Хроника моего детства 3. Голодное послевоенное вре

       Глава 1
       Военная база находилась в сосновом лесу в двадцати километрах от Риги (станция Цекуле). Склады боеприпасов существовали ещё в первую мировую войну. С 1920 г. этими складами пользовалась латвийская армия, которая собирала снаряды по всей Латвии и свозила на склады. Здесь их сортировали, принимали на хранение или ликвидировали. С приходом Красной армии в 1940 году назначение объекта не изменилось. Только теперь это были склады боеприпасов Особого Прибалтийского военного округа. В послевоенное время здесь располагалась отдельная воинская часть, которая обеспечивала охрану территории. Вся зона была окружена двойным забором из колючей проволоки, а между заборами проходила контрольно-следовая полоса, которая весной вспахивалась.  Имелся контрольно-пропускной пункт. Помню три офицерских домика; пожарную часть; клуб с комнатой, которая служила школой, и магазин.   
      Вольнонаёмные – завербованные люди, размещены были в бараке, в котором наша семья имела небольшую комнатёнку. Света не было. Для освещения пользовались коптилкой, изготовленной из сплющенной гильзы, в которую вставлялся фитиль.  В гильзу заливалась какая-то горючая жидкость. Помню, что по комнате при горении коптилки распространялся неприятный запах.  Небольшая сложенная печка одновременно служила плитой, накрытой чугунной панелью с отверстием, закрываемым несколькими кругами. Для стирки было отведено специальное помещение.
       Сколько жило семей в бараке, я не помню, но мужчин, кроме 2-3-х стариков практически не было, в основном женщины и дети. Всё взрослое население работало на складе боеприпасов. Объект, судя по всему, был секретный (о нём можно почитать в интернете). Взрослые об этом не распространялись, видимо, имели на этот счёт четкие инструкции. Женщинам наряду с мужчинами приходилось таскать неподъёмный и опасный груз.
       Жить на территории базы было опасно. В лесах орудовали "лесные братья". Было несколько случаев нападения на часовых. Бандиты не раз пытались взорвать склад. По ночам часто звучал вой сирены.  Он будил обитателей базы. В такие минуты мама прижимала нас к себе, пытаясь успокоить, но мы чувствовали, как дрожит её тело, и дрожь эта передавалась нам. Было очень страшно, потому что взрыв склада боеприпасов грозил нам гибелью. Война всё ещё не отпускала нас.
       Зима сорок седьмого выдалась суровой. Обуви зимней и одежды у нас не было. Но дети есть дети. И все запреты мамы не выходить на улицу, конечно же, нарушались. К сожалению, кончилось это для меня плачевно. Я обморозила ноги и руки. Помню, как носила меня мама на руках в медсанчасть, как, прикованная к кровати, я не могла перемещаться самостоятельно даже по комнате.   
       Здесь мы пережили самые страшные и голодные послевоенные годы. Карточная система … Выдача продуктов была строго лимитирована. Только-только получила мама месячные карточки и у нас их украли. В то время их отсутствие было равносильно катастрофе. И остались мы без продуктов на долгие дни. Не забыть, как плакала и причитала мама, как успокаивали безнадёжную вдову соседки. Всё было напрасно. Ревели в унисон с ней и мы, хотя ещё не понимали, чем это нам грозит. А брат спрашивал:
      – А что мы теперь кушать будем?
       И потянулся бесконечный месяц выживания. Спасло нас только то, что в это время в лесу росли щавель и крапива. Мы с братом утром бежали рвать их. Мама кипятком заливала эту спасительную зелень. Есть приходилось без соли эту бурду. Было не вкусно и кисло. Иногда сердобольные соседи давали картофельные очистки. Мама мыла их и опускала в щавелевую похлёбку.
        Славик и я часто бегали к магазину, который работал по графику – раз-два в неделю. Мы мозолили глаза покупателям в надежде, что нам от них что-то перепадёт. Но большинству людей тогда жилось несладко. Конечно же, там, где в семье был мужчина, было легче. Но маме кто-то донёс, что мы околачиваемся у магазина, за что нам в очередной раз влетело. Правда, раза два наши вояжи к магазину дали положительный результат. О нашей беде знали все обитатели этой небольшой территории, и продавщица из жалости дала нам кусок хлеба, а однажды и немного соли. Мы уже отвыкли от неё. Похлёбка, приготовленная в этот день, показалась необыкновенно вкусной.  И этот удар судьбы выдержала наша семья.
