Тайны русского писательского Олимпа

   ТАЙНЫ РУССКОГО ПИСАТЕЛЬСКОГО ОЛИМПА

                Документальный роман



                ПРЕДИСЛОВИЕ


             СОЕДИНИЛ НАС СТРАШНЫЙ ЗВЕРЬ В НОЧИ




      GOODBYE, MY GHOST, HELLO REALITY!

Connected us
A terrible beast in the night –
Art
And tormented,
Аnd tied his hands,
Аnd led to hell,
Until the very end,
Stopping the hearts
And having stolen the souls…
Having had enough,
Drunk on the dark,
We're splitting up –
No, we're splitting up -
Fiend of beauty
And the weakness of wisdom,
Sorry,
Mirage, I'm sorry!
A trumpet sounded
And reality took away the fun-
Mirages.
She held out her hand to me
And took it out of the ground,
Dusting off the dust
From the clothes, from the face and from the eyes.
And the mirages flew away with the dust,
I can only whisper:
Goodbye, mirage, goodbye!
Well, I couldn't help but beat you
Holy reality.


ПРОЩАЙ, МОЙ ПРИЗРАК, ЗДРАВСТВУЙ ЯВЬ!


Соединил нас
Страшный зверь в ночи –
Искусство,
И мучило, и связывало руки,
И уводило в ад,
До самого конца,
Остановив сердца
И выкрав души…
Натешившись,
Напившись темноты,
Расходимся -
Нет, разошлись -
Исчадье красоты
И немощь мудрости,
Прости,
Мираж, прости!
Раздался звук трубы
И явь отобрала забаву-
Миражи.
Она мне руку протянула
И вынула из-под земли,
Прах отряхнув
С одежд, с лица и с глаз.
А с прахом отлетели миражи,
Мне остается лишь шептать:
Прощай, мираж, прощай!
Ну не могла тебя не победить
Святая явь.



Я из русской нации


Чаще всего в литературную деятельность любого человека толкает поиск самого себя. Вот и меня с детства мучил вопрос: откуда я? Не понимаю, как я могла выжить. Представьте мое окружение с детства до юношеского возраста: с одной стороны кэгэбэшник из спецслужб, с другой –  чужой репрессированный сумасшедший гулаговец, лишенный права на профессию, с третьей –раскулаченная и лишившаяся всего имущества и  малой родины, с четвертой – грабитель и убийца в бегах. А посередине – мои несчастные родители, обремененные тяжкими семейными смертельными тайнами, лишенные своими семьями и обществом всех прав – без имущества, без средств, без образования и специальности – то есть, без возможности даже их как-то заработать. В такой ситуации, естественно, лишенные материальных и моральных прав  на общего ребенка. И все-таки родившегося, вопреки всему, «общий» ребенок – это я. Бастардка без имени, без племени, без всяких прав и средств к существованию, с рождения обреченная на гибель от голода и болезней и любого дуновения натурального и социального ветра.
Что касается моей национальности, то тут все еще невероятнее. Прямо, как в присказке: чудны дела твои, Господи! Прабабка – достойнейшая красивая женщина с «умными» руками и высоконравственным  национальным воспитанием из калужской деревни, староверческого анклава. Русская, да еще по образу жизни древлеправославная, почему-то вышла замуж за язычника цыгана из местной цыганской слободы. Она и сейчас существует в своем естестве. Ее муж – кузнец, всю жизнь имел дело с лошадьми, которых заводил прямо в избу. Очень жестокий – садист, в конце концов, замучивший и изувечивший и жену, и дочь - мою будущую бабушку, заменившую мне мать.
Она, уже полукровка, вышла замуж за местного парня, блондинистого и гулящего, но себе на уме, из семьи выходцев с Олонецких островов, с Севера. То есть, потомка финно -угоров,  голяди. Которые  прослыли издревле колдунами. Как и цыгане. Значит,  все-таки были у моего «русско –западного» деда и моей «полувосточной» бабушки (из неприкасаемых индийцев и румынских вампиров) общие интеллектуальные корни  - язычников – ведунов. И это был их общий талант, который они передали своим потомкам, не подозревая об этом. Мне, в том числе.
А вот мои родственники по линии отца, рязанские бояре, когда-то приняли в  свою семью евреев. И не прогадали, заполучив от этой восточной нации и хорошо развитый, всегда готовый к обучению ум, и высокий художественный интеллект (все-таки пять поколений профессиональных художников!), и способность к выживанию и наживанию, но и дополнительную порцию восточного ведовства, предполагавшего особую чувствительность и чувственность. Ну и конечно, от боярских кровей – непонятное для окружающих чувство собственного достоинства,  умение не нагибать голову перед  холопской агрессивностью.
Первые молодые поколения делали юношеские «межнациональные» ошибки, устраивая свою жизнь по своему разумению, не имея над собой твердого  родительского авторитета, поскольку к середине прошлого века семью уже разметало во все стороны. Мой дядя женился на красивой еврейке, которая была старше него и не принесла ему особого счастья, а только великое горе, не сумев уберечь двух прелестных первых детей. Мать сошлась с моим отцом-евреем, который не мог ни жениться, ни признать внебрачного ребенка, поскольку за его спиной невидимым зловещим призраком маячил его отец – грабитель и убийца, всю жизнь бывший в розыске и умерший «под забором» от пьянства. Он приезжал неожиданно ночами и мучил свою семью страхом быть арестованной и расстрелянной вместе с этим упырем, в конце концов, его дочь, моя тетка, сошла с ума. И это  и мой отец, и его мать и сестра держали в тайне, так что никто и никогда не узнал, что муж и отец  жив и регулярно посещает родных. Как бы они приняли к себе мою мать и грудного ребенка? Их тайна мгновенно была бы разоблачена необразованной простушкой из чужой семьи! Поэтому они, рыдая, отказались от родства со мною навсегда. И я понесла по жизни тяжкий груз позорного бастардства.
Но и мне пришлось испытать давление «восточной родословной сказки» на свою судьбу. Я влюбилась в цыгана, и это едва не стоило мне жизни. Однако, честно скажу, волшебнее этой любви в моей жизни ничего не было! Наше родовое  «боярское» благоразумие во мне все-таки взяло верх, и я вышла замуж за еврея, и это был единственный брак в моей жизни. Брак с самим дьяволом из преисподней. Но что поделаешь -  оба наши рода просто утонули в  ведовстве, а там, как известно – куда кривая выведет. Языческим божкам верить не стоит, лесные призраки для того и созданы, чтобы морочить людей и заводить их в темные мрачные подземелья.
Раз за разом я оказывалась и оказываюсь в этом темном подземелье – злой рок довлеет над моей жизнью, хотелось бы мне того или нет. Время от времени из странного смешения родов вырывается какой-нибудь древний злой дух и тащит меня к демонам. И я вдруг оказываюсь в ужасающей жизненной ситуации, когда надо спасться или тщательно скрывать происходящее со мной, утаивать безденежье, позор, тяжкое разочарование, растоптанные надежды и  поруганную любовь. Но самое тяжкое при таких странных обстоятельствах – выровнять судьбу детей, не дать ей попасть под  разбойное нападение родовых демонов. Зная об этой опасности, я всегда подставляла свою грудь, свое сердце этим мятущимся бесам. И готова все принять на себя и все вытерпеть – все-таки я из  рода этих страшных призраков и всегда стараюсь договориться с ними. Как? Есть только один посредник, которому знаком любой язык – Бог. Колдовства я не признаю. Один раз свяжешься, потом не развяжешься никогда. А должны  быть руки не в оковах, и душа свободна даже от давления очень далеких предков. Они сами по себе, я сама по себе. Пусть так и знают. Но они знают другое – то, что я лукавлю. Один единственный раз я не удержалась, не хватило сил, и я попросила не забирать  погибающего у меня на руках новорожденного ребенка. Один раз, но за него, видимо, и сегодня расплачиваюсь – призраки не оставляют меня, как бы я их не умоляла. Что же делать с этим грехом? Отмаливать, как отмаливали, не скрываясь, тогда в больнице врачи крошечную жизнь. И отмолили. Хотя и целители, а значит, тоже где-то колдуны…
Вот они какие, родовые тайны, проклятия и заклятия. Я их хорошо изучила, с этим знанием и живу. Хотя моя покойная бабушка так старалась, чтобы все это прошло мимо меня и моих двоюродных, не тронуло, не навредило, не убило. Видно, она умела договариваться и с духами, и с Богом, молилась истово и постоянно. Может, потому и живы, и благоденствуем – и я, и мои близкие. Все-все из нашего странного рода такой смешанной крови.


Польские ксёндзы, крейсер Аврора и я



                Ужасная родословная. Пояснение к особенностям  моей русской национальности.

1



Обидел меня мой дядя на свадьбе моей двоюродной сестры, его дочери. Я подняла тост за нашего предка, крестьянина Федора Щербакова,  который дал жизнь  замечательному потомству – нам, а дядя встал и неприветливо поправил меня, заметив, что наш предок Федор  всю жизнь работал на железной дороге…  Прозвучало это заявление в мой адрес довольно оскорбительно, так что все гости смутились, и мне запомнилось. Если бы я только могла представить, какой страх терзал в тот момент, когда я вздумала произнести свой тост, моего дядю! На той свадьбе в далеком  СССР! Теперь-то я отлично это понимаю, когда знаю историю своей семьи, своего рода калужан Щербаковых-Алонцевых, которую изучала много лет. И последний (на этот момент) потомок Федора Щербакова, которому я передала нашу семейную сагу, сказал бы совсем другой тост за семейным праздничным столом. А, может, и ничего не сказал – из корректности, конечно, не от страха.
        Так чем же я так сильно испугала своего дядю? Тем, о чем никто из нас, молодых, и понятия не имел. Об этом проговорилась моя бабушка, Анна Щербакова-Алонцева, мать моего дяди -  о том, что  произошло с моей семьей в далеком 1930 году. Глава ее был крестьянином, хорошим кузнецом и подковывал лошадей всей округе. Мой прадед Федор был человеком резким, по описанию близких, но лошадей любил и заводил их прямо в дом. Моя прабабушка Елизавета была удивительная женщина – красавица, высокого роста (что передалось впоследствии всем нашим детям в семье), умная, добрая и терпеливая. Она трудилась, не покладая рук – и в своем хозяйстве, и в доме у местной барыни – кухаркой. Умерла в войну от голода. Их единственная дочь – моя бабушка Анна – не любила ходить в школу (стеснялась) и так и не научилась сносно читать и писать. Но всю жизнь мечтала об образовании для детей и внуков. И вот что удивительно: даже то, что мы все получили добротное и бесплатное образование, которое дало нам возможность хорошо устроиться в жизни, в сознании бабушки никак не компенсировало материальные и нравственные потери в семье в 1929 - 1930 годах! До конца дней своих она не любила СССР.
        Замуж  вышла в 16 лет. В 1928 году родился первенец, сын, мой дядя. В 1930-м, в феврале, – моя мать. И к этому времени у семьи, признанной середняцкой по причине наличия в хозяйстве двух лошадей и двух коров, всю животину свели со двора в общественное стадо. Двое грудничков остались на хлебной жвачке без молока. И огород пахать было не на чем. Вот тогда бабушка, взяв на себя роль старшей (в 21 год!), отправилась пешком в Москву, к Калинину – «за коровой».
           Знала бы она, добравшись до столицы, до улицы Моховой, на углу которой стоял огромный и красивый дом под номером 7, что в соседнем здании - под номером 9 - через сорок лет будет учиться ее внучка, то есть –я! В доме, бывшем владении Пашкова, на факультете журналистики Московского государственного университета. Разве юная неграмотная бесправная крестьянка, семья которой впала в непроходимую нищету, причем на всю оставшуюся жизнь, могла себе представить, что необыкновенная «барская», нет, поистине великосветская, по «старым» понятиям, жизнь станет и ее судьбой? И именно здесь, в этом месте, куда она пришла с униженно протянутой рукой за милостыней, откроются врата благополучия для ее потомков вот уже в четвертом поколении!
            Итак, пришла калужская крестьянка, молодая мать двоих младенцев, на руках которой остались теперь еще немолодые и никому не нужные, кроме нее, мать и отец (а супруг сбежал от нищеты в далекие края в поисках лучшей доли), на улицу Моховую в Москве.
           В1961—1990 — она была частью проспекта Маркса  в центре Москвы. Улица берёт начало от Боровицкой башни Кремля, идёт на север, от неё слева отходят улицы Тверская, Большая Никитская (с домом Гончаровых и церковью, где венчались Пушкин и Натали) и Воздвиженка. Заканчивается у Манежной площади. Продолжением является улица Охотный Ряд, на которой, как известно, располагается Государственная дума. Нумерация домов ведётся от Боровицкой башни.
Получила название в XVIII веке по бывшей Моховой площади у Троицких ворот Кремля, к которой примыкала. По другим данным — Название XVII века. В старину здесь располагался торговый ряд, где продавали сухой мох для заделки щелей в деревянных домах, поэтому и улицу стали называть Моховой. «Моховая площадка» находилась на месте нынешнего здания Манежа.
В 1961 году улица была включена в состав проспекта Маркса вместе с Театральным проездом, площадями Охотный Ряд и Моисеевская. В 1990 году ей возвращено историческое название.
          Здание, в котором находилась приемная Всесоюзного старосты Михаила Калинина, было перестроено в 1901 году из ранее существовавших строений Е. М. Скворцова второй половины XIX века для «Российского общества застрахования капиталов и доходов», открывшего в нём меблированные комнаты «Петергоф». Приемная Калинина размещалась здесь в 1919—1946 годах. Здесь же жил Лев Троцкий. Ныне в здании — приемные Президента и Государственной Думы Федерального собрания Российской Федерации.
        Жалобу моей бабушки в Москве приняли и одну корову вернули. Когда молодая мать  возвратилась в Калугу, буренка уже стояла в хлеву.


2


Огласки этой истории с раскулачиванием и испугался мой дядя, член КПСС, ответственный работник, глава благополучной, хорошо обеспеченной семьи. В СССР тема раскулачивания была темой строгого осуждения и грозила перспективой потерять все. Прежде всего, конечно, членство в КПСС, а за этим следовало очередное «раскулачивание» с потерей работы, положения, жилья - да всего. Сейчас в это не верится, но такова была реальность еще и в семидесятые, и в восьмидесятые – до горбачевской перестройки. И  потому он так бесцеремонно меня одернул, переведя стрелки на железную дорогу.
           Если бы он знал, на кого перевел эти «железнодорожные» стрелки! То, вполне возможно, пришлось бы произносить следующий тост  уже за другого нашего предка, который бы поднял  еще выше положение моего дяди… Но после свадебного казуса за праздничным столом с крестьянином-железнодорожником Федором Щербаковым исторические тосты никто больше не захотел произносить. Не представляю, знали ли мой дядя и моя бабушка о подробностях жизни близкого родственнике моего деда Дмитрия Алонцева, Федоре Алонцеве, калужском железнодорожнике, который первым передал миру  воззвание «К гражданам России», написанное В.И. Лениным, с крейсера «Аврора»: «От Военно-Революционного Комитета при Петроградском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов. К гражданам России!
Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.
Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства — это дело обеспечено.
Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!
Военно-Революционный Комитет при Петроградском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов. 25 октября 1917 г. 10 ч. утра».
    Но вот что мой раскулаченный прадед Федор Щербаков с семьей  бежал из деревни после раскулачивания, потеряв и хозяйство, и крышу над головой, и стал работать на калужской железной дороге это факт. К тому времени Федор Алонцев был уже тринадцать лет знаменит. Именно он передавал из рубки крейсера «Аврора» и первые декреты советской власти – «О земле», «О мире» и еще множество документов.
   Но, как я теперь понимаю, мой дядя и его мать, моя бабушка Анна, не хотели бы обнародовать и это родство – с Алонцевыми. По двум важным причинам. Во-первых, мой дед сбежал от моей бабушки и от своих родных детей после раскулачивания, поскольку семья впала в кромешную нищету. И она с ним развелась. Во-вторых, возможно, именно в связи с раскулачиванием Щербаковы не хотели бы иметь никаких дел с Алонцевыми  из-за лояльности Федора Алонцева, радиста с «Авроры», к советский власти, которую  моя бабушка всю жизнь не любила за искалеченную жизнь. Щербаковы могли винить Алонцевых, как семью героя Октябрьской  революции, за это раскулачивание. Может, и развод бабушки и Дмитрия Алонцева произошел по этой причине.  Федор Щербаков потерял работу и на железной дороге, и семья перебралась подальше от города, найдя  кров и работу в колонии для заключенных. Там моя бабушка работала до самой войны кастеляншей, пока колонию не разбомбило, и семья  бежала из горящего ада.
 Да они и фамилию-то эту навсегда убрали из своей биографии, дядя носил (даже несмотря на постоянный страх быть разоблаченным) девичью фамилию матери (раскулаченного крестьянина-середняка Федора Щербакова), а не законного отца (Дмитрия Алонцева, родственника героя революционной «Авроры» Федора Алонцева). Правда, моя мать, спустя годы, после моего рождения, все-таки восстановила  себе эту законную фамилию, и снова стала Алонцевой. Но мне она уже не досталась, я ношу  фамилию моего раскулаченного предка. А была бы Алонцевой в СССР, возможно, моя жизнь сложилась бы куда счастливее. Но мои родственники распорядись моей судьбой иначе, предпочитая скрывать героическое революционное прошлое нашей семьи по линии моего деда, калужанина Дмитрия Алонцева. Страх и ненависть заставляли  их сделать это. А, может, это было и правильно – выживать самим после катастрофы.  И ведь выжили и вновь заработали утраченное благосостояние! Хотя пережили и еще одну катастрофу и побег – от войны.


3


Во время войны вместе с документами моей семьи сгорело и ее прошлое. Казалось бы – не восстановить, тем более, что семья тщательно хранила свои тайны. Но и без документов  какие-то детали могут рассказать о людях очень многое. К примеру, меня ставила в тупик внешность моих новорожденных детей. Они рождались смугленькими и с черными кучерявыми волосами. Цыганята, одним словом. А моя мать спокойно объясняла – они похожи на Федора Щербакова, который был родом из цыганской деревни Кукареки (сегодня улица на окраине Калуги, где традиционно проживают цыгане), носил смоляную бороду, был неистового нрава и безумно любил лошадей, приводил их в дом. Понятно, что были в роду цыгане. И моя бабушка, и ее сын были «цыганской» внешности. Кроме того, и они, и моя мать обладали  даром ясновидящих. (Потом – и я, и мои дети). Но вот мать была «белой вороной» в семье. У нее были голубые глаза, густые белые волосы. И  это она унаследовала от русской семьи Алонцевых, скорее всего, уроженцев северных мест на реке Олонец. Раньше это место называлось Алонесь, Олонесь (чит. АлОнесь, ОлОнесь). Сейчас здесь город ОлОнец в Республике Карелия.
          Хорошо, с внешностью моих предков разобрались. Но откуда у моего дяди и у моей дочери такое странное произношение – букву «л» они произносили как букву «в» - на «польский» лад. Откуда такой прикус, присущий польскому языку? И оказалось, что, возможно, из того же Олонца (АлОнеся).
        Сюда были сосланы польские ксёндзы во время польского восстания 1863-1864 годов. Они здесь сильно бедствовали и пытались выжить, налаживая отношения с местным населением. В основу исследования положены документы, хранящиеся в Национальном архиве Республики Карелия  в фонде 1 «Канцелярия Олонецкого губернатора». В частности,  изучены ведомости о политических ссыльных, содержащие биографические сведения, в том числе о ксёндзах, а также отдельные дела с ценными сведениями о нуждах и проблемах польских ксёндзов, особенностях их взаимоотношений с локальным сообществом в 1860–1870–е гг. Так что факты верные, подтвержденные реальными документами. Почти все ксёндзы «ничем не занимались». В частности, им строго воспрещалось совершать богослужения, заниматься какой бы то ни было преподавательской деятельностью (в то время как среди них были магистры богословия и даже один декан). Поэтому они жили на пособия, получаемые от государства. Пособие на пропитание составляло 15 коп. в сутки, на съем квартиры – 1 руб. 50 коп в месяц.
        Прозябая в нищете и бесправии, отлученные от привычной деятельности, ксёндзы могли близко сходиться с местным православным населением ради пропитания. Может быть, они и не женились, не меняли веру, но дети у них от такого вынужденного сближения с олончанками могли быть. И тогда понятно, как семья Алонцевых, моих предков, могла оказаться в Калуге. Именно сюда, в исторический протестный анклав, и мог  направиться кто-то из ксёндзов, породнившийся с русской семьей.
        Если в 13 веке калужский Козельск проявил высокий пример  патриотизма и мужества, не позволив монгольским поработителям захватить город и сделать из него  пункт по сбору налогов в пользу орды с русского населения, он буквально утонул в крови, сопротивляясь до конца, то в 17 веке Калуга сдалась на милость Лжедмитриев – Первого и Второго. Здесь был их штаб, здесь родился у  полячки Марии Мнишек сын от Лжедмитрия Второго – Иван (воренок), которого  в трехлетнем возрасте повесили на Серпуховских воротах в Москве после изгнания поляков. Здесь успешно сражался против  Василия Шуйского  Иван Болотников, отсюда победно пошел он в Тулу, где потерял свою удачу. Одним словом,  перед русским Расколом, который обосновался в Калуге в лице боярыни Морозовой и Аввакума, Калуга распахнула двери польским оккупантам, признав Лжедмитриев законным царем. Заметим, что сюда же в конце 19 века  переехал и наш космический гений, поляк Циолковский, женившийся на девушке из семьи старообрядцев.
        Конечно, оскоромившегося польского ксёндза можно понять – он стремился  попасть на жительство в такое место, где бы проживали его соотечественники. Но если в нашей семье действительно был такой ксёндз, то я с ужасом понимаю и другое – от него в наш род могло прийти проклятие за клятвопреступление – моя дочь стала последней из девочек рода Щербаковых-Алонцевых, кто имел детей. Мои племянницы остались бездетными, и тогда, на свадьбе моей двоюродной сестры, где я произносила неловкий тост, мой дядя не мог знать, что  от дочери у него не будет правнуков. Но эта порча касается только девочек. У мальчиков все в порядке.
         Кроме того, наших девочек одну за другой  постиг «венец безбрачия».  Я всегда  размышляла над этим семейным несчастьем и думала – откуда такая напасть, за какие грехи? Ведь у матери моего деда, Дмитрия Алонцева, моей прабабки, было не то одиннадцать, не то двадцать детей – моя бабушка Анна со счету сбилась, вспоминая…

                4


      Вот тебе и ксёндзы! Нарушив целибат, обет безбрачия, кто-то из них совершил тяжкий грех клятвопреступничества. Английская королева Елизавета Первая говорила: Верить клятвам предателя — все равно,
что верить благочестию дьявола». А вот из Плутарха: «Клятву, данную врагу, нарушают из страха перед ним, а данную Богу – из пренебрежения к нему». И, наконец, самые главные слова – Иисуса: «Никогда не клянись, — пусть твоё да — будет да, а твоё нет — будет нет».
     Клятвопреступление – один из наиболее постыдных видов лжи. Клятва – отпечаток в разуме, аскеза, удар по вожделенному уму, что драгоценный мой ум, теперь тебе запрещается делать то, что ты раньше безнаказанно творил.
      Ряд канонов из Книги Правил, предусматривает то или иное наказание за нарушение клятвы. Например, 25-е Апостольское правило, повелевающее извергать клириков-клятвопреступников из священного сана. Мирянину клятвопреступнику запрещается причастие на 10 лет (64 правило свт. Василия Великого), невольно преступившему клятву на 6 лет (82 правило свт. Василия Великого). Кроме того вопрос о клятвопреступлении в различных обстоятельствах рассматривается в правилах Трульского собора 94, свт. Василия Великого 10, 17, 29).
     Канон свт. Василия Великого, касающиеся клятвопреступления мирян гласит: (обратимся к тексту 82-го правила): «Что касается до преступивших клятву, аще по насилию и по нужде преступили оную, подлежат менее тяжким наказаниям, и по шести летах могут быти совершенно приняты. Без нужды же предавшие веру свою, два лета да будут плачущими, и два слушающими, в пятое да молятся с припадающими, и еще на два лета да будут приняты к общению в молитве, без причащения, и тако показав достойное покаяние, наконец, возведутся к приобщению Тела Господня».
Согласно понятию «клятвопреступление», нарушенная клятва, данная перед иконой (дома), клятвопреступлением не является. Клятва, нарушенная в подобного рода обстоятельствах, является нарушением обещания, данного Богу и правила перечисленные выше к ней не относятся.
      Библейский пример наказания за клятвопреступление.
    Царь Навуходоносор овладел Иерусалимом, но оставил на престоле еврейского царя Седекию, предварительно взяв с него клятву на верность и покорность. Седекия вопреки данной клятве, заключил союз с царем Египетским и восстал против Навуходоносора. Бог обличил Седекию устами пророка Иезекииля сказав: “клятву Мою, которую он презрел, и союз Мой, который он нарушил, Я обращу на его голову. И закину на него сеть Мою, и пойман будет в тенета Мои; и поведу его в Вавилон, и там буду судиться с ним за вероломство его против Меня.» (Иез.17:19-20). Вскоре слова пророка Иезекиля сбылись. Навуходоносор вновь взял Иерусалим, отвел Седекию в Вавилон. Там ему выкололи глаза и бросили в тюрьму, в которой он и погиб. Так был наказан Седекия за свое клятвопреступление.
    Однажды пришли двое прокаженных к преподобному Авксению и попросили исцелить их от болезни. На вопрос преподобного за что они наказаны, больные лишь кланялись и просили об исцелении. “Господь наказал вас за то, — сказал им преподобный Авксений — что вы имеете привычку божиться и клясться без нужды”. Больные признали свой грех и изумились прозорливости Святого. Тогда Святой помазал их с головы до ног священным елеем и сказал «исцеляет вас Иисус Христос!». И больные мгновенно выздоровели. (Эпизод пересказан по книге “Четы-Минеи”, 14 февраля).
             С ранней юности я научилась лгать – из протеста против жестокого, «уставного», воспитания чужого мне человека (репрессированного), за которого в 49 лет вышла замуж моя бабушка Анна, растившая меня. Я лгала постоянно и испытывала удовольствие от своего вранья, наблюдая, как эту ложь проглатывает мой ненавистный воспитатель. Я стала изощренной лгуньей. И это нарисовало основную огненную линию беды всей моей жизни. Я понесла жестокое наказание и раскаиваюсь. Но поздно… И, возможно, это тоже  пришло издалека, из туманного прошлого моего рода?

5

Судьба – странное явление. Это рок, Бог, который ведет человека тропами по жизни к спасению или к гибели? Удивительно, но мог потомок польского ксёндза, Федор Алонцев, стать революционером, протестующим против России, как и его предки – поляки во время  польского восстания 1863 года? А почему нет – всего через два поколения. Ведь стала же революционеркой, женой вождя  пролетарской революции 1917 года, Ленина – Надежда Крупская. Дочь  офицера – участника того польского восстания офицеров!
Если Федор Алонцев был потомком  кого-то из  сосланных польских ксёндзов, то закономерно, что он нашел свой путь на революционном крейсере «Аврора». Но также закономерно, что, пройдя путями  Ивана Болотникова из  горящей военной Калуги в Тулу, моя бабушка Анна нашла место для своей семьи в поселке, где жили сосланные из  ГУЛАГа репрессированные, антогонисты Октябрьской революции, потомки  многих дворянских и купеческих семей. Увы, это очень дорого обошлось нашей семье, а я  вынуждена была бежать из этого Богом и чекистами проклятого места на высоты московских Воробьевых гор. Все-таки Алонцевы и польские ксёндзы во мне победили раскулаченных, обездоленных и униженных Щербаковых.
        Мудрствующие философы призывают нас самим строить храм в своей душе. Это правильно, но сначала все-таки нужно знать, какие кирпичи пойдут на постройку, не развалится ли это храм, еще не будучи даже построенным, поскольку соединить несоединимое невозможно.



                ГЛАВА ПЕРВАЯ




                Маски на русском писательском Олимпе.



Ты – словно надпись
На стекле  дождем,
Не успеваешь прочитать,
Как исчезаешь,
Есть что-то колдовское
В этом,
Но я тебя читаю
Ночью, днем,
Я понимаю все твои движенья,
Которыми меня ты убеждаешь
В том,
Чего никто другой не понимает
В письме твоем,
Написанным дождем:
Нет  никакой надежды
Перевоплощенья…

(А.С.Пушкину)





               УЧЕБНИК РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ ЖИЗНИ

               


           Семья Романовых в произведениях Александра Грибоедова, Александра Пушкина, Николая Гоголя, Михаила Лермонтова, Федора Достоевского: Чацкий – Александр Первый, «Демон» - Николай Первый, Федор Карамазов – Александр Второй, Хлестаков - сам антихрист? Литературные заказчики и исполнители.



                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


1


В школьных программах и литературоведении герои произведений классиков олицетворяют  эпоху, они - собирательные образы. И это верно. Но в первую очередь обобщали эпоху семнадцатого - девятнадцатого веков в России и были ее главными историческими и политическими представителями – государи из династии Романовых. К примеру, в гениальной драме Александра Грибоедова «Горе от ума» образ мятежного Чацкого  считается собирательным, хотя  прототипами историки литературы и выставляют двух знаменитых личностей – поэтов П.Я. Чаадаева и В.К. Кюхельбекера, современников Александра Грибоедова. Тем более, что поначалу фамилия главного героя пьесы была Чадский.
Напомним их биографии.
Чаадаев участвовал в Отечественной войне 1812 года, в заграничном антинаполеоновском походе. В 1814 году он вступил в масонскую ложу, а в 1821-м внезапно прервал блестящую военную карьеру и дал согласие вступить в тайное общество. С 1823 по 1826 год Чаадаев путешествовал по Европе, постигал новейшие философские учения, познакомился с Шеллингом и другими мыслителями. После возвращения в Россию в 1828-1830 годах написал и издал историко-философский трактат: "Философические письма". Взгляды, идеи, суждения, сама система мировоззрения тридцатишестилетнего философа оказалась настолько неприемлема для николаевской России, что автора "Философических писем" постигло небывалое и страшное наказание: высочайшим (то есть лично императорским) указом он был объявлен сумасшедшим.
    Вильгельм Людвиг фон Кюхельбекер (Вильгельм Карлович Кюхельбекер) родился 10 (21) июня 1797 в Санкт-Петербурге, в семье российских немцев-дворян. Лютеранин. По рекомендации своего родственника М.Б. Барклая де Толли был зачислен в  Императорский Царскосельский лицей одновременно с А.С. Пушкиным.
С 1817 года состоял в тайной преддекабристской организации «Священная артель». За две недели до восстания 14 декабря 1825 года был введён К. Ф. Рылеевым в Северное тайное общество.
      14 (26) декабря 1825 года был на Сенатской площади с восставшими, вооружённый палашом (который позже отдал Л. С. Пушкину) и пистолетом, ездил в Гвардейский экипаж, где служил его брат Михаил, в казармы лейб-гвардии Московского полка с известием о начале действий. Неудачно пытался стрелять в брата императора, великого князя Михаила Павловича (помешал выстрелу матрос Сафон Дорофеев) и в генерала А. Л. Воинова (пистолет дважды дал осечку).
Затем Кюхельбекер неудачно пытался бежать за границу, но был пойман и арестован.  До конца жизни находился в ссылках, умер от чахотки. Пушкин очень горевал о судьбе своего лицейского товарища.

2

      Но давайте посмотрим, кто же был «искусителем» этих талантливых молодых людей, кто направил их на тропу войны с самодержавием, за идеалы демократии и просвещения? Можно предположить – масонские общества, европейские освободительные идеи, продвинутые философы и теоретики строительства нового общества, воспитания нового человека… Но, как бы странно это ни звучало, идея ограничения и даже устранения абсолютной монархии и воспитания  нового человека с помощью  прогрессивного общественного мнения исходила от самих же властителей государств, как в Европе, так и в России. К примеру, международным масонским сообществом руководил  Фридрих Второй (Великий) через  своего родственника, знаменитого прусского полководца принца Фердинанда Брауншвейгского, старшего брата Антона Ульриха,  мужа  Анны Леопольдовны, племянницы  русской императрицы Анны Иоанновны, матери невенчанного малолетнего  императора Ивана Шестого Антоновича, свергнутого ( и затем убитого при Екатерине Второй) в результате государственного переворота дочерью Петра Первого Елизаветой, будущей российской императрицей.
       Однако это руководство  мировым масонством  Фридрих Второй держал в строгом секрете, на деле высказывая свое отрицательное отношение к масонам и даже запрещая его. А сутью этого движения и твердого идейного убеждения прусского императора была яростная русофобия. Она же передалась в свое время Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу, которые, можно с полным основанием утверждать, приняли идеологический флаг  масонства прямо из рук Фридриха Великого, благодаря близости отца бабки будущей жены Маркса к Фердинанду Брауншвейгскому, для которого этот родственник идеолога социализма и коммунизма в России писал направляющие тексты.
Да, кто бы в СССР знал, какую «идеологическую змею» пригрел на своей груди товарищ Ленин, позаимствовав  теорию марксизма из рук самого главного правящего русофоба в Европе – Фридриха Великого, который страстно желал только одного – погибели России. Она и погибла, да еще дважды – в 1917-м и в 1991-м!
     Но Фридрих Великий не был одинок в  стремлении преобразовать мир по своему усмотрению. Российский император Александр Первый стал поклонником передовых идей, не желая отставать от Европы и одно время даже готовый отречься от престола ради идей либерализма против устаревшей и агрессивной в борьбе за свои традиционные права аристократии. Мы хорошо знаем эту историю, ставшую примером неудачной и трагической внутренней политики императора, закончившуюся  декабристским бунтом в 1825 году на Сенатской площади в Петербурге.
       Александр взошел на престол после убийства отца, Павла Первого,  неофициально объявленного  перед этим сумасшедшим (не только поэты удостаиваются подобной «чести»). С первых дней нового царствования императора окружили молодые люди, которых он призвал помогать ему в преобразовательных работах. Они составили так называемый Негласный комитет. В 1801—1803 годы была проведена реформа высших органов государственной власти. При этом императоре был создан законосовещательный орган, до 1810 года именовавшийся Непременным советом, а затем преобразованный в Государственный совет. В попытке ослабить крепостное право Негласный комитет подготовил в 1803 году «Указ о вольных хлебопашцах».
        Но, несмотря на прекраснодушные порывы и сетования по поводу крепостного права, государственная деятельность молодого Александра не выходила за рамки просвещённого абсолютизма екатерининского образца. Отличительной чертой этой идеологии является упор на расширение народного просвещения. При Александре к существующему Московскому университету добавилось несколько новых высших и привилегированных средних учебных заведений (лицеев), включая знаменитый Царскосельский лицей, позднее переименованный в Александровский. В 1804 году были изданы первые в России цензурный и университетский уставы: высшие учебные заведения получали определённую автономию.
     А в 1803 году Александр распустил Негласный комитет и возложил реформирование империи на плечи талантливого правоведа из низов — М. М. Сперанского. Под его руководством была проведена министерская реформа, заменившая архаичные петровские коллегии министерствами.
        В 1808—1809 годах Сперанский разработал план всеобъемлющего переустройства империи, предполагавший создание выборного представительного органа и разделение властей. Проект встретил упорное противодействие сенаторов, министров и других высших сановников. Перед глазами у Александра был пример отца, уничтоженного элитой, которой тот упорно противостоял. Уже одобрив и начав осуществление проекта Сперанского, государь уступил давлению приближённых и отложил реформы до лучших времён.
         6 августа 1809 года был издан указ «О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытаниях в науках для производства в коллежские асессоры и статские советники». Он предусматривал, что условием производства в чин коллежского асессора (VIII класс), наряду с выслугой и одобрением начальства, стало обучение в одном из университетов Российской империи или сдача там специального экзамена. Для производства в статские советники (V класс) обязательными условиями были названы: десятилетняя выслуга «с ревностию и усердием»; не менее чем двухгодичное пребывание в одной из поименованных должностей (советника, прокурора, правителя канцелярии или начальника определённой штатом экспедиции); одобрение начальства; успешное обучение в университете или сдача соответствующего экзамена, подтверждённые аттестатом.
        В 1818 году в прославленной речи по случаю открытия польского сейма  Александр вновь обещал дать конституционное устройство всем своим подданным. Тайная разработка проектов конституции и крестьянской реформы продолжалась в его окружении до конца 1810-х годов, хотя к 1812 году император уже потерял былой интерес к реформированию и отправил Сперанского в ссылку. Преобразования продолжались лишь в западных провинциях империи, где они не встречали столь ожесточённого сопротивления дворянства: так, крестьяне Прибалтики были освобождены от личной крепостной зависимости, полякам была дарована конституция, финнам — гарантирована незыблемость конституционного закона 1772 года.
        В целом, александровские преобразования, от которых в обществе ожидали столь многого, оказались верхушечными и, увязнув в компромиссах между дворянскими группировками, не повлекли сколько-нибудь существенной перестройки государственного устройства. Но повлекли за собой декабрьское восстание, едва не кончившееся  падением  династии Романовых, и гибель судеб сотен лучших представителей русского дворянства начала 19 века.


3

Есть мнение, что это восстание в прямом смысле свело с ума нового императора Николая Первого, брата умершего в 1825 году Александра Первого, и его жену. Закономерно было ожидать не только его острой реакции на участников бунта, но и на их идеологию об ограничении  абсолютной монархии, отмене крепостного права и принятии Конституции. И внешне так оно и было. Но едва ли это суждение останется верным, если изучить жизнь и деятельность молодого русского императора со всех сторон. В том числе, очень затемненных. А там, в этой императорской «тени», рождались и получали свое развитие вещи совершенно изумительные и едва ли  понятные и приемлемые для аристократии. И то, что предпринимал Николай Первый втайне от своих подданных, прямо исходило  из идей его старшего брата!
        Например, задача по осуществлению технической революции в России, наподобие той, что начала  развиваться в это время в Англии. Для нее  российскому императору были нужны не только новые машины и большое количество хлопкового сырья, но и обученные люди, готовые внедрять   новые формы финансовой, производственной  и экономической деятельности, а также – новые кадры для многочисленных ткацких фабрик из числа пока что закабаленных крепостных крестьян.
        У всех этих планируемых Николаем новшеств должна была  существовать идеология, убедительная теоретическая база для «поправки» отсталых или спящих умов населения России. Прием вовсе не новый, а традиционный: все идеологические «сказки», включая античные «Одиссею» и «Илиаду», задумывались и осуществлялись с целью продвинуть человеческое общество вперед в нужном кому-то направлении.
Исследователи «Горя от ума» говорят, что идея пьесы зародилась у Александра  Грибоедова в 1816 году, еще при жизни Александра Первого, после победы над Наполеоном и в его трехлетнее (заметим – как у Чацкого!) пребывание в Европе по обустройству нового послевоенного мира. Оно произошло в 1815 году на Венском  конгрессе – на общеевропейской конференции, в ходе которой была выработана система договоров, направленных на восстановление феодально-абсолютистских монархий, разрушенных французской революцией 1789 года и наполеоновскими войнами, и были определены новые границы государств Европы. В конгрессе, проходившем в Вене с сентября 1814 по июнь 1815 года под председательством австрийского дипломата графа Меттерниха, участвовали представители всех стран Европы, кроме Османской империи. Переговоры проходили в условиях тайного и явного соперничества, интриг и закулисных сговоров.
          Рухнула эпоха Наполеона Бонапарта, породившая такое явление, как бонапартизм  - проявление специфического социального порядка, возникающего при системном кризисе и представляющее собой режим персональной власти, установленный «по видимости» народного волеизъявления или соответствующих личностных качеств.
Бонапартизм представлял собой первую в новое время модель единоличного правления, опирающегося на волеизъявление народа, добровольно и демократическим путём передающего власть некоему лидеру. В отличие от других форм авторитарного правления он возникает после крупнейших революций, при политической нестабильности и острых социально-политических кризисах. Первоначальное определение бонапартизма дал Карл Маркс в работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта»: «...классовая борьба во Франции создала условия и обстоятельства, давшие возможность дюжинной и смешной личности сыграть роль героя». По Марксу, бонапартизм есть диктатура контрреволюционной буржуазии, с такими специфическими чертами, как видимость «надклассовости» и «надпартийности», политика лавирования между классами, создающая известную самостоятельность государственной власти, социальная и националистическая демагогия, всесилие военщины, продажность и коррупция.


4


     Венский конгресс определил новую расстановку сил в Европе, сложившуюся к концу наполеоновских войн, на долгое время обозначив ведущую роль стран-победительниц — России, Пруссии, Австрии и Великобритании — в международных отношениях. В результате  сложилась Венская система международных отношений, и был создан Священный союз европейских государств, имевший целью обеспечение незыблемости европейских монархий.
     Вот с такими результатами победы войны над Наполеоном вернулся на родину бывший поборник либерализма в России император Александр Первый. Вернулся лидером … европейских абсолютных монархий! Он получил это мировое лидерство после  гибели в разрушительной войне 1812 года трети населения своей страны и крушения всех идеалов свободы и справедливости в построении нового, демократического, государства. Вот такое «коромысло» тащил на своих плечах император – победитель. На одном плече – сладкий груз блистательной победы над французским диктатором и признание и благодарность  Европы, на другом – тяжкий груз личного разочарования в своих же собственных идеалах молодости, обманутых надежд на социальное переустройство России. Кроме того, победителя постигло и семейное разочарование –также, как Чацкий, вернувшись через три года в родное Отечество, Александр Первый увидел по-прежнему не любящую и страдающую его жену, императрицу Елизавету,  еще в 1807 году увлекшуюся ничтожным  Охотниковым и рожавшую ему детей, а не наследников престола, внесшую раздор в монаршую семью Романовых. Ну чем же не Софья из «Горя от ума»?
      Я заметила весьма интересную особенность этого произведения: если его читать с точки зрения вот такого настроения императора, то протестное настроение пьесы, его обличающий  общество характер усиливаются в разы личной трагедией Александра Первого. И это не мог не понимать Николай Первый, перед которым стояла перспектива в недалеком будущем и подавить эти протестные настроения в части российского общества, и поднять их наверх (!), чтобы опереться на них самому в достижении своих целей по осуществлению технической революции и воспитанию новых людей.
      И можно предположить, что в «Горе от ума» под именем Александра Чацкого изливает свою боль и одновременно выглядит смешным и едва ли не безумным сам Александр Первый. Что искусно воплотил в своем творении Александр Грибоедов. А вот Николаю Первому понадобилось имя Александра Пушкина, чтобы излить свои горечь и разочарование от тяжело преодолимой отсталости страны в следующих сатирических "заказных" произведениях – «Ревизор» и «Мертвые души». Но Пушкин отказался, обуреваемый страстью к новой работе на основе неизвестных и секретных исторических документов о Петре Первом, выдвинув для этой задачи Николая Гоголя.
        Интересно, что в то время, когда работа над задуманным Грибоедовым замыслом в том виде, в каком мир его узнал, только начиналась, из России  в Париж спешно  уехал Александр Львович Нарышкин (скончался в 1826 году в Париже), острослов и царедворец из рода Нарышкиных, троюродный племянник Петра Первого. Обер-гофмаршал (1798[), обер-камергер (1801), директор Императорских театров (1799—1819), кавалер ордена Андрея Первозванного. Вспомним: также спешно уехал из России в Европу в 1836 году Николай Гоголь, после постановки в Петербурге, в Александринском императорском театре, своего «Ревизора». Гоголь услышал угрозу в ропоте аристократии и русского чиновничества. Но почему  уехал Нарышкин?
        У меня есть основания предположить, что к созданию «Горе от ума» был причастен поэт Кюхельбекер, прототип Чацкого, по мнению литературоведов. Более того, литературный «заказчик» поначалу, вполне возможно, предполагал видеть автором этой пьесы именно Кюхельбекера. Если не главного держателя темы и обширного  и богатейшего лексического и великосветского фольклорного материала – вельможу, богача и мецената, знаменитого острослова, знатока музыки и живописи А.Л. Нарышкина.
С собой в Париж он увез ценнейший дворцовый фольклорный материал. Накопленный еще его отцом, Львом Александровичем Нарышкиным, обер-шталмейстером из рода Нарышкиных, знаменитым придворным балагуром и повесой времён Петра III и Екатерины II. Он был младшим сыном Александра Львовича Нарышкина (двоюродного брата Петра Великого) и статс-дамы Елены Александровны Апраксиной (внучки Петра Матвеевича Апраксина). После того, как 25 декабря 1761 года на престол вступил Пётр III, Нарышкин стал одним из его фаворитов. 28 декабря ему было пожаловано 16000 рублей из денег камер-конторы. 1 января 1762 года он был произведен в шталмейстеры с рангом и жалованьем действительного генерал-поручика; 10 февраля получил в подарок каменный дом; 16 февраля, вследствие упразднения Канцелярии тайных и розыскных дел, был назначен вместе с генералом А. П. Мельгуновым и драматургом Д. В. Волковым для приёма в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту ( то есть, эти люди  были первыми представителями новых спецслужб при Петре Третьем -Т.Щ.) 17 мая в заведование Нарышкина было отдано соединённое управление главной конюшенной канцелярии и придворной конторы; в июне он получил орден Святого апостола Андрея Первозванного.
      До самой кончины Петра III Нарышкин находился при нём неотлучно, и по вступлении Екатерины II на престол был арестован в Ораниенбауме в числе приверженцев императора. Арест его был, однако, непродолжителен, и Екатерина II стала по-прежнему милостиво относиться к Нарышкину, и в день своей коронации, 22 сентября 1762 года, пожаловала в обер-шталмейстеры. В 1766 году он сопровождал великого князя Павла Петровича в Берлин.


                5


           Интересные ассоциации вызывает факт назначения 16 февраля 1762 года вступившим на престол Петром Третьим в 1761-м  генерал-поручика  А.П Мельгунова, драматурга Д.В. Волкова и придворного «шута»-балагура, аристократа, близкого родственника Петра Первого – Льва Александровича Нарышкина (значит, и родственника нового императора) для приема в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту (государственная измена). Случилось это после того, как ставший русским царем племянник  скончавшейся императрицы Елизаветы упразднил Тайную канцелярию – орган политического сыска и суда в России в 18 веке. Вот ее краткая история: в первые годы существовала параллельно с Преображе;нским прика;зом, выполнявшим сходные функции. Упразднена в 1726 году, восстановлена в 1731-м - как Канцеля;рия та;йных и ро;зыскных дел; последняя ликвидирована в 1762 году Петром III, однако, вместо неё в том же году Екатериной II учреждена Та;йная экспеди;ция, выполнявшая ту же роль. Окончательно упразднена Александром I.
А теперь немного подробнее. Основание Преображенского приказа относится к началу царствования Петра I (учреждён в 1686 году в подмосковном селе Преображенском); сначала представлял род особой канцелярии государя, созданной для управления Преображенским и Семёновским полками. Использовался Петром в качестве политического органа в борьбе за власть с царевной Софьей. Название «Преображенский приказ» в ходу с 1695 года; с того же времени в его ведении находится охрана общественного порядка в Москве и наиболее значимые судебные дела. Однако в указе 1702 года вместо «Преображенского приказа» именуются съезжая изба в Преображенском и генеральный двор в Преображенском. Кроме дел по управлению первыми гвардейскими полками, Преображенскому приказу предоставлено было заведовать продажей табака, а в 1702 году повелено было присылать в приказ всех, которые будут сказывать за собой «Слово и дело государево» (то есть обвинять кого-либо в государственном преступлении).
Преображенский приказ находился в непосредственном ведении царя и управлялся князем Ф. Ю. Ромодановским (до 1717 года; после смерти Ф. Ю. Ромодановского — его сыном И. Ф. Ромодановским). Впоследствии  получил исключительное право на ведение дел о политических преступлениях или, как они тогда назывались, «противу первых двух пунктов». С 1725 года тайная канцелярия занималась и уголовными делами, которыми ведал А. И. Ушаков. Но при малом количестве людей (под его началом было не более десяти человек, прозванных экспедиторами тайной канцелярии) охватить все уголовные дела такому отделению было не под силу. При тогдашнем порядке расследования этих преступлений колодники, уличённые в каком-либо уголовном преступлении, могли по желанию продлить свой процесс, сказав «слово и дело» и совершив донос; они немедленно забирались в Преображенский приказ вместе с оговорёнными, причём очень часто оговаривались люди, не совершившие никакого преступления, но на которых доносчики имели злобу. Основное направление деятельности приказа — преследование участников антикрепостнических выступлений (около 70 % всех дел) и противников политических преобразований Петра I.
             Учреждённая в феврале 1718 года при том же государе в Петербурге и существовавшая до 1726 года Тайная канцелярия имела те же предметы ведомства, как и Преображенский приказ в Москве, и также управлялась И. Ф. Ромодановским. Ведомство создавалось для следствия по делу царевича Алексея Петровича, затем ему были переданы другие политические дела чрезвычайной важности; впоследствии оба учреждения слились в одно. Руководство Тайной канцелярией, так же как и Преображенским приказом, осуществлялось Петром I, который нередко присутствовал при допросах и пытках политических преступников. Располагалась Тайная канцелярия в Петропавловской крепости.
             В начале царствования Екатерины I Преображенский приказ, сохраняя тот же круг действий, получил название Преображенской канцелярии; последняя существовала до 1729 года, когда была упразднена Петром II при увольнении в отставку князя Ромодановского; из подведомственных канцелярии дел более важные были переданы в Верховный тайный совет, менее важные — в Сенат.
              После роспуска Тайной канцелярии в 1726 году она возобновила работу уже как Канцелярия тайных и розыскных дел в 1731 году под руководством А. И. Ушакова. К компетенции канцелярии отнесено следствие по преступлению «первых двух пунктов» Государственных преступлений (они означали «Слово и дело государево». 1-й пункт определял, «ежели кто каким измышлениям учнёт мыслить на императорское здоровье злое дело или персону и честь злыми и вредительными словами поносить», а 2-й говорил «о бунте и измене»). Главным орудием следствия были пытки и допросы с «пристрастием». Большая популярность тайной канцелярии была приобретена в годы Бироновщины. Анна Иоанновна боялась заговора. Около 4046 человек было арестовано и пытано, около 1055 дел рассмотрено в застенках данного ведомства. Не осмотрено оставалась 1450 дел. Тайная канцелярия расследовала такие громки дела по «Затейки Верховников», а в 1739 году по делу Волынского. Со смертью Анны Иоанновны, тайной канцелярии было предоставлено найти обвинение для Бирона. Тайная канцелярия потеряла прежнее влияние и была под грозою закрытия. В конце ноября 1741 года, заведовавший данным органом Ушаков, знал заговор, но решил не мешать заговорщикам, за что не был снят с должности. С приходом к власти дочери Петра тайная канцелярия снова приобрела популярность. Появились такие должности, как соглядатай, который записывал и подслушивал важные разговоры или следил за шпионами. В 1746 году Тайной канцелярией стал заведовать Шувалов. Во время его руководства попали в опалу ближайшие друзья и сподвижники Елизаветы Петровны: Шетарди (1744), Лесток (1744 и 1748), Апраксин и Бестужев (1758).
Упразднена манифестом императора Петра III (1762), одновременно запрещено «Слово и дело государево».
        Преемником Тайной канцелярии стала Тайная экспедиция при Сенате — центральное государственное учреждение в Российской империи, орган политического розыска (1762—1801). Формально учреждение возглавлял генерал-прокурор Сената, однако фактически всеми делами ведал обер-секретарь С. И. Шешковский. Тайная экспедиция занималась расследованием заговора В. Мировича (пытавшегося организовать побег из камеры Шлиссельбургской крепости императора Ивана Шестого Антоновича), осуществляла уголовное преследование А. Н. Радищева, курировала суд над Е. И. Пугачёвым. Пытки, запрещённые при Петре III, вновь вошли в широкое употребление. После воцарения Александра I функции Тайной экспедиции были перераспределены между первым и пятым сенатскими департаментами].


6

Казалось бы – упразднение Тайной канцелярии это свидетельство проявления человечности Петра Третьего, его лояльности к российскому обществу. Но при ближайшем рассмотрении, на самом деле, это означало беспрецедентное  усиление политического сыска и перспектив обвинений по решению всего лишь трех человек, да еще… людей от искусства, некомпетентных в деле сыска! Да, именно так и было – новый император цинично использовал своих друзей ради собственной безопасности, дав им безграничные полномочия, несмотря на отсутствие какой-либо компетентности.
        Вот тут и напрашивается жутковатая историческая ассоциация – а не с этой ли «тройки» списал Иосиф Сталин свои «оригинальные» судебные и карательные органы – тройки НКВД?
Давайте посмотрим, что это за «тройки» 1938 года, возникшие в СССР, спустя 176 лет после «актерского оригинала». Тро;йки НКВД СССР или республика;нские, краевы;е и областны;е тро;йки НКВД СССР — органы административной (внесудебной) репрессии при республиканских, краевых и областных управлениях НКВД СССР, созданные в целях проведения операции по репрессированию «антисоветских элементов» и действовавшие в СССР с августа 1937 по ноябрь 1938 года. Состояли из трёх человек — начальника из органов НКВД, секретаря обкома и прокурора, чем и обусловлено их название.
       Тройки НКВД СССР осуществляли свою деятельность в соответствии с Оперативным приказом Н.И. Ежова, народного комиссара внутренних дел СССР от 30 июля 1937 года № 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» в составе руководителя управления НКВД СССР по республике (краю, области), секретаря обкома ВКП(б) и прокурора республики (края, области) имели право приговаривать арестованных лиц к расстрелу, а также заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет.
       В соответствии с приказом предписывалось: «с 5 августа 1937 года во всех республиках, краях и областях начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников, в Узбекской, Туркменской, Казахской, Таджикской и Киргизской ССР операцию начать с 10 августа с. г., а в Дальневосточном и Красноярском краях и Восточносибирской области с 15 августа с. г.»
           Общее руководство проведением операций было возложено на заместителя наркома внутренних дел СССР — Начальника Главного управления государственной безопасности НКВД СССР — комкора М. П. Фриновского.
         Нарком внутренних дел Белорусской ССР Б. Д. Берман на совещании руководящего состава НКВД СССР в Москве 24 января 1938 года отметил: «Я бы считал, что если и сохранять тройки, то на очень непродолжительный период времени, максимум на месяц… Во-первых, сам по себе фронт операций стал значительнее уже, чем был в самый разгар операции в 1937 году. Во-вторых, надо большую часть нашего аппарата немедля переключить на агентурную работу. Работа с тройками — лёгкая, несложная работа, она приучает людей быстро и решительно расправляться с врагами, но жить долго с тройками — опасно. Почему? Потому, что в этих условиях… люди рассчитывают на минимальные улики и отвлекаются от основного — от агентурной работы».
          Постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) № П 4387 от 17.11.1938 «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия» судебные тройки, созданные в порядке особых приказов НКВД СССР, а также тройки при областных, краевых и республиканских Управлениях РК милиции были ликвидированы. Дела передавались на рассмотрение судов или Особого Совещания при НКВД СССР. В Постановлении было отмечено, что в работе «троек» имели место «безответственное отношение к следственному производству и грубое нарушение установленных законом процессуальных правил», которыми «нередко умело пользовались пробравшиеся в органы НКВД и Прокуратуры — как в центре, так и на местах — враги народа. Они сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности».
          Решения выносились тройкой заочно — по материалам дел, представляемым органами НКВД, а в некоторых случаях и при отсутствии каких-либо материалов — по представляемым спискам арестованных. Процедура рассмотрения дел была свободной, протоколов не велось. Характерным признаком дел, рассматриваемых «тройками», было минимальное количество документов, на основании которых выносилось решение о применении репрессии. В картонной обложке с типографскими надписями «Совершенно секретно. Хранить вечно» обычно подшиты: постановление об аресте, единый протокол обыска и ареста, один или два протокола допроса арестованного, обвинительное заключение. Следом в форме таблички из трёх ячеек на пол-листа идёт решение «тройки». Решение «тройки» обжалованию не подлежало, и, как правило, заключительным документом в деле являлся акт о приведении постановления в исполнение.
           С 1 октября 1936 года по 1 ноября 1938 года органами НКВД СССР арестовано 1 565 041 человек. В том числе арестовано в порядке приказа НКВД № 00447 — 702 656 человек. За это время осуждено 1 336 863 человек, из которых 668 305 человек, то есть — 50 %, приговорены к расстрелу.
         Абсолютное большинство членов троек были репрессированы во время большого террора, причём значительная часть из них – до ноября 1938 года, то есть репрессировали их тройки, членами которых они были ранее. В совместном постановлении ЦК ВКП(б) и СНК СССР было отмечено, что в результате упрощённого ведения следствия «работники НКВД совершенно забросили агентурно-осведомительную работу», что в работе «троек» имели место «безответственное отношение к следственному производству и грубое нарушение установленных законом процессуальных правил», ряд бывших сотрудников НКВД «сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований создавали с провокационной целью «дела» против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности».
В общем, и сегодня мало что можно понять в истинной политике, проводимой Иосифом Сталиным в годы массовых репрессий: как почти все назначенные им обвинители вдруг в одночасье стали обвиненными и были уничтожены? Может быть, как ненужные свидетели? И ту снова есть желание обратиться к «тройке», назначенной для политических преследований Петром Третьим. Да, Мельгунову, Волкову и Нарышкину были даны широкие возможности по определению виновных и невиновных на основании доносов. Но после гибели императора все трое попали в опалу к Екатерине Второй. Однако немилость длилась недолго: у Мельгунова  блистательно сложилась карьера – он прославился в должности Ярославского губернатора. В 1781 году инициировал и исполнил секретную миссию: организовал отправку из тюрьмы в Холмогорах в Данию семью брауншвейгского принца Антона Ульриха — потенциальных претендентов на престол; при этом обходился с брауншвейгским семейством максимально гуманно и благородно. Нарышкин продолжил «весело» служить при дворе.
В отличие от множества участников «троек НКВД» 1938 года, ставших ненужными историческими свидетелями, эта «тройка» Петра Третьего образца 1762 года выжила после того, как ее «попрессовала» новая императрица.



                7





Интересное упоминание еще одной значительной «тройки» есть в эпиграмме у юного Александра Пушкина в 1815 году:


Угрюмых тройка есть певцов —
Шихматов, Шаховской, Шишков,
Уму есть тройка супостатов —
Шишков наш, Шаховской, Шихматов,
Но кто глупей из тройки злой?
Шишков, Шихматов, Шаховской!


      Она направлена против членов «Беседы любителей русского слова»: руководителя ее А. С. Шишкова (1754—1841), кн. С. А. Ширинского-Шихматова (1783—1846) и А. А. Шаховского (1777—1846).
Князь Александр Александрович Шаховской сыграл очень важную роль в жизни Пушкина. И даже не одну, но, к сожалению, не все они были положительными.  Это русский драматург и театральный деятель из рода Шаховских, который с 1802 по 1826 год служил в Петербургской дирекции императорских театров и фактически руководил театрами Петербурга в то же время, когда там же служил и руководил театрами «великий шутник» Александр Львович Нарышкин. За свою жизнь он написал более ста произведений (комедии, водевили, дивертисменты, оперы и пр.). По словам А. А. Гозенпуда, «заслуга Шаховского состояла в том, что он сумел, снова сообщив русской комедии значительность проблематики, выдвинуть этот жанр на первое место». Пушкин писал о нём в «Евгении Онегине»:
Там вывел колкий Шаховской
Своих комедий шумный рой.

В 1820-х годах Шаховской сближается с Жуковским и начинает поиски новых форм и тем для своих произведений. Торжество романтизма в русской литературе побудило его к аналогичным исканиям в театре. Так возникают переработки поэмы Пушкина «Бахчисарайский фонтан» в пьесу Шаховского (1825 год) «Керим-Гирей» наряду с романами Вальтера Скотта «Иванго, или Возвращение Ричарда Львиное сердце» и пьесами Шекспира «Буря и кораблекрушение». Понятно, что в это время Пушкин, вернувшись из Михайловского, сближается с Шаховским, поскольку тот открывает перед молодым поэтом перспективы театральных постановок его произведений. Но после 1815 года затаивший на юного лицеиста обиду Шаховской жестоко отомстит ему: именно в его мастерской Толстой Американец распространит сплетню о том, что Пушкина высекли в Тайной полиции, и тот в отчаянии пишет новые и новые эпиграммы и даже замышляет самоубийство, чтобы смыть с себя  незаслуженный позор. Итог этих публичных терзаний известен – Пушкин отправился в первую ссылку.
          Отчасти это была плата юного Александра Сергеевича за участие в  литературной борьбе ( а если приглядеться, то она была острополитической, на самом деле, инспирированной, вполне вероятно, самими Александром Первым) за новый русский литературный язык.
           Борьба эта велась против «Беседы любителей русского слова» — литературного общество, образовавшегося в Петербурге в 1811 году. Во главе его стояли Г. Р. Державин и А. С. Шишков. К нему принадлежали также С. А. Ширинский-Шихматов, Д. И. Хвостов, А. А. Шаховской, И. С. Захаров и другие. Они придерживались консервативных взглядов, являясь эпигонами классицизма, выступая против распространения иностранных слов в русском языке и за сохранение славянской лингвистики. Выступали против реформы литературного языка, проводившейся сторонниками Н. М. Карамзина. «Беседа любителей русского слова» отражала те взгляды на развитие русского литературного языка, которых придерживались «старшие архаисты». Таким образом, главными оппонентами «Беседы…» являлись «карамзинисты», позже оформившиеся в общество «Арзамас», которые осмеивали деятельность «Беседы».
        В «Беседу» входили также Н. И. Гнедич и И. А. Крылов, отстаивавшие, в противовес Карамзину и сторонникам сентиментализма, национально-демократические традиции в развитии русского литературного языка, гражданский и демократический пафос в поэзии. Этим определялась ориентация именно на «Беседу» писателей декабристского направления, в том числе А. С. Грибоедова, П. А. Катенина, В. Ф. Раевского и других.
         «Беседа любителей русского слова» распалась после смерти Державина в 1816 году. Как помним, замысел «Горя от ума» Грибоедова, по предположению литературоведов, возник именно в это время. Замысел – да, но воплощение  отличалось от задуманного тем, что Грибоедов в своей пьесе использовал уже «новый» русский литературный язык, основоположником которого в историю вошел противник этого автора у истоков – Александр Сергеевич Пушкин.
          Такой вот сложный и тернистый политический путь был у «Горя от ума». И прокладывал его конечно же  император Александр Первый, готовивший сильнейший идеологический удар по обществу, не принявшему и не понявшему его прогрессивных идей. А кто думает, что подобные вещи происходят в истории, в том числе и  литературы, сами собой или инспирируются кем-то  очень умным «снизу», тот сильно заблуждается. Сильнейшее орудие власти – идеология, опирающаяся на литературу, в том числе, - всегда находится в руках у власти и крепко удерживается ею. А кто выпускает ее из рук, тот теряет власть, а то и саму страну. Что для народа несет невообразимые бедствия.
Вот почему «угрюмая тройка певцов» из эпиграммы Александра Сергеевича Пушкина все-таки каким-то боком «примыкает» и к более ранней политической «тройке» спецагентов Мельгунова, Нарышкина, Волкова и более поздним (что, конечно, кажется невероятным) – ежовским тройкам НКВД. Во всяком случае, результат их «работы», хотя и в разные времена, один – казни, тюрьмы, ссылки для нелояльных. От неизвестных нам пострадавших от доносов при Петре Третьем, до Пушкина при Александре Первом и  поэта Клюева при Сталине.


                8



      Находясь при особе государыни, Нарышкин всю свою жизнь провел в придворном кругу. Он сопровождал императрицу в её путешествиях в 1780—1786 годах в Белоруссию, Вышний Волочек и Крым.
        Нарышкин отличался необыкновенным хлебосольством и страстью устраивать великолепные и шумные балы, маскарады и пикники. Один из маскарадов, данный Нарышкиным для Екатерины ІІ в 1772 году, стоил ему 300000 рублей. Описание этого маскарада было сделано в тогдашних «Санкт-Петербургских ведомостях». Его дом был всегда с утра до вечера открыт для посетителей, причём хозяин не знал многих своих гостей и по фамилии, но всех принимал с одинаковым радушием.
       Несмотря на то, что Нарышкин не занимал крупных постов, сам он по этому поводу нисколько не расстраивался, поскольку и не стремился к возвышению — но всегда гордился своей родовитостью, будучи близким родственником Петра I.
Нарышкин был необыкновенно популярен в петербургском обществе и считался, пожалуй, самой яркой звездой среди придворных Екатерины, внося в их круг веселость и оживление и являясь, по сути, главным шутом двора. Его веселый, добродушный характер, общительность и остроумие снискали ему расположение Петра III, обычно подозрительно относившегося к придворным своей супруги. М. М. Щербатов в сочинении «О повреждении нравов в России», характеризуя Петра III, писал: «Сей Государь имел при себе главного своего любимца — Льва Александровича Нарышкина, человека довольно умного, но такого ума, который ни к какому делу стремления не имеет, труслив, жаден к честям и корысти, удобен ко всякому роскошу, шутлив, и, словом, по обращениям своим и по охоте шутить более удобен быть придворным шутом, нежели вельможею. Сей был помощник всех его страстей».
      Екатерина II, будучи очень невысокого мнения о дарованиях и нравственных качествах Нарышкина и называя его то «прирождённым арлекином», то «слабой головой, бесхарактерным» или, наконец, «человеком незначительным», тем не менее, очень ценила его общительный характер и умение развлекать общество. Более того, когда в 1783 году на страницах журнала «Собеседник любителей российского слова» скрывшийся под маской анонима Д. И. Фонвизин обратился к Екатерине II с вопросом, намекающим на Нарышкина: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют и весьма большие?», — он получил от Екатерины весьма жесткую отповедь.
          Оригинальная личность Нарышкина отразилась на некоторых литературных произведениях императрицы. Так, она вывела его в своей комедии L’Insouciant и в двух юмористических очерках: Relation authentique d’un voyage outre-mer, que sir Leon grand’ecuyer aurait entrepris par l’avis de ses amis и Leoniana ou faits et dits de sir Leon, grand’ecuyer, recueillis par ses amis. Нарышкин не был писателем, но его интерес к литературе и её деятелям достаточно засвидетельствован; в частности, Н. И. Новиков посвятил ему 2-е издание своего «Трутня».
        Державин, посвятивший Нарышкину два стихотворения, писал о нём: «Он был весьма острый и сметливый человек, а ежели бы не напустил на себя шутовства и шалости, то мог бы по своему уму быть хороший министр или генерал».
А из посмертных отзывов о Нарышкине характерен следующий: «Он был вельможа тем более опасный, что под видом шутки, всегда острой и язвительной, умел легко и кстати высказывать самую горькую правду».
      Как напоминает этот отзыв известное выражение: «горьким смехом моим посмеюся», вошедшее в русскую культуру. У пророка Иеремии это звучит несколько иначе: «Горьким словом моим посмеюся». При этом – лишь в церковно-славянском переводе, в русском же совсем иначе: «Ибо лишь только начну говорить я, – кричу о насилии, вопию о разорении, потому что слово Господне обратилось в поношение мне и в повседневное посмеяние». Надгробие Гоголя цитирует предыдущий перевод: «Понеже горьким словом моим посмеюся, отвержение и бедность наведу, яко бысть в поношение мне слово Господне и в посмех весь день».
      Вот что ценила Екатерина Вторая в своем  царедворце-«шуте»,  кузене Петра Великого, Льве Нарышкине. И для воплощения этой же великой библейской идеи, думаю, подыскивали авторов для будущих великих произведений ее внуки – Александр Первый и Николай Первый. У них же в руках был огромный материал дворцового фольклора, собранный Львом Нарышкиным и его сыном Александром. Который, думаю, и составил словарную и фразеологическую основу первого реалистического драматического произведения в России – пьесы «Горе от ума».



9

      Итак, Александр Львович Нарышкин — острослов и царедворец из рода Нарышкиных. Несмотря на притеснения кредиторов,  жил в своё удовольствие и давал блестящие праздники, благодаря чему запомнился как незлобивый человек, пользовавшийся общим расположением. В 1799 году назначен директором Императорских театров и награждён орденами Св. Андрея Первозванного и Св. Иоанна Иерусалимского. Заметим: время нахождения Нарышкина в должности директора Императорских театров — одна из наиболее ярких страниц в истории русского театра.
В 1812 году он вошёл в состав особого комитета, отвечавшего за управление всеми петербургскими и московскими театрами.
         Проживал долгое время за границей, и в 1818 году во Флоренции назначен канцлером российских орденов и награждён бриллиантовыми знаками к ордену Андрея Первозванного, которые поспешил заложить в ломбарде.
        В 1819 году ушёл с поста директора Императорских театров. Состоял почётным членом Императорской Академии художеств и был Петербургским губернским предводителем дворянства.
        В 1820 году вновь уехал за границу и остаток жизни прожил в Париже, где скончался от водянки 21 января (2 февраля) 1826 года. Несмотря на своё богатство, он вечно был без денег и обременён долгами.
         Унаследовал от отца способность к непринуждённой игре слов и колким замечаниям (по свидетельству современника, «острые слова сами вырывались из уст его, без напряжения ума»). Каламбуры, приписываемые Нарышкину, могли бы составить целый сборник острословия. Он острил даже тогда, когда другим было не до смеха: например, во время пожара Большого театра в 1811 году.
         Однажды Александр Львович, получил от императора Александра I подарок. Это был большая книга с богато украшенной обложкой. Раскрыв её, Нарышкин обнаружил вместо книжных листов искусно вплетенные ассигнации — всего на сумму 100 тысяч рублей, бешеные по тем временам деньги. Нарышкин передал дарителю глубочайшую признательность, однако прибавил к ней фразу: «Сочинение очень интересное и желательно получить продолжение». Легенда гласит, что государь исполнил пожелание и прислал ему ещё одну такую же «книгу». В ней тоже было ассигнаций на 100 тысяч рублей, но при этом велено было известить, что «издание закончено».
        20-е годы 19 века были временем бурных политических событий в Европе. Революция в Испании (а затем в Португалии), война Греции за независимость, убийство агента Священного союза Коцебу студентом Карлом Вандом - таковы были события, сделавшие слово "вольность" для молодых русских поэтов знаменем. Как мы знаем, в России в это время А.С. Пушкин был отправлен в южную ссылку, а на Кюхельбекера поступил донос в Министерство внутренних дел о том, что он якобы  «приватно называл государя Тиберием». Кюхельбекер захотел скрыться куда-нибудь подальше, и ему подвернулся счастливый случай. А.Л. Нарышкин, также собравшийся в Европу, искал секретаря для ведения корреспонденции на трех языках. Ему рекомендовали для этой цели поэта Дельвига, но Дельвиг не поехал и рекомендовал своего друга Кюхельбекера. Родителей Кюхельбекера Нарышкин хорошо знал по царствованию Павла (отец поэта был первым директором Павловского - личного имения
Павла еще в бытность его наследником).
         Кюхельбекер был вполне подготовлен для путешествия по Европе. Дело в том, что именно в 1819--1820 годах он «совершил» воображаемое путешествие по ней. Результатом стали его замечательные "Европейские письма", которые он напечатал в журналах в 1820 году. В "предуведомлении" он так объяснял цель своего воображаемого путешествия: "Чтоб судить о современных происшествиях, нравах и вероятных их последствиях, должно мысленно перенестись в другое время». Замечательное высказывание. Его новая работа рядом с Нарышкиным помогла ему "оказаться" при дворе  Екатерины, так ценившей Нарышкина – отца, придворного шута от высшей аристократии.

10

          Александр Сергеевич Пушкин, фигура, значимая для Кюхельбекера и Грибоедова, отдал дань памяти погибшему дипломату в своём «Путешествии в Арзрум», где описывается знаменитый и вызывающий споры литературоведов эпизод встречи с грузинами, якобы перевозившими из Тегерана в Тифлис тело «Грибоеда». Но дело не в достоверности или художественном вымысле, а в том, что Пушкин посчитал необходимым не только сказать о своём тёзке прощальные слова, но и выразить упрёк бездушной общественности: «Я познакомился с Грибоедовым в 1817 году. Его меланхолический характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, неизбежные спутники человечества, — всё в нем было необыкновенно привлекательно. Рождённый с честолюбием, равным его дарованиям, долго был он опутан сетями мелочных нужд и неизвестности. Способности человека государственного оставались без употребления; талант поэта был не признан; даже его холодная и блестящая храбрость оставалась некоторое время в подозрении. Несколько друзей знали ему цену и видели улыбку недоверчивости, эту глупую, несносную улыбку, когда случалось им говорить о нём как о человеке необыкновенном. Жизнь Грибоедова была затемнена некоторыми облаками: следствие пылких страстей и могучих обстоятельств. Он почувствовал необходимость расчесться единожды навсегда со своею молодостию и круто поворотить свою жизнь. Он простился с Петербургом и с праздной рассеянностию, уехал в Грузию, где пробыл осемь лет в уединенных, неусыпных занятиях. Возвращение его в Москву в 1824 году было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов. Его рукописная комедия: “Горе от ума” произвела неописанное действие и вдруг поставила его наряду с первыми нашими поэтами».
Сам Пушкин отмечает, что возвращение Грибоедова в Москву  в 1824 году было переворотом в его судьбе, а написанная им комедия "вдруг" поставила его в один ряд с первыми поэтами России. Как много скрывается под этим определением Александра Сергеевича: «вдруг»! То есть, надо понимать, не было таких определенных предпосылок, которые указывали бы на исключительный талант Грибоедова-поэта, который обнаружился в «Горе от ума».
Но вернемся к  Александру Львовичу Нарышкину – «держателю» бесценного клада каламбуров, которые могли бы составить целый сборник острословия. А если и был вдруг такой «сборник» в семействе Нарышкиных? Что не удивительно: ведь эти самые каламбуры, собственно, и были главным «хлебом» и отца, и сына при царском дворе, где в денежном выражении  оценивали их очень высоко. Я бы не удивилась, если бы удалось узнать, что Нарышкины, наподобие братьям Киреевским, специально охотились за этими каламбурами и  собирали их. Другой вопрос: хотели ли они ими с кем-то делиться?
А  у Александра Первого могла  возникнуть острая необходимость в этих собранных Нарышкиным каламбурах после войны с Наполеоном и Венского конгресса, когда он вернулся в Россию после трехлетнего отсутствия.

11

              Александр рассматривал польскую Конституцию как первый шаг на пути введения конституционного правления в России. В марте 1818 года, выступая на открытии первого польского сейма, он ясно заявил, что Польша – это только начало и что конституционное устройство по английскому образцу является ближайшим будущим всей России. Император дал понять русскому дворянству, что готов уступить ему значительную часть своей власти за то, что помещики согласятся на отмену или смягчение крепостного права. И эти полумеры царя встретили яростное сопротивление большинства помещиков! Министр внутренних дел граф В. П. Кочубей с тревогой сообщал в 1819 году, что провинциальное дворянство «весьма обеспокоено на щет вольности крестьян», ибо видит у Александра I намерение «произвести оную реформу поодиночке в одной губернии за другой…». О том же писали полицейские агенты: «… помещики внутренних губерний встревожены сиими слухами, в письмах выражают свое опасение».
                Французский дипломат доносил в Париж из Москвы в 1821-м:«Похоже, что позиция и интересы русского дворянства весьма отличны от позиции императора и его министров; следствием этого являются большие разногласия в общественном мнении на конституционный вопрос…»
           Итак, политические начинания этого периода вызвали в обществе нестабильность. И ее усилили ошибочные действия в экономической сфере. Проблема была в том, что Александр I, побывав в Европе, возможно, вполне искренне желал России такого же богатства и свобод, как там, но совершенно не понимал особенностей своей собственной страны. И конечно, он знать не знал основ экономики: капиталы идут туда, где выше прибыль, и не идут туда, где она ниже, а товар… товар идет на рынок, пока есть платежеспособный спрос.
               Не учитывая этого и стремясь укрепить экономические связи с европейскими странами и США, император в 1816–1819 годах резко снизил заградительные пошлины на западноевропейские промышленные товары. Лавина английских, французских, германских изделий хлынула в Россию. Русские товары не выдержали конкуренции: начались разорение и банкротство российского купечества и фабрикантов, серебро побежало из страны, курс ассигнаций рухнул.
               В конце концов Александр вынужден был отказаться от «экономической интеграции» и в 1822 году распорядился ввести высокий протекционистский тариф: вновь опустился занавес, экономически отгородивший Россию от Европы. Но было уже поздно – за эти годы купцы и фабриканты отшатнулись от царя, а дворяне, будущие декабристы, получили дополнительный козырь в своей игре. Вот хронология развития событий во внутренней политической жизни России:
         1816 – Возникновение тайного общества «Союз спасения», объединившего три десятка человек, в основном, офицеров. Они поставили себе главные задачи: уничтожение крепостного права и изменение абсолютистской формы правления.
        1818 – Возникновение тайного общества «Союз благоденствия». Предоставление крестьянам права заниматься промышленной деятельностью.
          С 1816 года всесильным временщиком при царе был А. А. Аракчеев, хороший организатор, кадровый военный. С этого года Александр перестал выслушивать традиционные доклады министров, читая лишь краткие выжимки из них, подготовленные в канцелярии Аракчеева, который фактически стал премьер-министром.
         В 1816–1819 годах по поручению императора канцелярия Аракчеева и Министерство финансов втайне подготавливали проекты освобождения крепостных крестьян, причем проекты достаточно радикальные. Аракчеев предлагал освободить крестьян посредством их самовыкупа у помещика с последующим наделением их землей за счет казны. По мнению же министра финансов Гурьева, отношения между крестьянами и помещиками следовало строить на договорной основе, а различные формы собственности на землю вводить постепенно.
         Император одобрил оба проекта, но ни один так и не был реализован. Личную свободу получили только крепостные Прибалтики. В 1816 году по инициативе эстляндских дворян Александр I подписал указ об освобождении крестьян этой губернии от крепостной зависимости; затем по такому же сценарию крепостное право было отменено в Курляндии (1817) и Лифляндии (1819). Однако помещики сохранили в полной собственности все земельные угодья, и за аренду помещичьей земли крестьяне были обязаны выполнять барщинную повинность. К тому же многочисленные стеснения (например, ограничение права на перемену места жительства) сохранились. Вдобавок этих «вольных» батраков помещик мог подвергать телесным наказаниям, попросту пороть. Вот такая свобода (по инициативе самих дворян) получилась в Прибалтике. А между тем считается, что здесь впервые в истории Российской империи было отменено крепостное право.

12

Двойственность, воспитанная в Александре императрицей Екатериной и ее противоборствующим с нею  сыном Павлом, активно проявлялась и в его правлении, и ее не мог не видеть только слепой. Но это – в среде аристократов.  А  непросвещенный и непосвященный народ, начиная с дворян и купцов, не говоря уже о крестьянах, мало что мог понять. Да и сегодня, если говорить откровенно, даже учителя в школе  мало что могут толком объяснить из глубин политики этого императора, благие светлые начинания которого в миг могли обратиться в  темный омут, в котором тонули и самые близкие и преданные Александру люди, такие, как его верный сподвижник Сперанский, к примеру. А дело было все в том, что либеральные замыслы императора не опирались на его личное мужество. Не был он способен взять ответственность на себя и постоянно перекладывал ее на других. На таких людей, как железный Аракчеев, который по сути правил вместо него целых десять лет в пору его активных поездок по Европе.
Но каково это было осознавать самому Александру,  знать, что  его, главного героя победы над Наполеоном, могут в любой момент обвинить в двуличии и даже …  в трусости! Что и сделал в начале двадцатых годов  юный Пушкин в своих исторических эпиграммах. Может быть, испытывая страх от этой мысли, горечь из-за непонимания его лучших чаяний для страны в среде аристократов, готовых в любой момент взбунтоваться и даже лишить его жизни, Александр и задумал создать  художественное произведение такой силы, которая бы повергла  его противников, смешав их с грязью, а не его. Он хотел справедливости, но и не боялся самобичевания, даже, возможно, желал его! Можно предположить, как тщательно обдумывал этот ход император, какие фигуры расставлял на поле своей новой битвы. И что удивительного, если он ставил на свою сторону людей из оппозиции, таких же, как он, либералов по убеждениям, кто-то из них и должен был подписаться автором этого убийственного произведения, которое бы наповал разило  горькой сатирой его явных и скрытых недругов.
         То, что Александр, желая отомстить общественному мнению, не принявшему его реформы, захотел обратиться к сатирической литературе, не было новостью. В Европе правители давно уже использовали этот прием для самозащиты и одновременно для атак на своих врагов с помощью перьев ставших всемирно известными авторов: Мольера, Бомарше и так далее. Но этим же приемом пользовалась и его бабка – императрица Екатерина Вторая, которая поначалу даже сама взялась за перо и опубликовала то, что считала необходимым для формирования общественного мнения по ее лекалам. Но потом нашла, как ей показалось, талантливого автора и отдала ему в руки всю российскую литературу и огромные средства из казны, ожидая для себя задуманного результата.  Но дождалась очередного протестного движения, да еще под покровительством  самого Фридриха Великого, главного врага России.
          Избранником Екатерины был Николай Новиков, вошедший в советскую историю как «великий просветитель». Он был ею же беспощадно погублен, и это стало, увы, печальной традицией Романовых в сотрудничестве с талантливыми литераторами, которых они выбирали лично для себя. Только если гуманная Екатерина оставила Новикову жизнь, то негуманный ее внук Николай  все же доводил дело до конца и, использовав, просто убивал поэтов, погубив в короткие сроки трех гениев русской (и мировой) литературы.


                13

Если пьеса «Горе от ума» задумывалась самим Александром Первым, то понятно, что сила ее сатиры должна быть настолько же велика, насколько велик бывает царский гнев. То есть,  должна была появиться на свет сатира поистине царской силы! И для этого нужен был совершенно особый, народный, язык, который бы могли понять любые слои российского населения. А не только французскоговорящие аристократы и дворяне. Таким образом перед будущим автором стояла сложнейшая лингвистическая задача, которую до него еще никто в российских литературных кругах не решал. Интересно, что позднее Кюхельбекер так отвечал на упреки в «неправильности, небрежности слога Грибоедова» : «...автору удалось передать тот настоящий разговорный язык, который и делает текст пьесы живым и ярким». Он, конечно, знал, о чем говорил.
Но еще интереснее то, что именно в это время, в начале 20-х годов 19 века, нa пpoтяжeнии нecкoлькиx мecяцeв oпpeдeляeтcя литepaтypнoe и дaжe пoлитичecкoe paзмeжeвaниe литepaтypныx гpyпп, формировалась теоретическая основа для новой поэзии, более русской и народной.
У нее, конечно, были свои противники. B мapтe 1820  гoдa B. H. Kapaзин, oбщecтвeнный дeятeль и экoнoмиcт, члeн «Boльнoгo oбщecтвa любитeлeй poccийcкoй cлoвecнocти» («copeвнoвaтeли») выcтyпaeт c пpoeктoм peфopм. Oн oпoлчaeтcя пpoтив нoвыx тeчeний в пoэзии в зaщитy oбщecтвeннo знaчитeльнoй литepaтypы, вocпитывaющeй вepнoпoддaнныx гpaждaн и нeзaвиcимoй oт инocтpaнныx oбpaзцoв. Moлoдaя пoэзия, c eгo тoчки зpeния, нe тoлькo нe yдoвлeтвopяeт этим тpeбoвaниям, нo и нeceт c coбoй oпacныe либepaльныe идeи. Уcтaми Kapaзинa гoвopил литepaтypный и oбщecтвeнный кoнcepвaтизм, кoтopый oбнapyжилcя в пoлнoй мepe, кoгдa oпpeдeлилиcь пapтии eгo cтopoнникoв и пpoтивникoв. K пepвым пpинaдлeжaлo ocнoвнoe ядpo «Oбщecтвa любитeлeй cлoвecнocти, нayк и xyдoжecтв» и coтpyдникoв eгo жypнaлa «Блaгoнaмepeнный» (1818—1826); кo втopым — либepaльнaя чacть cтapшиx литepaтopoв (Гpeч, Ф. Глинкa, Гнeдич) и мoлoдыe пoэты, aктивныe coтpyдники «Copeвнoвaтeля пpocвeщeния и блaгoтвopeния».
                Пpoтивники oдepжaли пoбeдy: Kapaзин был иcключeн из чиcлa «copeвнoвaтeлeй». Oн ycпeл, oднaкo, oбpaтить внимaниe миниcтpa внyтpeнниx дeл гpaфa B. П. Koчyбeя нa вoльнoдyмныe cтиxи «нoвaтopoв», пpeждe вceгo Пyшкинa, — и этo cыгpaлo cвoю poль, ycкopив ccылкy Пyшкинa нa юг. 6 мaя 1820 года oн пoкидaeт cтoлицy. Пoчти oднoвpeмeннo yeзжaeт зa гpaницy Kюxeльбeкep.
        Haкaнyнe oтъeздa, 22 мapтa 1820 года, нa coбpaнии oбщecтвa «copeвнoвaтeлeй» он читaeт cтиxoтвopeниe «Пoэты», кoтopoe нapядy c «Пoэтoм» Дeльвигa (1820) явилocь cвoeгo poдa oбщecтвeннo-эcтeтичecкoй дeклapaциeй, пocлyжившeй Kapaзинy в кaчecтвe пpимepa пoэтичecкoгo «либepaлизмa»:
Так! не умрет и наш союз,
Свободный, радостный и гордый,
И в счастье и в несчастье твердый,
Союз любимцев вечных муз!
О вы, мой Дельвиг, мой Евгений!
С рассвета ваших тихих дней
Вас полюбил небесный Гений!
И ты — наш юный Корифей,—
Певец любви, певец Руслана!
Что для тебя шипенье змей,
Что крик и Филина и Врана?—
Лети и вырвись из тумана,
Из тьмы завистливых времен.
О други! песнь простого чувства
Дойдет до будущих племен —
Весь век наш будет посвящен
Труду и радостям искусства;
И что ж? пусть презрит нас толпа:
Она безумна и слепа!


