Я пересёк черту

Р-берг П.М.
дневник


Раннее утро било меня по щекам холодным осенним воздухом. Я встал, упираясь обеими руками в грубо сколоченную лавку. Ноги, однако, не держали меня, пришлось сесть обратно.

Мимо шел мужик в лаптях, чуть выставив вперед мозолистые ладони и выговаривая что-то монотонное и неразборчивое. Он шел так, словно переносил некий предмет: ценный, но невидимый.

-Меру унесу… Меру несу… - расслышал я, когда он подошел ближе.

Стало совершенно ясно, что деревенский житель занят строительством. Мне и раньше, еще в пору работы моей на Тупиловском заводе, доводилось наблюдать подобные народные методы «измерений». Не имея даже куска веревки, на коем можно завязать узелок, крестьяне обыкновенно прикладывали локоть. О точности тут говорить было бессмысленно, а в нашем сегодняшнем случае – бессмысленно вдвойне. Ширина проема была значительно больше локтя, так что «меру» приходилось нести по воздуху, удерживая ее между кистей рук.

Несколько коротких мгновений мысли мои были заняты осмыслением того, что жизнь крестьян не улучшилась ничуть за десятилетие моего отсутствия. Затем взгляд мой упал на видневшиеся вдалеке городские окраины, я понял, где нахожусь. Вне всякого сомнения, я сидел сейчас в Дудельной, что было довольно далеко от столицы. Но к ужину мне надлежало вернуться с докладом в Теплый дворец. Непременно явиться туда, а перед этим успеть еще навестить одну очень важную персону.

Непростительное легкомыслие завело меня в этот гостеприимный дом. С анархистами больше не пью – наказал я себе строго. Хотя, по правде говоря, накануне и не пил с ними особенно много. Только вот спал в последние несколько дней очень мало. Не мог позволить себе эту роскошь, ибо провел в городе уже почти сутки, а дело еще практически не продвинулось.

Вернись я раньше, мог бы просто присесть на несколько минут и смотреть, попивая чай, как в окно течет рассвет, а барометр предсказывает дождь. Так, бывало, сиживал я по утрам в те годы, когда жил в столице. Глядя в окно на этот невероятный город. Самый воздух его стал мне родным за годы учебы, годы работы и борьбы за наше общее народное дело. Город этот был прекрасен и теперь, никакие бедствия не сломили дух его. Даже новое причудливое имя, которое многие жители столицы переиначивали в «Чертенград», не портило красоты его. Красоты электрического освещения и прозрачных ночей.

Да, вернись я раньше, мог бы даже застать Прозрачные ночи. Именно такое наименование их считаю подходящим, а не «Белые», как говорят сейчас.

Я, однако, смог вернуться в этот город только сейчас. Хотя следовало, конечно, сделать это еще в конце зимы. Как только появилась малейшая возможность. Как только самый факт моего приезда перестал быть поводом для ареста.

Однако неотложные дела в Генуе и Париже я обязан был завершить, а возвращение своё спланировать надлежащим образом. Путешествия такого рода даже в мирное время требовали тщательной подготовки, а сейчас шла война. Не просто война, а Вторая Отечественная. Да не просто шла, а расползалась в обе стороны от фронта неопределённостью, дезертирством, братанием с неприятельскими солдатами. Далее вглубь огромной империи до самой столицы её царило не меньшее безобразие, которое живо напомнило мне события, предварившие моей отъезд.

Моим товарищам требовалась помощь теперь уже безотлагательно. Если б знать, что положение может сделаться настолько скверным, приехал бы еще весной, бросив те дела, что казались неотложными. Теперь времени не было вовсе. Возможно, было уже слишком поздно. Я пребывал в уверенности, что лишь считанные дни отделяют страну от новой неминуемой катастрофы.