       Осенью, когда выпадал первый небольшой снег, ходили женщины копать картошку на ближайшие поля. Для нас был праздник, когда мама приносила немного гнилых картофелин, тронутых первыми заморозками. Топилась плита и на чугунную панель падало их вонючее содержимое.  Наевшись этих «драников», испытывали блаженство. Казалось, что ничего вкуснее на свете нет. После одного из таких походов мама пришла в изодранной одежде и со следами собачьих укусов.  Латыши, недовольные тем, что их поля перекапывают и топчут, гоняли женщин, а иногда спускали собак. Маме тогда здорово досталось. Но голод гнал, и походы за гнилушками продолжались.
       Глава 2
       Самым долгожданным было лето, и мы его с нетерпением ждали.  Лес-кормилец так выручал в то тяжёлое время. Весной мы объедали первые нежные почки с веток деревьев, набивая наши голодные желудки. Появлялась крапива, мы, обжигаясь, рвали её на суп. Ели кислицу, смолистые еловые сережки.  На разрушенных хуторах начинали появляться завязи вишен, слив, яблок и ягодных кустов. Хоть территорию базы покидать строго запрещалось кому-либо без официального разрешения, а тем более нам, детям, мы находили лазейки и убегали на ближайшие хутора всей ватагой. Там и есть-то особенно нечего – зелёные вишни и горькие сливы, где практически были одни косточки, но они поедались нами за милую душу. Исчезало мучительное чувство голода.
      Мальчишки разоряли гнёзда птиц, собирая яйца. Они были такие красивые: серые, голубые, пестрые. Яйца трясли, чтобы узнать, есть там птенчик или нет. Однажды нашли гнездо с птенцами. Это были голые страшненькие головастики с жёлтыми большими клювами. Мальчишки забрали их из гнезда. Один из подростков лет двенадцати, свернул одному из птенцов шею и впился зубами в голое тельце. Зрелище было омерзительное, но голод – сильнее. Придя домой, мы рассказали маме, на что она нам ответила, помолчав:
      – Вы так никогда не делайте. Вы же не звери.
      В глубине души она, наверное, оправдывала этого голодного ребёнка, но, как мать, она должна была нам преподать урок нравственности.
      Каждый месяц, отоваривая карточки, получала мама продукты – крупу, сахарный песок, немного растительного масла. Всё это пряталось, так как голодные дети могли это съесть в один момент. Однажды мой брат нашёл спрятанный песок и съел его. Боясь наказания, он вечером не появился дома. Мама, придя с работы, спросила о брате, но я, заигравшись с девчонками, не заметила его отсутствия. Меня послали на поиски, но Славика нигде не было. А тут ещё и пропажа сахарного песка обнаружилась.  Я искала брата с ребятами барака до самых сумерек, но он как сквозь землю провалился.
       С темнотой к поискам присоединилось и взрослое население, в том числе и военные. Прочесали всю территорию базы. Оставалось предположить, что он ушёл за её пределы. Помню страшные крики и причитания мамы. Была уже полночь, и соседи начали расходиться по своим комнатам. Один из них наткнулся на пустую бочку в тёмном коридоре. Обычно она легко каталась, когда на неё натыкались, а в этот раз не сдвинулась с места. Сосед зажёг коптилку и вышел в коридор. Каково же было его удивление, когда он обнаружил в ней мирно спящего Славку, который своим исчезновением наделал столько переполоха.
      Радостным воспоминанием о том времени пребывания на базе были поездки в Ригу за пенсией. Мама всегда брала нас с собой. Дорога до станции шла через лес. Затем ехали на поезде. Запомнился мне рижский базар. Там продавалась тёмно-коричневая вкуснющая (так нам тогда казалось) патока. Мама, получив пенсию, иногда покупала нам немного этого лакомства, и мы не могли дождаться, когда доберёмся до дома, чтобы насладиться этим необыкновенным бальзамом.