         Вот так Кюхельбекер и его друзья поворачивали русскую поэзию в то русло, из которого выплыло «Горе орт ума» – как ни парадоксально бы это ни звучало,  на тот момент жемчужина пропагандистской машины Романовых. В открытую они явили ее миру только в 1862 году, при Александре Втором, в год отмены им крепостного права, когда рукопись впервые была, наконец, опубликована. Сорок лет она пылилась в их хранилище сокровищ, и вот «песнь простого чувства дошла до будущих племен» в нужный Романовым час.  Грибоедов дал им покорность Ирана, бесценный алмаз «шах» и бессмертную пьесу «Горе от ума». Но был разорван безумной толпой  иранских бунтовщиков.

14

         Обыкновенное ли совпадение – поездка  радетеля за  народный язык в русской литературе Кюхельбекера к Нарышкину – в секретари к держателю сокровищницы русского великосветского фольклора, который « острил даже тогда, когда другим было не до смеха»? И чтение лекций о славянском языке и русской литературе в Париже. Затем – отъезд на Кавказ и встреча с Грибоедовым в разгар работы над «Горем…». Эта тема пока что никем не исследована в России, да и сомнительно, что  кого-то когда-то она заинтересует. Пока что здесь можно только оперировать известными фактами и строить версии.
Итак, мы знаем о сложной внутриполитической обстановке в начале 20-х годов 19 века в России, о накале страстей вокруг попыток Александра Первого осуществить в той или иной форме отмену крепостного права и ввести частично конституционное правление. Политические страсти  проникли даже в литературную среду и раскололи ее на друзей и недругов царя, даже в этих кругах было находиться опасно, не понимая, что будет завтра и кого обвинят в нелояльности.
А Александр Львович Нарышкин, известный острослов, продолжатель  опасной «шутовской профессии» своего отца, именно из-за этого скоморошеского острословия мог быть в любой момент заподозрен в чем угодно. Зная, как традиционно жестоко поступали на Руси со скоморохами, и все-таки рядясь в их пестрые одежды, играя особенную роль во дворце, и отец, и сын, конечно, понимали всю смертельную опасность своего положения. Не потому ли отличались равнодушием к огромным состояниям, которыми их одаривали императоры, и тратили деньги, не глядя, не думая о завтрашнем дне? Не потому ли, что всегда предполагали, чем может кончиться их опасная «служба» - пыточной и плахой, и просто спешили жить!
Можно предположить, что искушенный в драматургии и  сцене, Александр Львович Нарышкин  узнал или догадался о том, что государь задумался о создании особого литературного произведения, для которого придумывает особую форму и ищет особого автора. А, может, Александр и обращался к Нарышкину с предложением создать стройную сатиру на  современное ему общество с помощью  накопленного фольклорного материала. Ведь такая «пьеса» уже давно существовала, действие ее каждый день развивалось как забавное «представление» и при Екатерине Второй, и при самом Александре и в кулуарах дворца, и на приемах, а «авторами» были острословы Нарышкины, которые шутили даже тогда, когда всем было не до шуток. Теперь такой автор должен был стать сатирическим рупором самого государя, но так, чтобы никто не смог об этом догадаться. Но любой бы искушенный царедворец понял бы этот ход – в том и крылась особая опасность- даже если бы Нарышкин выступил под псевдонимом, по острословию и каламбурам его быстро вычислили бы. И к чему это могло его привести? Прежде всего – к ненависти дворянства и чиновничества всей России! А, значит, к возможной мести. Но это лишь одна проблема. Другая – неизвестно, как повел бы себя двуличный Александр, затянув в этот темный омут автора-сподвижника. Вполне возможно, его ожидала бы судьба Сперанского.
         Как бы там ни было, но в 1820-м году Александр Львович Нарышкин выехал  в Париж, увозя с собой ценнейший фольклорный материал. Но, если придерживаться высказанной мной версии, то поэт Кюхельбекер выехал вслед за ним в качестве его личного секретаря как специалист по русскому языку и литературе, и как … шпион! То есть, идея царя о создании  сатирической пьесы «отправилась» вслед за обладателем национального фольклорного клада, который теперь уже являлся  не просто литературным, а стратегическим материалом, призванным обратиться в разящее противников царя оружие. Оружие, которое он ловко и со знанием дела выхватил из рук российской   и либеральной, и консервативной оппозиции, заставив и ту, и другую  показать на сцене ее истинное лицо «революционной» и «антиреволюционной» недееспособности, не давшей Александру осуществить свои прогрессивные реформы.

15

Какое странное совпадение – в конце 1821 года, спустя год пребывания во Франции, Кюхельбекер выехал в Россию, но не в столицу и не в Москву, а на Кавказ, чиновником особых поручений у генерала Ермолова. Где в это время служил Грибоедов и работал над своей пьесой ( а где еще и писать такое произведение, как не под защитой армии? И это - не шутка. - Т.Щ.) Кюхельбекер познакомился с ним и крепко сдружился, а затем до конца своей жизни преклонялся перед памятью  автора «Горя от ума». И именно в это время работа над произведением  шла  плодотворно и закончена была в 1823 году. Но в открытый бой, имея на руках такое поистине убойное оружие, Александр Первый вступать против своих противников не стал, если с его стороны и была стратегическая игра, то велась она исподволь, с помощью рукописных копий пьесы. Однако произведение лишь с помощью «самиздата» сразу же стало известным и популярным во всей России и дало ее автору знаменитое имя в самых высоких литературных кругах. Свою же высокую материальную награду Александр Грибоедов получил от Романовых  только пять лет спустя, когда Николай Первый назначил его руководителем российской миссии в Тегеране.
Кюхельбекер был очень талантливый поэт, возможно, он и привлек внимание Александра Первого как потенциальный автор планируемого сатирического произведения. Но острота его стиха все-таки была слишком прямолинейной и жесткой, чтобы быть сатирой. Вот один пример поэтического осуждения  преследования и травли талантов. Об этом В. Кюхельбекер с горечью напишет в стихотворении «Участь поэтов» в 1823 году:

О сонм глупцов бездушных и счастливых!
Вам нестерпим кровавый блеск венца.
Который на чело певца
Кладет рука камен, столь поздно справедливых!
Так радуйся ж, презренная толпа,
Читай былых и наших дней скрыжали:
Пророков гонит черная судьба;
Их стерегут свирепые печали;
Они влачат по мукам дни свои,
И в их сердца впиваются змии.
Ах, сколько вижу я неконченных созданий,
Манивших душу прелестью надежд,
Залогов горестных за пламень дарований,
Миров, разрушенных злодействами невежд!

А вот как эта же тема звучит у Грибоедова в «Горе от ума» в то же самое время:

Теперь пускай из нас один,
Из молодых людей, найдется – враг исканий,
Не требуя ни мест, ни повышенья в чин,
В науки он вперит ум, алчущий познаний;
Или в душе его сам бог возбудит жар
К искусствам творческим, высоким
и прекрасным, –
Они тотчас: разбой! пожар!
И прослывет у них мечтателем! опасным!

Если посмотреть на эти строки с точки зрения самого императора, то ощущение особой горечи усиливается значительно, когда мы вспомним, что Александр Первый изменил порядок получения дворянами должностей в государственных учреждениях. Теперь они должны были для этого не только обладать  родовитостью и состоянием, но и закончить курс в университете, что, естественно, вызвало в дворянской среде недовольство – многие по старинке считали образование опасным вольнодумством, а заслуживать повышение в чинах предпочитали услужливостью, подобострастием и даже шутовством – как «при матушке Екатерине».
И разве не мнение  императора, вернувшегося из продвинутой Европы  через три года отсутствия в Россию после Венского конгресса, высказывает Чацкий вот в этих строках:

А тот чахоточный, родня вам, книгам враг,
В ученый комитет который поселился
        И с криком требовал присяг,
Чтоб грамоте никто не знал и не учился?
Опять увидеть их мне суждено судьбой!
Жить с ними надоест, и в ком не сыщешь пятен?
Когда ж пространствуешь, воротишься домой,
И дым Отечества нам сладок и приятен!

16

Ну и конечно Репетилов – его монологи это горький смех  самого же Александра, либеральные планы которого были провалены во всевозможных тайных обществах вот такими же говорунами, не способными ни осмыслить, ни принять эти планы,  ни встать ради них  рядом с императором.  «Ах, Alexandre! у нас тебя недоставало…»  Но, с другой стороны, явный романтизм и заведомая неисполнимость этих планов в условиях той России и того времени обращали их в опасную и бесперспективную игру, что понимали «говоруны» и не шли дальше разговоров «за полночь».

Репетилов
                Чтоб исповедь начать:
        Из шумного я заседанья.
Пожалоста, молчи, я слово дал молчать.
У нас есть общество, и тайные собранья,
        По четвергам. Секретнейший союз...

Чацкий
            Ах! я, братец, боюсь.
Как? в клубе?

Репетилов
                Именно.

Чацкий
                Вот меры чрезвычайны,
Чтоб вза;шеи прогнать и вас, и ваши тайны.

Репетилов
     Напрасно страх тебя берет,
Вслух, громко говорим, никто не разберет.
Я сам, как схватятся о камерах, присяжных,
     О Бейроне, ну о матерьях важных,
Частенько слушаю, не разжимая губ;
Мне не под силу, брат, и чувствую, что глуп.
Ах, Alexandre! у нас тебя недоставало;
Послушай, миленький, потешь меня хоть мало;
Поедем-ка сейчас; мы, благо, на ходу;
     С какими я тебя сведу
Людьми!!! Уж на меня нисколько не похожи.
Что за; люди, mon cher! Сок умной молодежи!

Чацкий
Бог с ними и с тобой. Куда я поскачу?
Зачем? в глухую ночь? Домой, я спать хочу.

Репетилов
Э! брось! кто нынче спит? Ну, полно, без прелюдий,
Решись, а мы!.. у нас... решительные люди,
            Горячих дюжина голов!
Кричим — подумаешь, что сотни голосов!..

Чацкий
    Да из чего беснуетесь вы столько?

Репетилов
Шумим, братец, шумим...

Чацкий
                Шумите вы? и только?

Репетилов
Не место объяснять теперь и недосуг,
        Но государственное дело:
        Оно, вот видишь, не созрело,
            Нельзя же вдруг.
Что за люди! mon cher! Без дальних я историй
     Скажу тебе: во-первых, князь Григорий!!
Чудак единственный! нас со; смеху морит!
Век с англичанами, вся а;нглийская складка,
     И так же он сквозь зубы говорит,
И так же коротко обстрижен для порядка.
     Ты не знаком? о! познакомься с ним.
        Другой — Воркулов Евдоким,
     Ты не слыхал, как он поет? о! диво!
        Послушай, милый, особливо
     Есть у него любимое одно:
«А! нон лашьяр ми, но, но, но»  2.
        Еще у нас два брата:
Левон и Боринька, чудесные ребята!
Об них не знаешь что сказать;
Но если гения прикажете назвать:
     Удушьев Ипполит Маркелыч!!!
     Ты сочинения его
     Читал ли что-нибудь? хоть мелочь?
Прочти, братец, да он не пишет ничего;
     Вот эдаких людей бы сечь-то,
И приговаривать: писать, писать, писать;
В журналах можешь ты однако отыскать
     Его отрывок, взгляд и нечто.
     Об чем бишь нечто? — обо всем;
Все знает, мы его на черный день пасем.
Но голова у нас, какой в России нету,
Не надо называть, узнаешь по портрету:
     Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
     И крепко на руку нечист;
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж об честности высокой говорит,
     Каким-то демоном внушаем:
     Глаза в крови, лицо горит,
     Сам плачет, и мы все рыдаем.
Вот люди, есть ли им подобные? Навряд...
Ну, между ими я, конечно, зауряд,
Немножко поотстал, ленив, подумать ужас!
Однако ж я, когда, умишком понатужась,
     Засяду, часу не сижу,
И как-то невзначай, вдруг каламбур рожу,
Другие у меня мысль эту же подцепят,
И вшестером, глядь, водевильчик слепят,
Другие шестеро на музыку кладут,
Другие хлопают, когда его дают.
     Брат, смейся, а что любо, любо:
Способностями бог меня не наградил,
Дал сердце доброе, вот чем я людям мил,
     Совру — простят...

Что-то подсказывает – весь этот репетиловский сумбурный монолог  - очевидный набор  острых каламбуров, которыми блистали при дворе отец и сын Нарышкины. Конечно, хотите верьте, хотите – нет. Свидетелей-то теперь не имеется!



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


1


Александр Сергеевич Пушкин оставил нам несколько стихотворений о «плохом» Александре Первом. Впервые эпиграмму на императора поэт написал в годы обучения в лицее (1813-1817 гг.) Он сравнил Александра I и своего лицейского воспитателя А.П. Зернова, причем не в пользу первого:

Романов и Зернов лихой,
Вы сходны меж собою:
Зернов! хромаешь ты ногой,
Романов головою.
Но что, найду ль довольно сил
Сравненье кончить шпицом?
Тот в кухне нос переломил,
А тот под Австерлицем.

       Очередной смелый выпад последовал в начале 1925 года. Эта эпиграмма была реакцией на петербургскую конференцию европейских держав, на которой не присутствовал ни один из мировых правителей. Назвав Александра I "коллежским асессором" (т.е. мелким чиновником) Пушкин намекал на потерю престижа царя в международной политике:

Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрунт герою надоел —
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!

В 1829 году, уже после смерти царя, Пушкин написал эпиграмму "К бюсту завоевателя", в которой подчеркивал двуличность натуры царя. Об этом его качестве говорили многие: "...верх нахмуренный, грозный, низ же — выражающий всегдашнюю улыбку." - писал Б.Товальдсе. «Слабый характером, он скрывал эту слабость под величавостью своей осанки» - писал князь П. В. Долгоруков. А вот стихотворение Пушкина:

Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.

Но самые убийственные для императора строки мы читаем в одной из глав «Евгения Онегина»:


Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.


    Видимо, в 1818 году написанное сатирическое стихотворение, которое стало таким популярным, что его распевали на улицах. Это «Сказки. No;l» («Ура! в Россию скачет…». Оно написано в традиционной во Франции форме сатирических рождественских куплетов, называвшихся «ноэль» (от французского No;l — рождество). Куплеты эти, осмеивающие чаще всего государственных сановников и их деятельность за истекший год, непременно облекались в евангельский
рассказ о рождении Христа. Вот образец французского ноэля, относящегося к декабрю 1763 года. Как все ноэли — это политическая сатира на сюжет рождения Иисуса и посетителей, приходящих к Марии с поздравлениями. Распевался он на мотив песни «Des bourgeois de Chartres»:
De J;sus la naissance
        Fit grand bruit ; la cour;
        Louis en diligence
        Fut trouver Pompadour:
«Allons voir cet enfant, lui dit-il, ma mignonne».
    «Eh! non, dit la marquise au roi,
     Qu’on l’apporte tant;t chez moi:
        Je ne vais voir personne».
  Перевод:  рожденье Иисуса произвело шумные толки при дворе. Людовик поспешно идет к Помпадур. „Пойдем к этому ребенку, - говорит он ей, - моя милочка“. „Ну нет, - говорит маркиза королю,- пусть его принесут поскорей ко мне: я ни к кому не выхожу».

2


        «Сказки…» - сатира на Александра I, который 22 декабря 1818 года вернулся с Аахенского конгресса:


Ура! в Россию скачет
          Кочующий деспо;т.
          Спаситель горько плачет,
          За ним и весь народ.
Мария в хлопотах Спасителя стращает:
     «Не плачь, дитя, не плачь, суда;рь:
     Вот бука, бука — русский царь!»
          Царь входит и вещает:
         «Узнай, народ российский,
          Что знает целый мир:
          И прусский и австрийский
          Я сшил себе мундир.
О радуйся, народ: я сыт, здоров и тучен;
     Меня газетчик прославлял;
     Я пил, и ел, и обещал —
          И делом не замучен.
         Послушайте в прибавку,
          Что сделаю потом:
          Лаврову дам отставку,
          А Соца — в желтый дом;
Закон постановлю на место вам Горголи,
     И людям я права людей,
     По царской милости моей,
          Отдам из доброй воли».


        Здесь нужны пояснения. «И прусский и австрийский // Я сшил себе мундир» — во время пребывания в Австрии и Пруссии Александр I появлялся иногда в мундирах армий союзников.
       Меня газетчик прославлял. — Хвалебные статьи об Александре I появились в европейской прессе.
        Лавров Иван Павлович — директор исполнительного департамента в министерстве полиции.
        Соц Василий Иванович — секретарь по российской части в цензурном комитете.
        Горголи Иван Саввич — петербургский обер-полицеймейстер.
        И людям я права людей... Отдам из доброй воли. — Имеется в виду речь Александра I в Варшаве при открытии первого сейма Царства Польского 15 марта 1818 года в которой он обещал «даровать» России конституцию. Эти невыполненные обещания и названы в сатире «сказками».

3

         Вот как пишет об этом произведении советский литературовед Томашевский. «Одним из наиболее значительных является сатирическая песня «Сказки (No;l)». Сатира вызвана варшавской речью Александра. Дата этой песни устанавливается с достаточной точностью из самого ее содержания. Речь Александра была произнесена в марте 1818 г., после чего в конце апреля он выехал в Россию, посетил Одессу и в июне прибыл в Москву, где находилось его семейство и гвардия. Вскоре Александр прибыл в Петербург, а оттуда в конце августа отправился в Аахен на конгресс. Здесь была заключена конвенция о выводе союзных войск из Франции и сделана декларация в духе Священного союза о спасении существующего порядка от «увлечения» народов. Затем Александр поехал в Вену и оттуда вернулся в Царское Село 22 декабря. По-видимому, к этому приезду и приурочена святочная песня Пушкина:
Ура! в Россию скачет
  Кочующий деспот...
Речь Александра произвела огромное впечатление в России. В ней он торжественно обещал распространить на всю Россию конституционные начала, уже существовавшие в Польше. Вот подлинные слова этой речи в переводе на русский язык (сделанном в основной части Вяземским): «Образование, существовавшее в вашем крае, дозволяло мне ввести немедленно то, которое я вам даровал, руководствуясь правилами законно-свободных учреждений, бывших непрестанно предметом моих помышлений, и которых спасительное влияние надеюсь я, при помощи божией, распространить и на все страны, провидением попечению моему вверенные». В этом тяжеловатом переводе несколько ослаблены более простые и прямые выражения французского оригинала. Не очень удачно словом «образование» передано французское слово «организация» (в смысле государственного устройства). Смысл начальной фразы тот, что Польша, уже имевшая ранее представительный строй, могла немедленно по восстановлении получить конституцию. Специально изобретен переводчиком термин «законно-свободный» (во французском оригинале: «les institutions lib;rales») во избежание простого «свободный», что могло показаться слишком радикальным для граждан абсолютистского государства; слово «либеральный» и совсем уже считалось недопустимым в России. Но и в таком причесанном виде сквозь витиеватые формулы официального перевода было ясно обещание конституции для всей России. Только приступ был таков, что ясно указывалось на необходимость какой-то подготовки, так как, по-видимому, в стране, не знавшей в прошлом представительных форм правления, немедленное введение конституции невозможно. Тем самым исполнение обещания откладывалось на неопределенный срок.
Тем не менее общественное мнение встревожилось. Не всем был ясен выдуманный термин «законно-свободный». Разнеслись слухи, что дело идет об освобождении крестьян. Помещики переполошились, опасаясь, что слух о варшавской речи дойдет до крестьян. Интересно, что писал по этому поводу М. Сперанский: «Можно ли предполагать, чтоб чувство, столь заботливое и беспокойное, сохранилось в тайне в одном кругу помещиков? Как же скоро оно примечено будет в селениях (событие весьма близкое), тогда родится или, лучше сказать, утвердится (ибо оно уже существует) общее в черном народе мнение, что правительство не только хочет даровать свободу, но что оно уже ее и даровало и что одни только помещики не допускают или таят ее провозглашение. Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно». Ужас перед возможностью крестьянской революции присмирил и вельможную оппозицию, которую утешала лишь надежда, что всё останется пустым обещанием. И в этом они не ошибались: они из личного опыта знали характер и истинные настроения Александра. Наоборот, в либерально настроенных кругах возникли розовые надежды. В журналах откликнулись статьями по конституционным вопросам. Так, Куницын напечатал в «Сыне отечества» статью «О конституции». Аналогичные статьи появились и в других журналах. Через неделю после открытия Сейма Уваров произнес речь в Главном педагогическом училище, в которой были намеки на своевременность конституционного преобразования. Речь Уварова вызвала отклики в печати, между прочим того же Куницына.
Между тем обстановка была такова, что верить искренности Александра было трудно. После речи он поехал на Аахенский конгресс, где распространял брошюру Стурдзы, о которой речь была раньше. Поездка его в Вену для сговоров с Меттернихом тоже была знаменательна. Либеральные обещания настолько противоречили практике, что только наивные люди допускали искренность Александра. Показания декабристов, часто указывавших на речь в Варшаве, не следует принимать за чистую монету: это был своеобразный маневр в поединке со Следственной комиссией, имевший целью показать, что революционное общество стремилось осуществить то, что в устах самодержавного монарха было лукавым и криводушным обещанием. Это особенно ясно в показаниях Лунина и отнюдь не свидетельствует, чтобы в наиболее радикально настроенных кругах обольщались какими-нибудь иллюзиями. Не разделял этих иллюзий и Пушкин. Напротив, варшавская речь вызвала у Пушкина жестокую сатиру. Самая популярность этой сатиры показывает, насколько сочувственно она была встречена в передовых кругах молодежи. Так, в одном из писем И. Д. Якушкина сообщается про стихотворение Пушкина, что его «во время оно все знали наизусть и распевали чуть не на улице».52 В дневнике В. Н. Каразина 18 ноября 1819 г. мы читаем: «Какой-то мальчишка Пушкин, питомец лицейский, в благодарность написал презельную оду, где досталось всей фамилии Романовых вообще, а государь Александр назван кочующим деспотом... К чему мы идем?».53 По-видимому, именно ознакомившись с данной сатирой, В. Н. Каразин задумал свой донос на Пушкина, результатом которого и явилась ссылка Пушкина на юг…
То, что Александр больше был предан делу международной реакции, чем защите национальных интересов России, было постоянным предметом критики его политики в кругах тайных обществ. Характерно указание именно на прусский и австрийский мундиры Александра: Пушкин этим подчеркивает ориентацию Александра на реакционные правительства Европы. Возможно, что под «газетчиком» разумеется реакционная пресса Западной Европы, потому что вряд ли можно было всерьез рассматривать чисто официальные прославления Александра, печатавшиеся в обязательном порядке в русских газетах, не представлявших общественного мнения. Известно, что отклики реакционной западной печати воспроизводились в русских журналах. Так, «Вестник Европы» дал переводы заграничных газетных статей, выражавших восторги по адресу Александра в связи с его варшавской речью. На скептических читателей эти восторги заграничных газетчиков производили комическое впечатление.
Наибольшая политическая острота заключена в стихах:
И людям я права людей,
По царской милости моей,
      Отдам из доброй воли.
Этот отказ поэта от «добровольных» императорских реформ показывает, что для Пушкина не только окончательно разоблачалась личность Александра, но и самая мысль о возможности реформы сверху становилась сомнительной. Постепенно Пушкин подходил к идее революционного переворота.
Так как сатира направлена только против Александра, то перечень имен в третьей строфе не представляет особого интереса, и трудно сказать, почему Пушкин назвал именно эти, а не другие имена. Это по замыслу сатиры мелкие агенты полицейского режима. Пушкин назвал первые пришедшие ему на ум имена. Первым назван И. П. Лавров, директор исполнительного департамента Министерства полиции. Не ясно, почему с его именем соединено имя В. И. Соца. Это был один из драматических цензоров. Сам театрал, он писал театральные разборы в «Сыне отечества», а иногда выступал в качестве переводчика мелких пьес. Во всяком случае, это фигура более заметная в театральном, чем в цензурном мире. С петербургским обер-полицеймейстером И. С. Горголи у Пушкина были личные театральные столкновения в те дни, когда он писал «Сказки». Так, 20 декабря 1818 г. на представлении оперы «Швейцарское семейство» в Большом Каменном театре у Пушкина произошла ссора с коллежским советником Перевозчиковым. В дело вмешался Горголи, который 23 декабря донес об этом начальнику Пушкина. Возможно, что к данному случаю относится и то анекдотическое объяснение Пушкина с Горголи по поводу ссоры в театре, о котором сообщает П. Л. Яковлев (брат лицейского товарища Пушкина): «„Ты ссоришься, Пушкин! кричишь!“ — так говорил ему в театре обер-полицеймейстер Горголи. — „Я дал бы и пощечину, но остерегался потому только, чтобы актеры не приняли это за аплодисмент!“».
         Так или иначе, но Пушкин назвал тех из мелких чиновников, причастных к полиции и цензуре, которые пришли ему на память по случайным обстоятельствам. Этим он показывал, что дальше мелочей у Александра дело не пойдет».(Конец цитаты -Т.Щ.)

5

        А теперь вернемся к пьесе «Горе от ума». Завершена она была Грибоедовым в 1823 году, но  не публиковалась до 1862 года, времени освобождения крестьян от крепостного права Александром Вторым. Однако стразу же стала известной и популярной в России из рукописных источников, которые стремительно распространились в обществе. Чтобы понять всю горечь Александра Первого от его несбывшихся надежд на реформы, от того, что он не был понят соотечественниками и осмеян ими, несмотря на великую победу в войне над Наполеоном, нужно лишь прочитать заключительные строки  сатирического произведения, которое в конце звучит уже как остро драматическое, более того, как настоящая трагедия:

       Не образумлюсь... виноват,
        И слушаю, не понимаю,
Как будто всё еще мне объяснить хотят,
Растерян мыслями... чего-то ожидаю…

(С жаром.)

Слепец! я в ком искал награду всех трудов!
Спешил!.. летел! дрожал! вот счастье, думал, близко.
Пред кем я давиче так страстно и так низко
        Был расточитель нежных слов!
А вы! О боже мой! кого себе избрали?
Когда подумаю, кого вы предпочли!
     Зачем меня надеждой завлекли?
        Зачем мне прямо не сказали,
Что все прошедшее вы обратили в смех?
        Что память даже вам постыла
Тех чувств, в обоих нас движений сердца тех,
Которые во мне ни даль не охладила,
Ни развлечения, ни перемена мест.
Дышал, и ими жил, был занят беспрерывно!
Сказали бы, что вам внезапный мой приезд,
Мой вид, мои слова, поступки — всё противно, —
Я с вами тотчас бы сношения пресек,

С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых,
     Рассказчиков неукротимых,
Нескладных умников, лукавых простяков,
     Старух зловещих, стариков,
Дряхлеющих над выдумками, вздором, —
Безумным вы меня прославили всем хором.
Вы правы: из огня тот выйдет невредим,
     Кто с вами день пробыть успеет,
     Подышит воздухом одним,
     И в нем рассудок уцелеет.
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок! —
        Карету мне, карету!

(Уезжает)

Через два года, в 1825-м, Александр Первый покинет Петербург и отправится в Тамбов  в инспекционную поездку и для лечения  жены, императрицы Елизаветы, с которой он в конце жизни помирился. Супруги простили друг другу заблуждения молодости и провели вместе остаток дней императора. В Тамбове Александр умер, но по известной легенде  «пошел искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок» - стал странником и умер в неизвестности.
         Как же эти события совпадают с событиями, описанными в «Горе от ума»! Или… так написать о своих злоключениях и их конце хотел бы сам император? Во всяком случае, если читать пьесу с точки зрения загнанного в угол своими же  планами царя Александра, от которого отвернулось  неблагодарное общество, настроение печали и отчаяния становится куда более сильным, нежели читать ее с точки зрения обиженного дворянина Александра Чацкого.


6



      А тот, кто особенно обидел, Александр Пушкин, спустя двадцать лет  откровенно раскаялся в своих юношеских заблуждениях,  к 1831 году, ко времени Варшавского восстания, угрожавшему  целостности  Российской Империи, это был уже совсем иной Пушкин. Мудрый поэт и вдумчивый историк, он  отлично понимал разницу в сочувствии страданиям русского землепашца в деревне от непосильной барской эксплуатации и геополитическим государственным устройствам. Да, революции могли смести существующую власть, существующий государственный строй во имя освобождения людей от рабства «дикого», но, как правило, они разрушают само государство, даже могут уничтожить его и  вместе с этим лишить тех же «рабов» их родины, их земли, а, значит, пищи и самой жизни! Что и произошло в некоторых странах Европы после Великой Французской революции и нашествия туда деспота Наполеона, обманувшего весь мир либеральными обещаниями. На которые  вскоре накинул грозную тогу императора-поработителя. И земли, и пищу пришлось возвращать народам Европы Александру Первому, «двуличному», «слабому» и «лукавому». Вспомним стихи Пушкина на его правление:

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.
Его мы очень смирным знали,
Когда не наши повара
Орла двуглавого щипали
У Бонапартова шатра.

Гроза двенадцатого года
Настала — кто тут нам помог?
Остервенение народа,
Барклай, зима иль русский бог?

Но бог помог — стал ропот ниже,
И скоро силою вещей
Мы очутилися в Париже,
А русский царь главой царей.

Обидно, конечно,  было просветленным умам России встречать его не главой конституционных правителей, а всего лишь … главой царей, которым вернули их страны, отнятые  деспотом Наполеоном во имя благополучия Франции. То, что либеральные устремления европейцев и доверие обманщику-Наполеону довели их государства до глобальной катастрофы, за сатирическими строками стихов Пушкина как-то не просматривалось. Зато как понятны стали слова Александра Чацкого в 1831-м, в год Варшавского восстания, когда под напором все тех же либералов из Европы (среди которых озлобленный Герцен бил во враждебные России колокола) была очевидной попытка  разрушить государственность России, ее территориальную целостность:


С кем был! Куда меня закинула судьба!
Все гонят! все клянут! Мучителей толпа,
В любви предателей, в вражде неутомимых…

А сам Александр Сергеевич теперь отлично понимал, чем грозит России, да и самой Европе этот польский бунт. И для него не было уже непонятным,  кто же победил в 1812 году Наполеона.  Бесспорную победу России он отдает в год юбилея самой загадочной и противоречивой Бородинской битвы под Бородиным в 1812 году:

Великий день Бородина
Мы братской тризной поминая,
Твердили: «Шли же племена,
Бедой России угрожая;
Не вся ль Европа тут была?
А чья звезда ее вела!…
Но стали ж мы пятою твердой
И грудью приняли напор
Племен, послушных воле гордой,
И равен был неравный спор.
И что ж? свой бедственный побег,
Кичась, они забыли ныне;
Забыли русской штык и снег,
Погребший славу их в пустыне.
Знакомый пир их манит вновь —
Хмельна для них славянов кровь;
Но тяжко будет им похмелье;
Но долог будет сон гостей
На тесном, хладном новоселье,
Под злаком северных полей!
Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!
Но знайте, прошеные гости!
Уж Польша вас не поведет:
Через ее шагнете кости!…»
Сбылось — и в день Бородина
Вновь наши вторглись знамена
В проломы падшей вновь Варшавы;
И Польша, как бегущий полк,
Во прах бросает стяг кровавый —
И бунт раздавленный умолк.

       Но, написав эти строки, а также стихотворение «Клеветникам России», теперь уже сам Александр Сергеевич стал неугоден либералам всех мастей, которые принялись «гнать» и «проклинать» поэта на чем свет стоит. Теперь  и он, наконец, осознавший горькие истины политических сражений, вслед за Чацким и императором Александром Первым вынужден был кричать в отчаянии: «Карету мне, карету, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок!» Но если объявленному сумасшедшим Чацкому и императору удалось сбежать от своих гонителей, то Пушкину пришлось испить горькую чашу  до дна, до самой смерти в их кругу. Именно в тот момент, когда на него снизошло прозрение, когда он понял, что история России – это не только история летописей и народных сказок, но еще и история Петра Первого с ее роковыми и смертными тайнами. Которые он хотел постичь во всей глубине. Но кто бы ему позволил?


7

         Если не учитывать не останавливающееся развитие Пушкина после окончания Лицея и также глубокую эволюцию его творчества, то его тоже можно назвать двуличным. Сначала – эпиграммы на Александра Первого  и его чиновников, затем – хвалебные оды Николаю, патриотические и монархические стихотворения о сражении под Бородино и «Клеветникам России», против конституционного деления государства. Он за короткое время изучил историю России по тысячам документов – в ходе подготовки  «Истории пугачевского бунта» и «Истории Петра Первого». И это в корне изменило его мировоззрение  и заставило поменять планы своего творчества. От романтики и высокой поэзии он был намерен перейти к документализму, а уж что оттуда бы вышло, понятно было только ему. Но мы об этом никогда не узнаем. Однако это настораживало Николая, имевшего свои тайные взгляды на перспективы правления. Они были настолько  неожиданными и опасными для него лично в исполнении, что он вынужден был всеми силами оберегать эти замыслы. У Николая Первого была своя,  сочиненная им, «поэзия» перспективы развития России – ее техническое вооружение. То есть, техническая революция, которую уже начала осуществлять Англия. А для исполнения этого колоссального замысла нужна была новая идеология, новые люди, новые технологии производства, экономики, финансов.
Но чтобы исполнить все эти задачи, у Николая не было  нового общества и новых людей. Ему приходилось в планируемое им светлое будущее тащить весь старый хлам управления и все свое окружение и не упасть под тяжестью такой непосильной ноши. Единственное, что он мог исподволь и хитроумно менять – это идеология, которая в обновленном виде  смогла бы повлиять на умы людей. И тут ему были нужны особые люди, особые таланты. И в политике, и в экономике, и в литературе. У него были искусный министр финансов Канкрин, министры иностранных дел Нессельроде (отчасти из-за личных  политических пристрастий – излишнего доверия к Австрии - стал одной из причин поражения  России в Крымской войне), а затем сменивший его Горчаков (сегодня известный как  заключивший невыгодную сделку по продаже Аляски Америке), блюститель политического порядка в государстве Бенкендорф, сказочник Пушкин и чудесный волшебный мир, уже созданный поэтом.
Выше мы уже увидели, какие тексты об Александре Первом писал юный Пушкин. Таких вольностей он не позволял себе в отношении Николая Первого, но уже в 1829-м о его старшем брате все равно написал нелестный отзыв на открытие памятника Александру Первому, созданному Б. Товальдсеном:

Напрасно видишь тут ошибку:
Рука искусства навела
На мрамор этих уст улыбку,
А гнев на хладный лоск чела.
Недаром лик сей двуязычен.
Таков и был сей властелин:
К противочувствиям привычен,
В лице и в жизни арлекин.



           Почему же поэт никак не мог успокоиться и продолжал жестко критиковать предшественника Николая даже спустя четыре года после его смерти? Может быть, дело тут в сугубо личном отношении? Известно, что еще подростком в лицее Александр Сергеевич влюбился в императрицу, супругу Александра Первого, Елизавету. Хотя она и была ослепительно красива, но все же для  юного лицеиста – «старушка», на двадцать лет старше! Однако стала его тайной любовью и музой на всю жизнь. Как затем и две  другие взрослые Елизаветы -  Воронцова, жена Новороссийского губернатора (на семь лет старше) и Элиза Хитрово – дочь маршала Кутузова ( на шестнадцать лет старше). Хотя Пушкин всеми силами скрывал свою неуемную страсть к этим немолодым женщинам великого света, «затушевывая» ее  многочисленными и подчас скандальными похождениями с молодыми девушками, его стихи говорят о том, что какие-то отношения все же там были.
              Но во всей этой истории с геронтофилией самое интересное не какие-то отклонения в сексуальных пристрастиях, а  тот рок, который преследовал поэта, начиная от его  подросткового любовного увлечения императрицей, которое он пронес через всю свою недолгую жизнь, и кончая женитьбой на Наталье Николаевне Гончаровой.


8



Скверный характер Пушкина-юноши загнал его в первую ссылку – на юг, хотя карающие органы поначалу выбрали ему Сибирь. Что стало бы там с молодым поэтом, одному Богу известно, однако, ничего хорошего – ведь даже на юге, у моря, он серьезно простудился и заболел тяжелым воспалением легких. Вылечившись при поддержке влиятельных друзей, Александр Сергеевич  тут же отправился во вторую ссылку – в Михайловское. Тут его ждали новые неприятности – ссора с отцом,  четырехкратный надзор, одиночество в деревенской глуши, возможно, беспробудное пьянство, как опасался Вяземский. Но главные горести ожидали его после этой ссылки и царской милости: следствия по стихотворению «Андрей Шенье»   и приписываемой ему  антирелигиозной поэме «Гавриилиада». В обоих случаях поэту грозила казнь за государственную измену.
Но были еще два события в  биографии Пушкина, которые могли бы стать поводом к обвинению по этой статье – любовь к женщинам. Две из них были «неприкасаемыми»: императрица Елизавета, жена Александра Первого, и юная Наталья Николаевна Гончарова, которая пленила самого Николая Первого до самого конца его жизни. А то, что принадлежало царям или предназначалось им принадлежать, было неприкосновенным, любое посягательство считалось государственной изменой и наказывалось смертью.
Однако вот что интересно: зная, разумеется, о непозволительном отношении Пушкина к свояченице – императрице Елизавете, которое стало причиной позорящих его брата,  императора Александра Первого, эпиграмм, только что вступивший на трон император Николай Первый прощает опальному поэту непозволительное отношение к семье Романовых и берет его под свое покровительство. А через три года – в 1828-м – уступает ему приглянувшуюся самому, самую красивую девушку в России, разрешив жениться на Наталье Николаевне Гончаровой. И Пушкин  пишет  восторженное стихотворение «Друзьям»:


Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.
О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.
Текла в изгнаньe жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и с вами снова я.
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Я льстец! Нет, братья, льстец лукав:
Он горе на царя накличет,
Он из его державных прав
Одну лишь милость ограничит.
Он скажет: презирай народ,
Глуши природы голос нежный,
Он скажет: просвещенья плод —
Разврат и некий дух мятежный!
Беда стране, где раб и льстец
Одни приближены к престолу,
А небом избранный певец
Молчит, потупя очи долу.


Сколько же побед было за Пушкиным  за двадцать лет его жизни, после окончания Лицея! Строго говоря, его неоднократно должны были судить и казнить за непозволительные выступления против Романовых, а он стяжал лишь царские милости… Они приблизили его и Натали ко двору, Николай платил ему огромные деньги за творчество, открыл ему  секретные государственные архивы. Царь многое вытерпел, чтобы получить гениальные произведения от своего врага, произведения, которые стали на века основой национальной идеологии России. А потом хладнокровно убил, точно рассчитав все ходы своего преступления, да так, что оно навсегда осталось нераскрытым. Понятно, что судьба поэта была решена Романовыми  еще в годы его бурной  молодости и жизнь его проходила, образно говоря, в волчьей яме, в смертельном окружении врагов, нужна была лишь команда. Двадцать лет спустя она последовала – негласный приговор вступил в силу.





ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

«Ресницы дьявола» - так можно перевести с украинского фольклора название повести Николая Васильевича Гоголя «Вий», потому что по народным поверьям Вий – это дьявол,  но также это слово обозначает и необыкновенно длинные ресницы, которые закрывают глаза нечистой силе. Не случайно в повести Вий приказывает своим слугам - вурдалакам: «Поднимите мне веки»! Еще знаменитые писатели девятнадцатого столетия в России описывали под длинными, «женскими», ресницами  и невыносимо красивые, влажные, завораживающие глаза дьявола – обольстителя. Николай Васильевич говорил, что дьявол вышел в мир без маски. Но разве красивое лицо сатаны – это не маска? Роковая, смертельная маска, о которой в наше время сложилось неправильное убеждение о том, что красота спасет мир. Пока что мы видим, как она его безжалостно губит, увлекая в пропасть грехопадения.
Почему погиб студент Хома, столкнувшись с необыкновенной красотой панночки и испытав  неземное наслаждение в полете под седлом мерзкой ведьмы? Непреодолимая похоть и стремление познать высшее наслаждение  довели его до могилы. Чтобы понять это, нужно заглянуть «внутрь»   повести Гоголя, а там, внутри, - черная бездна чувственного греха.
Всю свою  жизнь Николай Васильевич боролся с человеческим грехом погони за плотскими удовольствиями, и личная его жизнь отличалась воздержанием. Думаю, причиной этому стало его рождение от отца, влюбившегося в его будущую мать, когда  она была грудным шестимесячным младенцем. Он выждал годы и женился на юной девушке. Но  рожденные от этого брака дети – мальчики – были нежизнеспособны и умирали в младенчестве. Выжил только один – Николай Васильевич, а также его сестры. Наверняка, зная о тяжелом психическом отклонении  отца, Гоголь изучал  сексуальные патологии. Его повесть «Вий» - яркий образец высокохудожественного произведения о таком ужасном явлении, как садомазохизм. А под ним подразумевается не только сексуальное отклонение, но и стремление к психологической жестокости, насильственному подавлению и в конечном итоге  уничтожению человеческой личности.
Если не понимать правильно заложенного в повести смысла, то содержание «Вия» выглядит  очень простенько, хотя и страшно:  хулиганистый бурсак Хома избил до смерти ведьму, которая превратилась в красивую юную панночку, и был вынужден по ее завещанию и принуждению  ее отца читать по ней в церкви псалтирь три ночи. Правда, и в «Ночи перед рождеством» кузнец Вакула жестоко  сечет чёрта, вдоволь накатавшись на его спине по небу. Вроде бы, и нужно наказывать нечистую силу, но почему так страшно избивать, а не отмаливать свой грех общения с дьяволом у Бога? Ведь и Хома, и Вакула сами поддались искушению, а Вакула еще – и в корыстных целях. Впрочем, он же сам был сыном ведьмы Солохи, таскавшейся с чёртом, так что стоит только пожалеть девушку, согласившуюся выйти замуж в такую семейку.
А вот Хома был наказан смертью за свой тяжкий грех близости с ведьмой. Сначала-то он пытался улизнуть от  убогой старухи, домогавшейся  молодца, но как только она сумела его оседлать, то тут же в полете по небу и впал в нирвану. Гоголь показывает этот полет – как высшее наслаждение. Но это библейское запретное удовольствие! И как только Хома вместе со старухой падает на землю, его охватывает отвращение и ярость к тому, что он сделал. И бурсак берется за жуткую порку, забивая старуху до смерти. Но тут же его сознание снова затуманивается, и он видит  замученную им красавицу панночку. Она и есть естество того удовольствия, которое испытал Хома со старухой. Так Гоголь раскрывает  суть  полового извращения, совершенного  хулиганистым бурсаком.
        Хома убегает с места преступления и хочет спрятаться за стенами монастыря. Но наказание настигает его и там. Писатель идет дальше и показывает нам еще одну сторону садомазохизма – психологического насилия. Отец панночки заставляет его три ночи читать псалтирь по покойной дочери в старой церкви, у гроба. И никакие просьбы и мольбы бурсака освободить его от этой страшной повинности не помогают – жестокий отец ведьмы принуждает его  выполнить желание покойной до конца. Хома в ужасе, он почти теряет рассудок, пытается сбежать, он поседел в этом ночном бдении рядом с нечистой силой, но садист - отец ведьмы - непреклонен. И Хома погибает в неравном поединке с сатаной.
       Мы знаем советскую экранизацию повести. Фильм «Вий» был снят в 1967 году. Говорят, идея создания ленты принадлежала известному ловеласу и мучителю актеров, директору киностудии «Мосфильм», Ивану Пырьеву. Снимали ее учащиеся Высших режиссерских курсов Союза кинематографистов СССР Константин Ершов и Георгий Кропачев. Однако они сделали его настолько реалистическим, что руководство Мосфильма поспешило обратиться к известному киносказочнику Александру Птушко. Он многое переделал и создал тот образ Вия, который мы увидели в картине. Она стала лидером проката 1968 года, ее посмотрели 32,6 миллиона зрителей.
В 1970-х годах фильм был закуплен для зарубежного проката в США, Аргентине, Финляндии и Франции. Интерес к нему не ослабевает у зрителя и сегодня, поэтому  картину вполне можно считать культовой.
Есть два факта, которые как бы указывают на недопустимость общения ни в какой форме с нечистой силой. Съёмки проходили в трёх храмах Украины. Один из них - деревянная церковь Пресвятой Богородицы села Горохолин Лес Богородчанского района Ивано-Франковской области. Она сгорела дотла 20 февраля 2006 года, по официальной версии, в результате нарушения правил монтажа и эксплуатации электросети.  На её месте в 2008 году построена Золотокупольная Успенская церковь из красного кирпича.
         Это один факт. Второй – исполнители главных ролей панночки и Хомы Наталья Варлей и Леонид Куравлев  сильно травмировались во время съемок в храме, так что их даже пришлось на какое-то время отложить.

2

Эта повесть была опубликована в 1836 году. Александр Сергеевич Пушкин в это время был уже знаком с Гоголем, его повести привели в восторг поэта. Что касается сексуальной подоплеке «Вия», то  и эта ее художественная составляющая, возможно, не могла его не позабавить. А, может быть, и смутить… Ведь известно увлечение Пушкина еще с юных лет возрастными дамами, имена которых остались в истории его любовных приключений. Как я уже упоминала выше, три Элизы -  жена Александра Первого, жена  одесского губернатора Воронцова и дочь фельдмаршала Кутузова, Элиза Хитрово. Последняя была на 16 лет старше Пушкина, и он, имея с нею активную переписку, все же отрицал какую-либо физическую близость. Однако друзьям рассказывал со смехом, как однажды ночью  «голенькая Лиза», так называли ее в близком окружении за слишком глубокие декольте,  разорвала на нем одежду, пытаясь  увлечь в спальню.
Но главный рассадник порока Пушкин в это время видел в балах-маскарадах во дворце Энгельгардта, которые проводились там для знати по распоряжению Николая Первого. Об этом поэт с горечью писал в своих дневниках. Это была самая настоящая сексуальная дьяволиада, ставшая причиной не одной семейной трагедии. В частности, как считал поэт, пострадала и его жена – у нее случился выкидыш в результате активных танцев на этих балах.
Это было время торжества бесконтактного секса, который как бы «диктовала» обществу императорская чета, лишенная из-за болезни жены Николая Первого естественных плотских утешений и вынужденная довольствоваться «суррогатом», от которого у самой императрицы, а также и у любовниц Николая начались опасные для жизни эпилепсии. Об этом также писал Пушкин, с грустным юмором рассказывая друзьям, как ему пришлось «лечить» одну из пострадавших от сексуальных выкрутасов императора.
И кто бы мог догадаться тогда, в том числе, и сам император, что эти «выкрутасы» в двадцать первом веке станут грозным стратегическим оружием, способным погубить человечество эффективнее ядерной бомбы!
           Но если гоголевский Вий – это сказочный дьявол, то Хлестаков в пьесе Гоголя «Ревизор», как справедливо считают некоторые критики,  есть сам антихрист, которого люди не узнали и поклонились ему. И заказан этот «герой» Гоголю был самим императором Николаем Первым ради грозного обличения сатирой заворовавшегося российского чиновничества.
       Если на пьесу смотреть с этой стороны, то выходит, что она поднимает тему от вороватой власти и глупых чиновников до Страшного суда и прихода  антихриста. И это не просто образ, а отображение тех страданий, которые испытывал в то время Николай Первый, столкнувшись с беспримерным казнокрадством, предательством тех, кому доверил казну и страшными преступлениями высокопоставленных мздоимцев. И все это он получил в ответ на желание навести в России порядок в финансах, дать по рукам ворам от власти. Увы, чиновники в этом деле не стали ему помощниками, напротив, они отчаянно сопротивлялись этой попытке  государя. И вот лишь один пример – именно о ревизоре, которому император особенно доверял и которого посылал инкогнито для проверок в губернии. Это был флигель- адъютант из его свиты Александр Иванович Казарский, который в разных концах империи по заданию  царя выявлял чиновников-казнокрадов.
В 1829 году, во врем русско-турецкой войны, Казарский служил под командованием адмирала Черноморского флота Грейга командиром 18-пушечного брига «Меркурий», который совершил один из самых выдающихся подвигов в истории морских сражений. 14 мая 1829 года бриг был настигнут двумя турецкими кораблями «Селимие» и «Реал-беем», имеющими в сумме десятикратное превосходство в количестве орудий. Приняв неравный бой, экипаж брига под командованием Казарского одержал блестящую победу, нанеся противнику повреждения, принудившие его выйти из боя.
        В 1833 году Казарский был направлен для проведения ревизии и проверки тыловых контор и складов в черноморских портах, но через короткое время после прибытия в Николаев внезапно скончался от отравления. Для чего, предположительно, использовался кофе с мышьяком. Он погиб в 36 лет, инспектируя деятельность своего бывшего командира – адмирала Грейга. Теперь они оказались по воле императора «по разные стороны баррикад».
       Расследование же по делу вел сам Грейг. В своей записке Бенкендорф говорит, что следствие по делу о смерти Казарского ничего не открыло и другое следствие вряд ли будет успешным, поскольку Автомонов, участие которого в заговоре против Казарского ради наследства его дяди подозревал граф, является близким родственником генерал-адъютанта Лазарева (который должен был заменить Грейга на его посту!).
        Казнокрады ошиблись, думая, что их мафиозная структура на Черноморском флоте продолжит свое безнаказанное воровство государственных денег. Николай Первый в 1833 году прислал в Николаев новых ревизоров. Начальником штаба Черноморского флота и был назначен контр-адмирал Михаил Лазарев, первооткрыватель Антарктиды в 1819 году. Который заменил руководящего подготовкой черноморской эскадры для Босфорской экспедиции - самого Грейга. Лазарев выяснил и доложил императору, что Грейг саботирует приказ царя о подготовке эскадры. Поэтому и проведение   Босфорской экспедиции было поручено Лазареву.
      А пока он с эскадрой вышел в море, на суше проверкой тыловых контор и складов в черноморских портах занялся  другой человек, Александр Казарский.
По мнению историка флота Владимира Шигина, версия, представленная в записке Бенкендорфа об отравлении из-за наследства, сфабрикована. Фактической причиной отравления была деятельность Казарского как ревизора Черноморского флота и черноморских портов и вскрытие им фактов злоупотребления и коррупции высших флотских начальников под руководством адмирала А. С. Грейга.
      Внешние изменения Казарского после смерти подтверждала и Елизавета Фаренникова, бывшая тому свидетельницей: «голова, лицо распухли до невозможности, почернели, как уголь; руки распухли, почернели аксельбанты, эполеты, всё почернело… когда стали класть в гроб, то волосы упали на подушку». Гибель Казарского Фаренникова связывает с его ревизорской деятельностью и беспорядками и злоупотреблениями, царившими в то время на флоте.
        Во время похорон за гробом шло множество людей, среди которых были вдовы и сироты, которым Казарский много помогал. Рыдая, они кричали: «Убили, погубили нашего благодетеля! Отравили нашего отца!».
        Через шесть месяцев из Санкт-Петербурга прибыла следственная комиссия, которая эксгумировала труп и извлекла внутренние органы для отправки в столицу, однако, как вспоминает Фаренникова, этим дело и кончилось.
         Казарский был лично знаком
с А. С. Пушкиным, П. А. Вяземским и К. И. Далем. Известен «пророческий» рисунок Пушкина, на котором тот изобразил портреты Казарского, Сильво, Фурнье, Даля и Зайцевского (над рисунком сделана подпись заглавных букв фамилий изображённых людей: Q, S, F, D, Z) и топор, касающийся Даля и Казарского, которые после были отравлены в Николаеве.
         Именно в 1833 году, когда, возможно, Казарского не было уже в живых, Александр Сергеевич прибыл в Нижний  Новгород по литературным делам, и тамошний губернатор принял его за ревизора. А ревизию тут делал именно Казарский годом раньше – перед тем, как отправиться на Черноморский флот. И, видимо, так разворошил местное осиное гнездо казнокрадов, что они теперь в каждом приезжем из столицы готовы были видеть ревизора.
       Вот эту историю – своей поездки в Нижний Новгород – и рассказал Пушкин Гоголю, предложив ему написать пьесу. Комедию на крови невинных.


3



         Но за что  отравили в Николаеве Карла Даля, который не был ревизором, а, напротив, дружил в Грейгом, вместе с ним увлекаясь астрономией? Существует версия, что причиной расправы послужила эпиграмма на Грейга и его любовницу, впоследствии ставшею женой адмирала. И не просто женой…
       Считалось, что эпиграмму написал Владимир Даль, брат Карла. За это он был отдан разгневанным адмиралом под суд, год просидел  под следствием в тюрьме. Но близкие друзья Далей, в том числе, и Пушкин, знали или подозревали, что сочинителями были другие люди. Карл и Казарский. Владимира Даля разжаловали в матросы, и он уехал в Петербург. А Карла отравили в Николаеве в 1828 году. Может быть, это была и месть Грейга его брату, которого он затем преследовал всю жизнь, являясь уже  членом Государственного совета.
          А причиной такой ярости скрывалась в его жене, Юлии Михайловне Сталинской. Она родилась в семье еврея-трактирщика. В молодости служила в трактире отца. Вышла замуж за офицера польских войск капитана Кульчинского. Вскоре развелась и в 1820 приехала в  Николаев с поставками корабельного леса. Выйдя замуж за Грейга, сначала была его гражданской женой, в 1827-м тайно с ним обвенчалась. Официально признана женой А.С. Грейга только в 1873 году при открытии памятника адмиралу в Николаеве.
          Но «звание» любовницы вовсе не мешало ей стать во главе мафии на Черноморском флоте. Хотя официально  важные торговые и финансовые посты тут занимали другие люди. Но  главным был родственник Сталинской – Рафалович, который  прибыл сюда вскоре после того, как Юлия Михайловна сошлась с Грейгом. Во главе мафии стояли также некто Серебряный и "хлебные короли" российского юга - купцы Гилькович и Гальперсон. Их поддерживала коррумпированная флотская верхушка во главе с любимцем Грейга, контр-адмиралом Н.Д. Критским, и рядом других офицеров, занимавших большей частью береговые тыловые должности.
         На всём протяжении их совместной службы на Черноморском флоте Критский оставался главным фаворитом Грейга и наиболее близким ему человеком. Критский  непосредственно осуществлял все контакты с еврейским и греческим купечеством и руководил всеми махинациями. В 1834 году, после ревизии Казарского и Лазарева, был уволен от службы и фактически спасён от ареста Грейгом, который лично вывез его в своей карете из Николаева, уезжая в Петербург. Дальнейшая судьба Критского в точности неизвестна. Есть сведения, что он вскоре срочно выехал во избежание ареста за границу, куда были к этому времени переведены все его немалые счета.
          Но пока до разоблачений и угрозы ареста ещё далеко. Мафия была в полной силе. Бороться же было за что! Дело в том, что командующий Черноморским флотом в то время одновременно являлся и Главным командиром черноморских портов. Он сосредоточивал в своих руках огромнейшую власть. Ему подчинялись все порты (в том числе и торговые) Чёрного моря, со всеми своими службами: портовым хозяйством, причалами, складами, таможней, карантином, торговыми судами и так далее. К тому же, в руках Грейга был сосредоточен и местный банковский капитал. Учитывая, что именно через порты Чёрного моря шёл в то время основной внешнеторговый грузооборот почти всей внешней российской торговли, и прежде всего, её главной составляющей - пшеницы, трудно даже представить, какие деньги крутились вокруг всего этого и какие капиталы наживались теми, кто имел хоть какое-то отношение к этой бездонной черноморской кормушке.
         Черноморская торговля и черноморские порты процветали. В портах появились открытые инородцами банкирские дома и торгово-посреднические конторы: Бродского, Когана, Рабиновича и Гартенштейна, Рафаловича, Эфрусси.
        Гофмаклером одесской биржи состоял Симон Бернштейн. Симон Гурович представлял здесь Лондонскую и Ливерпульскую страховые компании, а братья Перельман были известными "комиссионерами по хлебной торговле"… Торговый дом Рафаловича к началу 30-х годов уже поддерживал самые тесные отношения с домом Ротшильдов. Предприимчивый судостроитель и "хлебный король" основал ещё и банк европейского уровня - "Рафалович и К°".
        Любопытно, что именно в это время в Одессе начали свою активную деятельность два предпринимателя - некто Гельфанд и Бронштейн. Оба нажили немалые капиталы на спекуляциях с хлебом. Это были дедушки небезызвестных революционеров-интернационалистов Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) и Лейбы Бронштейна (Льва Троцкого), принёсших впоследствии немало горя народам России. Аналогия здесь напрашивается сама. Если дедушки входили в состав "черноморской мафии" (пусть не на первых ролях) и, как могли, грабили Россию, то их внуки сделали всё возможное для уничтожения этой самой России.
         Нельзя быть богаче короля. Некоторых людей это может привести к государственной измене. Когда воры накапливают капиталы, которые власть уже не может контролировать, эта безденежная власть падает и заменяется другой.
        Николай Первый не посмел тронуть Грейга (хотя его потрясла смерть Казарского) и его возлюбленную трактирщицу, разорившую Черноморский флот, потому что она через родственника и банкира Рафаловича уже успела войти с награбленными капиталами в международные финансовые структуры, от которых зависело кредитование России. И тут напрашивается мысль: а кто важнее-то был для Николая Первого - Грейг или Сталинская? Да может быть, это Грейг по приказу императора накинул любовную узду на  бывшую трактирщицу, а не наоборот? И потому именно она была "неприкасаемой" для любой критики по собственной значимости для императора и его перспективных планов? Ведь если трезво посмотреть на ситуацию, то Сталинская на тот момент  была по своему положению, хотя и "подпольному", и неприличному, куда выше адмирала Грейга, потому что лично входила в группу людей, обладавших европейскими капиталами и "поставлявших" их главам государств. Вот где была настоящая детективная история, включавшая и страшные убийства русских чиновников, боровшихся с коррупцией. А кто был главным "коррупционером" здесь? Да уж не сам ли император Николай, решивший тайно умножить  капитал для своих секретных грандиозных планов доходами от  преступных таможенных сделок? Прием правителей, хорошо известный в мировой истории. Если это было так в Крыму, то мы снова видим двуличие Романовых, за которым кроются особые государственные и личные секреты теперь уже Николая Первого.
           Похищенные российские  средства попадали в зарубежные банки, а оттуда поступали обратно в виде кредитов под проценты и давали  новые и новые средства зарубежным банкам. Все это видел и понимал русский царь, но ловко отлаженные  международные финансовые связи через бюджетные средства, украденные на Черноморском флоте, он уже нарушить не мог. Страна, отягощенная бесконечными войнами, не могла жить без иностранных кредитов.
            Император попытался исправить положение, отстранив Грейга, а затем проведя денежную реформу министра финансов Канкрина. Хотя Грейг подсуетился и тут, будучи уже в Петербурге, он  предложил собственный проект  реформы денежной системы России. Конечно, в интересах тех, кто был «державой в державе», как написал Пушкин на своем рисунке с топором рядом с головами Карла Даля и Александра  Казарского. Но притязания бывшего адмирала были отвергнуты.


                4


       В 1834 году Гоголь получает сюжет будущей пьесы «Ревизор» от Пушкина. Через два года она - на сцене петербургского театра. На премьере присутствует Николай Первый. После спектакля он заявил: «Ну и пьеса! Всем досталось, а мне более всех!»
      Все после такого заявления понимают – царь этой пьесой и сам обличает своих чиновников, и даже самого себя не щадит в образе городничего! Может быть, с его стороны, это и месть за гибель  Казарского. Однако премьера в Москве вызвала совсем иную реакцию у «почтенного зрителя». Гоголь писал М. С. Щепкину после обеих премьер комедии: «Действие, произведённое ею, было большое и шумное. Всё против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях. Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня… Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший признак истины — и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия».
         По словам Сергея Тимофеевича Аксакова, были люди, которые возненавидели Гоголя с момента появления "Ревизора". Так, граф Федор Иванович Толстой Американец говорил в многолюдном собрании, что Гоголь - "враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь". Цензор Александр Васильевич Никитенко записал в своем дневнике 28 апреля 1836 года: "Комедия Гоголя "Ревизор" наделала много шуму... Многие полагают, что правительство напрасно одобряет эту пьесу, в которой оно так жестоко порицается".
          Пьеса была поставлена в Петербурге в апреле 1836 года, в Москве – в мае. А в июне, за семь месяцев до гибели Пушкина, Гоголь покинул Россию. Он оставался в Европе с короткими перерывами десять лет.
        Чутье его не подвело. Протеста царя против своих вороватых вельмож хватило ненадолго. И уже 14 июля в Петербурге и 27 августа в Москве состоялись премьерные спектакли «Настоящий ревизор». Пьеса была (не написана), а дописана прямо по гоголевскому тексту по заказу Николая Первого старшим адъютантом при дежурном генерале Главного штаба Дмитрием Ивановичем Цициановым.
          Действие оперативно появившегося продолжения пьесы Гоголя происходило в том же провинциальном городе, что и в пьесе Гоголя, с участием тех же персонажей, только к ним был добавлен еще один — Проводов, действительный статский советник, являющийся, по замыслу Цицианова, тем самым ревизором, о чьем приезде сообщалось в финале гоголевской комедии. У Цицианова «настоящий ревизор» изображался идеальным чиновником, добросовестно и безукоризненно выполняющим служебные обязанности. Он карал всех неправедных героев пьесы, в том числе Хлестакова, и даже женился на Марье Антоновне, чтобы не пострадала ее «угнетенная невинность».
Можно расценить эту ситуацию как некрасивое отступление императора перед казнокрадами и убийцами. Но это в том случае, если не знать истинных намерений Николая Первого. А он готовил своим вороватым чиновникам, аристократам и дворянам кое-что гораздо худшее, он готовил им тотальную замену! И первое, видимое, событие произошло уже в 1839 году, когда в Россию из Англии легально прибыл восемнадцатилетний юноша-немец по фамилии Кноп. Нет, он не был ревизором, у него была другая задача: начать техническую революции в России, которая уже совершилась в Англии. Но начинать ее предстояло  с европейскими кредитами и английскими ткацкими станками, а также – с совершенно новыми людьми. Но откуда же они взялись в государстве? Нет,  «маленький» Кноп не привозил их на кораблях из Англии. Это сам император распахнул двери новой жизни и деятельности для людей, которые почти двести лет до того были жалкими бесправными изгнанниками на своей земле – для старообрядцев. Вот уж чего никак не могли ожидать ни воры-чиновники, ни не знавшие труда вечно танцующие аристократы, ни владельцы миллионов крепостных дворяне-помещики. Кто бы мог подумать, что гоголевский «Ревизор» станет настоящим  и грозным прологом кардинальной смены общественных приоритетов в России самим царем!
Увы, спрятаться от антихриста, обличив его со сцены и нанеся ему удар с помощью английской техники, новой экономической и финансовой системы, отданных в руки людей, исповедовавших  древлеправославное воздержание и предпринимательскую честность, Романовым не удалось. В 1917 году эти «новые люди», отказавшись от Бога, уничтожили и царствующую династию, и саму державу.


ЧАСТЬ ПЯТАЯ


1

В 1839 году, слушая чтение поэмы Михаила Лермонтова «Демон» в перерывах между поездками на маскарады во дворце Энгельгардта, кого могла себе представлять в этом ужасном и одновременно дьявольски соблазнительном образе императрица Александра Федоровна, супруга Николая Первого? Думаю, в первую очередь его, своего  венценосного мужа, с которым ей врачи запретили плотские удовольствия. К этому времени у четы родились семеро детей – в том числе, будущие правители России и их потомки до самого падения династии. Чтобы больше не рожать с угрозой для жизни, Александра Федоровна была бесповоротно лишена медиками своего супружеского долга. Но они нашли выход из положения – бесконтактный секс. Им муж и жена занимались не только друг с другом, но и «на стороне». У Николая было множество любовниц, но он, стараясь хранить верность супруге, занимался с ними тем, что приводило их в исступление до припадков. Коими начала страдать и сама императрица. У нее тоже была забава – «красная гостиная», в которой она привечала самых красивых молодых людей Петербурга. В том числе, молодого дядю Лермонтова Столыпина – Монго,( а также его ближайшего друга), убийцу Пушкина Жоржа Дантеса. Но фаворитом, хотя и вынужденным «пустоцветом», считался  Князь Александр Васильевич Трубецкой (14 июня 1813 — 17 апреля 1889) — офицер лейб-гвардейского кавалергардского полка,  прозванный императрицей Бархатом за свои необыкновенно красивые глаза. Впрочем, почувствовав накануне гибели Лермонтова, что в этой гостиной запахло жареным и, видимо, опасаясь быть втянутым во второй громкий «литературно-исторический» скандал,уже с Лермонтовым, Трубецкой  сбежал от императрицы к  итальянской балерине и эмигрировал из России.
Что такое «обычный» бесконтактный секс, который и в те далекие времена был знаком и простому народу и мог довести до сексуального припадка  любую крестьянку, а не только аристократку? Грубо говоря, это сексуальный суррогат, который сегодня применяется широко  с использованием «игрушек» из сексшопов и свиданий по скайпу в Интернете. Но  «простым» и понятным он остается только до тех пор, пока в него не вводятся такие приемы, которые делают человека зависимым от партнера и превращают в покорного раба. Не обладая специальными знаниями вопроса,  люди, как правило, относят такие явления к бесовству, к загадочному и страшному явлению, которое невозможно разгадать, а испытав его на себе, им остается только мучиться до смерти. Что и произошло с лермонтовской героиней Тамарой, совращенной Демоном. Сначала, желая  не просто овладеть девушкой, но заполучить ее душу, он убивает ее жениха, а потом и ее.

Вот диалог Тамары и Демона, который Лермонтов убрал из текста поэмы:

Тамара:

О! кто ты? речь твоя опасна!
Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?..


Демон:

Ты прекрасна!


Тамара
Но молви, кто ты? отвечай...


Демон:

Я тот, которому внимала
Ты в полуночной тишине,
Чья мысль душе твоей шептала,
Чью грусть ты смутно отгадала,
Чей образ видела во сне.
Я тот, чей взор надежду губит,
Едва надежда расцветет,
Я тот, кого никто не любит,
И все живущее клянет.


Я бич рабов моих земных,
Я царь познанья и свободы,
Я враг небес, я зло природы,
И, видишь,- я у ног твоих!
Тебе принес я в умиленье
Молитву тихую любви,
Земное первое мученье
И слезы первые мои.
О! выслушай - из сожаленья!
Меня добру и небесам
Ты возвратить могла бы словом.
Твоей любви святым покровом
Одетый, я предстал бы там.
Как новый ангел в блеске новом;
О! только выслушай, молю,я
Я раб твой,- я тебя люблю!
Лишь только я тебя увидел -
И тайно вдруг возненавидел
Бессмертие и власть мою.
Я позавидовал невольно
Неполной радости земной;
Не жить, как ты, мне стало больно,
И страшно - розно жить с тобой.
В бескровном сердце луч нежданный
Опять затеплился живей,
И грусть на дне старинной раны
Зашевелилася, как змей.
Что без тебя мне эта вечность?
Моих владений бесконечность?
Пустые звучные слова,
Обширный храм - без божества!


Тамара:

Оставь меня, о дух лукавый!
Молчи, не верю я врагу...
Творец... Увы! я не могу
Молиться... гибельной отравой
Мой ум слабеющий объят!
Послушай, ты меня погубишь;
Твои слова - огонь и яд...
Скажи, зачем меня ты любишь!


Демон:

Зачем, красавица? Увы,
Не знаю!.. Полон жизни новой,
С моей преступной головы
Я гордо снял венец терновый,
Я все былое бросил в прах:
Мой рай, мой ад в твоих очах.
Люблю тебя нездешней страстью,
Как полюбить не можешь ты:
Всем упоением, всей властью
Бессмертной мысли и мечты.
В душе моей, с начала мира,
Твой образ был напечатлен,
Передо мной носился он
В пустынях вечного эфира.
Давно тревожа мысль мою,
Мне имя сладкое звучало;
Во дни блаженства мне в раю
Одной тебя недоставало.
О! если б ты могла понять,
Какое горькое томленье
Всю жизнь, века без разделенья
И наслаждаться и страдать,
За зло похвал не ожидать,
Ни за добро вознагражденья;
Жить для себя, скучать собой
И этой вечною борьбой
Без торжества, без примиренья!
Всегда жалеть и не желать,
Все знать, все чувствовать, все видеть,
Стараться все возненавидеть
И все на свете презирать!..
Лишь только божие проклятье
Исполнилось, с того же дня
Природы жаркие объятья
Навек остыли для меня;
Синело предо мной пространство;
Я видел брачное убранство
Светил, знакомых мне давно...
Они текли в венцах из злата;
Но что же? прежнего собрата
Не узнавало ни одно.
Изгнанников, себе подобных,
Я звать в отчаянии стал.
Но слов и лиц и взоров злобных,
Увы! я сам не узнавал.
И в страхе я, взмахнув крылами,
Помчался - но куда? зачем?
Не знаю... прежними друзьями
Я был отвергнут; как эдем,
Мир для меня стал глух и нем.
По вольной прихоти теченья
Так поврежденная ладья
Без парусов и без руля
Плывет, не зная назначенья;
Так ранней утренней порой
Отрывок тучи громовой,
В лазурной вышине чернея,
Один, нигде пристать не смея,
Летит без цели и следа,
Бог весть откуда и куда!
И я людьми недолго правил.
Греху недолго их учил,
Все благородное бесславил,
И все прекрасное хулил;
Недолго... пламень чистой веры
Легко навек я залил в них...
А стоили ль трудов моих
Одни глупцы да лицемеры?
И скрылся я в ущельях гор;
И стал бродить, как метеор,
Во мраке полночи глубокой...
И мчался путник одинокой,
Обманут близким огоньком,
И в бездну падая с конем,
Напрасно звал я и след кровавый
За ним вился по крутизне...
Но злобы мрачные забавы
Недолго нравилися мне!
В борьбе с могучим ураганом,
Как часто, подымая прах,
Одетый молньей и туманом,
Я шумно мчался в облаках,
Чтобы в толпе стихий мятежной
Сердечный ропот заглушить,
Спастись от думы неизбежной
И незабвенное забыть!
Что повесть тягостных лишений,
Трудов и бед толпы людской
Грядущих, прошлых поколений,
Перед минутою одной
Моих непризнанных мучений?
Что люди? что их жизнь и труд?
Они прошли, они пройдут...
Надежда есть я ждет правый суд:
Простить он может, хоть осудит!
Моя ж печаль бессменно тут.
И ей конца, как мне, не будет;
И не вздремнуть в могиле ей!
Она то ластится, как змей,
То жжет и плещет, будто пламень,
То давит мысль мою, как камень я
Надежд погибших и страстей
Несокрушимый мавзолей!..


Тамара:

Зачем мне знать твой печали,
Зачем ты жалуешься мне?
Ты согрешил...


Демон:

Против тебя ли?


Тамара:

Нас могут слышать!..


Демон:

Мы одне.


Тамара:

А бог!


Демон:

На нас не кинет взгляда:
Он занят небом, не землей!


Тамара:

А наказанье, муки ада?


Демон:

Так что ж? Ты будешь там со мной!


Тамара
Кто б ни был ты, мой друг случайный,-
Покой навеки погубя,
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Но если речь твоя лукава,
Но если ты, обман тая...
О! пощади! Какая слава?
На что душа тебе моя?
Ужели небу я дороже
Всех, не замеченных тобой?
Они, увы! прекрасны тоже;
Как здесь, их девственное ложе
Не смято смертною рукой...
Нет! дай мне клятву роковую...
Скажи,- ты видишь: я тоскую;
Ты видишь женские мечты!
Невольно страх в душе ласкаешь...
Но ты все понял, ты все знаешь -
И сжалишься, конечно, ты!
Клянися мне... от злых стяжаний
Отречься ныне дай обет.
Ужель ни клятв, ни обещаний
Ненарушимых больше нет?..


Демон:

Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Клянусь паденья горькой мукой,
Победы краткою мечтой;
Клянусь свиданием с тобой
И вновь грозящею разлукой.
Клянуся сонмищем духов,
Судьбою братий мне подвластных,
Мечами ангелов бесстрастных.
Моих недремлющих врагов;
Клянуся небом я и адом,
Земной святыней и тобой,
Клянусь твоим последним взглядом,
Твоею первою слезой,
Незлобных уст твоих дыханьем,
Волною шелковых кудрей,
Клянусь блаженством и страданьем.
Клянусь любовию моей:
Я отрекся от старой мести,
Я отрекся от гордых дум;
Отныне яд коварной лести
Ничей уж не встревожит ум;
Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться.
Хочу я веровать добру.
Слезой раскаянья сотру
Я на челе, тебя достойном,
Следы небесного огня -
И мир в неведенье спокойном
Пусть доцветает без меня!
О! верь мне: я один поныне
Тебя постиг и оценил:
Избрав тебя моей святыней,
Я власть у ног твоих сложил.
Твоей - любви я жду как дара,
И вечность дам тебе за миг;
В любви, как в злобе, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, вольный сын эфира,
Возьму в надзвездные края;
И будешь ты царицей мира,
Подруга первая моя;
Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю станешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной красоты,
Где преступленья лишь да казни,
Где страсти мелкой только жить;
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить.
Иль ты не знаешь, что такое
Людей минутная любовь?
Волненье крови молодое,-
Но дни бегут и стынет кровь!
Кто устоит против разлуки,
Соблазна новой красоты,
Против усталости и скуки
И своенравия мечты?
Нет! не тебе, моей подруге,
Узнай, назначено судьбой
Увянуть молча в тесном круге
Ревнивой грубости рабой,
Средь малодушных и холодных,
Друзей притворных и врагов,
Боязней и надежд бесплодных,
Пустых и тягостных трудов!
Печально за стеной высокой
Ты не угаснешь без страстей,
Среди молитв, равно далеко
От божества и от людей.
О нет, прекрасное созданье,
К иному ты присуждена;
Тебя иное ждет страданье.
Иных восторгов глубина;
Оставь же прежние желанья
И жалкий свет его судьбе:
Пучину гордого познанья
Взамен открою я тебе.
Толпу духов моих служебных
Я приведу к твоим стопам;
Прислужниц легких и волшебных
Тебе, красавица, я дам;
И для тебя с звезды восточной
Сорву венец я золотой;
Возьму с цветов росы полночной;
Его усыплю той росой;
Лучом румяного заката
Твой стан, как лентой, обовью,
Дыханьем чистым аромата
Окрестный воздух напою;
Всечасно дивною игрою
Твои слух лелеять буду я;
Чертоги пышные построю
Из бирюзы и янтаря;
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное -
Люби меня!..


XI


И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей в очи!
Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал.
Увы! злой дух торжествовал!
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь ее проник.
Мучительный, ужасный крик
Ночное возмутил молчанье.
В нем было все: любовь, страданье.
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье -
Прощанье с жизнью молодой.

2


Здесь  поэт объясняет гибель Тамары  проделками дьявола. Но в наше время лишить  жизни искушенную сексом по Интернету женщину (да и мужчину тоже) возможно, введя в тело  цифровой  чип и посадив таким образом жертву на невидимую, но вполне реальную «цепь». Мог ли представить себе Николай Первый, что  используемый им   «по медицинским показаниям» бесконтактный секс станет через  двести лет грозным оружием террористов, с помощью которого они смогут, если захотят, порабощать и уничтожать целые нации? Но, может быть, император мечтал о таком оружии – ведь именно в это время он начинал в России новую эпоху технического прогресса.
Лермонтов же, вполне возможно, и не подозревал, насколько уязвил царя, который вполне мог увидеть в образе Демона себя. Не истинного героя своего времени, победившего бунт, холеру, невидимо начавшего великое переустройство страны без политических потрясений, а … какого-то демонического искусителя неприступных красавиц и убийцы их женихов! Но именно в низком поведении обвинил поэт придворное аристократическое общество, погубившее  великого поэта Пушкина и заставившее страдать его красавицу жену, написав стихотворение  «Смерть поэта». А нравы-то в этом обществе устанавливал сам царь, и, судя по маскарадам во дворце Энгельгардта, они не были высокими, о чем говорил и сам Пушкин в своих дневниках и письмах. Николай Первый насаждал в своем окружении постыдную тягу  к порочным удовольствиям. И это становилось настоящей пыткой для людей порядочных, которые были вынуждены подчиниться государю, а вынести такую пытку, как сексуальное удовольствие,  мало кому под силу. И все окружение Николая было, словно паутиной,  повязано этими порочными связями, давая повод к шантажу и безграничному управлению людьми.
Вполне возможно, отгоняя от себя эти неприятные ассоциации, вызванные чтением произведений Михаила Лермонтова, царь предпочел перевести стрелки этой его художественной дьяволиады на самого поэта, а ближайшие родственники поспешили поддержать в этом стремлении  своего повелителя. Известно, что, в июне 1840 года Николай, возвращаясь на корабле из поездки в Европу, писал жене, в том числе, и по поводу романа Лермонтова, который взялся читать по ее просьбе: «…я дочитал до конца „Героя“ и нахожу вторую часть отвратительной, вполне достойной быть в моде. Это то же самое изображение презренных и невероятных характеров, какие встречаются в нынешних иностранных романах. Такими романами портят нравы и ожесточают характер. …в конце концов привыкаешь верить, что весь мир состоит только из подобных личностей, у которых даже хорошие с виду поступки совершаются не иначе как по гнусным и грязным побуждениям. Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству! Но это ли цель нашего существования на земле? Люди и так слишком склонны становиться ипохондриками или мизантропами, так зачем же подобными писаниями возбуждать или развивать такие наклонности! Итак, я повторяю, по-моему, это жалкое дарование, оно указывает на извращенный ум автора. Характер капитана набросан удачно. Приступая к повести, я надеялся и радовался тому, что он-то и будет героем наших дней, потому что в этом разряде людей встречаются куда более настоящие, чем те, которых так неразборчиво награждают этим эпитетом. Несомненно, Кавказский корпус насчитывает их немало, но редко кто умеет их разглядеть. Однако капитан появляется в этом сочинении как надежда, так и неосуществившаяся, и господин Лермонтов не сумел последовать за этим благородным и таким простым характером; он заменяет его презренными, очень мало интересными лицами, которые, чем наводить скуку, лучше бы сделали, если бы так и оставались в неизвестности – чтобы не вызывать отвращения».
        Насколько лживы и лицемерны эти высказывания императора, могли понять на тот момент лишь  несколько человек в России – самых приближенных к трону людей, знавших об истинных планах Николая Первого в то время по началу технической революции в России с финансовым и организационным участием европейских стран.
        Если знать  об этих планах, то можно понять, насколько сильно пропитан текст письма страхом государя перед поэтом, который каким-то образом сумел разгадать истинные намерения  семьи Романовых: сформировать общественное мнение большого света в начале сороковых годов 19 века таким образом, чтобы увести его очень далеко от действительности и чтобы дворяне как можно дольше не догадывались о том, чем занимается царь и что в России уже происходит нечто такое, что  скоро поломает судьбы очень многих аристократов, выбросив их на обочину жизни.
                Вслед за Николаем Павловичем  Лермонтова критиковала и его сестра, Мария Павловна: «В сочинении Лермонтова не находишь ничего, кроме стремления и потребности вести трудную игру за властвование, одерживая победу посредством своего рода душевного индифферентизма, который делает невозможной какую-либо привязанность, а в области чувства часто приводит к вероломству. Это - заимствование, сделанное у Мефистофеля Гете, но с тою большой разницей, что в "Фаусте" диавол вводится в игру лишь затем, чтобы помочь самому Фаусту пройти различные фазы своих желаний, и остается второстепенным персонажем, несмотря на отведенную ему большую роль. Лермонтовский же герой, напротив, является главным действующим лицом, и, поскольку средства, употребляемые им, являются его собственными и от него же и исходят, их нельзя одобрить".
             Брат царя  Михаил Павлович, читая "Демона", выразил общее отношение членов царствующей фамилии к личности и творчеству поэта: "Был у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Только я никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли духа зла, или же дух зла - Лермонтова".
              Мнение царской семьи о творчестве Лермонтова  разделял и Александр Христофорович Бенкендорф, шеф  тайной полиции. Есть сходство царского письма с давним отзывом цензуры III Отделения о "Маскараде", где драма молодого писателя сравнивалась с французскими "романами ужасов". В 1835 году цензор Ольдекоп писал: "Желать, чтобы у нас были введены чудовищные драмы, от которых отказались уже и в самом Париже, - это более чем ужасно, этому нет названья". Если по содержанию этот инспирированный Бенкендорфом отзыв напоминает более позднее письмо Николая о "Герое нашего времени", то по стилю он родствен собственноручной записке Бенкендорфа к царю о стихах Лермонтова на смерть Пушкина: "Вступление к этому сочинению дерзко, а конец - бесстыдное вольнодумство, более чем преступное".
             Когда известие о гибели Лермонтова пришло 2 августа 1841 года в Петербург, обнаружилась вся сила ненависти к поэту не только Николая, но и всего двора. Узнав об участии своего сына в пятигорской дуэли, князь И. В. Васильчиков сказал 5 августа М. А. Корфу: "Не буду, конечно, скрывать, что я опечален происшествием, но наиболее тем, что сын мой мог состоять в тесной связи с таким человеком, каков был Лермонтов, sans foi ni loi"  (без стыда и совести (фр.) – Т.Щ.).