Поэтому вчера вечером, повидавшись со Щеренским, и дождавшись обещанного мне автомобиля, я незамедлительно поехал к анархистам. Почему первым делом к ним? Чтобы выяснить их расположение к нам. Да и, в конце концов, анархизм — это наше, исконное. Его придумали именно у нас, а кроме него, пожалуй, ничего и не придумали. Хотя нет, индивидуальный террор еще придумали у нас. Точнее говоря, индивидуальный террор для блага народа.

Сколько крови было пролито в этом городе во имя этой прекрасной идеи! Почти сто лет назад Январисты вывели своих солдат на площадь, но не преуспели. Начали не с той стороны. То были лидеры без народа. Теперь вот народ без лидеров. Теперь, когда мы сбросили, наконец, самодержавие. Теперь, когда сбылось всё то, о чём мечтали мы. Всё, о чем писал в своей знаменитой петиции мой бывший соратник, покойный Аполлон Георгиевич Агафон. Уму непостижимо, как скатились мы к нынешнему состоянию хаоса. Ведь почти всё получили, чего желали, а в некоторых вопросах получили даже более, чем могли мечтать. Выборы, отречение монарха, свобода совести. Осталось только созвать Учредительное собрание. Но на пути к этой цели стоял тот самый хаос.

Сила без власти. Так говорят про советы, что в руках партии Борщевиков.

Власть без силы. Это, ясное дело, про Вневременное Правительство, которым с недавних пор руководил Федор Александрович Щеренский, успешный юрист, хороший человек и мой добрый приятель. Помочь ему было моим долгом, тем более что речь шла о судьбе страны.

Я взялся за дело основательно и начал по порядку. С буквы «А». Анархистам следовало уделить внимание прежде всех остальных: каковы их планы, можем ли мы рассчитывать на их помощь. Про остальных я знал больше.

У анархистов не нашлось особенной военной силы, а доступа к власти и подавно. Если вообще применимо упоминать последнюю, говоря об анархистах. У них обнаружилось в избытке только кокаина, который, сам по себе, мне не был интересен. Однако присутствие его в таких количествах указывало на недавнее ограбление аптеки, а в аптеках, кроме этого бесполезного порошка, почти всегда продавали бензины. Оценив ситуацию, я решил добыть немного этого ценного топлива, выменяв его у анархистов на кокаин, подаренный мне ими же накануне. План сработал, и уже через несколько минут мой шофер заверил меня, что бензина нам хватит до следующей революции.

Что же, теперь поедем далее по алфавиту. На букву «Б» у нас Борщевики. С ними у нас немало общего, но при определенном стечении обстоятельств они могут быть весьма опасны.

В дороге было нестерпимо холодно. На автомобиле в любую погоду не жарко – это я уяснил еще в эмиграции, где впервые довелось прокатиться. Однако же, в Италии и Франции было куда более солнечно. Удивительно, что Федор Щеренский не сумел отыскать для правительственного гаража хотя бы один закрытый автомобиль. Надо будет заняться этим вопросом, иначе зимой придется нам не сладко. Хотя вряд ли мы вообще доживем до зимы, если продолжим пользоваться таким транспортом. Перед глазами моими встала вдруг всем известная сцена, случившаяся в Сараево, как изобразили ее в газетах. Таких молодых людей, как Гаврило Принцип немало в нашей стране – не ровен час, запрыгнет кто из них в кабриолет к нам.

Где-то в глубине души я завидовал своему шоферу. Он был молод и совершенно уверен в успешном исходе нашего предприятия. Но самое главное, одет он был в резину, очень подходящую для мокрой погоды. Я же промок, замерз и боролся с мрачными мыслями.

Илья Владимирович Женин, лидер Борщевиков, принял меня радушно. Нам доводилось встречаться в эмиграции, и я помнил его как интересного собеседника.

Сейчас Женин был воодушевлен достижениями народа. Говорил он, размахивая руками куда шире и энергичнее, чем в прошлую нашу встречу. Возможно, в нынешней его резиденции попросту было для этого место, коего недоставало на скромных съемных квартирах. Мне интересно было слушать главного Борщевика, слова его были зажигательны. Но не забывая об истинной цели своего визита, я использовал свое искреннее восхищение речами этого человека для небольшой провокации.

