О неравной борьбе с блинчиком

Привет, Елизавета.
С днём тебя рождения и прочее, прочее.
Как дела твои последние лет двадцать?
Тепло ли тебе?
Наверное, ты слушаешь это с тревогой,
Ведь незнакомец норовит рассказать ненужное.
Несомненно, я лишь немного хуже глупцов,
Что не ценят твой покой.
Близких, привыкших, притёршихся, признанных,
Ты проводила.
Они, верить хочу,
Чувствуют агонию твоих стихов.
Не будет на ресницах радуги твоих избранниц и объятий
Опоздавшего друга и часами на крыше,
Вы бы слушали сердца стук.
Не взойдут семена твоей мольбы,
Ни малые, ни на бумаге.
Твой ареал не пропитан ответами,
Что тьмы без света не бывает,
Где гусеница бабочкой была,
И в прекраснейших мирах нами даже не пахнет.
Ты всё давно поняла,
И случай не дал тебе нот для ушей окружающих,
От того твоё серебро предвосхищаемой пробы,
Лишь умиляет.

Мы никогда не встретимся,
Стихов не прочитаем простых,
И не посмотрим автостопом по галактике.
В сцене поэзии не уснёшь на моём плече.
Не приснится небольшой дом,
Где ты босиком крадёшься к кухне,
На запах подгоревшего блинчика.
Я в поиске масла не замечу,
И ты меня немного испугаешь, обняв,
Вовлекая в танец под эту мелодию.
А тесто убежит.
В гамаке, батистом расшитом,
Мы будем лежать, скрываясь от солнца,
Смотреть на улиток,
Что ты подарила в мои пятьдесят.
Мне приснится северное сияние,
В восторге твоих глаз
И я не проснусь.