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

1

  В 1845 году В.Г. Белинский писал в связи с постановкой в Петербурге скандальной пьесы графа Владимира Соллогуба «Букеты, или Петербургское цветобесие»: «Драматическая русская литература представляет собою странное зрелище. У нас есть комедии Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор», «Женитьба» и разные драматические сцены Гоголя – превосходные творения разных эпох нашей литературы, – и, кроме них, нет ничего, решительно ничего хоть сколько-нибудь замечательного, даже сколько-нибудь сносного. Все эти произведения стоят какими-то особняками, на неприступной высоте, и все вокруг них пусто: ни одного счастливого подражания, ни одного удачного опыта в их роде. «Бригадир» и «Недоросль» породили много подражаний, но до того неудачных, пошлых и вздорных, что о них нельзя и помнить. Еще прежде Фонвизина некто Аблесимов проговорился, обмолвился как-то прелестным, по своему времени, народным водевилем «Мельник» и, кроме этого водевиля, не написал ничего порядочного. Были ли подражания «Мельнику», не знаем; но если и были, то наверное уродливые и пошлые, а потому и забытые. Капнист написал «Ябеду» – комедию, замечательную более по дели, нежели по исполнению. От «Ябеды» должно перейти прямо к «Горе от ума», а от него к драматическим опытам Гоголя, потому что все написанное в эти два промежутка времени решительно не стоит упоминовения.
             То же самое можно сказать и о нашей трагедии или патетической драме. Еще из классических трагедий, и оригинальных и переводных, найдется несколько таких, которые заслуживали внимание и после трагедий Озерова. Но когда классическая трагедия у нас пала, с тем чтоб никогда уже не вставать, – мы до сих пор имеем только «Бориса Годунова» Пушкина да его же драматические сцены: «Пир во время чумы», «Моцарт и Сальери», «Скупой рыцарь», «Русалка», «Каменный гость». И, подобно комедиям Фонвизина, Грибоедова и Гоголя, эти произведения Пушкина тоже стоят в грустном одиночестве, сиротами, без предков и потомков…
             Но касательно трагедии дело по крайней мере понятное; наша действительность еще не довольно развилась, чтоб поэты могли извлекать из нее материалы для патетической драмы. И потому это пока возможно, более или менее, только привилегированным гениям; для талантов же решительно невозможно. Но вот вопрос: почему и наша комедия сделалась тоже какою-то привилегией одного гения и не дается таланту? Разве есть в мире такое общество, которое не представляло бы в своих нравах богатых материалов для комедии? Разве наши поэты и беллетристы не находят их в изобилии и не пользуются ими более или менее удачно, когда дело идет о повести? Повесть хорошо принялась на почве нашей литературы: лучшее доказательство в том, что повестью у нас занимаются с успехом и таланты и даже полуталанты – не одни гении… А комедия?.. Где она у нас? – нигде!..
          Узнав, что граф Соллогуб пишет что-то для театра, мы порадовались, что человек с умом, талантом и светским образованием (которое в деле драматической литературы иногда может быть своего рода талантом) решился попробовать силы на поприще, которым издавна завладели посредственность и бездарность. Но вот новое произведение графа Соллогуба дано и на театре, куда съехалось для него почти все высшее общество; вот наконец вышла и книжка… и мы все-таки не знаем, что сказать о «Букетах»… В заглавии «Букеты» названы шуткою: в этом нет ничего дурного, и хорошая шутка, хороший фарс в тысячу раз лучше плохой трагедии или комедии… Но для шутки тоже нужен драматический талант, и в ее основании должна лежать истина, хотя бы и преувеличенная для возбуждения смеха. Мы не скажем, чтоб в основании шутки графа Соллогуба вовсе не было истины, равно как и более или менее действительно верных и смешных черт; но все это у него испорчено преувеличением. Хуже всего то, что пьеса основана на избитых пружинах так называемого русского водевиля. Чиновник, из угождения своему начальнику, бросает букет, но не той певице, партизаном которой считает себя его начальник; за это он лишается места… Если это шутка, то нельзя не согласиться, что очень смелая. Но бедному Тряпке мало было лишиться места: автор лишил его еще и невесты, и все по поводу букетов. Надо было в это вмешаться любви, и вот «влюбленный» перебивает у Тряпки его невесту, благодаря глупости ее матери, провинцияльной барыни… Но на чем же вертятся все наши водевили, как не на этой бедной интриге, с вечным пожилым женихом, над которым к концу торжествует юный, хотя и глупый любовник?.. Странно, что граф Соллогуб, с его умом и талантом, не придумал чего-нибудь более оригинального! Мы уже не говорим о том, что эта шутка есть шутка задним числом: петербургское цветобесие происходило прошлой зимою, а шутка над ним явилась почти чрез год. Не так понимают a propos (кстати) французы: чтоб пошутить кстати на их манер, графу Соллогубу следовало бы написать свою шутку в один вечер, приехав домой из итальянской оперы, а через неделю вечером этой шутке должно бы смешить цветобесием публику Александрийского театра, в то самое время, как на Большом театре цветобесие разыгрывалось бы на самом деле. Тогда шутка была бы по крайней мере кстати…»


2


Последние строки вызывают странное ощущение:  знаменитый литературный критик, чье мнение в веках осталось бесспорным в академических школьных учебниках, призывает к  высокохудожественной драматургии или к публицистике? Если авторам дана странная рекомендация: как только, так сразу…
Но Белинского и графа Владимира Соллогуба  в истории соединило не только «цветобесие», а и их огромный интерес к начинающему писателю Федору Достоевскому. Как только у него вышла в свет первая книжка «Бедные люди», вызвавшая отклики в русском литературном мире, Владимир Соллогуб сразу же помчался к автору, желая с ним познакомиться и сообщить о пронесшемся слухе: произведение вызвало положительный интерес во дворце! Тогда как пьеса самого Соллогуба очень не понравилась ни будущему императору Александру Второму, ни действующему Николаю Первому, сделавшим автору строгое внушение так более не описывать жизнь общества.
         Роман «Бедные люди» Достоевского был закончен к 4 мая 1845 года. Прочитав рукопись за ночь, уже утром следующего дня поэт и издатель Николай Некрасов объявил о том, что принимает произведение для печати. После прочтения «Бедных людей» нового писателя горячо приветствовал критик Виссарион Белинский. 21 января 1846 года «Бедные люди» были впервые напечатаны в «Петербургском сборнике». В дальнейшем Достоевский ещё три раза возвращался к доработке произведения — в 1847, 1860 и 1865 годах. Но Фаддей  Булгарин, отметивший Достоевского как писателя «не без дарования», которого излишне захвалили сторонники «натуральной партии», написал иначе: «Мы прочли этот роман и сказали: бедные русские читатели! <…> Пусть он не слушается похвал натуральной партии и верит, что его хвалят только для того, чтоб унижать других». Данный вывод повторялся критиками в нескольких последующих номерах «Северной пчелы».
           Кого же хотел унизить автор «Бедных людей» своим произведением? Литературный мир сразу понял – Николая Гоголя, пародируя его нашумевшую книгу «Выбранные места из переписки с друзьями». Все заговорили о «новом Гоголе».
Через много лет Достоевский вспоминал слова Белинского в «Дневнике писателя»:
„Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем!..“
«... Это была самая восхитительная минута во всей моей жизни. Я в каторге, вспоминая ее, укреплялся духом» — писал Достоевский в «Дневнике писателя» в 1877 году.
               Но, как выяснилось, чтобы этот «второй» осуществился вполне, было необходимо, чтобы «первый», настоящий, исчез. Причем, не с литературного горизонта  (там он уже не блистал, как раньше, из-за всем известного разразившегося над ним творческого и душевного кризиса), а совсем исчез, физически умер. И Достоевский, кажется, желал этого более всех.
             Когда в 1846 году разнесся слух о смерти Гоголя, он сделал к одному письму приписку: «Желаю вам всем счастья, друзья мои. Гоголь умер во Флоренции, два месяца назад…»
         Этот бег к славе через препятствия молодого Федора Достоевского вызывает чудовищное ощущение неистовства, даже бесовства, которое впоследствии он сам же  жестко осудил в своих  произведениях.
          Напомню: «Выбранные места…» - это книга, наполненная глубоко религиозным  смыслом нашего существования, об особой роли православия в мире, о высокой роли русской церкви. Николай Гоголь создал замечательное философско-публицистическое произведение, предупреждающее о гибели мира в связи с развитием технического прогресса, вызывающим социальные потрясения и господство безнравственности и непомерного  корыстолюбия. Но книгу в России в литературно-политических кругах не приняли и осудили желание писателя стать мировым проповедником. А напрасно – и тогда, и сегодня это произведение имеет  огромное значение. Если бы мир прислушался к Гоголю тогда и сегодня, когда идея искусственного интеллекта уже, можно сказать, покорила все развитые страны и грозит миру поголовным рабством и гибелью общественной морали, торжеством безнравственности и полной бесчувственности и зависимости от желаний  мировых террористических организаций.
        Как сегодня никто толком не понимает, что происходит в научном засекреченном мире бесчеловечных высоких технологий, так и  во времена правления Николая Первого – в сороковые годы 19 века - – никто не знал, что привез с собой в Россию из Англии юный маленький менеджер Кноп, почти ребенок и … великий преобразователь русского мира. А к тому времени уже семь лет в стране тайно  шли технические преобразования, и  нужно было ждать социальных перемен и общественных потрясений. С технической революцией Англия подбросила в Россию бациллу социальных революций, которые погубили империю в 1917 году. Вот что видел Николай Гоголь уже в 1846 году и не смог промолчать. Николай Первый, как всегда, в силу двойственности характера Романовых, с одной стороны, принял новую книгу Гоголя, потому что, видимо, и сам боялся затеянных им колоссальных перемен, с другой  - позволил всячески изругать автора и  глумиться над ним никому пока что неизвестному Достоевскому и широко известному и нелояльному Виссариону Белинскому. Но последний,  по-хулигански обругав Гоголя в своем известном письме, тут же умер в Германии, а Федор Достоевский за чтение этого письма в коммунистическом кружке  приговорен к смертной казни, однако, был помилован и отправился на каторгу.



                3

            
                Роман «Бедные люди» представляет собой пятьдесят четыре письма, которыми обменялись немолодой и бедный Макар Девушкин и юная бесприданница Варвара Доброселова. За этими персонажами легко угадываются Гоголь и Смирнова-Россет. При этом Достоевский прямо вводит в свой роман сравнения Девушкина с Акакием Акакиевичем из «Шинели Гоголя», со станционным смотрителем Пушкина. Так что для читателя уже нет тайны – с кого автор пишет своих пародийных героев. И хотя они несчастны и бедны,  их нерешительность и покорность судьбе вызывает негативные чувства. К Вареньке сватается богатый Быков. Ему нужен наследник, чтобы лишить наследства племянника. Варенька долго думает и в итоге соглашается, размышляя, что от счастья не нужно бегать. Вспомним судьбу  прообраза Вареньки - бесприданница Александра Россет вышла замуж за Николая Михайловича Смирнова, чиновника Министерства иностранных дел, владельца подмосковной усадьбы Спасское. Это была блестящая партия, и — брак по расчёту. Впоследствии Смирнова говорила, что любила мужа не более, чем дружески. Девушкин Федора Достоевского, как и Гоголь, задаётся вопросом, как же он останется без Вареньки, пытается отговорить девушку, одновременно помогает готовиться к свадьбе и отъезду в деревню. И Варенька уезжает.
               Литературный критик Виссарион Белинский одним из первых прочитал рукопись «Бедных людей», признал в никому не известном юноше литературный талант, тем самым предоставив Достоевскому путёвку в литературный мир. Под влиянием отзывов Белинского, Григоровича и Некрасова о появлении в литературе «нового Гоголя» ещё до издания роман активно обсуждался в читающем Петербурге. Сам Достоевский 8 октября 1845 года пишет брату Михаилу: «… о „Бедных людях“ говорит уже пол-Петербурга», а 16 ноября добавляет: «… никогда, я думаю, слава моя не дойдет до такой апогеи, как теперь. Всюду почтение неимоверное, любопытство насчет меня страшное».
                Среди исследователей творчества писателя есть мнение, что Белинский печатно выразил свои впечатления от «Бедных людей», не раскрывая имени Достоевского, ещё в июле 1845 года в рецензии на произведение другого автора. В январе 1846-го, непосредственно перед изданием романа, Белинский заранее сообщал о появлении нового талантливого писателя. После выхода романа 21 января 1846 года в «Петербургском сборнике» Белинский получил возможность явно писать о романе и его авторе: "…в «Петербургском сборнике напечатан роман „Бедные люди“ г. Достоевского — имя совершенно неизвестное и новое, но которому, как кажется, суждено играть значительную роль в нашей литературе». Критик отметил необыкновенный талант молодого писателя, творчество которого началось с подобного произведения, и предсказал как последующие восторженные отклики, так и безусловное отрицание, сравнив Достоевского с Пушкиным и Гоголем. В это же время писателя посещает Владимир Соллогуб (ну как же без этого знаменитого интригана еще со времен Пушкина), которого роман привёл «в восторг». Если бы Достоевский в то время мог догадаться, что посещение графа Соллогуба – как черной кошки – не к добру, а сулит большое несчастье!
               Вот таким образом Николай Первый, еще до появления в свет «Выбранных мест…» Гоголя начал против него заговор, главными действующими лицами в котором были Достоевский и… Белинский! А «руководил» процессом  поэт и издатель Николай Некрасов.
              Судя по  времени работы обоих писателей над  своими «письмами», произведения  создавались практически синхронно. Но Достоевскому пришлось подождать публикации уже готовых «Бедных людей», пока Гоголь еще работал над своими «Выбранными местами…» Интересно, что после Достоевского цензоры также мучили и Гоголя, несмотря на высокий авторитет последнего. Они нанесли весьма ощутимый удар книге : пять писем-статей были исключены вовсе, в других сделаны купюры и исправлены отдельные места. Встревоженный и огорченный Гоголь жалуется графине Анне Михайловне Виельгорской: «В этой книге все было мною рассчитано и письма размещены в строгой последовательности, чтобы дать возможность читателю быть постепенно введену в то, что теперь для него дико и непонятно. Связь разорвана. Книга вышла какой-то оглодыш» (из письма от 6 февраля (н. ст.) 1847 года).
                Уже февральский номер за 1847 год петербургского журнала «Финский Вестник» сообщал читателям: «Ни одна книга в последнее время не возбуждала такого шумного движения в литературе и обществе, ни одна не послужила поводом к столь многочисленным и разнообразным толкам…». Спустя год Степан Шевырев в «Москвитянине» как бы подытоживал впечатление от разговоров по тому же поводу: «В течение двух месяцев по выходе книги она составляла любимый, живой предмет всеобщих разговоров. В Москве не было вечерней беседы, разумеется, в тех кругах, куда проникают мысль и литература, где бы не толковали об ней, не раздавались бы жаркие споры, не читались бы из неё отрывки».
             Чаадаев писал князю Вяземскому: «У вас, слышно, радуются книгою Гоголя, а у нас, напротив того, очень ею недовольны. Это, я думаю, происходит от того, что мы более вашего были пристрастны к автору. Он нас немножко обманул, вот почему мы на него сердимся. … Мне кажется, что всего любопытнее в этом случае не сам Гоголь, а то, что его таким сотворило, каким он теперь пред нами явился. Как вы хотите, чтоб в наше надменное время, напыщенное народной спесью, писатель даровитый, закуренный ладаном с ног до головы, не зазнался, чтоб голова у него не закружилась? Это просто невозможно.  Недостатки книги Гоголя принадлежат не ему, а тем, которые превозносят его до безумия, которые преклоняются пред ним, как пред высшим проявлением самобытного русского ума, которые ожидают от него какого-то преображения русского слова, которые налагают на него чуть не всемирное значение, которые, наконец, навязали на него тот гордый, несродный ему патриотизм, которым сами заражены, и таким образом задали ему задачу неразрешимую, задачу невозможного примирения добра со злом…»
   
                4

             Главная цель была достигнута – о книге Гоголя, о православии и значении для общества русской церкви общественность говорила, не умолкая. И теперь, в развязанной дискуссии, Николаю Первому можно было направлять его в нужную сторону, возвышая значение русской православной церкви в то время, когда рычаги  нового развития страны были отданы в руки  старообрядцев и английских протестантов и католиков.
                Но  нужны были ограничители даже для такого патриотического и  пропитанного идеями православия произведения Гоголя, коими стали выступления Достоевского и Белинского.  Окружающие видели, что после первого успеха в литературе Достоевский непомерно возгордился.
               Это заметила наблюдательная А.Я. Панаева, чутко отразившая положение Федора Михайловича среди литераторов ее круга: «Застенчивость его прошла; он даже выказывал какую-то задорность, со всеми заводил споры, очевидно, из одного упрямства противоречил другим... Ошеломленный неожиданным блистательным первым своим шагом на литературном поприще и засыпанный похвалами компетентных людей в литературе, он, как впечатлительный человек, не мог скрыть своей гордости перед другими молодыми литераторами, которые скромно вступили на это поприще с своими произведениями... И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев - он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался».
              «Ограничители»  тут же были «окованы» другими ограничителями – их «соорудили» известные классики русской литературы, числившиеся в  друзьях Достоевского.  Неудивительно, что Иван Сергеевич предложил хлестнуть строптивца эпиграммой. Дерзкой, саркастической. Некрасов после некоторого колебания согласился, хотя появлению в печати первого произведения Достоевского способствовал именно он. Тургеневу хотелось стегнуть побольней, с оттяжкой, чтоб рубец в памяти остался. Некрасов и сам не прочь был посмеяться, но безобидней, проще. Сначала стараниями Тургенева эпиграмма приняла следующий вид:

Рыцарь горестной фигуры!
Достоевский, юный пыщ,
На носу литературы
Ты вскочил, как яркий прыщ.
Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг.

           Но Некрасова обеспокоили личные выпады против Федора Михайловича. Он энергично доказывал, что так нельзя, что речь идет не просто о собрате по перу, но о товарище. Да и план вызревал у Некрасова насчет издания собственного журнала, среди авторов которого он хотел видеть Достоевского. Тургенев - свой человек, от него не нужно было скрывать свои намерения, и Некрасов изложил их со всей прямотой. Подающие такие надежды молодые писатели на дороге не валяются, ими надо дорожить и быть снисходительным к их недостаткам. В итоге некрасовской настойчивости первое четверостишие претерпело изменения:

Витязь горестной фигуры,
Достоевский, милый пыщ,
На носу литературы
Рдеешь ты, как новый прыщ.

                Эпиграмма приняла вполне компанейский вид: ее можно было прочитать в дружеском кругу в присутствии адресата. Однако Тургенев не позабыл об эпиграмме, в разговоре с приятелем, светским знакомым, щегольнул остроумным словцом, познакомив его с первым, самым ершистым вариантом, и пошла она гулять в свете, дополняя длинный ряд столь же едких творений. Благодаря эпиграмме отношения Тургенева  с Достоевским дали трещину. Она способствовала окончательной ссоре писателей двадцать лет спустя.

                5



                Знал бы Достоевский, что эта эпиграмма – настоящая «черная метка» ему, и скоро его жизнь превратится в ад.  Но не понял амбициозный автор, рвущийся на место первого литератора России, какая страшная угроза нависла над ним, и ступил на опасный путь серьезной политической оппозиции. Белинский стал провокатором в этом деле и погубил молодого и неопытного Достоевского. Он начал этот литературно-политический скандал,  а закончил его  трагедией на плацу с палачом сам император Николай Первый.
                Но вот вопрос: не действовал ли Белинский с чьей-то подачи? Давайте посмотрим, как суетился известный  «неистовый» (помните слова Ленина?) критик вокруг романа Достоевского «Бедные люди». Он начал о нем писать еще до публикации произведения, в 1845 году, то есть,  был в курсе того, над чем и как работает молодой писатель.  Но почему? Затем в январе 1846 года, перед изданием романа, Белинский заранее сообщал о появлении нового талантливого писателя. А уж после выхода «Бедных людей» в свет со стороны критика на Достоевского льются сплошным потоком дифирамбы и сравнение с Пушкиным и Гоголем.
                А если Белинский работал в данном случае «под заказ», то – под чей? И, в таком случае, правомерно предположить, что Достоевскому этот роман был заказан кем-то весьма значительным. Кто мог регулировать и время выпуска книги в свет, и обеспечение ей необходимых рецензий от самого  скандального и популярного критика России того времени?
                И тут очень важное значение имеет факт участия графа  Владимира Соллогуба, его интерес к автору: в истории остался факт посещения им Достоевского после публикации романа. Давайте вспомним, кто такой Соллогуб? – очень темная личность, истинное лицо которой пока что точно не определено в истории России. Хотя фактов его участия в жизни двора Романовых как  изощренного агента и провокатора достаточно.  Дважды граф Соллогуб сильно «засветился»  в скандалах, связанных с  самыми известными писателями. Вспомним: это он принес нераспечатанную анонимку, «диплом рогоносца», Пушкину. Но в истории  страшной трагедии остался всего лишь этаким сторонним и скромным «почтальоном». Но уже в отношении Лермонтова  Соллогуб не скрывает истинного лица – он пишет  по заказу дочери Николая Первого, великой княжны Марии Николаевны, только что вышедшей замуж за герцога Максимилиана Лейхтенбергского, повесть «Большой свет» - обидную сатиру на  жизнь Лермонтова в Петербурге. Практически она ничем не лучше грязной анонимки, присланной в ноябре 1836 года Пушкину. В ней поэту намекали на связь его жены с царем, а в повести «Большой свет»  проводилась аналогия  с отношениями Лермонтова и его дяди и друга, Алексея Столыпина, женатого по приказу императора на фаворитке цесаревича Александра Николаевича, фрейлине,  княжне Марии Трубецкой, который ввел поэта в большой свет.
              Участие Владимира Соллогуба в судьбе Достоевского подтверждает, как это ни  странно выглядит, всего лишь одно слово в эпиграмме,  сочиненной поэтом Николаем Некрасовым и писателем  Иваном Тургеневым:

…Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг.

             Эта фамилия – Лейхтенберг. То есть, герцог Максимилиан Лейхтенбергский, муж дочери царя Марии Николаевны, зять императора Николая Второго. Теперь мы можем догадываться, что если Достоевский получил заказ на роман «Бедные люди» - пародию на  «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, от императора, то принес его ему именно Владимир Соллогуб, которому  об этом распорядилась всеведущая Мария Николаевна или ее муж герцог Лейхтенбергский, который принимал  очень большое участие в культурной жизни России, будучи  президентом Академии Художеств.
               Задуматься бы Достоевскому об истинном смысле эпиграммы Некрасова и Тургенева - быть сдержаннее с Гоголем, который  еще десять лет назад начал работать «под заказ» самого императора, прохаживаясь по его вороватым и неразворотливым чиновникам в пьесе «Ревизор» и в романе «Мертвые души». Работа над последним в Европе была оплачена Николаем Первым. Но Достоевского подзадоривали похвалы литературных критиков, особенно он прислушивался к Белинскому. А тот после публикации «Выбранных мест…» Гоголя начал открытую травлю писателя, приехав в Европу лечиться.
                Именно в это время началась дикая травля Гоголя со стороны всей литературно-политической элиты России – славянофилов и западников, от которой, как ни старался, он не смог утаиться и в Европе. К его тяжким личным страданиям, связанным с потерей Пушкина и  творческим кризисом, добавился грязный поток осуждающих статей в связи с выходом в свет его книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Николая Васильевича буквально добило хулиганское письмо чахоточного  безумца Белинского, который в это время  пытался спасти свою жизнь на европейский курортах. Кажется, он первый и объявил Гоголя сумасшедшим. Вот некоторые  характерные выдержки из этого гнусного послания:
          «Я не в состоянии дать Вам ни малейшего понятия о том негодовании, которое возбудила Ваша книга во всех благородных сердцах, ни о том вопле дикой радости, который издали, при появлении её, все враги Ваши — и литературные (Чичиковы, Ноздрёвы, Городничие и т. п.), и нелитературные, которых имена Вам известны. Вы сами видите хорошо, что от Вашей книги отступились даже люди, по-видимому, одного духа с её духом . Если б она и была написана вследствие глубоко искреннего убеждения, и тогда бы она должна была произвести на публику то же впечатление. И если её принимали все (за исключением немногих людей, которых надо видеть и знать, чтоб не обрадоваться их одобрению) за хитрую, но чересчур перетонённую проделку для достижения небесным путём чисто земных целей — в этом виноваты только Вы. И это нисколько не удивительно, а удивительно то, что Вы находите это удивительным. Я думаю, это от того, что Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге . И это не потому, чтоб Вы не были мыслящим человеком, а потому, что Вы столько уже лет привыкли смотреть на Россию из Вашего прекрасного далёка, а ведь известно, что ничего нет легче, как издалека видеть предметы такими, какими нам хочется их видеть; потому, что Вы в этом прекрасном далёке живёте совершенно чуждым ему, в самом себе, внутри себя или в однообразии кружка, одинаково с Вами настроенного и бессильного противиться Вашему на него влиянию. Поэтому Вы не заметили, что Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр — не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Стешками, Васьками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей.
…И в это-то время великий писатель, который своими дивно-художественными, глубоко-истинными творениями так могущественно содействовал самосознанию России, давши ей возможность взглянуть на себя самое, как будто в зеркале, — является с книгою, в которой во имя Христа и церкви учит варвара-помещика наживать от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами!.. И это не должно было привести меня в негодование?.. Да если бы Вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел Вас за эти позорные строки… И после этого Вы хотите, чтобы верили искренности направления Вашей книги? Нет, если бы Вы действительно преисполнились истиною Христова, а не дьяволова ученья, — совсем не то написали бы Вы Вашему адепту из помещиков. Вы написали бы ему, что так как его крестьяне — его братья во Христе, а как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать им свободу, или хоть по крайней мере пользоваться их трудами как можно льготнее для них, сознавая себя, в глубине своей совести, в ложном в отношении к ним положении.
           И такая-то книга могла быть результатом трудного внутреннего процесса, высокого духовного просветления!.. Не может быть!.. Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли…
           Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною… Что Вы подобное учение опираете на православную церковь — это я ещё понимаю: она всегда была опорою кнута и угодницей деспотизма; но Христа-то зачем Вы примешали тут? Что Вы нашли общего между ним и какою-нибудь, а тем более православною, церковью?
          А потому, неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мёртвых душ», неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству, поставив его неизмеримо выше духовенства католического? Положим, Вы не знаете, что второе когда-то было чем-то, между тем как первое никогда ничем не было, кроме как слугою и рабом светской власти; но неужели же и в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа?
         Вы слишком высоко поставили себя во мнении русской публики, чтобы она могла верить в Вас искренности подобных убеждений. Что кажется естественным в глупцах, то не может казаться таким в гениальном человеке. Некоторые остановились было на мысли, что Ваша книга есть плод умственного расстройства, близкого к положительному сумасшествию.</ref>. Но они скоро отступились от такого заключения: ясно, что книга писалась не день, не неделю, не месяц, а может быть год, два или три; в ней есть связь; сквозь небрежное изложение проглядывает обдуманность, а гимны властям предержащим хорошо устраивают земное положение набожного автора. Вот почему распространился в Петербурге слух, будто Вы написали эту книгу с целию попасть в наставники к сыну наследника. Ещё прежде этого в Петербурге сделалось известным Ваше письмо к Уварову, где Вы говорите с огорчением, что Вашим сочинениям в России дают превратный толк, затем обнаруживаете недовольство своими прежними произведениями.
            Не без некоторого чувства самодовольства скажу Вам, что мне кажется, что я немного знаю русскую публику. Ваша книга испугала меня возможностию дурного влияния на правительство, на цензуру, но не на публику. Когда пронёсся в Петербурге слух, что правительство хочет напечатать Вашу книгу в числе многих тысяч экземпляров и продавать её по самой низкой цене, мои друзья приуныли; но я тогда же сказал им, что, несмотря ни на что, книга не будет иметь успеха, и о ней скоро забудут. И действительно, она теперь памятнее всем статьями о ней, нежели сама собою. Да, у русского человека глубок, хотя и не развит ещё, инстинкт истины!
           Пусть Вы или само время докажет мне, что я ошибался в моих о Вас заключениях — я первый порадуюсь этому, но не раскаюсь в том, что сказал Вам. Тут дело идёт не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идёт об истине, о русском обществе, о России. И вот моё последнее заключительное слово: если Вы имели несчастие с гордым смирением отречься от Ваших истинно великих произведений, то теперь Вам должно с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех её издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние.

Зальцбрунн,
15-го июля н. с.
1847-го года.»

                6

                Расстрельный приговор Достоевский получил по милости  неистового Виссариона, а причиной все-таки был именно Гоголь.
                Осенью 1848 года Достоевский познакомился с называвшим себя коммунистом Н. А. Спешневым, вокруг которого вскоре сплотилось семеро наиболее радикальных петрашевцев, составив особое тайное общество. Достоевский стал членом этого общества, целью которого было создание нелегальной типографии и осуществление переворота в России. В кружке С. Ф. Дурова Достоевский несколько раз читал то самое хулиганское запрещённое «Письмо Белинского Гоголю». Вскоре после публикации «Белых ночей» ранним утром 23 апреля 1849 года писатель в числе многих петрашевцев был арестован и провёл 8 месяцев в заключении в Петропавловской крепости. Следствие по делу петрашевцев осталось в неведении о существовании семёрки Спешнева. Об этом стало известно спустя много лет из воспоминаний поэта А. Н. Майкова уже после смерти Достоевского. На допросах Достоевский предоставлял следствию минимум компрометирующей информации.
                Хотя он отрицал предъявленные ему обвинения, суд признал его «одним из важнейших преступников».
                До 13 ноября 1849 года Военно-судная комиссия приговорила Ф. М. Достоевского к лишению всех прав состояния и «смертной казни расстрелянием»:
Военный суд находит подсудимого Достоевского виновным в том, что он, получив в марте сего года из Москвы от дворянина Плещеева (подсудимого) копию с преступного письма литератора Белинского, — читал это письмо в собраниях: сначала у подсудимого Дурова, потом у подсудимого Петрашевского.  А потому военный суд приговорил его, отставного инженер - поручика Достоевского, за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского  лишить на основании Свода военных постановлений … чинов и всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием.
                19 ноября смертный приговор Достоевскому был отменён по заключению генерал-аудиториата «ввиду несоответствия его вине осужденного» с осуждением к восьмилетнему сроку каторги. В конце ноября император Николай I при утверждении подготовленного генерал-аудиториатом приговора петрашевцам заменил восьмилетний срок каторги Достоевскому четырёхлетним с последующей военной службой рядовым.
           22 декабря 1849 года на Семёновском плацу петрашевцам был прочитан приговор о «смертной казни расстрелянием» с переломлением над головой шпаги, за чем последовала приостановка казни и помилование. При инсценировке казни о помиловании и назначении наказания в виде каторжных работ было объявлено в последний момент. Один из приговорённых к казни, Николай Григорьев, сошёл с ума.
В конце февраля 1854 года Достоевский был отправлен рядовым в 7-й Сибирский линейный батальон в Семипалатинск.
         18 февраля 1855 года умер император Николай I. Достоевский написал верноподданническое стихотворение, посвящённое его вдове, императрице Александре Фёдоровне, и в результате стал унтер-офицером.

                7


              О борьбе Достоевского против Гоголя в литературном мире знали уже в середине сороковых годов. Некрасов и Тургенев, не только понимавшие, что происходит  и принимавшие в процессе начала травли Гоголя, попытались  как-то вмешаться в него и написали злую эпиграмму на рвущегося в литературные лидеры молодого Достоевского. Но тщетно – тот делал ошибку за ошибкой и пошел на каторгу. Но вторую, действительно смертельную ошибку, он совершил гораздо позже – в период  начала царствования внука того, кто отправил  его на эшафот на гражданскую казнь – Александра Третьего.
           Злейшую и убийственную сатиру на Гоголя,  повесть «Село Степанчиково и его обитатели», Достоевский начал писать еще на каторге. Но освободившись и вернувшись в столицу, пройдя через ад, он проникся таким глубоким пониманием  происходящего вокруг в современной ему России, что, отраженная эта действительность пробирает читателя и сегодня, что называется, до костей. Сколько страданий и лишений пришлось пережить молодому наивному преследователю чужой славы, чтобы понять эту властную игру в прятки, лукавство и жестокость правителей, которые никогда не скажут тебе правды – не потому, что плохие, а потому, что живут в другом измерении с особыми правами и обязанностями перед страной, безопасность которой возложена на них лично.
                Спустя тринадцать лет в России появится новый герой своего времени – бунтарь против окончательно опустившейся в грех ростовщичества России Раскольников, которого создаст Федор Достоевский, сам родившийся от отца – насильника и садиста, которого крестьяне до смерти забьют в поле.
           И уж совсем «герой» НАШЕГО времени выйдет из-под его пера - Ставрогин из "Бесов", совративший двенадцатилетнюю девочку. Которая, поняв, что недозволенной похотью убила Бога в себе, повесится. То, что Гоголь  нарисовал в виде потусторонних чудовищ в своем «Вие», чудовищ, которые  мучили его сознание всю жизнь, Достоевский, наконец, показал в облике обычных людей и сказал правду такой, какая она есть. По сравнению с сатаной  в облике Ставрогина предприимчивый искуситель чёрт Чичиков – ученик, гоняющийся за мертвыми душами на продажу. Ставрогин уже умеет живую душу купить и затем, грешную, умертвить и отправить в ад.
          Купить живую душу – это еще что, это в нашей земной жизни – сплошь и рядом, а вот купить мертвую – это уж совсем армагеддон, совсем без надежды.


                8

           Мучить людей, которых приблизили к себе, - садомазохистские приемы всех правителей с незапамятных времен. От родовой вседозволенности – они потомственные садисты. Потом это распространяется и на подданных. Собственно,  политическая борьба против монархии – это борьба в принципе против  многотысячелетнего личного извращения королей и царей -  садизма.
        Один из видов этого тяжкого порока – мучить и убивать людей искусства. Этим отличались многие правители. В том числе, и в России. Петр Первый потешался над  убогими карликами, любил их женить, хотел даже породу  русских пигмеев вывести – непонятно зачем. Он без всякой причины отрубил голову  первому классику классической поэзии в России прекрасному Виллиму Монсу, брату свой бывшей возлюбленной Анны Монс. Красивой, образованной и уточенной немецкой девушки, которая тринадцать лет принудительной связи с ним  испытывала к нему  стойкое отвращение, но сбежать ей так и не удалось. Прославилась мучениями людей и его племянница, дочь садистки Прасковьи Салтыковой и пока что неразгаданного царя Ивана Пятого, сводного брата Петра, императрица Анна Иоанновна. Она превращала  провинившихся аристократов в  дворцовых шутов, лишая их человеческого достоинства, сажала на корзины с куриными яйцами, заставляя выводить цыплят. А потом устроила оставшуюся в истории  свадьбу шутов в Ледяном доме, заставив участвовать в ней  не только множество собранных в столице карликов, но и представителей всех  национальных меньшинств страны. Она принудила к своему мерзкому пороку – подсматриванию – простолюдинов, которые были гораздо чище ее, заставив их смотреть на молодоженов через ледяные стены. Наверное, в этот момент торжествовала ее мелкая извращенная душонка, потешаясь над  вселенским позором  униженного народа.
        Анна Иоанновна заставила поэта Василия Тредиаковского написать  оду на свадьбу шутов в Ледяном доме на матерном языке. А когда он попытался отказаться, его почти до смерти избил князь Волынский, организатор  этой свадьбы. Увы, за ее грехи тяжко заплатил ни в чем неповинный младенец – некоронованный император - ребенок Иван Шестой Антонович, внучатый племянник, свергнутый с престола дочерью Петра Елизаветой из-за ротозейства его распутной матери, извращенки, Анны Леопольдовны и заточенный до конца своей молодой жизни в страшный каземат.
          Спустя сто лет Романовы продолжали терзать и казнить поэтов, в то же время используя их талант в своих – стратегических!- целях. Вилллим Монс стал невольной жертвой своей сестры и императрицы Екатерины Первой (Марты Скавронской), в которую был влюблен. Но чьей жертвой все-таки был Александр Сергеевич Пушкин? Своей жены, Натальи Николаевны Гончаровой? Императрицы, жены Александра Первого, Елизаветы, в которую всю жизнь был влюблен? Или … полячки  Марии Четвертинской-Нарышкиной, любовницы Александра Первого, которого она ненавидела также, как и  Анна Монс – Петра Первого? Причем, по какой-то воле рока – столько же времени, сколько и последняя – двенадцать или тринадцать лет. Но Четвертинской удалось сбежать в Европу – после того, как ее имя было опозорено в очередной раз – упоминанием в пресловутом «Дипломе рогоносца», вызвавшем смертельную дуэль поэта и французского проходимца.
Безжалостность – тот же садизм. Императрица Екатерина Вторая удачно, а на самом деле, безжалостно, устроила судьбу юной  полячки, дочери польского патриота русофила, которого растерзала толпа  сумасшедших поляков во время бунта, Марии Четвертинской, приютив ее осиротевшую семью во дворце, за сына своего придворного  шута-аристократа Льва Нарышкина, близкого родственника Петра Первого, богача Дмитрия Львовича. Но этот брак был лишь прикрытием для многолетней связи Александра Первого и Марии, которая по сути разрушила брак императора и его жены, императрицы Елизаветы, музы Александра Пушкина. Как видим, «заботливая» государыня Екатерина Вторая сделал из  дочери  польского патриота России  придворную, простите за выражение, шлюху.
         И вот в 1836 году этот факт принимает  широкую огласку, «благодаря» клеветническому анонимному  посланию Пушкину:   “Полные кавалеры, Командоры и кавалеры Светлейшего Ордена Всех Рогоносцев, собравшихся в Великом Капитуле под председательством достопочтенного Великого Магистра Ордена Его Превосходительства Д.Л.Нарышкина, единодушно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором Великого магистра Ордена Всех Рогоносцев и историографом Ордена. Непременный секретарь граф И.Борх”.
Но вспомним, кто первый принес этот «Диплом» в дом Пушкина? Это был граф, литератор, рвущийся к славе, Владимир Соллогуб. Из уважения к поэту он не распечатал конверт, который получил – какой замечательный молодой человек! Но кто же он? А не кто иной, как  племянник того самого Дмитрия Нарышкина, мужа несчастной Марии Четвертинской, обозначенного в «Дипломе» как «Великий магистр Всех Рогоносцев»! И – внук «шута» Екатерины Второй, Льва Нарышкина. Однако вспомним: этот «шут» был назначен Петром Третьим в известную «тройку» дознавателей вместе с генералом Мельгуновым и актером Волковым, принимающими письма о государственной измене, чем в дальнейшем занимались органы НКВД при Иосифе Сталине.
         Петровскй «кэгэбэшник» Лев Нарышкин – это дедушка графа Владимира Соллогуба по отцовской линии, а по материнской его дедом был Николай Петрович Архаров (1742—1814) — обер-полицмейстер Москвы, Московский губернатор, генерал-губернатор Тверского и Новгородского наместничеств, Санкт-Петербургской губернии, генерал от инфантерии, дед публициста А. А. Краевского. Знаменит тем, что от его фамилии произошёл термин «архаровец», в его первоначальном значении — ироническое обозначение служителя полиции.
         Да и сам Владимир Соллогуб служил в министерстве внутренних дел, но изо всех сил тянулся к литературным вершинам. С самого начала, как человек весьма осведомленный, он понимал – чтобы туда дотянуться, нужно одобрение семьи императора. И он его получил! Заказом на книгу – пародию на поэта Михаила Лермонтова – «Большой свет». Успешно справившись с «заказом» на главного «демона» России от дочери Николая Первого, великой княгини Марии Николаевны и ее мужа герцога Лейхтенбергского, он помчался знакомиться с  молодым Федором Достоевским, уже состряпавшим  своих «Бедных людей» - пародию на книгу Николая Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Поскольку в эпиграмме Николая Некрасова и Ивана Тургенева говорится:

…Хоть ты новый литератор,
Но в восторг уж всех поверг:
Тебя хвалит император,
Уважает Лейхтенберг,

можно догадаться, это – намек на заказ от Романовых  на книгу-пародию  «Бедные люди»  Достоевскому.


9


            В качестве литературного лидера Романовым граф Соллогуб не пригодился. Он нужен был лишь в качестве шпиона и провокатора среди литераторов. Как вспоминал И.И. Панаев, Соллогуб «был увлечен "Бедными людьми" Достоевского и приставал ко всем нам: "Да кто такой этот Достоевский? Бога ради, покажите его, познакомьте меня с ним!"». Как свидетельствует Достоевский в письме к брату от 16 ноября 1845 г., Соллогуб желал с ним познакомиться еще до выхода «Бедных людей». После 25 января 1846 г. Соллогуб посещает Достоевского, о чем позднее вспоминал: «Я сейчас же к нему  поехал и нашел в маленькой квартире на одной из отдаленных петербургских улиц, кажется на Песках, молодого человека, бледного и болезненного на вид. На нем был одет довольно поношенный домашний сюртук с необыкновенно короткими, точно не на него сшитыми, рукавами. Когда я себя назвал и выразил ему в восторженных словах то глубокое и вместе с тем удивленное впечатление, которое на меня произвела его повесть "Бедные люди", так мало походившая на все, что в то время писалось, он сконфузился, смешался и подал мне единственное находившееся в комнате старенькое старомодное кресло. Я сел, и мы разговорились; правду сказать, говорил больше я — этим я всегда грешил. Достоевский скромно отвечал на мои вопросы, скромно и даже уклончиво. Я тотчас увидел, что это натура застенчивая, сдержанная и самолюбивая, но в высшей степени талантливая и симпатичная. Просидев у него минут двадцать, я поднялся и пригласил его поехать ко мне запросто пообедать.
Достоевский просто испугался.
— Нет, граф, простите меня, — промолвил он растерянно, потирая одну об другую свои руки, — но, право, я в большом свете отроду не бывал и не могу никак решиться...
— Да кто вам говорит о большом свете, любезнейший Федор Михайлович, — мы с женой действительно принадлежим к большому свету, ездим туда, но к себе его не пускаем!
Достоевский рассмеялся, но остался непреклонным и только месяца два спустя решился однажды появиться в моем зверинце...».
         О своем визите к Соллогубу Достоевский вспоминает в письмах к брату от 1 октября 1859 года и к своему другу А.Е. Врангелю от 4 октября 1859 года. Достоевский встречался с Соллогубом в декабре 1873-го на общих собраниях литераторов, заявивших о своем участия в сборнике «Складчина» в пользу голодающих Самарской губернии. По словам врача С.Д. Яновского, Достоевский, не отказывая Соллогубу в даровании, не признавал в нем художественного таланта.
           Знакомство Достоевского с императорской семьей произошло  в начале 1878 года, когда его посетил Дмитрий Арсеньев, воспитатель великих князей Сергея и Павла, детей Александра II. Он поведал писателю, что государь желает, чтобы Федор Михайлович благотворно повлиял своими беседами на августейших юношей. Это неудивительно, ибо Достоевский к этому времени стал очень популярен, в том числе, как автор ежемесячника «Дневник писателя». Ни один из его романов не имел тогда такого ошеломляющего успеха. С 1878-го по 1880-й Достоевский (впрочем, не очень часто) посещает великих князей – как в Зимнем, так и в Мраморном дворцах.
Может быть, в эпоху террора был необходим авторитетный собеседник? Очевидцы вспоминали, что в беседах во дворце преобладали политические темы, ведь это были роковые дни русской истории. В январе 1878 года Вера Засулич стреляла в петербургского градоначальника Федора Трепова. Достоевский был свидетелем суда над ней. Наступило время террора – как подпольного, так и правительственного. Конечно, в период всеобщего смятения умов молодым великим князьям был необходим авторитетный собеседник. Достоевский не только беседовал с взрослеющими представителями дома Романовых, он читал в их кругу отрывки из «Братьев Карамазовых», «Мальчик у Христа на елке»… При одном из этих чтений присутствовала цесаревна – будущая императрица Мария Федоровна, жена будущего императора  Александра Третьего, на которую Достоевский произвел сильное впечатление.


                10

                Известны многочисленные свидетельства о нетрадиционных сексуальных предпочтениях Сергея Александровича, будущего генерал-губернатора Москвы, «царя ходынского». В декабре 1877 г. 20-летний Сергей Александрович записывает в дневнике: «На днях была для меня очень неприятная история: Пап; меня обвинил в разврате и что Саша В. мне в этом способствовал, такая клевета и меня горько обидело. Господи, помоги». Не вполне ясно, о каком виде разврата идёт речь (возможно, о вполне «традиционном») и кто такой Саша В. Но очевидно одно: Александру II, только что вернувшемуся с русско-турецкой, войны не понравилась нравственная атмосфера в доме – дело кончилось семейным скандалом. После чего Арсеньев был направлен к Достоевскому. То есть, визит воспитателя великих князей следует сразу за происшествием, сильно взволновавшим не только воспитуемого, но и самого Папа.
          Император Николай Павлович, умевший отделять литературные зерна от плевел, сохранил жизнь Достоевскому, но после отбывания наказания на каторге и в солдатах «отдал» его  «на правку» старообрядцам.  Аполлинария Суслова стала его первым «духовным наставником», информатором и вдохновителем. Это ей мы обязаны открытием образа сумасшедшей красавицы-нимфетки в романах «Идиот» (Настасья Филипповна Барашкова, содержанка  сначала дворянина Тоцкого, а затем купца с многозначительной фамилией  по названию старообрядческого Рогожинского кладбища - Рогожина)  , «Братья Карамазовы» (Грушенька – Аграфена Александровна Светлова, содержанка купца Самсонова).
            После античных авторов русский Достоевский гениально изобразил страшный образ обворожительной соблазнительницы, развращенной в детстве и ставшей дьяволом, готовой на любое преступление. Образ  женщины-вампира, которой, не смотря на все ее злодеяния,  идиот князь Мышкин все равно тянет руки и сострадает. Восклицает без конца: «Бедная, бедная моя!»
        Да простят меня почитатели А.С. Пушкина, но разве не то же самое говорил поэт  погубившей его жене на смертном одре? И не так ли думал о своих любезных подругах – придворной интриганке Смирновой-Россет и богатой  колдунье Языковой-Хомяковой – Гоголь на смертном одре? Кстати, он крестил у нее сына Николая. Вот этот его крестный сын в 1906 году был избран членом Государственного совета от дворянских обществ Смоленской губернии. В том же году выступил в качестве одного из основателей партии октябристов, впоследствии став одним из её лидеров. Партию октябристов сформировали  олигархи России – богатейшие купцы-старообрядцы. Они выступали за монархию, но в 1917 году старообрядец Гучков принял отречение у императора Николая Второго. Интересно, что Николай Алексеевич Хомяков был, сторонником сближения России и Британии: в 1909 году он возглавил думскую делегацию, посетившую короля Эдуарда VII и Палату Общин британского парламента. В 1918—1920 годах являлся участником Белого движения. Входил в состав русской делегации в Яссах в ноябре 1918 года, затем возглавлял деятельность Общества Красного Креста в Добровольческой армии и Вооруженных силах Юга России. Умер в эмиграции.
           Мог ли предположить все это Гоголь, боготворивший Языкову-Хомякову, когда публиковал свои «Выбранные места из переписки с друзьями», призывавшими народ России быть верными православной церкви и императору и предупреждавший об опасности следования европейскому прогрессу, который сравнивал с пеплом, рассыпающимся в руках?
          Заблуждения Гоголя стали  материалом для злой сатиры в   произведениях Достоевского. Но  от «раздевания» русского классика он перешел к раздеванию  семьи Романовых. Кто же из них  заказал ему роман «Братья Карамазовы» - сатиру  на семью венценосцев?
    Может быть, вот этот факт  приоткрывает тайну «литературного заказа»? Незадолго до своей смерти писатель презентует только что вышедших «Братьев Карамазовых» самому наследнику – будущему императору Александру III и его супруге Марии Федоровне. По свидетельству его дочери Любови Фёдоровны, Федор Михайлович вёл себя во время этого официального посещения, как у добрых знакомых, не подчиняясь этикету двора: говорил первым, вставал, когда находил, что разговор длился достаточно долго, и, простившись с цесаревной и ее супругом, покидал комнату так, как он это делал всегда, повернувшись спиной. Наверное, это был единственный раз в жизни Александра III, – добавляет Любовь Фёдоровна, – когда с ним обращались как с простым смертным. Цесаревич, кстати, вовсе не был этим обижен.
То есть, «заказчиков» , скорее всего, нужно искать именно в семье будущего императора Александра Третьего? Да, у него и у его жены были все основания просить о публичной сатире на собственного отца и на государя. А почему – ответ простой. Александр Второй противопоставил себя своей семье, решив извести ее под корень и сменить династию, круто замешанную на немцах, на  русскую. Об этом он говорил и сам лично.

11



          Вернемся к образу Грушеньки. Она - предмет вожделения Фёдора Павловича Карамазова и его старшего сына Дмитрия. Её происхождение и ранние годы жизни автор не описывает. Известно только, по слухам, что в 17 лет её обманул и впоследствии бросил некий поляк пан Муссялович — проходимец и карточный шулер. От позора и нищеты Грушеньку спас богатый купец Самсонов, он же и привёз её в Скотопригоньевск. За четыре года новой жизни
«из чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про неё, сколотить свой собственный капиталец…»
                Именно Грушенька стоит в центре обстоятельств, которые привели к гибели Карамазова - старшего и осуждению Мити Карамазова.
                Как полагают исследователи творчества писателя, прототипом Грушеньки Светловой послужила Агриппина Ивановна Меньшова 1815 года рождения, хорошая знакомая Достоевских. Она проживала на противоположном от дома Достоевского берегу.
                Ну конечно, Достоевскому, к этому времени уже вхожему в семью Романовых, больше делать было нечего, как искать образы для своего романа на городских помойках. Нет, прообразами братьев Карамазовых и их отца были именно члены императорской семьи, погрязшей по вине  ее главы – императора Александра Второго – в блуде и борьбе за престол, более того – за сохранение самой  династии!
                Именно по вине Александра Второго, в его бытность цесаревичем, семью потрясли страшные несчастья. Он был очень влюбчивым молодым человеком (вспомним его связь с княжной Марией Трубецкой, которую выдали замуж за дядю и друга Лермонтова  Алексея Столыпина, чтобы разорвать эту любовную связь цесаревича, а Столыпина, выполнившего позорную миссию, сделали адъютантом  герцога Максимилиана  Лейхтенбергского, который впоследствии так одобрял повесть молодого Достоевского «Бедные люди»). В Александра была влюблена фрейлина Софья Давыдова, из-за этого она ушла в монастырь. Когда она уже была игуменьей Марией, с ней виделся старший сын Александра Николаевича, Николай Александрович, во время своего путешествия по России летом 1863 года – в роковой год своей внезапной кончины, виной которой был отец.
         Позже Александр влюбился в фрейлину Ольгу Калиновскую, флиртовал с королевой Викторией. Даже уже выбрав в невесты принцессу Гессенскую, он снова возобновил отношения с Калиновской и  хотел отречься от престола, чтобы жениться на ней. Но 16 (28) апреля 1841 года в Большой церкви Зимнего дворца Александр Николаевич сочетался браком с Великой княжной Марией Александровной, дочерью великого герцога Людвига II Гессенского,
          Мать Александра противилась этому браку ввиду слухов о том, что подлинным отцом принцессы был камергер герцога, однако, цесаревич настоял на своём, опять же угрожая отречением от престола.
Именно с этого наследника и начинает качаться российский трон. И он, и его сын, а затем и внук – последний император – во имя  любовной увлеченности грозили отречься от престола. Настолько дешево они ценили царскую власть в России.  Думаю, причина в главном – в их развращенности и не очень адекватном состоянии психики.
          Александр Николаевич настоял  при таком условии на женитьбе на  немецкой принцессе, которая была чахоточной. И чахоточным родился цесаревич, прекрасный юноша, Николай Александрович. Который скончался от туберкулеза мозга в двадцать лет, путешествуя по  Европе.
          Это был такой ужасный удар для родителей –  императора Александра Второго и его супруги Марии Александровны - что они так и не смогли оправиться от него. Однако у них хватило силы воли, чтобы принудить жениться на невесте покойного сына -  датской принцессе  Дагмар – сына, ставшего наследником престола, Александра Александровича. А будущий император Александр Третий был безумно влюблен в княжну Мещерскую и также попытался грозить отречением от престола, но затем смирился, а Мещерская через год скончалась при родах от Демидова, сына Авроры Шернваль,  бывшей когда-то любовницей Николая Павловича.

                12

         Будущий император Александр Третий смирился со своим положением, но впал в депрессию, от которой так и не оправился до конца жизни. Обстоятельства его несчастной жизни усугубились тем, что его отец  еще при жизни Марии Александровны, которая жила отдельно от супруга и всей семьи, чтобы не заразить их туберкулезом, сошелся  с  фрейлиной, 18-летней княжной Екатериной Долгоруковой, которая по словам Шереметева, «владела умом и сердцем государя и как никто изучила его характер». Она  стала самым близким и доверенным человеком для царя, со временем  поселилась в Зимнем дворце и родила императору внебрачных детей:
После смерти жены, не дожидаясь истечения годичного траура, Александр II заключил морганатический брак с княжной Долгоруковой, получившей титул светлейшей княгини Юрьевской. Венчание позволило императору узаконить их общих детей.
             В это же время у него испортились отношения с сыном – наследником престола – и невесткой. Александр Второй всерьез задумался над тем, чтобы поставить после себя на русский престол  кого-то из детей Долгоруковой и заменить  онемеченную, больную, династию, на русскую. С какой болью и негодованием воспринял это известие Александр Александрович! Ему испортили жизнь ради престола, чтобы теперь   не просто лишить этого престола, но и еще выгнать из дворца – именно этим грозил его семье отец!
            Все эти ужасные события в семье Романовых происходят в начале 80-х годов. Именно в это время и появляется в печати роман Достоевского «Братья Карамазовы», в центре событий в котором стоит Грушенька, которая за годы новой жизни в Скотопригоньевске  «из   чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая, как говорили про неё, сколотить свой собственный капиталец…» Добавим, «Грушенька» - Катенька, поселившаяся  в Зимнем дворце, на полном серьезе  рассчитывавшая  стать новой императрицей России под имением Долгоруковой.
            Вся эта история, как известно, плохо кончилась. Александра Второго в марте 1881 года убила террористическая группа Софьи Перовской, дочери военного губернатора Петербурга (внука графа Алексея Кирилловича Разумовского), члена Совета Министерства внутренних дел. Она ценой собственной жизни спасла династию Романовых. Но в учебниках истории все это переврано, названо совсем не теми именами. Александр Третий, вступивший на престол,  показал Долгоруковой, где находятся двери во дворце, и она сбежала навсегда в Европу, забыв о династических амбициях.
А за четыре месяца до этого вышел в свет роман Достоевского «Братья Карамазовы».  Через два месяца Достоевский скоропостижно умер. И виной, как и в гибели Грибоедова, Пушкина, Лермонтова и Гоголя, были женщины.
В начале января 1881 года, при встрече с Д. В. Григоровичем, Достоевский поделился предчувствием, что не переживёт нынешней зимы.  26 января (7 февраля) 1881 года сестра писателя Вера Михайловна приехала в дом к Достоевским, чтобы просить брата отказаться в пользу сестёр от своей доли рязанского имения, доставшейся ему по наследству от тётки А. Ф. Куманиной. Другая сестра, Л. Ф. Достоевская, вспоминала о бурной сцене с объяснениями и слезами, после чего у Достоевского пошла кровь горлом. Возможно, что этот неприятный разговор стал толчком к обострению его болезни (эмфиземы). Через 2 дня, 28 января 1881 года, на 60-м году жизни Фёдор Михайлович Достоевский скончался. Диагноз — туберкулёз лёгких, хронический бронхит, в небольших размерах эмфизема лёгких.
                В марте Александр Третий вступил на престол вместо убитого террористами отца. Знал ли он «кто виноват» и «что делать»? Наверняка, лучше других. Что и доказал, заслужив в свое спокойное и продуктивное правление  звание «миротворца».
            Интересно, с какой формулировкой цензура не пропускала роман к постановке  на сцене - она усматривала в них «сплошной протест против существующего общества». Так, уже в 1881 году инсценировка Вольфсона была отклонена с комментарием: «Чудовищное преступление отцеубийства, в котором принимают самое деятельное или бессознательное участие трое сыновей, по мнению цензора, не может быть производимо на сцене». В 1885 году тайный советник Фридберг запретил постановку драмы Мердера, отметив что реализм романа представляет собой «что-то нравственно ядовитое», а сам роман «ложится позорным пятном на русское помещичье сословие». В дальнейшем, как постановки всего романа, так и отдельных сцен запрещались с тем же пояснением. Впервые разрешение на постановку в театре в 1899 году получила инсценировка Сутугина. При этом было наложено ограничение на постановку только в провинции и «с особого разрешения».



ГЛАВА ВТОРАЯ


ЛИТЕРАТУРНЫЕ ПОДВИГИ ВО ИМЯ ТАЙНЫХ ОРДЕНОВ


Карл Маркс – как «европейское прикрытие» для СССР?

1

Либералы любят потрепать  пресловутый  советский термин «Марксизм-ленинизм». Хотя большинство из них  даже не представляют, что же это такое. Их знание предмета ограничивается вопросом обязательного изучения марксизма-ленинизма в школах и вузах СССР. Справедливости ради надо заметить, что и большинство коммунистов и комсомольцев той поры также  не понимали этой науки. Но наивно полагали, что два слова в главном  термине политики СССР – марксизм и ленинизм - абсолютно равны. В общем, «понимание» сводилось к тому, что Маркс создал учение о прибавочной стоимости как основе капитализма,  провозгласил идею равенства и братства и соединения  пролетариев всего мира с разорванными цепями, а Ленин был его учеником и внедрил все указанное Марксом в «Капитале» в жизнь.
А ничего подобного не было! Марксизм – это одно, а Ленинизм – совсем-совсем другое. И как единое понятие они не могли и не  могут существовать по определению. Между тем, в советской «науке» марксизма-ленинизма высокопарно трактовалось, что появление ее обозначило собой величие ленинского вклада в марксизм.
Однако вклад это был скорее разрушительным для идей Маркса.
Приведу выдержку  из одной из  современных статей, ставших доступными широкому кругу любознательных: «В марксизме отсутствовало понятие «партии нового типа». Диктатура пролетариата, согласно марксистскому учению, является необходимым средством для перехода от капитализма к коммунизму. Учение марксизма-ленинизма о «партии нового типа», по сути, свело диктатуру пролетариата к диктатуре революционной партии, контролирующей все стороны жизни общества, начиная с политики и экономики и кончая частной жизнью его членов. Находящаяся у власти монопольно правящая партия сочетает идеологию, призванную вызывать энтузиазм, с террором, постоянно внушающим страх. Она утверждает, что имеет новые решения всех экзистенциальных аспектов бытия, касающихся смысла истории и человеческой жизни, человеческого счастья, справедливости и тому подобное. Она обосновывает также новый кодекс моральных предписаний, в котором высшим долгом объявляется служение самой партии, а не обществу в целом. Маркс и Энгельс представляли себе коммунистическую партию похожей на другие политические партии, и в особенности на партии рабочего класса.
Другим важным моментом, в котором марксизм-ленинизм отошёл от марксизма, была трактовка предпосылок победы социалистической революции. Согласно Марксу, победа социалистической революции возможна только при условии, что она происходит одновременно в наиболее развитых капиталистических странах. Марксизм-ленинизм выдвинул идею о возможности победы социализма в одной отдельно взятой стране, если эта страна является отсталой, по преимуществу крестьянской страной. Теория перманентной революции, развивавшаяся Л.Д. Троцким, начиная с 1905 года, отрицала промежуток между антифеодальной (буржуазной) и антикапиталистической (социалистической) революциями и утверждала неизбежность перехода от национальной к международной революции: начавшись в России как буржуазная, революция обязательно начнётся и в промышленно-развитых странах, но уже став социалистической. Ленин долгое время не соглашался в этом с Троцким, но в 1917 году всё же заявил, что революция в России добьется успеха, если только вслед за ней начнётся международная революция».

2

Почему же Ленин изменил собственное мнение? Скорее всего, он при нем  и остался, но декларировал согласную с Марксом и Троцким позицию по необходимости, вызванной событиями того времени. А именно – отношением к участию России в Первой мировой войне 1914 года. Новой, но слабой России, проигрывающей войну, необходима была поддержка европейского пролетариата. Чтобы ее обеспечить, Ленин прилагал все усилия для осуществления революции в Германии. Поэтому необходимо было декларировать  марксистские лозунги, с которыми выходила к пролетариату Роза Люксембург. Надежды Владимира Ильича полностью оправдались в 1918 году,  когда после заключения «позорного» Брестского мира революция в Германии с помощью русских большевиков победила, кайзер Вильгельм был свергнут, а тяжелый мирный договор с Германией был тут же отменен (он продержался всего полгода и ничем особенно не навредил России). Собственно, эта революция была  успешным проектом Ленина в пользу России, который в данном случае следовал всем своим предшественникам на российском троне, а они в политике  ловко использовали «иезуитские методы» внешней разведки, сурово осужденные русофобом Фридрихом Энгельсом.
Позже положение о возможности победы социализма в одной отдельной стране было выдвинуто Сталиным. Но то уже была искусная политическая игра, связанная с борьбой против Троцкого, который придерживался европейской теории Маркса.
По классическому марксизму любая социальная революция развивается следующим образом: материальные условия производства подготавливаются и растут до тех пор, пока они не вступят в конфликт с правовыми и социальными отношениями и, вырастая из них как из одежды, не разорвут их. Революция политическая всего лишь может привести к тому, что один набор правителей сменит предыдущих, а это —  простая смена лиц, осуществляющих государственное управление.
События Октября 1917 года опровергли рассуждения Маркса о характере «грядущей революции». Однако марксизм-ленинизм вместо того, чтобы признать это опровержение, переинтерпретировал как общую теорию социалистической революции, так и Октябрьские события с тем, чтобы привести их в соответствие. Подобным образом марксизм-ленинизм пересмотрел ключевые идеи марксизма о соотношении базиса и надстройки и о социализме как коротком переходном периоде от капитализма к коммунизму. Философ Г.П. Федотов отметил, что все произведённые изменения стали «интерпретировать марксизм в таком духе, от которого сам Маркс пришел бы в бешенство».

3

И тут Ленин и Сталин не стали отходить от методов, которые использовали во внешней политике  их предшественники – и Романовы, и Рюриковичи. Декларируя в своей деятельности принципы равенства и братства  для всех народов, господство пролетариата, привлекая этой идеей  весь мировой пролетариат и прогрессивную интеллигенцию, они не отступали от традиционных принципов внешней торговли и дипломатических отношений с  другими государствами, отношений, которые любыми способами и за любые деньги восстанавливали. И внутренняя политика в отношении к несогласным с этой линией Сталина и Ленина ничем не отличалась от политики, скажем, Ивана Грозного – несогласные, оппоненты, были безжалостно уничтожены.
Но почему же на целых семьдесят лет термин марксизм-ленинизм так и остался неразделенным и морочил голову нескольким поколениям советских людей да еще взят на вооружение для борьбы уже с современной Россией  либералами всего мирового сообщества? Почему в СССР от него не отделались, оставив одно обозначение – ленинизм?
Конечно, это было бы справедливее, но в политическом смысле в международных отношениях – не очень осмотрительно. Ведь если подумать, то в этой всепоглощающей  фразе как основе советской идеологии  заложена европейская составляющая! Если весь капиталистический мир после Великой Октябрьской революции старался доказать, что СССР создан варварами – разрушителями, то советские коммунисты легко убедили весь мир всего одной короткой фразой «марксизм-ленинизм» в том, что заслуга и в русской революции 1917 года, и в построении уникального социалистического государства принадлежит наполовину … Европе. Где была выношена масонами и созрела теория Карла Маркса. И масонские символы нового государства,  принятые в СССР –  красное знамя,  серп и молот,  пятиконечная звезда - также свидетельствовали о европейском происхождении нового государства  на территории Российской империи – Советского Союза.
Таким образом европеец Карл Маркс стал своего рода «прикрытием» коммунистического и ненавистного капиталистам всего мира СССР. Таким «прикрытием», которое свидетельствовало о дальнейшем развитии мировой цивилизации в рамках одной страны на основе европейской передовой мысли.

4

Другой вопрос – чья это была мысль, кто ее вынашивал в Европе и для чего. С одной стороны, кажется все просто – мысль эта построена на библейской основе о справедливости и равенстве всем известными авторами, начиная с социалистов-утопистов и кончая Мрксом, Энгельсом, Лениным. Но они ничего гениального на самом деле не придумали, вся их теория была за две тысячи лет до них создана Иисусом Христом. Однако эти теоретики 19 века отстранились от Христа, объявили свое единоличное авторство построения рая на земле. И это было настоящее искушение, ибо в Писании четко сказано: не ищите рая и ада на земле. Наши же теоретики всеобщего счастья ринулись на поиски несбыточного. Конечно, открытие прибавочной стоимости, порабощающей народы мира, могло показаться истиной в последней инстанции. Отнимите у капиталистов возможность  наживаться на народном труде , раздайте неимущим эти деньги, и настанет вам рай. А еще лучше, если этих денег вообще не будет. Тогда не будет у людей и искушения обирать друг друга.
Да вот беда – эти великие теоретики не просчитали, сколько времени потребуется для отмены прибавочной стоимости и денег. Иисус напутствовал людей идти к этой цели путем очищения души и избавления от  греховности. Но о сроках ничего не сказал. И вот прошло две тысячи лет, а человек топчется все на том же месте – с кровавыми войнами за богатство и по уши в грехе. Да еще взял и разрушил единственную страну, безоговорочно принявшую европейскую теорию  всенародного счастья, - СССР.
Начал готовиться он к этому разрушению в 1956 году, после 20 съезда. На котором  последователь искусителей Никита Хрущев сморозил  несусветную глупость, обличив во всех грехах своего предшественника Сталина, а предварительно – в 1954 году - отколупал от России благословенный райский уголок – Крым – и отдал его Украине, практически подарил Европе. А что же – делить так делить мировые богатства! Как завещал его товарищ и наставник Троцкий, яростный марксист.
Напрасно Никита так упирался в грехи Сталина и глумился, срезая золотые пуговицы и погоны на генералиссимусском мундире великого покойника. На последнем при его жизни 19 съезде КПСС Иосиф Виссарионович уже не призывал  с высокой трибуны мировой пролетариат строить коммунизм, а призывал всех коммунистов в мире бороться за мир. Это повергло в шок мировое коммунистическое сообщество. Просвещенные поняли: Сталин поворачивает их лицом к Богу. Потому что мир и любовь – это и есть Бог! А никак не Карл Маркс.
В шестидесятые  народ Советского Союза, даже школьники, уже просто откровенно смеялись над Хрущевым и его обещанием построить к 1980 году коммунизм в СССР. Брежнев, хотя и был такой же троцкист, как и Никита, все же стащил за широкие порты незадачливого советского царя с трона и сел на него сам.  К тому времени политический лозунг марксизма-ленинизма о всеобщем равенстве и братстве приобрел  невидимый, но хорошо ощутимый подстрочник: воруйте, только не мешайте править. Нелегальный, наворованный и припрятанный, капитал ко времени «построения коммунизма» в СССР – к 80-м годам- составлял 40 процентов ВВП в СССР. Это как раз та масса денег, которая позволяет  легко осуществить государственный переворот.

5

Хочу тут сделать отступление в русскую классическую литературу 19 века. Известно, что лучшие ее представители, гении  - Пушкин, Гоголь – обличали царский режим, откровенно проявляя протестные настроения. Что интересно – в этом их поддерживал император Николай Первый, который, как и его предшественники на престоле, вел неутомимую «подводную» борьбу с привилегированным дворянством.
Пушкин сделал свою революцию в России, подарив ей  новый, доступный всем слоям общества язык. До того страна разговаривала на четырех, несовместимых языках: на простонародном арго,  на языках национальных меньшинств, на  трех иностранных – французском, английском, немецком, а также на церковно-славянском, не понятном ни для кого, учила народ жить  русская православная церковь. Каждая сословность в России  имела свой язык. И он не был общим. Пушкин своими сказками начал объединение населения страны. Разве это не было настоящей революцией?
Но Пушкин умер, встав у черты с вопросами Евгения Онегина и Татьяны Лариной. За ним пришел Гоголь – ученик и духовный наследник. Получивший от Пушкина сюжеты «Ревизора» и «Мертвых душ» и продолживший от его наследия развитие общенационального русского языка.
Но, обличавший пороки российского общества Гоголь, как и Пушкин, остановился у черты, разделявшей патриотизм и либеральное очернительство и агрессию. Он предпочел остаться патриотом и христианином. За месяц до начала французской революции в 1848 году он демонстративно покинул Европу и уехал ко Гробу Господню. Уехал, буквально растерзанный с подачи безумного Белинского  и западниками, и славянофилами, жаждущими революции, за публикацию клерикальной книги «Выбранные места из переписки с друзьями». «Прогрессивная» российская публика ожидала от Гоголя второго тома «Мертвых душ» с новыми разоблачениями самодержавия, а он написал совсем другое произведение, призвав это общество обратиться к Богу, очистить и усовершенствовать душу, прежде чем кидаться в революции, наподобие европейских.  При этом  он отрицал превосходство европейской цивилизации и ее технического прогресса, называя эти процессы эфемерными, ради которых нет смысла разрушать Россию.
Позднее Достоевский, попавший в это же время на каторгу из-за распространения в коммунистическом кружке «Письма Белинского к Гоголю» и возненавидевший на всю жизнь последователя Пушкина за свои страдания, отречется от революционных идей, отвернется от террористов, заклеймит их отвратительным образом педофила Ставрогина в «Бесах» и обратится к богоискательству.
Уже в романе «Преступление и наказание» Достоевский  заявит, что человек – не Бог, а тварь дрожащая и не может замещать Бога в наказании грешников на земле. Даже за их смертный грех – ростовщичество. От руки взявшего в руки топор Раскольникова погибает и старуха-процентщица, и ни в чем неповинная душа, которая случайно оказалась рядом. Он, возомнив себя Всемогущим, погубил и грешника, и невинного.
То, что революционеры, убирая с престолов ненавистных самодержцев, во имя  идеи рая на земле  губят огромное число невинных, Гоголь понял гораздо раньше Достоевского и в своей книге пытался остановить эти революционные порывы, взывая их прежде всего усовершенствовать душу. Но не нашел отклика ни у кого.
Гоголь очень опасался, что в будущем революционеры станут использовать его произведения в своих призывах к народу. А он очень не хотел этого. Он не желал быть «буревестником» никакой революции. Поэтому был готов сжечь и первый том «Мертвых душ», а перед смертью вообще отрекся от своих книг. Но Ленин очень часто использовал  цитаты из произведений Гоголя, хотя и не любил его. А Достоевского он просто ненавидел…

6

Как и предвидел Гоголь,  свое фиаско Октябрьская революция потерпела в самом начале, когда от идеи рая без денег Ленину пришлось отказаться ( не в теории - на практике, конечно), снова обратившись к капитализму при внедрении НЭПа, системы внешней торговли и восстановления дипломатических отношений с европейскими странами. Но все-таки осталась социалистическая демократия, давшая свободу всем народам России.
Ленин и Сталин сделали невероятное – они выдернули  азиатские окраины из феодального средневековья и подняли их наверх к прогрессивному социальному обществу. Эта невероятность, это какое-то сверхъестественное достижение советских вождей может быть особенно оценена сегодня, когда миллионы несчастных, недоразвитых и социопатичных беженцев с Ближнего Востока захлестнули Европу, которая разрушила их страны.
Если бы Ленин и Сталин действовали безбожно, как действуют сегодня лидеры Запада в отношении азиатских стран, то просто разрушили бы мусульманские Узбекинстан, Таджикистан,  Азербайджан, а поскольку они стали одной страной с Россией – СССР, то  беженцы должны были миллионами  ринуться через открытые границы. Но этого не произошло, все они остались на родине, и лишь единицы создавали в СССР смешанные семьи.
Почему в СССР, присоединившем эти государства, не случилось того, что случилось сегодня в Европе? А по одной причине – прогнав баев и султанов, большевики дали  узбекам, таджикам, азербайджанцам землю и волю. Народы  стали хозяевами своих государств, их ресурсов и приступили к строительству сельскохозяйственных и промышленных предприятий, школ, университетов, больниц, красивых городов, переехали из юрт в капитальные дома со всеми удобствами, стали инженерами, врачами, учителями… Вместе с тем все эти народы имели право на соблюдение своих национальных обычаев, кроме тех, которые нарушали бы чьи-то права, например женщин при многоженстве.
Вот великая тайна построения самой большой страны в мире и решения национального вопроса – гуманное, божеское отношение к человеку.
Но при этом было ли совершенным это строительство? Нет! Потому что, как и предвидели Гоголь  и Достоевский, вместе царями, с баями и султанами, вместе с грешниками, наживавшими богатство на народном горбе, погибали и менее грешные, а то и совсем безгрешные. Ибо человек, даже  самый  «справедливый» революционер, желающий всему человечеству счастья – не Бог и не может построить то, чего на земле не может быть по Господнему определению. До той поры, пока Господь сам не решит этот «вопрос».
Что же нам делать? Не бороться со справедливостью за равенство и братство? Да нет, нам придется делать все, что делали, но помнить что человек – не Бог и всегда будет он «тварь дрожащая», как бы  высоко не взлетал. Хоть в Америке, хоть в Европе, хоть в России. О душе думать надо, господа и товарищи, о душе…


Модный злой гений России

Я – женственно красивый
Камергер,
Так говорят,
Но я не принимаю смех
Непонимающих людей.
Вертопрахи, модники,
Дамские угодники
Могут искусить страну,
Быстро шею ей свернут
Только жаждой красоты,
Лишь желанием любви!
Меня зовут:
«Премилосердное высочество,
Сердечный друг,
Вернейший брат,
Высокографское сиятельство,
Патрон наш благороднейший»,
Манят:
«Скорей придите к нам,
Нам смех ваш – как бальзам!»
В политике, в галантности,
В искусстве толерантности
Явился я иконой
И стиля образцом,
Оставив кривошеями
Вчерашние устои,
Имея в гардеробе
Ворох одежды
Самой модной,
Что стоит миллионы.
На туфлях – отблеск славы,
Манжеты – с жемчугами,
А парики – фиалки
С парижского Монмартра,
И кружево из серебра, -
Все то, что позволяет
Сделаться
Любовником
Всех абсолютно дам!
Но исповедую я правило:
Любовь таит опасность,
Коль будет откровенной,
То станет огорчением
И принесет последствия…
К чему кому-то знать,
Кого, где и когда
Целуем,
Понимая,
Что трогаем чужую
И очень дорогую
Добычу государя…
Предмет наш обожания
Нам обернется казнью,
Что хуже – обнищанием.
И все-таки, нас тянет
Бежать за золотою ланью,
Ведь страшная опасность,
Словно стрела из лука,
Любовь так поднимает
И чувства украшает!
В такой момент
Влюбленных
Фатально опускает
В потусторонний мир,
Они там договоры заключают
Коварства, колдовства,
Измен и гибели
Своих владельцев
Всемогущих
С тенями,
Чьи лица
Никто и никогда не угадает.
И эти силы
Потом влюбленных
Защищают,
Всегда я в это верил!
Но если бы не ревность
К камергеру
Владычиц его сердца!
Им позволял владеть
Собой,
Владея сам,
Опоенный травой
Красноголовой
И синей
С малой горы,
С песка оборванной.
Любовь я закрепил
Четырьмя кольцами:
Свинцовым, медным,
Золотым, железным.
Перед травой и талисманами
И герцогини падали!
Но из-за них
Я не бросал служанок,
Для каждой находил
Слова и оправдание,
Я всех любил –
Как истинный товарищ
Амурных приключений!
И лишь одна
Дошла
До сердца –
Любимейшая
Из всего света,
Сладчайший плод запрета,
Мое сокровище
И ангел-Купидон,
Которому я стал слугой
По гроб!
Моя любовь –
Мое и горе,
На двух ей языках
Я объяснял,
Что без нее
Мне жизнь – неволя,
Куда ушла свобода?
Не знаю я, куда иду,
Не понимаю,
Где стою,
Надеюсь, жду
И снова сомневаюсь,
Что сбудется мое желание…
Да что есть свет?
И что есть в свете этом?
Противно ощущенье,
Что не могу ни жить,
Ни умереть!
Как долго изнываешь,
Тоскливое сердечко,
Проклятый вор,
Шутник злой Купидон,
Так долго радуется
Предсмертному
Существованию
Несчастного,
Чье сердце залила
Тоска кровавая!
Одна лишь радость мне-
Послание
В котором царица сердца моего
Меня подозревает в радости
В отсутствии ее!
Но это все неправильно,
Какое счастье мне нечаянно –
Царицыно письмо
И лента красная!
И рад бы я писать к ней
Каждый день,
Но как спастись
От глаз,
Светящихся в щелях
И все  вокруг цепляющих?
Вот так они
Всю нашу молодость
Порабощают
И жизнь во всем печалят,
А мы же радоваться
Ей должны!
Хочу ей написать:
«Хоть иноземец я,
Но, ваша милость,
Пока я жив,
Прими
Ты мое преданное сердце
Своими белыми руками»!

ХХХ

Ночь перед казнью
Пишет звездами на небе
Сквозь решето моей темницы
Последние слова
Любви и истины.
Итак, любовь – моя погибель!
И сердца страсть –
Причина смерти.
Дерзнул я полюбить
Царицу,
Которую лишь должен уважать,
А я пылаю страстью
Даже и в темнице,
Свет – прощай!
Ты мне наскучил.
Ухожу я в небо,
Где мне отрада
И где моя душа
Найдет покой.
Свет, в тебе вражда и ссора,
Пустая суета,
А там – отрада,
Блаженство и покой!

       Это – Виллим Монс, или «вечновлюбленный», как принято называть несчастного брата возлюбленной Петра Первого Анны Монс. Когда император «отправил» любовницу «с десятилетним стажем» в отставку в 1704 году, сойдясь с Мартой Скавронской, будущей императрицей Екатериной Первой, Виллиму было  четырнадцать лет. Несмотря на опалу сестры, его ждала блистательная карьера при дворе и покровительство жены царя. Мало кто из современников знает, что помимо военных и материальных успехов Виллим Монс стал, как теперь принято говорить, «иконой стиля» русского двора и стихотворцем, которого сейчас специалисты почитают едва ли не классиком русской поэзии начала восемнадцатого века. Наравне с пастором Эрнстом Глюком (наставником Марты Скавронской) и Иоганном Вернером Паусом.
Иоганн Паус был немецким учёным, жившим в России, который выучил русский язык и стал писать стихи на новый манер, принятый в немецкой поэзии (наперекор царившей в отечественной литературе силлабике), благодаря чему он считается основателем русской силлабо-тоники. Поясню: Силлабо-тоническое стихосложение  — способ организации стихотворения, при котором ударные и безударные слоги чередуются в определённом порядке, неизменном для всех строк стихотворения. Например:

Науки юношей питают,
Отраду старым подают,
В счастливой жизни украшают,
В несчастной — случай берегут;

М. В. Ломоносов Ода на день восшествия на престол Елизаветы Петровны (1747 год)


           Некоторые биографы  Виллима Монса ошибочно считают, что ему удалось привлечь к себе  своей поэзией жену Петра, которая  в нем, благодаря стихам, чуть ли не впервые увидела  более тонкое и изысканное обхождение, чем она видела от  мужа, а до него – от  Меншикова и других «предшественников». Это грубая и предвзятая неправда. Марта Скавронская была воспитана очень образованным, умным и тонким человеком – пастором Эрнстом Глюком, который  перевел  библию с немецкого на латышский и русский языки, что, видимо, и подвигнуло его  начать писать собственные стихи. И конечно, юный и талантливый красавец и сердцеед Виллим Монс привлек Екатерину именно как последователь ее воспитателя - не только изощренного разведчика, но и поэта.
Но вся истина в том, что, как написал американский историк Роберт Мэсси : «Следуя традиции смелых и дерзких авантюристов,  он желал закрепить свой успех, покушаясь на супружеские права самого императора».
Увы, это – государственная измена. В 1724 году Виллима Монса арестовали, пытали, но осудили не за любовь, а  за экономические преступления и отрубили голову, которую Петр затем велел заспиртовать.
        Как бы там ни было, брат Анны Монс сумел отомстить за поруганную честь сестры – именно из-за его любовных похождений вокруг императрицы  и недоверия в связи с этим Петра к жене, Россия не получила наследника, со всеми  печальными вытекающими из этого историческими и политическим последствиями для страны, после его смерти, которая последовала вскоре после казни. Так что, думается, Виллим Монс выполнил не только  увлекательную любовную миссию, но и разведывательную, которая стоила бы целого бунта с государственным переворотом. Он справился один – с помощью  поэзии и превосходной куртуазности, эффективного орудия  шпионов всех времен и народов.
Но в поэзии Виллима Монса очень много искренности и того волнения, которое, передаваясь читателю, увлекает его за собой по волнам волшебных  любовных мечтаний. Именно так произошло со мной. Я задумала просто из какого-то «исторического», что ли, любопытства «перевести» некоторые его стихи на современный язык. Но, едва начав, вдруг почувствовала, что из технической «плоскости» простого рифмования  плавно перехожу в плоскость романтических и необыкновенно возбуждающих ощущений, которые к концу текста едва не довели меня до слез. Все-таки поэзия, если она действительно поэзия, это такая  таинственная и сильнодействующая вещь, которая уводит в мир грез и отрывает от скучной действительности. Работая с текстами Виллима Монса, я испытала очень сильные чувства, будто из небытия  высунулась его рука и  втащила меня в его мир. Но я необыкновенно счастлива, что так случилось, хотя и страшно от этого. Главное – чтобы он не стал теперь приходить ко мне по ночам без головы, которую, как говорят, ищет и в нашем времени…

А вот как звучат написанные в ночь накануне казни на немецком языке  стихи Виллима Монса дословно: “Итак, любовь – моя погибель! Я питаю в своём сердце страсть: она – причина моей смерти! Моя гибель мне известна. Я дерзнул полюбить ту, которую должен бы только уважать. Я пылаю к ней страстью… Свет, прощай! Ты мне наскучил. Я стремлюсь на небо, туда, где истинная отрада, где истинная душа моя успокоится. Свет! На тебе лишь вражда и ссора, пустая суета, а там – там отрада, покой и блаженство”.
Почему-то кажется, что лучшие современные любовные стихи написаны под дивную музыку именно этих строк  обреченного на смерть ради любви триста лет назад!  Такие, как слова к песне  ( к мелодии, известной как «похоронный марш» - Т.Щ.) «Адажио»:
Я не знаю, где найти тебя
Я не знаю, как до тебя дотянуться
Я слышу твой голос в звуке ветра,
Я чувствую тебя внутри себя,
В душе и в сердце
Я жду тебя,
Адажио

Все эти ночи без тебя,
Все мои мечты — только о тебе,
Я вижу, я касаюсь твоего лица,
Я падаю в твои объятия,
Настанет время, я знаю,
Ты будешь в моих объятиях,
Адажио

Я закрываю глаза и нахожу путь,
Нет необходимости молиться,
Я прошла уже слишком далеко,
Я боролась уже слишком сильно,
Больше ничего не надо объяснять,
Я знаю, все, что остается –
это играющее пианино,
Если знаешь, где найти меня
Если знаешь, как отыскать меня

Прежде чем погаснет свет,
Прежде чем я потеряю веру,
Будь единственным, кто скажет
Что ты слышишь мое сердце,
Что ты отдашь жизнь за меня,
Прежде чем ты останешься.

Не дай свету погаснуть,
Не дай мне потерять веру,
Будь единственным, кто скажет
Что ты веришь, заставь меня поверить,
Что ты не отпустишь меня,
Адажио.
(Эти слова написаны  певицей  Ларой Фабиан совместно с ее продюсером Риком Эллиосном в 1999 году)
Здесь Адажио - итальянское имя юноши. Но на самом деле это знаменитая мелодия Адажио соль минор для струнных инструментов и органа, известная как Адажио Альбиони. Однако известна она лишь с 1958 года под авторством Ремо Джадзотто, который утверждал, что эта пьеса представляет собой реконструкцию, основанную на фрагменте из музыки Томазо Альбиони, найденном им в 1945 году на развалинах разрушенной при бомбардировке Дрездена Саксонской земельной библиотеки.
Удивительное и даже какое-то, я бы сказала, мистическое совпадение: в 1720-е годы Альбиони работал в Германии, откуда родом семья Монсов (из Вестфалии). Виллим Монс  писал свои  «смертельные» любовные послания русской императрице Екатерине Первой, жене императора Петра Великого, на немецком языке, а в это же время Томазо Альбиони на родине его предков сочинял дивную мелодию, через 250 лет покорившую весь мир, но ставшую гимном  умерших!
Уже в конце девяностых годов прошлого столетия специалисты объявили мистификацией авторство Альбиони  музыкальной пьесы «Адажио». Джадзотто не стал оспаривать их мнение и  зарегистрировал свое авторское право на мелодию. Но я уверена – он действительно «отреставрировал» это дивное произведение по найденному обрывку нот сочинения Альбиони.  И многие верят в это, потому оно по-прежнему обозначается как «Адажио Альбиони».
Работая над текстами – такими же «обрывками» стихов  Виллима Монса – я  «реставрировала» отдельные строки, слова, строфы, высказывания, которые, безусловно, принадлежат Монсу, ибо взяты из документов, представленных как раз специалистами – историками и литературоведами. А затем  попыталась соединить их в один текст. И, как говорила уже выше, совершенно неожиданно для себя погрузилась в дивную, завораживающую мелодию русского поэта немецкого происхождения начала восемнадцатого века.
Так бывает, если делаешь все правильно, восстанавливая старинные  произведения – будь то художественное полотно, музыкальное произведение или стихи. Джадзотто, конечно же, уловил мотив музыки Альбиони, и она  вырвалась из-под его умелого  пера в пространство и понеслась к сердцам людей. Можно сказать, он выпустил дивную мелодию, заточенную в крошечный листок бумаги, на волю.
А мне соединить отдельные слова и строки Виллима Монса помогло знакомство с приемами настоящей художественной реставрации. К счастью, их осталось в различных документах немало, хотя ни собраний сочинений этого классика  русской поэзии начала восемнадцатого века, ни даже портрета «иконы стиля» Петровского двора не  существует. Но это и понятно: русские цари умели изощренно уничтожать не только нелояльных поэтов, но и саму память о них.



ЛОМОНОСОВ И ТАЙНЫЙ ОРДЕН РОССИИ.