      Глава 3
      Осенью 1947 года я пошла в школу. Детей на базе было немного. Учились мы в две смены по два класса одновременно. При клубе была комната, в которой стояли столы. На одном ряду сидел первый класс, а на другом – третий. Во вторую смену соответственно – второй и четвёртый. Преподавал один учитель. Объяснял по очереди. Расскажет первому классу, даст задание и, пока мы его самостоятельно выполняем, объясняет третьему.
       Тетрадей не было. Писали на старых газетах, которые нам доставались от клуба, так как никто из обитателей барака их не выписывал. Писать химическим карандашом, слюнявя его постоянно, было ещё более-менее. От этого рот наш всегда был фиолетовым. Сложнее было – ручкой, так как чернила расползались на тонкой бумаге.  Ручкой служила палочка, к которой нитками крепилось металлическое перо. Учебники давались по одному на каждый класс. Так как мы жили все в одном помещении – бараке, то пользовались им по очереди, передавая друг другу. Детям, жившим в офицерских домах, давали другой. Несмотря на все эти трудности, училась я хорошо.
       На всю жизнь запомнилась мне новогодняя ёлка – первая в моей жизни. Она стояла в зале клуба такая нарядная, и её смолистый запах наполнял помещение необыкновенным ароматом зелёной свежести. С её веток свисали шишки. На ней висели цепи, склеенные из газет, и по веткам разбросаны комочки ваты. Не было ни шаров, ни картонных игрушек, которые появились гораздо позже. Но она казалась мне каким-то волшебным чудом. Впервые я выступила перед публикой на сцене, прочитав стихотворение, которое запомнила на всю жизнь:
        Кто-то к сливкам подобрался.
        Котик, ты не виноват?
        Ты, наверное, сознался?
        Подойти-ка, плохо брат.
        Морда в чём твоя плутишка?
        Что глядишь по сторонам?
        Уличили, ах воришка!
        Не ждала я, просто срам.
      
           За это стихотворение я сорвала свои первые аплодисменты и получила в награду маленький кулёчек плоских, обсыпанных какао конфет. С каким чувством гордости несла я этот пакетик домой, а рядом бежали мой брат и ребята, в надежде полакомиться. Но я не съела ни одной конфетки и никому не дала. Я вручила этот пакетик маме. Она обняла нас с братом и заплакала. Мы были награждены по одному леденцу в этот день и в последующие дни нам выдавали так же.  Почему-то всё хорошее быстро кончается, закончились и эти маленькие сладкие радости.   
       Глава 4
       Игрушками нам служили цветные круглые металлические катушки. Это были, по всей видимости, приспособления для снарядов, чтоб удерживать их. Мы продевали в них верёвки и катали. Каким образом мальчишки их добывали, не знаю.
      Запомнился день, когда мама устроила стирку в свой выходной. Для этих целей было отведено в бараке отдельное помещение. Протопила плиту, угли уже почернели и тлели. Корыто стояло на табурете перед открытой дверцей плиты. Было это летом. Я крутилась здесь же. Помогала маме вычерпывать воду из корыта и выносить во двор. Брат подошёл к нам и протянул кулачок прямо напротив открытой дверцы плиты:
       – Мам, посмотри какие красивые, – сказал он и разжал пальцы. На его ладони лежали тёмно-коричневые ровные маленькие, плоские квадратики.
       – Где ты их взял? – только и успела спросить мама, как вдруг неожиданно прямо в руке вспыхнул факел.
       На наших глазах пузырём вздулась кожа на Славкиной руке. Страшный крик брата и мамы переплелись в один вопль. Мама тряпкой, что была у неё в руках, сбила огонь. Я от ужаса онемела. Оказалось, что это был легко воспламеняющийся порох. От тлеющих углей исходил еще жар, вот и вспыхнули эти красивые ровные квадратики. Брат получил сильнейший ожог и его отправили в Рижскую больницу.
