Расцвечивание

          Я приехал в это село, в составе творческой группы будущего документального фильма, о Русском Севере. Это были пока еще не съемки, а их, как можно более детальное, планирование.   
          В пути мне показывали еще более предварительные, позапрошлогодние  фотографии — низкое небо, серые волны, большие темные, почти черные северные дома-дворы. Когда-то здесь был небольшой рыболовецкий порт. Теперь деревянные пристани обветшали, баркасы покрыла ржа, в воде у берега лежали какие-то огромные серые ящики, назначение которых невозможно было угадать.
          И вот мы приехали. День был замечательно-подходяще-пасмурным. Вся команда фильма картинно хваталась за головы, показательно фейспалмила и нарочито материлась.
          Нам охотно пояснили, что два, лишенных ночей, июня здесь проходило что-то вроде полусекретного фестиваля граффитистов.
          И если покосившиеся дома становились объектами веселого сквоттинга лишь на дни фестиваля, то все вокруг становилось неожиданно ярким на долгие месяцы. Дома, по большей части, тактично пощадили, лишь кое-где подкрасили или оттенили ту или иную интересную деталь. Зато все остальное… В окошечках надворных построек красовались, теперь, подобия витражей. Торцы бревен, вкопанных в землю, на которые когда-то опирались навесы над длинными столами для сортировки рыбы, были украшены стеклянными банками, наполненными небольшими аккуратно покрашенными камешками — подобие калейдоскопа. На валунах появились оммажи первобытным авторам. Посреди деревни стоял охристый телеграфный столб весь в стилизованных человечках. Рыболовные суденышки играли красками, принуждая вспоминать и о Желтой подводной лодке, и о работах Питера Макса, и, немного, о зарисовках морских праздников, сделанных Раулем Дюфи. А странные серые ящики, лежащие в воде, на которые я недавно обратил внимание (назначение которых так и осталось для меня загадкой), весело играли в свинцовых волнах солнечными красками и пестрели портретами разных морских обитателей. Каменистый пляж украшало несметное множество стопок из расписных камней. От маленьких туров из гальки до увесистых сейдов. Такие же гурии иногда стояли и вдоль деревенских дорожек, а на каждом ветвлении тропинок едва ли не непременно лежал камень с надписью, претендующей на афоризм о проблемах человеческого выбора — некоторые были действительно остроумы, другие брали каллиграфичостью.    
Термометрические будки брошенной метеостанции окрасились в сочные цвета — одна превратилсь в черно-желтый улей, другая — в лондонскую телефонную кабину.  Осадкомер, естественно, стал цветиком-семицветиком, а место унесенного ветром времени флюгера заняла расписная фанерная синица.
Надо сказать, что цвета, верояно, сначала бывшие едковатыми, за прошедшее время помягчали — жесткие погодные условия — шлифовка ледяными кристаллами вьюги, выгорание, шквалистый ветер с дождем (не хуже "керхера"). Тональность стала более пастелевой, лучше сочетающейся со здешним колоритом.
        И все же, очаровательная суровость тусклого северного пейзажа была подорвана весьма основательно.
        Пришлось нам искать другое место.
        Зато мне, пару раз в год, снятся эти расцвеченные пейзажи.