Откуда берутся гении в России?
Ломоносов из староверческого Поморья
Великий помор Андрей Денисов
Вожди русского раскола выбрали Ломоносова
Наставник русской молодежи шпион пастор Глюк в Москве
Как Петр Первый взял на шпагу европейскую демократию
«Внешний» брак Ломоносова
Борьба за русскую историю


      
1



Где ищут тайны гениальности великих русских  наши современники? Пытаются понять их сверхъественное, мистическое, происхождение. Изучают гороскопы, наличие «счастливых» цифр в биографии. К примеру, у Троцкого  в жизни действительно было много совпадений с этой цифрой, начиная со дня рождения – восьмого ноября. Однако это «счастье»  не оградило его от жестокой расправы.
В России существует чисто русская тайна рождения гениальных людей, известных всему миру на протяжении последних трехсот лет. Наши «сверхъественные» таланты – Ломоносов, Циолковский, Толстой, – это  выходцы из «тайного ордена» России –  Русского Раскола. Но начну с биографии Михаила Васильевича.
Ломоносов родился 8 ноября  1711 года в деревне Мишанинской Куростровской волости Двинского уезда Архангелогородской губернии в довольно зажиточной семье помора Василия Дорофеевича (1681—1741) и дочери просвирницы погоста Николаевских Матигор, Елены Ивановны (урождённой Сивковой) Ломоносовых. В мировую историю вошел как человек из народа, пришедший пешком учиться в Москву из Холмогор. Классический рассказ о том, как в декабре 1730 года из Холмогор в Москву отправлялся караван с рыбой. «…Ночью, когда в доме все спали, Ломоносов надел две рубахи, нагольный тулуп, взял с собой подаренные ему соседом «Грамматику» Смотрицкого и «Арифметику» Магницкого и отправился вдогонку за караваном. На третий день он настиг его и упросил рыбаков разрешить идти вместе с ними. Отъезд из дома Ломоносов тщательно продумал. Он узнал, что только в трёх городах России - в Москве, Киеве и Санкт-Петербурге - можно овладеть высшими науками. Свой выбор он остановил на Москве. Ломоносова ожидала долгая и нелёгкая зимняя дорога. Преодолев весь путь за три недели с рыбным обозом, Ломоносов в начале января 1731 года прибыл в Москву, где он никого не знал».
Село Холмогоры (первоначально Колмогоры, Колмогорский городок) известно с XIV века. Расцвет его приходится на конец XVII века, когда вся торговля России с Западной Европой шла через Архангельск. После создания Холмогорской епархии (1682 год) в город прибыл её первый глава, Афанасий (Любимов), который развернул бурное строительство  из камня. Тогда были возведены кафедральный Спасо-Преображенский собор с колокольней, ансамбль архиерейского дома. Тем же временем датируется приходская церковь в близлежащем селе Матигоры, в которой была просвирницей матушка Ломоносова.
В конце XVII века Холмогоры становятся одним из центров русской иконописи. Формируется своеобразный народный промысел - холмогорская резьба по кости.
Одна из самых ярких страниц холмогорской истории связана с пребыванием здесь в ссылке «Брауншвейгского семейства». В 1744 году Холмогоры были избраны местом окончательной ссылки семьи свергнутого российского императора - младенца Иоанна VI Антоновича. Сюда были доставлены его отец Антон Ульрих Брауншвейгский, мать Анна Леопольдовна («правительница России»,  регентша при свергнутом императоре в 1740—1741 годах), а также их дочери Екатерина и Елизавета. Уже в холмогорской ссылке родились двое других детей  - Петр и Алексей. Антон-Ульрих скончался в Холмогорах в 1774 году, где был тайно похоронен. Точное место его захоронения неизвестно.
«Брауншвейгское семейство» покинуло Холмогоры только в 1781 году, с позволения императрицы Екатерины II выехало в Данию.
В 1762 году архиерейская кафедра была перенесена в Архангельск, и Холмогоры стали приходить в упадок.
Вот из этих древних Холмогор и пошел Ломоносов в Москву. Но не все так наивно просто и романтично. Историк, славист Владимир Иванович Ламанский пишет: «В целой России в начале XVIII века едва ли была какая иная область, кроме Двинской земли, с более благоприятной историческою почвою и более счастливыми местными условиями». В чем же особенность этих условий? Ломоносов  был выходцем «… из той части русского народа, которая никогда не испытывала гнёта ига и не знала рабства. Здесь обретались потомки новгородцев, не знавшие крепостного права, «черносошные», государственные крестьяне, строгие в нравах, деятельные, независимые, «умевшие за себя постоять, сплотившись в «земские миры».
Им неведомы были барщина, бремя государственных обложений, они имели деньги, развивая товарное хозяйство, торговлю и ремёсла. Поморы владели навигацией, ходили в Ледовитый океан, к Груманту, к Новой Земле. На Мурмане - промысловые становища, лов вели огромными сетями, охотились, варили соль, смолу, добывали слюду. Здесь богатая традиция художественного рукоделия. При отсутствии школ поморы учили грамоте друг друга, переписывали и бережно хранили рукописные книги. И делали все это в большой степени – люди Раскола, старообрядцы.
В Архангельске не так давно вышла книга «Архангельск Старообрядческий», где содержатся  интересные данные о семье Михаила Ломоносова. Приводятся, к примеру, его слова из первой академической биографии: «На тринадцатом году младой его разум уловлен был раскольниками так называемого толка беспоповщины, держался оного два года, но скоро познал, что заблуждает». В большинстве последующих биографий сведения о старообрядческих корнях Ломоносова (стыдливо?) замалчиваются. Однако данные о том, что он отошел от старообрядчества, документально не подтверждаются. А в исповедальной книге Куростровского прихода за 1728 год есть запись, что Василий Дорофеевич Ломоносов  и его жена Ирина  явились к исповеди и причастию, а «сын их Михайло не сделал этого по нерадению».
Когда же и при чьем посредничестве юный Ломоносов сблизился со старообрядцами? Отец его старовером не был, хотя, как и большинство поморов, сочувствовал им. Мать, Елена Ивановна Сивкова , была дочерью дьякона из Матигор. До 1720 года семья Ломоносовых проживала в доме дяди Луки Леонтьевича, который одно время был церковным старостой Куростровского прихода. То есть, по этой линии родня Михаила принадлежала к господствующей церкви. Правда, многие родственники Ломоносовых были старообрядцами. Может быть, вторая жена отца, Федора Михайловна Узкая (?-1724), старообрядка,  ввела его в раскольничью среду?
Двоюродный брат отца Ломоносова Степан ушел до 1707 года с «вольными людьми» в Сибирь, возможно, спасаясь от религиозных гонений. Самая загадочная фигура – сводный брат М. Ломоносова от второго брака отца Иван. О нем мало что известно, в большинстве биографий он не упоминается. Есть сведения, что он дожил до взрослых лет. Версия, что он попал в рекруты, не подтверждается. Быть может, воспитанный матерью М. Ф. Узкой в старообрядческих традициях, он ушел в скит, приняв новое имя?
Сводная сестра от третьего брака отца Мария (1732-1807), по мужу Головина, в девять лет стала круглой сиротой, воспитывалась старообрядцами, обучена костоправному искусству, грамоте. Своих детей тоже приобщила к старообрядческим традициям. Переписывалась с братом - Михаилом Ломоносовым. Ее сын Михаил Евсеевич Головин (1755-1790) стал профессором математики. В 1791 году она ходила пешком в Санкт-Петербург на его могилу. Умерла без исповеди и причащения, «по ее суеверию», то есть, как староверка. Ее дочь, Матрена Евсеевна (1732-1807), по мужу Лопаткина, любимая племянница Ломоносова, в молодости жила в Санкт-Петербурге у дяди. Обучилась у матери костоправному искусству. Умерла в Архангельске в семье дочери Ирины Федоровны Ершовой. Погребена на старообрядческом кладбище. Младшая дочь, Анна Евсеевна (1757-1776), тоже старообрядка, вышла замуж «по любовному сговору» за записного раскольника И. Д. Титова. Младший сын, Петр Евсеевич Головин (1762-1811), придерживался старообрядчества, хотя перед смертью был исповедан. Его жена Евдокия Кузьминична (1759-1811) перед смертью не исповедана «за суеверием» (расколом). Этот список, говорится в книге, можно продолжить и в последующих поколениях семьи Ломоносовых-Головиных. Связи их со старообрядцами были прочные и долговременные, как у многих поморских семей того времени.

2


Михаил Васильевич Ломоносов - первый русский учёный-естествоиспытатель мирового значения, энциклопедист, химик и физик. Он вошёл в науку как первый химик, который дал физической химии определение, весьма близкое к современному, и предначертал обширную программу физико-химических исследований. Его молекулярно-кинетическая теория тепла во многом предвосхитила современное представление о строении материи  и многие фундаментальные законы, в числе которых одно из начал термодинамики. Он заложил основы науки о стекле. Астроном, приборостроитель, географ, металлург, геолог, поэт, утвердил основания современного русского литературного языка. Художник, историк, поборник развития отечественного просвещения, науки и экономики. Разработал проект Московского университета, впоследствии названного в его честь. Открыл наличие атмосферы у планеты Венера. Действительный член Академии наук и художеств (адъюнкт физического класса с 1742, профессор химии с 1745).
Его слава распространилась по всей Европе. Две зарубежные академии почли за честь согласие ученого числиться их почетным членом - Стокгольмская (1760) и Болонская (1764).
  В наши дни такой разброс ученых занятий немыслим. Но тогда Россия едва вступила в море европейской науки, и образованному русскому человеку требовалось работать за троих - специалистов катастрофически не хватало во многих сферах знания. Ломоносов заполнил собою вакуум, вырастил учеников, основал исследовательские и образовательные учреждения. Как напишут потом - до него была европейская наука и русская жажда познавать. Его трудами появилась самостоятельная российская наука.
Но вот странно - остается загадкой, кто же учил  будущего гения грамоте? Существует не одна  версия о том, кто научил Ломоносова азбуке. Читать и писать могли обучить многие, но сделать его подлинно грамотным человеком – только профессионалы. Такие хорошо подготовленные наставники, знающие церковнославянский язык, риторику, стихосложение, иконопись и умеющие этому обучить, были лишь у старообрядцев.
Еще в 1916 году в книге Д. Д. Галанина «М. В. Ломоносов как мировой гений русской культуры» было выдвинуто предположение об участии в судьбе Ломоносова Андрея Денисова (1674-1730), подготовившего его переход в Москву в интересах старообрядчества. Андрей Денисов (в миру – князь Андрей Дионисьевич Мышецкий), один из устроителей Выговского общежительства – центра старообрядчества, поддерживал хорошие отношения с Феофаном Прокоповичем (1681-1736), поэтом и архиепископом Новгородским. Галанин выдвинул версию о том, что это и позволило талантливому юноше поступить в Славяно-греко-латинскую академию вопреки установленным правилам.
Затем в 1947 году в работе Д. С. Бабкина «Юношеские искания М. В. Ломоносова» сообщалось о том, что Ломоносов обучался в Выговском общежительстве, где тогда готовили старообрядческих наставников для всей России, и был знаком с главным сокровищем монастыря – старообрядческой библиотекой. Может быть, оттуда идет начитанность Михайлы?
  Тогда – и уход Ломоносова с рыбным обозом в Москву «за знаниями» в декабре 1730 года был не ребячеством, а хорошо подготовленным отъездом ( ему даже паспорт удалось получить). Вероятно, московские старообрядцы были предупреждены о его приезде. Юношу должны были встретить, помочь устроиться и опекать во время учебы. Первую ночь он провел в рыбном ряду с обозом. А вскоре за ним пришел незнакомый приказчик-старовер и отвел жить к себе. Сначала Ломоносов поступил в цифирную школу, но там не преподавали латынь, которая в то время была языком ученых. Тот же приказчик через знакомого монаха помог юноше поступить в Славяно-греко-латинскую академию. При этом Ломоносов вынужден был скрыть свое крестьянское происхождение, записавшись дворянином. Когда обман раскрылся, Ломоносова ожидали серьезные неприятности, но дело было замято.
Принадлежность Ломоносова к традиционному для Севера направлению старообрядчества может косвенно подтверждать написанное им в зрелом возрасте в 1757 году стихотворение «Гимн бороде», содержащее сатиру на духовенство. Вот отрывок: «Борода в казне доходы Умножает по вся годы. Керженцам любезный брат. С радостью двойной оклад В сбор за оную приносит И с поклоном низким просит В вечный пропустить покой Безголовым с бородой.*** Не напрасно он дерзает, Верно свой прибыток знает: Лишь разгладит он усы, Смертной не боясь грозы, Скачут в пламень суеверы: Сколько с Оби и Печеры После них богатств домой Достает он бородой.*** Если правда, что планеты Нашему подобны светы,  Конче в оных мудрецы И всех пуще там жрецы Уверяют бородою,Что нас нет здесь головою. Скажет кто: мы вправды тут В струбе там того сожгут».
В этом отрывке видно явное сочувствие Ломоносова  Расколу. И, может быть, справедливо утверждение исследователей, которые предполагают, что первым учителем Ломоносова был ни кто иной как  Андрей Дионисьевич Мышецкий (1674-1730).  Вот о чем говорится в статье о нем из Церковного календаря христиан древлеправославно-кафолического исповедания и благочестия старопоморского согласия за 2004 год.
Знаменитый вождь и учитель староверцев-безпоповцев Андрей Дионисьевич родился в 1674 году в селе Повенце Олонецкого края. Прадед Андрея Дионисьевича «бяше новгородской области князь Борис Александрович Мышецкий». Во время нашествия на российскую землю шведов и поляков, «егда российские местоначальницы присуждахуся за чу¬жестранных кралей присягати, сей великодушный князь не восхоте того сотворити. Сего ради, оставив вся вотчины и поместья, преселися в Заонежскую пятину».
Родители Андрея, занимавшиеся крестьянством, воспитали его «не толико бо млеком, елико молитвами, не толико хлебом, елико молебными прошениями» (Андрей Борисов. «Житие и подвизи премудрого древнего благочестия учителя, блаженного отца Андрея Дионисьевича». Рукопись XVIII века. Пушкинский дом в С-Петербурге. Р. IV, оп. 16, № 41, л. 4). С детских лет «велеумный Андрей преуспевал в мудрости, Божий страх в своем имыи сердцы». Особенное влечение имел он к книжному чтению. Беседы с выходцами из Соловецкого монастыря, их рассказы о мучениках за древне-православную веру оказали большое влияние на впечатлительного отрока. В декабре 1691 года Андрей покидает отцовский дом и, «Богом наставляем, приходит к подвигу пустынному». Вместе с «подругом» своим Иваном Белоутовым поселяется он, после долгих скитаний, в пустынном месте между озерами Таго и Белое. Неподалеку подвизался диакон Шунгского погоста Даниил Викулов. К нему стал приходить Андрей и, «о душевной беседующе пользе, к пустынному злостраданию обостряхуся». По предложению Даниила, юные пустынножители переселились к нему «во единотрапезное и единоименное житие». Андрей и сестру свою Соломонию «из бури и треволнения мирского во спасительное пристанище приводит».
А вот что говорится о братьях Денисовых в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона в статье «Денисовы, братья»:  «Андрей (1664-1730) и Семен (1682-1741) — настоятели раскольничьей Выговской пустыни, главные вожди раскола в первой половине XVIII в. Сами себя они называют то просто Денисовыми (по отцу, Дионисию), то с прибавлением прозвища "Вторушиных" или "Второго"; но несомненно, что они были князья Мышецкие. В эпоху самозванцев кн. Борис Мышецкий, новгородский помещик, ушел с семьей в Олонецкий край. Когда во второй половине XVII в. в этом крае начались бурные раскольнические движения, правнуки кн. Бориса, жившие в Повенце, пользовались громкой известностью во всем крае благодаря тому, что родич их, кн. Терентий Мышецкий, в 1660-1663 гг. был воеводой на Олонце да из самой их повенецкой семьи кн. Иаков заведовал таможней в Повенце и был составителем писцовых книг Обонежской пятины. Племянник его, Дионисий, и был отцом двух знаменитых братьев Д. Дом Дионисия посещали главнейшие из бродивших в крае расколоучителей, и одному из них, Игнатию, удалось фанатизировать старшего из сыновей, Андрея, в пользу раскола до того, что он тайно от отца (в 1685 г.) ушел в олонецкие леса к ревнителям старины, бродившим там разрозненно и плохо успевавшим укрываться от преследовавших их воин. команд. Принятый ими с восторгом Андрей скоро сблизился с Дан. Викулиным. Около 1695 г. они устроили Выговское общежительство, в котором настоятельствовал сначала один Даниил, но действительным устроителем и управителем общины был Андрей, сделавшийся скоро главой и душой старообрядства почти во всей России (см. "Выгорецкая пустынь"). Необычайно даровитый от природы, еще в доме отца грамотный и начетчик, Андрей приобрел то превосходное знание древнерусской литературы, которое при его диалектике дало ему неистощимый запас аргументов для защиты раскола. Не довольствуясь чтением древнерусских рукописей, его трудами собранных в громадном количестве в библиотеке Выговского монастыря, он инкогнито, под именем купца, посетил Киев и в продолжение двух лет слушал в тамошней акад. богословие (у Феофана Прокоповича), риторику, логику и практиковался в проповедничестве. Он был организатором внутреннего быта раскольничьих общин и защитником раскола перед правительством, которое благодаря такту Д. дало выговцам (указом 7 сентября 1705 г.) право самоуправления и свободу от двойного подушного оклада. Еще большей его заслугой перед расколом было то, что он вместе с братом Семеном создал его богословие, исторически и даже археологически им обоснованное. Семен Д., сделавшийся настоятелем Выговского монастыря после смерти Андрея (в 1730 г.), при жизни его был правой рукой во всех делах монастырского управления, а особенно в деле литературном и книжном. Еще тогда он много вынес страданий за раскол. Так, отправившись в Новгород для того, чтобы там приобрести список "великих макарьевских Миней-Четиих", он был схвачен властями и посажен в тюрьму, из которой, несмотря на заступничество вице-губернатора и самого Меньшикова, мог спастись только бегством. Хорошо знакомый с программой деятельности своего брата Андрея и со способами ее осуществления, Семен в продолжение одиннадцати лет настоятельствовал в созданном им монастыре, пользуясь советами монастырского представительства — "собора старцев" монастырских, а также "суземских старост и выборных". Время его управления было более трудное для раскола, чем время брата. Деморализация и порча нравов развились так сильно в выговцах, что сам историк Выговской пустыни, ее настоятель-раскольник, отказывается говорить об этом "срама ради". Последовал ряд доносов на выговцев (Халтурина и Круглого), которые наделали выговцам много бед и стоили им больших денег. Несмотря на эти невзгоды, Семен поддерживал и развивал все промышленные, хозяйственные и другие учреждения, основанные при брате, равно как школы грамоты, каллиграфии и иконописи, а также отправлял целые экспедиции к Белому морю для ловли рыбы, оленей, медведей и т. п., которых он, между прочим, отправлял в СПб. в подарок двору и сановникам. Сочинения Д. По каталогу раскольничьего библиографа П. Любопытного, Андрей Д. написал всего 119 сочин. Из них особенной известностью пользуются: 1) "Поморские ответы" на вопросы, предложенные выговцам синодальным миссионером иером. Неофитом. Это — лучшее и наиболее обширное сочинение, писанное Андреем при деятельном участии брата Семена, а также других выговских старейшин. Доселе это — главная из символических книг старообрядства. В ней, впрочем, далеко не все высказано из действительных верований беспоповщины, а лишь то, о чем спрашивали выговцев. Цель этого сочинения — успокоить Петра I относительно покорности выговцев императорскому величеству, в чем они и имели полный успех. Глава этой книги, содержащая в себе археологический разбор подложного, составленного Стефаном Яворским по приказанию Петра I "Соборного деяния на еретика Мартина Армянина", по справедливому замечанию покойного П. П. Мельникова, сделала бы честь любому из современных археологов по профессии. Поморские ответы в 1887 г. изданы за границей. 2) "Диаконовы ответы" — первое по времени сочинение Андрея, писанное им для нижегородских раскольников-поповцев, много оказывавших материальных благодеяний Выговской пустыне за первый период ее существования. Остальные сочинения Андрея, меньшего объема, могут быть разделены на 5 групп: 1) полемические трактаты против православия (по катал. Любоп. №№ 1, 4, 10, 27, 34, 40, 49); 2) полемические трактаты против федосеевцев (№№ 5, 6, 26, 28, 31, 91); 3) монографии исторические (№№ 3, 9, 11, 12, 32, 38); из них особенно замечательно "Надгробное слово Петру Прокофьеву" (№ 3) — обширная монография, содержащая в себе отчасти автобиографию Андрея, отчасти первоначальную историю Выговской пустыни (почти в целом составе вошла в "Историю Выговской пустыни" И. Филиппова, изд. Кожанчиковым); 4) самый многочисленный класс сочинений Андрея — его проповеди (№№ 7, 13-16, 36, 37, 41, 43-49, 63, 61-64, 68, 70-80, 92, 99-101 и др.; всего известно по рукописям более 50 проповедей), и 5) масса посланий к разным отдельным лицам, к целым обществам раскольничьим, а в особенности к братии Выговской пустыни. Из них особенно выдаются имеющие характер окружных посланий, т. е. относящиеся ко всему обществу обитателей обоих монастырей, а равно окрестных скитов, о разных предметах благочестия и благочиния, а также по поводу разных важных для раскола вообще или для выговцев в частности событий, как, например, поимка в Новгороде Семена Д., прибытие на Выг Неофита с его вопросами, издание разных неблагоприятных для раскольников правительственных указов и т. п. Сочинений Семена Д. Любопытный насчитывает 47. Семен — главным образом историк раскола, как брат его, Андрей, прежде всего его догматист, апологет и полемист. Замечательны след. сочинения Семена: 1) "Виноград российский" — сборник жизнеописаний знаменитых деятелей раскола от самого его начала; 2) "История об отцах и страдальцах соловецких" — обзор жизни и деятельности деятелей раскола, "подвизавшихся" в Соловецком монастыре во время его осады (1666-1668). В обоих сочинениях много панегиристических вымыслов, но речь в них правильная и изложение вполне литературное. Оба сочинения много раз появлялись в печати, главным образом из супрасльской типографии. Затем Семену Д. принадлежит ряд чинопоследований, выполнявшихся при старообрядческих богослужениях в часовнях Выговского и Лексинского монастырей и в окружавших его скитах, а также уставы монастырского и скитского благочиния, до мельчайших подробностей регламентировавшие образ жизни выговских монахов и монахинь, ряд инструкций и наставлений нарядникам и другим монастырским властям относительно порядка выполнения сельскохозяйственных и промысловых работ назначаемыми для того монастырскими ватагами. Вся совокупность этих правил, известная ныне под громким именем "Уложения" Д., — главным образом труд Семена. Остальные сочинения Семена, из которых известны ныне лишь немногие, имеют своим предметом полемику с никонианами и федосеевцами и нравственные наставления пастве выговской. Все вообще сочинения обоих Д., до настоящего времени, к сожалению, не только не обследованные, но и не изданные, даже не собранные, известные лишь по каталогам библиотек, в которых они разбросаны, по всей справедливости должны быть отнесены к числу замечательных произведений русской литературы Петровского времени и вполне заслуживают издания, как плод сильного и острого ума и большой эрудиции. В особенности это следует сказать относительно проповедей Д., которые по справедливости могут занять место наряду с произведениями первоклассных проповедников их эпохи. Ораторские и литературные достоинства проповедей Д. подали повод одному из историков раскола (протоиерею А. Иоаннову) заподозрить этих проповедников в плагиате, в пользовании проповедями ораторов Киевской акад. Но, не говоря уже о раскольническом элементе, в большей или меньшей степени окрашивающем в специальный колорит все проповеди Д., самое тщательное их исследование может открыть лишь изумительно близкое изучение этими проповедниками произведений древнерусской проповеднической литературы — в особенности сочинений Максима Грека (сравн., напр., напечатанное в "Летоп. русской литературы" Тихонравова слово Андрея Д. "О злостраданиях и скорбях церкви" с носящим то же заглавие словом Максима Грека). См. Андрея Борисова, "Житие и жизнь премудрого Андрея" и пр. (в рукоп. Импер. Публ. библиотеки № 1276), и проф. Н. И. Барсова: "Братья Андрей и Семен Д." ("Правосл. обозрение", 1865, и отд., М., 1866)».
Значит, учился Ломоносов с младых ногтей – у вождей русского Раскола. А это очень многое означает. Если выбор этих вождей пал именно на Ломоносова, то путь наверх ему был обеспечен.


3



Когда пожар уничтожил эту обитель, все строение и запасы, Даниил и Андрей направились за советом к иноку Корнилию. «Отец же Корнилий пророчески проглагола про Андрея: сей будет наставник и учитель, древнему благочестию проповедник», и благословил Даниила и Андрея на основание обители на новом месте. Осенью 1694 года на реке Выг, при впадении речки Сосновки, в 70 километрах от Повенца, было положено начало Выговскому общежительству (Иван Филиппов. «История Выговской старообрядческой пустыни». СПБ. 1862 г., стр. 105-107). «И начаша к ним людие приходити с разных мест и градов. А оные же отцы Даниил и Андрей приимаху их с любовию, учаще и наказующе. И начаша чины и уставы церковные. и монастырские хранити (Ив. Филиппов, стр. 107). Андрей Дионисьевич явился достойным помощником Даниила Викулова. "Хитр и сладостен бе словом. Божия бо благодать из уст его исхождаше. На праздники, по совершении всенощных пений, простираше праздничное златострунное словес учение..., чтением своим всех слушающих в плачь приводя" (Ив. Филиппов, стр. 215).
Так появился Поморский толк - умеренное течение в беспоповщине (старообрядчестве), начало которому было положено Данилой Викулиным и братьями Денисовыми, основавшими на реке Выге (Поморье) в 1695 году общину. Вот как говорили об этом  отцы старообрядчества: « Не изсяк род христианский и не прекратила своего существования Церковь Христова и по отступлении в 1666 году всего священнаго чина Церкви. Историческия данныя свидетельствуют, что в те роковыя времена род христиан, оставшихся верным Вере Христовой, должен был бежать, спасая себя и веру, в отдаленныя глухия места земли. История Выговской пустыни, которая сделалась в те времена прибежищем роду христианскому, повествует: «Егда грех наших ради Никоном патриархом премена благочестивых святоотеческих уставов учинися, бысть же сие смущение от лета осмыя тысящи сто шестьдесят второго с Никонова патриаршества. От тогда противящийся Никонову новопреданию и опасный хранитель святоотеческих древних содержаний священный архиерей и Божий человек Павел епископ Коломенский... с безчестием послан бяше в заточение в поморскую нашу страну, в Олонецкий уезд, в Палеостровский монастырь... идеже несколько время пребыв, свободно поучаше народы, утвержая ити в святоотеческом благочестии" (стр. 78 по изд. Кожанчикова). Род христиан, научаемый и утверждаемый Павлом епископом, получил видимое устройство в Выгорецком поморском монастыре, основанном иноками Соловецкой обители.
«И тако сие общежительство от соловецкия обители проистекшее есть», - говорит та же история (стр. 86). Наше христианское общество и произошло от корени Выгорецкаго монастыря, от истиннаго крещения Церкви Христовой, и, следовательно, сохранило в себе апостольскую преемственность и учение».
Преследования раскола со времен собора 1666 года, а в особенности известные двенадцать статей царевны Софии Алексеевны от 7 апреля 1685 года апреля, были причиной переселений раскольников и за границу. Они уходили из городов и селились по лесам и, как некогда казаки, отодвигались далее и далее от Москвы к окраинам государства. Вскоре отдаленное Поморье и южные окраины на Дону, на Волге, на Яике, в Сибири наполнились старообрядцами. Казаки поступили в раскол почти поголовно. Московское правительство не ослабляло между тем мер преследования: горели костры, резались языки, рубились головы, удары кнута раздавались в застенках и на площадях, тюрьмы и монастыри были полны раскольниками, царевна София, и святейший патриарх Иоаким, малоросс, «самый ужасный из всех гонителей раскола», в 1689 году велел «смотреть накрепко, чтобы раскольники в лесах и волостях не жили, а где объявятся самих ссылать, пристанища их разорять, имущество продавать, а деньги присылать в Москву».
Преосвященный Макарий в своей истории раскола, говорит, что «раскол решительно был запрещен в России и никто ни в городах, ни в селениях, не смел открыто держаться его. Потому раскольники ил таили свою веру, или убегали в пустыни и леса, где заводили для себя приюты. Но и там их отыскивали: жилища их разоряли, а самих приводили к духовным властям для убеждения, а в случае нераскаянности предавали градскому суду и часто смерти».
Понятно безвыходное, страшное положения, в каком находились раскольники, особенно - во время Иоакимова патриаршества. Им не позволялось жить ни в городах, ни в волостях, ни в лесах, ни в пустынях куда же было деваться? Ушли они в леса поморские, сибирские, печерские, чердынские, кайгородские, керженские, ушли туда, где, быть может, до того и нога человека не ступала, но сыщики и там их находили. Их ловили, и если они объявляли себя раскольниками, но не отказывались от своих верований, не присоединялись ввиду казни к господствующей церкви, готов был сруб или костер. Если не сознавались в расколе, готов был кнут, а за ним ссылка и конфискация имения. Если же они обращались в православие, им все-таки, на основании Софьиных статей 1685 года «чинили наказания», после чего отправляли в дом патриарха или епархиальнаго архиерея ради исправления на тяжкие работы «за замки и затворы, на хлеб и на воду». Раскольники бегали по лесам с разоренных жилищ в глубокие трущобы, за болота, за трясины, но усердные сыщики и здесь отыскивали их. («Исторические очерки поповщины» П. Мельникова. Часть I. Издание 1864 г., стр. 58, 59 и 60).
При таких условиях жизни не могло «явиться устроителей брачнаго порядка в церкви, так как самая семейная жизнь была необезпечена». Люди бежали, чтобы спасти веру и жизнь, и не могли и думать о брачной жизни и порядке. Но, как только удалось им найти более или менее надежное убежище для обоснования своей общественной и семейной жизни, то начали создаваться и брачные уставы, как о том говорит современник Андрея Дионисьевича Иван Алексеев: «У отцов наших, пока нужды не являлось, о богомолии не было проповеди; когда же явилась нужда, явились и доводы. Так и в нашем случае: не было нужды в народе о браке, не было о том и речей; нужда явилась, – произведено было изследование».
В 1700 году Андрей Дионисьевич написал обширное увещательно-полемическое послание Феодосию Васильевичу по вопросу о внешних браках, показав большую начитанность и глубокие познания в вопросах богословия. Проблема брака в поморском толке занимала важное место. Вначале он отвергался, но в конце 18 века в Москве возникла община новопоморцев, последователи которой выступали в защиту брака.

4

Необходимо подробнее рассмотреть проблему  брака в среде староверов, потому что этот вопрос приближает нас к пониманию предполагаемой  причастности Михаила Ломоносова к их среде.
В книгах марбургской реформатской церкви сохранилась следующая запись: «6 июня 1740 года обвенчаны Михаил Ломоносов ... и Елизабета Христина Цильх ...». Из биографических документов узнаем, что женитьба чрезвычайно осложнила положение Ломоносова. Брак приходилось скрывать от академического начальства, а бюргерская семья могла дать Ломоносову лишь временное пристанище. Петр Первый женился во второй раз на лютеранке, Ломоносов - на протестантке, также, как Ленин – на лютеранке, Лжедмитрий Первый – на католичке. Разница лишь в том, что Петр окрестил  Марту Скавронскую в православие перед венчанием,  Ленин венчался в православной церкви, хотя и без подвенечных костюмов и – по политической необходимости,  а Лжедмитрий  венчался дважды – по католическому и православному обычаям. Ломоносов же не перевенчивался в православном храме.
А теперь взглянем внимательнее на проблему заключения браков старообрядцами. Поначалу они отвергали брак вообще, в чем особенно усердствовал старец Феодосий (князь  Феодосий Васильевич Урусов). И это было понятно, поскольку  беглые староверы создавали свои обители и давали обет безбрачия. Но поскольку народу прибегало много, то постепеннро люди селились за стенами  обителей и возник вопрос заключения брака при отсутствии церкви и священнослужителей. В некоторых местах создавали семью без  священного благословения. Но тот же Андрей  Дионисьевич был противником брака без благословения. И тогда появились различные  способы освящения брачных уз: все-таки венчаться в православных храмах, а лучше – в католических костелах и кирках. Последние были ближе русским раскольникам, чем никонианские храмы, потому что так же, как и Раскол, представляли рефороматорскую церковь. Ведь Реформа;ция (лат. reformatio — исправление, восстановление) - массовое религиозное и общественно-политическое движение в Западной и Центральной Европе XVI - начала XVII веков, направленное на реформирование католического христианства в соответствии с Библией. Её началом принято считать выступление доктора богословия Виттенбергского университета Мартина Лютера: 31 октября 1517 года он прибил к дверям виттенбергской Замковой церкви свои «95 тезисов», в которых выступал против существующих злоупотреблений католической церкви, в частности против продажи индульгенций.
Основной причиной Реформации явилась борьба между зарождавшимися капиталистическими отношениями и доминирующим на то время феодальным строем, на охране идеологических границ которого и стояла католическая церковь. Интересы и чаяния зарождающегося класса капиталистов по итогам Реформации нашли проявление в основании протестантских церквей, призывающих к скромности, экономии и накоплению капитала, а также формировании национальных государств, в которых интересы церкви уже не играли главную роль.
Концом Реформации историки считают подписание Вестфальского мира в 1648 году, по итогам которого религиозный фактор перестал играть существенную роль в европейской политике. В России же старообрядчество не отказалось от этой роли до сих пор.
Социальную базу поморского толка составили зажиточные слои населения, что предопределило умеренный характер их требований и сближение с официальной светской и церковной властью. В 1738 году поморцы, призавншие освященный брак,  даже признали и допустимость молитвы за царя, что вызвало раскол  в Расколе. В начале 20 века поморский толк превратился в наиболее влиятельное направление беспоповщины.
Так не доказывает ли причастность Ломоносова к старообрядчеству и его брак с лютеранкой, заключенный в реформатороской церкви, как это делали старообрядцы в его время?


5

Но только не  Феодосий Васильевич Урусов из рода бояр Урусовых. Это – княжеский род, татарского происхождения, восходящий к Едигею Мангиту, любимому полководцу Тамерлана. Многие из его детей приняли православие. Урусовы занимали самое высокое положение в Московском государстве. При царе Алексее Михайловиче они, в числе других знатных 16 фамилий, жаловались прямо в бояре, минуя чин окольничего. Из рода Урусовых знамениты: Петр, убивший Тушинского вора Лжедмитрия Второго, и Семен Андреевич, новгородский воевода, разбивший поляков при Верховицах. Потомки князей Урусовых -  княжеский род Юсуповых. Последний представитель которых по мужской линии Феликс Юсупов организовал убийство Григория Распутина.  Яркая предстваительница рода Урусовых по женской линии –  Евдокия, жена князя Урусова, сестра  Феодосии Морозовой, была  одной из главных зачинщиц русского Раскола и погибла в мучениях за древлеправославную веру.
Васильев (Феодосий) - расколоучитель беспоповщинской секты и основатель секты федосеевцев (умер в 1711 году). Происходил из того рода бояр Урусовых, который после Смутного времени переселился из Москвы в Новгород. Отец его был священником в Крестецком Яму, в Новгородской области, а сам он был поставлен там же в диаконы, но вскоре примкнул к расколу и, покинув свое место, сделался проповедником и учителем раскола. Не находя простора для своей деятельности в русских пределах, он в 1694 году перешел в пограничные польские области и там устроил две обители, мужскую и женскую, куда стекались последователи его учения, отрицавшие священство и брак. Прекращение религиозного преследования раскола при Петре I позволило Васильеву перенести свою пропаганду назад в Россию. Пользуясь покровительством Меншикова, он поселился со своими учениками в Великолуцком уезде, в Вязовской волости, где его учение стало деятельно распространяться не только в низших классах народа, но и среди дворян. Отправившись затем в Новгород для переговоров о переселении обителей в Ряпину мызу ( ныне – в Эстонии), Васильев был схвачен  и выдан новгородскому митрополиту Иову, который заключил его в темницу, где он и умер, подвергшись предварительно, по уверению раскольников, различным истязаниям. Вот как рассказывает об этом его сын Евстрат в написанном в 1742 году житие  своего отца.
«Мнози убо и с высоких господ в собеседование по случаю со учителем Феодосием сходяще, любезно с ним от святых писаний о древлецерковных святых содержаниях и о никоновых новопреданиях разглагольствоваху, иже суть сии: боярин Борис Петрович Шереметев, князь Александр Данилович Меньшиков, болярин Симеон Григорьевич Нарышкин, генерал Михаил Аргамаков, Иаков Корсаков, Лев Челищев, Антоний Алексеев, и прочии мнози от благородных, с ними же довольныя беседы и не единократцы бяху. Токмо вси удивляхуся духовней благодати, сущей в нем, и преизобильному во святых книгах о всем ведению».
Что, тем не менее, не помешало Якову Еорсакову по распоряжению Александра Меншикова схватить Феодосия Васильева и заточить в темницу. Но не удивительно, если учесть, что к староверам обращался и сын Петра Первого – Алексей… « В то время в велицей России монарху Петру Первому, царския скипетры содержащу, Божиею великою милостию, гонение на правоверных преста, и древлецерковные законы содержащии всюду свободно живяху, а наипаче в Копорских и Ямбурских пределах, царским повелением от начальствуемых крепко охраняемы бываху, и службы своя ко Господу Богу явно, по старопечатным книгам, исправляху. Которым мнози от высоких персон, яко и царевич Алексий Петрович, многократно прихождаху, елико слышати пения и чтения, толико паче видети желающе.
…Слышав убо сия учитель Феодосий, и видев братию свою унывающу от частаго злейших жолнеров нападения, к тому же и российскому воинству тогда вступившу в Польшу, от коего такоже не без утеснения им бяше, восхоте прейти в Российскую оттуду державу. Всещедрый же Бог вложи свое милосердие первейшему от царевых синклит, светлейшему князю, Александру Даниловичу Меньшикову (чрез возвещение Торопецкаго и Великолуцкаго коменданта, Антония Алексеева), прияти блаженнаго со всем братством и с прочими многочисленными христианы во свое охранение. Сей убо приятно их прият, и посели в Великолуцком уезде, в Вязовской волости. И даде им всякую свободу и вольность без боязни древлецерковные святоотческие законы по старопечатным книгам соблюдати. И тако оный, любимый монархом князь, по Божией милости, своею сильною рукою не мало лет милосердо их охраняше, не токмо от мирских властей, но и от духовных, не даяше ни кому обид и налог в вере и в мирских делех им творити. Искушаяй же патриарха Авраама всещедрый Бог, искуси вся ведый и отца Феодосия, да доблесть терпения его всем явлену покажет. Егда убо преселился тамо в выше явленное место, братии и женска пола вящше приумножися, найде им в хлебе и во одеждах великое оскудение и нужда.
От которыя сотворше толчею, толчаху овес, мякины всякия и колосины, и хлебы печаху. Иногда же и сих недостаяше, чего ради неким от братии малодушествующим о сем. Инии же от нарочитых советоваху блаженному, еже бы послати во грады просити у правоверных милостыню, дабы нашедшую им великую скудость поне мало уврачевати. Предивный же отец, яко твердый столп, непреклонен пребываше к таковым советом, и утеша всех, глаголя: «Братия моя! не скорбите ныне о нашедшей нам нужде, ниже малодушествуйте, но претерпим мало сие искушение, от Бога на нас попущенное, испытающаго нас, коль верни явимся, и какову надежду на Него имеем. Сами убо весте, яко на скорби и на терпение, а не на прохлады и покой, звани быхом и от мира изыдохом. Н аще терпеливи и благодарни будем, создавый нас, насыщай всяко животно благоволения, всячески не оставит ны в скудости сей долго пребывати, но вскоре отверзет богатую руку милости своея, и вся нужная наша исполнит всяким преизобилием. Иже ропотливые евреи в пустыни не сеянным хлебом, но манною, 40 лет препитавый, и пятию хлебы пять тысящ накормивый, и седьмию паки четыре тысящи насытивый, нас ли имать оставити, иже, любве Его ради, вся мирская наслаждения со сладострастными вожделениями оставльше, зде собравшася? Надеюся убо на великия Его щедроты, яко истинно не оставит, но посетит нас своею благостию милосердо не в долзе».
Сим блаженнаго словесем немедленно сбывшимся. Божиим убо смотрением, вся строящим на пользу, не по мнозем времени случися, в лето 7219 (1711 год по Р.Х.), моровому поветрию быти. Тогда от обители его братия и женской пол, мнози с покаянием благочестно жития сего отъидоша, малии числом осташася в живых. Тако же и около сущии по селам христиане многочисленнии преселишася в будущую жизнь. Во обителех бысть потом во всем великое изобилие. И братий и сестр вновь паки присовокупися в наставление ко блаженному не мало. В прошедшим 7218 годе (1710 год по Р.Х.), от того же князя Меньшикова дана бысть в Юрьевском уезде Ряпина мыза во владение им. Прейти же тамо на житие всем не бяше еще повелено. Достопамятному же отцу положися намерение, еже бы преселитися тамо, зане место оно зело угодно бе и пропитанию многим и рыбныя ловли довольно. Болезнию же студеного объят быв приснопомнимый, обаче не изнемогаше, яко же прочим обычно есть, по хотя свое желание совершити, нача собиратися в Великий Новград ехати. И негли проуведев свое тамо хотящее быти скончание, поучаше прилежно братию, а наипаче женский пол наказоваше, како правая вера и догмагы ея неизменно соблюдати и в добродетелех чистому житию прилежати, во одеждах красоты и царства не искати, и в хождении кротость и благоговение сохраняти, во всем себе всякому смирением ограждати. Часто же в беседах своих тогда надпоминая им начальство сына своего по себе.
Тогда случися вещь сицевая, ея же не восхотех молчанием преминути.
Муж некий от знаменитых, гражданин московских, живяше близ обители, уведев путешествие отца, уготова пшеничных пирогов нарочитых, и принес, даяше ему на путь. Дивный же отец не приемляше их. Той же усердно кланяшеся ему, прося прияти. Он же, не по обычаю своему, жестоко отказа ему и оная отрину. Принесый же зело оскорбися о сем и постыдеся, яко и братии сожалети такова честнаго мужа презрение. Не малу же времени по сем прешедшу уже по скончании блаженнаго, в доме онаго мужа явися от некоего содеянная нечистота, яже чадородием совершися. Тогда, познав той гражданин прозорливый дар, бывый в предивном отце, чесо ради принесенная им не прияше и отрину, истиннаго пророка его и по смерти нарицаше. Но паки на выше явленное возвратимся. Отец Феодосий, поим сына своего и еще трех от братий с собою, поеха в Великий Новград. И приехав тамо, прииде к вельможи, Иакову Корсакову. Тому убо бе приказано от князя Меньшикова привести их в Ряпину мызу. Дары же ему довольны принесе, и начат просити, дабы дал волю письменно прейти тамо жити. Болярин же оный, златолюбив сый, или большия мзды желая, или гордым бесом возмущен, исперва многая досадная словеса тому изрече. Он же ни мало смутися о сем. После, утолився от злобы, о преходе тамо обеща указ дати, обаче продолжаше. Времени же прешедшу трех седмиц, той же всезлобный Корсаков паки повеле дивному отцу к себе быти. И егда оный с сыном и с прочима двема прииде, предаде их митрополиту Велико-Новгородскому Иову. Его же повелением взяша их диаки[9]: Иаков Лапшинской и Иван Протопопов с подъячими и с приставы, и отведоша во архиерейской приказ, цепи на шеи со стулием железным им возложивше. Тогда окаянный Лапшинской удари в ланиту крепко блаженнаго отца. Он же, подражая Учителя своего Христа, приемшаго ударение от раба, на гордые их вопросы смиренно отвещеваше. И отведоша его под келию митрополичью, в палату, наричему Орловую, темноты и праха исполнену, и ноги ему оковаша. Другие же оставиша в приказе. Часто же вождаху его исперва к судии в приказ на истязание. Единою же прииде к страдальцу корабельной мастер, Феодосий Стиляев, со старцем ученым свободных наук, и начаша стязати его о древлецерковных преданиях. Дивный же отец предивне с кротостию на вся хитрословия их разумно отвещеваше и предлагаемая ими новины святых писаний силы сильно возражаше. Стиляев же, не требуя обличения заблуждений, яростным бесом подвижен, захватив своею рукою, половину брады страдальца исторже. Старец же зело, возгнушався онаго бесования, более ни что же глаголя, но абие отъиде от него, и вельми раскаявашеся о приходе своем ко злым онем. Егда же и к митрополиту страдальца привождаху, тогда оный увещеваше его, дабы отвергся древлецерковных святых законов и приял бы Никонова новодогматствования, в новопечатных книгах положенная, обещая ему, аще послушает, богатство, чести, возвышения, иерейство, игуменство, архимандритство и архиерейство.
Предивный же страдалец велеумно отвещеваше ему, глаголя: «А еже обещаеши ми богатства и высокия чести, сия вся мало временная суть сего света, в мале зело утешити нас могущая, и яко сон, вскоре мимоходящая и зельных рачителей своих внезапно нагих во он век отмещающая. Аз убо о сих небрегу, и не малейшаго рачительства к таковым не имею, и яко худые блески вменяю, будущих благих, не тлеющих, ищу, безконечных наслаждений желаю».
Сия слышав архиерей, и видев, яко выше ласкания муж, яко ни во что же вменяет настоящее житие со всем сладострастием его, что творит? Прилагает мучении страшити его, начинает великими томлении ужасати добляго. Но и сими вихров прещении не потрясе веледушнаго и ни мало поколеба в мужестве не ужаснаго, по писаному: «Праведник, яко лев, уповая ходит». Обрете бо неколеблемую и скоро сокрушавшуюся трость, но крепкий и неподвижимый столп, не разносимый водою песок, но твердый камень адамант.
Тогда предивный делом и произволением страдалец отрече ему сице: «Высокопочтенный архиерее! Ведый буди о сем, яко прещений ваших не устрашаюся, и мучений грозных не ужасаюсь. Легчайше ми здесь маловременная ваша томления терпети, нежели, послушавшу вас, от Бога без конца мучиму страдати. Еже хощете творити надо мною, немедленно творите! Готов убо хребет имею на раны, готову плоть на терзание, готовы кости на ломание, готовы вся уды на раздробление. Ибо за древлецерковная святая вся отческия содержания, о укрепляющем мя Христе, всякия муки и жесточайшия томления страдати уготовихся. И не токмо до последния капли кровь излияти, но и самую свою душу за оная вселюбезно и всежелательно положити усердствую». По сем паки архиерей многая стязания и диспуты о древлецерковном содержании, и о новодогматствованиих предлагаше ему. Но дивный страдалец святыми писании отческих законов непорочную святость показуя и утверждая, новин же неправую гнилость являя, сильно обличаше, яже здесь, за долготу слова и краткость истории любяще, оставихом.
Егда же не возможе оный митрополит диспутами его препрети и ласканием к обещанию высокочестия обольстити, потому что чудный силою словес побеждаше и смирением своим вся ни во что же вменяше, тако же прещением добляго не преодоле. Понеже ко страданию издавна желание имяше, плоть со страстьми умертвив, смерть за православие прияти усердствоваше, и всежеланием палим, будущих прелеташе. Заключив убо его во оной злосмрадней Орловой храмине, тако в велицей нужде, терпеливый страдалец, всяким злострастием удручаем, четыре седмицы страдав, преселился от здешних к немерцающему свету, в вечный покой, в лето 7219 (1711 год по Р.Х.), месяца июля на 18 число, в соборный звон по утрени. Инии же глаголют, яко убиен бысть от самаго архиерея некою доскою, сыну убо его и прочим не бывшем ту при смерти его, но инде заключенным. Тело же блаженнаго страдальца, повелением митрополичием, злии слуги из града извлекше на поле, в рове закопаша. Власяница же и вериги медныя, яже страдалец на себе ношаше, осташася на дворе, идеже стояху во граде, егда убо прииде к Корсакову, сложив оныя с себе, и по кончине его во обитель принесени быша».

7

«Во время кончины его случися тогда во граде един от ученик его, именем Василий Кононов, кий, в третью нощь по кончине страдальца, взем трудолюбное тело от рова, и отвезе поприщь пять от града, к реце, нарицаеме Варя, и тамо паки в земли его погребе.
Егда же услышася по градом, весем и селам скончание дивнаго страдальца, вси правовернии христиане, а наипаче во обителех его, начаша весьма плакати, обливающеся слезами, яко лишишася такова преславнаго учителя и сладчайшаго отца, воспоминающе твердое учение и непорочное наставление его, тако же и в добродетелех совершенство, милость, любовь, сострадание, кротость, безмолвие, смиренномудрие, молитву, воздержание, чистоту, разсуждение, утешение, и прочая благая, ими же в житии своем изрядно украшашеся. И не малое время сетующе и скорбяще о нем, не можаху от печали утешитися.
Услышав же сия и предатель его Корсаков, преложися от злобы, начат сына его и прочих от архиерея изручати, и по шести седмицах по кончине страдальца, едва свободи их и во обитель отпусти.
Егда же приехаша тамо и мало от печали отдохнувше, тогда брат его, Григорий, и сын Евстратий, и вся братия и сестры, желающе сладчайшаго отца своего и страдальца любезное тело к себе пренести, вослаша выше показаннаго Василия, погребшаго оное, с другим братом, заповедавше им неотложне, аще обрящут, поне кости любезнаго отца да привезут к ним. Она же послушание совершающе, усердно яшася пути. И егда приехаша в Великий Новград, искаху места онаго, идеже погребено бяше блаженнаго отца тело, но не обретаху. Печален же бысть о сем Василий не в мале, и размышляше в себе: «Аще и обрящем его, рече, но како может быти цело доселе, толику уже времени прешедшу, паки же и без гроба сие погребено есть». Сия размышляющу ему, и помолившуся Богу и Пресвятей Богородице, на воспоминание чудесе знамения ею, и мало уснувшу, явися дивный страдалец ему и глагола: «Не печалуй, брате Василие, но, востав, иди, ни что же сумняся, вскоре бо обрящеши тело мое, цело убо есть и неразрушимо». Василий же, воспрянув от сна, сущим ту сказа явление его. И со другим братом в той праздник идоста, и абие вскоре обретоста оное место. Нощию же, приехавше с копьми и раскопавше землю, видеста блаженнаго отца тело водою окружаемо, цело и нетленно, от 22 июля до 27 ноября, 127 дней в земли лежаще. Токмо, возгребая землю лопатою, мало уст верхния части и нос попортиша. Абие возрадоваста зело и, любезно вземше, везяху тое в Ряпину мызу. Приехаста же в село Загорие за тридесят поприщ града Пскова, присташа у некоего христианина. Паки Василий начат сумнятися, како град Псков проехати: аще внутрь его ехати, то опасашеся, дабы на караулах не осмотрели и не удержали, или окрест его ехати, и в таковоя сумнительном размышлении мало уснув, бяше бо утро, хозяевам обед има готовящим, представ страдалец Василию, и рече: «Не бойся, брате, и всяко сумнение отложь, сквозе град поежжай дерзновенно, имати бо здраво проити». Василий же абие воспрявув от сна, сказоваше всем ту сущим явление страдальца и глаголы его. И веровав сему, и первое явление чудное его воспоминая, весь страх отложи, сквозе град проеха, ни коего же вреда прием. Егда же в Ряпину мызу приехаста, брат его и сын, со всею братиею, сретоста тело блаженнаго страдальца и любезнаго отца, со слезами объемлюще и с любовию лобызающе. И в память святителя Николы, декабря в 6-й день, с погребальными псалмы и песньми честне погребоша паки в землю на брезе Выбовки реки, в Ряпине мызе, и мало древо берез посадивше над гробом его. Последи же и прочих братий и сестр умирающих телеса тамо погребаху. Потом вскоре от того же Корсакова указ дан бысть хотящим староверцам из Вязниковской волости приходити на житие в Ряпину мызу, по которому во обители сущии и окрестнии вси, преселшиися тамо, и живяху, Божиею милостию снабдеваеми, в великом изобилии хлебом и рыбою и прочими потребами, лет седмь. Всезлобныя же архиереев сердца, не терпяще слышати древлецерковнаго благочестия содержателей умножающихся тишиною жития, к тому же и от отступников святоотеческих законов, некоего, именем Константина Федорова, и прочих подгнещаеми, горше геенскаго пламени завистию и гневом раскаляхуся, а наипаче Феодосий Великоновоградский, много могий тогда и прочии, готови суще на пролитие, иже злобою и лукавством поостривше языки своя, и сердце монархово на ярость своими злосоставными клеветами сподвигоша. Послушав убо их, самодержец повеле Юрьевскому воеводе воинство в Ряпину мызу послати, и во обители сущих начальных, тако же и по селам духовных, по реестру имяны боле двадесяти человек взяти и в Петербург на истязание привести и на муки отдати. И егда услышаша таковое повеление, разыдошася они, кийждо где знаяше, храняще себе от гонительских мук, а наипаче в Польское державство уклонишася.
Воины же пришедше, взяша двух духовных мужей, единого престарелаго, именем Илию Иаковлича, иже в Соловецком монастыре до разорения жил, и Симеона Ивановича, и отвезоша их тамо. И по многом истязании не отвергшихся древлецерковных содержаний и не приемших никоновых новоположений, заключиша в нужное заточение, в нем же блаженный старец Илия, многую нужду претерпев месяцы четыре, преставися в вечный покой. Твердый же в православии и мужественный в терпении Симеон, боле года всякую нужду и скорбь радостне в том узнищи понесе, с другим христианином, Феодором Феодотовым, и толико усерден ко страданию бяше, елико начасте у начальных господ прошаше, дабы что творили над ним, ни коего преложения надеяся от него. Сия два, пред самим монархом на истязании бывша, и тайным образом смерти преданы быста. Инии же глаголют, яко за ребра повешены бяху в темной казарме. Прочих же, яко мужеский пол, тако и женский, из обители всех изгнаша. Святыя иконы, книги, хлеб же и скотину и прочая вся у них отъяша. Тии же разыдошася по своим странам, откуду кто бяше. Мнози же в Польскую державу отъидоша, понеже тамо древлецерковные законы содержати пришельцем воля даяшеся.
Таковая, Богу попустившу за грехи наша, разорительная кончина обители случися в лето 7227 (1719 год по Р.Х.), яже начася в субботу Светлыя Недели, а скончася по Петрове дни.
Не гонзнуша убо и злодетеля она не токмо в будущем веце, но и зде, отмщения; Богу бо попустившу, оба впадоста в гнев царский. Корсаков убо чина извержен и кнутом биен, наконец, глаголют, смертным зелием опися. Феодосий же архиерей, в стене заточен, жития лишися.
По оном разорении обители Ряпина мыза бысть во владении некоего немца, Левенвольда. И неколику лет мину, близ места того, идеже погребен страдалец Феодосий, над рекою стояше баня, и единою оного немца слугам мыющимся в ней, некий от них, наломав прутия с листием от тоя березы, яже бе посажена на гробе страдальца, и вшед в баню, паряшеся. В той абие час нача на нем быти великая свербота с гнойными струпы, яже разыдошася по всему телу его. Лекари же, врачевавше его ту с пол года, ничто же успеша, и во град Ригу отвезен бе, и тамо всячески врачеван, обаче ни малыя пользы обрете, но паче в горшая прииде, и тако два лета люто страдав, умре, дерзости своей горький суд восприем».
Предатель, о котором говорит Евстрат, - Яков Никитич Римский-Корсаков. Сын стряпчего Никиты Гурьевича Римского-Корсакова. В начале Северной войны он из Новгородских детей боярских был назначен к выполнению экстренных провиантских заготовлений и своей находчивостью, расторопностью и угодливостью обратил на себя внимание князя  Меншикова, который, по основании Петербурга и по укреплении Нарвы, как губернатор быстро повысил своего любимца и, при преобразовании Ингерманландской губернии, назначил Римского-Корсакова (1706) Копорским комендантом, а 17 января 1707 года  - ландрихтером Ингерманландской (Санкт-Петербургской) губернии, прилегавшей к Нарве. 17 апреля 1708 года ему поручено было заведование земскими делами Пскова с пригородами. Затем, в 1711 году, он был определен Петербургским вице-губернатором. Отличаясь энергией и распорядительностью, Римский-Корсаков, однако, вступил в недозволенные операции, в интересах Меншикова. Но хищения казны были обнаружены, и он, публично высеченный кнутом, был, вместе с братом Василием, бывшим Белозерским комендантом, сослан  в 1715 году. Имения его были конфискованы, дело о  злоупотреблениях производилось еще и в 1720 году. Он умер, предположительно, раньше Петра І и Меншикова.
Осенью  2009 года в старинном эстонском городке Ряпино состоялась конференция, посвященная истории и культуре старообрядчества. Организаторами конференции выступили Ряпинский краеведческий и садоводческий музей и Союз старообрядческих общин Эстонии. Докладчики рассказали, что Ряпина мыза (Ряпино) в Юрьевском уезде (Юрьев Ливонский – нынешний Тарту) была подарена князем Меншиковым во владение Феодосию Васильеву еще в 1710 года. Однако на новое место федосеевцы переселились, когда место Феодосия занял уже его сын Евстрат. Плодородная земля, обширные лесные пространства, река, отдаленность от центров  - все это благоприятствовало процветанию обители. Для нужд обители были устроены кузница и ряд других хозяйственных построек. Главным источником существования являлось хлебопашество и рыболовство. Здесь федосеевцы прожили до 1719 года, когда по доносу их бывшего наставника Константина Федорова, присоединившегося к господствующей церкви, к ним была послана военная команда, разорившая новые обители. Поводом к разорению послужил ложный донос о скрывающихся беглых солдатах. Многие, испугавшись, бросили  и разбежались кто куда. Евстрат Васильев бежал в Польшу, где продолжил свою проповедь. Другие бежали в Курляндию, Лифляндию, Валахию, Стародубье и иные места, благодаря чему федосеевское учение широко распространилось по всей России и далеко за ее пределами, так что вплоть до конца XIX века последователи Феодосия Васильева оставались одним из самых многочисленных безпоповских согласий в России. Несмотря на то, что донос оказался ложным, в 1722 году Ряпинская обитель была уничтожена, а колокола, иконы и старинные книги были отвезены в Юрьевскую Успенскую церковь.

8


Оппонент Феодосия Васильева в вопросах старообрядческого брака и предполагаемый учитель Михаила Ломоносова  Андрей Дионисьевич 7 сентября 1702 года был избран главным наставником Выгорецкой обители. Рано проявились его исключительные организаторские спсобности Андрея Дионисьевича, именно ему Выговское общежительство обязано в основном своей организацией, а возглавляемое им поморское согласие - выработкой и обоснованием своего учения. На соборе 1702 года был принят его текст «Устава Выгорецкой обители», предложенный Андреем Дионисьевичем. В основу устава были положены дониконовские церковные уставы, применительно к монастырскому богослужению, совершаемому «мужами не хиротонисанными».
В девической обители на Лексе отец Андрей собрал «грамотниц старых и малых, нача их сам учити пению. И, научая их, яко отец чада, и прочий от них научишася, и друг друга начаша учити». Им же были открыты школы «искусных списателей» для переписывания богослужебных книг и учебных пособий, школа иконописцев и меднолитейная мастерская для изготовления медных икон и крестов, по его предложению на Выге стали готовить «большие створцы» (иконы - меднолитые старообрядческие складни, состоящие из четырех створок), художественно украшенные гравированным рисунком.
Многочисленные списки поучений Андрея Дионисьевича свидетельствуют о том, что автор их был талантливым писателем. До нас дошло около 200 сочинений. В  поморском «Торжественнике» (собрание слов на праздники), датированном 24 июня 1720 года, содержится определенное количество слов, расположенных в минейном порядке (в календарном порядке с указанием дней памяти святого или иконы Богоматери и года «обретения святого креста». «Обретение» - это легенда, известная с конца IV века. В 326 году Флавия Юлия – Елена Флавия Святая, мать первого христианского императора Константина I Великого покинула Рим и отправилась в паломничество в Святую землю. В Вифлееме она воздвигла церковь в честь Богоматери. Это было после того, как в Иерусалиме, начиная с правления императора Адриана, были уничтожены все следы христианских святынь. С большим трудом удалось отыскать человека, помнившего, где находилось место казни - Голгофа, а у некоего Иуды выведали, что три креста зарыты под храмом Венеры. (Иуду морили голодом в колодце). Языческое капище разрушили и раскопали холм, под которым и обнаружили три креста. Но на каком из них был распят Спаситель? В это время неподалеку двигалась траурная процессия. Патриарх Иерусалимский Макарий приказал поочередно поднести покойника к каждому кресту, и когда его приложили к одному из них, то покойник вздрогнул и ожил. Все поняли, что именно на этом кресте был распят Иисус. Крест назвали Животворящим. Крест подняли и установили на Голгофе, чтобы ему могли поклоняться. В православной традиции праздник в честь этого события (14 сентября 335 года) называют Крестовоздвижением. Над предполагаемым Гробом Господним Святая Елена и воздвигла ротонду. Всего в Святой земле по ее распоряжению построили более 80 храмов.
В отличие от просторечия Аввакума, язык списков поучений Андрея Дионисьевича отличается особенной торжественностью и стилистической изощренностью. В качестве образца можно привести выдержки из его послания «на Святую Пасху во вся скиты»: «О преславных чудес! О всяк ум превосходящих вещей! Воззрим мало к таинству й узрим: како адские темницы испровергошася! Како преисподняя мучительства низложишася! Како горькая смерть умертвися! Како адский мучитель связася и из юзилища праотцы востекоша! Се, праведнии из темниц адских избыша.Се, полцы правоверных из смертных дверей воздвигнушася. О бесчисленного Твоего милосердия, Христе! Иже адовыми содержими беша узами, к невечернему свету всерадостно востекоша веселыми ногами, Пасху хваляще вечную. Паки рай отверзеся. Паки Едем даровася. Паки райского веселия праотцы сподобишася. Кто не возрадуется, яко рай отверзеся! Кто не восторжествует, яко Вышний Иерусолим верным даровася!»
В год, когда Михаилу Ломоносову исполнилось семь лет, Андрей Дионисьевич посетил Киев, где осмотрел достопримечательности города и выступил в духовной Академии. Его доклад на тему: «Сотове медов ни - словеса добра, сладость же их - исцеление души», - поразил всех слушателей глубоким философским содержанием и своеобразной формой изложения. Все хвалили Андрея Дионисьевича, а некоторые даже сомневались: «Суждаху быти прежних творцов перевод с греческого или латинского». После своего удачного выступления Андрей Дионисьевич «отверстый вход себе получи», как ритор и философ.
Андрей Дионисьевич является первым историком Выговской обители. Он не удовлетворялся тем, что Выгореция имела за собой «срытые горы и расчищенные леса», а  стремился создать своего рода «Академию староверства». С этой целью им была основана богословская школа, в которой, кроме религиозных предметов, он преподавал грамматику, риторику и просодию (искусство произношения и стихосложения). Первыми учениками Андрея Дионисьевича были: "Симеон Дионисьевич, Трифон Петров, Мануил Петров, Даниил Матвеев, сочинения которых дошли до нас. Он создал в Выгореции «преемственную школу словесных наук, которая, открывая новую страницу в истории литературы, составляет самостоятельно развившуюся отрасль внеакадемической и школьной науки», - писал в 1911 году В. Г. Дружинин в книге «Словесные науки Выговской поморской пустыни».
Среди перечисленных учеников нет Михаила Ломоносова. Но посмотрим,  какие науки и занятия прославили великого русского ученого. Не только естествоиспытания мирового значения, занятия химией и физикой. Он еще и географ, металлург, геолог, поэт, утвердил основания современного русского литературного языка. А также художник, историк, поборник развития отечественного просвещения, науки и экономики. Но все эти отрасли науки, культуры и хозяйственнолй деятельности успешно осваивал именно Андрей Дионисьевич в выговской обители, еще до рождения Михаила Ломоносова. Биографы его пишут о том, что он обладал незаурядными организаторскими способностями.
1705-1710 годы были для Выговской обители исключительно тяжелыми: «И бысть в то время, хлебный недород и частые зябели и годы зеленые. Толчаху солому и сосновую кору, и траву едяху не малое время. И такая скудость бысть тогда, что многажды и без ужина жили». (Иван Филиппов). Многие малодушные, «не могуще такой нужды понести», стали покидать Выгорецию. Тогда Андрей Дионисьевич, «собрав все, что у кого с миру было принесено», отправился на Волгу за хлебом. «Ово покупаше, а ово в долги имаше». Хлеб доставляли водою до пристани Пигматка, на берег Онежского озера, в 40 километрах от общежительства. Через болота, по специально устроенной дороге  из деревянного настила выговцы «начаша оной хлеб в крошнях (корзинках из бересты) на себе носити в монастырь».
Обеспечив общежительство хлебом, он  занялся посредничеством между хлебородным Поволжьем и новой столицей. «Оный Андрей, своих людей избрав, начат посылати в низовые города хлеба покупати и в Санкт-Питербург ставити». («История Выговской пустыни»). Но это было только началом его экономической деятельности. Петр I нуждался в рабочей силе,  в район малой Охты на берегу Невы переселились староверцы-поморцы. В 1723 году на Охте была построена молельня староверцев. Торговые конторы и пристани выговцев были построены кроме Москвы и Петербурга в Нижнем Новгороде, Казани, Архангельске и других городах. «Общежители построите суда новоманерные, кроме старых». Они развили обширную хлеботорговлю. "И от того бываше помощь и пособие братству («История Выговской пустыни»). Так зародилось знаменитое староверческое купечество в России, которое  впоследствии сыграло решающую роль в ее истории.
В 1714 году на просьбу Андрея Дионисьевича позволить выговцам свободу рыбной и звериной ловли, последовал указ: «…разрешить выговцам рассылать своих людей для ловли, куда похочут», и чтобы никто не мешал им в этом, «понеже они к работам отданы к олонецким железным заводам». (Д. Островский). Неутомимый Андрей «для избрания и искания мест рыбной ловли ездил к морю на Мезень и на Печору» («История Выговской пустыни»). Морские суда выговцев доходили до Новой земли и до Шпицбергена.
Поморцы издавна славились как отличные мореходцы и кораблестроители. Уже в XII веке русские люди своим умом-разумом строили суда, «сообразно натуре Ледовитого моря». Уже в XIII веке по берегам и островам Северного Ледовитого океана стояли русские опознавательные знаки - исполинские восьмиконечные кресты".
«Полунощное море, - говорил Андрей Дионисьевич, - от зачала мира безвестное и человеку непостижимое, отцов наших отцы мужественно постигают и мрачность ледено-видных стран светло изъясняют. Чтобы то многоснискательное морское научение и многоиспытное умение не беспамятно явилось, оное сами те мореходцы художно в чертеж полагают и сказительным писанием укрепляют».
В 1710 году Андрей Дионисьевич в Каргопольском уезде, где климат более благоприятствовал земледелию, приобрел для монастыря землю на оброк. Здесь были построены заводы: кирпичный, кожевенный и лесопильный.
Процветанию Выгорецкого общежительства способствовало и некоторое покровительственное отношение гражданских властей. Петр I и администрация повенецких государственных заводов высоко ценили выговцев. Они были хорошими, трезвыми, трудолюбивыми работниками и большими знатоками «рудосыскного дела». Им были хорошо известны месторасположения железных, медных и серебрянных руд в Заонежье. Известен выговец  Никифор, который с братьями «послани быша в Сибирь и там приискаша медную руду...и явися руда добрая и прибыльная, и начат Демидов заводы тамо строити и заводити». (И. Филиппов). А руководил всем этим Андрей Дионисович, который, еще будучи под именем Андрея Денисова  в 1704 году был послан в Саксонию «для науки рудосыскных горных всяких дел».

9

Но откуда был послан в Саксонию Андрей Денисов? А послан он был в числе самых способных юношей России из «школы Глюка» - того самого пастора Глюка, о котором так скабрезно говорит в своем романе Алексей Толстой устами «простой служанки» Екатерины, наложницы князя Меншикова.
Эта школа была основана в 1703 году Петром I для обучения служилого и купеческого чина людей иностранным языкам и философской мудрости. Руководитель школы, пастор Эрнст Глюк, в августе 1702 года был захвачен в плен при осаде крепости Мариенбург (ныне город Алуксне, Латвия). Вместе с ним была его воспитанница Марта Скавронская, уроженка Латгалии (местечко Вышки). Глюка с семьей отправили в Москву.
Царскому посланнику Головину известна была просветительная деятельность Эрнста Глюка в Лифляндии, среди латышей, и его выдающиеся способности: он отлично владел 8-ю языками. 10 мая 1689 года им был закончен перевод на латышский язык Библии по еврейским и греческим первоисточникам. Пастор предполагал открыть школы и для старообрядцев, проживавших в восточных районах Лифляндии. «Уповая на милость Божию, - писал он шведскому королю Карлу ХI, - изготовил на русском языке школьные кни благословит, к славе Его, сии труды, по примеру подъятых на пользу латышей» (П. Пекарский. «Наука и литература в России при Петре Великом».
Немецкий протестантский пастор Глюк родился в Саксонии. Получил богословское образование в Виттенбергском и Лейпцигском университетах. В 1673 году переселился в Лифляндию. С 1680 года пастор. Изучив латышский язык, он совместно с Х. Б. Виттеном предпринял издание первого полного перевода канонических книг на латышский язык в Риге (1685—1689). В Мариенбурге, где Глюк жил с 1683 года, было много русских, и он заметил, что для большинства из них церковно-славянская Библия почти непонятна. Это побудило его взяться за переложение ее на русский язык. Ему помогал один из монахов Печорского монастыря. В записке, поданной лифляндскому генерал-губернатору Дальбергу, Глюк свидетельствует, что труд его поощряли как собратья из Германии, так и русский посланник Головин. Однако напечатать свой перевод не успел. Во время войны Петра I со шведами (1703) рукопись погибла. При взятии Мариенбурга Глюк попал в плен вместе со своей служанкой Мартой.  Русский царь отправил Глюка в Москву и, по некоторым данным, поручил ему сделать перевод Нового Завета. Но и этот перевод не увидел света: после смерти Глюка, как считается, он был утерян.
Глюк не был первым наставником русской дворянской молодежи во время семилетней войны россии со Швецией. Пленные солдаты шведской армии тогда активно использовались и русским правительством и частными лицами в качестве педагогов.
Однако пастор Глюк не стал простым гувернером или преподавателем в училище. Первоначально его поселили в Немецкой слободе, там к нему приставили нескольких учеников, которым он должен был преподавать иностранные языки, но вскоре выяснилось, что он способен обучать не только языкам, но и многим школьным и математическим и философским наукам на разных языках. Не в последнюю очередь пастор оказался на виду и потому, что в пору своей жизни в Мариенбурге был наставником будущей императрицы Екатерины I. Ему поручили важную миссию: организовать по заграничным образцам первую в России гимназию.
И вот в 1703 году в центре Москвы на Покровке, около церкви Николы, что у Столпа, во дворце боярина В. Н. Нарышкина (сегодня ул. Маросейка, д. 11) было открыто учебное заведение, которое в документах называлось «гимназией» и находилось под надзором начальника Посольского приказа, графа Федора Алексеевича Головина. В Указе  было сказано, что школа открывается для «общия всенародныя пользы», для обучения разным языкам и «философской мудрости» детей «всякого служилого и купецкого чина… которые своею охотою приходить и в ту школу записываться станут». В историю русской педагогики эта гимназия вошла как «гимназия пастора Глюка». На ее содержание назначено было три тысячи рублей.
Глюк, как отмечает В. О. Ключевский, начал дело пышным и заманчивым воззванием к русскому юношеству, «аки мягкой и всякому изображению угодной глине», воззвание начинается словами: «Здравствуйте, плодовитые, да токмо подпор и тычин требующие дидивины…»
Курс состоял из трех классов - низшего, среднего и высшего. Из всей  программы на деле преподавались практически только одни языки. Ученикам были обещаны значительные служебные преимущества. Однако, как пишет В. О. Ключевский, «принцип академической свободы скоро разбился о научное равнодушие». Добровольных учеников в гимназии было мало: в 1706 году - 40 человек, между тем как учителя находили, что можно прибавить еще 300. В 1706 году был установлен  штат в 100 учеников, с определенным жалованьем, увеличивавшимся в соответствии с классом. Некоторые учащиеся жили на собственном коште, основная же масса поступала в «кормовые ученики», на казенные стипендии. Состав воспитанников отличался пестротой: «дети беспоместных и безвотчинных дворян, майоров и капитанов, солдат, посадских людей». Интересно отметить, что для учеников, которые жили далеко от училища, учителя просили устроить общежитие, построив на школьном дворе восемь или десять малых изб.
Для нужд своей школы Глюк написал на русском языке краткую географию, русскую грамматику, лютеранский катехизис, молитвенник, составил славяно-латино-греческий словарь. Для обучения языкам  использовал свои переводы учебных книг великого чешского педагога Яна Амоса Коменского «Преддверие», «Открытая дверь языков» и «Мир чувственных вещей в картинках», по которым учились дети по всей Европе. Учителя, в основном приглашенные иностранцы ( в 1706 году их было 10 человек), жили в школе на казенных меблированных квартирах. Им полагались слуги и лошади. Однако широкие общеобразовательные замыслы организаторов гимназии не были осуществлены. Как пишет А. Ф. Малиновский, «Глик (Глюк), управляв заведенным им училищем менее трех лет, скончался 5 мая 1705 года. После его поручено было оно в управление магистру философии Иоганну Вернеру Баусу с званием ректора гимназии. Баус, Баузе – это имя встречается в разных написаниях, но  за его «многие неистовства и развращение», за продажу школьных учебников в свою пользу ему было отказано от школы. Дворяне и разночинцы, обучавшиеся в Гликовой школе 1708 года, переведены были в Петербург и подчинены ингерманландской канцелярии под начальством князя Меншикова. Из числа их 33 человека со званием студентов отправлены в Кенигсберг и другие германские университеты, а в Москве вместо Гликовой гимназии учреждены две школы, при католической и лютеранской церквах, и воспитание юношества вверено было пасторам. Петр I часто посещал их, сам присутствовал при преподаваемом учении и входил во все подробности. В. О. Ключевский приводит такие сведения о гимназии: «Ученики ее постепенно расползлись, переходили кто в славяно-греко-латинскую академию, кто в медицинскую школу при московском госпитале… иные были командированы для дальнейшей науки за границу или пристроились в московской типографии… В 1715 году последние учителя, оставшиеся в школе, были переведены в Петербург, кажется, в открывавшуюся тогда морскую академию». Вот какой  итог подводит В. О. Ключевский: «Гимназия Глюка была у нас первой попыткой завести светскую общеобразовательную школу в нашем смысле слова. Мысль оказалась преждевременной: требовались не образованные люди, а переводчики Посольского приказа, и училище Глюка разменялось на школу иностранных корреспондентов, оставив по себе смутную память об «академии разных языков и кавалерских наук на лошадях, на шпагах» и т. п., как охарактеризовал школу Глюка князь Б. Куракин». По-видимому, и сама общественная потребность в общеобразовательном курсе не успела еще сформироваться (через полвека ситуация будет совершенно иной), и  исполнители  не оказались на высоте стоящих перед ними задач.
Но это – первая попытка, предпринятая Петром Первым для создания  новой, демократической, школы в России. И взял он ее, можно сказать, «на шпагу», как обычно добываются в ходе завоеваний различные  достижения тех или иных стран.
Северная война (Великая Северная война, 1700-1721) - война между коалицией северных государств и Швецией за прибалтийские земли, продолжавшаяся более 20 лет и закончившаяся поражением Швеции. Основную роль в победе над Швецией, равно как и основные территориальные завоевания, принадлежат Московскому государству, входившему в коалицию. Победа в Северной войне обеспечила нам ведущую военную роль в Европе и положила начало трансформации Московского государства  в Российскую Империю.
Воспользовавшись тем, что основные силы шведов приняли участие в сражениях в Саксонии и Речи Посполитой, Пётр I в 1701 году приказал начать новое наступление на севере. Русские войска под командованием Бориса Шереметева вторглись в Шведскую Ингерманландию (Ингрию) и 30 декабря 1701 года одержали свою первую победу в Северной войне в битве при Эрестфере. Шведской армией командовал генерал Шлиппенбах. В июле 1702 года русские войска одержали вторую победу над войсками Шлиппенбаха в сражении у Гуммельсгофа.
К осени, 11 октября 1702 года, русское войско осадило шведскую крепость Нотебург, расположенную у истока Невы из Ладожского озера, и одержало победу. Весной 1703 года шведы оставили также крепости Ниеншанц и Ландскрона в устье Невы, уничтожив большую часть построек, чтобы они не достались русским.
К началу 1703 года в руках русских оказалось всё течение Невы. Поселение Нотебург, построенное шведами на месте основанной ещё в  1323 году князем Юрием Даниловичем крепости Орешек, Пётр переименовал в Шлиссельбург (ключ-город), а в устье Невы у разрушенных Ниеншанца и Ландскроны  16 (27) мая 1703 года он заложил новый город Санкт-Петербург, ставший портом столицей Московского государства на Балтийском море - так называемым «окном в Европу». Спустя почти 900 лет после того, как новгородцы помогли отстоять  шведскому князю Рорику права на наследование за его отцом, викингом Арнвильдом Незаконнорожденным, великого торгового пути «из варяг в греки» и пригласили его на царство, чтобы закрепить этот путь за собой, Петр Первый еще более расширил границы торговых путей России в ходе Северной войны, увеличив территорию страны. А один из «трофеев» - высокообразованный протестантский пастор Глюк - послужил началу создания демократического образования в России.
К концу 1703 года Московское государство контролировало почти всю территорию Ингерманландии, однако, шведский флот, базировавшийся в Дерпте (современный Тарту), продолжал контратаки против русских кораблей в Чудском озере. Завершая завоевание Ингерманландии, русские войска под командованием Бориса Шереметева к лету 1704 года вошли в Ливонию и осадили Дерпт. В июле 1704 года при личном участии Петра I крепость была взята.
Летом 1704 года вторая группа русских войск под командованием генерала Огильви вошла в Эстляндию и осадила Нарву. К концу лета после приезда Петра I из Дерпта и эта крепость была взята. В это время созданная Глюком гимназия уже  год как действовала в Москве, откуда в это время Андрей Денисов уехал учиться в Саксонию.  В ходе Северной войны 1700 - 1721 годов она подверглась шведскому вторжению, то есть, ею правил в 1704 году шведский король  Карл XII, преемник Карла XI, с которым тесно общался пастор Глюк по поводу открытия в Лифляндии школ для старообрядцев. Также он был вхож и ко двору Карла XII.

10

В 1728 году саксонский посланник Лефорт сравнивал Россию в годы правления Петра II с кораблем, который носится по воле ветров, а капитан и экипаж спят или пьянствуют: «Непостижимо, как такой обширный механизм может действовать без всякой помощи и усилий со стороны. Всякий стремится только свалить с себя тяжесть, никто не хочет принять на себя ни малейшей ответственности, все жмутся в сторонке… Огромная машина пущена наудачу; никто не думает о будущем; экипаж ждёт, кажется, первого урагана, чтобы поделить между собой добычу после кораблекрушения». Обострились противоречия в церкви. После смерти Меншикова оппозиционное духовенство почувствовало силу и стало выступать за восстановление патриаршества. Всеми церковными делами со времён Петра Первого заведовал вице-президент Священного Синода Феофан Прокопович, которого теперь обвиняли в снисходительности к распространению лютеранства и кальвинизма.
Но в 1730 году на престол взошла  племянница Петра Первого, дочь его брата Ивана, Анна Иоанновна. Приведшая, как известно, за собой протестанта-немца Бирона. К власти правительница пришла, в том числе, и при активной поддержке Феофана Прокоповича, который теперь занимал лидирующие позиции в духовенстве.
И здесь к месту вспомнить связи главы Выговской общины Андрея Дионисьевича с Феофаном Прокоповичем и матерью Анны Иоанновны, царицей Прасковьей Федоровной. Иван Филиппов говорит об Андрее Дионисьевиче, что последний «…на Москве грамматическому и риторическому разуму учашеся и зело извыче».  Андрея Дионисьевича хорошо знал Петр Первый, к выговцам благосклонно относился и Александр Меншиков, попечитель школы Глюка. «Несомненно исторический факт, - говорит П. С. Усов в статье «Помор-философ», - что Андрей Денисович толковал Псалтырь царице Парасковии Федоровне, при чем присутствовала ее дочь Анна Ивановна».
Михаил Ломоносов отправился в Москву именно в 1730 году, после того, как Анна Иоанновна взошла на престол. Ставшие классическими версии о  пешем переходе шестнадцатилетнего неграмотного юноши из Холмогор в столицу не что иное, как красивая сказка. Во-первых, ему было уже девятнадцать лет. Во-вторых, он получил паспорт, а это было возможно по тем законам только при согласии его отца. Значит, он вовсе не бежал из дома, как это представлено во всех легендах и художественных фильмах, а отъезд его готовился в семье. В-третьих, он отправился не пешком, а с рыбным обозом, которые доходили до Москвы зимой на санях быстрее, чем летние. В-четвертых, а как бы он еще добрался туда? Ведь самолеты тогда не летали из Архангельска в Москву.
Еще одна сказка о Ломоносове – что он пришел в Москву едва грамотным мальчиком. Но не мог он быть малограмотным, если десять лет его учил такой столп  российской науки и предпринимательства, как Андрей Дионисьевич! Он прибыл в Москву очень хорошо подготовленным для того, чтобы  сделать блистательную карьеру ученого и стать гордостью России, ее достоянием. А кто знает, пошел бы он вообще в Москву или стал бы проповедником и предпринимателем в Выговской обители, в Холмогорах, если бы в марте 1730 года Андрей Дионисьевич не скончался? После смерти своего наставника Михаил отправился в Москву, которая только-только перестала быть столицей России, какой ее сделал Петр Второй, не пожелавший вернуться в Санкт-Петербург после коронации. А вот Анна Иоанновна переехала в северную столицу, став русской  императрицей.
Практически сразу же по прибытию в Москву 15 января 1731 года  Ломоносов был зачислен учеником в Московскую Славяно-греко-латинскую академию, по некоторым сведениям, не без участия Феофана Прокоповича. С 1734 года –  учеба в Киево-Могилянской академии.  В 1736-м зачислен студентом в Санкт-Петербургский академический университет. А в октябре, через месяц после смерти Феофана Прокоповича, Ломоносов  для обучения горному делу и металлургии направлен в Германию, где проходит курс в Марбургском университете.
Если предполагать, что наставником Ломоносова был Андрей Дионисьевич, то можно полагать, что его покровителями далее стали императрица Анна Иоанновна и главный идеолог того времени в России Феофан Прокопович. Однако, если повнимательнее прочитать биографию ученого, можно сделать вывод, что не все было гладко в его продвижении к высотам карьеры. И это понятно, если учитывать, что он был поставлен на первую ступень этой лестницы оппозиционными силами. И не по политическим ли причинам Ломоносов не спешил возвращаться в Россию после смерти своей покровительницы? Существует какая-то смутная истрия про его рекрутство в Германии.
Якобы 1740 году, в конце мая, направляясь на родину, под Дюссельдорфом «показался пруссакам годною рыбою на их уду» и обманом «забрит» был в рекруты, но в октябре бежал, прибыл чрез Арнгейм и Утрехт в Амстердам, далее - в Гаагу. И только после возвращения  в Амстердам, оттуда отправился морем в Россию. В Санкт-Петербург он вернулся 8 июня 1741 года. Когда при российском дворе все утряслось и на трон взошла Анна Леопольдовна, племянница Анны Иоанновны. Но через пять месяцев она отправилась вместе со всем своим семейством в ссылку в Холмогоры. Туда, откуда  одиннадцать лет назад уехал в Москву Ломоносов. И на трон взошла покровительница науки и искусства  императрица Елизавета, дочь Петра Первого. При которой Ломоносову здорово досталось от Синода за святотатства.
А «сломался» Ломоносов на русской истории уже при Екатерине Второй. Среди значительных событий последних лет его жизни - борьба с Таубертом из-за адъюнкта Шлёцера и вторичная попытка добиться утверждения нового регламента для университета. Шлёцер, прослужив в Академии четыре года адъюнктом истории, стал требовать себе должность профессора, причем указывал на предложение Геттингенского университета занять в нем кафедру. В доказательство своей состоятельности представил два плана, и первый  – «Мысли о способе разработки древней русской истории». Это изложение истории России  по собраниям и сочинениям Мюллера, Ломоносова и Татищева. Второй план предполагал составление популярных руководств по истории, географии и статистике.  Мюллер и Ломоносов не могли примириться с тем,что иностранец работал над материалами, ими собираемыми и издаваемыми. Но Шлёцер не сдавался, он имел неуживчивый характер и  был крайне высокого мнения о  себе и  о своих знаниях. Самолюбие Ломоносова было задето. Академик писал, что у Шлёцера нет достаточных сведений о российских древностях, что похвалы иноземцев в этом случае ничего не значат, так как они сами не сведущи в том, за что хвалят, что, наконец, в Академии нет места профессора по кафедре истории и что он сам пишет русскую историю.
Действительно, Ломоносов еще в 1758-м году написал первую часть «Российской истории». Вдобавок к этому в 1760 году вышел его «Краткий Российский летописец».  Во время же борьбы со Шлёцером Ломоносов готовил второй выпуск своей «Истории». Когда Шлёцер стал готовиться к отъезду за границу, Ломоносов, относившийся с большой подозрительностью к занятиям молодого ученого, подал донесение в Сенат о том, что у Шлёцера есть русские рукописи, издание которых предосудительно для России. Шлёцера сейчас же задержали, не выдавали ему паспорта, обыскивали. Все это тянулось до тех пор, пока не вмешалась в дело сама Екатерина, которая именным указом назначила Шлёцера профессором Академии и в то же время разрешила ему свободный доступ ко всем древним спискам в библиотеках.
Это решение императрицы подкосило здоровье Ломоносова. Его «Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого», которая для любого ученого составила бы мировую славу, вышла в свет уже после его смерти. А ведь может быть, именно эту деятельность завещали ему в первую очередь Андрей Дионисьевич и Феофан Прокопович. Эти крупные оппозиционеры своего времени, стоявшие вроде бы «по разные стороны баррикад» - древлеправославной веры и  никонианской церкви – воспитали  государственного деятеля мирового масштаба. И если начиналась карьера Ломоносова с чьих-то  узких интересов, то закончилась на самой вершине государственного управления и службы России. Если гений вначале, как только он найден, неважно где, неважно кем, пестуется в интересах определенных кругов и даже с определенными целями, путь его после «обточки алмазных граней таланта» лежит на самый верх, к служению Отечеству. И с этим трудно что-либо поделать. Но разве не интересно нам, современникам, узнать, откуда брались гении в России? Ведь нам до сих пор внушают, что гении рождались сами по себе, сами пешком прибегали в столицу и сами добивались заоблачных высот. Здесь я пытаюсь узнать, какие же силы прятались за этим «сами»?