-Вы ещё на броневик залезьте, глубокоуважаемый Илья Владимирович! – воскликнул я, пытаясь спровоцировать собеседника на хвастовство о том, каким количеством бронеавтомобилей располагают его товарищи.

Задумка моя, однако, не удалась. Женин хитро посмотрел на меня, пригладил свою аккуратную бородку и быстро записал пару слов у себя в блокноте. Вполне возможно, он внес в свои планы пункт о выступлении с броневика перед народом. Затем, вновь взглянув на меня, он сменил тему разговора.

-Помните, глубокоуважаемый Моисей Петрович, я не предложил вам чаю, когда вы навещали меня вместе с провокатором Агафоном?

Произнесение имени Аполлона Агафона всегда больно ранило меня. Где-то в глубине своей грешной души я знал, что переступил ту черту, что недопустимо пересекать. Однако, не думаю, что Женин хотел меня обидеть. Для этого достаточно было назвать меня Михаилом, а не Моисеем. Илья Женин знал, что я вернулся к своей прежней вере и занят теперь обустройством колоний для своих соплеменников. Женин обращался ко мне соответственно, называя старым-новым моим именем.

-Право, Илья Владимирович! Я всё понимаю. Времена были трудные, – вздохнул я совершенно искренне.

Действительно, в эмиграции бывало непросто. У многих, не только у Женина, порою попросту не было второго стакана чаю, чтобы предложить гостям. Хотя сам я был редким исключением, поскольку в определенный момент отошел от революционных дел, стал работать в должности инженера, а после добился успеха в коммерции.

-Нет уж, будьте любезны теперь откушать. Настал час возвращать долги, – проговорил главный Борщевик и крикнул в сторону полуоткрытой двери. – Чаю нам! С конфектами!

Вошедшего человека я узнал не сразу. Несколько мгновений его заслоняла от меня картинка из воображения, и он казался мне самоваром. Но задержав взгляд на его бороде я сумел отогнать это наваждение. Ходячий тощий самовар с бородой и в очках был слишком нереален даже для этого города. Даже для этого непростого времени. Даже для меня, пережившего столь короткое время назад, удивительное приключение с анархистами.

Это, вне всякого сомнения, был Давид Львович Кротский. Следом за ним вошли несколько человек в алых кожаных плащах, остроконечных шапках того же цвета и с ледорубами наперевес. Личная гвардия товарища Кротского, также известного как Бромштейн.

-Смотрите, товарищи, какие шапки мы нашли! – провозгласил он, показывая на своих спутников, один из которых нес поднос с чаем и сладостями.

Кротский был человеком умным и хитрым. Но в отличии от меня, его святой верой был отчаянный атеизм. Вероятно, Борщевики поставили его ведать своими боевыми отрядами, и под его руководством отряды эти «нашли» значительное количество не только шапок, но и шашек.

С удовольствием попив чаю с виднейшими из Борщевиков, я покинул «Чертенградскую» сторону, и отправился далее в свое путешествие по алфавиту. «В» - Вневременное правительство, председатель которого с нетерпением ожидал меня в Теплом дворце.

-Увенчалось ли успехом ваше смелое предприятие, Моисей Петрович? – спросил Щеренский, пренебрегши приветствием, вопреки своему обыкновению.

-Расстреляйте Женина и Кротского! – твердо сказал я.

-Расстрелять?!

-Ну не хотите, тогда повесьте.