        Когда пришёл день получения пенсии, мы с мамой после Госбанка отправились навестить Славика. Брат нас встретил рёвом и сказал, что здесь он больше не останется. Вшивый, худой, с грязной повязкой на руке он был таким незащищённым и жалким. Персонал больницы состоял преимущественно из латышей. И что им было до этого русского ребёнка, плохо одетого, которого навестили за целый месяц всего один раз. Чаще бывать там не было возможности из-за работы на режимном объекте.
        Глава 5
        Появилась у меня в первом классе подружка Люська. Отчаянная смешливая худенькая девчонка, коротко стриженая.  Впрочем, как во время войны, так и после неё, нас стригли коротко или на лысину из-за педикулёза, распространённого в те тяжелейшие годы. Мыло было страшным дефицитом. Жила моя подружка в одном из трёх домов, предназначенных офицерскому составу. Запомнилась она мне в чёрно-белом клетчатом платье, которое казалось необыкновенно красивым.
       В Люськином доме жила семья молодого офицера. У них был сын – болезненный хилый ребёнок. Не помню, при каких обстоятельствах я познакомилась с этой семьёй, но меня стали приглашать к ним в основном к обеду. Хозяйка – приятная молодая, всегда хорошо одетая женщина, пекла часто вкусные пирожки, которых в нашей семье никогда не было из-за отсутствия продуктов, а офицерам выдавались пайки. Мальчик очень плохо ел, вот и приглашали меня на обед. Помню только его удивлённые глазёнки и всегда завязанное горло.
      Передо мною ставилась небольшая тарелочка с супом. Напротив – всегда сидел этот ребёнок. Он следил, как я в одно мгновение поглощаю содержимое, и, глядя на меня, брал ложку и ел лениво, не спеша, а его мама приговаривала:
      – А ну-ка, кто быстрее съест, тот получит пирожок.
      И он старался. Видимо, я ела с таким аппетитом, что это и его заряжало, кроме того, соревновательный дух брал своё. Затем давали по пирожку. Он был ароматным, румяным, с блестящей корочкой. Я незаметно клала его в карман фартучка, который всегда носила.               
      Платьишко у меня было в заплатках. Лазанье по деревьям за зелёными плодами хуторов, за начинающими созревать лесными орехами часто кончались для меня плачевно. Зацепившись за сук или ветку, изношенная материя моментально рвалась. Получала я за это по полной программе. Кто-то дал маме старую ситцевую кофточку, из которой ей удалось скроить и сшить на руках мне фартучек, чтобы прикрыть мои заплатки.
     Этот пирожок я уносила голодному брату. Но вскоре эта маленькая хитрость была раскрыта и мне стали давать два пирожка. Вот это была радость! Но всё это продолжалось недолго, так как эта семья уехала, и я осталась без этих вкусностей. Воспоминания о той женщине, её ребёнке остались со мной на всю жизнь. Ведь сколько их, таких замечательных, добрых, отзывчивых и душевных людей прошли через мою жизнь. Стёрлись с памяти их имена, лица, но их благие дела оставили в моей душе неизгладимый след. Они научили меня творить добро и не быть равнодушным человеком. И этот урок остался со мной на всю жизнь.
      Глава 6
      Не могу обойти один из эпизодов того страшного времени. В один из походов на заброшенный хутор чуть не закончился для нас, детей, трагично. Чем бы он обернулся, страшно даже подумать. В этот раз мы отклонились от привычного маршрута, так как на том хуторе, куда мы постоянно бегали, есть уже было нечего. Плоды деревьев и кустарников ближайших хуторов нами были ободраны. Вот мы и отправились на дальний хутор.
      Нас набралось человек шесть. Старшему мальчику в этой компании было лет двенадцать-тринадцать. Весело переговариваясь, мы уходили всё дальше и дальше от базы.  Неожиданно перед нами из-под земли появился человек. Наше счастье, что вылезал он из бункера спиной. Сначала мы замерли, как вкопанные, но затем прозвучала команда старшего среди нас подростка: «Атас!». Мы пустились наутёк.
       Для «лесного брата» встреча с нами была неожиданностью.  Нас он увидел, наверное, когда повернулся лицом, но мы уже бежали, что есть мочи, а затем, услышав топот нескольких ног, подняли страшный ор. Брат был самый маленький и явно отставал. Я схватила его за руку и тянула изо всей силы.