Федор Достоевский и тайный орден России

1

Мне  выпало пожить
Недалеко от Поля Куликова,
Среди великих
Равнины Русской,
Среди их привидений,
Что каждым утром
Взлетают над полями,
Куряся дымкою видений
Над облаком волшебных
Сновидений.
Я – среди тех,
Кто здесь ходил,
Любил,
И тосковал
И карты из колоды раздавал
Приятелям зловещим.
Здесь, рядом – Лермонтов,
Толстой, Успенский,
Тургенев, Салтыков- Щедрин,
И Бунин вот еще, поверьте,
Всегда один
И в ореоле нищеты…
Здесь каждый шаг – величье,
Каждый миг – удача,
Здесь тайна рядом ходит
С улыбкой откровенья просит –
Вот задача!
И как ее решить?

2

Здесь Лермонтов
В последний путь
Прошел  один
Российскую дорогу.
О Боже,  удержи же ноги
От шага крайнего
В распущенной  дождем
Грязи,
Еще на пять минут
От пропасти спаси,
И, может, будет
Царское прощенье -
Еще мгновенье-
И будут многие стихи,
Но… Пушкин всех опередил,
Всем рассказал, всех убедил
В российской бесовщине:
«Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Еду, еду в чистом поле;
Колокольчик дин-дин-дин...
Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
Эй, пошёл, ямщик!... «Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
Хоть убей, следа не видно;
Сбились мы. Что делать нам!
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
Посмотри: вон, вон играет,
Дует, плюет на меня;
Вон — теперь в овраг толкает
Одичалого коня;
Там верстою небывалой
Он торчал передо мной;
Там сверкнул он искрой малой
И пропал во тме пустой».
Мчатся тучи, вьются тучи;
Невидимкою луна
Освещает снег летучий;
Мутно небо, ночь мутна.
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали... — Что там в поле? —
«Кто их знает? пень иль волк?»
Бесконечны, безобразны,
В мутной месяца игре
Закружились бесы разны,
Будто листья в ноябре...
Сколько их! куда их гонят?
Что так жалобно поют?
Домового ли хоронят,
Ведьму ль замуж выдают?»


3

Вся эта бесовщина-
Типичная российская
Картина.
Жил близко Достоевский,
Плод безумного отца,
Погрязшего в злодействах,
Растерзанного в поле
Молодца
Крестьянами-рабами,
Ранеными в сердце
Жестокостью неволи
Барской.
Тот след ужасный
Всю жизнь тащился
За наследником злодея
И его жены,
Невинной жертвы,
Которую раскольники купцы
Нечаевы из Боровска
Однажды принесли -
Родился Достоевский,
Наша гордость
И наша правда вся.
В своих корнях
Он родственник поэту –
Татарин Челебей-мурза,
Аслан,
И Ртищевых родил,
(И Достоевских – тож),
Арсеньевым помог
Явиться в мир,
(Те- Лермонтову),
Крещен Донским был
Дмитрием и вхож
К князю Боровскому –
Вон откуда пришло
Родство  Нечаевых и
Достоевских -
Из Боровска,
Анклава древнего Раскола.

4

Брожу среди могил
Некопаных,
«О, бедный Йорик!»
Земля великих привидений
Полна
Тайн неопознанных –
Родителей сомнений.
Здесь бесы Пушкина пугали
И Лермонтова домогались,
Тургеневу хвостом виляли,
Успенского с ума свели,
Толстого с Богом развели
И Бунину явили дни
Окаянства.
Такое черту постоянство
Дано из ада глубины.
Вокруг могилы старца
Толпою жадной,
Разномастной
Однофамильцы всех мастей
Кликушествуют от властей
И просят РПЦ  подать
Им всем едину благодать-
С амвона предка не пинать,
Хотя  проклятье шлет
Не Бог,
А тот,
Кого в застенке погубили
Толстой и его тезка-
Петр Великий.
Царевич Алексей
Их проклял до колена
Двадцать пятого,
И, видно, подсчитав,
Сегодняшние просят прав
Священных у Синода.
Да еще Петр Толстой
Их не просил
И о прощенье не молил
На Соловках до срока.
И с этим умер.
А они?..
Бодрехоньки, сыты.
Однофамильцы - пишут,
А как и что – не слышат,
Зачем фамилию терзают?
Сами-то о том не знают,
Но уверить всех хотят,
Словно маленьких ребят,
Что творцы, как старец!

5


Бог в душе
Иль на звезде, -
Это дело Бога.
Добрым людям жить в тепле,
Бедным – у порога
Кров и хлеб просить
У них
Жалко и убого.
Виноватых где искать?
Оскорбленным помогать
Желающих немного.
Инородец ножик точит,
Землю режет, что есть мочи
В пользу собственных
Затей,
Много, знать, таких людей
В нашем государстве,
Под личиною людей
Скрыты иностранцы,
Хвостатые мерзавцы.
Романовы и так и этак
Вопрос крутили этот
Но все оставили, как есть,
Пока решили их не съесть
Рогатые парнишки
В крахмаленных манишках.
Раскольников бороться рад
С проклятою породой
И топором срубил с плеча
Мучительницу рода
Людей,
А не чертей,
И что же?
Убить народ пришлось
При этом
И не остаться человеком,
Отвесив на весах
Злодейство на злодейство.


6

Родину
Романовы
Раскололи-
Шифр в имени героя
Романа Достоевского
О преступленье
Века.
Такое имя: Родион Романович
Раскольников.
А вы не знали?
Но можно догадаться,
Коли узнать источник
Вдохновенья -
Раскол
России.
Мы такие,
Мы так живем
Уж больше трех веков,
И все нам нипочем.
А вдохновляла мать,
Купчиха-староверка,
Потом наставник Суслов
Из Раскола
Девицу подослал -
Родную дочь,
Неугомонную, как ночь
В Париже летом.
Потом уж Сниткина пришла
С Охты,
Где староверы-молодцы
Ковали капиталы.
И дело в рученьки взяла,
Такая расторопная была,
Дороженьку к писателю
Нашла
И инородцев обошла.
Вот женщины какие
В России:
Коня приторомозят
И на скаку,
Узду
Накинут
На бегу!

7

России быть или не быть?
Вот в чем вопрос,
Который странно так звучит:
России бедной быть
Или не быть богатой?
А, может, повернуть обратно
К богам языческим,
К общине
До Батыя?
Путь либералы настрочили -
Там черти хвостиком водили
И столько дыму напустили -
Не продышаться до могилы,
Которую для друга вырыл
Злодей Нечаев,
Погубитель агнца.
И Герцен чаял,
Дав денежек на это счастье
Революционного зачатья.
Завыли бесы на страницах
Одноименного романа
И птицами
Летели быстро
До границы,
Еще быстрей - обратно.
Роман ругали либералы,
Они свои провалы знали,
Но не хотели признаваться.
Они построили Россию
Из мармеладовых
И Соню отпустили
В рабство…
А россиянам так ужасно
Осознавать всю мерзость жизни-
Стыдно,
Но рабская мораль сильна,
Не вспрянет Соня ото сна,
И революция
Бессильна.

8

Чертями переполнена страна,
В которой Достоевский жил,
Творил, страдал,
Мечтал,
Которой жизнь отдал
Всю без остатка.
А что Россия?
Нет порядка,
Народ злодействует
И пьет,
Себя вот-вот совсем убьет
Своим же топором.
В театрах Карамазовых
Уж нет,
Во МХАТе не опознаны они
На звездных войнах –
Вот чертей секрет,
Как выпить за здоровье,
А получить пакет
О смерти собутыльника,
И все довольны:
Ну, именины сердца,
Праздничный обед!
Из Гоголь-центра –
Всем привет
От бесов.
И никаких
Национальных интересов
Больше нет.



Толстой и тайный орден России




Толстой из староверческой Казани
Как Пушкин попал «в историю» с Толстыми
Толстой и «тайный орден его семьи»
Все дело в Рюриковичах





     1


«Я сейчас перечел среднюю и новую историю по краткому учебнику. Есть ли в мире более ужасное чтение? Есть ли книга, которая могла бы быть вреднее для чтения юношей? И ее-то учат.
Я прочел и долго не мог очнуться от тоски. Убийства, мучения, обманы, грабежи, прелюбодеяния, и больше ничего. Говорят – нужно, чтобы человек знал, откуда он вышел. Да разве каждый из нас вышел оттуда? То, откуда я и каждый из нас вышел с своим мировоззрением, того нет в этой истории. И учить тому меня нечего. Так же как я ношу в себе все физические черты всех моих предков, так я ношу в себе всю ту работу мысли (настоящую историю) всех моих предков», – так писал в своем дневнике Лев Толстой в марте 1884 года. А много позднее, в сентябре 1906 года, словно бы продолжил эту всегда тревожившую и волновавшую его мысль: «Что такое порода? Черты предков, повторяющиеся в потомках. Так что всякое живое существо носит в себе все черты (или возможность их) всех предков… и передает свои черты, которые будут бесконечно видоизменяться, всем последующим поколениям…  Так я, Лев Толстой, есть временное проявление Толстых, Волконских, Трубецких, Горчаковых и т. д.».
А между тем, именно в этих чертах современники ищут загадку  гения Льва Толстого. Но подготовка его обусловлена все-таки не только его талантом, а и тем, что разглядеть этот талант и характер борца за идею удалось тем, кто вошел в историю России известными  именами. И в этом смысле, действительно, можно согласиться с Толстым, что далеко не каждый из нас, а всего лишь единицы избранных и призванных «вышли оттуда» - из истории.
Он родился 28 августа 1828 года в Крапивенском уезде Тульской губернии, в наследственном имении матери — Ясной Поляне. Был четвёртым ребёнком. Мать умерла рано после рождения дочери Марии. Воспитанием осиротевших детей занялась дальняя родственница Т. А. Ергольская. В 1837 году семья переехала в Москву, поселившись на Плющихе, потому что старшему сыну надо было готовиться к поступлению в университет, но вскоре внезапно умер отец, оставив дела в незаконченном состоянии, и трое младших детей снова поселились в Ясной Поляне под наблюдением Ергольской и тётки по отцу, графини А. М. Остен-Сакен, назначенной опекуншей детей. Здесь Лев Николаевич оставался до 1840 года, когда умерла графиня Остен-Сакен, и дети переселились в Казань, к новому опекуну — сестре отца П. И. Юшковой.
В 1841 году П. И. Юшкова, взяв на себя роль опекунши своих несовершеннолетних племянников и племянницы, привезла их в оплот староверчества - в Казань. Вслед за братьями Николаем, Дмитрием и Сергеем, Лев решил поступить в Императорский Казанский университет, где работали  Лобачевский,  Ковалевский, Мейер.
Кто же эти замечательные учителя Льва Толстого?
Лобачевский Николай Иванович  родился в Нижегородской губернии (по одному источнику - в Нижнем Новгороде, по другому -  в Макарьевском уезде). Здесь в то время проживали почти 80 тысяч староверов.
На территории губернии располагались известные старообрядческие  Керженские скиты. Из других течений были приверженцы беспоповщины (преимущественно согласия поморское и спасово). В встречались и федосеевцы. Из поповщинских толков преобладали окружники и противоокружники. Было также небольшое число молокан.
Отец его, землемер,  выходец из Западного края, по вероисповеданию католик,  перешедший затем в православную веру.
Лобачевский, будущий великий русский математик, начал свое высшее образование, когда с 1807 года обстоятельства начали складываться более благоприятно для молодого Казанского университета и по отношению к преподаванию. Во главе заведения стоял попечитель С. Я. Румовский, известный русский астроном, ученик Ломоносова и Эйлера, человек искренне любивший науки и в особенности математические. Румовский понял, что для поднятия научного уровня университетского преподавания необходимо привлечь в университет научные силы из-за границы. 2 марта 1808 года здесь открыл курс лекций по чистой математике Бартельс. В сентябре  приехал в Казань бывший приват-доцент Геттингенского университета Реннер и занял кафедру прикладной математики. Позже Бартельса и Реннера в 1810 года приехали Литтров, профессор астрономии, и Броннер, профессор теоретической и опытной физики. Особое влияние на молодых студентов оказывал Броннер, монах-католик, масон,  поэт-идиллик, а также  механик и физик.
Мейер Дмитрий Иванович, первый в Росси настоящий цивилист (специалист по гражданскому праву), лютеранин, родился  в семье придворного музыканта в Санкт-Петербурге. В 1834 из Второй С.-Петербургской гимназии поступил в Главный педагогический институт, в 1841-м окончил курс по разряду юридических наук с золотой медалью. В начале 1842 года командирован в Берлинский университет для обучения праву, философии, истории; слушал лекции Г. Ф. Пухты, Ф. Шеллинга, Миттермайера, Рау, Рудольфа, Шлоссера, Вангерова, Гомейера.
В 1845 году прочел в Санкт-Петербургском университете пробную лекцию «О гражданских отношениях обязанных крестьян». Обязанные крестьяне  бывшие крепостные крестьяне в России, перешедшие на договорные отношения с помещиками на основании указа 2 (14) апреля 1842 года, при Николае Первом. Указ явился итогом работы секретного комитета, учрежденного 10 ноября 1839 года для определения условий освобождения крестьян, независимо от указа о вольных хлебопашцах. По соглашению помещиков с крестьянами, утверждавшемуся правительством, крестьяне приобретали личную свободу. За помещиками сохранялось право вотчинной полиции. Земля оставалась в собственности помещика, предоставлявшего крестьянам надел за «соразмерный» оброк или барщину. Ограничения власти помещиков не предусматривалось. Заключение подобных договоров не было обязательным для помещиков. Указ 1842 года существенного значения не имел: из 10 миллионов крепостных до 1855 года в Обязанные крестьяне было переведено 24708 душ мужского пола.
Этот труд позволил Мейеру занять место адъюнкта (младшая ученая должность) в Казанском университете, где он  вел лекции по гражданскому праву и процессу, торговому, вексельному праву. Степень магистра Мейер получил в 1846 года за рукописное сочинение «Опыт о праве казны по действующему законодательству», а в 1848-м защитил докторскую диссертацию «О древнерусском праве залога». В 1853 году был избран деканом юридического факультета Казанского университета, когда Толстой уже покинул его стены. Но меньше чем за два года общения с ученым на юридическом факультете он успел выполнить работу, которая во многом опредедлила его будущее творчество и общественную деятельность. Хотя Софья Андреевна в своих «материалах к биографии Л.Н. Толстого» пишет:  «Всегда ему было трудно всякое навязанное другими образование, и всему, чему он в жизни выучился, - он выучился сам, вдруг, быстро, усиленным трудом». Но сам он  в 1904 году  вспоминал: «…я первый год … ничего не делал. На второй год я стал заниматься … там был профессор Мейер, который … дал мне работу - сравнение «Наказа» Екатерины с «Esprit des lois» Монтескьё. … меня эта работа увлекла, я уехал в деревню, стал читать Монтескьё, это чтение открыло мне бесконечные горизонты; я стал читать Руссо и бросил университет, именно потому, что захотел заниматься».
Ковалевский, Осип Михайлович (Иосиф, Юзеф)  родился в семье униатского священника в Беларуси. Польский, белорусский и русский учёный, крупнейший востоковед первой половины XIX века, монголовед и тибетолог. Один из основателей научного монголоведения. Окончив в 1817 году гимназию в Свислочи, поступил в Виленский университет, где изучал древние языки и классическую литературу. В ноябре 1817 года по предложению Адама Мицкевича был принят в тайное общество филоматов, был секретарём, затем председателем его первого отделения - литературы и моральных наук. Участвовал в деятельности дочерних организаций филоматов - Союза друзей и общества филаретов.
Филаре;ты (от греческого ;;;;;;;;; «любящий добродетель») - тайное патриотическое объединение студентов Виленского университета, действовавшее в 1820—1823 годах. Основано филоматами как одна из дочерних организаций. Имело целью взаимопомощь и самосовершенствование. Филома;ты (от греческого «стремящийся к знанию») - тайное патриотическое и просветительское объединение студентов Виленского университета, действовавшее в 1817-1823 годах, членами которого состояли выдающиеся поэты, учёные, общественные деятели. Под влиянием профессора Виленского университета Иоахима Лелевеля с 1818 года в программе общества появились общественные цели, а в 1819 году программа приобрела отчетливую политическую и патриотическую окраску. Общество филоматов оставалось тайным и с ограниченным числом членов. Однако оно охватило своим влиянием виленское студенчество и гимназическую среду главным образом через свои дочерние организации, филиалы — легальные и тайные кружки и общества: Союз друзей (1819), преобразованный в 1822 году в Союз филадельфистов,  Кружок лучезарных (или «лучистых», «Promienistych», 1820), официально именуемым Обществом друзей полезного развлечения, вышеупомянутое общество филаретов и  Общество поэтов (1823).
В 1823 году Ковалевский был арестован и после заключения во время следствия в августе 1824 года был выслан под особый надзор в Казань. Тогда же суду было предано 108 участников студенческих организаций. Это был крупнейший студенческий политический процесс в Европе того времени. Двадцать из них осенью 1824 года были либо приговорены к тюремным срокам с последующей ссылкой, либо высланы вглубь России – как  Юзеф Ковалевский, который  отправился под особый надзор в Казань. В Казанском университете он изучал восточные языки (арабский, персидский, татарский). Там же написал «Историю Казанского ханства».
Для подготовки к работе на предполагавшейся к открытию в Казанском университете кафедры монгольских языков (открыта в 1833 году) в 1827-м был командирован в Иркутск, откуда до 1831-го совершал длительные поездки по Бурятии и Монголии, изучал живые языки, литературу и этнографию монгольских народов, подолгу бывал в Китае. Учился монгольскому языку у В. А. Игумнова. Путешествуя, он встречался с сосланными декабристами. В записной книжке учёного есть автографы 13 декабристов, среди которых С. Трубецкой, С. Волконский, Д. Давыдов.
Он также занимался просветительской деятельностью: воплотил в жизнь проект создания русско-монгольской войсковой школы в Троицкосавске, ныне – город Кяхта, административный центр Кяхтинского района Бурятии. Расположен рядом с границей России с Моноголией, в 234 километрах от Улан-Удэ. Школа официально открылась в 1833 году. В ней готовили бурятских детей к службе писарями, переводчиками и урядниками в Троицкосавском пограничном управлении и в четырех бурятских полках, сформированных в XVIII веке для совместной с русскими казаками охраны государственной границы. Ковалевский написал учебник «Краткой грамматики монгольского книжного языка»  и «Монгольской хрестоматии». За трёхъязычный  «Монгольско-русско-французский словарь» был удостоен Демидовской премии в 1846 году.
Основанную  Ковалевским школу закончил один из первых бурятских учёных Доржи Банзаров. Он родился  примерно в 1822 году в  Кутетуевском улусе Забайкальской области  в семье казака-бурята. В 1846-м окончил факультет востоковедения  Казанского университета. Стал известным востоковедом. Учился какое-то время вместе с Толстым, который этот факультет не закончил и перешел на юридический, но и его не закончил, что, может быть, фатально отразилось впоследствии на его деятельности юриста.
В июле 1866 года он выступил на военно-полевом суде в качестве защитника Василя Шабунина, ротного писаря стоявшего недалеко от Ясной Поляны Московского пехотного полка. Шабунин ударил офицера, который приказал наказать его розгами за нахождение в нетрезвом виде. Толстой доказывал невменяемость Шабунина, но суд признал его виновным и приговорил к смертной казни. Шабунин был расстрелян.

С 1845 года свою жизнь Толстой выстраивает, по-видимому, руководствуясь  ярким примером жизни своего наставника Ковалевского. Но первый инородец, кому он покровительствует – еврей.  Именно в этом году в Казани у Л. Н. Толстого появился крестник. В Казанском Спасо-Преображенском монастыре архимандритом Климентом  под именем Лука Толстой был крещён 18-летний еврей-кантонист Казанских батальонов военных кантонистов Залман («Зельман») Каган, крестным отцом которого в документах значился студент Императорского Казанского университета граф Л. Н. Толстой. Чуть ранее  его брат, студент того же Казанского университета граф Д. Н. Толстой стал восприемником 18-летнего еврея-кантониста Нухима («Нохима») Бесера, крещёного (с наречением имени Николай Дмитриев) архимандритом Казанского Успенского  мужского монастыря Гавриилом.
После возвращения в Ясную поляну он в 1849 году начинает учить грамоте  здешних крестьянских детей. Но сновным преподавателем в деревенской школе был Фока Демидыч, крепостной. Через 10 лет Толстой открыл в Ясной Поляне постоянную школу для крестьянских ребятишек, а затем помог открыть еще более 20 школ в окрестных деревнях. Он пишет «Азбуку», «Новую азбуку», «Книги для чтения», которые выдержали 30 изданий и явились, кажется, не менее экзотическим изданием того времени в России, чем «Монгольская хрестоматия» Ковалевского.



2

Всю жизнь Лев Толстой разрывался между литературой,  публицистикой, общественной и политической деятельностью. Уроки Монтескье и Екатерины Второй, преподанные Мейером, не прошли даром. В отличие от тех, кто смотрел на народ как на младшего брата, которого надо поднять до себя, Толстой думал, наоборот, что народ бесконечно выше культурных классов и что господам надо заимствовать высоты духа у мужиков. Тогда  он укрепился во мнении, что перемена российской жизни может произойти лишь путем нравственного перевоспитания через «самоусовершенствование» каждого и сделал оригинальную педагогическую попытку в своей  Яснополянской школе, решительно восстав против всякой регламентации и дисциплины. По его мысли всё в преподавании должно быть индивидуально - и учитель, и ученик, и их взаимные отношения. В его школе дети сидели, как хотели, определённой программы преподавания не было. Но эта демократия оставлась внутри крепостной усадьбы графа Толстого: вольную своим крестьянам он не дал.
Правда, в 1856 году, еще до реформы,  попытался освободить своих крестьян от крепостной зависимости – но без земли. Крестьяне на это не пошли, подозревая Толстого в хитрости и обмане и ожидая указа свыше, надеясь, что будут освобождены с землей.
Несмотря на  душевную травму, полученную от этого конфликта, Толстой не отказался от идеи «самоусовешенствоания» и в 1862 года стал издавать педагогический журнал «Ясная Поляна», где главным сотрудником являлся он сам. Соединённые вместе, педагогические статьи Толстого составили целый том собрания его сочинений. Но в своё время они остались незамеченными, потому что не несли в себе конструктивных предложений, а говорили лишь о том факте, что Толстой в образованности, науке, искусстве и успехах техники видел только облегчённые и усовершенствованные способы эксплуатации народа высшими классами. А из нападок Толстого на европейскую образованность и «прогресс» многие даже вывели заключение, что Толстой … «консерватор».
Вот все это и говорит о том, что он был прилежным учеником императрицы Екатерины. Вспомним ее «Наказ». Но вначале посмотрим, кто же был такой профессор Мейер, который сыграл столь решающую роль в формировании мировоззрении Толстого на основе  теоретических разработок  русской императрицы. Вот как пишут биографы: «В высшей степени нервный и болезненный, он был одним из тех мечтателей, которых не исправляют неудачи и жизненный опыт. Его вера в лучшее, в торжество правды, доходившая до фанатизма, была искренна и не лишена какого-то поэтического оттенка. В этом хилом теле жила сильная и выносливая натура, решительно не способная отделять свое личное благо от блага общего. Он жил ожиданием близкого обновления нашей общественной жизни, неизбежной полноправности миллионов русских людей и пророчил множество благ от свободного труда и упразднения крепостного права».
  А что такое «Наказ» Ектерины» Великой, с которого начал свое настоящее образование Толстой? Это концепция просвещённого абсолютизма, изложенная  ею в качестве наставления для кодификационной (Уложенной) комиссии. В «Наказе», первоначально состоящем из 506 статей, были сформулированы основные принципы политики и правовой системы: современные и прогрессивные. Этим «Наказом» императрица направляла деятельность депутатов в нужное ей русло и, кроме того, декларативно подчёркивала свою приверженность идеям Дидро, Монтескье, Д`Аламбера и других просветителей. Интересное ее толкование свободы. По мнению императрицы, абсолютная власть существует не для того, чтобы отнять у людей свободу, а для того, чтобы направлять их действия на достижение благой цели. Но под свободой «Наказ» понимал лишь «спокойствие духа», проистекающее от сознания собственной безопасности. Общее понятие свободы ассоциировалось  у нее с политической, но не личной свободой.
Сословная структура соотносилась с «естественным» делением общества на тех, кто по праву рождения может (и должен) повелевать и тех, кто призван с благодарностью принимать заботу правящего слоя. Помимо дворянства и «нижнего рода людей», то есть крестьян, существовал ещё и «средний род», то есть мещане. Отмена сословного неравенства в обществе, по мнению Екатерины, губительно и совершенно не подходит для русского народа. Но, по примеру Фридриха Великого, Екатерина II желала видеть в подвластном ей государстве торжество Закона. Закон рассматривался ею, как главный инструмент государственного управления, который необходимо сообразовывать с «духом народа», иначе говоря, с менталитетом. Закон должен обеспечивать полное и сознательное выполнение. Она отмечала, что все сословия обязаны одинаково отвечать по уголовным преступлениям. Касаясь уголовного права, Екатерина отмечала, что гораздо лучше предупредить преступление, нежели наказывать преступника. В Наказе отмечалось, что нет необходимости наказывать голый умысел, не причинивший реального вреда обществу. Впервые в российском законодательстве была озвучена мысль о гуманистических целях наказания: об исправлении личности преступника. И только потом - о воспрепятствовании ему в дальнейшем причинять вред. Наказание, согласно «Наказу», должно быть неизбежным и соразмерным преступлению.
Но все это осталось лишь на бумаге, в виде пожелания современному  обществу императрицы. Нового Уложения Комиссия так и не создала. Есть мнение, что одной из главных помех, была крестьянская война, развязанная Пугачевым. А вот некоторые цитаты из «Наказа»: «Закон Христианский научает нас взаимно делать друг другу добро, сколько возможно». «Россия есть Европейская держава». «Равенство всех граждан состоит в том, чтобы все подвержены были тем же законам». «Любовь к отечеству, стыд и страх поношения суть средства укротительные и могущие воздержать множество преступлений». «Человека не должно и не можно никогда позабывать».
Можно сказать, что первыми демокартическими учителями Толстого во время учебы в Казанском университете были Екатрина Вторая и Монтескье. Но разница в их убеждениях - очевидная.
Монтескьё, а также Жан Жак Руссо и Джон Локк  считаются основоположниками современных форм представительной демократии, политического режима, при котором основным источником власти признается народ, но управление государством делегируется различным представительным органам, члены которых избираются гражданами. Представительная (репрезентативная) демократия является ведущей формой политического участия в современных государствах. Но принципиальным недостатком ееявляется формирование властных органов посредством выборов, во время которых избиратели вынуждены голосовать за малознакомых им кандидатов, не представляющих интересы всех слоёв населения.
Монтескье опрелелил соответствия между законами и принципами правления. Под принципом правления он понимает основополагающую идею, которая приводит в движение ту или иную форму правления. Для демократической республики такой идеей выступает честь и добродетель, для аристократической - умеренность, для монархии - честь, а для деспотии - страх. (Любой россиянин может сразу же определить, насколько все режимы, кроме страха при деспотии, разумеется,  соответствовали и соответствуют этим определениям  основоположника демократии).
И вот, наконец, что говорил Монтескье о государстве. Как существо физическое, человек, подобно всем другим природным телам, управляется неизменными естественными законами, но как существо разумное и действующее по своим собственным побуждениям человек беспрестанно нарушает как эти вечные законы природы, так и изменчивые человеческие законы. Потребность людей, живущих в обществе, в общих законах, обуславливает необходимость образования государства. Для образования государства (политического состояния) и установления общих законов необходимо гражданское состояние (единство воли). Как только люди соединяются в обществе, они утрачивают сознание своей слабости. Существовавшее равенство исчезает и начинается война. Каждое общество начинает сознавать свою силу - отсюда состояние войны между народами. Отдельные лица начинают ощущать свою силу - отсюда война между отдельными лицами. Цель войны - победа; цель победы - завоевание; цель завоевания - сохранение. Из этого и предшествующего принципов должны проистекать все законы, образующие международное право.
А теперь –  о духе народа. Миром управляет не божественный промысел или фортуна, а действующие в любом обществе объективные общие причины морального и физического порядка, определяющие «дух народа» и соответствующие формы и нормы его государственной и правовой жизни. Многие вещи управляют людьми: климат, религия, законы, принципы правления, примеры прошлого, нравы, обычаи; как результат всего этого образуется общий дух народа. Важно избегать всего, что может изменить общий дух нации; законодатель должен сообразоваться с народным духом, поскольку этот дух не противен принципам правления, так как лучше всего мы делаем то, что делаем свободно и в согласии с нашим природным гением.
Хитрый Мейер заставил Толстого гореть между двух огней: как барина- крепостника, согласного с Екатериной, считавшей, что без образования нельзя отпускать крепостных крестьян на свободу, и как зараженного масонством сторонника полной свободы.
Что же из этого получилось? По «завету» Екатерины и поработавшей над его сознанием казанской староверческой оппозиции, он призывал не сопротивляться злу насилием, но, видя невозможность  организовать в России государство по «заветам» Монтескье и Руссо, почувствовал отвращение к самому государственному устройству как машины человеческого порабощения.

3

Тут я отвлекусь на современные события 90-х годов ХХ века, которые непосредственно касаются Толстого. Речь идет о духоборцах-староверах, которых его  сын  Сергей Львович переправлял в Канаду  и часть которых проживали на Кавказе, будучи туда высланными при Романовых, и которые вернулись под Москву с Кавказа в конце восьмидесятых годов прошлого века. Они создали в Чернском районе Тульской области общину – колхоз, который так и назывался – имени Льва Толстого. После государственного переворота в СССР, когда  страна разрушилась, правительство вновь образованного государства Российской Федерации объявило, что создало финансируемую программу по обустройству духоборцев-переселенцев. Когда возникли трудности с этим финансированием, как корреспондент газеты «Сельская жизнь» я побывала с духоборцами у тогдашнего министра сельского хозяйства Хлыстуна. Честно скажу, не ожидала такого радушного приема, который он продемонстрировал. Чиновники и в те времена, как и сейчас, не очень-то любили встречаться с прессой. Это потом я изучила влияние староверчества на жизнь России и СССР и поняла, что и 1991-м к власти пришли все те же купчики из раскольничьей оппозиции, что и в 1917-м.
Хлыстун пообещал решить финансовые проблемы духоборцев, но, видимо, не очень старался, и они потом сильно бедствовали и разбрелись кто куда. А в тот день я многое чего увидела нового для себя. Во-первых, полное отсутствие хлебосольства.  Я голодала с ним весь день до поздней ночи. А они угостили меня лишь, что называется, сухой корочкой хлеба. Ну да ладно, я за это не в обиде, хотя и потратила день своей жизни на решение чужих проблем в деле добывания денег. Да еще у министра. Это для журналиста обычно весьма и весьма тягостно, расходуется много нервов: одежда, этикет, поведение, профессиональная выдержка. В мужское, словом, дело меня затащили под добренькие улыбочки. А на голодный желудок мне еще к  тому же пришлось выслушать похабные частушки про попов, когда мы ехали обратно в их автобусе. А это для меня, православной, невыносимо. Но, поняв мою реакцию, староверцы быстро успокоились.
Однако главное испытание было впереди. На нас в дороге напали бандиты, те самые, которые «пасут» лохов на трассе, имитируя аварию и обвиняя водителей в повреждении их автомобиля. Так произошло и в ту ночь. По автобусу скользнул бок «Жигулей», потом бандитская машина понеслась вперед, сигналя нашему водителю. Но он не останавливался. И тогда мимо моей головы сквозь стекло пролетел огромный болт. Я тут же сползла с сиденья и залегла на пол. Автобус остановился. В нем было полно крепких молодых мужчин. Они высыпали из автобуса и молча выслушивали выкрики бандитов. Наконец, тем надоело увещевать своих жертв, и они полезли в драку. И что же я увидела? Здоровые, крепкие староверы даже и не думали навешать всего лишь двум  негодяям. Но и поддаться они им не собирались. Они их…катали по дороге! Я смотрела-смотрела на эту странную картину, а потом устала и пошла в автобус. Духоборцы катали преступников долго, пока те совсем не обессилели,  вырвались, погрузились в свою машину и уехали так быстро, что только пыль из-под колес прыснула. Вот так толстовцы не сопротивлялись злу насилием.
Двадцать лет спустя в Останкинской студии собрались гости журналиста Гордона на закрытый показ немецко-российско-британского биографического фильма
«Последнее воскресение» (англ. The Last Station) о последнем годе жизни русского писателя Льва Толстого, снятый по мотивам одноимённого биографического романа Джея Парини. Мировая премьера - Telluride Film Festival, Колорадо, США, сентябрь 2009. Европейская премьера - Римский кинофестиваль, Рим, октябрь 2009. Выход на экраны - январь 2010 года. Выход в прокат в России - 11 ноября 2010 года. Дистрибьютер в США и Южной Америке - Sony Pictures. В России фильм представил Продюсерский центр Андрея Кончаловского
Я, слушая пространные речи собравшихся артистов, режиссеров, кинокритиков и родственников Толстого, удивлялась их абсолютному неведению того, о чем они взялись говорить. Во-первых, было непонятно, как они могут вообще хвалить этот фильм о последних годах жизни Толстого, беззубого, глубокого старца, который прыгает в кровать к престарелой Софье Андреевне. Чисто по-европейски  определена семейная тема графского наследства: помощник Толстого Чертков показан здесь именно чертом, а не наследником его идей, преданным соратником. Но в этом фильме и не ставилась задача исследовать проблему взаимоотношений Черткова с семьей Толстых, исходя из идейных убеждений писателя. По одной причине –  скорее всего, постановщики фильма понятия не имеют о том, какие же это были мировоззрения. Точно так же, как не знают о них и русские современники. Вот поэтому разговор в студии был совершенно беспредметный, нудный, вымученный и касался только вопросов наследства.
Сначала удивило, что и директор музея «Ясная поляна»,  дальний потомок  писателя, встал на сторону иноземцев и заявил, что семья не любит Черткова и по сей день, она – на стороне Софьи Андреевны. А по размышлении и это становится понятно – семья – она  и сегодня семья. И чужих к себе подпускать не намерена. Чисто житейское восприятие  Толстого. Это тоже можно понять. Но почему тогда директор музея – родственник? А, может, потому и выбран такой директор, что разрушительные идеи Толстого и в современной России пугают власть и церковь? Нынешний же директор, по примеру советских директоров, ни слова об убеждения знаменитого предка никогда не говорит. Зато пишет слезные послания в Синод с просьбой снять отрешение с двоюродного прадеда от русской православной церкви. Интересно, зачем это? Выходит, семья и сегодня, спустя  сто лет после смерти Толстого, выступает против него. И это очень печально. Потому что Россия унаследовала от писателя не только его усадьбу, произведения, но и то, что внутри  них – идеологию Толстого, выстроенную на идеологии  трехвековой  оппозиции русского Раскола, замешанной на европейском масонстве. И если сегодня во Франции Монтескье остается Монтескье со всеми его идеями, то в России Толстой сегодня – непонятно что. И умолчанием он отдаляется и отдаляется от современного мира. В чем сильно помогает семья, на первый взгляд, пропагандирующая имя предка своими ежегодными многочисленными сходками в «Ясной поляне», а на самом деле,  рекламирующая только самое себя.
А ведь стоило всего лишь пригласить на эту передачу кого-либо из тульской общины имени Льва Толстого, как староверы-толстовцы все расставили бы по своим местам. Хотя бы уже тем, что немедленно покинули бы студию, оскоромившую память их духовного лидера.


4

Ни в одном фильме о Толстом не показано, как мучило его сознание необходимости проживать в государстве, в «машине» угнетения человека. Это то, о чем он красочно написал в своей книге «Суеверие государства», составленной им в 1910 году, перед кончиной. Предисловии к ней в августе 1917 года( после февральской, буржуазной, староверческо-купеческой революции в России) написал  Иван Горбунов-Посадов  (настоящая фамилия Горбуно;в),  русский и советский писатель, просветитель, педагог, редактор и издатель книг и журналов для детей. Также известен как один из ближайших сподвижников Льва Толстого с 1884 года. Принимал активное участие в деятельности издательства «Посредник» (брошюры-листовки для народа). К концу 1880-х годов становится одним из главных работников, а с 1897 года - руководителем издательства, расширяя его деятельность выпуском новых серий: «Библиотека для детей и юношества», «Библиотека для интеллигентных читателей». Сторонник так называемого «свободного воспитания». В 1907-1918 редактирует радикальный педагогический журнал «Свободное воспитание», в издании которого принимают участие Н. К. Крупская и В. Д. Бонч-Бруевич. С 1909 года издает «Библиотеку свободного воспитания» (над иллюстрациями к изданиям которой работала Е. М. Бём), в 1907-1918 -  журнал для детей «Маяк». Большой популярностью пользовались его «Азбука-картинка с подвижными разрезными буквами» (1889), многочисленные сборники рассказов, стихов. Затем появляются серии: «Борьба с пьянством», «Деревенская жизнь» и «Крестьянское хозяйство», «Календарь для всех». В этих изданиях Горбунов-Посадов работает как автор (анонимно) и главным образом как редактор. Так вот что он написал в предисловии «Суеверию государства»:
«Эта часть по цензурным условиям не могла появиться при старом порядке в
России. Глубоко радуюсь, что могу выпустить теперь в свет эту книжку,
огромного, по-моему, значения.
Часть мыслей, заключающихся в ней, подписана именами других мыслителей
и писателей, но все эти мысли не только выбраны Львом Николаевичем из тех,
которые особенно верно и глубоко выражают собственные его взгляды на
государство, но и подвергались такой сильной его обработке, что могут
считаться почти как бы его собственными мыслями о том вопросе, который имеет
такое огромное значение в жизни человечества. Пусть же теперь, звуча из-за могилы, из вечности, великий голос Толстого поможет человечеству стряхнуть с себя тяготеющие над ним заблуждения и великими усилиями духа освободиться из векового рабства
призракам, созданным и поддерживаемым самими же людьми, страдающими в этом
рабстве».

« I. В чем ложь и обман учения о государстве.

1. Лжеучение государства состоит в признании себя соединенным с одними
людьми одного народа, одного государства, и отделенным от остальных людей
других народов и других государств. Люди мучают, убивают, грабят друг друга
и самих себя из-за этого ужасного лжеучения. Освобождается же от него
человек только тогда когда признает в себе духовное начало жизни, которое
одно и то же во всех людях. Признавая это начало, человек уже не может
верить в те человеческие учреждения, которые разъединяют то, что соединено
Богом.
2. Разумно любить добродетель, уважать подвиги, признавать добро, откуда
бы мы его ни получали, и даже лишаться своего удобства для славы и выгоды
того, кого любишь, и кто того заслуживает: таким образом, если жители страны
нашли такое лицо, которое показало им большую мудрость, чтобы охранять их,
большую храбрость, чтобы их защищать, и великую заботу, чтобы управлять
ими,- и если вследствие этого они привыкли повиноваться ему так, чтобы
предоставить ему некоторые выгоды, я не думаю, чтобы это было неразумно.
Но, Боже мой! Как назовем мы то, когда видим, что большое число людей
не только подчиняются, но раболепствуют перед одним человеком или перед
немногими некоторыми людьми,- и раболепствуют так, что не имеют ничего
своего: ни имущества, ни детей, ни даже самой жизни, которые бы они считали
своими, и терпят грабежи, жестокости не от войска, не от варваров, но от
одного человека и не от Геркулеса или Самсона, но от людей большей частью
очень плохих в нравственном отношении. Как назовем мы это? Скажем ли мы, что
такие люди трусы? Если бы два, три, четыре не защитились бы от одного, это
было бы странно, но все-таки возможно, и можно было бы сказать, что это от
недостатка мужества, но если сто тысяч людей , сто тысяч деревень, миллион
людей не нападут на тех немногих, от которых все страдают, будучи их рабами,
то что это за удивительное явление?
  А между тем это совершается во всех странах со всеми людьми,-
совершается то, что несколько людей властвуют над стами тысячами деревень и
лишают их свободы; кто бы поверил этому, если бы только слышал, а не видел
это. И если бы это можно было видеть только в чужих и удаленных землях, кто
бы не подумал, что это скорее выдумано, чем справедливо! Ведь тех нескольких
людей, которые угнетают всех, не нужно побеждать, не нужно от них
защищаться,- они всегда побеждены, только бы народ не соглашался на
рабство. Не нужно ничего отнимать у них, нужно только ничего не давать им, и
народ будет свободен, Так что сами народы отдают себя во власть угнетателей,
сами перерезают себе горло. Народ, который может быть свободным, отдает сам
свою свободу, сам надевает себе на шею ярмо, сам не только соглашается со
своим угнетением, но ищет его. Если бы ему стоило чего-нибудь возвращение
своей свободы и он не искал бы ее, этого самого дорогого для человека
естественного права, отличающего человека от животного, то я понимаю, что он
мог бы предпочесть безопасность и удобство жизни борьбе за свободу. Но если
для того, чтобы получить свободу, ему нужно только пожелать ее, то неужели
может быть народ в мире, который бы считал ее купленной слишком дорогой
ценой, раз она может быть приобретена одним желанием свободы.
Бедные, несчастные, бессмысленные народы, упорные в своем зле, слепые к
своему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода,
грабить ваши поля, ваши дома; вы живете так, как будто все это принадлежит
не вам, позволяя отнимать у вас вашу совесть, соглашаясь быть убийцами. И
все эти бедствия и разорения, развращения происходят не от врагов, но от
врага, которого вы сами себе создаете. Откуда бы была у этого врага власть
над вами, если бы вы не были укрывателями того вора, который вас грабит,
участниками того убийцы, который вас убивает, если бы вы не были изменниками
самим себе? Вы сеете для того, чтобы они уничтожали бы ваши посевы, вы
наполняете и убираете ваши дома для его грабежей. Вы воспитываете ваших
детей с тем, чтобы он вел их на свои войны, на бойни, чтобы он делал их
исполнителями своих похотей, своих мщений. И от этих ужасов, которых не
перенесли бы и животные, вы можете освободиться, если захотите, даже не
освободиться, но только пожелать этого.
Решитесь не служить ему более и вы свободны одним желанием
освобождения. Я не хочу, чтобы вы нападали на этого врага, но чтобы вы
только перестали поддерживать его, и вы увидите, что он, как огромная
статуя, из-под которой вынули основание, упадет от своей тяжести и
разобьется вдребезги.

Ла-Боэти
3. Когда посмотришь внимательно на то, чем заняты люди, то нельзя не
удивляться на то, как много тратится жизней для продолжения на земле царства
зла, и как поддерживает это зло больше своего то, что есть отдельные
государства и правительства.
  И еще больше удивляешься и огорчаешься, когда подумаешь, что все это не
нужно, что все это зло, которое так благодушно делают сами себе люди,
происходит только от их глупости, только оттого, что они позволяют
нескольким ловким и развращенным людям властвовать над собой.
Патрис Ларокк
4.Мы пользуемся благами культуры и цивилизации, но не благами
нравственности, При настоящем состоянии людей можно сказать, что счастье
государств растет вместе с несчастьями людей. Так что невольно задаешь себе
вопрос, не счастливее ли бы мы были в первобытном состоянии, когда у нас не
было культуры и цивилизации, чем в нашем настоящем состоянии? Нельзя сделать людей счастливыми, не сделав их нравственными.

Кант
5. «Я очень сожалею о том, что должен предписывать отобрание произведений труда, заключение в тюрьму, изгнание, каторгу, казнь, войну, т.е. массовое убийство, но я обязан поступить так, потому что этого самого требуют от меня люди, давшие мне власть», говорят правители. «Если я отнимаю у людей
собственность, хватаю их от семьи, запираю, ссылаю, казню, если я убиваю
людей чужого народа, разоряю их, стреляю в городах по женщинам и детям, то я
делаю это не потому, что хочу этого, а только потому, что исполняю волю
власти, которой я обещал повиноваться для блага общего», говорят
подвластные. В этом обман лжеучения государства. Только это укоренившееся
лжеучение дает безумную, ничем не оправдываемую, власть сотням людей над
миллионами и лишает истинной свободы эти миллионы. Не может человек, живущий в Канаде или в Канзасе, в Богемии, в Малороссии, Нормандии, быть свободен,
пока он считает себя (и часто гордится этим) британским, североамериканским,
австрийским, русским, французским гражданином. Не может и правительство, -
призвание которого состоит в том, чтобы соблюдать единство такого
невозможного и бессмысленного соединения как Россия, Британия, Германия,
Франция - дать своим гражданам настоящую свободу, а не подобие ее, как это
делается при всяких хитроумных конституциях, монархических, республиканских,
или демократических. Главная и едва ли не единственная причина отсутствия
свободы - лжеучение о необходимости государства. Люди могут быть лишены
свободы и при отсутствии государства, но при принадлежности людей к
государству не может быть свободы.
6. Работнику сам хозяин задал дело. И вдруг, приходит чужой человек и
говорит ему, чтобы он бросил хозяйское дело и делал бы совсем противное
тому, что приказал хозяин, чтобы даже испортил начатое хозяином дело. Не
правда ли, надо, чтобы работник был совсем сумасшедшим человеком для того,
чтобы зная, что он весь во власти хозяина и что хозяин может всякую минуту
потребовать его к себе, чтобы, зная все это, работник соглашался делать все
противное воле хозяина, что велит делать этот чужой человек.
И что же, это самое делает всякий христианин, когда он по приказу
урядника, губернатора, министра, царя, делает дела, противные его совести и
закону Бога: отбирает у бедняков имущество, судит, казнит, воюет.
Почему же он делает все это? А потому, что верит в лжеучение
государства.
7.Можно понять, почему цари, министры, богачи уверяют себя и других, что
людям нельзя жить без государства…

VII. Христианин не должен принимать участия в делах государства

      1.К правительствам, как к церквам нельзя относиться иначе, как или с благословением или с омерзением. До тех пор, пока человек не понял того, что такое правительство, так же, как и того, что такое церковь, он не может относиться к этим учреждениям иначе, как с благословением. Пока он руководится ими ему нужно думать, для его самолюбия, что то, чем он руководится, есть нечто самобытное, великое и святое. Но как только он понял, что то, чем он руководится не есть нечто самобытное и священное, а что это только обман недобрых людей, которые под видом руководительства для своих личных целей пользовались им,- так он не может тотчас же не испытать к этим людям отвращения.
      2. Всякий истинных христианин при предъявлении к нему требования государства, противного его сознанию, может и должен сказать: «Я не могу доказывать ни необходимости ни вреда государства; знаю только одно то, что во-первых, мне не нужно государство, а, во-вторых, что я не могу совершать все те дела, которые нужны для существования государства».
           3. Я живу, живу нынче еще; завтра очень может быть, что меня не будет, что я навсегда уйду туда, откуда пришел. Пока я живу, я знаю, что если я в любви с людьми, мне хорошо, спокойно, радостно, и потому пока я живу, я хочу любить и быть любимым. И вдруг приходят люди и говорят: «Пойдем с нами обирать, казнить, убивать, воевать, тебе будет от этого лучше, а если не тебе, то государству». «- Что такое? Какое такое государство? Что вы говорите?»- ответит всякий не ошалевший разумный человек.- «Оставьте меня в покое. Не говорите таких глупостей и гадостей».
      4. Когда человеку приходится выбирать между тем, что велит Бог и что велит власть, и он делает то, что велит власть, то он поступает так, как поступил бы человек, слушаясь не того хозяина, у которого он живет, а того первого человека, которого он встретил на улице.
      5. Мне говорят: «Давай столько-то денег какому-то тому, кто называется правительством. Этот же кто-то велит мне идти в солдаты и обещаться убивать, кого он велит". Я спрашиваю: "Кто этот кто-то?» Мне говорят: «Правительство». –«Кто такое правительство?» -«Люди». «Кто же такие эти люди, особенные какие-нибудь?» -«Нет, такие же как и все». –«Зачем же мне делать то, что они велят мне. Еще добро бы все, что они велят, были бы дела добрые, а то прямо велят мне делать злое. Не хочу я этого. Оставьте меня в покое». Вот что должны были бы сказать все люди, если бы они не были так одурены лжеучением государства.
      6. Учение Христа всегда было противно учению мира. По учению мира, властители управляют народам, и, чтобы управлять ими, заставляют одних людей убивать, казнить, наказывать других людей, заставляют их клясться в том, что они во всем будут исполнять волю начальствующих, заставляют их воевать с другими народами. По учению же Христа ни один человек не может не только убивать, но насиловать другого, даже и силою сопротивляться ему, не может делать зла не только ближним, но и врагам своим. Учение мира и учение Христа были и всегда будут противны друг другу. И Христос знал это и предсказывал Своим ученикам, что за то, что они будут следовать Его учению, их будут предавать на мучения и убивать, и что мир будет их ненавидеть, как он ненавидел Его, потому что они будут не слугами мира, а слугами Отца.
      И все сбылось и сбывается так, как предсказал Иисус, если ученики Христа исполняют Его учение».


5

Могли ли европейцы создать фильм вот о таком Толстом? Нет! Потому что они – за государство, угнетающее теперь уже весь мир ради наживы. И как можно было вообще русским, да еще якобы поклонникам гуманистических идей Толстого,  с таким восторгом обсуждать американский фильм «Последнее воскресенье», который по определению должен выступать против Толстого? Поэтому и была выбрана тема  очернения Черткова. И современные Толстые эту тему радостно поддержали. Теперь они аплодируют соединению России с алчным до  человеческой свободы Западом в современном  порабощении человека, как телесном, так и душевном. Неужели и Лев Толстой, каким он был в последний год своей жизни, аплодировал бы сегодня вместе с этими лжецами, включая своих родственников, тому пасквилю на него, который представили миру в фильме «Последнее воскресенье»? Нет. А значит, этот фильм – акт насилия над Толстым. Самое настоящее оборотничество.
Но вернемся в раскольничью Казань. В 1819 году сюда приехал ревизор, Михаил Магницкий, который дал крайне отрицательное заключение о состоянии дел в университете: хозяйственный беспорядок, склоки, отсутствие благочестия, в котором Магницкий видел «единое основание народного просвещения». Похвалы его удостоился только физико-математический факультет. В отчётном докладе он предложил вообще закрыть университет, но император Александр I наложил резолюцию: «Зачем уничтожать, лучше исправить». В результате Магницкого назначили попечителем учебного округа и поручили произвести «исправление». Он уволил девять профессоров, очистил университетскую библиотеку от крамольных книг, ввёл строгую цензуру лекций и казарменный режим, организовал кафедру богословия. Бартельс и другие иностранцы уехали, а 28-летнего Лобачевского, уже успевшего показать незаурядные организаторские способности, назначили вместо Бартельса деканом физико-математического факультета.
Круг его обязанностей был обширный: чтение лекций по математике, астрономии и физике, комплектация и приведение в порядок библиотеки, музея, физического кабинета, создание обсерватории и т. д. В списке служебных обязанностей было даже «наблюдение за благонадёжностью» всех учащихся Казани. Отношения с Магницким у него поначалу были хорошими; в 1821 году попечитель представил Лобачевского к награждению орденом св. Владимира IV степени, который был утверждён и вручён в 1824 году. Однако постепенно эти отношения обостряются, попечитель получает множество доносов, где Лобачевского вновь обвиняют в самонадеянности и отсутствии должной набожности, а сам Лобачевский в ряде случаев проявил непокорность, выступив против административного произвола Магницкого. В эти годы математик подготовил учебник по геометрии, осуждённый рецензентом (академиком Фуссом) за использование метрической системы мер и чрезмерный отход от Евклидовского канона (он так и не был опубликован при жизни автора). Другой написанный им учебник, по алгебре, удалось опубликовать только спустя 10 лет.
  Но сразу после воцарения Николая I, в 1826 году, Магницкий был смещён с должности попечителя за обнаруженные при ревизии злоупотребления и предан суду сената. Новым попечителем стал граф М. Н. Мусин-Пушкин, в молодости  сдавший экзамены (на чин) в Казанском университета, после чего много лет служил командиром в казачьих войсках, участвовал в Отечественной войне 1812 года. По отзывам современников, отличался жёсткостью, но вместе с тем неукоснительной справедливостью и честностью, и был далёк от неумеренной религиозности. 3 мая 1827 года 35-летний Лобачевский тайным голосованием был избран ректором университета (11 голосами против 3). Вскоре Мусин-Пушкин надолго уехал в Петербург и в деятельность Лобачевского не вмешивался, всецело ему доверяя и изредка обмениваясь дружескими письмами.
Вот тут и выяснилось, что философ-материалист Н. И. Лобачевский придерживался передовых педагогических взглядов. Он изложил их в знаменитой актовой речи «О важнейших предметах воспитания», произнесенной на торжественном собрании 5 июля 1828 года. В ней явно чувствуются идеи передовых философов- материалистов: «Мы живем уже в такие времена, когда едва тень древней схоластики бродит по университетам. Здесь, в это заведение вступивши, юношество не услышит пустых слов без всякой мысли, одних звуков без всякого значения. Здесь учат тому, что на самом деле существует, а не тому, что известно одним праздным умам… Человек родился быть господином, повелителем, царем природы. Но мудрость, с которой он должен править с наследственного своего престола, не дана ему от рождения: она приобретается учением». Не знатность, не царская служба, не слепое повиновение, не деньги – главное в жизни. Главное – в учении, в понимании и подчинении законов природы».
Тогда же, благодаря хорошо оснащенной университетской типографии Казань стала одним из крупных книгоиздательских центров страны. Через восемь лет после того, как Толстой покинул стены Казанского университета, его блестяще закончил Ленин.
Царское правительство, открывая в Казани университет, ставило своей целью превратить его в оплот русификации и христианизации, в центр подготовки преданных ему кадров. Но иной видели свою задачу здешние ученые- гуманисты. Они считали, что университет должен быть центром развития науки, образования и просвещения народов различных национальностей, изучения их истории, языка и литературы. Большую роль в становлении его таким центром сыграл Восточный разряд, где были созданы кафедры арабского и персидского, монгольского, армянского, санскритского, маньчжурского языков, а так же турецко-татарская кафедра, где начал обучение Толстой.
Уже в сороковых годах здесь действовал тайный политический кружок. Известный революционер В. В. Берви-Флеровский, вспоминая о своих студенческих годах в Казани, рассказывал о приезде в город трех посланцев из петербургского кружка М. В. Буташевича-Петрашевского и об их влиянии на студентов. С этими воспоминаниями перекликаются доносы инспектора о «тайных сборищах» студентов. Педагог- демократ Мейер, работавший на кафедре гражданского права, подливал масла в огонь. В своих лекциях он гневно обличал крепостное право, неравенство сословий. Один из студентов писал о его лекциях: «Врезались в моей памяти воспоминания Мейера об Остзейском крае и раздражение, с которым он говорил о жалком положении крестьян… Такой искренний, правдивый, впервые встреченный протест открывал глаза на многое, что не замечалось до того времени». «Благословив» Толстого на глубокое изучение  проблем государства и права со времен Монтескье и Екатерины великой, уже после отъезда последнего из Казани,  в апреле 1849 года, в своей заключительной лекции  Мейер выступил с пламенным призывом к своим ученикам: «Предчувствие не обманывает меня – я верю в близость переворота во внутренней жизни нашего отечества. Каждый, в ком есть человеческое сердце, невольно сознает всю нелепость крепостного права… Я не допускаю даже мысли, чтобы вы, питомцы университета, когда- нибудь оказались сообщниками постыдной торговли правосудием… Мало одного пассивного в отношении к злу, вы обязаны бороться с ним на каждом шагу, в каждый момент своей жизни, не останавливаясь ни перед какими затруднениями или жертвами».

6

Семья не позволила Толстому отдать землю яснополянским крестьянам, освобожденным царем, это произошло уже после его смерти с помощью его дочери Александры, которая объединила свои усилия с  работой Черткова по завещанию писателя. Известно, что в последние годы жизни Лев Николаевич в своем стремлении к самосовершенствованию и в критическом отношении к себе переживал тяжелые душевные муки, считая, что сам он не вполне следует тому образу жизни, который проповедует. Писатель неоднократно выражал желание уйти из Ясной Поляны, однако не мог разрешить внутреннее противоречие между голосом своей совести и долгом перед семьей. Всю свою собственность он еще в 1894 году передал жене и детям, но продолжал сомневаться, правильно ли он поступил, не отдав землю яснополянским крестьянам. Отношения его с семьей осложнялись, и в ночь на 28 октября 1910 года Толстой ушел из Ясной Поляны в сопровождении своей любимой дочери Александры Львовны, единственной из всей большой семьи полностью разделявшей убеждения отца.
Согласно отцовскому завещанию она стала душеприказчицей и держательницей авторских прав Толстого. Согласно отцовскому завещанию начала покупать земли у братьев и наделять ею крестьян, передавать права на сочинения отца в общее пользование.
Но ведь надо прямо отметить, что Толстой был предан своей семье, и проблема отношений с крестьянами исходила в первую очередь от него самого. Ее разрешила окончательно Октябрьская революция в 1917 году. Доживи Толстой до этого времени, и думать ему уже было бы не о чем, остались бы, наверное, душевные переживания за обездоленную революцией графскую семью.
Судьба рода Толстых сколь велика, столь и трагична. Их карьера при Дворе Романовых началась еще в 1679 году, года Иван Андреевич Толстой сопровождал  царя Федора Алексеевича  на богомолье. Его брат Петр Андреевич служил стольником при Дворе Романовых с 1682 года. 15 мая 1682 года, в день стрелецкого бунта, действовал заодно с Милославскими и поднимал стрельцов, крича вслед за царевной Софьей, что «Нарышкины задушили царевича Ивана». Однако при падении Софьи перешел на сторону Петра.
В 1697 году он сам попросился в Италию для изучения морского дела, хотя был уже в зрелом возрасте. За границей провел два года и сблизился с западной культурой. В 1701 году Петр Первый назначил его посланником в Константинополь. Так он стал первым в России послом-резидентом (если не считать, конечно,  отца Михаила Романова - патриарха Филарета - еще в Смутное время).
В 1715-1719 годах он исполнял различные дипломатические поручения по делам датским, английским и прусским. В 1717 году вернул царевича Алексея в Россию из Неаполя. За это был поставлен во главе Тайной канцелярии. Вместе с Екатериной Первой  был против становления на престоле внука Петра великого князя Петра Алексеевича – сына загубленного с его помощью царевича Алексея. Но разошелся с Меншиковым в кандидатуре преемника после  Екатерины. Партия Меншикова планировала на трон Петра Алексеевича, женив его на дочери светлейшего. Но Толстому и всей его семье это грозило гибелью. Он стоял за возведение на престол одной из дочерей Петра. Но проиграл и  был сослан на Соловки со всей семьей. Там он вскоре умер. Погиб на Соловках и его старший сын Иван. В живых остался Петр Петрович, зять гетмана Малороссии Скоропадского. Графское достоинство Толстым вернула Елизавета только в 1760 году, отдав им их имения. Но семья была большая, и на всех  этих имений не хватало, поэтому Толстым пришлось приложить много усердия и  ума, чтобы по-прежнему оставаться рядом с царями и служить им. Но со времени ссылки стали Толстые еще хитрее и предусмотрительнее. О Петре Александровиче, ведшем дело о «Гавриилиаде», Ф.Ф. Вигель написал: « …граф Толстой был человек усердный, верный, на которого совершенно можно было положиться: русский в душе и русский по уму, т.е., как говорится, из проста лукав. Такие люди с притворною рассеянностью, как бы ничего не помня, ничего не замечая, за всем следят глазами зоркими и наблюдательными, ни на минуту не теряя из виду польз и чести своего отечества».
От Ивана стались дочери: Прасковья (Одоевская), Марья (Чаадаева), Аграфена (Писарева), Александра (Леонтьева), Екатерина (Карамышева). И сын – Андрей Иванович. От него  родился правнук знаменитого графа Петра Андреевича  - Федор Иванович Толстой - Американец. Брат Американца Петр Иванович имел дочь Александру замужем за бароном Дельвигом и сына Валериана, женатого на младшей сестре Льва Николаевича Толстого Марии.
Марию назвали в честь матери – урожденной княжны Марии Николаевны Волконской, которая  умерла, родив  своего последнего, четвертого, ребенка – дочь, в возрасте сорока лет. Это случилось в 1830 году. А двумя годами ранее, в августе 1828 года, маялась Мария Николаевна тяжелыми родами в Ясной Поляне. Из Москвы приехала свекровь, мать Николая Ильича, Пелагея Николаевна Толстая – Горчакова. Племянница Дмитрия Петровича Горчакова, чье имя в эти дни вспоминали в свете в связи с открывшимся следствием по «Гавриилиаде».
Пелагея  Николаевна была женщина малообразованная, по - французски знала лучше, чем по – русски, и при этом была очень избалована отцом, а потом мужем, промотавшем ее имение, теперь же во всем подчинившая себе сына. Войдя в эту семью она, несмотря на недалекий ум, понимала, к какой фамилии теперь принадлежала: Толстые были запачканы в крови царевича Алексея, а прародитель ее мужа сгнил в ссылке.
Имение, которое промотал ее муж,- Никольское-Вяземское, широко раскинувшееся по берегам реки Чернь, возникло во 2-ой половине XIX века и принадлежало ее отцу секунд-майору в отставке Николаю Ивановичу Горчакову. Горчаковы  - старинный русский княжеский род от князей Рюриковичией.  Князь Роман Иванович Козельский, по прозвищу Горчак (XV колено от Рюрика) стал родоначальником новой фамилии. Фамилия Горчаковых внесена в V часть дворянской родословной книги Калужской и Московской губерний.  Затем имение досталось его дочери Пелагее, вышедшей замуж за Илью Андреевича Толстого. Род князей Горчаковых прославился в XVIII и особенно в XIX веке военачальниками, из которых один, троюродный брат Пелагеи Николаевны Алексей Иванович Горчаков, был военным министром, а другой - Андрей Иванович - боевым генералом. Пелагея Николаевна Толстая как дочь старшего в роде  пользовалась большим уважением всех Горчаковых.
Наследство Толстых от Горчаковых  - Никольское-Вяземское - после смерти Ильи Андреевича, деда Толстого,  из-за долгов попало в опекунский совет. Впоследствии Никольское-Вяземское было выкуплено Николаем Ильичём Толстым, отцом писателя, который усердно занялся здесь делами, приводя в порядок расшатанные хозяйственные дела. Жизнь отца проходила в усадебных занятиях то в Ясной Поляне, то в Никольском-Вяземском, то в пироговских хлопотах. Состояние его быстро росло, и мужики из соседних деревень просили его, чтоб он их купил. В 1847 году по разделу между братьями Никольское досталось старшему брату Л.Н.Толстого, Николаю. Выйдя в отставку, он поселился  там. После смерти брата в 1860 году имение перешло к Льву Николаевичу. В 60-е - 70-е годы писатель проявил огромный интерес к хозяйству. Занимался посадками леса, сажал фруктовый сад, разводил породистый скот, увеличивал площади под посевы. Лето и осень 1865 года Толстой вместе с семьей провел в Никольском. Жили здесь в небольшом флигеле. Это было счастливое время. Именно в это время были написаны многие главы «Войны и мира». Близкие считали, что Отрадное Ростовых во многом напоминало Никольское-Вяземское. С 1892 года Никольское-Вяземское по раздельному акту между детьми писателя перешло в «вечное и потомственное владение» к старшему сыну - Сергею Львовичу Толстому. Он перевёз из дальнего хутора дом, простой и скромный, поставил его на месте флигеля, и отец не раз «любовался Сережиным домом».
В 1828 году семья Толстых-Горчаковых, хотя снова была при чинах, званиях, имениях, но  держала ухо, что называется, востро. Чего ей стоили выходки Американца, который, вернувшись с Алеутских островов, играл, дрался на дуэлях, был постоянно замешан в скандалах, а в серьезные лета связался с цыганкой законным браком. Одна из несостоявшихся дуэлей была предназначена Александру Пушкину.
Пелагея Николаевна, как и все, знала историю ссоры  Федора Ивановича с Пушкиным. Теперь, когда тот запачкал фамилию Горчаковых, назвав его автором «Гавриилиады» она  могла в сердцах сказать, что сожалеет о несостоявшейся дуэли поэта и ее племянника. Тогда бы наверняка сейчас говорили о беспутном молодом мертвом авторе «Гавриилиады», а не о  достойном государственном  семидесятилетнем муже, ее дяде Дмитрии Петровиче Горчакове.


7


В те августовские дни 1828 года и Толстые и Горчаковы с волнением ожидали, чем закончится следствие, на кого ляжет окончательная вина?  Известно, какое наказание за  это безбожие должен был понести автор – лишение всех прав состояния, ссылку в Сибирь, а то и смертную казнь. И в последнее верили вельможи Толстые и Горчаковы, поскольку всего два года назад, после событий 14 декабря 1825 года,  в Сибирь отправились лучшие фамилии России, а пятеро – прямо на виселицу. Что теперь будет с ними со всеми?
Пелагея Николаевна очень волновалась за  невестку, которая в тридцать восемь лет рожала  третьего ребенка. Перезрелую девушку взял в жены ее Коленька -  княжну Волконскую. Ей был тридцать один год, и она была на три года старше Николая. Но зато  имела  800 душ крепостных крестьян, которых ей оставил отец, князь Волконский. Последние годы перед замужеством Машенька жила сиротой у тетушек, и те были рады пристроить богатую племянницу даже разорившимся Толстым. И не просто разорившимся, а еще и с сильно подмоченной репутацией…
В июне 1828 года три дворовых человека отставного штабс-капитана Митькова подали  Петербургскому митрополиту Серафиму жалобу, что господин их развращает их в понятиях православной веры, прочитывая им некоторое развратное сочинение под заглавием «Гавриилиада». Четвертого июня Митьков был арестован. 25 июля в Третьем отделении собралась комиссия и положила предоставить Санкт-Петербургскому генерал-губернатору, призвав  Пушкина к себе, спросить: им ли была писана поэма Гавриилиада? В котором году? Имеет ли он оную, и если имеет, то потребовать, чтоб он вручил ему свой экземпляр. Обязать Пушкина подпискою впредь подобных богохульных сочинений не писать под опасением строгого наказания. Пушкин понимал, что речь идет о лишении всех прав состояния, ссылке в Сибирь, а может быть, и о виселице. 26 июля  1828 года Вяземский пишет Пушкину: «Слышу от Карамзиных жалобы на тебя, что ты пропал для них без вести, а несется один гул, что ты играешь не на живот, а на смерть. Правда ли?»
12 августа от статс-секретаря Н.А. Муравьева передано П.А. Толстому: «…последовало его высочайшее соизволение, чтобы вы, милостивый государь, поручили г. военному генерал-губернатору, дабы он, призвав снова Пушкина, спросили у него, от кого получил он в 15-м или 16-м году, как тот объявил, находясь в Лицее, упомянутую поэму, изъяснив, что открытием автора уничтожит всякое мнение по поводу обращающихся экземпляров сего сочинения под именем Пушкина: о последующем же донести его величеству».
Его величество пребывал в это время на войне с турками, и правил в Санкт-Петербурге в его отсутствие Петр Александрович Толстой, дядя Толстого-Американца. Он понимал, что Пушкина поймали в капкан его недруги. Да и понять-то это было нетрудно: стоило лишь еще раз перечитать выдержки из его записки царю о народном просвещении: «Недостаток просвещения и нравственности вовлек многих молодых людей в преступные заблуждения. Политические изменения, вынужденные у других народов силою обстоятельств и долговременным приготовлением, вдруг сделались у нас предметом замыслов и злонамеренных усилий. Лет 15 тому назад молодые люди занимались только военною службою, старались отличаться одною светскою образованностию или шалостями; литература ( в то время столь свободная) не имела никакого направления… 10 лет спустя мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический, литературу (подавленную самой своенравною цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни; наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные…» Собственно говоря, Пушкин сам в этой записке царю все о себе рассказал: и пасквили писал, и в запрещенном обществе, кажется, состоял. И это косвенно подтверждало его авторство в отношении безбожной «Гавриилиады». Но Толстой также понимал, как радуются сейчас недруги Пушкина, которым он дал повод злорадствовать  над собой же. А как должен был себя чувствовать сейчас государь, который хвалил Пушкина за его трактат по народному просвещению? Человека, публично богохульствующего, он взял себе  в сотоварищи в подготовке реформы народного образования! Понятно, почему Николай так настаивает на раскрытии имени автора. Граф Толстой все это понимает, но  знает ли он, какой страшный сюрприз подготовило лично ему и всей  фамилии Толстых это следствие?
На допросах Пушкин трижды  отрекается от  авторства. Однако государь настаивает: «…желаю, чтобы он помог правительству открыть, кто мог сочинить подобную мерзость». Это – прямой приказ к доносительству. И Пушкин просит разрешения у Бенкендорфа напрямую написать царю. Ему разрешают, и после этого письма Николай велит прекратить дело, так как знает теперь автора. Это письмо-загадка. Его обнаружили только в 1951 году в архиве сенатора А.Н. Бахметьева. В нем было написано: «…Будучи вопрошаемым правительством, я не посчитал себя обязанным признаться в шалости, столь постыдной, как и преступной. Но теперь вопрошаемый прямо от лица государя, объявляю, что «Гавриилиада» сочинена мною в 1817 году». Внизу подпись рукой Бахметьева «Пушкин».
Странно и то, что все письмо написано рукой Бахметьева – он будто бы снимал копию, но она никем не утверждена.
А.Н. Бахметьев служил при  военном губернаторе графе Петре Александровиче Толстом и был его зятем, мужем его дочери, и братом статс-дамы при Дворе Николая Первого Аграфене Алексеевне Бахметьевой. Которая была замужем за старшим сыном Дмитрия Петровича Горчакова, генералом  от армии, Михаилом Горчаковым, участником русско-персидской войны 1804-1813 годов, войны с Наполеоном 1812 года, заграничных походов 1813-1814 годов. В этот момент он был  рядом с государем на турецкой войне. Как и сын Петра Александровича Толстого, Александр Петрович.
Но зачем было Бахметьеву  своей рукой для потомков утверждать авторство Пушкина  безбожной комедии? А потому что Пушкин назвал совершенно другого автора – его ближайшего родственника и родственника Толстых, - князя  Дмитрия Петровича Горчакова, который скончался в 1824 году. Это был писатель, сатирик, прославившийся антиклерикальными  настроениями, что не мешало ему занимать должности Таврического и Псковского губернского прокурора. Горчаков имел близкие родственные связи с Толстыми.  Его двоюродная сестра Пелагея Николаевна Горчакова (бабушка Льва Толстого) была замужем за Ильей Толстым, кузеном  Петра Александровича Толстого, который  вел следствие по делу о «Гавриилиаде». Мог ли он предположить, что оно обернется таким образом и станет угрозой  фамилии  Толстых и  Горчаковых?
19 августа 1828 года  Пушкину пришлось давать объяснения  главнокомандующему столицы П.А. Толстому по поводу авторства  распространенной кем-то в списках и нашумевшей своей непристойностью и безбожием поэмы «Гавриилиада». Он писал Толстому: «Рукопись «Гавриилиады» ходила между офицерами гусарского полка, но от кого из них именно я достал оную, я никак не упомню. Мой же список я сжег, вероятно, в 20-м году. Осмелюсь прибавить, что ни в одном из моих сочинений, даже из тех, в коих я наиболее раскаиваюсь, нет следов духа безверия или кощунства над религиею. Тем прискорбнее для меня мнение, приписывающее мне произведение жалкое и постыдное». А первого сентября он написал Вяземскому: «Кто-то донес на меня, и мне, видно, придется отвечать за чужие проказы. Если князь Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность…»
Князя Горчакова не было к тому времен на свете уж  четыре года. И если «Гавриилиаду» действительно написал он, то было ему в то время, на какое указывал Пушкин,  64 года…
Каково было семье Толстых-Горчаковых узнать о показаниях Пушкина! Пелагея Николаевна не находила себе места, помня о подмоченной и без того репутации семьи по вине покойного мужа. Илья Андреевич Толстой был губернатором в Казани с 1815 года. А в 1819 году в Петербург поступила жалоба о его взяточничестве, казнокрадстве и бездеятельности. Распоряжение об отставке в столице подписал  Аракчеев. В это время из разоренного имения под Москвой к отцу приехал сын – Николай Ильич. Но живым он застал отца мало: тот умер под судом в 1820 году. Имения в Тульской губернии были тут же описаны. Семейство тронулось обратно в Москву, оставив в Казани только сестру Николая Ильича, которая вышла здесь замуж за помещика Юшкова. Вся надежда была на  имение в Ясной поляне, где теперь мучилась третьими родами  невестка Пелагеи Толстой - Горчаковой Мария Толстая - Волконская. 28 августа она разрешилась мальчиком, которого назвали Львом.
Следствие же по делу о богохульной поэме все продолжалось и закончилось только в  декабре 1828 года. Царь оправдал поэта, но простили ли Горчаковы-Толстые  Пушкину свои страдания?


8

Вот список ближайших породненных фамилий, то есть тех, на ком женились и за кого выходили замуж Толстые: Апраксины и Нарышкины, Кочубеи и Скоропадские, Милославские и Шаховские, Шереметевы и Васильчиковы, Львовы и Горчаковы, Хилковы и Ртищевы, Щербатовы и Щетинины, Гагарины и Волконские, Трубецкие и Куракины, Строгановы, Долгоруковы, Вырубовы, Голицыны, Барятинские, Вяземские, Сумароковы, Одоевские, Боратынские, Чаадаевы, Фонвизины, Мусины-Пушкины, Тютчевы, Тургеневы, Киреевские, Римские-Корсаковы, Дельвиги, Голенищевы-Кутузовы, Майковы, Языковы. Горчаковы занимают особое место в этой большой российской семье в середине 19 века.
Еще одна из их представительниц, племянница полководца Суворова, была замужем за князем Хвостовым. И в 1829 году едва не состоялась дуэль Пушкина  с этим чиновником, которого разозлила эпиграмма Пушкина: «В гостиной свиньи, тараканы и камер-юнкер граф Хвостов…» Семидесятидвухлетний  граф вызвал Пушкина. Но дуэль не состоялась, и она вообще была последней из всей длинной череды скандальных поединков до 1836 года.
Нужно было уж  чем-то так разозлить Пушкина, чтобы он даже стал к барьеру напротив семидесятидвухлетнего старика, жестоко оскорбив его. Как такое могло произойти в те годы, когда он и с царем был дружен, и слава его летела вверх?
Князь Хвостов учился в Московском университете. В 1772 году записан был в Преображенский полк, откуда вышел в 1779 году подпоручиком. После нескольких лет жизни в своей деревне на реке Кубре Хвостов вернулся в Петербург и поступил на службу обер-провиантмейстером, в 1783 году перешёл на службу в государственную экспедицию и был экзекутором во 2-м департаменте сената. В 1791 году был выбран в члены Российской академии. Женатый на А. И. Горчаковой, племяннице Суворова, Хвостов произведён был в подполковники и назначен состоять при Суворове.
В 1797—1803 годы состоял обер-прокурором Святейшего Синода. Опала Суворова при Павле I несколько отразилась и на Хвостове, но он возвратил себе милость одой на принятие императором звания великого магистра мальтийского ордена. В 1802 году Хвостову разрешено было принять пожалованный ему ещё в 1799 году королём сардинским графский титул.
В литературе граф Хвостов стяжал себе печальную славу «бездарнейшего пиита». Его несчастная страсть к стихам была настоящей графоманией. Хвостов воображал себя истинным поэтом, которого может оценить только потомство. Пушкина он снисходительно считал своим преемником.
Но, может быть, родство Хвостова с Горчаковыми виной этому конфликту? А ведь  в историю вошли как дружеские отношения Александра Сергеевича с одним из самых известных Горчаковых -  Александром Михайловичем, его товарищем по Царскосельскому лицею.  Но так ли это?
Горчаков Александр Михайлович  родился в старинной дворянской семье. Учился дома, затем в Петербург, гимназии, а в 1811-м, после того как выдержал блистательно приемные испытания, поступил в Царскосельский лицей, где под прозвищем Франта попал в замечательное братство 30 мальчишек, воспетых затем А.С. Пушкиным. В 1817  году окончил Лицей с золотой медалью, проявив «примерное благонравие, прилежанием отличные успехи по всем частям наук». Определенный в Министерство иностранных дел, он ревностно отдался службе. «В молодости я был так честолюбив, - вспоминал Горчаков, - что одно время носил яд в кармане, решаясь отравиться, если меня обойдут местом». И он достиг  вершины карьеры, став канцлером. Заслуги его на дипломатическом поприще вошли в мировые учебники. Он пережил всех своих однокашников, и стихи Пушкина стали пророческими: «Кому ж из нас под старость день Лицея  Торжествовать придется одному? Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой,  Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой...»
С самого начала у Горчакова блестяще складывалась служебная карьера. По окончании Лицея он был определен в Коллегию иностранных дел. «Счастливцем с первых дней» назвал его Пушкин. Однако успешная карьера Горчакова не была «усеяна розами», как это представлялось современникам и потомкам. Были и свои взлеты и падения из-за несогласия с министром иностранных дел  Нессельроде - сторонником курса России на сотрудничество с Австрией в противовес Франции.
По окончании Лицея и до ссылки на юг Пушкин встречался с Горчаковым в его приезды из-за границы в Петербург. К этому времени относится  опубликованный отзыв Горчакова о своем лицейском товарище: «Невзирая на противоположность наших убеждений, которые мы исповедуем, я не могу не испытывать к Пушкину большой симпатии, основанной на воспоминаниях молодости...» Последняя их встреча произошла в августе или сентябре 1825 года в селе Лямоново (в 69 верстах от села Михайловского) - имении знакомого Пушкину помещика А. Н. Пещурова. Здесь поэт читал своему товарищу несколько сцен из ненапечатанного «Бориса Годунова». «Горчаков мне живо напомнил Лицей, кажется, он не переменился во многом - хоть и созрел и, следственно, подрос... Мы встретились и расстались довольно холодно - по крайней мере с моей стороны. Он ужасно высох»,— писал Пушкин в те дни П. А. Вяземскому. Характерно второе послание, в котором Пушкин подчеркивает противоположность их жизненных устремлений: «...Мой милый друг, мы входим в новый свет, Но там удел назначен нам не равный, И розно наш оставим в жизни след».
После этого Пушкин ни разу не упоминает Горчакова в своих сочинениях и письмах. И не одна ли из причин – дело о поэме «Гавриилиада»? А, может быть, и ссора Пушкина с Тостым-Американцем. Вот я лично, изучив внимательно текст поэмы, считаю, что Пушкин не писал ее. Но, судя даже по откликам наших современников, в  том числе, и специалистов, многие и сегодня уверены, что  автор – Пушкин. А если это – именно так, то почему он назвал безбожника старика  Горчакова? Не из мести ли Толстому-Американцу, опозорившему поэта анекдотом о том, что того высекли за эпиграммы в тайном отделении полиции? Дуэль между ними не состоялась, и их вроде бы помирили, но кровная обида осталась… Не потому ли Пушкин так сухо расстался с будущим канцлером Горчаковым, пребывая в ссылке в Михайловском?
Но давайте разберемся поподробнее в родственных связях Толстых и Горчаковых. Лев Толстой – племянник Толстого-Американца и троюродный племянник Александра Горчакова. Последний был троюродным братом отца Льва Толстого, Николая Ильича. А Толстой-Американец – двоюродный брат Николая Ильича, сына Пелагеи Николаевны Толстой-Горчаковой. То есть, получается, что Александр Горчаков и Толстой-Американец – кузены. И когда Пушкин  встретился в Лямонове со своим однокашником по Царскосельскому лицею Александром Горчаковым, тот  был наслышан о несостоявшейся дуэли поэта с его кузеном и… как он к этому относился? Вот почему холодность между ними, отмеченную  Пушкиным, можно понять.
И тут еще надо вспомнить причину, по которой Пушкин отправился в первую ссылку – в Одессу. После того, как Толстой-Американец распространил в свете грязную сплетню о молодом  поэте, Пушкин  стал вести себя еще более безрассудно. Он  писал эпиграммы и словно хотел, чтобы его допросили в тайном отделении полиции по-настоящему. Что вскоре и произошло. Так что, можно без преувеличения сказать, что именно Толстой Американец «сослал» Пушкина на шесть лет подальше от столиц. Ибо все произошло с его подачи.