-Моисей Петрович, мне кажется, я в некотором роде предам память отца, совершив такое. Он немало поспешествовал Илье Владимировичу в свое время…

-Федор Александрович, – я позволил себе перебить председателя: - вы не представляете, как опасны эти люди! В 905ом я был революционер, в эмиграции - инженер, но чем бы я ни был занят - всегда твердо знал: в любом деле важен порядок. Теперь пришла пора наводить порядок здесь. Я тоже, поверьте мне, чувствую, что совершать убийство подло. Я уже сделал подобное десять лет назад, и до сей поры испытываю муки совести. Но жертв будет намного больше…

Стекла дворца сотряс пушечный выстрел. Бросившись к окну, я приметил дымок над одним из равелинов Павлопетровской крепости. Затем, повернувшись к Щеренскому, заявил, что наша нравственная проблема разрешилась без нашего участия. В скором времени, вполне возможно, Борщевики будут стоять перед тем же выбором: не расстрелять ли нас. Может статься даже, что для них выбор будет проще. Возможно, для них это будет просто выбор между «расстрелять» или «повесить».

Федор Александрович бросился к телефонному аппарату, но связи не было. Я посоветовал ему собирать документы и прочее, а сам торопливо покинул дворец через один из многочисленных выходов. Это был самый, пожалуй, неприметный из них, но вел он прямо на набережную.

Накануне Щеренский вручил мне «Наган», чтобы отбиваться от особо ретивых матросов, слоняющихся по улицам. Теперь, похоже, нашлось применение ему. Пешком, в одиночестве я приблизился к крепости, чтобы лично оценить наше положение. Похоже, оттуда никакой опасности не предвиделось. Атаковать никто не намеревался. Однако возвращаясь назад, я встретил на своем пути большую толпу вооруженных людей. Я достал револьвер. Патронов в барабане было всего 6, а приумножать их посредством магии я не умел. Конечно, чтобы застрелиться хватило бы одной пули, но подобное не входило в мои планы.

Посему я выстрелил в воздух и привычно побежал впереди толпы.
 
Опять нахлынули воспоминания, столь неуместные в этот момент. В 905ом за мной тоже была толпа, правда безоружная. Солдаты с винтовками были напротив. Потом нас рубили шашками, в нас стреляли. Рабочие заслоняли собой Агафона, жертвуя своими жизнями, а я вывел его в безопасное место и помог скрыться. Многое объединяло нас с этим человеком, но впоследствии выяснилось, что он предал дело революции, оказался провокатором. Предатель был опасен. Товарищи поручили мне казнить Аполлона Агафона. Я выполнил их волю и не минуты не сомневался, что сделал правильно. Но эта суровая необходимость не облегчила тяжести греха моего. Пусть и не собственноручно, но убил. Кто перешагнул эту черту, тот перестает, в определенном смысле, быть человеком.

Конечно, сейчас я не мог долго предаваться подобным размышлениям. Лишь короткий проблеск, картина гибели людей возле Теплого дворца – вот этого самого дворца, куда бегу сейчас. Затем нахлынуло чувство вины за содеянное и искреннее мое раскаяние, смешанное с обостренным чувством справедливости. Так было необходимо. Неизбежное зло во имя добра. Ценою восстановления справедливости стал смертный грех, мною взятый на душу. Сегодня я успел разъяснить это Щеренскому. Сегодня нужно было вновь грешить во имя добра, во имя революции и народа.

Я отогнал от себя все эти переживания, и свернув вновь к реке, нырнул в темный переулок. Дело было сделано: толпа матросов повернула обратно на набережную, пробежав мимо дворца. Первая попытка штурма была мною успешно сорвана.

Подбегая к Теплому, я решил предупредить гарнизон, сделав еще один выстрел в воздух. Эффект, однако, это возымело обратный: охранявшие ворота бойцы спешно вскарабкались на них и скрылись во внутреннем дворе. Со стороны несведущему человеку могло показаться что они штурмуют дворец. Оказавшись внутри, перед парадной лестницей, перегороженной неприступными баррикадами, я понял, что и внутренние помещения уже никто не охраняет. Найти министра-председателя представлялось делом почти невозможным.