       Топот всё приближался, а мы орали, как оглашенные. Счастье наше, что услышан был крик на контрольно-пропускном пункте, откуда навстречу выбежали солдаты, которым мы, переведя дух, рассказали о неожиданной встрече в лесу. Военная охрана была поднята по тревоге. Старшего мальчика взяли в качестве сопровождающего. Несколько дней прочёсывали лес, но так никого и не нашли. Зато нас продержали на КП и передали только в руки родителей. Они получили взыскание от начальства, а мы – очередную порку.
        Глава 7
        Наступил июнь 1948 года. Я закончила первый класс. Впереди целое лето безделья. В один из дней мы играли в прятки, когда услыхали, что нас зовёт мама. Было неожиданно. Обычно в это время она была на работе. Запыхавшись и заподозрив что-то неладное, мы влетели в комнату. На кровати сидел незнакомый нам мужчина. Сердце моё оборвалось.
       – Это папа, – подумала я.
     Мужчина был в военном френче без погон и в галифе. Но мамины слова оборвали мою радость:
     – Вы что, не узнаёте дядю Павла?
     Это был наш дядя из Великих Лук. Мы его, конечно же, не узнали. Дядя приехал в Ригу на какую-то конференцию или в дом отдыха, точно не помню, и заехал к нам. Увидев, как мы здесь живём и какие трудности испытываем, он предложил маме вернуться в Великие Луки. Он строил дом и обещал выделить нам одну из комнат.
      И собрались мы в дорогу. Наверное, дядя Павел дал маме немного денег, и, кроме того, мама получила пенсию и расчёт, потому как купила она себе цветное платье с плечиками и черный поношенный пиджачок. Она была такой красивой в этом наряде. У брата появилась новая рубашка и короткие штанишки, а мне купили красивое белое пальтишко с орнаментом.
      Расставаться с друзьями и с этим прекраснейшим местом так не хотелось. Всё здесь было родным и знакомым: эти высокие, такие родные для нас, сосны; и лес, что окружал; и речка; и пение птиц, которые будили по утрам; стучащие серые дятлы; чистый сосновый воздух и приволье. Что ждёт нас там?   
       И вот мы опять в поезде. Возвращаемся на мамину родину. На прощание подарила мне подруга Люся брошечку – птичку, несущую в клювике письмецо. Птичка светилась в темноте. Но в поезде открывалось окно, и моя брошь провалилась между рам. Достать её было невозможно. Я потеряла подарок, а с ним и первую подругу. С нами ехала какая-то женщина, которая всю дорогу о чём-то беседовала с мамой. Наверное, мама рассказывала что-то о нас, потому что наша попутчица постоянно качала головой и гладила по волосам моего брата, смахивая слёзы. Рассказ вдовы, видимо, растрогал её.      

ГОРЕ ЛУКОВОЕ
     Снова Великие Луки. Вместо сарая – бревенчатый дом. Жена дяди встретила нас не ласково. Отвели нам небольшую недостроенную комнатку. Задуман был, наверное, чулан, потому как располагалась она сразу же за лесенкой и не было в ней ни окна, ни двери. Проём завесили тряпкой. Здесь мы и прожили всё лето.
     Мама устроилась на работу. Всё бы терпимо, но взаимоотношения дяди и его жены всё более усложнялись. Частыми были скандалы в доме. Мама никогда ни во что не вмешивалась. После скандалов дядя Павел уходил из дома. Вся агрессия тёти Насти выливалась на нас. Даже её дети настроены были недоброжелательно. С нами они не общались. Лето перевалило за середину, а комната как была без двери, так и оставалась. Спали мы на соломе на полу.
       После очередного скандала с дядей его жена совсем озверела. Мама уходила на работу, а она, как только мы проснёмся, выгоняла нас на улицу. Нам разрешалось возвращаться домой перед приходом мамы. Если мы ей об этом расскажем, то обещала тётя Настя выгнать нас вместе с ней из дома. Эта угроза заставляла молчать.