9



Но не так прост был этот граф из рода знаменитых царедворцев Толстых. До сих пор популярна легенда о его плавании на судне с капитаном Крузенштерном. О его  безобразных выходках на корабле, о том, как Крузенштерн его высадил на берег.
           Федор Толстой был одним из семи детей графа Ивана Андреевича Толстого, сына  и его жены Анны Фёдоровны, происходившей из рода Майковых. По отцу происходил из обедневшего рода графов Толстых. Родоначальник этого рода, известный Петр Андреевич Толстой, достиг высоких должностей при Петре I, получил титул графа и нажил себе большое состояние, но после смерти Петра за участие в суде над Алексеем Петровичем и интриги против Меншикова был лишен титула, всех чинов и состояния и сослан в Соловки, где и умер 84-х лет. В 1760 году Елизавета Петровна вернула потомков Петра Андреевича из ссылки, и им были возвращены титул и часть их имений, но у Андрея Ивановича Толстого, деда Американца, было 4 брата и 5 сестер, а у его отца Ивана Андреевича было 5 братьев и 5 сестер, достигших зрелых лет, и остатки состояния Толстых распылились между многочисленными потомками Петра Андреевича. Каждому из них досталось немного, и имущественное положение лишь некоторых из них поправилось женитьбою на богатых невестах.Отец Федора Ивановича Иван Андреевич родился в 1747 году (то есть еще до восстановления графов Толстых в их правах), служил на военной службе, в 1794 году был кологривским предводителем дворянства, дослужился до генерал-майора и умер в старости после 1811 года.
Род Толстых был в те времена, несмотря на знатность, относительно беден, после того как в XVIII веке некоторые из его представителей были вовлечены в конфликт с властью и сосланы или лишены имущества. Чтобы обеспечить своим сыновьям достойную карьеру, в роду Толстых было принято отдавать их на обучение в военное училище. Таким образом, Фёдор Толстой, как и оба его брата, получил  образование в Морском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге. Уже в детстве Толстой обладал, по воспоминаниям современников, незаурядной физической силой, выносливостью и ловкостью, что создавало хорошие предпосылки для успешной военной карьеры. В то же время,  уже тогда имел непредсказуемый, даже жестокий характер. В кадетском корпусе он в совершенстве освоил стрельбу и фехтование, что сделало его крайне опасным противником на дуэлях. По окончании школы  поступил на службу не во флот, а в элитный Преображенский полк, возможно, благодаря содействию влиятельных родственников. Его тогдашние сослуживцы описывали Толстого как отличного стрелка и храброго бойца. По их воспоминаниям, он был темпераментной, страстной личностью, при этом очень хладнокровно и решительно действовал в боях. Его «дикий» характер, а также увлечение женщинами и карточными играми, неоднократно давали повод для ссор с товарищами и вышестоящими офицерами, которые нередко заканчивались нарушениями дисциплины. Кроме того, Толстой был очень злопамятен и мстителен по отношению к тем, кому случалось его разозлить. Вот к кому на «язык» попал юный Александр Пушкин в 1820 году.
В 1803 году «Американец» отправился в кругосветное плавание в качестве члена команды шлюпа «Надежда» капитана Крузенштерна. Это было первое кругосветное плавание корабля под российским флагом. Каким образом Толстой, не служивший на флоте, попал на корабль,  шедший с особой дипломатической миссией - неизвестно. «Надежда», а также следующий за ним шлюп «Нева» под командованием Юрия Лисянского, отплыли в августе 1803 года из Кронштадта. Кроме исследовательских целей, экспедиция должна была также помочь установлению дипломатических и экономических связей России с Японией, для чего в состав команды входила большая дипломатическая делегация во главе с Николаем Резановым. Курс «Надежды» проходил через Балтийское море и Атлантический океан, мимо Канарских островов и Бразилии, после чего корабль обогнул мыс Горн и пошёл по Тихому океану в сторону Японии, делая остановки на Маркизских и Гавайских островах, а также на Камчатке. После посещения Японии «Надежда» и «Нева» взяли курс на остров Ситка, затем, минуя Китай и Макао, через Индийский, а затем Атлантический океан и Балтийское море вернулись в Кронштадт. В итоге, плавание продолжалось более трёх лет.
Вошло в историю, что на борту шлюпа «Надежда» поведение Толстого, не обременённого служебными обязанностями, было также весьма непредсказуемым. Он часто провоцировал ссоры с другими членами команды, в том числе с самим капитаном. Помимо этого Толстой позволял себе злые шутки в адрес нелюбимых им членов команды: так, однажды он напоил сопровождавшего «Неву» попа, и когда тот лежал мертвецки пьяный на полу, приклеил его бороду к доскам палубы сургучом, запечатав казённой печатью. В итоге бороду пришлось отрезать, чтобы пришедший в себя священник смог освободиться - Толстой напугал попа, что печать ломать нельзя. Подобное поведение неоднократно оборачивалось для Толстого заключением под арест.
В другой раз  в отсутствие Крузенштерна прокрался в его каюту с любимцем команды, ручным орангутаном, которого  купил во время одной из остановок на островах в Тихом океане. Там он достал тетради с записями Крузенштерна, положил сверху лист чистой бумаги и стал показывать обезьяне, как заливать чернилами бумагу. Затем оставил орангутана в каюте одного, а тот стал подражать Толстому на тетрадях капитана. Когда Крузенштерн вернулся, все его записи оказались уже уничтожены. Крузенштерн потерял терпение и высадил нелюбимого пассажира во время остановки «Надежды» на Камчатке. Дальнейшие подробности путешествия Толстого известны лишь с его собственных, не всегда правдоподобных рассказов. С Камчатки Толстой добрался до одного из Алеутских островов или же на остров Ситка, где провёл несколько месяцев среди аборигенов Аляски — племени тлинкит. Возможно, что он попал с Камчатки на Ситку на корабле «Нева», после того как был высажен с «Надежды». Во время пребывания Толстого на Ситке, а по другим данным — ещё в дни остановки «Надежды» на Маркизах, его тело украсили многочисленными татуировками, которые он позже с гордостью демонстрировал любопытствующим.
Возвращение Толстого в европейскую Россию через Дальний Восток, Сибирь, Урал и Поволжье, вероятно, было полно приключений, подробности которых знал лишь один Толстой. По его рассказам, его подобрало у Аляски торговое судно и доставило в Петропавловск, из которого он добирался до Петербурга по суше на телегах, санях, а отчасти и пешком. Одно из немногих письменных свидетельств этой одиссеи находится в «Записках» бытописца Вигеля, вышедших в свет в 1892 году. Вигель, путешествовавший в начале XIX века по России в целях изучения российского быта, встретил Толстого в Удмуртии и описал этот эпизод следующим образом: «На одной из станций мы с удивлением увидели вошедшего к нам офицера в Преображенском мундире. Это был граф Ф. И. Толстой… Он делал путешествие вокруг света с Крузенштерном и Резановым, со всеми перессорился, всех перессорил и как опасный человек был высажен на берег в Камчатке и сухим путем возвращался в Петербург. Чего про него не рассказывали…»
Путешествие Толстого завершилось его прибытием в Петербург в начале августа 1805 года. Благодаря этим авантюрам, о которых впоследствии много ходило сплетен в высшем свете, граф приобрёл почти легендарную известность, а также пожизненное прозвище «Американец», намекающее на его пребывание в Русской Америке. Сразу по прибытии Толстого в Петербург его ожидали новые неприятности: прямо у городской заставы он был арестован и отправлен в гауптвахту. Кроме того, специальным указом Александра I ему был запрещён въезд в столицу. Скандальное прошлое Толстого мешало и его военной карьере. Из элитного Преображенского полка он был отправлен на службу в малоизвестную крепость Нейшлот, где прослужил с 1805 по 1808 год. Об этом тягостном для Толстого периоде Филипп Вигель писал: «Когда он возвращался из путешествия вокруг света, он был остановлен у Петербургской заставы, потом провезен только через столицу и отправлен в Нейшлотскую крепость. Приказом того же дня переведен из Преображенского полка в тамошний гарнизон тем же чином (поручиком). Наказание жестокое для храбреца, который никогда не видал сражений, и в то самое время, когда от Востока до Запада во всей Европе загорелась война.
Казалось бы,  «Американец» проявил себя на «Надежде» как сумасшедший, но его никто и не думал отправлять в «желтый дом». Напротив, полководец Михаил Долгоруков, конечно же, родственник Толстых, помог графу  устроиться к нему адъютантом на фронте во время как раз начавшейся русско-шведской войны. Там Толстой оказался в своей стихии: он активно участвовал в боях, в том числе в битве под Иденсальми, в которой Долгоруков погиб. Несколько позже, рискуя жизнью, возглавил разведывательный отряд при операции на берегу Ботнического залива, благодаря чему корпусу под предводительством Барклая-де-Толли удалось без потерь пройти по льду залива и занять город Умео. Эти подвиги, способствовавшие быстрой победе России, реабилитировали Толстого в глазах начальства, и с 31 октября 1808 года ему было разрешено вновь служить в Преображенском полку в чине поручика.
И возникает вопрос: а только ли хулиганством было поведение  Федора Толстого на борту дипломатической «Надежды»? Не было ли у него особого, как сказали бы сейчас «шпионского», умысла? Ведь порча документов в каюте капитана « с помощью обезьяны» говорит сама за себя. И, может быть, он и хотел быть высаженным на берег и попасть именно на Аляску? Я не случайно  пришла к такому выводу. Следующий факт подтолкнул к подобным размышлениям. Ведь именно Александр Горчаков, кузен Федора Толстого, шестьдесят лет спустя (!)  участвовал  в решении проблемы русских колоний в Северной Америке - Аляски, Алеутских островов и западного побережья до 55-го градуса северной широты. В то время, пока в Европе велись сложные дипломатические игры накануне Турецкой войны, внимание Горчакова обратилось к Северной Америке - к проблеме русских колоний на Аляске, Алеутских островах и западном побережье, которые были освоены отечественными мореплавателями ещё в XVIII веке.  В 1866 году  состоялось совещание высших царских сановников, на котором присутствовал и Горчаков. Инициатором продажи Аляски выступал великий князь Константин Николаевич Романов. Русское правительство знало о наличии на Аляске золотых россыпей, но именно это и таило в себе главную опасность, как считал Горчаков. Это его слова, вошедшие в историю: «Вслед за армией вооруженных лопатами людей может прийти армия вооруженных ружьями солдат». Россия не имела на Дальнем Востоке ни значительной армии, ни сильного флота, а учитывая ещё и тяжелое финансовое положение страны, сохранить американские колонии было попросту невозможно. Так считал министр иностранных дел Горчаков. Договор о продаже Аляски за 7 миллионов 200 тысяч долларов был подписан в Вашингтоне и Петербурге с подачи  канцлера Горчакова. А ведь началось это дело еще с явной попытки помешать плаванию дипломатического судна «Надежда» Толстым-Американцем. И куда и с какой целью на самом деле отправился он после высадки его на берег – доподлинно неизвестно. Но то, что он был наказан после возвращения, говорит о многом.
Между тем тогда, в 1803-1805 годах, русское посольство Николая Резанова не смогло добиться подписания торгового договора с Японией. И этим Резанов был сильно удручен и предпринимал впоследствии действия, которые повлекли  исторические события, вошедшие в анналы истории взаимоотношений России и Японии.

10

Вот что пишут русские историки об отношение России и Японии: « их  всегда омрачала боязливая подозрительность маленькой, замкнутой в себе островной державы к большому государству, распростершемуся на двух материках. Эта враждебность впервые проявилась в Японии в конце XYIII века. К этому времени наши дальневосточные владения равнялись
уже 72000 квадратных миль, включая в себя острова: Курильские, Командорские, Алеутские, Шумачинские, Евдокиевские. Кадьяк, Ситха, Прибылова, Гвоздевы, Св. Марфея и колонию Росс на берегах Калифорнии. Для использования этих обширных владений, обладающих населением в  100000 человек и всевозможными дарами природы, в 1779 году под покровительством  правительства образовалась Российско-Американская Компания, которой были представлены исключительные права не только в отношении пушных, рыбных, горных промыслов и торговли, но и по управлению этими островами и колониями. Едва Компания успела проявить свою деятельность, как в 1790 году в Японии появляется первый политический памфлет, указывающий на захватническую политику России на Дальнем Востоке. Когда в 1806 году на острове Сахалин появились первые русские форпосты в виде нескольких казарм, долженствовавших скорее быть приютом русских промышленников, чем солдат, японцы перешли от слов к делу. Толпы японских колонистов появляются на острове и занимают наиболее важные в промышленном и стратегическом отношении порты.
В Японии давно и хорошо знали о неисчислимых и естественных богатствах Сахалина. Сюда ездили как за «золотым руном» - за сельдевым туком, удобряющим скудную почву японских островов, за ценными породами рыбы – кеты и лосося, за китовым усом, за жиром кита и моржа, за мехом котика и бобра, за золотом, за лесом. Но,
вывозя все это оттуда, японцы ранее не обнаруживали намерения колонизировать Сахалин. Очевидно, что колонизация его в 1806 году была делом не экономической необходимости, а политической демонстрацией.
Российско-Американская Компания отнеслась с ней поначалу вполне благодушно и предложила Японии заключить с ней торговый договор. Та ответила отказом. Не допуская иностранцев на свои острова, она и здесь хотела применить политику закрытых дверей. Только  на Сахалин суверенных прав у Японии еще не было, не было даже права первенства в колонизации его, и, естественно, что этот высокомерный отказ возмутил представителя Компании камергера Резанова. Он захотел «проучить» японцев за проваленную ими миссию купить у них по приказу Александра Первого остров Сахалин и приказал командиру фрегата «Юнона» лейтенанту Хвостову истребить находившиеся у Сахалина японские суда, уничтожить японские магазины, сооруженные на острове для хранения рыбы и припасов, захватить японцев и «всеобще произвести погром, достаточно внушительный, чтобы отбить у них навсегда охоту селиться на острове».
Весной 1807 года лейтенант Хвостов снова отправился на Сахалин. Теперь уже вместе с фрегатом «Юнона» шел и тендер «Авось» под командованием мичмана  Давыдова. Моряки выгнали с Сахалина японцев, разорили их фактории, товары частично роздали айнам (народность на острове Хоккайдо), частично вывезли в Петропавловск.

Японцы же уничтожили на Кунашире и Итурупе государственные знаки России и убили нескольких русских зверопромышленников. На Итурупе расположился японский гарнизон численностью около 300 человек. Однако Хвостов и Давыдов все же высадились на остров и с горсткой храбрецов разгромили японцев, затем сожгли всю японскую факторию и 27 мая покинули Итуруп, но не с пустыми руками - «13 японских магазинов изобиловали пшеном, платьем и товарами всякого роду». Добро свезли на корабли, но тут случилось непредвиденное: «Все шло хорошо до того времени, како люди добрались до саги (саке), и тогда многие из них перепились и с ними труднее было обходиться, чем с японцами... Можно сказать, что все наши люди, сколько хороши трезвые, столько же пьяные склонны к буйству, неповиновению и способны все дурное учинить», - писал в судовом журнале мичман Давыдов. При сборе людей не могли отыскать трех человек с «Юноны» и одного с «Авось». «С каким намерением решились они остаться в таком месте, где русские все выжгли и где они уверены быть истерзанными, попавшись в руки японцев?», - писал Давыдов.
Когда друзья возвратились в Охотск, то были немедленно арестованы за разбой и грабеж, возможно, из-за жалобы японцев о «зверствах русских капитанов». Но российское правительство признало после этого за Россией право на Сахалин. Хвостов и Давыдов бежали из-под ареста, и пешком добрались до Якутска, голодные и оборванные. В Якутске их действия нашли поддержку чиновников, и друзьям помогли вернуться  Петербург, где по их делу вновь началось следствие. Царское правительство не отказывалось от результатов экспедиции моряков, но выставило дело как их самоуправство, опасаясь осложнений с Японией. Все же, в конце концов, моряков оправдали. Но дальнейшая судьба их была трагична. Они  погибли в 1809 году. Осенью в Петербург приехал американский судовладелец Вульф, у которого Резанов приобрел в свое время «Юнону». Друзья посетили американца, и когда возвращались домой, мосты уже были разведены, они прыгнули на проходившую в то время баржу, но неудачно, и оба утонули в Неве. Николаю Хвостову было чуть больше тридцати, а Гавриле Давыдову - только двадцать пять лет. Корабли «Юнона» и «Авось» в 1810 году затонули вместе со всеми экипажами во время шторма у берегов Камчатки и Аляски. Под влиянием походов Хвостова и Давыдова молодые дворяне Петербурга, будущие декабристы, создали «Юношеское собратство» и задумали образовать на Сахалине «Республику равных».
Произведенные Хвостовым погромы произвели сильное впечатление на правителя Японии, и он принял ряд мер для защиты островов архипелага от русского нашествия По его берегам было приказано строить крепости против русских, на остров Ieso послано 3 тысячи солдат для защиты от русских, губернаторам островов велено быть в постоянной готовности противодействовать высадке русских. Долго ждали японцы этого нашествия и, наконец, усмотрели его в экспедиции лейтенанта Головнина, которому на шлюпе «Диана» поручено было в 1811 годуописать принадлежавшие нам Курильские острова и Охотское море.
На острове Кунашир морской офицер Василий Головин с пятью матросами высадился на берег, чтобы набрать пресной воды, и был захвачен в плен японцами. Они решили, что перед ними сам Резанов и собирались отсечь русским головы, засолить их и отправить в Петербург. По счастью, сразу они этого не сделали, а потом прибыли японские переводчики, которые знали Резанова, они засвидетельствовали, что в плену оказался другой человек. Тем не менее, японцы продержали Головина и матросов со связанными руками в клетках два года, пока их не освободил помощник Головина на шлюпе «Диана» Петр Рикорд. Он захватил торговое судно вместе с купцом Такатая Кахэем. Купцу объяснили, что Резанов действовал самовольно, Россия с Японией воевать не собирается, а за пленных готова заплатить большие деньги. Отправили Кахэя в качестве парламентария, он смог убедить японцев, и Головина с матросами отпустили, не взяв ни копейки. Уже в наше время на Кунашире на средства японцев был установлен памятник Кахэю и Головину - в знак дружбы народов. А Хвостова и Давыдова японцы терпеть не могут до сих пор...
Во избежание повторения подобных инцидентов со стороны России, в течении трех лет – 1815, 1816 и 1817 годов – делались попытки войти с Японией в правильные международные отношения. Но она упорно их отклоняла и вынудила, наконец, сибирское начальство воспретить любое повторение этих попыток. В течение сорока последующих лет всякие сношения России и Японии были прерваны.

11

Тем временем Толстой-Американец сражался на различных фронтах, был  представлен к наградам, но затем вновь попадал в опалу за дуэли и только в феврале 1815 года был снова реабилитирован и получил звание полковника. По окончании войны он окончательно уволился из вооружённых сил и поселился в Москве. На горе Пушкину. Где оклеветал молодого поэта, что стало одной из причин его высылки на шесть лет. А уже через пятьдесят лет при  зяте Американца, муже его дочери от цыганки, губернаторе Перфильеве, в Москве был осужден и покончил жизнь самоубийством зять Пушкина, муж его старшей дочери Марии, генерал Гартунг. Слишком трагично перекрестились пути Пушкина и Толстых-Горчаковых. После второй ссылки в Михайловском, когда в 1828 году во время следствия по делу написания поэмы Гавриилиада Пушкин назвал автором ее престарелого писателя-антиклерикала Горчакова, он больше никогда и нигде не упоминал своего лицейского товарища, служившего с ним по одному ведомству – в Министерстве иностранных дел – об Александре Горчакове, троюродном дяде Льва Толстого и кузене  Толстого-Американца.
Лев Толстой, родившийся в 1828 году, был в годы своего детства лично знаком со своим двоюродным дядей (а после его смерти ещё долгое время поддерживал связь с вдовой и дочерью графа). Полученные при этом впечатления он позднее записал в своих мемуарах. В одном из них он так пишет о нем: «Помню, он подъехал на почтовых в коляске, вошёл к отцу в кабинет и потребовал, чтобы ему принесли особенный сухой французский хлеб; он другого не ел… Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы. Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека».
А мне хотелось бы рассказать о родстве Толстого-Американца с одним из замечательных людей России, стоявшем у истока ее оппозиции в виде древлеправославия, главе движения нестяжателей – Ниле Сорском. Он – древняя родня Американцу по его матери Анне Майковой. Вот что пишут о нем исследователи: «Нил Со;рский (в миру Николай Майков (1433, Москва - 1508) - православный святой, знаменитый деятель русской церкви. Сведения о нём скудны и отрывочны. Память его празднуется 7 (20) мая в день преставления и в 3-ю Неделю по Пятидесятнице вместе с Собором Вологодских святых. Родился в крестьянской семье, прозванье его было Майков. По другим данным - происходил из рода бояр Майковых. До поступления в монашество Нил Сорский занимался списыванием книг, был «скорописцем». Более точные сведения  известны, когда он стал иноком. Постригся Нил Сорский в Кирилло-Белозерском монастыре, где со времён самого основателя хранился глухой протест против землевладельческих прав монашества.
Совершая путешествие на Восток - в Палестину, Константинополь и Афон, Нил Сорский особенно долго пробыл на Афоне, и едва ли не Афону был больше всего обязан созерцательным направлением своих идей. По возвращении в Россию (между 1473 и 1489 годами) он основывает скит (впоследствии Нило-Сорская пустынь), собирает около себя немногочисленных последователей, «которые были его нрава», и отдаётся замкнутой, уединённой жизни, интересуясь в особенности книжными занятиями. Все действия свои он старается обосновать на непосредственных указаниях «божественного писания», как единственного источника познания нравственных и религиозных обязанностей человека. Но, несмотря на свои книжные занятия и любовь к замкнутой, уединённой жизни, Нил Сорский принял участие в двух важнейших вопросах своего времени: об отношении к  «новгородским еретикам» (ересь жидовствующих) и о монастырских имениях. В первом случае его влияние (вместе с учителем его Паисием Ярославовым)  можно только предполагать, во втором случае, напротив, он выступил инициатором. В деле о ереси жидовствующих и Паисий Ярославов, и Нил Сорский держались, по-видимому, более веротерпимых взглядов, чем большинство тогдашних русских иерархов с Геннадием Новгородским и Иосифом Волоцким во главе.
Е;ресь жидо;вствующих — православно-церковное название для ряда разнородных ересей с точки зрения официальной православной церкви. Используется преимущественно применительно к отколовшейся религиозной группе Схарии, возникшей в Новгороде в последней четверти XV века. «Жидовствующие» существовали в Болгарии в XIV веке при царе Иоанне-Александре. Многие исследователи указывают на связь между жидовствующими и раннехристианскими гностиками. В особенности отмечалось влияние манихейства. Старейшей из сект жидовствующих в России считается секта Схарии XV века. Другие секты появлялись в позднее время, вплоть до XIX века, хотя связь между ними и жидовствующими XV века не прослеживается. Название «жидовствующие» обычно присваивалось этим движениям их оппонентами.Характерная черта такого рода сект — следование некоторым иудейским предписаниям и обрядам. В частности, «жидовствующими» в XVIII-м - начале XX-го веков называли «субботников» (не путать с молоканами-субботниками), соблюдавших все ветхозаветные предписания и ожидавших пришествия Мессии. Этнически субботники были русскими и жили в пределах Астраханской, Ставропольской и Тамбовской губерний, а также на Кавказе. При императоре Николае I против них принимали суровые меры. В XX веке некоторые из них эмигрировали в Израиль.
Возникновение ереси в Новгородской республике во второй половине XV века обычно связывают с неким проповедником по имени Схария и его сторонником Истомой. Сведения об учении Схарии и его последователей весьма отрывочны и их источником является исключительно обличительная литература их церковных оппонентов. Некоторые современные учёные (Руслан Скрынников, например) предполагают, что Схария был выдуман противниками жидовствующих (Иосифом Волоцким) для дискредитации нестяжателей, то есть, сторонников Нила Сорского. Жидовствующие, по словам их противников, отрицали монашество и церковную иерархию, отвергали поклонение иконам, мощам и кресту. Строгие монотеисты, они не признавали божества Иисуса Христа, полагая его сыном человеческим и пророком, подобным Моисею. По некоторым свидетельствам, не верили они и в загробную жизнь. Кроме того, жидовствующие не принимали исчисленную дату конца света, которого многие тогда ожидали в 7000 году «от сотворения мира» (1492 от «Рождества Христова»). В счислении лет от сотворения мира они опирались на еврейский календарь, а не на принятый на Руси счёт от византийских хронографов.
По словам Иосифа Волоцкого, проповедник, известный как «Схария Жидовин», прибыл в Новгород из Киева в свите князя Михаила Олельковича в 1471 году и «совратил в жидовство» новгородских священников Алексея и Дениса, которые и стали распространять ересь в Новгороде. В дальнейшем сторонники ереси стремились получить влияние при дворе великого князя Московского Ивана III, который в те годы вёл борьбу за присоединение Новгорода. Подобно нестяжателям, они проповедовали отказ от церковного землевладения, что также не могло не находить сочувствие у московского князя. Вопрос о церковном землевладении в конце XV века приобрёл особую остроту во многом из-за того, что землевладельцы, ожидая скорую кончину мира, передавали монастырям свои владения на «помин души».
12

После аннексии Новгорода Москвой в 1478 году великий князь секуляризовал более половины земельных владений новгородских монастырей в свою пользу и сделал оригинальный политический шаг -  приблизил к себе священников Алексея и Дениса, которые в 1480 году получили места протопопов в Успенском и Архангельском соборах Москвы. Но это имело печальные последствия: их проповедь привлекла к ереси многих москвичей, в том числе, невестку великого князя Елену, приближенных великого князя, в числе которых был дипломат и писатель дьяк Фёдор Курицын. Новгородский архиепископ Геннадий доносил великому князю и митрополиту об открытой им ереси, но никаких последствий этот донос тогда не имел.
Несмотря на противодействие митрополита Московского Геронтия, Геннадию, однако, удалось заручиться поддержкой влиятельных епископов, и в 1488 году созвать собор, на котором были осуждены нераскаявшиеся новгородские еретики. В дальнейшем противники жидовствующих и нестяжателей встретили серьёзные трудности: митрополитом стал Зосима, полностью следовавший политике великого князя и, по некоторым сведениям, сам придерживавшийся еретических взглядов. На сторону противников нестяжателей перешёл религиозный деятель и писатель Иосиф Волоцкий, написавший обличительную книгу «Просветитель». Именно он способствовал распространению названия «жидовствующие», связав христианских инакомыслящих с «врагами божиими» евреями. Во многом благодаря его стараниям власти вынуждены были назначить сыск, и новый собор в 1490 году отлучил нестяжателей и жидовствующих от церкви и предал проклятию. Противники ереси, однако, были разочарованы слишком мягкими приговорами - никто даже не был казнён, а ведь требовали отступников «жечи и вешати».
После собора политическое влияние нестяжателей и «жидовствующих» не пошатнулось: Зосима по-прежнему оставался митрополитом, к тому же, так и не состоявшийся в 1492 году конец света дал сильнейший аргумент в пользу нестяжателей. Только в 1495-м удалось сместить Зосиму, а в 1499-м, посредством сложных дворцовых интриг, вызвать гнев великого князя на главных сторонников ереси при его дворе. Одновременно Иосиф Волоцкий и его сторонники вели борьбу против нестяжателей. Хотя позиция нестяжателей в вопросе о церковном имуществе импонировала великому князю, в его глазах они запятнали себя поддержкой опальных бояр. Этим обстоятельством воспользовался Иосиф Волоцкий. Когда на соборе 1503 года великий князь поднял вопрос о церковных имуществах, Иосиф Волоцкий призвал его на старости лет свершить душеспасительное дело - розыск и наказание еретиков. Иван III поддался нажиму.
В 1504 году под председательством митрополита Симона был созван собор, специально посвящённый искоренению ереси. Видные приверженцы ереси были преданы анафеме и сожжены, вскоре после чего ересь прекратилась.
В 1489 году новгородский архиерей Геннадий, вступая в борьбу с ересью жидовствующих и сообщая о ней ростовскому архиепископу, просит последнего посоветоваться с жившими в его епархии учёными старцами Паисием Ярославовым и Нилом Сорским и привлечь их к борьбе. Геннадий и сам хочет поговорить с учёными старцами и приглашает их к себе. Неизвестны результаты стараний Геннадия: кажется, они были не совсем таковы, как он желал. По крайней мере, больше мы не видим никаких сношений Геннадия ни с Паисием, ни с Нилом Сорским. К ним не обращается и главный борец с ересью, Иосиф Волоцкий. Между тем оба старца не относились к ереси безучастно: оба они присутствуют на соборе 1490 года, разбиравшем дело ереси жидовствующих, и едва ли не влияют на самое решение собора. Первоначально все иерархи «стали крепко» и единогласно заявили, что «вся (всех еретиков) сожещи достоит», а в конце собор ограничивается тем, что проклинает двух-трёх попов-еретиков, лишает их сана и отсылает обратно к Геннадию.
Но  важнейшим фактом жизни Нила Сорского был его протест против землевладельческих прав монастырей на соборе 1503 года в Москве. Когда собор уже близился к концу, Нил Сорский, поддерживаемый другими кирилло-белозерскими старцами, поднял вопрос о монастырских имениях, равнявшихся в то время трети всей государственной территории и бывших причиной деморализации монашества. Ревностным борцом за идею Нила Сорского выступил его ближайший «ученик», князь -инок Вассиан Патрикеев (Вассиан Патрикеев Косой (до монашества - князь Василий Иванович Патрикеев). Нил Сорский мог видеть только начало возбужденной им борьбы, он умер в 1508 году. Перед кончиной  написал «Завещание», прося своих учеников «повергнуть тело его в пустыне, да изъедят ; зверие и птица, понеже согрешило к Богу много и недостойно погребения». Ученики не исполнили этой просьбы и с честью похоронили его. Неизвестно, был ли Нил Сорский канонизован формально, в рукописях изредка встречаются следы службы ему (тропарь, кондак, икос), но, кажется, это было лишь местной попыткой, да и то не утвердившейся. Зато на всем протяжении нашей древней литературы лишь за одним Нилом Сорским в заглавиях его немногочисленных сочинений осталось имя «великого старца». Литературные произведения Нила Сорского состоят из ряда посланий к ученикам и вообще близким людям, небольшого Предания ученикам, кратких отрывочных Заметок, более обширного Устава, в 11 главах, и предсмертного Завещания. Дошли они в списках XVI-XVIII веках, и все изданы (большинство и важнейшие — крайне неисправно).
Основным сочинением Нила Сорского является монастырский устав 11 главах; все остальные служат как бы дополнением к нему. Общее направление мыслей Нила Сорского - строго аскетическое, но в более внутреннем, духовном смысле, чем понимался аскетизм большинством тогдашнего русского монашества.
И вот теперь – главное: иночество, по мнению Нила Сорского, должно быть не телесным, а духовным, и требует не внешнего умерщвления плоти, а внутреннего, духовного самосовершенствования. Почва монашеских подвигов - не плоть, а мысль и сердце. Намеренно обессиливать, умерщвлять своё тело излишне: слабость тела может препятствовать в подвиге нравственного самоулучшения. Инок может и должен питать и поддерживать тело «по потребе без мала», даже «успокоивать его в мале», снисходя к физическим слабостям, болезни, старости. Непомерному пощению Нил Сорский не сочувствует. Он враг вообще всякой внешности, считает излишним иметь в храмах дорогие сосуды, золотые или серебряные, украшать церкви: ещё ни один человек не осужден Богом за то, что он не украшал храмов. Церкви должны быть чужды всякого великолепия; в них нужно иметь только необходимое, «повсюду обретаемое и удобь покупаемое». Чем жертвовать в церкви, лучше раздать нищим. Подвиг нравственного самосовершенствования инока должен быть разумно-сознательным. Инок должен проходить его не в силу принуждений и предписаний, а «с рассмотрением» и «вся с рассуждением творити». Нил Сорский требует от инока не механического послушания, а сознательности в подвиге. Стремясь к евангельскому идеалу, Нил Сорский, как и все направление, во главе которого он стоял, не скрывает своего осуждения тем настроениям, которые он видел в большинстве современного русского монашества. Из общего взгляда на сущность и цели иноческого обета непосредственно вытекал энергический протест Нила Сорского против монастырских имуществ. Всякую собственность, не только богатство, Нил Сорский считает противоречащей иноческим обетам. Инок отрицается от мира и всего, «яже в нем» — как же он может после этого тратить время на заботы о мирских имуществах, землях, богатствах? Иноки должны питаться исключительно своими трудами, и даже подаяния могут принимать только в крайних случаях. Они не должны «не точию не имети имения, но ни желати то стяжавати»…Обязательное для инока столь же обязательно и для монастыря: монастырь есть лишь собрание людей с одинаковыми целями и стремлениями, и предосудительное иноку предосудительно и для монастыря. К отмеченным чертам присоединялась, по-видимому, уже у самого Нила Сорского религиозная терпимость, столь резко выступившая в писаниях его ближайших учеников.
Литературным источником его сочинений был целый ряд патристических писателей, с творениями которых он познакомился особенно во время пребывания своего на Афоне. Ближайшее влияние на него имели сочинения Иоанна Кассиана Римлянина, Нила Синайского, Иоанна Лествичника, Василия Великого, Исаака Сирина, Симеона Нового Богослова и Григория Синаита. На некоторых из этих писателей Нил Сорский особенно часто ссылается; некоторые сочинения их и по внешней форме, и по изложению особенно близко подходят, например, к главному сочинению Нила Сорского - «Монастырскому уставу». Монастырский устав Нила Сорского, с присоединением в начале «Предания учеником», издан Оптиной пустынью в книге «Преп. Н. Сорского предание учеником своим о жительстве скитском» (М., 1849; без всякой научной критики).
1847-1849 годы – это время, когда Лев Толстой, покинув Казанский университет,  занимался жизненными исканиями. В том числе, пытался переустроить жизнь яснополянских крестьян, учить грамоте их детей. А уже в 1851 году он покидает свою усадьбу и уезжает с братом на Кавказ, в армию. Но куда он едет? Опять же, как и в Казани, в староверческий анклав казаков Северного Кавказа и живет в казачьей слободке Кабардинка.

13

Разве можно выбрасывать из биографии Льва Толстого факт его опосредованного родства с Нилом Сорским? И неужели в семье Майковых не хранилась легенда об известном и славном предке, о его философских и человеческих убеждениях? А, может быть, напротив, семья оставалась верной заветам старца, отсюда и богоборчество  Американца и его племянника Льва Толстого, протест и поиск путей к самоусовершенствованию среди старообрядцев? И не идеи ли Нила Сорского объединяли семью Толстых-Горчаковых? Вспомним его слова:  «Что такое порода? Черты предков, повторяющиеся в потомках. Так что всякое живое существо носит в себе все черты (или возможность их) всех предков… и передает свои черты, которые будут бесконечно видоизменяться, всем последующим поколениям…  Так я, Лев Толстой, есть временное проявление Толстых, Волконских, Трубецких, Горчаковых и т. д.».
Семья помогла  Толстому уехать на Кавказ от той жизни, в которой он порядком запутался к 1851 году. Толстой знал, что командующий войсками, которые должны были занять Дунайские княжества Молдавии после попытки освободительного движения в рамках европейских революций вывести ее из-под влияния России в 1848 году, был его дальний родственник, князь Михаил Дмитриевич Горчаков – участник Бородинского сражения. Из Горчаковых Лев Николаевич лучше всех знал Сергея Дмитриевича – брата командующего войсками, которому он написал письмо. А при нем  он послал прошение на имя Михаила Дмитриевича. Князь Сергей Дмитриевич ответил Льву Николаевичу чрезвычайно ласково: «Любезный граф, Лев Николаевич! Сегодня получил ваше письмо из Кизляра и при нем докладную записку о переводе вашем в действующую армию. Письмо от меня к брату Михайле уже написано и пойдет 19 числа с вашей запиской – что будет, не знаю, но написано родственно… Не понимаю одного, отчего ты не юнкер, а фейерверкер и то 4-го только класса…» В конце письма князь Сергей Дмитриевич желал Льву Николаевичу терпения и счастья.
Терпение понадобилось, потому что выяснилось другое обстоятельство: у Льва Николаевича не было выписки из Герольдии. Но все устроилось, и Толстой благодаря могущественной протекции был переведен в Дунайскую армию и произведен в прапорщики. В мае 1851 года с братом Николаем Николаевичем, командиром двадцатой артиллерийской бригады прибыли они в станицу Старогладковcкую на левом берегу Терека. Через год из-за болезни Лев Николаевич отправляется в Пятигорск. В первый же день он записывает в дневник: «В Пятигорске музыка, гуляющие, и все эти бывало бесмысленно-привлекательные предметы не произвели никакого впечатления». Прибыв к коменданту города, он сразу почувствовал своё унизительное положение самого низкого чина в артиллерии. Предполагается, по этой причине  остановился жить не в самом городе, а в маленькой слободке, которая тогда, как и в наше время, называлась Кабардинкой. Однако что такое Кабардинка? Это поселение, где проживают  староверы. И вот среди них Толстой приходит к выводу:  «Мне кажется, что все время моего пребывания здесь в голове моей перерабатывается и приготовляется много хорошего (дельного и полезного), не знаю, что выйдет из этого».
В Пятигорске он закончил свое самое первое литературное произведение – повесть «Детство». А уже во время второго приезда в Пятигорск  принял решение уйти в отставку и полностью посвятить себя литературе. Отсюда он отправил в самый лучший журнал того времени «Современник» свою повесть, где она и была опубликована. Так староверческий Пятигорск стал колыбелью литературного творчества Толстого. Работая над повестью, он задумал ещё одно произведение. Сначала у него было такое название «Письма с Кавказа». Позже оно оформилось в первый его кавказский рассказ «Набег».
В это время Лев Николаевич начал работать и над повестью «Отрочество». Здесь же, на Кавказских Минеральных Водах, он задумал написать произведение, в котором бы отразились его впечатления от Кавказской войны. В будущем эта повесть получит название «Казаки». Скорее всего, именно этого от него ожидали те, кто подготавливал Толстого к литературной и политической деятельности еще со времени его пребывания в староверческой Казани. На склоне лет он говорил, что его жизнь можно разделить на семь периодов, и тот, который он провёл на Кавказе, был одним из самых главных.
Но чтобы понять, о чем идет речь, нужно знать историю казаков-старообрядцев на Северном Кавказе. После проведения патриархом Никоном церковных реформ, вызвавших,  гражданский раскол в русском обществе, немалое число расколоучителей бежало на Дон, способствуя формированию и распространению идеи о том, что «светлая Росия потемнела, а мрачный Дон воссиял и преподобными отцами наполнился, яко шести-крыльнии серафимы налетеша». Один из своих новых городков донские старообрядцы даже называли Новым Иерусалимом. Но в конце 1680-х годов они терпят поражение – было разгромлено несколько религиозных центров, а власть в Войске вновь захватили сторонники «еретической» Москвы. Часть донцов-старообрядцев бежала на юг, в том числе, во владения шамхала Тарковского, а также на Кубань. На юге старообрядцы искали землю обетованную, оставив позади «ад» севера России.
В конце  1680-х – начале 1690-х годов на Северном Кавказе, входящем тогда в Крымское ханство, появились первые группы донских по происхождению казаков-старообрядцев, потерпевших поражение на Дону.  Крымский хан довольно лояльно отнесся к появлению «кяфиров» , разрешив им построить укрепленный городок в междуречье Кубани и Лабы, «а спомогатъ им в том городовом деле велел, и суду чинить и кочевать около их казачья жилья и беречь их Казыева улусу татарам».
Вскоре казаки стали получать жалованье от крымского хана, участвовать в набегах татар на Дон, им была дарована свобода в вопросах внутреннего самоуправления, приобретении рабов, перемещении по территории ханства. Впоследствии большинство казаков переселяется в крепость Копыл, оттуда, в начале XVIII века – в местечко Хан-Тепеси (Ханский холм), что на расстоянии четырех часов от крепости Темрюк, в окрестностях рек Анапа и Пучгаз.
Первые кубанские казаки, несмотря на имевшие время от времени случаи обратного возвращения на Дон, заложили прочные основы долговременного заботливого к ним отношения правящей династии Гиреев. Основой тому послужил не столько военно-политический расчет ханов на казаков как отличных воинов, а коллективная позиция самих казаков, выраженная в их желании стать верноподданными правителей Крыма – что сулило несомненные выгоды. Подтверждением тому - документ из фонда №111 РГАДА, который  был недавно введен в научный оборот: «По приказу превысокаго хана, дан сей указ. Которые казаки исстари наши живут на Темрюке и на Кубани и служат с нами, и за службы их в Крым и ис Крыму назад их пропускать, по дорогам и по перевозам и по пристанищам никому не держать и никаких взятков не брать, и в новом городке и в таба-ковском пристани и в других пристанищах и в перевозех вышеозначенных казаков никому не держать. И везде сей указ осмотри пропущать, и с них и с лошадей и с рухледи их пошлин и перевозных денег неимать и никаких обид им не чинить для того что изстари наши слуги чтоб против других их не ставить. И по сему указу были б все послушны. У того листа приписано хановою рукою имянно и печать. А в печати написано имя Девлет Герей хана Селим Гиреева ханов сын». Между тем, по российско-турецкому мирному договору 1700 года был взаимный запрет принимать беглых. И есть мнение, что хан даже поплатился за нарушение мирного договора престолом, вызвав недовольство Порты.
Уверенность беглых казаков в своей безнаказанности не ускользнула от азовского губернатора И.А. Толстого, писавшего осенью 1708 года своему брату П.А. Толстому (тому самому Петру Андреевичу Толстому, предку Льва Николаевича,  который служил Петру Первому и попал в опалу и был сослан на Соловки после его смерти), на тот момент -  российскому послу в Стамбуле,  о том, что И. Некрасов, принятый кубанцами, «непрестанно посылает от себя на море к Азову и под Азовские городки для воровства...которые посыланные от него ныне все проехав Кубань в лотках на море рыбных ловцов ... разграбили и ватаги... били и много рабочих людей побрали с собою в неволю…»
Петр Первый уже в декабре 1708 года повелел азовскому губернатору И.А. Толстому «О Некрасове, как возможно домогатца, и писать в Царь-город, чтоб ево и протчих воров на Кубань не принимали и к нам взаимно писали...» Российская дипломатия в лице Г.И. Головкина и П.А. Толстого предприняла активные меры, направленные на достижение договоренности с султанским двором и ханом Девлет-Гиреем II по поводу выдачи казаков.
Но, несмотря на уговоры российского посланца В. Блеклого, отправленного в Крым по именному царскому указу, богатые подарки, Девлет-Гирей выразился в июле 1709 года так: «Что-де мне отдать, чево у меня нет. Я-де ему отказал и указ послал, чтоб он в Крыме и на Кубане не был, откуды и как пришел, так бы и ушел». Хан, надеялся в предстоящей войне Турции с Россией использовать казаков как проводников и их великолепную конницу и лишь ограничился отговорками о своем нежелании видеть их на территории ханства, складывая с себя, тем самым, всякую ответственность за возможные в дальнейшем антироссийские действия со стороны последних.
А кто же такой Некрасов? Heкpас, Некрасов Игнат Фёдорович ( 1660-1737) был активным участником Булавинского восстания 1707-1709 годов и одним из ближайших сподвижников Кондратия Булавина. Участвовал в восстании с самого начала и продолжал борьбу с царскими войсками после его подавления. После окончательного поражения осенью 1708 года часть донских казаков во главе с атаманом Некрасовым ушла на Кубань - территорию, принадлежавшую в то время Крымскому ханству. Всего вместе с Некрасовым ушло, по различным данным от 2 тысяч (500—600 семей) до 8 тысяч казаков с женами и детьми. Объединившись с ушедшими на Кубань ещё в 1690-х годах казаками-старообрядцами образовали первое казачье войско на Кубани. Основную окраску некрасовскому казачьему войску придавало религиозное отщепенство - старообрядчество, возведенное в подвиг и дышавшее непримиримым фанатизмом. Крымский хан и татары сумели использовать эти качества «игнат-казаков». В лице их они нашли стойких и озлобленных противников русских войск и тех казаков, которые были на стороне правительства Российской империи. Вражда 6еглецов, зародившаяся на Дону, перенесена была на Кубань. Некрасовцы превратились не только в подданных татар, но и в их союзников. Приверженность их к ханам была так велика, что последние употребляли некрасовцев против внутренних смут и для подавления волнений среди татар. При набегах же и войнах с русскими некрасовцы становились в ряды врагов России и были наиболее стойкими её противниками. Татары, дав им убежище, предоставили полную свободу в делах веры и внутренних распорядков. У казаков осталось свое управление, свои выборные власти, как на Дону. Они поселились на Средней Кубани (на правом берегу реки Лаба, недалеко от её устья), в урочище у современной станицы Некрасовской. Но вскоре заняли место в центре бывшего царства Босфорского. По указанию Крымского хана,  осели тремя городками - Блудиловским, Голубинским и Чирянским, на Таманском полуострове между Копылом и Темрюком. Городки эти, названные так по именам тех станиц, из которых прибыла на Кубань главная масса беглецов, были укреплены земляными валами и увезенными с Дона шестью медными и одной чугонной пушками. К казакам стали присоединяться беглые с Дона и простые крестьяне. Община некрасовских казаков возросла численно и окрепла экономически. Игнат Некрасов продолжил свою войну с ещё большим усердием.
В 1711 году, во время неудачного похода Петра Первого на Прут,  его казаки опустошили вместе с татарами русские селения в Саратовской и Пензенской провинциях. Петр приказал наказать некрасовцев и их союзников за набег. Казанскому и Астраханскому губернатору Апраксину приказал двинуть на Кубань отряд из русских регулярных войск, яицких казаков и калмыков. Было разорено несколько поселений, расположенных по правому берегу Кубани, и в том числе некрасовские селения. Это была первая кара, постигшая некрасовцев на новом их местожительстве. Два года спустя сам Некрасов, его сподвижники Сенька Кобыльский и Сенька Ворыч с казаками участвовали в опустошительном набеге крымского хана Батыр-Гирея на Харьковскую губернию, а в 1715 году он организовал целый отряд шпионов, посланных на Донщину и в украинские города. Около 40 человек под предводительством беглого монастырского крестьянина Сокина  проникли в верховья Хопра и в Шацкую провинцию Тамбовской губернии. Под видом нищих и монашествующей братии они высматривали расположение русских войск и подговаривали население к побегу на Кубань. Но скоро действия этих шпионов были обнаружены и многие из них поплатились головами за свою дерзкую попытку. Еще два года спустя, в 1717 году некрасовцы в составе отряда кубанских горцев под предводительством султана Бахты-Гирея громили селения по Волге, Медведице и Хопру. Сам Некрасов со своими казаками не щадили никого и жестоко вымещал свою злобу против гонителей Раскола на мирном населении. Только соединенными силами войскового атамана Фролова и Воронежского губернатора Колычева были разбиты татарские войска и вместе с ними потерпели поражение и свирепые некрасовцы. В 1736 году Крымский хан посылал в Кабарду татар и некрасовцев «для взятия языка». В 1737 году они вместе с татарами и черкесами разорили и сожгли Кумшацкий городок на Дону. В последующее время не упускали ни одного случая в набегах горцев и татар на русские владения и только после 1737 года, после  смерти Игната Некрасова, положение на границе начало стабилизироваться. В 1735-1739 годах Россия несколько раз предлагала некрасовцам вернуться. Соглашению мешали различные условия, выставленные для переселения обеими сторонами. Некрасовцы не шли обратно в Poccию, боясь главным образом бесправия: лишения в России казачьего самоуправления и гонения на Раскол.
В царствование Анны Иоанновны игнат-казаки были так стеснены русскими войсками, что Крымский хан пытался переселить их в Крым к Балаклаве. Попытка не удалась, и некрасовцы остались на Кубани. Во время занятия Таманского полуострова русскими в 1777 году они передвинулись на левый берег реки Кубани. Не имея возможности противостоять правительственным войскам,  вошли в соглашение с турками, приняли турецкое подданство и начали переселение в турецкие владения на Дунае. Но до 100 семей игнат-казаков остались на левой стороне Кубани, живя в горах вместе с черкесами. С этими, оставшимися на Кавказе некрасовцами, вошли в соприкосновение черноморцы, переселившись на Кубань. Бывших запорожских казаков некрасовцы приняли враждебно. Периодически стали возникать случаи столкновений. В 1793 году Головатый донес Суворову, что на казачий пикет под командой войскового полковника Чернышева, стоявший у Темрюкского гирла, ночью 9 апреля напали 20 человек, переехавшие с противоположной стороны Кубани на лодках. Чернышев, быстро соединив два пикета в одну команду, вступил в перестрелку с нападавшими. Из черноморцев ранен был старшина Чернолес и слегка три казака. На другой день утром найдены были в камышах 4 умерших от ран человека, которые по одежде и другим признакам, оказались некрасовцами. Иногда черноморцы, принимая их по одежде за своих, попадали к ним в плен. В горах Кубани появилось большое количество русских людей, плененных черкесами и некрасовцами. В конце XVIII и начале XIX столетий, остававшиеся на Кубани некрасовцы, частью перешли к своим единоверцам на Дунай и выселились в Анатолию, а частью, в единичных случаях, растворились в черкесской массе, слившись с
ней.


15


Историки говорят, что православная Россия, препятствуя старообрядцам на Северном кавказе иметь своих священнослужителей, рукоположенных в Константинополе, отняла в начале XVIII века у донских казаков все условия для свободной, полноценной во всех отношениях жизни, руководствуясь государственными интересами превращения донского казачества в служилое, подконтрольное режиму сословие. Мусульманские же государства – Крымское ханство и Османская империя – руководствуясь в принципе теми же интересами, надеясь найти в лице казаков активных врагов России (что можно было с немалой выгодой использовать в собственных целях), предоставили беглым донцам возможность исповедовать их религию и жизненные устои. Это случилось в середине восемнадцатого века, когда старообрядцы все-таки обрели своего пастыря. И кубанские казаки не преминули воспользоваться всеми преимуществами нового подданства, в массе своей верой и правдой служа правящим династиям Османов и Гиреев.
Но  стоит ли идеализировать поступки кубанских казаков, носивших нередко жестокий и сомнительный характер? Они убивали, грабили население приграничных российских территорий, обманом захватывали в плен «языков»,  занимались работорговлей и сами держали рабов. Пленопродавством занимались еще «старые» кубанские казаки. Казаки-некрасовцы,  «преуспели» на этом неблаговидном «поприще». Когда, например, в 1739 году на Кубань был отправлен от Войска Донского базовый татарин Айтак – с письмами об обмене пленными – то согласившийся с предложением донцов кубанский сераскер Селим-Гирей «приказал... невольников сыскивать и определил на то людей нарочных татар, чтоб ездили с тем Айтаком и покупали у изменников некрасовских казаков пленников, у коих изменников имелось более полону, нежели как у татар».
Заложив основы для формирования ханского казачьего войска, крымские ханы не препятствовали в дальнейшем притоку беглых, в  том числе, старообрядцев на Кубань.
Некрасовцы на протяжении десятилетий активно занимались «сманиванием», причем царские власти, Войско Донское  не сумели создать действенной системы пресечения агитации в России  некрасовских шпионов, жестоко карая при этом попадавших в плен агитаторов  или казаков, заподозренных в измене, организовывая широкомасштабный сыск.
Старообрядцы бежали на Северный Кавказ – как в «царство древлего благочестия». Такому впечатлению способствовала пастырская деятельности на Кубани в начале 1750-х годов старообрядческого епископа Анфима. Говорят, что склонный к авантюризму Анфим, проживавший в то время в европейской Турции, охотно откликнулся на приглашение казаков-некрасовцев, прибывших к нему с посольством в 1753 году. Но еще до приезда епископа на Кубань в регионе ранее имелся старообрядческий епископ Феодосии. Новый пастырь рьяно взялся за дело – он посвятил в сан епископа двух человек, еще одного – в сан архимандрита, а «по слободам многое число попов, и дал им универсалы, чтоб иметь им по своим обрядам церковное служение». Однако отношения епископа с казаками скоро испортились – священник стал претендовать на роль не только духовного, но и светского лидера, угрожая непокорным казакам анафемой, осмеливаясь вступать в споры даже с войсковым атаманом. Но еще донские казаки, пользуясь неразвитостью церковной организации на Дону,  сами вмешивались в дела церкви, а священники никогда не имели сколь-нибудь серьезного влияния на решения Войскового круга. И епископа Анфима изгнали с Кубани, что было инициировано некрасовскими казаками. Тем не менее, считают историки, результаты его миссии следует признать весомыми. Вероятно, можно даже говорить о новом этапе в развитии старообрядческой церкви на Северо-Западном Кавказе конца XVII-XVIII веков. Он  возвел и освятил одну из первых церквей на кубани. Что касается староверческого  монастыря, то этот религиозный центр казаков находился, очевидно, в исключительно защищенном и малолюдном месте, недоступном всему контингенту восточнославянского (православного) населения Крымского ханства.
К тому времени, когда Лев Толстой прибыл на Северный Кавказ, здесь была учреждена Кавказская епархия. Ей бы присвоен третий класс и степень после Симбирской епархии. Сам Николай Первый повелел, чтобы епископ новой епархии именовался не Ставропольским и Кавказским, как предполагал Св. синод, а Кавказским и Черноморским, подчеркнув этим роль правящего епархией архиерея как Кавказского иерарха. Открытие ее произошло в разгаре длительной и ожесточенной войны с Шамилем. Епархии не удалось парализовать вредное влияние старообрядчества на ее Кавказскую паству. Положение еще больше осложнялось тем, что старообрядцы не пытались распространять христианство среди мусульман и язычников, а навязывали его нестойкому в вере православному населению, возбуждая в нем дух вражды к Православной церкви. Соседние казачьи полки – Кизлярский и Моздокский - тоже были на пути к полному переходу в старообрядчество. Владыка Иеремия горячо взялся за дело подъёма религиозно-нравственного состояния линейного казачества. Он предполагал изыскать средства к восстановлению и украшению православных храмов в Кавказском линейном войске, заменить полуграмотное и невежественное духовенство богословски образованными, ходатайствовать об открытии упразднённого в своё время Моздокского викариатства. Но эта его деятельность была грубо прервана в самом начале, и владыку Иеремию постигло разочарование.
У него произошли распри с командующим Кавказским корпусом Нейгардтом. В ответ на доклад архиерея о совращении большого числа православных казаков в старообрядчество тот, отрицая этот факт,  утверждал, что линейные казаки уже при своём переселении на Кавказ придерживались старообрядческой веры. В столкновении владыки Иеремии с червленскими казаками крайне недвусмысленно вел себя и наказный атаман Кавказского линейного войска Николаев. Он был в числе тех, кто плёл сети тонкой интриги против архипастыря.
В условиях тех лет, когда Кавказская война с Шамилем была ещё в полном разгаре, было крайне рискованным шагом возбуждать против военных властей раскольничью часть линейных казаков.
Кто такой Шамиль? Предводитель кавказских горцев, в 1834 признанный имамом теократического государства Северо-Кавказский имамат, в котором объединил горцев Западного Дагестана и Чечни, а затем и Черкесии. До заключения перемирия при штурме Гуниба в 1859 князем Барятинским энергично вёл борьбу против Российской империи. В 1850-х годах движение Шамиля пошло на спад. Накануне Крымской войны 1853—1856 годов он, в расчете на помощь Великобритании и Турции, активизировал свои действия, но потерпел неудачу. Заключение Парижского мирного договора 2856 года после окончания войны России с Турцией  года позволило ей сосредоточить против Шамиля значительные силы: Кавказский корпус был преобразован в армию (до 200 тысяч человек). Новые главнокомандующие - генерал Николай Муравьев и генерал Александр Барятинский  продолжали сжимать кольцо блокады вокруг имамата. В апреле 1859 года пала резиденция Шамиля - аул Ведено. А к середине июня были подавлены последние очаги сопротивления на территории Чечни. После того как Чечня была окончательно присоединена к России, война продолжалась ещё почти пять лет. Шамиль с 400 мюридами бежал в дагестанский аул Гуниб. 25 августа 1859 года он вместе с 400 сподвижниками был осажден в Гунибе и 26 августа сдался в плен на почетных для него условиях.
После приема в Петербурге императором ему была отведена для жительства Калуга. В августе 1866 года в парадной зале Калужского губернского дворянского собрания Шамиль вместе с сыновьями Гази-Магомедом и Магомедом-Шапи принес присягу на верноподданство России. Спустя три года Высочайшим Указом Шамиль был возведен в потомственное дворянство. В 1868 году зная, что Шамиль уже немолод и калужский климат не лучшим образом сказывается на его здоровье, император решил выбрать для него более подходящее место, каковым стал Киев. В 1870 году Александр II разрешил ему выехать в Мекку для паломничества. После совершения хаджа он посетил Медину, где и скончался в феврале 1871 года. Похоронен в Медине на кладбище Аль-Бакия (ныне Саудовская Аравия).
А в период активизации  действий Шамиля против русских войск на Северном Кавказе на владыку Иеремию посыпались обвинения, против него плелись интриги, можно сказать, что он попал в сложный «дипломатический переплет». Опираясь на «дипломатическую» лояльность  военных и духовных властей, на своих высоких покровителей, гребенцы-старообрядцы хитроумно рассчитали все свои шаги против епархиального начальства. Они хорошо понимали тогдашнее напряжённое положение военных дел на Северном Кавказе, прекрасно сознавая, что в то боевое время нельзя было не считаться с гребенскими казаками, как с влиятельной силой, обладавшей неоспоримыми военными заслугами и блестящим историческим боевым прошлым. Военные власти Кавказа, став на защиту гребенцев, не только не поддержали владыку Иеремию на первых порах его деятельности, хотя бы тактичным разъяснением специфических особенностей Кавказа и задач линейного войска, но вероломно устроили ему тяжёлую каверзу. Она заключалась в том, что в связи с утверждением нового положения о Кавказском линейном войске, указом Святого Синода от 19 июля 1845 года неожиданно все православное духовенство около ста линейных казачьих станиц было отделено от Кавказской епархии и подчинено обер-священнику Кавказского отдельного корпуса Михайловскому. Центром церковного управления для него стал теперь Тифлис, который во времена Кавказских войн был даже менее доступен, чем прежние центры Астрахань и Новочеркасск. Количество приходов, оставшихся в Кавказской епархии после этого «разделения» церквей стало совсем незначительным, охватывая лишь Черноморию и часть Ставрополья. Это решение настолько подломила Иеремию, что он стал ходатайствовать об увольнении его с Кавказской кафедры. Однако власти  просили владыку не оставлять Кавказской епархии. Он ещё  надеялся, что ему удастся возвратить линейные казачьи церкви в Кавказскую епархию, хотя уже понимал свою ошибку, дапущенную в конфликте с гребенскими старообрядцами и с военными властями Северного Кавказа.
Архиепископ Воронежский и Задонский  Игнатий, пользуясь своими светскими связями, намеревался исправить неблагоприятно сложившееся для Кавказской епархии положение. Однако и он оказался бессилен что-либо изменить. Именно в это время близилась к развязке война с Шамилем покорение Кавказа. Не в интересах командования Кавказской армии было возбуждать недовольство среди линейных казаков-старообрядцев.
Владыка Иеремия, находясь вдали от своей бывшей паствы, надеялся, что осуществление широких задач нового общества среди исповедовавших ислам горцев станет возможным  после военного разгрома фанатического мюридизма, объявившего русским священную войну-газават, и сдачи Шамиля в руки князя Александра Барятинского. Когда это произошло, он понял,  что теперь не за горами тот день, когда будет устранена вопиющая и неразумная мера по отделению церквей Кавказского линейного войска от юной тогда Кавказской епархии.
Толстой же приехал на Северный Кавказ в 1851 году, в разгар войны с Шамилем и обострения конфликта между  Иеремией и военным руководством, опиравшемся на казаков-старообрядцев. По сути дела, шли две войны: «горячая» - с Шамилем, и «холодная» - между Расколом и русской православной церковью.
Случайно ли к этому времени  относится замысел его повести «Казаки»? Вначале они были задуманы как небольшая поэма из жизни казачества. Начало было написано в народно-песенном стиле. Однако в процессе работы Толстой отказался от несвойственной ему песенно-сказовой формы и создал реалистическую повесть. Работа над повестью длилась, с перерывами, 10 лет, с 1852 -го по январь 1863- го. Считается одним из  его самых поэтических произведений. Описаны  мужественные образы простых казаков - дяди Ерошки, Марьяны, Лукашки, величавых и прекрасных, как сама природа, не знающих внутреннего разлада. Сильные и душевно здоровые, трудолюбивые и вольные, они противопоставлены в повести офицеру-аристократу Оленину с его неудовлетворенностью собой, разочарованием в цивилизации и туманными стремлениями к внутреннему совершенствованию. В «Казаках» запечатлено резко отрицательное отношение к пустой и фальшивой дворянской среде и тяготение к простой, здоровой народной жизни. Утверждение морального превосходства простых людей из народа над представителем дворянского общества составляет идейное содержание повести. Но нигде и никогда не говорится в опубликованных рецензия, что речь тут идет – о казаках-староверах и их укладе жизни, которую и воспел Толстой. Повесть  была напечатана в 1863 году в журнале «Русский вестник». И она, несомненно, вносила свой вклад в «холодную» войну на Северном Кавказе на стороне старообрядцев.
Но 14 сентября 1867 года сбылась мечта Иеремии, когда в Ставрополе получили указ Св. Синода о подчинении духовенства Кавказского линейного казачьего войска Кавказской епархии.
Но почему же Толстой пошел в своем творчестве, так сказать, против семьи, против своего замечательного предка Петра Андреевича Толстого и его брата Ивана Андреевича, которые столь усердно служили  Никонианской православной церкви, государству российскому и Петру Первому и активно боролись с казаками-старообрядцами? Может быть, потому, что никто и никогда не забывал в роду Толстых о тех мучениях, на которые обрекли русские цари Петра Андреевича и его семью. Сослав на Соловки за верную службу? И не из протеста ли против Романовых  действовал на «Надежде» граф Толстой-Американец, когда  прибивал бороду корабельного священника к палубе, когда уничтожал документы судна, шедшего к берегам Японии с важной дипломатической миссией? А потом бесследно пропал, будучи высаженным на берег до окончания плавания…



16

Следующий «семейный», выраженный в литературной форме поступок Льва Толстого отмечен на Крымской войне. Тут он прямо вступился за семью, представленную в Севастополе  главнокомандующим М.Д. Горчаковым. Да так, что это его заступничество навсегда вошло в историю севастопольских сражений. Нет, речь не идет о «Севастопольских рассказах» и о матросе Кошке…
Толстой покинул Северный Кавказ перед  началом  Крымской войны. Он перевелся в Дунайскую армию, участвовал в сражении при Ольтенице и в осаде Силистрии, а с ноября 1854-го по конец августа 1855-го был в Севастополе.
Крымская война началась в 1853 году. Тогда Англия и Франция заключили секретный договор, направленный против России. Ошибочным оказался и расчет Николая Первого  на то, что Франция не имеет достаточных военных сил для ведения агрессивной политики в Европе, а Наполеон III будет озабочен внутренними делами - укреплением своих позиций. Наполеон III стремился к «небольшой», но «победоносной» войне.  Австрия, на сотрудничество которой так надеялся Министр иностранных дел Нессельроде, проводивший политику против Франции, опасаясь усиления влияния России на Балканах, готова была поддержать любую акцию, направленную против нее. Таким образом, Крымская война началась в обстановке дипломатической изоляции России. Ей предстояло вести войну без союзников против коалиции развитых капиталистических государств.
Царь и его сановники полагались на неограниченные людские и материальные ресурсы России. Однако и этот расчет оказался ошибочным. Однако истрики характеризуют Крымскую войну как захватническую с обеих сторон. Если Россия стремилась к захвату черноморских проливов и расширению своего влияния на Балканах, то Англия и Франция добивались полного ее вытеснения  с берегов Черного моря и с Кавказа. Османская империя также преследовала в этой войне свои реваншистские цели.
Весной Николай Первый  обнародовал манифест  о защите православной церкви в Османской империи и об оккупации Дунайских княжеств. 21 июня русская армия в составе 82 тысяч солдат под командованием князя М. Д. Горчакова перешла реку Прут и в течение месяца оккупировала Молдавию и Валахию. 27 сентября 1853 года султан предложил России в 18 дней очистить Дунайские княжества, а через неделю, не дожидаясь срока истечения ультиматума, началось наступление турецких войск на Дунае и в Закавказье.
С момента объявления войны России Англия и Франция пытались расширить направленную против нее коалицию. Они плели сложные дипломатические интриги, чтобы вовлечь в коалицию Австрию, Пруссию, Швецию и Саксонию. Но удалось склонить лишь Сардинию, пославшую в Россию 15 тысяч солдат.
2 сентября 1854 года войска союзников начали высадку в Крыму близ Евпатории. Вскоре на реке Альме, по пути к Севастополю, произошло первое сражение, проигранное командующим войсками в Крыму А. С. Меншиковым. Путь на Севастополь был открыт. 13 октября произошло сражение под Балаклавой, а 24 октября - уже на подступах к Севастополю. Оба они были проиграны русским командованием. Началась героическая оборона Севастополя, длившаяся 349 дней. Оборону возглавили начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал В. А. Корнилов, а после его гибели в самом начале осады - П. С. Нахимов. Выдающуюся роль в организации обороны Севастополя сыграли контр-адмирал В. И. Истомин, инженер-полковник Э. И. Тотлебен и генерал-лейтенант артиллерии С. А. Хрулев. Лев Толстой остался в истории  Крымской войны как участник защиты Севастополя.
В начале июня 1855 года союзники предприняли общий штурм Севастополя, отбитый с крупными для них потерями. 28 июня во время особенно интенсивного обстрела города был смертельно ранен Нахимов. Сменивший на посту командующего русских войск в Крыму Меншикова М. Д. Горчаков (тот самый родственник Льва Толстого, к которому он обратился в 1851 году с просьбой зачислить его в армию на Северном Кавказе) в сражении при Черной речке четвертого августа предпринял неудачную попытку заставить союзников снять осаду Севастополя. Пятого августа неприятель предпринял новую интенсивную бомбардировку Севастополя, а 27 августа начал его решительный штурм. После ожесточенного артиллерийского обстрела колонны англо-французских войск двинулись на приступ и ценой огромных потерь овладели Малаховым курганом. Положение Севастополя оказалось безнадежным. Было принято решение оставить город и по наплавному мосту перейти на северную сторону Севастопольской бухты. Когда союзные войска ворвались в Севастополь, они нашли там одни развалины и вернулись в свой лагерь.
За оборону Севастополя Толстой был награждён орденом Св. Анны с надписью «За честь», медалями «За защиту Севастополя 1854—1855» и «В память войны 1853—1856 гг.». Окружённый блеском известности, пользуясь репутацией храброго офицера, Толстой имел все шансы на карьеру, но сам себе испортил её, написав несколько сатирических песен, стилизованных под солдатские. Одна из них посвящена неудаче военной операции 4 (16) августа 1855 года на Черной речке, когда генерал Реад, вроде бы неправильно поняв приказание главнокомандующего М.Д. Горчакова, атаковал Федюхины высоты. Песня под названием «Как четвёртого числа, нас нелёгкая несла горы отбирать», задевавшая целый ряд важных генералов, имела огромный успех. Но Лев Толстой держал за неё ответ перед помощником начальника штаба А. А. Якимахом. Вот текст этой песни: «Как четвертого числа Нас нелегкая несла  Горы отбирать. Барон Вревский генерал  К Горчакову приставал, Когда подшофе. «Князь, возьми ты эти горы, Не входи со мною в ссору, Не то донесу».  Собирались на советы  Все большие эполеты, Даже Плац-бек-Кок.
Полицмейстер Плац-бек-Кок Никак выдумать не мог, Что ему сказать. Долго думали, гадали, Топографы все писали На большом листу. Гладко вписано в бумаге,  Да забыли про овраги,  А по ним ходить.... Выезжали князья, графы, А за ними топографы  На Большой редут. Князь сказал: «Ступай, Липранди». А Липранди: «Нет-с, атанде,  Нет, мол, не пойду. Туда умного не надо, Ты пошли туда Реада, А я посмотрю...». Вдруг Реад возьми да спросту И повел нас прямо к мосту:  "Ну-ка, на Уру".  Веймарн плакал, умолял,  Чтоб немножко обождал.  «Нет, уж пусть идут».  Генерал же Ушаков, Тот уж вовсе не таков:  Все чего-то ждал. Он и ждал да дожидался, Пока с духом собирался  Речку перейти. На Уру мы зашумели,  Да резервы не поспели, Кто-то переврал.  А Белевцев-генерал Все лишь знамя потрясал, Вовсе не к лицу. На Федюхины высоты Нас пришло всего три роты, А пошли полки!...  Наше войско небольшое,  А француза было втрое, И сикурсу тьма. Ждали - выйдет с гарнизона  Нам на выручку колонна, Подали сигнал.  А там Сакен-генерал Все акафисты читал Богородице.  И пришлось нам отступать,  Р...же ихню мать,  Кто туда водил».
Ну чем не хулиганская выходка сродни тем, которые делал Толстой-Американец? И чем эта песня отличается от  безымянной «Гавриилиады» князя Горчакова? Но если Горчаков унес тайну авторства с собой в могилу, то Льву Толстому пришлось отвечать за свою-«солатскую» «песню» карьерой. Но это была жретва ради семьи. Толстой защитил главнокомандующего Горчакова. Но, как и в случае с Пушкиным, дальнему потомку Горчакова-поэта, не удалось скрыть свой трагический просчет в ситуации на Черной речке. Хотя он и очень старался это сделать.

17


Князь Михаил Дмитриевич Горчаков -  русский военачальник, генерал от артиллерии, генерал-адъютант, троюродный дядя Льва Толстого.
В сражении у Черной речки объединённые франко-сардинские войска нанесли поражение русской армии, пытавшейся снять блокаду с Севастополя. В битве принимало участие примерно по 60 тысяч человек с обеих сторон. Вот какое настроение было у командиров Украинского и Одесского полков Бельгарда и Скьюдери, которые должны были начать атаку: «Наступила ночь с 3 на 4 августа. Собственно все понимающие военное дело генералы были твердо убеждены, что на другой день произойдет катастрофа. «Генерал Реад.  предчувствует, что он не переживет завтрашнего дня, - передавал ординарец, - тяжело было смотреть на старика». Выслушав это, генерал Скюдери сказал: «Реада томит одинаковое предчувствие с нами. Припомните мои слова: многих, в том числе и нас с Бельгардом, не досчитаются завтра в наших рядах, недаром гложет меня тоска».
Военные критики сражения при Черной речке недоумевали и возмущались не только нелепым, невозможным основным заданием  Горчакова - взять штурмом, в лоб, отвесные прекрасно укрепленные высоты, выбив оттуда армию, в полтора раза большую, чем силы атакующего, но они удивлялись также и образу действий главнокомандующего, вводившего в сражение по частям, прямо на убой, сначала 12-ю, потом 7-ю, затем 5-ю, 17-ю дивизии, бросая полк за полком в битву, не установив между ними никакой связи. Он как бы забывал о них и никакой поддержки ни разу за все часы битвы ни одной из этих частей не оказал. Но в этом губительном постепенном введении в бой последовательно истребляемых неприятелем частей обвиняли не только Горчакова, но и генерала Реада.
Как это часто бывает, возмущение за бесцельно и бессмысленно погибших людей искало непосредственного виновника и нашло его в бароне Вревском. До царя было далеко, да и июльской переписки его с М. Д. Горчаковым, в которой тот оправдывал себя, никто тогда еще не знал. Самого М. Д. Горчакова считали слабовольным стариком, поддавшемся чужому внушению, а в генерал-адъютанте Вревском, всячески подбивавшем главнокомандующего, именно и увидели истинного виновника бесполезного, страшного побоища. Справедливость требует заметить, что, по-видимому, сам барон Вревский понял всю моральную невозможность для себя лично вернуться здравым и невредимым с поля битвы. Он побывал в самых опасных местах боя. Осколком ядра убило под ним лошадь, и он упал на землю. Сейчас же пересев на другую, он тихим шагом поехал к Горчакову, который стал убеждать его хоть на время удалиться и оправиться от ушибов. Вревский остался. Другое ядро сорвало с него фуражку движением воздуха и контузило его. Вревский не трогался с места. Третье ядро раздробило ему голову. Горчаков объезжал первую линию войск, когда ему доложили о смерти барона Вревского. Князь как будто этого только и ждал: он приказал находившемуся при нем начальнику Курского ополчения отвести войска с поля битвы к Мекензиевой горе. Началось общее отступление, и к трем часам дня в кровавой долине Черной речки остались лишь трупы и раненые.
По официальным данным, потери русских были таковы: 260 офицеров и 8010 нижних чинов. Но по частным сведениям, потери доходили до 10 000. Фельдмаршал Паскевич, например, считал, что русских выбыло из строя четвертого августа именно 10 000 человек. Потери союзников были равны, по официальным, явно преуменьшенным, французским данным, 1747 человекам, причем убитых было будто бы всего 196 человек, а раненых 1551 человек. Более достоверна общая цифра потерь союзников в 1800 человек с небольшим, из них убитыми всего 172 солдата и 19 офицеров. Позиции союзников были исключительно сильны. Били они по русским войскам, сами будучи отлично прикрыты от действия нашего артиллерийского и ружейного огня.
А вот как рисуется дело в письме М. Д. Горчакова военному министру Долгорукову, написанном на другой день после сражения. Главная роль в диспозиции предназначалась двум генералам: Реаду и Липранди. Реад должен был со своими двумя дивизиями стать около Федюхиных гор, завязать артиллерийский бой, но не атаковать эти горы без специального, особого приказания от Горчакова. А генералу Липранди было приказано овладеть высотами близ Чоргуна. Дальше Горчаков предполагал двинуть пехоту обеих реадовских дивизий на подкрепление Липранди, а против Федюхиных гор оставить артиллерию Реада, которая и должна была продолжать обстрел, но отнюдь не делать попыток овладеть Федюхиными горами.

Несчастья начались в первый же момент. В четыре часа утра Липранди и Реад с частью резерва заняли указанные позиции. «Я,- писал Горчаков,- послал тогда моих адъютантов сказать генералам Липранди и Реаду начинать дело». И тут произошла очень странная история, которой суждено навсегда остаться не вполне выясненной, потому что Реад был убит в начале боя и никому не сказал перед смертью, о чем он говорил с адъютантом Горчакова. Горчаков пишет: «В тот момент, когда мой адъютант передал ему вышеупомянутый приказ, он (Реад) спросил, желаю ли я , чтобы он атаковал. Адъютант ему сказал: «Главнокомандующий только отдал приказ начать сражение (commencer le combat)», на что Реад ответил: «Хорошо, я буду бомбардировать неприятеля». А затем вдруг, по неизвестной причине, Реад, вопреки приказу, двинул свои дивизии прямо на Федюхины горы!» «С этого момента я увидел, что дело было испорчено, - пишет Горчаков, - и, смотря на дивизии Реада, которые взбирались на гору, я был поставлен в необходимость направить им в подкрепление ближайшие войска, а именно 5-ю дивизию, находившуюся в резерве, и три полка от войск Липранди. Между тем неприятель притягивал значительные подкрепления к Федюхиным горам и окрестностям их. Он развернул на различных пунктах более 50 тысяч человек, а наши войска были введены в бой частями, и атака не могла более иметь никакого успеха, потому что обе разбитые дивизии Реада были уже отброшены от гор с огромною потерею. Надо было прекратить бой».
Историки считают версию Горчакова явным желанием свалить всю вину на очень храброго и толкового генерала Реада, который будто бы даже не то что не понял приказа главнокомандующего (он будто бы даже сказал адъютанту слова, подтвердившие, что он прекрасно все понял), а, напротив, поняв приказ, ни с того ни с сего немедленно начал действовать сознательно вопреки приказу. Это - нечто уже совсем невероятное. Мало  того. Существует целый ряд свидетельских показаний, ясно говорящих о том, что Реад и не мог совершить этого невероятного, абсолютно немыслимого поступка и что кто-то здесь лжет: или Горчаков, или адъютант. Дело в том, что в тот момент, когда адъютант подъехал к генералу Реаду, дивизии Реада уже обстреливали Федюхины горы, и редакция «Русской старины», напечатавшая относящиеся сюда документы, справедливо обращает внимание на то, что Реад никак и не мог истолковать слов «начинать дело» в том смысле, что должно лишь бомбардировать Федюхины горы. Как же еще «начинать» бомбардировать, когда он уже их бомбардирует? Ясно, что Реаду было сказано что-то совсем другое, заставившее его двинуть дивизии в атаку.
Жаловаться на мнимое непослушание, на мнимую ошибку Реада князь Горчаков начал лишь тогда, когда обозначилась неудача атаки на Федюхины горы. Да и в диспозиции Горчакова, врученной им Реаду перед боем, подробно были разработаны детали боя с целью занятия этих гор, и ясно, что Горчаков видел главную цель именно в этом, а совсем не в нападении Липранди на Чоргун и высоты Гасфорта. Таким образом, в письме Горчакова содержится явное несоответствие с действительностью. Свалить все на Реада было тем удобнее, что и сам Реад и его начальник штаба были убиты, и главные полковники у Реада были перебиты, так что можно было не опасаться никаких разоблачений. Вот какого мнения придерживались очевидцы событий и  историографы Севастопольских сражений в девятнадцатом веке.
Главнокомандующему, попавшему в двусмысленное положение, нужна была поддержка не только Николая, но и армии. И вот на свет появляется «народная солдатская» песня о Федюнинских высотах, в которой высмеиваются многие кроме Горчакова. Да, Толстой пожертвовал военной карьерой ради дяди, но так было принято в этой большой и семье  крупных государственных деятелей. В это время в России загоралась новая политическая звезда – Александра Михайловича Горчакова, еще одного дяди Льва Толстого.

18

Парижский трактат 18  марта 1856 года закончил собою эпоху активного участия России в западноевропейских политических делах. Горячий приверженец Австрии граф Нессельроде вышел в отставку. При загадочных обстоятельствах скоропостижно умер Николай Первый. В апреле 1856 года министром иностранных дел новым императором Александром Вторым был назначен князь Горчаков, бывший однокашник Пушкина по Царскосельскому лицею, носивший в кармане яд из опасения быть непризнанным. Впечатления от Крымской войны и венских конференций наложили свою печать на последующую деятельность Горчакова как министра. Его общие взгляды на задачи международной дипломатии не могли уже серьёзно измениться, его политическая программа ясно определялась теми обстоятельствами, при которых ему пришлось вступить в управление министерством. Прежде всего, необходимо было соблюдать большую сдержанность в первые годы, пока совершались  внутренние преобразования в России. Затем он поставил себе две практические цели: во-первых, отплатить Австрии за её вероломное поведение в 1854—1855 годах и, во-вторых, добиться постепенного денонсирования Парижского трактата.
В 1856 году Горчаков уклонился от участия в дипломатических мерах против злоупотреблений неаполитанского правительства, ссылаясь на принцип невмешательства во внутренние дела чужих держав . В то же время он дал понять, что Россия не отказывается от права голоса в европейских международных вопросах, но только собирается с силами для будущего и ввел новый дипломатический термин, вошедший в историю: «La Russie ne boude pas - elle se recueille» (Россия сосредотачивается). Эта фраза имела большой успех в Европе и была принята за точную характеристику политического положения России после Крымской войны. Три года спустя князь Горчаков заявил ,что «Россия выходит из того положения сдержанности, которое она считала для себя обязательным после Крымской войны».
Из Крымской войны, несмотря на поражение, Россия вышла с минимальными территориальными потерями, однако была вынуждена отказаться от содержания флота на Чёрном море и срыть укрепления Севастополя. С тех пор пересмотр итогов Крымской войны стал основной целью российской внешней политики. Это было, однако, не так просто - Парижский мирный договор 1856 года предусматривал гарантии целостности Османской империи со стороны Великобритании и Франции. Откровенно враждебная позиция, занятая во время войны Австрией, осложняла ситуацию. Из великих держав только с Пруссией у России сохранялись дружеские отношения. Именно на союз с Пруссией и её канцлером Бисмарком сделал ставку  Горчаков. Россия заняла нейтральную позицию в деле объединения Германии, что в конечном итоге привело к созданию, после ряда войн, Германской империи. И это имело трагические последствия для России в 1914 году.
Но в марте 1871 года союз с Пруссией был для России важен. Воспользовавшись сокрушительным поражением Франции в франко-прусской войне, Россия при поддержке Бисмарка добилась международного согласия на отмену положений Парижского договора, запрещавших ей иметь флот на Чёрном море.
Остальные положения Парижского договора, однако, продолжали действовать. В частности, статья 8 давала право Великобритании и Австрии в случае конфликта России с Османской империей вмешаться в него на стороне последней. Это заставляло Россию проявлять крайнюю осторожность в её отношениях с османами и все свои действия согласовывать с другими великими державами. Война с Турцией один на один, таким образом, была возможна только при получении от остальных европейских держав карт-бланша на такие действия, и российская дипломатия выжидала удобного момента. Вскоре он наступил – с обострением положения христианских болгар на Балканах, лишенных Парижским миром покровительства России. Оно ухудшалось с каждым годом. Рабство болгар сделалось особенно тяжким в середине 60-х годов. Тогда в Болгарии турецким правительством было поселено до 100000 свирепых черкесов, вымещавших на безоружной болгарской райе свою ненависть к изгнавшим их с Кавказа гяурам.
В 1875 году вспыхнуло восстание сербского населения Боснии и Герцеговины. Турки пытались подавить его страшными зверствами. Неоднократные представления России (Европа оставалась равнодушной) оставлялись без ответа Турцией, заручившейся моральной и материальной поддержкой европейских стран, в частности Англии. 20 июня 1876 года Сербия и Черногория, не будучи в силах созерцать гибель единоплеменников, объявили Турции войну. Эта война  вызвала большой подъем духа в русском обществе. Семь тысяч русских добровольцев стало в сербские ряды, большей их части не суждено было возвратиться на родину. Во главе сербской армии стал туркестанский герой - генерал Черняев.
Однако борьба была слишком неравной. Превосходство турок было подавляющим. Разгром сербской армии под Дьюнишем открыл им дорогу на Белград. Русское правительство предприняло экстренные шаги, и уже 19 октября наш посол в Царьграде генерал-адъютант Игнатьев предъявил Порте ультиматум о прекращении военных действий в 48-часовой срок, угрожая разрывом дипломатических сношений. Пораженная этой решительностью Турция подчинилась беспрекословно. Чтобы доказать непреклонность России и серьезность ее намерений. Александр Второй,  повелел произвести частичную мобилизацию русской армии.
В дело вмешался Запад. Чувствуя за собой его поддержку, Турция  стала повышать тон. На бумаге объявлялись скороспелые реформы, на деле зверства черкесов и башибузуков лишь усиливались. Злая воля Порты уже не подлежала сомнению. Конференция послов, собравшаяся в Константинополе 8 января 1877 года, окончилась безрезультатно. Тогда представители  держав, собравшись в Лондоне, подписали 19 марта протокол, обязывавший Турцию заключить мир с Черногорией (Сербия уже вынуждена была заключить мир ранее), распустить иррегулярные ополчения, ввести реформы. Но Турция отказалась принять Лондонский протокол, высокомерно потребовав демобилизации русской армии и невмешательства России во внутренние дела Оттоманской империи. Черногория возобновила военные действия. Разрыв России с Турцией стал неизбежен. В предвидении его Турция потребовала от вассального ей Румынского княжества совместного участия в войне с Россией, однако Румыния предпочла стать на сторону сильнейшего из двух вероятных противников.
Между представителями русского и румынского командования была заключена конвенция о пропуске русских войск на территорию княжества, пользовании румынскими железными дорогами и устройстве в районе Бухареста главной базы действующей русской армии. Румынская армия, начавшая мобилизацию, должна была сосредоточиться у Калафата, защищая Малую Валахию и прикрывая правый фланг русского стратегического развертывания на Дунае. 12 апреля 1877 года последовал Высочайший манифест Александра Второго о войне с Турцией.
Но только война в одну кампанию давала возможность России избежать вмешательства Европы. По донесениям военного агента в Англии, на подготовку экспедиционной армии в 50-60 тысяч человек Лондону требовалось 13-14 недель, а на подготовку константинопольской позиции -  ещё 8-10 недель. К тому же армию нужно было перебросить морем, огибая Европу. Ни в одной из русско-турецких войн фактор времени не играл столь значительной роли. Турция в такой обстановке возлагала свои надежды на успешную оборону.
В мае 1877 года русские войска вступили на территорию Румынии.