Никогда не нашел бы я Щеренского, если бы он сам не спустился ко мне, используя lift. Таким же способом поднялись мы обратно. Lift оказался весьма тесен, но позволял осуществлять сообщение между этажами скрытно, минуя завалы на лестницах. Расположение его мало кто знал. Однако долго вводить Борщевиков в заблуждение подобными уловками было невозможно. К сожалению, к бегству из дворца Щеренский начал готовиться слишком поздно. Тем не менее, мы нашли-таки автомобиль с закрытым кузовом, на котором решили бежать, переодевшись в женские платья.

Когда Федор Александрович уже расположился внутри, а я стоял еще на подножке. Кто-то из немногочисленных оставшихся защитников и защитниц Теплого дворца принял меня за одну из особ, дезертировавших из Обреченноженского батальона. Щеренский сделал шаг, чтобы выручить меня, но вместо этого случайно наступил мне на подол, уничтожив юбку и полностью раскрыв мою конспирацию. Времени на объяснения не было. Я решил разрешить этот конфуз самым простым, быстрым и честным способом.

-Езжайте, милый друг, – сказал я.

-Я всенепременнейше вернусь за вами, – ответил он.

Машина тронулась и скрылась за углом. Передо мной стояло несколько бойцов обоего полу при двух пулеметах. Я расправил плечи так, словно за спиной были крылья, и сказал:

-Мое имя Моисей Роттенман. Я командую обороной города по поручению министра-председателя. Он непременно приведет войска нам на выручку, но сможет это сделать только если мы его прикроем. Посему мы будем защищать дворец и оставшихся министров еще некоторое время. Если подмоги не будет, то в оговоренный час мы сложим оружие, избегая ненужных жертв.

***

В сумерках стены дворца казались не красноватыми, а уныло жёлтыми. Странная, неуместная мысль посетила меня в эту минуту: ведь именно таков был их изначальный цвет. Светло-желтым покрасили дворец полтора века назад. Безумие ушедшей эпохи дворцовых переворотов оставило свой след, не иначе. Или безумие самого этого фантастического города, самой идеи, самой сути его.

-Ну уж теперь-то Борщевики сделают ярко-красными не только эти стены, но и многое другое, – сказал я и улыбнулся своему сокамернику, отвернувшись от маленького зарешеченного окна, в которое был хорошо виден дворец.

Сокамерником моим стал генерал Красный. Несмотря на фамилию, он не имел к Борщевикам никакого отношения. Более того, был их политическим противником. Равно как и моим – он не переносил иноверцев.

Однако сейчас былые разногласия не имели значения, ибо нас объединило общее дело. Скучая в камере, мы обнаружили на одной из ее стен замысловатый чертеж и несколько коротких надписей. Автор, фамилию которого мы не смогли прочесть, сетовал на то, что никто так и не обратил внимания на его изобретение, а до его казни остается всего несколько дней. Нас восхитила эта самоотверженная верность высокой идее. Ради счастья других жил этот достойный человек. Он не писал прошений о помиловании, он посылал лишь просьбы довести до сведения его коллег детали изобретения.

Посовещавшись, мы пришли к заключению, что о находке следует сообщить нашим тюремщикам. Мы сами, вероятнее всего, будем скоро казнены, поэтому следует сделать всё возможное, чтобы летательный аппарат конструкции неизвестного инженера не был забыт потомками.

***

Докладная записка
Председателю чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией
тов. Держимскому Э.Ф.

Подтверждается, что данный дневник, обнаруженный в порту г. Одесса, написан собственноручно Роттенманом М.П.. Автор упомянутого в тексте чертежа установлен, найдены соответствующие архивные записи.

Роттенман после освобождения из-под стражи уехал в Москву, где проживал некоторое время, затем перебрался в Одессу. Сейчас находится за границей, предположительно в Италии.
Продолжает получать значительный доход от своих патентов (1909-12 годов), часть этих средств регулярно посылает бывшему министру-председателю Щеренскому Ф.А., с которым ведет постоянную переписку.