      Целыми днями носились мы голодные по улицам. В тёплые летние дни пропадали на речке. Летом она мелела, и её можно было перейти вброд. Хуже обстояли дела, когда шёл дождь. Укрыться было негде, и мы сидели напротив калитки на скамеечке под кустом, ожидая положенного времени. Мама, по-видимому, что-то заподозрила.
     Однажды в дождливый день мы на скамеечке ожидали своего часа. Неожиданно перед нами появилась мама:
      – Почему здесь мокнете? – спросила она.
     Нам ничего не оставалось, как расплакаться и рассказать ей обо всём. Когда дядя Павел пришёл с работы, разразился страшный скандал. Помню, как в бешенстве и гневе набросился он на жену:
      – Как ты могла? – кричал мамин брат. – Ты с кем решила поквитаться? Отец их жизнь отдал, чтобы такие, как ты жили? Сволочь, я тебя саму сейчас из дома выгоню или пристрелю, как собаку.               
     После этих слов он выхватил пистолет и направил на жену. Поднялся страшный визг перепуганных детей. Не знаю, как удалось маме отвести руку с пистолетом, направленную на тётю Настю, но пуля попала в верхний угол избы, угодив в бревно. Все застыли в оцепенении. Когда шок от происшедшего прошёл и дым от выстрела рассеялся, дядя собрал свои вещи и ушёл из дома, а нам сказал, что завтра нас отсюда заберёт. Мы забились в свой угол. Из комнаты долго ещё неслись крики и угрозы в наш адрес. Мама тихо плакала, укладывая нас спать. Легли мы голодными. Печка находилась на их территории.
      Утром пришёл дядя и забрал нас. Мы сложили все свои пожитки в узел, благо, что их у нас было не густо. Он привёл нас к своей любовнице тёте Кате, доброй и приветливой женщине. Комната, в которой она жила, показалась нам раем. Просторная и светлая, с окном, выходящим на улицу, где впервые мы увидели шторки на окне, этажерку и ещё какие-то мелочи, которые создавали уют и комфорт.
       Встретила она нас очень любезно, накормила, дав по большому куску хлеба и чай с сахарином. Это было необыкновенно вкусно, а вечером угостила карамельками. Работала тётя Катя инструктором горкома партии. Прожили мы у неё дней десять, а затем переехали во временно предоставленное жильё –  маленькую тёмную коморку без печки и с цементным полом.
       Лето приближалось к концу. Надо было готовиться к школе. Я должна была пойти во второй класс. Летом обувь не нужна, так как бегали босиком, а осенью без неё не обойтись. Да и платье за лето всё износилось, а денег нет. Помочь мамин брат не мог, так как у самого было трое детей – школьников, да и неприятности, последовавшие за тем роковым выстрелом, не заставили себя ждать. Жена его написала жалобу в соответствующие органы, за что и лишился мой дядя руководящего партийного поста.
       Пришлось расстаться мне с пальто, купленным в Риге. Весь вечер проплакала я, узнав, что продала его мама на рынке. И до сих пор помню то охватившее меня непонятное чувства обиды или зависти, когда в начале осени увидела я это белое пальтишко с латышским орнаментом на девочке, жившей не далеко от нас.      
       Наступала осень. Жить в неотапливаемом холодном помещении становилось все проблематичнее. И снова нас выручил мамин брат. Он помог ей завербоваться для работы в город Кёнигсберг, где давали подъёмные и обещали жильё. Шёл уже сентябрь, но в школу мы не пошли, так как готовились снова в путь. Мама оформляла документы, и это заняло какое-то время. Город был закрытый, и требовалась тщательная проверка. Переселенческая группа ещё формировалась. Маму назначали в ней старшей.
     Снова дорога и неизвестность. Что ждёт нас там? Мы, как трава перекати-поле. Вырванные войной – в поисках крова и места жительства, в поисках лучшей доли, в поисках земли обетованной. Где приткнуться, где обрести дом родной? Вокруг те же неприкаянные, разорённые и уничтоженные войной, униженные разрухой, голодом, нищетой. Все куда-то едем, мчимся, надеемся. Кочевники поневоле. Ах ты, доля, наша доля …