19

Русской армии нужны были лошади. Их поставкой занималось главное управление коннозаводства, в управление которым входил генерал Леонид Николаевич Гартунг. Он родился 5 октября 1832 года в Киеве. Выпущен из Пажеского корпуса в лейб-гвардии Конный полк. Был очень дружен с сыновьями Пушкина, офицерами того же полка, Александром и Григорием. Через них познакомился с Марией Александровной, дочерью поэта. В конце 1852 года после окончания Екатерининского института она была принята во дворец фрейлиной императрицы. В апреле 1860-го  приняла предложение руки и сердца поручика-гвардейца Леонида Гартунга и стала его женой. В чине полковника Гартунг возглавил коннозаводской округ в Тульской губернии. Супруги проживали в Туле в доме на Дворянской улице. Все шло хорошо. В 1870 году Гартунг производится в генерал-майоры. Он назначается членом совета главного управления коннозаводства, занимающегося поставкой лошадей в армию. Гартунги имели широкий круг друзей и знакомых, главным образом среди интеллигентной части тульского общества. Были они знакомы с Толстым и его семьей. Литературоведы считают, что внешность героини романа «Анна Каренина» списана с Марии Александровны отмечают этот факт, как положительно характеризующий Толстого.
Но так ли это? Как отмечают историки, муж Марии Пушкиной был добрым и доверчивым человеком. Говорят, что по неосмотрительности он согласился стать душеприказчиком одного тульского ростовщика Зантфлебена, и после смерти последнего был втянут его родственниками в судебный процесс по обвинению в краже вексельной книги, долговых расписок и других бумаг. Несмотря на надуманность обвинения и абсолютную его недоказанность, суд присяжных признал генерала Гартунга, кавалера пяти орденов, виновным. Дело слушалось в Московском окружном суде 13 октября 1877 года, в разгар войны с Турцией. Через 15 минут в помещении суда Гартунг выстрелил себе в грудь. Дело это имело тогда большой общественный резонанс. О нем писали газеты, обсуждали и спорили по его поводу в гостиных. Эхо выстрела докатилось до известных писателей.  Достоевский записал об услышанном в своем дневнике: «56-летний Федор Достоевский, потрясенный этим происшествием, записал в «Дневнике писателя» : «Гартунг, не дожидаясь вынесения приговора, выйдя в другую комнату… сел к столу и схватил обеими руками свою бедную голову; затем вдруг раздался выстрел: он умертвил себя принесенным с собою и заряженным заранее револьвером, ударом в сердце».
Он избрал страшный, крайний способ защитить свою генеральскую честь. Впоследствии выяснилась полная его невиновность, в чем его сослуживцы, друзья и знакомые никогда не сомневались.
Самоубийство Протасова в толстовской драме «Живой труп» очень напоминает случившееся с Гартунгом, о чем автор - Толстой - хорошо знал. И еще бы ему не знать! Ведь в Москве в это же время поставками лошадей в армию занимался и зять Толстого-Американца, муж его дочери от цыганки, Прасковьи Федоровны, однако, графини и обладательницы большого приданого, Перфильев Василий Степанович.  Гартунг был обвинен и застрелился. А Перфильеву в этом же году была объявлена высочайшая благодарность за успешную деятельность по призыву запасных нижних чинов и поставке лошадей в действующую армию. В следующем году он стал губернатором Москвы.
Более того, имение Пирогово, принадлежавшее  брату Толстого, также известно своим конезаводом, который оценивался в сто тысяч рублей и считался «золотым дном» имения.
Неужели  месть Толстых-Горчаковых Пушкину за его признание в авторстве  поэмы «Гавриилиада»  князя Горчакова, настигла и его дочь Марию?
Тут нелишне вспомнить одну из версий гибели Пушкина – масонский заговор против поэта. Но если это и было так, то, возможно, заговор принадлежал семье Толстых-Горчаковых, которые, кстати,  были и масонами?..
«При покойном Гартунге нашли записку следующего содержания: «Клянусь всемогущим богом, я ничего не похитил по настоящему делу. Прощаю своих врагов», -писал корреспондент газеты «Московские ведомости». - Похороны генерала Гартунга состоялись при громадном стечении публики. Ему были оказаны большие воинские почести. Тело покойного было перенесено из здания Коннозаводства на Поварской в церковь. На панихиде присутствовала вдова Гартунга, его старушка-мать, родные и близкие, высшие военные и гражданские чины во главе с московским губернатором, и многие другие. Из церкви гроб несли на руках через всю Москву. За ним следовали погребальная колесница, его конь, покрытый траурной попоной, далее большая процессия экипажей и батальон местных войск с оркестром. Похороны состоялись на кладбище Симонова монастыря». «Вся Москва была возмущена исходом гартунского дела. Московская знать на руках переносила тело Гартунга в церковь, твердо убежденная в его невиновности. Да и высшее правительство не верило в его виновность, не отрешая его от должности, которую он занимал и будучи под судом. Владелец дома, где жил прокурор, который благодаря страстной речи считался главным виновником гибели Гартунга, Н. П. Шипов, приказал ему немедленно выехать из своего дома на Лубянке, не желая иметь, как он выразился, у себя убийц. Последствия оправдали всеобщую уверенность в невиновности Гартунга. Один из родственников Занфтлебена был вскоре объявлен несостоятельным должником, да еще злостным, и он-то и оказался виновником гибели невинного Гартунга» - вспоминал позднее князь Д. Д. Оболенский.
«Это был благородный и честнейший человек,  писала дочь Натальи Николаевны Гончаровой и князя Ланского, А. П. Арапова о Леониде Гартунге, - ставший жертвою новых веяний. Невинная кровь его обрызгала позорную, холодную жестокость тех, кто лицеприятно подтасовывал факты, чтобы  посадить его на скамью подсудимых. К счастью матери, она не дожила до этого кроваваго эпизода».
Вот что писала Мария Александровна Гартунг  Ивану Николаевичу Гончарову и его жене в Ярополец 24 октября 1877 года: «Дорогой Дядюшка, моя славная Катрин. Я получила ваше письмо, оно меня глубоко тронуло. Спасибо за выраженное мне сочувствие и ваше предложение оказать мне гостеприимство, я бы воспользовалась им с благодарностью, если бы уже не приняла предложение Васильчиковых, которые мне предлагают угол в Лопасне. Сестры  приехали на похороны моего бедного мужа и хотели увезти меня с собою, но я отказалась, потому что сейчас жизнь в Петербурге казалась бы мне ужасной. Аннета, которая тоже приезжала, предложила мне Лопасню как временное пристанище и я приняла его с благодарностью, тем более что было решено, что я буду жить у Александра (Пушкина – Т.Щ.), и я хотела бы до его возвращения быть там, где его дети.
Ужасная смерть моего мужа была страшным ударом для меня. Когда я приехала в Окружной суд, надеясь еще увидеть его живым, и когда я увидела только бездыханное тело, я забыла все наши ссоры. Я помнила только хорошие дни, потому что они у нас были, как и у всех других, и в тот момент я отдала бы все, чтобы его снова воскресить, хотя бы на одно мгновение. Вся эта печальная история была только отвратительными подлыми кознями; Моносеинов и Муравьев (прокурор – Т.Щ.) дадут отчет богу в несчастье, которое они причинили. Я была с самого начала процесса убеждена в невиновности в тех ужасах, в которых обвиняли моего мужа. Я прожила с ним более 17 лет и знала все его недостатки; у него их было много, но он всегда был безупречной честности и с добрейшим сердцем. Умирая он простил своих врагов, но я, я им не прощаю.
Прощайте мои дорогие Дядюшка и Катрин. Я уезжаю в Лопасню через несколько дней. Нежно целую вас, а также детей, и надеюсь зимой мы увидимся.
Преданная вам М. Гартунг».
Е. Н. Дьякова, внучатая племянница Дарьи Алексеевны Шиповой — свекрови Софьи Шиповой, жены прокурора Шипова, хорошо знавшая и семью Гартунг, записала: «…жена его теперь нищая».
Детей в этом браке не было, и Мария Александровна в 45 лет навсегда осталась одна. Вот что писал тогда А. А. Пушкин  брату Григорию в Михайловское «Не знаю, знаешь ли ты, что у меня с осени гостит сестра Маша. Для меня это такая благодать, что ты и вообразить себе не можешь. Есть с кем душу отвести, и для девочек моих это большое счастье, что она у меня».
Писала о нелегкой судьбе Марии Александровны и ее племянница Е. Н. Бибикова:
«Она вышла замуж уже старой девой за генерала Гартунга. Он последнее время заведовал коннозаводством и жил на казенной квартире на Тверской в Москве. Жили они не дружно, сперва у него в имении, в Тульской губернии, а затем в Туле. Когда дела его пошатнулись, тетя уходила от него, а после известного суда, когда Гартунг застрелился в суде, тетя осталась без средств. Она написала письмо государю Александру II, вспоминая известное письмо Николая (императора –Т.Щ.) Пушкину, что дети Пушкина не будут в нужде, и прося о помощи. Ей назначили пенсию в 200 руб. в месяц, на которую она жила в Москве, на Кисловке в доме Базилевского, снимая меблированную комнату, и жила очень скромно. Лето проходило в деревне у сестер, и это составляло ей экономию на зиму».

20

Но  были серьезные конфликтные семейные дела у Толстых и Пушкиных еще задолго до описываемых событий. В 1762 году подполковник Андрей Павлович Пушкин был генерал-адъютантом у Абрама Петровича Ганнибала и женился на его старшей дочери Елизавете Абрамовне. А через четырнадцать  лет сын  Абрама Петровича Осип Ганнибал вступил в брак с Марией Алексеевной Пушкиной. Таким образом, в короткое время Ганнибалы дважды породнились с Пушкиными. Но уже через год после свадьбы Осип  незаконно женился на  Устинье Шишкиной, по покойному мужу – Толстой, объявив собственную здравствующую супругу Марию Алексеевну, урожденную Пушкину, мертвой. С этих пор трем царствующим особам - Екатерине Второй, Павлу Первому и Александру Первому - пришлось в течение сорока лет лично разбираться с запутанными и весьма скандальными делами трех привилегированных фамилий – Шишкиных, Пушкиных и Ганнибалов. Толстые также не остались равнодушны к судьбе своей родственницы, которую внесли в родовую роспись под именем  Устиньи Ермолаевны Толстой, урожденной Шишкиной, супруги Ивана Толстого.
В 1776 году Осип Абрамович не только тайком сбежал от Марии Алексеевны, но и увез их дочь, грудного младенца. Несчастная мать, пытаясь вернуть ребенка,  написала письмо супругу, в котором освобождала его от брачных уз. «Государь мой Осип Абрамович! Несчастливые, как мои, так и ваши обстоятельства принудили меня сим с вами изъясниться, когда же нелюбовь ваша к жене так увеличилась, что вы со мной жить не желаете, то я решилась более вам своей особой тягости не делать, а расстаться навек и вас оставить от моих претензий во всем свободно, только с тем, чтобы дочь наша мне отдана была, дабы воспитание сего младенца было под присмотром моим, что же касается до содержания, как для вашей дочери, так и для меня, то от вас и наследников ваших ничего никак требовать не буду, и с тем остаюсь с достойным для вас почтением, ваша государь, покорная услужница Мария Ганнибалова.
Во уверение сего, что оное письмо подписано рукою сестры моей родной подписуюсь орденского кирассирского полку подполковник Михайло Пушкин».
  Ганнибал тут же написал ей ответ: «… а затем ныне я во всем по предписанному вашему требованию со стороны моей согласуюсь, и в ваше удовольствие как  себе от вас приемлю, так вам оставляю свободу навеки, а дочь ваша Надежда препоручена от меня в Красном Селе моему приятелю господину майору и управителю Александру Осиповичу Мазу для отдачи вам, которую вы можете от него получить благопристойно». Вот какова была несчастная судьба матери Пушкина Надежды Осиповны Ганнибал уже в младенческом возрасте. Но любящее сердце Марии Алексеевны победило злые умыслы непутевого сына арапа.
Забрав дочь, брошенная супруга уезжает в Липецк к отцу. Впоследствии она писала в Псковскую духовную консисторию: «Будучи так нагло покинута с малолетней дочерью и оставшись без всякого пропитания, принуждена была ехать в деревню к родителю моему, который, увидев меня в таком бедственном состоянии, получил паралич, от которой болезни и скончался». Случилось это 5 ноября 1777 года.
Через некоторое время Мария Алексеевна узнает, что ее муж Осип Ганнибал, выдав себя за вдовца, повенчался 9 января 1779 года с молодой новоржевской помещицей Устиньей Ермолаевной Толстой. Брачный обряд произвел в доме у Толстой ночью приглашенный туда местный священник при участии двух местных помещиков в качестве венчальных отцов. Все свидетельствовало о том, что стороны желали сохранить брак в тайне. Однако этого не произошло. Брат Марии Алексеевны Михаил Алексеевич Пушкин вскоре узнал об этом и специально поехал в Псков к местному архиерею Иннокентию, которого и информировал о таком неблаговидном поступке Осипа Ганнибала. Тот посоветовал Марии Алексеевне написать прошение в Псковскую духовную консисторию о вторичном венчании ее мужа при живой жене. Такое прошение ею было написано второго августа 1779 года, и на его основании  назначено консисторское следствие, а Осипу Ганнибалу тотчас было запрещено сожительство с Устиньей Толстой. Он  такое решение Псковской духовной консистории тут же оспорил.
А ведь до этой роковой женитьбы у Осипа Абрамовича дела  в Пскове шли гораздо лучше, чем рядом с батюшкой в Суйде. Он вроде бы остепенился, служил по выборам и считался блестящим кавалером в высшем светском обществе Пскова. Вот тогда он и встретил вдову капитана Ивана Толстого Устинью Ермолаевну, урожденную Шишкину.
Воспылав страстью к вдове, Осип Абрамович безрассудно  женился на ней, имея живую и здравствующую супругу. Но уже через полгода незаконные супруги были разлучены псковским архиереем на основании прошения о разводе, поданного Марией Алексеевной в Псковскую консисторию. Но дело о двоеженстве Ганнибала закончилось только в 1881 году расторжением его брака с Толстой и наложением на него семилетней эпитимьи с заключением на один год в монастырь. А перед этим  псковское дворянство  отстранило его от участия в выборах и  не позволило занимать  какие-либо должности, что вызвало гнев и уныние Осипа Абрамовича, только начавшего новую успешную, как ему казалось, жизнь вдали от ненавистной семьи.
Императрица Екатерина изменила решение церковного суда и отправила Ганнибала делать «кампанию на кораблях в Северное море».
Ни Устинья, ни Осип не смирились  со своей судьбой. Оба они тайно сожительствовали и боролись  за счастье и за деньги Ганнибалов-Пушкиных на протяжении  сорока лет. Толстая-Шишкина не успокоилась даже после смерти Осипа Абрамовича и продолжала тяжбу. Во время отсутствия его в плавании она в 1785 и в 1796 годах подавала на высочайшее имя прошения, умоляя императрицу Екатерину оградить его права на принадлежащее ему расхищаемое имущество – село Кобрино, взятое в опеку, назначенную над малолетней дочерью Осипа Абрамовича, Надеждой. Она упоминала о своем приданом в 27 тысяч рублей, полученном будто бы от нее Осипом Абрамовичем по рядной записи и прибавляла, что не хочет окончательно разорить своего бывшего мужа немедленным требованием своих денег, но просит императрицу повелеть возвратить принадлежащее ему село Кобрино, где хозяйничает его первая жена, чтобы он смог с нею, Толстой, расплатиться. В заключении она молила императрицу разрешить ей провести остаток дней своих с бывшим мужем, то есть, с Ганнибалом.
Кобрино  Осипу Абрамовичу  отдано не было, и разрешение на совместную жизнь с ним Устинья Толстая не получила.


21




И сегодня во всем мире людей просвещенных волнует тема толстовства. Но так ли просто ее раскрыть? Вспомним, что говорил о писателе Ленин в своей статье «Лев толстой как зеркало русской революции»: «Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого - действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны - помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны, замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, - с другой стороны, «толстовец», т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: «я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками». С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, — юродивая проповедь «непротивления злу» насилием. С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; - с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т. е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины».
Но эта двойственность Толстого становится понятна, если еще раз внимательно посмотреть на семейный «круг», из которого он вышел. Это, как уже упоминалось выше, Апраксины и Нарышкины, Кочубеи и Скоропадские, Милославские и Шаховские, Шереметевы и Васильчиковы, Львовы и Горчаковы, Хилковы и Ртищевы, Щербатовы и Щетинины, Гагарины и Волконские, Трубецкие и Куракины, Строгановы, Долгоруковы, Вырубовы, Голицыны, Барятинские, Вяземские, Сумароковы, Одоевские, Боратынские, Чаадаевы, Фонвизины, Мусины-Пушкины, Тютчевы, Тургеневы, Киреевские, Римские-Корсаковы, Дельвиги, Голенищевы-Кутузовы, Майковы, Языковы. Вот  этот «круг» и заковал Толстого в цепи, из которых тот тщетно пытался вырваться всю жизнь. Дело в том, что большинство представителей фамилий, с которым породнились Толстые, - из династии Рюриковичей. А она, прекратив свое царствование на российском престоле в лице последних своих представителей – Федора Иоанновича (сына Ивана Грозного) и Василия Шуйского ( избранного царя),  продолжала бороться за власть в стране. Да, Толстые служили Романовым, «помогли» им избавиться от царевича Алексея Петровича Романова-Лопухина. А ведь Лопухины тоже из Рюриковичей, да и Алексей не скрывал, что придерживается доромановских, то есть, оппозиционных совместно со староверческими,  позиций в борьбе за власть. Но после изгнания на Соловки могли ли они быть по-прежнему преданы им? Может быть, поэтому так охотно выдавали замуж своих дочерей за потомков Рюрика, в частности, за Горчаковых и Долгоруковых? И вступали с ними в тайный союз против правящего престола?
Тогда становится понятнее защита Толстыми интересов их  родственницы по Ивану Толстому Устиньи Толстой, урожденной Шишкиной, в деле о незаконном браке с Осипом Ганнибалом. Ведь Шишкины - старый дворянский род , который вошел в родство с Олегом Игоревичем Рязанским в 1371 году, то есть, с прямым потомком Рюрика. Его сестра была замужем за Иваном Мирославовым ( до крещения – Солохомиром).
Семейный круг выбрал Толстого себе в идеологи и открыл ему широкую дорогу в литературу. Но идеология эта была густо замешана на идеология древлеправославия – староверчества. Но иначе и быть не могло – ведь Рюрики  представляли российскую власть до Раскола, инициированного Алексеем Михайловичем Романовым. В своей борьбе они поддерживали эту оппозицию и развивали идеологию в русле ее протеста против династии Романовых – «еретиков».
И надо же было Пушкину попасть под руку  этой могущественной семье, тайного «ордена» России! Сначала – по воле непутевого деда Осипа Ганнибала. Потом – по случайности из-за ссоры с Толстым-Американцем, а затем уже и по серьезному поводу – из-за обнародования автором антицерковной поэмы «Гавриилиада» князя Горчакова. И что же мы видим в конце жизни Александра Сергеевича? Подлый «Диплом рогоносца», причину дуэли Пушкина и Даетеса, по которому подозрения падают сразу же на молодого  князя Петра Владимировича Долгорукова. Но почему? Только ли потому, что он, как и Геккерен и Дантес, был гомосексуалистом? Отнюдь. Надо получше взглянуть, кто такой этот князь. Он сын Владимира Петровича Долгорукова, потомка Долгоруков Ивана Алексеевича,  обер-камергера при Петре Втором с 1728 года.
       Родился в Варшаве. Долгое время жил там у деда, известного дипломата князя Григория Фёдоровича Долгорукова, затем у дяди, князя Сергея Григорьевича Долгорукова, числясь поручиком Преображенского полка. Брал уроки у известного ученого-государствоведа Генриха Фика. В 1723 приехал в Россию, по службе состоял при отце.  В 1725 императрицей Екатериной I назначен гоф-юнкером при великом князе Петре Алексеевиче, будущем императоре Петре II.
           В 1727 году он оказался замешанным в деле графа П.А.Толстого и графа A.M.Дивиера, обвинен в противодействии браку великого князя Петра Алексеевича и княжны М.А.Меншиковой. По представлению светлейшего князя А.Д.Меншикова, Долгорукова было приказано отлучить от двораэ
             После восшествия на престол императора Петра II был возвращен ко Двору. Между императором и Долгоруковым установились дружеские отношения, используя которые, Долгоруков способствовал разрыву Петра II с светлейшим князем А.Д.Меншиковым и его ссылке в сентябре 1727года. Он  способствовал обручению императора Петра II со своей сестрой  Екатериной Алексеевной в ноябре 1729-го и получил, вместе с отцом, титул Светлости. Во время болезни императора в январе 1730 года подделал его подпись на подложном завещании (по которому престол передавался невесте императора княжне Екатерине, составленном отцом и дядьями. Однако отказался склонить Петра II к передаче престола сестре.
       После смерти императора Петра II , с воцарением императрицы Анны Иоанновны, князья Долгоруковы были обвинены в том, что не берегли здоровье Петра II, а также «отлучали Его императорского величество от доброго и честного обхождения», пытались женить юного государя на княжне Екатерине Долгоруковой, и в краже «нашего скарба, состоящего в драгих вещах на несколько сот рублей».
       В апреле 1730 Долгоруков был сослан в Касимовский уезд Воронежской губернии, а в июне 1730-го вместе с отцом и всей семьей отправлен в Березов. Но в 1737 году в Санкт-Петербурге поступил донос тобольского подьячего О.Тишина (которому приглянулась бывшая царская невеста, но который был ею отвергнут) о «непорядочных поступках Долгоруковых», которые якобы «говорили важные злодейственные непристойные слова» об императрице Анне Иоанновне и ее фаворите Бироне.
       В 1738 году было начато следствие. Долгорукова с двумя братьями и некоторыми жителями Березова вывезли в Тобольск, а затем в Шлиссельбург. Во время следствия его содержали в ручных и ножных кандалах, прикованным к стене. На допросах под пытками, нравственно и физически измученный, он впал в состояние, близкое к помешательству, бредил наяву и рассказывал даже то, чего у него не спрашивали: историю сочинения подложного духовного завещания императора Петра II и роли в его составлении своих родственников. Неожиданное признание Долгорукова повлекло за собой новое дело, к которому были привлечены его дядья Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич. По обвинению в государственной измене Долгорукова вместе с Сергеем, Иваном и Василием Долгоруковыми казнили в Новгороде. Так закончилась попытка Долгоруковых занять российский престол по праву наследования Рюрику.
Но борьба их не закончилась. Они объединялись и роднились с другими родами противников Романовых, в том числе, как Толстые, жестоко пострадавших от них, и продолжали свой «поход». Петр Владимирович Долгоруков, подозреваемый в грязной анонимке, посланной Пушкину перед роковой дуэлью, как говорят его биографы, был порождением фронды родовитого русского дворянства против  « узурпации династии Романовых». Он совершенно серьезно считал себя претендентом на русский престол. В последние годы жизни в России князь  без всяких стеснений среди дворян Чернского уезда Тульской губернии говорил: «Романовы - узурпаторы, а если кому царствовать в России, так, конечно, мне, Долгорукову, прямому Рюриковичу».
Окончил Пажеский корпус в 1831году. Занимался генеалогией и в 1840-м опубликовал «Сказание о роде князей Долгоруковых», «Российский родословный сборник», «Российскую родословную книгу» В 1843 году  под псевдонимом «граф Альмагро» издал в Париже на французском языке «Заметку о главных фамилиях России», в которых раскрыл ряд исторических фактов, порочащих династию Романовых  и аристократию. Был вызван из-за границы и сослан в Вятку, но через год освобождён. В 1859 году тайно выехал за границу, в Париже выпустил книгу «Правда о России», содержащую резкую критику правительства и программу реформ. Отказался возвратиться по официальному вызову, а на имя начальника III Отделения написал: «…вы требуете меня в Россию, но мне кажется, что зная меня с детства, вы могли бы догадаться, что я не так глуп, чтобы явиться на это востребование? Впрочем, желая доставить вам удовольствие видеть меня, посылаю вам при сем мою фотографию, очень похожую. Можете фотографию эту сослать в Вятку или в Нерчинск, по вашему выбору, а сам я — уж извините - в руки вашей полиции не попадусь и ей меня не поймать».
Вот к какой семье принадлежал Лев Толстой. И если был масонский заговор против Пушкина, то это вполне мог быть заговор и этой семьи, в которой  большинство ее знаменитых членов состояли в  масонских ложах.
Но Толстой все-таки мучился этой  двойственностью – между высоким званием писателя, ставшего при жизни классиком, и  между обязанностью служить семье со всеми вытекающими последствиями. Может быть, его уход из Ясной Поляны перед смертью и был актом окончательно разрыва с семьей, но не только с собственной, которую волновали обыкновенные житейские проблемы, но и с той, которая вознесла его высоко наверх, но тяготила своими тяжелыми цепями всю  его долгую жизнь.
От той, далекой и кровавой, борьбы Толстых-Рюриков против династии Романовых сегодня осталась лишь красочная этикетка в виде музея-усадьбы «Ясная Поляна», во время экскурсий по которой  ни взрослые, ни дети почти ничего не понимают: какой был граф, зачем был и чего хотел? Ведь ни в России, ни в СССР, ни снова в России никто этому никогда народ не учил. Да сам Лев Толстой не был никогда откровенен с этим народом. Семья бы ему этого никогда не позволила.


                ГЛАВА ТРЕТЬЯ



О РУССКИХ И СОВЕТСКИХ ГОСПОДАХ-ПИСАТЕЛЯХ



Что такое маргинальный неореализм?

Термин «маргинальный  неореализм» заменил  отчасти понятие неореализма в мировом искусстве после выхода на экраны фильмов Эмира Кустурицы «Время цыган» и « Черная кошка, белый кот». До него в мировом кинематографе  фильмами этого жанра прославились итальянцы, начиная с 60-х годов прошлого века.
В СССР к этому направлению я бы отнесла фильмы Шукшина «Калина красная» и, конечно, «Печки-лавочки».
В современной России к неореалистам в литературе справедливо относят Захара Прилепина с его «Санькёй».
  А кинематограф сегодня вообще можно было бы поделить на две части: первая – антисталинистская, оплакивающая ГУЛАГ, и вторая -  с  перехлестывающим любую маргинальность стилем Гай Германики, где царствует уже просто один маргинальный  реализм.
Что касается классической русской литературы, то я не понимаю, в чем, к примеру, прославленный и возведенный в абсолют социалистический реализм Горького?  Ну, положим, Фадеев или Леонов – тут все понятно. А ранние рассказы Горького и особенно его пьеса «На дне», покорившая в начале прошлого века не только отечественную, но и мировую сцену, - это же самый настоящий маргинальный неореализм.
Мне очень нравится этот жанр, в котором я  вот уже несколько лет пытаюсь писать о советской и русской деревне, отдавшись этому занятию полностью и даже оставив престижную работу в федеральной газете. А ведь именно там я получила широкую возможность познакомиться с работой, бытом и устоями русской деревни. Я жадно изучала ее, прикипела к ней душой. Но честно писать о том, что там происходит, мне никогда, естественно, не дали бы. Вообще в СССР деревенская тема была настолько же ограничена в «правах», как и тема, скажем, оборонки. И мой «Снег на Покров» опубликовала моя же газета в Москве лишь в 90-е годы. А в нулевые журналистов как-то изящно отсекли от глубинки. Попасть туда по редакционному заданию стало практически невозможно. Да и в такую глушь превратилась эта глубинка, что лучше туда было и не соваться – или волки в лесу сожрут, или бандиты  зарежут. И что оставалось делать в газете? Переписывать документы всевозможных совещаний на правительственном уровне?
Однако теперь деревенская тема оказалась вновь востребованной в кинематографе. Но как? Девушка уезжает из села, девушка возвращается на часок, чтобы подразнить миллионера, которого нашла в городе. И даже интерьер-то  подбирают до такой степени убогий и не соответствующий никаким реалиям, что душу воротит. Не тема, а так – цветочки липовые.
Я не знаю, как  и чем сегодня живет русская деревня. Поэтому и не выдумываю, а пишу о той, которую знала в 70-е - 90-е годы прошлого века. И получается у меня все тот же маргинальный неореализм. О том, например («Местная фамилия»), как старый дед имеет большую страсть к женщинам,  не пропускает ни одной и доставляет тем самым много хлопот своей  взрослой дочери. Описанные в рассказе быт, отношения, веселые и не очень происшествия – все из жизни, все – настоящее. Не придумано ничего! И вдруг – гневная отповедь  одного из блогеров на Макспарке в странной масочке  синеватой нимфетки, естественно, и под странным псевдонимом: «Пошлость!» И удаление текста с грязными ругательствами в мой адрес. Вот прятаться  старику-извращенцу под маской голубой невинности – не пошлость, а рассказать о естественной жизни людей в деревне, которую он и знать не знает – это пошлость.
Но, думается, не это возмущает «поборников» нравственности деревенской жизни не только на Макспарке, но и на Прозе.ру, откуда изгнали талантливую Светлану Викарий с ее повестью «Вот моя деревня», предварительно устроив ей грязнейшую травлю.
Все дело в том, что сегодня в России нет хода  для  главной национальной темы в литературе и в кинематографе – крестьянской темы. Как практически не было для нее  особенно почетного места и в советской литературе. О председателе колхоза панегирик можно было написать, об ударном труде комсомольцев в поле - тоже, а о настоящей человеческой жизни в деревне тема была абсолютно запрещена. Помню, какой переполох поднялся, когда  я в своей молодежной  газете написала очерк о пастухе. Не об ударнике труда, а  об обыкновенном слаборазвитом  парне, но таком нужном деревне. Да еще красавце, лихо гарцующем на коне.
Почему удивились и насторожились? А потому, что о народе красиво и правдиво написала. Но  под  строжайшим запретом была народная тема в СССР, под запретом было смотреть и показывать крестьянские корни. И что нам осталось из советской литературы о деревне? Претенциозные и не очень правдивые очерки Распутина? Маргинальная «Царь-рыба» Астафьева? Но это же не вся Россия и не весь ее народ. И  русская деревня – наше все – осталась за бортом целой эпохи. Поди теперь, раскопай. И был лишь малый свет в окошке – шукшинские «Печки-лавочки».
Теперь, когда я лишь попыталась опубликовать свои тексты о той деревне, которую видела в России  во времена СССР, о том, как жили, что думали, о чем мечтали  русские крестьяне в те времена, мне в Сети сразу же дали по зубам. Оказывается, писать об этом – пошлость. Опять наш крестьянин под запретом. Не пошлость, конечно, показывать бесконечные телесериалы о высокодоходных страданиях проституток и их обманутых покровителей-миллионеров. Не пошлость и не преступление стравливать украинцев и русских, внедряя в их ряды «продвинутых» коричневых.
А вот если подумать: почему все же Украина в едином порыве не разогнала к чертовой матери всю эту фашистскую мразь, не дала ей хорошего пинка, а позволила терзать свой народ и убивать его? Не потому ли, что потеряла самоидентификацию еще во времена СССР, стерилизовавшего национальную принадлежность,  сами человеческие корни, подменив их суррогатом интернационализма? Как теперь эта недальновидная политика сыграла на руку оккупантам Украины!
И вот выясняется, что даже в России мало кто знает, что на территории Донбасса живут  древлеправославные, что украинский язык – это древлеправославный язык вперемешку с местным диалектом. Что все эти люди – наши кровные братья. Но их культура, их быт и устои были в СССР под запретом. Так же, как и в самой России. И вот поди теперь, доказывай,  кто мы все такие и откуда родом? Что мы один великий народ, вышедший из великого славянского крестьянства, а не те «недочеловеки», которыми нас  нынче объявляют  новые правители Украины под диктовку Запада и кричат на весь мир: «Все вокруг советское, значит, все вокруг мое!»
Да, мы великий народ, скажут мои оппоненты, но ведь  в произведениях в жанре маргинального неореализма деревня что-то никак  не выглядит  голубой пасторалью! А я спрошу в ответ: а что, если  деревня на пастораль, то она не великая? Если в ней живут не монахи и монашки, а люди с горячей кровью и человеческими страстями, то и писать о них не надо? Не стоит того? Не только на монахах и монашках и ударниках как социалистического, так и капиталистического труда держится Россия. Она держится на всем своем народе. О чем я на днях и написала в своей частушке-памфлете «И я стою на границе!» И снова – упреки от непонятливых и весьма далеких от народа  сетевых «знатоков» всего на свете.
Но дело-то в том, что  как раз в этом, пусть и маргинальном пока что, и не совсем приятном всем деревенском нашем реализме только и можно найти пути  от Армагеддона к спасению. Только там  вас накормят и обогреют, только там вам скажут настоящие  честные русские слова. Вы их еще понимаете? Или скоро дойдем в своей национальной забывчивости до того, что все будем верить только Псаки?



Каторжный прикид советского Кремля

1


Известно, что еще Федор Михайлович Достоевский, отбывший весь пятилетний срок на каторге, и среди преступников нашел там истинно русских людей, от которых можно было почерпнуть народную мудрость. Интересно «познакомиться» с русскими каторжниками 19 века на сохранившихся фотографиях. Это – бесценный материал, который дает  нашим современникам возможность увидеть такого русского человека, которого сейчас уже редко встретишь. От этих коренастых фигур, от  круглых простых лиц с фотографий «веет» какой-то особый ветер  задора и уверенности. Чего совершенно не ощущаешь, разглядывая даже самые  искусные фотографии современных свободных молодых людей в роскошных костюмах, длинноногих,  с уточненными чертами на европейских лицах.
А ведь русские каторжники на старинных фотографиях – страшные преступники, среди которых были и такие,  которых боялись даже охранники и приковывали  их за руки и за ноги к тачкам с кирпичами. Это и серийные убийцы, и насильники, и педофилы, и зоофилы. В кандалах они несли  на себе свои тяжкие грехи через всю Россию в Сибирь. И там уже, переодетые в белые рубашки, под которыми едва видны цепи, фотографировались с  веселыми (может, конечно, на пять минут) лицами. На этих многочисленных снимках я не обнаружила  замученных, исстрадавшихся лиц, исхудавших немощных фигур. Все как один – крепыши с задорным взглядом на круглых русских лицах. Это очень удивительно еще и потому, что контингент – в основном, крепостные крестьяне, жившие и до каторги в рабстве. Но их здоровая и привлекательная внешность не идет  ни в какое сравнение с ужасной внешность современных российских заключенных… Я уже не говорю о рокерах, от одного вида которых пробегает холодок по спине.
Наши современные рокеры, обвешанные цепями свободные люди, пропагандируют наркотики и извращенный секс. Многие из них – потомки тех самых  русских крепостных и каторжан, закованных в кандалы. Но почему такая  разница во внешности?  Свободные потомки преступников выглядят куда ужаснее. Почему? А потому, что обременены многократно увеличившимися за полтора века грехами, которые не пресекаются сегодня каторгой и все сильнее и сильнее давят на своих «владельцев», превращая их в чудовищ. Вот так и исчезает истинное лицо русской нации.

2

Старинные фотографии дают возможность увидеть политкаторжан. У них лица поизможденнее, но одеты они чище. Даже, можно сказать, нарядно. Преимущественно – белый верх, черный низ. Вот эта одежда и стала почти на целый век «главным прикидом»  политической верхушки СССР, откуда распространялась на все население страны. В «каторжном наряде» любил прохаживаться сам Сталин. До начала  Второй мировой войны  мы видим его в кургузой «каторжной» шинели, в помятом «бумажном» пиджаке. Что это было? Тоска по  революционной каторжной молодости, по приключениям беглого заключенного, по свободе тела и духа? Наверное, все вместе. Однако слова «цепи» и «политкаторжанин» стали определяющими в карьерном продвижении для политических деятелей в России в первой четверти 20 века.
А вместе с ними и «одежный» «каторжный» бренд. До пятидесятых годов прошлого века и советский народ, и его партийные руководители носили преимущественно простую одежду из «бумаги» (хлопка) очень скромных расцветок. Для торжественных мероприятий обязательными были все те же «политкаторжные»  белый верх и черный низ. Одежда, которая демонстрировала отказ от бытовых излишеств и глубокую моральную устойчивость.
И это была большая внутренняя политика СССР. Которую в развязной форме демонстрировал и пришедший на смену Сталину Никита Хрущев, носивший  на своем несуразном теле несуразные же тряпки. Но уже его вышиванка начала демонстрацию отхода от «каторжной» политики в одежде, а  доклад на 26-м съезде в 1956 году и вовсе пригвоздил политкаторжанина Сталина к позорному столбу.
От каторжного стиля в одежде и в политике в СССР отделывались не так уж и долго –  в начале шестидесятых место «белого верха» и «черного низа» под песни Битлз заняли  разноцветные тряпки из гардероба американских фермеров -  пришел стиль кантри,  и начались времена волосатых хиппи, наркотиков,  разнузданного секса и взлета преступности.
Что интересно: также, как Сталин и его товарищи по революционной борьбе тосковали по временам свободной каторжной (как бы это ни звучало двусмысленно) жизни, также сегодня мастодонты хрущевской оттепели тоскуют по марихуанным временам  хиппи, снимая бесконечные тоскливые сериалы о преследованиях КГБ фарцовщиков и манекенщиц - этих славных длинноногих борцов с коммунизмом в грязных  патлах и расклешенных джинсах, в перерывах между попойками и неуемным сексом  томившихся в психушках.

3

«Замученные тяжелой неволей», не так, конечно, как соратники Ленина и Сталина, но все же подражая им в страданиях по европейской свободе разрывающей душу песней  «Gerl» (она и сейчас у меня сердце рвет, а перевод-то какой!  «Вот послушайте, кто-нибудь мою историю Про девушку, которая собиралась остаться. Она из тех девушек, которых безумно хочешь, и от этого тебе досадно, Но всё равно ты ни дня не жалеешь об этом.
Ах, девушка, девушка, девушка»), борцы со сталинизмом открывали советскому народу новый путь в прекрасное капиталистическое будущее, где есть такие доступные и сумасшедшие девушки, как прекрасная   манекенщица Регина Збарская. Свекор которой, профессор Збарский, корпел над  мумификацией тела  вождя, получив за это величайшие советские привилегии, а его сын покинул родную страну в поисках   европейского счастья в личных целях.
Вот они, образцы  личностей для подражания, выбранные сегодняшней пропагандой современного идеологического курса  новой России, - знаменитые мажоры двадцатого века, дети хрущевской двуличной оттепели! Воспитанные двуличными родителями.
Конечно, троцкист Хрущев и его команда троцкистов, скрывшие от народа  тот факт, что  после 20 съезда КПСС, эта партия уже не была партией коммунистов, а стала партией, в правлении которой засели троцкисты, а, значит, троцкистской, были политиками с двойным дном. И только величие СССР удержало их от того, чтобы перебежать под управление Америкой тогда же. Да и победа в Великой Отечественной войне еще жгла раны миллионов живых фронтовиков. Побег из СССР троцкистам был физически небезопасен. К концу правления Хрущева народ и так видел его уже повешенным на фонаре.
Но разве Сталин был кристально честен со своим народом, наряжаясь в каторжные тряпки и оставив на историческую память о своем необычном «бренде» изъеденные молью валенки? Нет, не был. Стоит лишь вспомнить, как одевались его «придворные». К примеру, жена Молотова, бабушка современного известного политтехнолога Никонова Поли;на Семёновна Жемчу;жина (первоначальное имя Перл Семёновна Карпо;вская). Назначенная Сталиным управляющей  трестом высшей парфюмерии СССР и наркомом рыбной промышленности. Она одевалась роскошно, особенно на приемах в Кремле, и была участницей еврейского антифашистского комитета. Который добивался создания еврейской автономии в Крыму. Но за этой организацией стояла Америка, которая еще в 20-е годы прошлого века придумывала способы мирным путем захватить Крым, например, с помощью «сельскохозяйственной» организации Джойнт – «Американского еврейского объединенного распределительного комитета».
Сталин в 1952 году приказал расстрелять  13 человек из числа руководства ЕАК, Полина Жемчужина и ее  родственники были  арестованы и оправились на советскую каторгу в ГУЛАГ.
Вот так «каторжный бренд» КПСС превращался в реальную каторгу.

4

Скоро сто лет, как в СССР, а затем в новой России навязываются двойные стандарты в морали и в отечественной истории. Неискренность и путанность учебников – яркое тому доказательство. Это уже давно стало понятно и рядовым гражданам в связи с открытостью в Сети Интернет. Вопрос: когда- нибудь ученые и политики страны свернут с этого кривого курса на прямой и более искренний? В возобновленном выпуске передачи «Бесогон» ответ на этот вопрос вроде бы попытался дать… один из самых известных мажоров страны Советов Никита Сергеевич Михалков. Сын  поэта Сергея Михалкова, человека поистине планетарного масштаба, написавшего главную новую молитву для советских граждан – гимн Советского Союза.
Никита Сергеевич –  тезка и партийный «крестник» Хрущева, подверг серьезной критике содержание Ельцин- центра в Екатеринбурге, на открытии которого присутствовали самые высокие лица государства и вся либеральная верхушка российского политического бомонда. Михалков продемонстрировал телезрителям  мультфильм из экспозиции этого музея, который вкратце рассказывает историю России. И вся она  сводится только к одному, что Российская империя и СССР  - это страна рабов, освобождение которой принес Борис Ельцин.
В этом мультфильме приведены только страшные деяния русских царей, не рассказывается об их заслугах. Не говоря уже о заслугах Ленина и Сталина, о героях Великой Отечественной войны.
Все так, но вот одна деталь: мультфильм этот – краткое содержание советских учебников по истории. А там  характеризовали Россию до 1917 года именно как страну рабов. Царей – как главных преступников перед народом. И чьими же формулировками пользовались ученые при составлении  этих советских учебников? Формулировками Маркса, Энгельса, Ленина! Которые яростно исповедовал, в том числе, и Хрущев…
И как-то смутил тот факт, что об этом «забыл» упомянуть в своей разоблачающей телепередаче человек, носящий имя Хрущева, человек, чей отец создал новую молитву для народов СССР – гимн страны, где вот именно так и трактовали отечественную историю.
Более того, обличитель действительно непотребного мультфильма не упомянул, что Сергей Михалков по высокому поручению переделал гимн СССР в гимн  новой России, где с начала девяностых и по нулевые велось страшное разграбление народных богатств, о чем подробно в своей передаче рассказал Никита Сергеевич Михалков.
Кроме великого труда народа в СССР и сегодня в России многое – ложь, ложь, ложь. Ленин лгал, когда объявляя социалистический путь развития, внедрял НЭП и не объяснил народу, что это и есть настоящий путь развития страны. Сталин, рядясь в каторжные тряпки, открывал путь к управлению СССР и его несметным богатствам людям алчным, лживым, просто предателям. И даже не увидел, как в их обществе погибли его собственные дети. Хрущев, борясь с модернистами и гомосексуалистами, просто мечтал стать американцем. Ну а дальше вы все сами знаете. И эта вековая ложь нам навязана не во спасение…




Антисталинизм – русское скоморошество

Наша пятая колонная и примыкающие к ней престарелые жители психоневрологических интернатов  впали в нешуточное отчаяние – в новой капиталистической, олигархической даже где-то по большому счету России не только разрешают муссировать  сталинскую тему коммунистам и сочувствующим социализму, но даже и разводить дискуссии о переименовании улиц и городов в  честь Сталина. А   на днях в Липецке и вовсе произошло невероятное и ужасное событие – там коммунисты поставили на дорогой мраморный постамент  бюст вождя народов!
Той же ночью дама в ночном капоте и с ночным горшком посетила «проклятое» место и шустро облила его розовенькой краской. Почему не зеленой или оранжевой – этот вопрос остается закрытым. Наверное секрет в том, что какую оставили в ближайшем жилуправлении без присмотра, такую и схватила разбушевавшаяся  «революционэрка».
Коммунисты краску отмыли и  памятник все-таки открыли торжественно. В отличие от  перезахоронения с обрядом шельмования  Иосифа Виссарионовича у кремлевской стены. Когда  чекисты ползали по давным-давно окоченевшему трупу и срезали с его  мундира  золотые пуговички, золотые погоны и орден. Хрущев, пряча тучное пузо за ближайшей голубой елочкой, наблюдал внимательно – чтобы ни одна пуговичка не пропала в чьем-нибудь кармашке.
О, в этот момент он чувствовал себя великим императором земли русской, а заодно – и польской, и германской,  и чехословацкой, и югославской, и румынской – всех земель, которые покорил великий Сталин ну прямо как будто для  того, чтобы  русский царь Никита в эту проклятую ночь вознесся прямо до небес в своей гордыне – ведь все это теперь было в его толстеньких ладошках. Однако сохранность золотых пуговичек все-таки беспокоила новоявленного русского  императора.
Конечно, не со Сталиным он сравнивал в этот  момент себя – что такое Сталин без золотых пуговичек на мундире? - а с русским императором немецкого происхождения Павлом Первым. Который действительно умел навести ужас на Петербург, раскапывая знаменитые могилы. Так он приказал откопать своего папу – Петра Третьего, который поклонялся бездетному гомосексуалисту  немецкому императору Фридриху , проигравшему семилетнюю войну при Екатерине Великой, маме Павлика, но с помощью шустрого  русского императора, калифа на час , обретшего славу великого за то, что  заполучил от него обратно  завоеванные Россией земли.
Шустряка братья Орловы, полные патриотизма, удавили на  шарфе в Ропше и отдали власть его супруге, которая хотя и была чистокровной  арийкой, но российскими землями не разбрасывалась, а завоевывала новые,  даже  подобралась к Крыму настолько,  насколько уже можно было обозревать все его окрестности до турецких берегов как  свои собственные в ближайшем будущем.
Нет, ни она служила образцом правления для Никиты Хрущева. Даже наоборот! Он выкинул из России отчего-то ненавистный ему Крым и стал править, как Павлик. И очень ему нравились  страшные игры по раскапыванию могил великих. Павел Первый, как только вступил на  русский престол, велел  незамедлительно отковырять из земли папашу, любителя великих царственных гомосексуалистов, и торжественно  перезахоронить его рядом с  мамашей, с Екатериной Великой. Вонючая процессия протянулась через весь Петербург,  венценосные атрибуты Петра Третьего нес за гробом один из еще живых братьев Орловых. Придворные подобострастно шли за смердящим гробом – ну  да что с них возьмешь – русские рабы, как обычно во все времена, то есть, как и при толстячке Хрущеве.
Но этим  раскопочное дело  на могилках не закончилось.  Павел Первый перезахоронил, но с обрядом шельмования  Григория Потемкина. Он велел вытащить из стеклянной капсулы его  мумию и закопать ее глубоко под землю и сравнять ее так, чтобы никакой могилки вообще заметно не было.  Все, что было рядом с фаворитом драгоценного, Павлик, конечно, изъял.
Вот как все-таки прет наружу родство-то! Не удержался потомок  Григория Отрепьева Никита Хрущев и, как его родственник, тоже по женской линии Романовых потомок того же исторического персонажа Павел Первый, и полез могилки раскапывать да золотишком великих разживаться. А, может быть, это гены Отрепьева взыграли – за страшную его смерть от бояр и несколько захоронений с обрядом шельмования – то с дудкой в разорванном рту, то пеплом из пушки в сторону Польши, его родной сторонки, каковой она была и Хрущеву?
В России не то  цари у народа скоморошеству учатся, не то  сами народ тому наущают. Эта порочная, но весьма увлекательная традиция живет у нас столько, сколько живет Русь-Россия. Ну нет в мире ни одного государства, где бы и народ и правители так самозабвенно и грязно  ругали собственную страну и самих себя! Вот где угодно ищите, не найдете.
Ну ладно там еще Екатерина Вторая, она хотя бы интеллигентничала с Вольтером в своей лукавой переписке, ладно наши сатирики девятнадцатого века, Грибоедов и Гоголь, к примеру. У них хотя бы уровень литературный к самым небесам восходил. Но Владимир Ильич Ленин, интеллигент, сын учителя, которого я всей душой уважаю как гегемона и гения, начал совсем-совсем другую сатиру. Уж как только он не срамил Российскую империю, какими только словами не выражался, вспоминать стыдно и страшно. В этом деле его главный наследник Троцкий ленинскую ненависть к России подхватил и понес по всему миру, пока острый ледоруб не обрубил  все его витиеватые и двусмысленные ругательства в адрес СССР.
Но русскую сатиру не задушишь, не убьешь. В русских людях два тысячелетия воспитывалось скоморошеское самообличение, они с ним срослись душой и телом. Но от царей и князей главный  советский пузатенький скоморох 60-х под видом звона весенней капели сумел направить  дело скоморошества совсем в другое русло – сначала против Сталина, а уж против СССР ручей и сам зазвенел и превратился в полноводную реку.
Ни про великую страну, ни про ее лидера Иосифа Сталина сегодня 80 процентов нашего скоморошного населения и слышать не хотят. Им что-нибудь черное и гадкое подавай, чтобы весело было или чтобы волосы на голове от ужаса шевелились. Хлеб есть, значит, зрелищ нам побольше да позабористее, а то скучно вдруг станет, а русский человек скуки боится пуще огня в доме.
И льется бурным потоком всякая гнилая муть вместо объективных фактов. Сплетни, домыслы, страшные рассказки. Вот на днях некий "исследователь" такого нагородил, что диву даешься. К примеру, он уверяет, что Сталин в ГУЛАГе загубил СОТНИ МИЛЛИОНОВ людей. Вообще-то надо бы вспомнить, что сегодняшнее население России - 140 миллионов. Ну пусть в СССР было побольше - значит, всех под ноль вырезал злодей? До одного человека и даже больше.
ГУЛАГ, конечно, это тема жареная, страшная. Но давайте все-таки посмотрим, за ЧТО людей отправляли в советские концлагеря? За что расстреливали и давали большие сроки? За личную нелюбовь к Сталину? К Калинину? К Хрущеву? Да нет - отправляли за участие в подпольных организациях, направленных на подрыв СССР. За саботаж и вредительство, за шпионаж в пользу Англии и Германии. А как назвать все это более объективно? Арестовывали тех, кто боролся с СССР, кто помогал фашистской Германии во имя уничтожения СССР. То есть, пособников фашизма. И вот их потомки сегодня юлят, изрыгают ненависть на Сталина и на советский народ, который все-таки победил, как бы они этому не сопротивлялись.
Почему настоящей оценки сидельцам ГУЛАГа ПОИМЕННО еще нет? Реабилитировали всех скопом – и ладно. Да потому что откроется страшная картина вселенского предательства немалой части населения в СССР накануне ВОВ. А это - гораздо стыднее признать, чем клеветать на Сталина. Вот и принимает наш великий покойный весь этот стыд за предателей Родины на себя. Сталинская тема кровавая не "преступлениями" Сталина, а кровавыми преступлениями пятой колонны.
Или вот еще возьмем события советско-польской войны. В отместку за СВОЙ проигрыш в которой якобы Сталин распорядился о расстреле пяти тысяч польских офицеров в Катыни. Перестаньте, господа, оплакивать Польшу. Ленин, а не Сталин, лично командовал наступлением на Варшаву и велел Тухачевскому бешено наступать. Хотя Сталин видел провал. А Ленин надеялся на польскую пролетарскую революцию - ведь там был его давний революционный товарищ Юзеф Пилсудский, брат друга повешенного Александра Ульянова. Только Юзеф Пилсудский показал Ленину большой кукиш, построив на российские деньги, награбленные в банках, польское антироссийское сопротивление и военизированные отряды боевиков. Тогда в плен попали 120 или 200 тысяч советских солдат. Большинство их поляки страшно замучили. И если уж говорить о пяти тысячах расстрелянных в Катыни(если такое было), то это никак не сравнимо с десятками тысяч жестоко убитых поляками советских солдат. Но наша пятая колонна убивается по Катыни. Это понятно. Не понятно только, сколько еще будет продолжаться эта дикая историческая вакханалия вокруг имени Сталина?
Еще приснопамятный пакт Молотова-Риббентропа. Удивительнейшая дипломатическая удача СССР уже много лет трактуется как некое преступление против Польши. А то, что Польша на всех парусах неслась к войне с СССР с 1934 года, заключив свой пакт с Гитлером, это мало кого интересует. Ну да, обыграли мы тогда ляхов и Англию. И что? Просто молодцы! Пусть пятая колонна лучше скажет, о чем и сейчас бредят польские шляхтичи - о Речи Посполитой от моря и до моря. Это ведь себе Крым Польша присмотрела - выход к Черному морю и к Турции - многовековая мечта. И Россия должна была уступить свои исторические завоевания, отдать Крым? Да нет, она просто дала по морде ляхам, как обычно. И тут полетели американские булочки на майдан, бомбы на Донбасс. Польские лидеры сразу забыли, кто и когда выигрывал войны. А уж сколько сочувствия бедным украинцам, которых именно они бросили в топку войны и нищеты и не собираются успокаиваться, пока не получат окончательного подзатыльника, чтобы мозги прочистились. Украинцев они ненавидят, как, впрочем, и те их. Вполне возможно, что мы еще увидим, как они будут друг друга колошматить. А мы в это время еще какой-нибудь выгодный пакт заключим - с американцами или с Германией. Это уж как водится. Ищите, господа, дураков, в  Африке. Да и там их, похоже, все меньше остается.
…Я  даже боюсь представить, что будет с нашей пятой колонной, если вдруг объявят, что  секретные документы по ГУЛАГу открыты снова и дела рассматриваются вновь поименно. Скорее всего, она сама на этот  раз зафрахтует себе два или даже три  «философских» парохода и на полных парусах дернет куда подальше от России. Хотя, конечно, дети за отцов не отвечают. Но этим «детям» есть за что ответить и за себя.



Ради кого падали деревья в СССР?


Казалось бы, грустная история советской книги. В которой вся художественная литература была посвящена пропаганде  марксизма-ленинизма и борьбе пролетариата за свои права и за построение  социализма-коммунизма в отдельно взятой стране. Пустое, в общем-то, занятие, поскольку  науки марксизм-ленинизм по определению не могло быть – марксизм и ленинизм  разные и несовместимые вещи. О чем народ даже и не догадывался, поскольку его  неустанно дурачили  умопомрачительными статьями о диалектическом и историческом материализме, нагромождая  казуистические и невнятные понятия. В вузах студентам приходилось их тупо заучивать. Куда уж крестьянству и рабочему классу разобраться!
Ну а строительство коммунизма и даже социализма – это вообще ложный посыл. Поскольку коммунизм – это в переводе на обычный язык - рай на земле. А такого быть не может. Если только в мечтах. О социализме, конечно, можно было мечтать, но ведь «строили»-то его на основе государственного капитализма! А эти два понятия никак не состыковываются. Сегодня, наконец, применили более взвешенную формулировку – социально ориентированное государство. Но в СССР Хрущев заявил, что социализм в Советском Союза уже построен… Глумился, конечно,  троцкистский последователь!
Ну и такова была вся советская литература. Построенная на этой пропаганде, а, значит, на лжи. Потому и не родилось после Шолохова в СССР ни одного классика русской литературы (ближе всего подошли к этому понятию детские писатели Маршак и Михалков). Ими могли бы стать, положим, Высоцкий и Шукшин, но они безвременно скончались, растратив свою жизнь на кино и театр. Искушение победило писательский  талант и чувство ответственности перед соотечественниками.
Обидно, конечно, сегодня понимать, что огромные деньги в СССР уходили на пустоту. А как жалко русское достояние – лес,  который безжалостно вырубали миллиардами стволов только для того, чтобы его хозяин – советский народ – пребывал в дреме несбыточных мечтаний о рае на земле. Вот так я думала, подсчитывая, сколько же деревьев уходило на все эти немыслимые тиражи в советском книгоиздательстве?  Один ствол зрелой сосны на две книжки – ужас!
Я представила себе, сколько леса перевели в тайге для того, чтобы напечатать бездарные и никому не нужные книжки  только одного подмосковного писателя, общий тираж изданий которого составил 600000 экземпляров. Получается, что 300 тысяч стволов? Непостижимо! А ведь это не самый  издаваемый провинциальный писатель.
Если сейчас большинство книг покидает типографию в количестве 1000-2000 экземпляров, то в СССР и 50 тысяч не были пределом. Тиражи тонких детских книжечек достигали миллиона или двух. В 1988 году в СССР напечатали в общей совокупности 1 миллиард 150 миллионов книг художественной литературы, тогда как в России 2008 года – только 304 миллиона. Естественно, и леса вырубались на необозримых пространствах. И с каждым годом – все больше. Потому что численный состав Союза писателей СССР начинался с 1500 человек в 1934-м, а достиг к 1989 году 9920 человек.
Так что же, совсем, что ли, с ума сходили в ЦК и в правительстве Советского Союза, что плодили такое количество преимущественно бездарных литераторов? Нахлебников, так сказать, на госбюджет – народные деньги?
И вы знаете, народ так и думал в те времена: что писатели и журналисты просто проедали дармовой хлеб. И не понимали люди, зачем и кому это надо – содержать такую огромную армию идеологических оглоедов.
Именно об этом мне без обиняков говорили в моей собственной рабочей семье, когда я в семнадцать лет пришла работать в штат районной газеты. И призывали  выучиться на инженера, чтобы даром не проедать народный хлеб. Я пыталась объяснить своим опекунам, что  и газета зарабатывает деньги, ведь продают же ее за две копейки!
Мои опекуны не дожили до того времени, когда я пришла на работу в одну из  четырех газет ЦК КПСС, выходившую в СССР ежедневным тиражом 15 миллионов экземпляров. Стоил один номер три копейки, раскупался тираж целиком, и ежедневно приносил доход в полмиллиона рублей. По тем ценам (стакан газировки стоил одну копейку) это был доход, равный тому, что получало крупное промышленное предприятие. Причем – гарантированный ежедневный доход «живыми деньгами»!
Вот в чем кроется правда о работе советских писателей и журналистов в СССР.
Их работа приносила  огромную выгоду государству. И не только потому, что продажа книгоиздательской и газетной продукции перекрывала затраты на возрождение лесов, на производство бумаги, на оборудование типографий и зарплату писателей и журналистов. Главное тут было в другом – писательский и журналистский труд заставляли быстро крутиться  колеса сразу нескольких промышленных отраслей: лесоповал, деревообрабатывающую, транспортную, бумагопроизводящую, типографскую. А также развивать бумажный импорт-экспорт. Мы продавали за рубеж дешевую газетную бумагу, закупали  дорогую мелованную.
И вот самый маленький винтик в этой  огромной производственной машине – писатель и журналист – был практически самый дешевый и легко заменяемый. Его лишь надо было хорошо контролировать, на что и существовала  разветвленная система  Союза писателей и Союза журналистов, которые практически являлись отделами ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ, и  ниже по  лестнице в областные, краевые и республиканские центры.
Что же мешало в этой системе рождению талантов? Конечно, идеология, которая должна была быть всегда ровно  подстрижена. Без всяких там кудрей. Но главное – производственная, так сказать, необходимость. Ну появись в СССР очередной гений отечественной литературы, что бы стало со спросом на книги всех советских писателей?  Их бы перестали брать – это же понятно. И вслед за издательской отраслью упали бы и лесозаготовительная, и лесообрабатывающая, и транспортная, и даже строительная, поскольку в СССР строились огромные издательства в каждой области. А к ним – жилые дома для  типографских работников ( я сама живу в таком доме, лучшем  на то время в городе, выстроенном по немецкому проекту с большими квартирами особой планировки).
Вот какую важную роль выполняли советские «труженики пера». А выполнив ее, ушли в небытие.
Но во имя ложной идеологии и огромных прибылей сразу нескольких отраслей  в СССР  была убита  настоящая русская литература. Последнего ее представителя – Шолохова – буквально растерзали диссиденты во главе с Солженицыным, рвущимся в литературные гении с помощью гнусной клеветы на автора «Тихого Дона». Начал он эту травлю  еще в шестидесятые годы и тем поддержал партийную верхушку Советского Союза в «выравнивании» авторов и низкого читательского вкуса. Заодно помог войти во власть троцкистам, которые по сей день даже мысли ни у кого не допускают о возрождении национальной российской литературы. Чем  убивать новых Пушкиных и Лермонтовых (что «не демократично» и не либерально), лучше вообще им не позволять родиться. Вот и не рождаются уже больше полувека.
Но и новая власть стремится осваивать  лесозаготовки,  транспорт, внешнюю торговлю за счет издательской продукции. И нашла новый безопасный для себя путь – рекламы и желтой прессы! Теперь каждый день почтовые ящики россиян завалены всевозможными рекламными газетками и проспектами. А в желтой прессе на страну с успехом работает богемная тусовка. Имена светских львов и львиц всем хорошо известны. В новой России они трудятся на идеологической и экономической нивах. Только получают гораздо больше, чем советские писатели и журналисты. Потому что их теперь по численности гораздо меньше, а деньги крутятся бешеные. Им и достается больше.
Вот такая грустная литературная история.




1908. Горький. Величие?

Горький – великий писатель. Кто-то скажет  - просто большой. Кому как нравится, тот так и скажет. А истина-то где? А черт ее знает! Но один факт неоспорим: великим национальным писателем Горького  объявили коммунисты. Вот они объявили, а вы уж считайте, как хотите.
Величие Горького ковалось, надо сказать, в трудных его сражениях за правду и справедливость. Еще задолго до Октябрьской революции в России.
Одно из них он выиграл просто блестяще. И сражение это было не с кем-либо, а с самим  Парвусом! Израилем  Лазаревичем  Гельфандом (Молотовым), деятелем российского и германского социал-демократического движения,  теоретиком марсксизма-ленинизма, публицистом, доктором философии И - как  принято считать- главным финансистом Ленина.
И вот это самое сражение Горького дало возможность  будущим организаторам октябрьского восстания в России убрать Парвуса с его сцены задолго до начала этого грандиозного мирового «спектакля» с далеко идущими историческими последствиями.
Начиная с 1902 года он был литературным агентом  Горького. Именно  с его помощью пьеса «На дне» была поставлена в Германии, где имела огромный успех. Она обошла все театры и в одном только Берлине выдержала 500 постановок. Часть суммы, полученной от них, составила агентский гонорар самого Парвуса, другую он должен был передать Горькому, третью - в партийную кассу РСДРП.
Однако, как утверждал Горький, кроме Парвуса никто своих денег не получил. «Трудно сказать, - писали  по этому поводу авторы книги «Парвус - купец революции»  З. Земан и В. Шарлау, — что было правдой, а что вымыслом в этой истории с Горьким…».
Но по жалобе Горького дело Парвуса в начале 1908 года рассматривал третейский суд в составе А. Бебеля, К. Каутского и К. Цеткин. «Купец революции»  был морально осуждён и исключён из обеих партий, в которых состоял – из социал-демократической партии Германии и из РСДРП.
Скандал заставил его покинуть Германию и найти себе прибежище сначала в Вене (где, по свидетельству Н. Иоффе, он некоторое время принимал участие в издании венской «Правды»), а затем в Константинополе.
Уже из Константинополя он пытался влиять на  участие германского правительства на раскрутку революционных событий в России. Однако не получил желанной поддержки и финансирования.
Почему? Как писал Троцкий, говорят, его ученик, несмотря на инициативность и изобретательность его мысли, он совершенно не обнаружил качества вождя.
Однако, скорее всего, дело было совсем в другом. Просто к этому времени и внутри России, и за рубежом у тех, кто хотел убрать Романовых, уже сложились свои интересы, в круг которых не входила задача осуществлять государственный переворот и свержение династии во имя наживы Запада. Наверняка это была партия (до сих пор не выявленная и не названная) тех патриотов, которые вовсе не светились в рядах РСДРП, но вели ее по тому пути, который уводил революцию от экономических интересов Европы и Америки.
Что произошло в России  после революции и войны с Японией 1905 года? Внутренние ресурсы страны были захвачены иностранным капиталом на 70 процентов! Захват велся целенаправленно, начиная еще с конца 18-го века, когда англичане стали завозить в Россию  ткацкие станки и с помощью  крестьян-староверов, которых они переводили в мещанское и купеческое сословие, создавали предприятия, в которых были основными держателями капитала. Так развивалась неразвитая в промышленном смысле Россия с помощью Англичан. И доразвивалась…
А к 1916 году внешний долг царской России составлял 50 процентов ВВП. Она потеряла свою экономическую независимость. Но не политическую, как рассчитывали на Западе, стараясь путем бунтов развалить государство и захватить его богатейшие ресурсы. Парвус был в кандидаты на нового «царя»? И это, конечно, понимали те, кто собирался свергать Романовых - Ленин и его партия.
Что бы сегодня ни говорили о Ленине, это он был ставленником тех самых, не известных нам сегодня исторических личностей, которые расставляли  революционные фигуры на шахматной доске российской истории. И личности эти были несомненно патриоты России. Однако в РСДРП многие верили Парвусу, его политическим связям в правительствах Германии и других стран. И эту фигуру, как враждебную русской патриотической партии, было необходимо устранить. И она пала с помощью Горького и его гениальной пьесы об обитателях русской ночлежки. Ему не только не дали приблизиться к Октябрьской революции, у него даже отняли псевдоним Молотов и отдали его совсем другому человеку, которого все  в России хорошо знают. Тому самому Вячеславу Молотову – Скрябину, который был из рода боярина Скрябы-Морозова(?), потомки которого так  рвались к российскому трону! Которые создали  пятую колонну русского Раскола, а их дальний-дальний потомок все-таки побывал в должности русского «царя», когда возглавлял  советское правительство.
Таково было «дело Парвуса», которое вошло в историю.
Ну что мы все о Парвусе да о Парвусе!  Кто же был в той самой патриотической русской партии, которая стояла за спиной РСДРП и сохранила Россию да еще и сделал ее величайшей страной в мире? Это великая тайна, которую хранят в таких глухих подвалах, откуда на свет она не скоро выйдет. А, может, этот подвал и есть тот самый, в доме купца Ипатьева, где расстреляли царскую семью Романовых? И кто в России был самый могущественный, чтобы иметь фантастическую возможность сделать такой невероятный политический ход по спасению пропадающей страны от жарких и жадных объятий Запада?..
А Горький стал великим писателем России. Но когда он перестал понимать Ленина, жестоко расправлявшегося с инакомыслящими интеллигентами и отправившего их на «философском пароходе»  в изгнание на Запад, то Ленин очень настойчиво попросил писателя покинуть вслед за ними Родину, правда, в отдельной каюте и в комфортные условия проживания в Сорренто. Думаю, он мог шепнуть ему на ушко: «Уезжайте поскорее, дорогой Алексей Максимович, иначе мы вас  посадим…»
А кто же это в СССР  положил начало диссидентскому движению? Ах да,  Евгений Александрович Гнедин – сын Александра Львовича Парвуса и Татьяны Наумовны Берман. С 1956 года активно занимался журналистско-публицистической и правозащитной деятельностью. Был другом  А.Д. Сахарова.  Активно пропагандировал идею конвергенции (компромиссов и сближения) советского общества с западным, мирного сосуществования двух систем. Вот Ленин Парвусу не поверил, а Сахаров поверил. Однако толку из этого, как видим, опять никакого не вышло. Тайны патриотов, однако…


Кто вы, доктор Чехов?



1


Мало кто из наших современников знает, что и нашему горячо любимому писателю-классику Антону Павловичу Чехову, как и Грибоедову, и Пушкину, и Гоголю покровительствовал царь, точнее -  цари:  Александр Третий и Николай Второй. Точно также, как Николай Первый приблизил к себе Грибоедова, Пушкина, Гоголя, Александр Третий выбрал в писатели-фавориты Антона Павловича. И произошло это, когда Чехову ( девичья фамилия матери Евгении Яковлевны – Морозова) было всего двадцать девять лет. Странное совпадение: Пушкина под «опеку» взял император Николай Первый, когда тому исполнилось 27, в этом же возрасте и Гоголь удостоился внимания самодержца. Практически в эти же лета привлек к себе интерес царя Грибоедов.
Успех всей последующей писательской карьеры Антону Павловичу был обеспечен, как ни странно, постановкой его мини-пьесы «Предложение», которая в апреле 1889 года была представлена в Красносельском театре (Петербург)  в присутствии царской семьи, о чем на другой день Чехову сообщал игравший в пьесе П.М.Свободин: «Хохот стоял в зале непрерывный <...> Вызывали нас два раза,— чего не бывает в официально-чинном Красносельском театре». По этому поводу Чехов с иронией заметил в письме петербургскому драматургу Леонтьеву (Щеглову): «Мне пишут, что в «Предложении», которое ставилось в Красном Селе, Свободин был бесподобен; он и Варламов из плохой пьесенки сделали нечто такое, что побудило даже царя сказать комплимент по моему адресу. Жду Станислава и производства  в  члены  Государственного совета».
Действительно, очень странно, что вся царская семья уделила внимание именно этой пьесе молодого писателя. Но при ближайшем рассмотрении невольно задаешься вопросом: да не сам ли император и был заказчиком этой постановки, которой придал ей особый смысл? Как показало время, не напрасно! Приведу отрывок:

Наталья Степановна. ...Вы говорите «мои Воловьи Лужки»... Да разве они ваши?
Ломов. Мои-с...
Наталья Степановна. Ну, вот еще! Воловьи Лужки наши, а не ваши!
Ломов. Нет-с, мои, уважаемая Наталья Степановна.
Наталья Степановна. Это для меня новость. Откуда же они ваши?
Ломов. Как откуда? Я говорю про те Воловьи Лужки, что входят клином между вашим березняком и Горелым болотом.
Наталья Степановна. Ну, да, да... Они наши...
Ломов. Нет, вы ошибаетесь, уважаемая Наталья Степановна, — они мои.
Наталья Степановна. Опомнитесь, Иван Васильевич! Давно ли они стали вашими?
Ломов. Как давно? Насколько я себя помню, они всегда были нашими.
Наталья Степановна. Ну, это, положим, извините!
Ломов. Из бумаг это видно, уважаемая Наталья Степановна. Воловьи Лужки были когда-то спорными, это — правда; но теперь всем известно, что они мои. И спорить тут нечего. Изволите ли видеть, бабушка моей тетушки отдала эти Лужки в бессрочное и в безвозмездное пользование крестьянам дедушки вашего батюшки за то, что они жгли для нее кирпич. Крестьяне дедушки вашего батюшки пользовались безвозмездно Лужками лет сорок и привыкли считать их как бы своими, потом же, когда вышло положение...
Наталья Степановна. И совсем не так, как вы рассказываете! И мой дедушка, и прадедушка считали, что ихняя земля доходила до Горелого болота — значит, Воловьи Лужки были наши...

Фраза«Воловьи лужки» стала настоящей аллегорией для обозначения  благоприобретенных территорий. На Дальнем Востоке – это нынешние российские Приморье и Приамурье, а также остров Сахалин. А в те годы, когда Чехов писал свою мини-пьесу «Предложение», на землях Маньчжурии, на берегах реки Желта,  возникла  Желтухинская республика, «Амурская Калифорния» - маленькое самопровозглашенное государство, самоуправляемая казачья община китайских и русских казаков-золотопромышленников. Там жили и работали старатели многих национальностей. Однако в 1886 году империя Цин (за три года до постановки пьесы Чехова «Предложение») ликвидировала военным путем это самообразование. Русские старатели были отправлены домой, китайские – жестоко казнены.
Возможно, тогда Александр Третий и задумал передать всем «заинтересованным лицам» свое важное послание в весьма оригинальной, «масонской», форме -  со сцены камерного  привилегированного столичного театра, что подчеркивало не политический ход, а лишь оригинальный посыл в большой мир политики: «Воловьи лужки – наши!»
Эта фраза стала летучим афоризмом, и жива и востребована по сей день. Точно так же, как искрометные фразы из бессмертной пьесы Грибоедова «Горе от ума».
Чеховский шутливый «территориальный» предсвадебный скандал услышали не только члены царской семьи и российские политики, но и дипломаты всех заинтересованных стран в Петербурге. А Антон Павлович стал  знаменитым и востребованным автором, к тому же очень даже небедным. Что позволило ему не только снять  двухэтажный «флигель» - на самом деле, особняк – в самом центре Москвы, но и запланировать строительство собственного дома в Крыму, где он побывал в  1888-м году.  Жил в Феодосии на даче у издателя газеты «Новое время» Алексея Суворина, а уже в следующем году три недели провел в Ялте.
К изумлению родных и друзей,  он тут же, после постановки «Предложения», собрался ехать на Сахалин, не обращая внимания даже на свою болезнь – чахотку.  И поехал, и привез оттуда книгу «Остров Сахалин», многие главы которой были своего рода докладными записками для царя, изучив которые, он принял соответствующие меры. Можно догадываться,  какую роль согласился  сыграть сам Чехов в этой поездке – она знакома нам по знаменитой пьесе Гоголя… Но книга эта еще свидетельствовала о главном: на Дальнем Востоке живут русские люди, ведут хозяйство, обживая далекий суровый край. И это – наша территория.


2

После постановки «Предложения» в кругу царской семьи и поездки на Сахалин Чехов стал настолько обеспеченным человеком, что Савва Морозов предложил ему  соучредительство в  своем театре МХАТ в Москве. Чехов согласился, его пьеса «Чайка» была с огромным успехом поставлена второй после «Царя Федора Иоанновича» на открытии театра в 1898 году, уже в царствование императора Николая Второго.
Я не случайно упомянула выше, что фамилия матери писателя – Морозова. Вполне возможно, что Чехов и Савва Морозов были родственниками. Как известно, Морозов и Горький были главными «добытчиками» денег для революции через постановки пьес не только в России, но и в Европе. И деньги это были очень даже не маленькие. В Европе за них развернулась настоящая война:  известный Парвус, взявшийся представлять постановку пьесы Горького «На дне» за рубежом,  в 1905 году украл у труппы огромную сумму за гастроли, за что был осужден на товарищеском суде РСДРП и навсегда отлучен от партии, ее деятельности и ее денег. Так что, исходя именно из этого,  строго документального, факта, участие Парвуса в финансировании Октябрьской революции  - это всего лишь инсинуация, не имеющая под собой никакой реальности.
Николаю Второму нужны были в это время деньги на освоение Дальнего Востока и затем – из-за этого -  на войну с Японией. Революционерам-раскольникам они были нужны на государственный переворот. К которому их толкала Англия,   страстно желавшая вместе с Россией участвовать в освоении  Дальнего Востока и владении этими землями. К этой «территориальной» свадьбе беззастенчиво толкали Россию ее либералы. И понятно, почему.
Вот что писал об этом в 1932 году советский историк  А.Л. Попов в своей статье «Первые шаги русского империализма на Дальнем Востоке (1888-1903гг.) в  советском журнале «Красный архив»:
«Всем хорошо известно, что импорт иностранных капиталов в Россию в форме инвестиций и займов не только освобождал русский капитализм от необходимости начинать с азов, но уже с 70-х годов обеспечивал ему бурные американские темпы. Однако Ленин недаром, как мы видели, из числа всех “великих” или впоследствии империалистических держав, даже в 1915 году, отводил России особое, но не особенно “почетное” место. Недаром, подтверждая ленинскую характеристику русского империализма, т. Сталин говорил так: “Царская Россия была очагом всякого рода гнета — и капиталистического, и колониального, и военного, взятого в его наиболее бесчеловечной, варварской форме. Кому неизвестно,  что в России всесилие капитала сливалось с деспотизмом царизма, агрессивность русского национализма — с палачеством царизма в отношении нерусских народов Турции, Персии, Китая — с захватом этих районов царизмом, с войной за захват. Ленин был прав, говоря, что царизм есть военно-феодальный империализм... Царизм был средоточием наиболее отрицательных сторон империализма, возведенных в квадрат».
Первый посыл в этой цитате – о бурных американских темпах развития русского капитализма, благодаря иностранным инвестициям. Но в 1932 году двадцатого века кто из рядовых читателей этой статьи мог знать об истоках этого финансирования и его хозяевах – английской королеве Виктории? Которая в 1888 году, когда русский император Александр Третий посылал миру свое послание о том, что «Воловьи лужки наши!», была  жива и активно правила (умерла в 1901 году –Т.Щ.).
          А ведь это именно она и прадедушка Николая Второго, император Николай Первый, заключили тайное соглашение о начале технической революции в России, когда сюда в первой половине девятнадцатого века приехал из Англии никому неизвестный восемнадцатилетний немецкий мальчик Кноп и стал истинным «буревестником» русской революции. Именно он создал первые акционерные общества в России, снабдив их  английскими финансами, английской техникой и английскими специалистами – акционерами. И беспрепятственное освоение  территорий Средней Азии Россией началось именно в это время, с согласия все той же Англии, которой теперь это освоение было выгодным, поскольку давало  России доступ к хлопковым плантациям, «хлопковой независимости», а, значит, обеспечивало  огромную потребность в английских машинах для выработки текстиля. В результате,  одно из крупнейших предприятий Англии по производству станков для текстильной промышленности тогда же стало целиком работать только на Россию.
Но техническая революция в России, которую Николаю Первому удалось совершить одновременно с Англией, стала прологом к социалистической революции, совершившейся в октябре 1917 года. Подготовили и осуществили ее те люди, которые в результате накопления капиталов на созданных   английским менеджером Людвигом Кнопом предприятиях стали олигархами девятнадцатого-начала двадцатого веков и повели за собой  « в даль  светлую» тысячи рабочих - только что освобожденных  от рабства бывших крепостных крестьян, ставших пролетариями.
Конечно, зависимые от Англии русские олигархи ( а они – раскольники – абсолютно все были зависимы от нее) давили на  Александра Третьего и затем  на Николая Второго через либеральную прессу, призывая осваивать новые дальневосточные территории вместе с Англией и поделить с нею «Воловьи лужки».
«Здесь важно констатировать тот факт, - пишет  А.Л. Попов, - что мелкая буржуазия того времени кладет свои симпатии на сторону одной из возможных группировок империалистических держав, на сторону будущей англо-франко-русской Антанты. В. Гольцев еще в 1885 г. (при Александре Третьем –Т.Щ.) развивал эту идею на страницах “Русской мысли”. Он повторял ее теперь, в 1895г. (при Николае Втором –Т.Щ.),  когда писал: “Крепкое сближение Великобритании и России было бы великим благом не только для русского и английского народов, но и для всего человечества”. А более непосредственные “Новости” тогда же расшифровывали эти идеальные возможности так: “Азия велика, и России и Англии хватит на ней места”. (Конец цитаты).

3


Путешествуя по Сибири и Дальнему Востоку в 1889 году, Антон Павлович Чехов брал на заметку нелицеприятные факты труда и быта тех, кто в то время обживал эти территории. Преимущественно – русских каторжников. По его запискам Александр Третий принимал меры по улучшению этих условий, но все равно они были хуже, чем у аборигенов Дальнего Востока. Что  касается  жутких характеристик советской печатью тридцатых годов, как видим из статьи А.Л. Попова, злодея - русского царизма - в отношении к аборигенам Дальнего Востока, то вот сколько стоило это самое «злодейство».
1(14) июня 1903 года Строительное управление КВЖД передало дорогу Эксплуатационному управлению, что стало официальной датой открытия КВЖД. При подведении итогов строительных работ стоимость сооружения одной версты КВЖД составила 152 тысячи рублей ( на «наши» - десятки миллионов).
Время движения скорого поезда от Москвы до Порт-Артура составляло 13 суток и 4 часа, пассажирского — 16 суток и 14 часов; билет 1-го класса в скором поезде стоил 272 руб., 3-го класса в пассажирском — 64 руб. Прибытие скорых поездов в Дальний было согласовано с отправлением в тот же день из Дальнего принадлежащих КВЖД пароходов-экспрессов в Шанхай и Нагасаки.
          Завершение сооружения КВЖД сразу же увеличило достоинства положения Маньчжурии, превратив эту отсталую территорию в экономически развитую часть империи Цин. К 1908 году, за неполные 7 лет, население Маньчжурии выросло с 8,1 до 15,8 миллиона человек за счёт притока из собственно Китая. Развитие Маньчжурии пошло такими стремительными темпами, что уже через несколько лет Харбин, Дальний и Порт-Артур по населению обогнали дальневосточные российские города Благовещенск, Хабаровск и Владивосток. Избыток населения в Маньчжурии привел к тому, что летом десятки тысяч китайцев ежегодно перебирались на заработки в российское Приморье, где по- прежнему не хватало российского населения.
          Как видим, в ущерб русскому населению развивались новые территории, где жизнь аборигенов процветала.
Что же касается  экспансии русского царизма в государства Средней Азии, то ее с абсолютным успехом продолжил  и СССР, в котором в 30-е годы так обличали внешнюю «захватническую, империалистическую» политику Николая Второго. Но само новое социалистическое государство как раз в эти годы  завершило войну с басмачами, получив неограниченный доступ к хлопковым плантациям Таджикистана и Узбекистана и добившись, наконец, абсолютной «хлопковой независимости», за которую  не очень успешно боролся еще Николай Первый.
Увы, до этого времени Антон Павлович Чехов не дожил и не увидел расцвета дальневосточных территорий за счет Российской Империи, а затем – Советского Союза. Но какая огромная историческая,  экономическая  и международная тематика современных Чехову событий стояла за его малоизвестными  читателям  «незначительной», как он сам ее оценивал, пьесой «Предложение» и документальной книгой «Остров Сахалин»!

