумно сладко
и я часто просыпалась ночью.
Что мне тебе сказать?
Мы разлажены.  Если бы мы не были разлажены,
я бы не говорила, что мы разлажены,
как музыкальные инструменты.
По надтреснутым котлам выстукиваем языком мелодии,
предназначенные для медведя,
который скребется по нему, пытаясь дотянуться до звезд.
Верный симптом приближения срыва
нервного.
Но это ничего не значит.
Точнее, значит лишь то, что мы
немногим отличаемся от прежних нас,
влюбленных, сумасбродных, однобоких –
развивались, взрослели, ты гений, я к тебе тянулась,
в итоге остались сидеть на той же постели
тесно сомкнув руки.
Я отсюда не уйду, ты отсюда не уйдешь
не потому что не можешь, а потому что не хочешь.
И как сказал Дарк Даниэль: «Если позориться, то позориться до конца»,
и вот я продолжаю.
Снеги, снеги, прием, снеги.

Иногда жесткий, иногда милый,
но откровения безумные кому
до слез без лоска?  Тебе, мой зев.
С тех пор как в сердце произвела порез
и половину тебе хореем
дала, не прекращает кровить и механические поршни не помогают,
и ручейки текут один за другим, за одним.
Не смотри на нас как будто мы дилемма,
мы самое сладкое и прекрасное, что сидит под небом,
а что на небе?  Облака, да звезды пузыри.
Конечно славные, но славные и ясли,
и пневмония, от которой выздоровел сам кашель,
и вода, расходящаяся в лужах,
и всегда то, что еще вот-вот и польет.

Ерунда, не бойся, это выше страшно, а не вниз,
я выше не зову, а ну-ка улыбнись мне
до того как снова откровений град польет.
Помнишь белый сад и по-драконьи снег, завьюженный фурор?

Как сладко было вчера.
Прости, я говорю глупости полчаса,
но это невозможно и трясет меня как в первый раз всегда.
От нас останутся огрызки двух карандашей и листики бумажные в портфеле.