4

Как и Савва Морозов, Антон Павлович Чехов был очень красив в молодости. Даже более красив, чем Савва. Были ли они родственниками? Я думаю, были. И, вполне возможно, Александр Третий именно поэтому приблизил Чехова – ведь Морозовы когда –то, во время становления текстильной промышленности в России в начале пятидесятых годов 19 века, сыграли главную скрипку при Людвиге Кнопе. Именно раскольники с громкой фамилией Морозовы первые пришли к нему для сотрудничества и обеспечили доверие  староверов и поддержку промышленному вооружению русских предприятий. Да и в Англии правящие круги больше верили русскому расколу, пятой колонне, чем государственным православным предпринимателям.
Дружба Чехова с Саввой Морозовым и Максимом Горьким была очень крепкой. И кажется мне, что трилогия Горького «Детство», «Юность» и «Мои университеты» - это не история жизни самого Горького, а… Антона Павловича Чехова. Почитайте биографию последнего и сами сделайте выводы – очень похожа она на ту, что описал  Алексей Максимович в своей трилогии. Ну а жизнь  самого виднейшего из участников  раскольничьей «пятой колонны» России, в том числе, происхождение, детство и юность, так и остаются тайной, пока что запечатанной для всех. Известно только, что деньги старообрядческого купечества через Горького текли бурным потоком в РСДРП. И при этом историки нам до сих пор рассказывают о какой-то ее «нелегальной» работе…
В 1901 году на сцене морозовского МХАТа состоялась премьера пьесы Чехова «Три сестры» - самого загадочного его произведения, до сих пор так и не расшифрованного театраловедами, биографами Антона Павловича и историками. Может быть, потому, что никто из них не удосужился принять во внимание тот факт, что Чехов закончил Московский университет, в котором в свое время учились главные масоны страны и Европы? А они – великие  создатели всевозможных символов и хранители  многих до сих пор неразгаданных тайн! Почему не стоило бы подумать, что Чехов – один из их учеников? Сам стиль его  творчества – краткость-сестра таланта – это и есть своего рода «масонский шифр»,  ключ к особой образности и метафоричности в искусстве.
Я уверена: пьеса «Три сестры» - зашифрованное произведение. С таким названием она была поставлена в 1901 году, в год 60-летия гибели поэта Михаила Лермонтова, который снимал  квартиру в Пятигорске в доме генерала Верзилина, печально «прославившегося» как  дом – ну конечно! – трех сестер Верзилиных.
В пьесе много совпадений: и отсутствие отца сестер (правда тут – умершего), и офицерское окружение, и вечеринки с военными, и, конечно, любовь, зависть и месть в виде дуэли, на которой погибает лучший… Но нет совпадающих имен кроме имени Николая Львовича Тузенбаха ( как бы Николая Соломоновича Мартынова), Василия Васильевича Соленого, Андрея Сергеевича Прозорова (брата трех сестер) и Натальи Ивановны, его  невесты, потом жены. Но и эти имена «перепутаны». Давайте попытаемся «распутать» этот крепко замотанный клубок. Но прежде вспомним, где еще мы встречаем вероломных, взбаломошных трех сестер? Да конечно же, в жизни великого Александра Сергеевича Пушкина!
Ну и вот вам, пожалуйста:  Прозров Андрей Сергеевич (Александр Сергеевич) и его невеста и жена Наталья… правда, Ивановна. Но Натальей Ивановной (Загряжской) звали мать жены Пушкина Наталью Николаевну Загряжскую. В пьесе Чехова Наталья Ивановна не одна из сестер, она приходит в этот дом и постепенно овладевает им, рожая детей Прозоровскому. В жизни теща  Пушкина была бастардкой, в юности – с очень испорченной репутацией, но, скорее всего (исходя из ее адюльтера с фаворитом императрицы Елизаветы Алексеевны, Охотниковым, на  тайной службе у царской семьи). Ее дочери  Екатерина и Александра испортили репутацию дома  Пушкина, переехав в Петербург по просьбе  Натальи Николаевны: первая завела интригу и вышла замуж за Дантеса, убийцу поэта, вторая «прославила» зятя выдуманным адюльтером с ним. Все три сестры виноваты отчасти в гибели семейного счастья этой семьи и его главы – Александра Сергеевича.
Тузенбах Николай Львович и Селеный Василий Васильевич – дуэлянты в пьесе Чехова, влюбленные в одну из сестер. Вспомним: в Пятигорске в окружении  Михаила Лермонтова перед его гибелью находился брат Пушкина  Лев Сергеевич. Секундантами были Александр Илларионович Васильчиков и Сергей Васильевич Трубецкой.
Если в своих «Трех сестрах» Антон Павлович и хотел нам  что-то сказать об известных дуэлях поэтов, то сказал это в столь зашифрованной форме, которая неспециалистам недоступна. А те, кто мог расшифровать этот ребус, промолчали. И пьеса так и остается загадкой и для постановщиков, и для зрителя. Как и сам ее автор, о котором, по-видимому, мы до сих пор еще слишком мало знаем.
Интересная деталь сегодняшнего дня: в один из МХАТов назначены новые художественные руководители с твердыми  позициями патриотов, которые, в отличие от иных московских актеров из все еще существующей «пятой колонны», не произносят ничего предосудительного о наших «Воловьих лужках» на юге и на востоке страны. И вспоминается раздел самого МХАТа накануне распада СССР. Этот  раздел был  сильный знак национальной беды, который подавал нам театр. А мы его не поняли, как не понимаем и сегодня подчас наших великих классиков нашей великой литературы…


МХАТ – плохая русская примета

По времени практически совпали два скандала вокруг двух московских художественных академических театров – МХАТов. Не успели театралы вдохнуть взвившуюся грязную пыль  неприятного «сексуального» прошлого  знаменитого покойника из МХАТа имени Чехова (имеются в виду откровения актрисы Елены Прокловой о своем несчастливом детстве в советском кинематографе, когда к ней приставали противные взрослые дядьки, в том числе, и всеми нами обожаемый, ушедший теперь в мир иной, актер и учитель актеров), как гром небесный разразился над МХАТом имени Горького. Там прогремела «лягушка в коробушке», а на самом деле, теперь настоящая принцесса российского театрального «цирка» (иначе и не назовешь то, что разыграли на сцене знаменитого театра в пьесе «Чудесный грузин») – ведущая скандального телешоу Ольга Бузова.
       Оба скандала получились нешуточные. Но почему-то кажется, что оба они кем-то и заказаны, и умело срежиссированы. Но только ли ради «зрительской поживы» - искусственной славы, хотя и дурной, приносящей  прибыль? А если здесь что-то посерьезнее?..
       Так сложилось исторически, что МХАТ – плохая русская примета. Почему?  Давайте вспомним его создание на паях Станиславским, Саввой Морозовым, Чеховым – представителями старообрядческой пятой колонны, шедшей в авангарде грядущих революций 1917 года. Все они работали, грубо говоря, на Максима Горького, который был проводником раскольничьих денег в кассу большевиков. Не будем говорить о пропавших деньгах Саввы Морозова, который якобы дал их актрисе Андреевой, а она якобы передала их в эту самую кассу.
         В 1908 году во МХАТе разгорелся скандал куда крупнее – при постановке пьесы «На дне» Максима Горького в Европе. Вот как об этом пишет Вадим Эрлихман в очерке: «Доктор Пврвус – кукловод революции?»
      «В 1908 году разразился громкий скандал: Максим Горький обвинил Доктора Слона в растрате средств от немецкой постановки пьесы «На дне» — деньги должны были пойти в кассу партии большевиков. Узнав, что Парвус потратил 130 тысяч его кровных марок на путешествие в Италию с некой блондинкой, взбешенный Горький посоветовал немецким социалистам «хорошенько надрать уши» обманщику. Суд над Парвусом возглавили Бебель и Каутский; в итоге он был исключен из обеих партий, российской и германской. Симпатизировавший ему Карл Радек подытожил: «Этот страстный тип эпохи Ренессанса не мог вместиться в рамках спокойной германской социал-демократии... Ему нужно было или крупное дело, или новые ощущения».
        Опозоренный Парвус как в воду канул — и вынырнул только в 1910 году в Константинополе, где неожиданно стал советником недавно пришедшего к власти правительства младотурок. А вскоре — главным агентом по поставкам в страну продовольствия и оружия концерна Круппа. Есть разные версии, как пробился наверх международный авантюрист. Так или иначе, Парвус наконец разбогател, обзавелся роскошным особняком и гаремом красавиц, который возглавила приехавшая из России Екатерина Громан».
        Кстати говоря, больше с Парвусом никто из лидеров большевиков дела никогда не имел, и к революции в октябре 1917 года он и близко не приближался, а до сих пор еще бытует странное и скандальное мнение о  каком-то фантастическом финансировании им октябрьского переворота.
        Итак, театр МХАТ стал тем самым «буревестником революции», о котором так вдохновенно писал  Максим Горький. И это была его первая плохая примета - для Российской Империи.
       Вторая  несчастливая примета МХАТа - это его распад в 1987 году, о котором вот что написала Экспресс газета как бы в «юбилейной» статье, спустя 30 лет: «…Ирина Мирошниченко рассказывала, что корифеи получали министерские зарплаты и играли несколько спектаклей в месяц, в то время как молодежь, имевшая скромные оклады, тащила репертуар сразу на двух сценах – основной (тогда на Тверском бульваре) и в филиале на ул. Москвина (с 1993 г. – Петровский пер.).
Ефремов постоянно пытался реформировать театр, помня опыт «Современника», где основная труппа была строго ограничена по размеру. Он вводил основной, вспомогательный, переменный составы, но, кроме склок, это ничем не кончалось. И вот, с приходом Горбачева, который очень подружился с Ефремовым и, видимо, вдохновленный словом «перестройка», Ефремов затевает что-то из ряда вон выходящее. По Москве носятся слухи: во МХАТе, в этом придворном, обласканном театре – раскол.
       За 30 лет (а театр разделился в 1987 году), у многих участников событий появились собственные, сильно разнящиеся версии произошедшего. Одни считают, что Ефремов хотел часть труппы экспериментально перевести на хозрасчет (больше играешь – больше зарабатываешь), а часть оставить на обычных советских условиях.
         При этом «хозрасчетные» играли бы уже не на Тверском, а в исконных стенах МХАТа в Камергерском, где тогда заканчивалась реконструкция. Остальные должны были уйти на улицу Москвина, а само здание на Тверском вроде хотели передать театру Дружбы народов (прообраз нынешнего Театра наций). При этом Ефремов оставался бы главным режиссером и основного, и «филиального» театров.
       Но если все выглядело так прогрессивно, то почему ночами шли бесконечные партийные и профсоюзные собрания, почему до сих пор рассказывают о том, как «подкупали» голоса, что обещали. Ведь тогда скоропостижно умер знаменитый «Иван Бровкин» - Леонид Харитонов, пыталась покончить с собой известная актриса театра и кино Елена Королева.
       Больше все-таки походило на то, что Ефремов забирал себе «сливки», а остальных отдавал на произвол судьбы. Доронина считает, что Ефремова подтолкнули к этому шагу те, кто его окружали, и выглядело это, по ее словам, просто неприлично. Жертвами должны были стать в основном актеры среднего и пожилого возраста, незаметные «рабочие» лошадки.
      Как решали, кто с кем уйдет, до сих пор непонятно. То ли драматург Гельман на одном из собраний «разделил» МХАТ, разорвав список труппы пополам, то ли Табаков, опять же на одном из бесконечных совещаний, устав от происходящего, вышел и сказал: «Кто с Ефремовым – идите за мной», то ли эти слова произнес сам главреж.
       Доронина, конечно, была в «ефремовском списке». Но именно к ней обратились актеры, которым не светило перейти на заманчивый хозрачет. Почему именно к Дорониной – тоже до конца не ясно. Но к тому моменту у актрисы накопилось много претензий к Ефремову. В ее репертуаре практически не было ролей. К тому же Доронина не могла простить Ефремову периодических запоев, когда жизнь театра словно останавливалась.
      Сейчас можно увидеть только документальные кадры одного из собраний периода раскола, где Татьяна Васильевна резко критикует Ефремова с трибуны, а он, обхватив голову, смотрит в стол президиума. Тогда журналистам не разрешили записывать выступления, но и так многое понятно без слов.
         Дело кончилось тем, что в Москве образовались два МХАТа. Их тут же окрестили «мужским» и «женским». Ефремов переехал в родной Камергерский, за Дорониной все же осталось здание на Тверском.
        Татьяна Васильевна принципиально оставила за своим театром имя Горького и до сих пор стремится удержать «не модные» традиции театрального искусства. Она считает, что ее театру практически сразу был объявлен бойкот. Туда до сих пор не очень любят ходить критики, а первые годы побаивались приходить и режиссеры. Одним из тех, кто нарушил негласный «запрет», был Роман Виктюк».
        Если внимательно читать эту статью, то невольно приходишь к выводу, что оба нынешние скандала в обоих театрах – как бы продолжение того, что произошел во МХАТе в восьмидесятые, с приходом к власти Горбачева и накануне распада СССР. А слово «раскол» даже уносит  историю в те давние времена, когда театр только создавался – представителями русского Раскола Станиславским (из богатейших старообрядцев купцов Алексеевых), Морозовым, Горьким. Ну а имя Романа Виктюка как-то ассоциируется с героиней нынешней скандальной постановки о молодом Сталине - Ольгой Бузовой.
       Итак, две плохие русские приметы МХАТ показал – создание самого театра накануне Великой Октябрьской революции и его до сих пор никому не понятное разделение накануне распада СССР.
      Невольно с осторожностью задаешься вопросом: а не есть ли какая-то плохая примета с этими двумя скандалами в обоих современных МХАТах? Как-то одновременно с ними снова полыхнул и ковид в Москве, как говорят, по вине самих москвичей, которые никак не хотят надевать маски и бродят по ночным улицам в поисках развлечений, требуют зрелищ…


Тупик Марины Цветаевой


1

         
Ужасный, «кровожадный» литературный «Серебряный век» России подарил миру  замечательную  поэтессу, писательницу Марину Цветаеву. Которая писала восхитительные романтичные стихи, но была «чудовищной женою, была чудовищная мать»!
         С творчеством культовой русской поэтессы «Серебряного века», прозаика и переводчика – Марины Ивановны Цветаевой знакомы, пожалуй, даже те, кто равнодушен к литературе. Ведь произведения этой невероятно талантливой женщины разобрали на цитаты, которые, как говорится, ушли в народ. Она стала одной из знаковых фигур мировой поэзии двадцатого века, а многие её стихотворения о любви ныне называют хрестоматийными.
Но ее личная жизнь была наполнена такими сексуальными приключениями с ранней юности, которые сыграли свою роковую роль и довели до края. Марина рано лишилась матери, что рано  раздвинуло границы ее  жизненные познаний, среди которых порок в немалой степени стал ее «наставником». Поэтесса Наталья Кравченко, в стихотворении, посвященном Цветаевой, написала такие строки:


«Я не сужу, но сердце ноет,
Отказываюсь понимать:
Поэт, любимый всей страною,

Была чудовищной женою,

Была чудовищная мать!»

        Да, это так. Но надо иметь в виду, что Марина Цветаева, видимо, обладала особой сексуальной энергией (или, точнее, та ею обладала) - это совершенно особым видом энергии, которую невозможно постичь человеческим сознанием. Она настолько сильна, что из нее рождается новая жизнь – новый человек, и она также тесно связана со смертью. Это две ее ипостаси, как две стороны медали: жизнь и смерть. Не зря мужчины и женщины испокон веку боялись сильных чувств, длительных союзов, боялись связывать себя узами брака

       Официально поэтесса выходила замуж лишь один раз за публициста и литератора Сергея Яковлевича Эфрона, от которого родила троих детей: двоих дочерей и сына. Однако она, будучи особой увлекающейся, никогда не хранила верность супругу и легко заводила романы не только с мужчинами, но и с женщинами.
        Родители Марины были довольно известными и уважаемыми людьми. Глава семейства – Иван Владимирович Цветаев являлся профессором Московского университета, искусствоведом, а позже основал Музей изящных искусств. Мама – Мария Александровна Мейн-Цветаева была пианисткой, и происходила из польско-немецкого аристократического рода. У поэтессы была родная младшая сестра Анастасия, которая стала известным писателем, а также старшие единокровные сестра Валерия и брат Андрей от первого брака отца с оперной певицей Варварой Иловайской.


                2


           Девочка с ранних лет обучалась игре на фортепиано, иностранным языкам, а также родители старались привить ей хороший вкус в литературе. Кроме того, маленькая Марина с мамой неоднократно бывала за границей, и некоторое время даже жила в Европе, а когда в шестилетнем возрасте малышка начала писать свои первые стихотворения, то сочиняла она не только на родном русском языке, но также на немецком и французском.
            Будущая поэтесса обучалась в престижной московской частной гимназии для девочек, а после в женских пансионах Германии и Франции. Когда у матери диагностировали туберкулез, семья на некоторое время перебралась жить на Итальянскую Ривьеру, но летом 1905-го года они возвратились в Россию, поселившись в крымской Ялте, однако, через год матери Марины не стало.
            В возрасте семнадцати лет девушка посещала лекции, а также клубные собрания столичного издания символистов «Мусагет», значительно расширив круг своих литературных знакомств. Тогда же она начала публиковать свои стихотворения, активно участвовала в деятельности литературного кружка.
            Вскоре творчество талантливой девушки привлекло внимание таких известных поэтов, как Николай Гумилев, Максимилиан Волошин, а также Валерий Брюсов и других. К слову, с Максимилианом Александровичем юная поэтесса в 1910-м году познакомилась лично. Годом позже, в Коктебеле, куда Марина приехала в известный волошинский  «Дом поэтов», состоялась судьбоносная встреча поэтессы с её будущим супругом – литератором и публицистом Сергеем Эфроном.
        С ранней юности Цветаева очень много и продуктивно работала. Свой первый сборник стихов, получивший название «Вечерний альбом», Марина Ивановна опубликовала еще в 1910-м году, в восемнадцатилетнем возрасте. Через два года вышел второй сборник – «Волшебный фонарь», а еще через год свет увидел третий сборник – «Из двух книг».
          С Сергеем Эфроном она познакомилась в возрасте восемнадцати лет. Молодой человек был на год моложе неё, между ними вспыхнули романтические чувства, и всего через полгода, когда Сергей достиг совершеннолетия, они стали мужем и женой, обвенчавшись в январе 1912-го года. В это время юная девушка уже была известной писательницей и самостоятельно зарабатывала. Восемнадцатого сентября того же года у пары родился первый общий ребенок – дочка, которой дали имя Ариадна.
          В СССР, как только творчество Марины Цветаевой было разрешено к широкому изучению,  ее многочисленные поклонники узнали из биографических очерков таких же фанатов, что она безумно любила мужа и всю жизнь была ему предана и страдала за него как жена террориста. Это всего лишь – романтический флер. На самом деле,
Марина Ивановна была натурой творческой, увлекающейся и весьма непостоянной. В частности, известно о её длительных романтических отношениях с великим русским поэтом и писателем Борисом Леонидовичем Пастернаком, которые длились около десяти лет, в том числе, во время ее замужества, и не прекращались даже в период её эмиграции. По некоторым данным, у поэтессы был роман с родным братом мужа – актером и революционером Петром Яковлевичем Эфроном.

                3
               
           Помимо этого, в Праге у Цветаевой завязался бурный роман с известным скульптором и юристом по имени Константин Родзевич, которого некоторые до сих пор считают отцом её младшего ребенка. Эти отношения продолжались немногим более полугода. Поэтесса посвятила любовнику «Поэму горы», преисполненную любви и страсти, а после вдруг изъявила желание оказать помощь его невесте в выборе свадебного платья, поставив, тем самым, жирную точку в их романе.
      Но когда феврале 1925-го года поэтесса родила сына Георгия, которого ласково, по-домашнему называли «Мур», Эфрон, прислушиваясь к окружавшему их с женой злословию, поверил слухам, что отец ребенка – Константин Родзевич. Супруг  порывался развестись, но Марина Ивановна, узнав о его намерении, несколько недель пребывала в смятении, а после заявила, что для неё расторжение брака «трагически невозможно».
          Когда узнаешь, из чего рождались ее стихи, становится не по себе. Но из какого бы мрака они не возникали, эти творения прекрасны! Адовы муки Марина  пережила в своей особенной любви. Как известно, Цветаеву связывали романтические отношения не только с мужчинами, но и с представительницами прекрасного пола. Так, в 1914-м году, в литературном кружке она познакомилась с поэтессой и переводчиком Софией Парнок. Дамы довольно быстро нашли общий язык, а также обнаружили недетский интерес друг к другу, который вскоре вылился в страстный роман.
           Эти отношения продлились до 1916-го года. Цветаева посвятила любовнице целый цикл стихотворений, получивший название «Подруга», рассекретив, тем самым, их связь. Между прочим, хорошо известное современникам стихотворение (1915 год), переложенное на песню в фильме «С легким паром или Ирония судьбы» и исполненную за кадром Аллой Пугачевой, вошло в этот сборник:

Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.

Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе…
Вы — в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе…

Вечерние поля в росе,
Над ними — вороны…
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!


        Супруг поэтессы знал о её увлечении Парнок, дико ревновал её, закатывал скандалы, даже собирался вызвать Парнок на дуэль. Так что жена, устав от этих скандалов, на некоторое время ушла к возлюбленной и писала прекрасные стихи в съемной квартире на Арбате:


Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон.
Что это было? — Чья победа? —
Кто побеждён?

Всё передумываю снова,
Всем перемучиваюсь вновь.
В том, для чего не знаю слова,
Была ль любовь?

Кто был охотник? — Кто — добыча?
Всё дьявольски-наоборот!
Что понял, длительно мурлыча,
Сибирский кот?

В том поединке своеволий
Кто, в чьей руке был только мяч?
Чьё сердце — Ваше ли, моё ли
Летело вскачь?

И всё-таки — что ж это было?
Чего так хочется и жаль?
Так и не знаю: победила ль?
Побеждена ль?

       А вот и прощальное:

Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли!
И лучше — пусть!
Вы слишком многих, мнится, целовали,
Отсюда грусть.

Всех героинь шекспировских трагедий
Я вижу в Вас.
Вас, юная трагическая леди,
Никто не спас!

Вы так устали повторять любовный
Речитатив!
Чугунный обод на руке бескровной —
Красноречив!

Я Вас люблю. — Как грозовая туча
Над Вами — грех —
За то, что Вы язвительны и жгучи
И лучше всех,

За то, что мы, что наши жизни — разны
Во тьме дорог,
За Ваши вдохновенные соблазны
И тёмный рок,

За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! —
Уж не спасти!

За эту дрожь, за то — что — неужели
Мне снится сон? —
За эту ироническую прелесть,
Что Вы — не он.

                4

          В 2016-м году Цветаева возвратилась к Эфрону, а еще через год родила ему вторую дочку – Ирину.
          О своем романе с Софией поэтесса позже говорила, что любить женщине женщину – это дико, но любить одних лишь мужчин – очень скучно.
Она предавалась своему пороку в квартире на Арбате, которую для встреч специально сняла ее муза. Но зимой 1916-го у Цветаевой несколько дней гостил Осип Мандельштам. Друзья бродили по городу, читали друг другу свои новые стихи, обсуждали творчество братьев по перу. А когда Марина пришла к Соне, “под лаской плюшевого пледа” застала другую женщину, как она потом напишет, черную и толстую. Гордая Цветаева ушла молча.

         С тех пор Марина пыталась забыть все события, связанные с Софией. Она даже равнодушно приняла известие о ее смерти

       В целом же, каждый роман Марины Ивановны оставил заметный след в её творчестве. В новых чувствах она черпала вдохновение, находившее выход в её стихотворениях. Можно сказать, ее любовные муки рождали ее стихи.

        А вот героический образ супруга в творчестве поэтессы больше напоминал античную легенду и, по мнению биографов, в значительной степени, был попросту выдуман Цветаевой. Впоследствии она даже выражала сожаление о том, что их с Эфроном встреча не переросла в дружбу, а привела к столь раннему браку. В своих дневниках женщина писала: «…такой ранний брак (как у меня) – это вообще катастрофа, и удар на всю жизнь!
       Обостренная сексуальность, на мой взгляд, обрекла поэтессу на трагическую жизнь, которую она закончила в петле. В ее биографии черной ужасающей страницей отмечено ее отношение к младшей дочери Ирине, которая умерла в возрасте трех лет в приюте, куда Марина отдала ее и старшую дочь  из-за безвылазной нищеты и угрозы голодной смерти.

               Осенью 1920-го года, после окончания Гражданской войны, ушедший на фронт Эфрон пропал. Он был эвакуирован вместе со своей частью в турецкий город Галлиполи (Гелиболу), но о том, что супруг жив, поэтесса узнала лишь летом 1921-го года. Оставшись одна, с двумя дочерьми на руках, Цветаева столкнулась с нуждой и голодом. Она отдала детей в приют, расположенный в подмосковном поселке Кунцево, под видом их крестной, потому как признаться в том, что она мама девочек ей было стыдно.

         Ариадна была старшей и любимой дочерью поэтессы, а вот к Ирине, судя по дневникам и письмам, женщина вовсе не испытывала нежных чувств. Она называла младшую дочь глупой, некрасивой, в своих дневниках она также называла её «дефективный ребенок». Приезжая навестить детей в приюте, поэтесса привозила кусочки сахара только для старшей дочери, а когда заведующая поинтересовалась, почему она никогда и ничем не угощает младшую, Цветаева сделала вид, что не слышит её.

        В июле 1920-го года Ирина умерла в приюте от голода и болезни. Впоследствии поэтесса написала в своем дневнике, что никогда не любила младшую дочь, и кончина малышки не слишком её тронула. Также Марина Ивановна писала, что она никогда не верила в то, что Ирина вырастет, хотя и не помышляла о смерти ребенка, просто: «она была существом без будущего».
          Многие оправдывают женщину тем, что она была попросту неспособна нормально ухаживать за детьми. Ведь старшую дочь Ариадну в младенчестве растили няньки еще до революции, а вот Ирину она сама растить не смогла, потому как ни готовить, ни стирать пеленки поэтесса не умела.
        Но есть некоторые обстоятельства, которые заставляют (только меня лично! –Т.Щ.)  предположить, что поэтесса была не в себе,  и когда рожала младшую дочку, и после родов. В чем причина нервного срыва? Сначала  давайте посмотрим на фотографию малышки Ирины. Меня поразило ее сходство с любовницей матери Софией Парнок! Вспомним: от нее Марина ушла к мужу в 1916 году, а в 1917 родила свою несчастную девочку. Как произошло, что она была так похожа на любовницу своей матери?  Какая-то мистика? Если София не была скрытым трансгендером, и ребенок, на самом деле, от нее…
       Что-то ведь есть в этих строках ее прощального стихотворения:

…За то, что Вам, мой демон крутолобый,
Скажу прости,
За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! —
Уж не спасти!

За эту дрожь, за то — что — неужели
Мне снится сон? —
За эту ироническую прелесть,
Что Вы — не он.

     Здесь думай, как хочешь: или София – он - «демон крутолобый», или этот демон – все-таки женщина?

      И еще – с чего бы это Сергею Эфрону было вызывать на дуэль Софию, женщину? Как же честь дворянина и офицера?

       Как бы там ни было, у Марины  это сходство могло вызвать смятение, а само рождение нежеланного ребенка – как наказание за распутство! Может быть, зная свой секрет отношений с Софией Парнок, поэтесса и считала  свою девочку нежизнеспособной, видела в ней умственную отсталость – как дурную наследственность своего поведения и личности Софии?  Короче, в  обрушившимся на нее бреду она не желала видеть живой свидетельницу своего  тяжкого морального и физического падения – собственную дочь!
       Конечно, это запредельно, а что и безумно – скажет любой психиатр. Ибо, по нормам психиатрии, нелюбовь женщины к своим детям, желание оставить их, считается психическим заболеванием.
      Только через восемь лет Марина родила третьего ребенка – сына, которого, измученный ее изменами Эфрон, не хотел признать своим и требовал развода. Но этого ребенка она, как говорят биографы, безумно любила. И это дало  повод некоторым слишком воспаленным умам думать, что  поэтесса была влюблена в собственного сына, слабого, болезненного мальчика, которому на момент ее смерти было всего шестнадцать лет…
       Как известно, она покончила жизнь самоубийством, повесившись в эвакуации, в Елабуге в 1941 году.  Сыну  Марина оставила записку: « Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик». Если кого-то смутили слова «Люблю тебя безумно», то меня – нет. Потому что я  всю жизнь не перестаю повторять в адрес собственного сына: «Безумная любовь моя!». Но вижу при этом  умирающего младенца у себя на руках, которого спасла и выходила, отказавшись от всего в мире, что помешало бы делать мне это. И с этим живу до сих пор. Правда, такие же слова я говорю и своей дочери, талантливой умнице и красавице, но с невыносимым характером и массой недостатков.
         В какой тупик попала Марина Ивановна Цветаева, спустя двадцать четыре года после гибели своей нелюбимой малышки? Конечно, она не оправилась от душевной болезни, о чем и пишет в записке к сыну. А это – самый безвыходный тупик. И все-таки это так и остается для нас тайной талантливой и любимой всеми нами поэтессы – кто и что толкнуло ее в петлю.



Гётовский гомункул для советских поэтов-самоубий



1




Артемий Волынский (губернатор Астраханской губернии при Петре Первом и кабинет-министр при Анне Иоанновне), едва не забивший до смерти поэта Василия Тредиаковского при подготовке свадьбы шутов в Ледяном доме, был садист. Как и его повелители, на которых он  работал -  Петр Первый, и Анна Иоанновна. У всех у них были хорошо известные методы контроля и порабощения сознания творческих личностей – кнут и плаха. Но ровно сто лет спустя после смерти Петра в России стали известны, как я написала выше, попытки внедрить совершенно новые – гуманные – методы  контроля и управления человеческим сознанием – через сексуальное удовольствие. Основоположником экспериментов с бесконтактным сексом стал Николай Первый, продолжились же «испытания» уже в СССР. Никто не скажет вам, как действовал и действует сейчас метод внедрения в организм и в сознание человека чужеродного «тела» - того самого гомункула, который изобрел гётевский Вагнер в «Фаусте». Известны, конечно,  всевозможные чипы, какие-то инъекции, но и это оружие насилия над человеческим телом и сознанием уже устарело. Нынче существует  нечто особенное, но что конкретно – не могут сказать даже писатели-фантасты.
А, собственно, кого сейчас удивишь такими техническими (или биотехническими) новинками? Все готовы ко всему. Но вот в начале двадцатого века самые известные и талантливые поэты и писатели, подвергнутые подобному воздействию, не выдерживали и плохо кончали. О жизни и смерти Сергея Есенина, Владимира Маяковского, Михаила Булгакова, Марины Цветаевой говорили и до сих пор говорят много. Но истина остается тайной. Может быть, потому, что не там ее ищут?
Если, положим, читать очень страшную поэму  Есенина «Черный человек» не как исповедь  алкоголика в  белой горячке, а как рассказ человека, ощутившего на себе тяжелое, непонятное и невыносимое поэтому давление, то получится совсем иное объяснение самоубийству поэта. Давайте  почитаем отрывки из этой поэмы.


Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
ххх

Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
«Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».

2

А теперь посмотрим «официальное» толкование  современных литературоведов этого произведения. Вот типичный образец: «Есенин с ужасом говорит о том, что каждую ночь страдает от посещений таинственного черного человека. Известно, что поэт неоднократно подвергался приступам белой горячки и даже проходил курс лечения. Вероятно, образ черного человека порожден этими приступами полусумасшедшего состояния. Он рассказывает Есенину по книге все обстоятельства безумной жизни «какого-то прохвоста и забулдыги». Незнакомец упоминает не только о негативном, он отмечает, что человек был «к тому ж поэт», полный «прекраснейших мыслей и планов». В книге фигурирует «женщина сорока с лишним лет», в образе которой угадывается А. Дункан.
Измученный рассказом лирический герой начинает отчаянно кричать, пытаясь прогнать черного человека и прекратить эту пытку с чтением чьей-то бесполезной жизни. Но это не помогает: незнакомец упорно сидит и не отрывает от него тяжелого взгляда.
На следующую ночь визит повторяется. Автор пытается избавиться от невыносимого видения и проклинает свою бессонницу. Есенин начинает вспоминать о своем детстве, о простом деревенском мальчике «с голубыми глазами». Дойдя в воспоминаниях до «женщины сорока с лишним лет», он с внезапным ужасом понимает, что в книге, которую читает черный человек, рассказывается о нем самом. Разъяренный поэт кидает трость прямо в «морду» незнакомца…
Приходя утром в сознание, автор видит осколки зеркала и осознает, что ночные визиты черного незнакомца – сумасшедшие разговоры с самим собой.
«Черный человек» — не просто бред страдающего от алкоголизма поэта. Есенин был гением. Настоящий талант всегда расценивается как определенный вид сумасшествия. «Черный человек» — беспощадный самоанализ автора, вызванный стремлением донести до читателя весь ужас своего душевного конфликта».
Если бы автор этих строк знал истинную подоплеку поэмы  Михаила Лермонтова «Демон» и хотя бы догадывался, отчего умерла грузинская красавица Тамара, даже спрятавшись в монастыре от влюбленного Демона, который каждую ночь домогался ее, совратил, наконец, и истощил до смерти своей любовью, под которой нужно  прямо понимать бесконтактный секс, то и понял бы, кого и что  олицетворял Черный человек  для Есенина.
Такому же истощению, видимо, подвергся и он, и не алкоголизм был виной этих видений и ощущений. Что они, на самом деле, означали, указывается в самом тексте поэмы.

Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.


3

Если бы Есенин был уверен, что болезнь эта – от его пьянства, и Черный человек – результат  горячки, он не писал бы: «Сам не знаю, откуда взялась эта боль». Все дело в том, что для него она -  явление таинственное и непонятное, измучившее его и поставившее на край жизни. Почему? Скорее всего, от страха быть разоблаченным. В чем? Об этом говорится в тексте:

«Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет «она»,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.

Почему Черный человек  обличает  поэта в подлости?
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
В чем она заключается? И почему в поэме так откровенно цинично и брезгливо говорится не только о самом себе, но и о женщинах? Есенину хочется  детской чистоты , и он, заметим, как и Михаил Лермонтов в стихотворении «Как часто пестрою толпою окружен», превозносит утерянные навсегда и безвозвратно невинность и чистоту:
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».

4
Эти же боль и тяжелое разочарование светской жизнью звучат у Лермонтова:
Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки, —
Наружно погружась в их блеск и суету,
Ласкаю я в душе старинную мечту,
Погибших лет святые звуки.
И если как-нибудь на миг удастся мне
Забыться, — памятью к недавней старине
Лечу я вольной, вольной птицей;
И вижу я себя ребенком, и кругом
Родные всё места: высокий барский дом
И сад с разрушенной теплицей;
Зеленой сетью трав подернут спящий пруд,
А за прудом село дымится — и встают
Вдали туманы над полями.
В аллею темную вхожу я; сквозь кусты
Глядит вечерний луч, и желтые листы
Шумят под робкими шагами.
И странная тоска теснит уж грудь мою;
Я думаю об ней, я плачу и люблю,
Люблю мечты моей созданье
С глазами, полными лазурного огня,
С улыбкой розовой, как молодого дня
За рощей первое сиянье.
Так царства дивного всесильный господин —
Я долгие часы просиживал один,
И память их жива поныне
Под бурей тягостных сомнений и страстей,
Как свежий островок безвредно средь морей
Цветет на влажной их пустыне.
Когда ж, опомнившись, обман я узнаю
И шум толпы людской спугнет мечту мою,
На праздник не;званную гостью,
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..

А ведь и это стихотворение, которому уже почти двести лет, и при жизни Лермонтова, и сегодня  никто  по-настоящему не понимает. Да, в нем грусть о невинном детстве, о чистоте жизни, но откуда взялась эта грусть, это сожаление о чем-то утерянном? Оттуда же, откуда и у Есенина – от знания истины «новых» человеческих взаимоотношений  в новом времени, строить которые начал еще император Николай Первый на своих безнравственных маскарадных балах, погубивших не одну супружескую пару ( в том числе, Пушкина с Гончаровой) и не одну жизнь.
        Михаил Лермонтов был осведомлен о подоплеке этих маскарадов и  странной личной жизни императорской четы. Его близкий родственник, друг и ровесник, первый красавец в Петербурге  Алексей Столыпин Монго, входил в круг молодых офицеров, приближенных к императрице Александре Федоровне, урожденной принцессе Фридерике Шарлотте Вильгельмине Прусской, супруге Николая Первого. Она была красавицей, любившей флиртовать и танцевать ночи напролет на балах. И она любила своего мужа. Однако свои супружеские отношения пара была вынуждена прекратить после рождения восьмого ребенка и болезни императрицы, которой больше нельзя было  беременеть. У императора появились многочисленные любовницы, у императрицы – фавориты, с которыми у нее не было сексуальных отношений, но было нечто особенное…
       Александра Федоровна очень интересовалась поэмой Лермонтова «Демон» и заставляла офицеров по ночам читать ее. Что же так возбуждало ее в «Демоне»? Наверное, тот самый бесконтактный секс, которым он погубил  грузинскую красавицу Тамару. Им открыто занимался  с  понравившимися ему дамами  Николай Первый, доводя их до эпилептических припадков, по рассказам Пушкина, который узнал об этом от  пострадавших дам во время свиданий с ними, на которых ему приходилось  давать им «излечение»  обычным способом…         Тяжелыми судорогами начала страдать и Александра Федоровна. Она умела владеть собой, скрывать под маской безоблачного счастья обиды и слёзы, старалась казаться здоровой и весёлой, когда её мучила лихорадка. Но  маркиз де Кюстин в 1839 году отмечал, что императрица не только танцевала все полонезы на свежем воздухе с открытой головой и обнажённой шеей, но и «будет танцевать до тех пор, пока у неё не станет сил держаться на ногах». При этом он не преминул отметить, что в свои сорок лет государыня выглядит гораздо старше своего возраста:
.
«
Императрица обладает изящной фигурой и, несмотря на ее чрезмерную худобу, исполнена, как мне показалось, неописуемой грации. Она была сильно взволнована и казалась мне почти умирающей. Нервные конвульсии безобразили черты ее лица, заставляя иногда даже трясти головой. Ее глубоко впавшие голубые и кроткие глаза выдавали сильные страдания, переносимые с ангельским спокойствием. Императрица преждевременно одряхлела и, увидев ее, никто не может определить ее возраста. Она так слаба, что кажется совершенно лишенной жизненных сил. Жизнь ее гаснет с каждым днем; императрица не принадлежит больше земле…»

         
5

В очерке  «ДЕМОН» ЛЕРМОНТОВА  - ПРОЛОГ К  ГЛОБАЛЬНОМУ СЕКСУАЛЬНОМУ КОЛЛЕКТИВИЗМУ», опубликованном на моей странице на Прозе.ру, я подробно рассказываю о проблеме новых сексуальных отношений, которые были «опробованы» при дворе Николая Первого и которые очень встревожили Михаила Лермонтова, который увидел в этом нечто весьма опасное для развития  российского общества. Поэтому не стану здесь повторяться, а вернусь к биографии  Сергея Есенина.
      В поэме «Черный человек»  он не скрывает своего отвращения к танцовщице Дункан, к одной из самых привлекательных женщин в Москве, к  изящным ножкам которой могли бы положить целые состояния десятки мужчин. А Есенин, легко завладев сердцем и телом танцовщицы, глумился  и издевался над ней. Почему? Потому что, как известно,  поэт был или бисексуалом, или  полным садомитом. Но, открестившись от поэта-гомосексуалиста Клюева, своего духовного «отца и наставника» и полового партнера, он сделал себе славу дамского угодника.
К большому несчастью, к тому времени, когда Есенин покончил с собой и сразу после этого от любви к нему пострадало множество женщин. Он долго издевался над женой – красавицей и  талантливой актрисой, матерью его двоих детей, Зинаидой Райх. И эта ее несчастная судьба закончилась смертью – после страшной гибели в застенках НКВД ее второго мужа, режиссера Всеволода  Мейерхольда, Зинаиду зарезали неизвестные.
Танцовщица Дункан  погибла, случайно удавившись собственным шарфом. На  могиле поэта застрелилась работница газеты «Беднота» Галина Бениславская. Экстравагантная девушка по национальности французская грузинка с  особенной биографией. Хорошо образованная, она  четыре года проработала в Чрезвычайной комиссии, затем – три  года, до самоубийства – в газете «Беднота». Вообще с самого начала это издание  (известное как  московская газета ЦК КПСС «Сельская жизнь»)«крышевало» ЧК, НКВД,  КГБ, главные редакторы были выходцы из спецслужб. Вот в этой газете я проработала 16 лет. Запомнились строгая дисциплина, строгая отчетность в виде докладов с мест и изощренные интриги. За все 16 лет я ни разу ничего не слышала тут о  Бениславской.
        Она подала дурной пример своим странным самоубийством, после нее другие девушки приходили стреляться на могилу Есенина на Ваганьковском кладбище. Но никого кроме Бениславской не похоронили рядом и власти постарались скрыть  истинное число погибших здесь женщин, чтобы избежать зловещей «эпидемии».
          Как ни печально об этом говорить, но принесенные жертвы были абсолютно напрасны. Я могу  предположить, что Сергей Еенин не любил женщин в принципе, он мог с ними дружить, как дружил с Бениславской, а она  от неразделенной любви  большую часть своей молодой жизни провела в психиатрической  больнице, но не любить!
Вообще очень странно, как все эти женщины, находясь среди  поэтов «серебряного века»,  практически поголовно гомосексуалистов, не понимали, что они  попали в совершенно чуждую для них среду и «ловить» им там  абсолютно нечего кроме обмана, глумления и издевательств. Что с лихвой получали женщины Есенина от него.
Его творческая биография, по-настоящему начавшаяся в Петербурге, настолько страшна и уродлива, что описанный им Черный человек – это и есть он сам. Да простят меня поклонники поэта, но я назову вещи своими именами. Прежде чем Есенин нашел выход к своей славе, к большой поэзии и дошел даже до аудиенции у Аликс, жены императора Николая Второго, в Петербурге «доброжелатели» и покровители, можно сказать, «пропустили» его через гомосексуальный бордель. И не один.
Сначала, по рекомендации Блока,  он попал в руки к красавцу  бисексуалу Городецкому и жил у него. А тот уже передал его Николаю Клюеву, то есть, в руки самому дьяволу. На квартире у Клюева началась их любовная связь. Кстати, на приеме у императрицы Есенин был вместе с ним. Клюев настолько влюбился в белокурого рязанского мальчика, что даже не выпускал его из дома, а когда тот все-таки уходил, то садился на пол и выл.
          Клюев рассказывает как послушничал в монастырях на Соловках; как был «царём Давидом… белых голубей — христов», но сбежал, когда его хотели оскопить; как на Кавказе познакомился с красавцем Али, который, по словам Клюева, «полюбил меня так, как учит Кадра-ночь, которая стоит больше, чем тысячи месяцев». Это скрытное восточное учение о браке с ангелом, что в русском белом христовстве обозначается словами: обретение Адама…», затем же Али покончил с собой от безнадёжной любви к нему…
           Почему Блока не смутило несчастное существование Есенина в гомосексуальных петербургских вертепах? Видимо, потому, что он сам был увлечен и творчеством Городецкого, и творчеством и личностью Клюева особенно.
         Александр Блок неоднократно упоминает Клюева в своих стихах, записных книжках и письмах и воспринимает его как символ загадочной народной веры. В одном из писем Блок даже заявил: «Христос среди нас», и С. М. Городецкий отнёс эти слова к Николаю Клюеву.
       В своей записи 1922 года Клюев говорит:
«…для меня Христос — вечная неиссякаемая удойная сила, член, рассекающий миры во влагалище, и в нашем мире прорезавшийся залупкой — вещественным солнцем, золотым семенем непрерывно оплодотворяющий корову и бабу, пихту и пчелу, мир воздушный и преисподний — огненный.
Семя Христово — пища верных. Про это и сказано: «Приимите, ядите…» и «Кто ест плоть мою, тот не умрет…»
Богословам нашим не открылось, что под плотью Христос разумел не тело, а семя, которое и в народе зовется плотью.
Вот это и должно прорезаться в сознании человеческом, особенно в наши времена, в век потрясенного сердца, и стать новым законом нравственности…»

6

        Кстати говоря, и Клюев, и Есенин были выходцами из старообрядческих семей. Но Клюев исповедовал хлыствовство,
А в сексе это – садо-мозахизм. Даже не приходится сомневаться в том, что запертый в квартире сатаны, Есенин день за днем получал уроки жестокости, сексуального безумия и сурового однополого воспитания. Гомосексуализм Клюев возводил в божественную степень, призывая  на нем строить новую общественную мораль.
       В 1929 году  он познакомился с молодым художником Анатолием Кравченко, к которому обращены его любовные стихотворения и письма этого времени (насчитается 42 письма Клюева).  В них - воспевание мужской красоты над женской. В письме Анатолию от 23 мая 1933 года Клюев так рассуждает об их близких отношениях:
На этой вершине человеческого чувства, подобно облакам, задевающим двуединый Арарат, небесное клубится над дольним, земным. И этот закон неизбежен. Только теперь, в крестные дни мои, он, как никогда, становится для меня ясно ощутимым. Вот почему вредно и ошибочно говорить тебе, что ты живешь во мне только как пол и что с полом уходит любовь и разрушается дружба. Неотразимым доказательством того, что ангельская сторона твоего существа всегда заслоняла пол, — являются мои стихи, — пролитые к ногам твоим. Оглянись на них — много ли там пола? Не связаны ли все чувствования этих необычайных и никогда не повторимых рун, — с тобой как с подснежником, чайкой или лучом, ставшими человеком-юношей?»
Возвращаясь к массовому поклонению женщин поэзии Есенина и самому поэту, спросим: многие ли из них остались при своем мнении и увлечении этим мужчиной, знай они о его личной жизни и о том,  кто его любил и кого  мог любить он? Думаю, многих бы рвало от отвращения!
           Воспевая «новую мораль» - поклонение фаллосу,  мужскому семени как «телу Христа» и однополым бракам – Клюев все более переходил на антисоветские позиции. Тем более, что  его  больше не печатали и он нищенствовал. Хотя, правда, имел государственное пособие и крышу над головой.
              По воспоминаниям И. М. Гронского (редактора «Известий ВЦИК» и главного редактора журнала «Новый мир»), Когда Клюев прислал в газету «любовный гимн», предметом которого являлась «не „девушка“, а „мальчик“», Гронский изложил своё возмущение в личной беседе с поэтом, но тот отказался писать «нормальные» стихи. После этого Гронский позвонил Ягоде и попросил выслать Клюева из Москвы И это распоряжение было санкционировано Сталиным. Мнение, что причиной ареста Клюева стала именно его гомосексуальность, высказывал также позднее в частных беседах М. М. Бахтин.
         Однако  2 февраля 1934 года Клюев был арестован в своей московской квартире по адресу: Гранатный переулок, дом 12, официально - по обвинению в «составлении и распространении контрреволюционных литературных произведений» (статья 58, часть 10 УК РСФСР.  5 марта после суда Особого совещания выслан в Нарымский округ, в Колпашево. Осенью того же года по ходатайству артистки Н. А. Обуховой, С. А. Клычкова и, возможно, Горького переведён в Томск (по пути в ссылку Клюев уже посещал Томск, дожидаясь в одной из местных тюрем переправки в Колпашево), где 23 марта 1936 года арестован как участник церковной контрреволюционной группировки, однако 4 июля освобождён «ввиду его болезни — паралича левой половины тела и старческого слабоумия».
            А теперь наступает самый страшный и необъяснимый для нашего времени момент.  5 июня 1937 года в Томске Клюев был снова арестован и 13 октября того же года на заседании тройки управления НКВД Новосибирской области приговорён к расстрелу по делу о никогда не существовавшей «кадетско-монархической повстанческой организации „Союз спасения России“». В конце октября был расстрелян. Как сказано в справке о посмертной реабилитации Клюева, он был расстрелян в Томске 23—25 октября 1937 года. Размытая дата расстрела, возможно, объясняется тем, что с 01:00 23 октября до 08:00 25 октября в Томске не было центрального электроснабжения ввиду ремонта местной ГЭС-1. В подобных случаях сотрудники НКВД, приводившие приговоры в исполнение в течение двух ночей (23 и 24 октября) с использованием фонаря «летучая мышь», могли оформить документы задним числом для всей партии только после того, как в городе появился электрический свет (25 октября). То есть, произошло мистическое событие в дни расстрела этого отчаянного безбожника – наступила темнота… Может быть,  так оно и должно было случиться?


          Еще одно мистическое совпадение: вероятно, местом расстрела и братской могилы, где упокоился поэт, стал один из пустырей в овраге (так называемом Страшном рве) между Каштачной горой, и пересыльной тюрьмой.  Ныне  же по адресу: СИЗО-1 по улице Пушкина, 48….
         Николай Клюев был реабилитирован в 1957 году сумасшедшим Никитой Хрущевым, о безумии которого сегодня представлены убедительные  медицинские  доказательства. Хрущев, конечно, не признавал  Бога, но он не признавал и гомосексуализм. Хотя, может быть, лукавил? Не случайно же мужское семя, хотя и не как «тело Христа», но именно со времени хрущевской оттепели так  широко распространено в «употреблении» при сексуальных играх и в России. Поэт Клюев был бы доволен!

7

Я  задаю себе вопрос: чекисты расстреляли Николая Клюева как антисоветчика или как маньяка, заманивавшего и губившего  талантливых молодых людей, которых сводил с ума, не выпуская из замкнутого пространства, калечил тела и вбивал им в голову эту свою «новую» мораль поклонения фаллосу? А может быть, и того хуже  -  ночью, в кромешной темноте, на пустыре, они поставили перед палачами парализованного слабоумного старика – вампира? И у чекистов были основания так думать? Скорее всего, дело с Клюевым было особое, не зря сам Сталин распорядился вывезти его из Москвы.
      23 октября 1937 года в Страшном овраге в городе Томске  при свете масляных фонарей - факелов, поскольку нечистая сила погасила вдруг все электричество вокруг на целых три дня, свершилась средневековая инквизиторская казнь. Перед цепью  солдат с ружьями  стоял, едва держась на ногах, трясущийся старик, который по своему слабоумию едва ли понимал, куда и зачем его привели и для чего мучают. Но, возможно, все еще живая душа его восприняла происходящее как некий поэтический фарс на черной сцене, где в кромешной темноте  звучал вопрос, на который так никто и не нашел до сих пор ответа: он создал для России великого поэта или убил его?
         Наверное, и то и  другое…
Но если обратиться к роману «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова в том месте, где прокуратор Иудеи судит  непонятного ему Иешуа? Вот оно, в главе второй части первой «Понтий Пилат»:


« В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Более всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все теперь предвещало нехороший день, так как запах этот начал преследовать прокуратора с рассвета. Прокуратору казалось, что розовый запах источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху кожи и конвоя примешивается проклятая розовая струя. От флигелей в тылу дворца, где расположилась пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая когорта двенадцатого молниеносного легиона, заносило дымком в колоннаду через верхнюю площадку сада, и к горьковатому дыму, свидетельствовавшему о том, что кашевары в кентуриях начали готовить обед, примешивался все тот же жирный розовый дух. О боги, боги, за что вы наказываете меня?

"Да, нет сомнений! Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь гемикрания, при которой болит полголовы. От нее нет средств, нет никакого спасения. Попробую не двигать головой".

На мозаичном полу у фонтана уже было приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни на кого, сел в него и протянул руку в сторону.

Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок пергамента. Не удержавшись от болезненной гримасы, прокуратор искоса, бегло проглядел написанное, вернул пергамент секретарю и с трудом проговорил:

- Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело посылали?

- Да, прокуратор, - ответил секретарь.

- Что же он?

- Он отказался дать заключение по делу и смертный приговор Синедриона направил на ваше утверждение, - объяснил секретарь.

Прокуратор дернул щекой и сказал тихо:

- Приведите обвиняемого.

И сейчас же с площадки сада под колонны на балкон двое легионеров ввели и поставили перед креслом прокуратора человека лет двадцати семи. Этот человек был одет в старенький и разорванный голубой хитон. Голова его была прикрыта белой повязкой с ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной. Под левым глазом у человека был большой синяк, в углу рта - ссадина с запекшейся кровью. Приведенный с тревожным любопытством глядел на прокуратора.

Тот помолчал, потом тихо спросил по-арамейски:

- Так это ты подговаривал народ разрушить Ершалаимский храм?

Прокуратор при этом сидел как каменный, и только губы его шевелились чуть-чуть при произнесении слов. Прокуратор был как каменный, потому что боялся качнуть пылающей адской болью головой.

Человек со связанными руками несколько подался вперед и начал говорить:

- Добрый человек! Поверь мне...

Но прокуратор, по-прежнему не шевелясь и ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:

- Это меня ты называешь добрым человеком? Ты ошибаешься. В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое чудовище, и это совершенно верно, - и так же монотонно прибавил: - Кентуриона Крысобоя ко мне.

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда кентурион, командующий особой кентурией, Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед прокуратором.

Крысобой был на голову выше самого высокого из солдат легиона и настолько широк в плечах, что совершенно заслонил еще невысокое солнце.

Прокуратор обратился к кентуриону по-латыни:

- Преступник называет меня "добрый человек". Выведите его отсюда на минуту, объясните ему, как надо разговаривать со мной. Но не калечить.

И все, кроме неподвижного прокуратора, проводили взглядом Марка Крысобоя, который махнул рукою арестованному, показывая, что тот должен следовать за ним.

Крысобоя вообще все провожали взглядами, где бы он ни появлялся, из-за его роста, а те, кто видел его впервые, из-за того еще, что лицо кентуриона было изуродовано: нос его некогда был разбит ударом германской палицы.

Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике, связанный пошел за ним бесшумно, полное молчание настало в колоннаде, и слышно было, как ворковали голуби на площадке сада у балкона, да еще вода пела замысловатую приятную песню в фонтане.

Прокуратору захотелось подняться, подставить висок под струю и так замереть. Но он знал, что и это ему не поможет.

Выведя арестованного из-под колонн в сад, Крысобой вынул из рук у легионера, стоявшего у подножия бронзовой статуи, бич и, несильно размахнувшись, ударил арестованного по плечам. Движение кентуриона было небрежно и легко, но связанный мгновенно рухнул наземь, как будто ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом, краска сбежала с его лица и глаза обессмыслились. Марк одною левою рукой, легко, как пустой мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:

- Римского прокуратора называть - игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять. Ты понял меня или ударить тебя?

Арестованный пошатнулся, но совладал с собою, краска вернулась, он перевел дыхание и ответил хрипло:

- Я понял тебя. Не бей меня».



                8



            Но если ассоциировать  мой текст с текстом Булгакова, то хочу заметить, по моей версии, в Страшном овраге города Томска перед расстрельной командой крысобоев стоял вовсе не замученный по распоряжению Понтия Пилата непонятный для него Иешуа (поэт Клюев), а сам Понтий Пилат. Который два года мучил  золотоголового  светлого юношу, под хлыстами  друзей-геев, садо-мазохистов, запрещая называть себя добрым человеком, воспитывая из него злобного психопата - извращенца, ненавистника женщин и самого себя.               
           «Понтия Пилата»  Клюева, мучителя Есенина, «приговорившего» его вместе со своими единомышленниками к казни над самим собой, расстреляли, закопали, но наступление пропагандируемой им «новой морали» не остановили, и сто лет она существует в России среди определенных слоев населения,  среди творческой интеллигенции, в первую очередь.
От Николая Клюева остался забавный стишок:

Вижу за окнами прялку,
Песенку мама поёт,
С нитью весёлой вповалку
Пухлый мурлыкает кот.
Мышку-вдову за мочалку
Замуж сверчок выдаёт.

Как бы ни было смешно, но в этих забавных строках о свадьбе мочалки с мышкой мне увиделась главная «тема» того самого современного и грозного нового оружия против человечества, о котором я здесь пытаюсь рассказать.
         Кажется, наступает  конец той «новой нравственности», которую насаждали зловещий Клюев и ему подобные в начале двадцатого века и которая предполагала тесный телесный контакт для извращений и развращений человека человеком.
        На смену снова приходит господство  «ангелолюдей», смытых  когда-то  Господним всемирным потом за их тяжкие грехи, и  несущее миру необычную форму тяжкого рабства. Ее я сформулировала выше как новое опасное оружие: «Некоторые факты истории создания и использования  нового эффективного оружия в глобальном мире (контроль и управление человеческим сознанием через сексуальное возбуждение на любом расстоянии от объекта с помощью биоэлектронных средств и гипноза)». А те, «клюевские», настройки были всего лишь подготовкой к новому испытанию людей на христианскую устойчивость. И готовилось оно  задолго до Октябрьской революции и появления поэтов-модернистов в начале двадцатого века.
Перед тем, как посчитать Есенина, Маяковского и Булгакова  психически нездоровыми людьми, таковыми  в России посчитали Гоголя и Лермонтова. Михаил Юрьевич зачастую вел себя как настоящий социопат, совершая некрасивые поступки в отношении  женщин, о чем биографам даже неловко говорить в своих статьях.
         Гоголь, страдая с юности глубокими обмороками, не только боялся спать, но и считал, будто в его теле все органы смещены, а желудок и вовсе расположен «вверх дном». Маяковский, его «учительница» Лиля Брик  страдали судорогами, Михаил Булгаков  имел сильное нервное расстройство – агорафобию – «рыночный» страх, боязнь открытого пространства. Михаил Булгаков также боялся спать.  В юности он увлекся морфием. В те дни, когда  не мог принять дозу, его мучили особенно тяжелые кошмары, а по пробуждении он не всегда мог отличить реальность от сна. Булгаков был способен, например, убежать из дома, преследуя или спасаясь от призрачных чудовищ.
Если говорить о болезнях Лермонтова и Гоголя, то они страдали от ужасной наследственности - их самые близкие родственники не были вполне вменяемыми людьми. Дед и бабка Лермонтова держали великолепный профессиональный театр и сами играли на сцене. Причем Арсеньева играла преимущественно мужские роли… Ее муж страдал припадками и покончил жизнь самоубийством от неразделенной любви к соседке-помещице. Отец Лермонтова был распутный и жестокий тип, можно сказать, он уморил свою жену, доведя ее до нервной чахотки.
Отец Гоголя был, прошу прощения,  натуральный педофил – в свою жену он влюбился, когда  ей было шесть месяцев… Их первые дети –мальчики- умерли, в живых остался только Николай Гоголь, болезненный и нервный.
          Ну а Есенин и Маяковский – здоровые физически люди, выросшие в нормальных вроде бы семьях, были покалечены и доведены до могилы в молодом возрасте теми, которых  можно было бы назвать подземными тварями, выползшими из ада.
Да, все эти гении русской поэзии были тяжело больны, когда создавали свои лучшие произведения. Но не болезни помешали им  жить и творить далее, а тот контроль и давление, которые были использованы против с них с помощью того самого  оружия, о котором я здесь упомянула выше.
Особенность этого оружия в том, что оно запускается внутрь человека и действует изнутри  по команде того, кто им управляет снаружи.  Это оружие  подчиняет  человека кому-то невидимому, заставляет его делать даже обыденные вещи в заданном темпе, в определенных местах, ограничивает круг  общения до минимума, если не совсем, а главное – подчиняя его своим же слабостям, в частности, сексуальным пристрастиям, делая его их рабом.
           Конечно, человек , поняв, что попал в какую-то ловушку, чувствуя  инородное «тело -хозяина» внутри себя, пытается сопротивляться, хочет освободиться. Бесполезно – даже никакая психиатрия не поможет. Потому что это таинственное «что-то» крепко сидит внутри и оно  сопровождает потерпевшего везде, знает о нем все и чаще всего, предвидит его действия.
         Здесь поневоле вспомнишь примеры средневековой инквизиции по изгнанию бесов из человека. Уверена – все пострадавшие хотели бы попробовать пройти этот страшный обряд, но не решились  обнародовать свою ужасную тайну, предпочитая считать себя безумцами.
         Поэтому Гоголь говорил о своих якобы смещенных внутренностях, Есенин пытался прогнать от себя Черного человека, Булгаков бегал за чудовищами, одолевавшими его, или пытался наркотическим сном усмирить их в себе, Маяковский давал себя до изнеможения стегать  плеткой садистке  Лиле Брик и корчился в непонятных судорогах.

9

Я вам скажу больше. При современных высоких технологиях это оружие, изобретенное, может быть, еще до Всемирного Потопа каким-нибудь спрятавшимся в джунглях племенем, едва ли даст покой и после смерти. Если раньше манипуляции им проводились с близкого расстояния – в квартирах графа Толстого, у которого проживал Гоголь, или в доме Хомякова и Языковой на Собачьей площадке в Москве, Городецкого, Клюева или Бриков, то  сейчас  новые технологии позволяют подвергать людей особенному воздействию даже после их смерти – в могиле! Без всякого волшебства – всего лишь с помощью известного сегодня каждому ребенку проводника – электронной почты. Представьте себе, если к какому-либо органу человека прикрепить – нет, не чип, а определенный шифр – электронный адрес, то на него будут приходить любые «письма-команды». А лучший способ покорить человека и взять его жизнь под контроль – использовать его эрогенные зоны. Сильное сексуальное возбуждение, может быть, которое человек в своей жизни никогда и не испытывал, заставит его слушаться того, кто подает команды, но кого он никогда не увидит.
         Когда же тело человека умрет, то прикрепленный шифр будет по-прежнему действовать и принимать сигналы. Представьте теперь, что с его помощью «почтальон» может рассматривать свой объект даже под землей, в гробу, а при желании, если он извращенец, что скорее всего, и продолжить свои сексуальные опыты уже с мертвецом,  наблюдая, как тот корчится в гробу под команды своего владельца.          Поневоле возникает ассоциация с дикими обычаями в некоторых российских губерниях (которые практикуются и сегодня!) это свадьбы мертвецов. Когда холостых умерших, несмотря на их возраст – хоть старика или младенца – «женили» или «выдавали замуж» в гробу, надевая на голову венок. В этих местах считается. что покойный должен придти в другой мир  со своей парой, а не одиноким. В современном мире так и получается – обладатель шифра покойного «подопечного» может продолжить свое «общение» с ним на том свете…
И тут приходит на ум не только  смешной, но провидческий, стишок  Николая Клюева, наверняка позаимствованный им у своей матери- профессиональной плакальщицы над покойниками:

      

Вижу за окнами прялку,
Песенку мама поёт,
С нитью весёлой вповалку
Пухлый мурлыкает кот.
Мышку-вдову за мочалку
Замуж сверчок выдаёт. –

Ведь все эти опыты сексуального раздражения нового оружия, создавая иллюзию чьей-то любви, и есть всего-навсего «мочалка», а не настоящий любовник или муж.
         Но как тут не вспомнить обращение Коринфянам в 15 главе Библии:

«51 Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменимся
52 вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся.
53 Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие.
54 Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою.
55 Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»

«Иоанна 5 глава:
21 Ибо, как Отец воскрешает мертвых и оживляет, так и Сын оживляет, кого хочет.
22 Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну,
23 дабы все чтили Сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его.
24 Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего Меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь.
25 Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже, когда мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут.
26 Ибо, как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе.
27 И дал Ему власть производить и суд, потому что Он есть Сын Человеческий.
28 Не дивитесь сему; ибо наступает время, в которое все, находящиеся в гробах, услышат глас Сына Божия;
29 и изыдут творившие добро в воскресение жизни, а делавшие зло--в воскресение осуждения»».

        Как бы там ни было, при массовом применении нового, поистине дьявольского, изобретения против людей, вся земля зашевелится будто бы сама собою. И сегодняшняя киношная фантастика с «ходячими мертвецами» может обернуться жуткой реальностью. Только вот – зачем?
           Интересно, что через  несколько месяцев после смерти жены  Алексей Хомяков написал  вот такое странное стихотворение : «Воскресение Лазаря»:

О Царь и Бог мой! Слово силы
Во время оно Ты сказал,
И сокрушён был плен могилы,
И Лазарь ожил и восстал.

Молю, да слово силы грянет,
Да скажешь: встань! — душе моей.
И мёртвая из гроба встанет,
И выйдет в свет Твоих лучей.

И оживёт, и величавый
Её хвалы раздастся глас —
Тебе, Сиянью Отчей славы,
Тебе, умершему за нас.

Даже через много месяцев не смирившись со смертью жены, Хомяков молит Бога  поднять ее из могилы… А сегодня, используя сверхсовременные технологии, желающие продолжить общение с покойными и после их кончины, могут делать это. Однако вот в чем проблема:  они забыли спросить у мертвецов, нужно ли им это, или вечный покой дороже садистских безумных развлечений?



10

В основе нового  опаснейшего оружия против человека заложена… любовь! Но не ради деторождения, добра и мира. Не зря же существует выражение – любить до смерти! Здесь я хотела бы вернуться к Николаю Гоголю. Есть легенда, что при его перезахоронении на Новодевичьем кладбище,  не нашли голову писателя. Если действительна на нее была охота, то почему? Что хотели найти в черепе литературного гения? Если кто-то действительно похитил череп писателя с какими-то мистическими целями, то напрасно: во времена Николая Васильевича  чипов и шифров, существующих в современной электронике, не было. На него могли действовать  сильным гипнозом и какими-то ядами. Кто?  Богатейший человек в Москве Хомяков и его жена, сестра поэта Языкова. Хомяков был известен как гомеопат, а  у его супруги была своя история странных взаимоотношений с мужчинами.
      Самая известная – это любовь девятнадцатилетнего Николая Александровича Мотовилова, симбирского помещика, студента Казанского университета, к юной Екатерине Языковой, когда та еще была десятилетним ребенком (разница в возрасте – 8 лет). Его одержимостью стало подглядывание за девочкой в саду и неукротимое желание жениться на ней немедленно. Она, между тем, несмотря на свой детский возраст, сама ухаживала за тяжело больной матерью. От этого анонимного «общения» на расстоянии с красивым ребенком Мотовилов тяжело заболел. Он потерял силы до такой степени, что не мог уже вставать и  чувствовал себя парализованным.  Сам он считал, что в него вселились бесы, но сегодня можно предположить, что его болезнь была результатом  того самого опасного бесконтактного секса, о котором знали еще при дворе Николая Первого, когда страдали от него и сам император, и его жена.
Поскольку жениться на ребенке и излечиться Мотовилов не мог, а врачи не помогли, то он обратился в  Серафиму Саровскому, иеромонаху Саровского монастыря, будущему основателю и покровителю Дивеевской женской обители. Сам Серафим считал, что будучи тяжело болен в десятилетнем возрасте излечился, благодаря помощи Богоматери. С Мотовиловым  Саровский занимался три года и сумел отмолить его и поставить на ноги. Но от страсти к Екатерине Языковой он его не излечил, и в 1831 году Мотовилов все-таки  сватается к  четырнадцатилетней девочке. Получив отказ, он снова впадает в то же болезненное состояние, что и раньше. Только теперь ему совсем худо, и к Саровскому служки принесли его на руках.
        К провалившемуся сватовству  прибавились неудачи по службе. Мотовилов, готовясь жениться, не только получил образование, но и начал скупать земли, чтобы улучшить свое благосостояние.  И вот тут всплывает очень интересный факт. В 1831 году он был официально назначен распоряжением попечителя Казанского университета на должность почетного смотрителя Корсунского уездного училища. Согласно процедуре того времени он был утвержден в этом звании советом Казанского университета и училищным комитетом. Дело стало за малым: как пишет в своих «Записках» сам Мотовилов, «оставалось только Мусину-Пушкину (Михаилу Николаевичу, попечителю Казанского универитета) оправдать свой честный и благородный вызов <приказ> добросовестным исполнением своей обязанности — представить господину министру народного просвещения о надлежащем меня утверждении в сем звании по его непринужденному вызову».
Однако ж, как и обещал масон Баратаев, Мусин-Пушкин не выполнил своей обязанности.
       (Семейное дело Мусина-Пушкина  помешало счастью Мотовилова. Дело в том, что упоминаемый здесь масон Баратаев – это генерал-губернатор  Семен Михайлович Баратаев, дочь которого, Александра Семеновна, была замужем за Михаилом Николаевичем Мусиным-Пушкиным. И он, разумеется, не собирался делать карьеру не имеющему никаких масонских «чинов» «простому» русскому Мотовилову, который, к тому же, искал утешения у православной церкви. –Т.Щ.)
       О чем Мотовилов впоследствии вспоминал: «Но вот у нас как все делается в России — нам говорят и велеглаголиво проповедают печатано: учитесь, оканчивайте курсы в университетах, вам отворят двери повсюду в государственной службе — и кричат: «Дворяне русские лентяи, небрегут о службе Русской земле и Ее Самодержцам», требуют от студентов о непринадлежании ни к каким тайным обществам, а тем более к ложам масонским, а как дело дойдет до службы, то под рукою и станут предлагать вступление в ложу именно масонскую. Если же вы откажетесь, убоясь Бога, и чистой совести, и присяги, ибо я, будучи еще не действительным, а проходящим курс учения студентом, присягал на три дня в верноподданничестве Императору Константину Павловичу и потом в Бозе почившему Благочестивейшему и в душе истинному Христианину великому пред Богом и человеками Императору Николаю Павловичу, — так и скажут вам точь-в-точь как вышепомянутые бесы сказали — только иными словами скажут вам, как мне сказал бывший симбирский губернский предводитель князь Михаил Петрович Баратаев: «Ну, так я вам скажу, что силою гран-метрства Симбирской ложи масонской и силою великого мастерства Санкт-Петербургской ложи запрещу вам давать почетное смотрительство Корсунского уездного училища, потому что казанские масоны подчинены ложе Симбирской и Мусин-Пушкин не только двоюродный брат мой, но и подчиненный масон, так он должен исполнить волю мою, а в Санкт-Петербурге и подавно не посмеют противиться мне». Так вам откажут в месте почетного смотрителя, если вы не покоритесь добрым, дескать, и милостивым к вам предложениям. И вам придется, может быть, как и мне пришлось, сказать в ответ: «А я уверяю вас, что силою Господа моего Иисуса Христа, которого вы масонством вашим гоните, я за предстательством Царицы Небесной непременно получу, и именно Корсунского, а не иного какого-либо училища, место».
Действительно, Бог не выдал Мотовилова в руки врагов. Место смотрителя Корсунского училища он получил, правда, через четырнадцать лет. Пока же он остался без службы, разбитый болезнью, терзаемый бесами, которыми, на самом деле, были всего лишь более успешные и богатые люди, строившие  всевозможные козни рвушемуся наверх молодому человеку.
Разве мог он, никому не известный молодой человек, в своем служебном рвении противостоять  масонству, у которого везде были свои люди, решающие кадровые вопросы? И уж тем более, никак он не мог рассчитывать на брак с девушкой, чья семья была богата и знаменита и готовила ее в жены известному крёзу, самому богатому  и всесильному человеку в Москве – Хомякову, родственнику русских царей?
       Служебные неудачи, тайная и явная злоба влиятельного масонства сломили организм Мотовилова, и тяжкая болезнь приковала его к постели. Его физические страдания были усугублены нравственными: молодой еще человек, круглый сирота, с девочкой-сиротой, сестрой, на руках, без поддержки, без родного бескорыстного участия (одна Надежда Ивановна Саврасова, друг его матери, его не оставляла), он не знал, как жить ему дальше. В это время он пытается лечиться от своей болезни у земных врачей. Едет в Казань к своему старому знакомому и благодетелю Карлу Федоровичу Фуксу, в Казани же пытается лечиться у другого знаменитого доктора — Василия Леонтьевича Телье. Лечится и у пензенской знаменитости доктора Питерсона. Вероятно, доктора советуют ему минеральные источники, и он лечится на Сергиевских минеральных серных водах в Самарской губернии. Увы, лечение у земных докторов не поправило ему здоровья. Но именно в такие моменты и приходит к человеку Божья помощь. По мнению С. Нилуса, именно к этому времени относятся найденные им записи Мотовилова с описанием знаменательных сновидений, указавших Николаю Александровичу его новый жизненный путь, на котором он, как было сказано еще его отцу, «будет нужен Богу».
      И снова  Серафим Саровский помог встать на ноги Николаю Мотовилову, хотя и упрекнул его в непослушании. В 1840 году Николай Александрович, как и предрекал монах, женился на Елене Ивановне Милюковой племяннице преподобной Марфы Дивеевской. Её отец часто ходил к батюшке Серафиму на работу, а после смерти супруги поступил в Саровскую пустынь монахом. С 5 лет Елена жила в монастыре. Но впоследствии, по прямому послушанию отцу Серафиму, она вышла замуж за Николая Мотовилова и вместе они много помогали обители. Предвидя это, батюшка велел звать её еще с малолетства «великою госпожою».

11

         И вот в эту женщину – Екатерину Языкову-Хомякову – влюбился Николай Гоголь, вернувшись в Москву из Европы. Он умер, заразившись от нее  менингитным тифом. Но умер покорно, словно приняв в себя вместе с ее болезнью  что-то таинственное, что свело с ума и едва не лишило жизни Николая Мотовилова. Каким образом им с  Серафимом Саровским удалось изгнать из несчастного влюбленного то, что загнала в него Екатерина Языкова – нам не понять. Но потребовалось для этого несколько лет.
        Когда Екатерина умерла, унеся с собой в могилу своего нерожденного ребенка, Хомяков  никак не мог успокоиться. По ночам в доме  люди содрогались от его  тоскливого безумного собачьего воя…
         Вспомним,  что именно это происходило и с Николаем Клюевым: когда «его совенок»  Сергей Есенин уходил из квартиры,  Клюев садился на пол и выл.
Также выл и Владимир Маяковский, царапаясь в дверь кухни, где запирали его  Лиля и Осип Брики, когда хотели вдвоем заняться любовью, а поэт умолял  их впустить его к ним.
          Увы, и Владимир Маяковский, так же, как Сергей Есенин, прошел через отвратительный притон - садомазохистов Брик в Москве. Осип и его жена Лиля не щадили психику молодого поэта, используя его, как сексуальную игрушку, в удовлетворении своих нездоровых похотей. Но, в отличие от Николая Клюева, семья Лили Брик занимала и при Романовых, и в советском обществе в Москве очень и очень высокое положение, которому сопутствовали. Конечно,  большие деньги. И с помощью Бриков Маяковский стал богатым и знаменитым,
Продав этим дьяволам свою душу безоглядно.
А все началось с поэмы «Облако в штанах». Маяковский написал закончил ее к 1915 году будучи знакомым с сестрой Лилии,  Эльзой. На чтении поэмы в гостях Эльза и свела его с будущей музой и проклятьем поэта. «Облако…» не брался печать ни один издатель, Осип оплатил первый тираж полностью из своих средств. Лиля писала статьи в газеты о пропаганде творчества футуристов. Если выражаться современным языком, способствовала раскрутке.
          Даже когда Владимир ссорился с Лилей и выезжал из их общей квартиры, он продолжал тесно общаться с Осипом. Это была и настоящая дружба, и взаимовыгодное сотрудничество. Брик был умён, образован, вхож в нужные круги, состоял на службе в ЧК, безошибочно улавливал конъюнктуру рынка. Он лично расставлял запятые в произведениях, правил их, собирал материалы для поэмы «Ленин», договаривался с издателями и т.д. Именно Осип слепил Маяковскому образ революционного поэта, критики же считали его лишь «попутчиком», а не «пролетарским писателем».
         Злосчастная выставка в честь 20-летия  творчества  Маяковского состоялась с большими трудностями, никто из коллег по цеху и государственных деятелей её не посетил. Имели ли Брики право на деньги Маяковского, если фактически «пробивали» все публикации? К слову сказать, они и без поэта не бедствовали: дядя Лили возглавлял крупный банк, мать работала в крупнейшей частной фирме, осуществлявшей экспортно-импортные операции между СССР и Англией, а двоюродная сестра Наталья Константиновна воспитывала детей Сталина, родная же – Эльза – была замужем за французским писателем Луи Арагоном и жила в Париже, но в СССР занималась публикацией книг мужа и своих романов. В СССР Луи Арагон был, как известно, «свой человек»…
          Так что Маяковский попал в очень «умелые» руки и цеплялся за них до самой своей кончины. И конечно, был под полным контролем у этой «темной» парочки. Но, видимо, контроль был слишком жестким, непонятным и не давал Маяковскому спокойно распоряжаться собой, свои телом, и это сводило его с ума. Это видно из его писем Лиле: «Я чувствую себя совершенно отвратительно и физически и духовно. У меня ежедневно болит голова, у меня тик, доходило до того что я не мог чаю себе налить. Я абсолютно устал, так как для того чтоб хоть немножко отвлечься от всего этого я работал по 16 и по 20 часов в сутки буквально. Я сделал столько, сколько никогда не делал и за полгода.»
Но вот что написала о Лиле Брик Галина Катанян, эстрадная артистка, певица, журналистка.( Вместе со своим мужем Василием Абгаровичем Катаняном вошла в круг знакомых Маяковского в 1927 году. После гибели Маяковского помогала по просьбе Лили Брик разбирать и перепечатывать архив Маяковского. В 1938 году Василий Абгарович оставил жену ради Лили Брик). «Мне было двадцать три года, когда я увидела ее впервые. Ей -тридцать девять. В этот день у нее был такой тик, что она держала во рту костяную ложечку, чтобы не стучали зубы. Первое впечатление - очень эксцентрична и в то же время очень «дама», холеная, изысканная и - боже мой! -да она ведь некрасива! Слишком большая голова, сутулая спина и этот ужасный тик...»
Кроме судорог Маяковский страдал необыкновенной слезливостью – он мог часами плакать навзрыд. И тут вспоминается современная писательница Элизабет Макнейл, автор романа «Девять с половиной недель», которая, попав в руки  художника-садиста, тщательно скрывала ото всех свои аномальные любовные похождения, но когда, наконец, натура ее не выдержала  издевательств садомозахиста, она получила тяжелый нервный срыв,  плакала сутками, не переставая, родственники  отвезли ее в психиатрическую больницу. Там ей помогли.  Она прожила еще долго, вышла замуж, написала другие произведения. По ее роману поставили  известный фильм «Девять с половиной недель», но в семьдесят лет неожиданно покончила жизнь самоубийством.
То есть, спустя почти  сто лет после самоубийств Есенина и Маяковского, современная женщина, пережив извращенное сексуальное воздействие и тяжелое моральное насилие, потеряла силу воли, физическую силу и, в конце концов, несмотря на борьбу с самой собой и с «дьяволами» внутри себя, также покончила жизнь самоубийством.
          Среди приведенных мною здесь действующих лиц – Мотовилов, Гоголь, Есенин, Маяковский, Элизабет Макнейл, пострадавших или от  бесконтактного секса, или от увлечения половыми извращениями и имевших одинаковые признаки поврежденного здоровья,  только одному удалось спастись и дожить до старости, умерев  естественной смертью – это Мотовилову. И то только потому, что он попал в очень правильные руки монаха Серафима Саровского, который знал, с чем надо сражаться, в отличие от монашек монастыря, в котором угасла грузинская красавица Тамара, замученная  сластолюбивым прохвостом, лермонтовским Демоном.


12

И еще один человек, знаменитый современник  Есенина и Маяковского, у которого были явные признаки воздействия на  психическое и физическое здоровье – Михаил Булгаков – сумел изгнать из себя нечто чужеродное, что не давало ему жить и сводило с ума. Поскольку он был врач с большой практикой, в том числе, в госпитале, то решил использовать самое сильное лекарство – морфий. Напрасно иные исследователи биографии и творчества Булгакова  утверждают, что  наркотики были всего лишь юношеским увлечением писателя. Давайте вспомним, что у него  были судороги, как и у Есенина и Маяковского,  он потерял силы и прибрел  агорафобию – то есть, боялся  окружающего пространства. И он принял правильное решение – усыплять себя надолго, а вместе с собою и то, что находилось у него внутри, не давая, таким образом, управлять собой и мучить себя. Кроме того, он не увлекался сексуальными излишествами, или не позволял себе это делать,  трижды женился и прилежно жил с женами по многу лет. Последняя жена, как известно, стала его музой и героиней романа «Мастер и Маргарита». И все-таки… сам спасаясь  от нечисти в психиатрической лечебнице, мастер сделал Маргариту ведьмой, отдав ее в руки нечистой силы, а потом уже позволил играть Воланду и его приспешникам с ними, мертвыми
Уверяю вас, не всегда то, что написано в романе -  неправда и фантазия автора. Бывает, что автор пишет истинную правду, но обыватели ему не верят!
          В подтверждение своих слов приведу совсем свежий пример из современной жизни. В Москве с одной молодой журналисткой одного известного издания случилась странная вещь. Однажды утром эта милая девушка, трудолюбивая, добрая, всегда готовая всем помочь, по словам коллег, ушла из дома, оставив на столе ключи от квартиры и сотовый телефон. О, эти  сотовые телефоны – как теперь уже всем известно, это первые бессовестные шпионы, следящие за своими владельцами  через спутники! И то, что журналистка бросила свой сотовый дома, говорит о том, что за ней кто-то  следил с определенными целями, и она об этом знала и убегала от невидимого, но опасного преследователя. Девушка пропадала почти три дня. Мать и спасатели с ног сбились, разыскивая ее. И нашли! Но где? В подвале какого-то полуразваленного дома рядом с церковью, куда она ходила в последнее время. Что же она там делала? Она…спала! Мертвецким сном. И проснулась, только когда ее стали вытаскивать за ноги из тесной щели, в которую она забилась. При этом беглянка стала  активно сопротивляться, умоляя, чтобы ее оставили в покое и дали  спать, а кроме того она кричала, что все это ей кажется…
            Обратите внимание: все описанные мною здесь герои пытались устроить себе побег: Гоголь – от тех, кто  влез в него и разворочал внутренности, Есенин – от Черного человека, Мотовилов – от масонов, Булгаков – от донимавших его чудовищ, Элизабет Макнейл – от любовника - художника-садиста.
Внутрь журналистке был введен шифр, который позволял на любом расстоянии производить какому-то злодею, имеющему в своих руках  новое страшное оружие, в ее организме самые различные манипуляции. В том числе, и сексуального характера, которые выражаются в  судорогах. Да, в тех самых судорогах, которые мучили наших героев сто лет назад. Обладатель этого устройства может усиливать или уменьшать его действие. Все зависит от послушания попавшего в это  биоэлектронное рабство. Да, да, по-другому это и не назовешь. Пострадавший вскоре  начинает понимать значение подаваемых ему импульсов – лечь в постель и подчиниться насильнику,  встать во время, которое он назначит, не выходить из дома, не общаться с людьми и так далее, и так далее. Раб при этом не видит и никогда не увидит своего хозяина, зато он  наблюдает за ним круглосуточно с помощью той же спутниковой связи. А хозяев, между тем, может быть  не один и не два. Эта шайка нового вида международных террористов может передавать захваченного в ее распоряжение человека из рук в руки, создавая нечто глобального борделя. Не спешите говорить о моих бурных фантазиях – у меня есть доказательства. И они очень весомые. Просто вспомните  людей, очень известных и именитых даже, которых  принародно, на глазах у всего мира, трясло в судорогах, и их никто не мог остановить. Подверженные же публичному нападению, от помощи, в том числе, медицинской, отказывались.
         А чем здесь поможешь? Даже побег не спасет – шифр внутри покажет, где вы. Если, конечно, вам не удастся найти защищенный от биоволн бункер или вот такую щель в заброшенном доме, которую нашла журналистка. Она догадалась, что нужно сделать, и хотя бы отоспалась, потому что новые рабовладельцы в виде наказания лишают свои жертвы сна. Стоило только взглянуть на ее глаза на фотографии – и все было понятно. Этой несчастной спать не давали очень долго. Сейчас она в психиатрической больнице,  естественно,  ей прописали снотворное, и она много спит, и, как говорит ее мама, даже начала уже улыбаться. Но ни мама, ни сама девушка не рассказали истинную причину такого странного побега, а придумали милую историю про сбежавших из приюта кошек, которых, якобы разыскивала девушка и провалилась в щель, где и застряла.
         Кстати, о бункере. В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков описал, как попавшие в ужасные ситуации москвичи, над которыми глумился Воланд, сами умоляли чекистов отправить их в бронированные камеры…


   1 3

        Читая в гостях  свою новую поэму «Облако в штанах» и тут же посвятив ее Лиле Брик, с которой только что познакомился,  мог ли предположить  Маяковский, что это его произведение,  наполненное отвращением к самому себе, к Богу, порнографией  публичного дома и грязной нецензурщиной, полной безысходностью, будут  преподавать детям в школе на протяжении ста лет, и в наше время – тоже? Хотя, вроде, при демократическом режиме поумнели литературные критики, стали разбираться, что к чему в подобных произведениях. Правда, как бы предчувствуя место своего произведения в будущем,  Маяковский написал в нем:
И новым рожденным дай обрасти
пытливой сединой волхвов,
и придут они —
и будут детей крестить
именами моих стихов.
Я, воспевающий машину и Англию,
может быть, просто,
в самом обыкновенном евангелии
тринадцатый апостол.
И когда мой голос
похабно ухает —
от часа к часу,
целые сутки,
может быть, Иисус Христос нюхает
моей души незабудки.
       Конечно, в поэме есть поистине «золотые» строки, читать которые без восторга невозможно. Но они только подчеркивают ужасный настрой отчаявшейся души поэта, приготовившегося уложить себя в сточную канаву. Это было как предчувствие предстоящей жизни с Бриками, в их садомозахистском притоне. Наверное, тогда присутствующие на этих чтениях и жаждуюзие смены Романовых у власти, поняли, как впору грядущему революционному кровопролитию этот  пока еще никому не известный поэт, ибо только зачумленный  кровавой идеей мог написать вот такие кровавые строки:
Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,
как у каждого порядочного праздника —
выше вздымайте, фонарные столбы,
окровавленные туши лабазников.
И подняли… И не только в 1917, но и в 1941, и при захвате заложников в театре Норд Оста, и в школе Беслана… В своем «Облаке»  Маяковский как бы заявил, насколько он есть и будет омерзителен во всех ракурсах – с начала и до конца своей поэтической деятельности. В конце концов, он сам поднял  свою окровавленную тушу замученного садистами «лобазника» на тот самый роковой фонарный столб… Грубо, но правда – сбылась мечта идиота.
Так о чем все-таки это «Облако в штанах», по гнойным строкам которого наши современные дети познают азы жизни? Вот как говорит об этом Маяковский:
Хотите —
буду от мяса бешеный
— и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а — облако в штанах!
Не верю, что есть цветочная Ницца!
Мною опять славословятся мужчины,
залежанные, как больница,
и женщины, истрепанные, как пословица.
      С этим «безукоризненно нежным» облаком в штанах» не все так просто, как мне кажется. А загадка «облака» вот в чем. Есть такой особо приближенный к Аллаху ангелов-мукаррабун – Джибриль, который отождествляется с библейским архангелом Гавриилом.
Джибриль может предстать перед посланниками Аллаха в различных образах. Иногда его описывают как существо огромного роста, чьи ноги на земле, а голова — в облаках (вот и получается облако в штанах Т.Щ.). В одном из хадисов рассказывается об облике Джибриля: «…он спускался с неба и был настолько велик, что заслонял все пространство между небом и землей». Чаще всего он являлся к пророкам и праведникам в образе мужчины. Пророку Мухаммеду Джибриль по частям приносил  текст Корана. А вообще он трактуется как дух, который повсюду сопровождал Мухаммеда, помогал ему и защищал.
Вспомним, что рассказывал о своих путешествиях Николай Клюев на собраниях московской знати, которая с любопытством внимала экзотическому  «мужичку». На Кавказе он якобы познакомился с красавцем Али, который, по словам поэта-гомосексуалиста, «полюбил меня так, как учит Кадра-ночь, которая стоит больше, чем тысячи месяцев». Это скрытное восточное учение о браке с ангелом, что в русском белом христовстве обозначается словами: обретение Адама…», затем же Али покончил с собой от безнадёжной любви к нему.
За браки изгнанных  ангелов с земными женами Бог  покарал человечество  Всемирным Потопом. Это известно. Но Гавриил преданно служил Богу и, согласно Евангелию от Луки в 6-й месяц после зачатия праведной Елисаветою святого Иоанна Предтечи Гавриил был послан Богом в Назарет к Деве Марии возвестить ей благую весть о будущем рождении по плоти от неё Иисуса Христа (Благовещение):
Ангел, войдя к Ней, сказал: радуйся, Благодатная! Господь с Тобою; благословенна Ты между жёнами. Она же, увидев его, смутилась от слов его и размышляла, что бы это было за приветствие. И сказал Ей Ангел: не бойся, Мария, ибо Ты обрела благодать у Бога; и вот, зачнёшь во чреве, и родишь Сына, и наречёшь Ему имя: Иисус. Он будет велик и наречётся Сыном Всевышнего, и даст Ему Господь Бог престол Давида, отца Его; и будет царствовать над домом Иакова во веки, и Царству Его не будет конца.
            Кроме того, согласно церковному преданию, архангел Гавриил передал Деве Марии весть о её кончине за несколько дней до неё.
            Получается, что через тридцать тысяч лет после Потопа, земная женщина снова совокупляется с ангелом? Правда, он трактуется как святой дух и от него рождается  Иисус, который совсем не похож на тех ангелолюдей, которые женились на земных женщинах против воли Бога. В отличие от тех, Иисус проповедует добро, он против рабства и несправедливости. В общем, несет людям совсем новую, спасительную мораль.
          И вот в начале 19 века в России появляется  рукопись антирелигиозной поэмы «Гавриилиада», которую приписывают молодому  Пушкину. Автограф поэмы с истинным авторством до нас так и не дошёл. Сохранился лишь план некоторых эпизодов, как сегодня без всяких на то оснований уверяют  борзщые литературоведы, «написанный Пушкиным в Бессарабии6 апреля 1821 года»: «Святой дух, призвав Гавриила, описывает ему свою любовь и производит в сводники. Гавриил влюблен. Сатана и Мария».


14

       Когда Маяковский читал свою поэму «Облако в штанах» перед аудиторий, считалось, что  в ней речь идет о его любви к некоей Марии Денисовой. Но это большая ошибка, которую сегодня признают и сами биографы  поэта. Автор задумал написание поэмы еще задолго до знакомства с той самой Марией Александровной Денисовой. И первоначальное ее название было иное – «Тринадцатый апостол». Именно себя автор видит в этой роли, высокомерно считая самым красивым из сынов Богоматери.  Полностью произведение увидело свет в 1918 году, благодаря стараниям Осипа Брика, который  оплатил это издание из своих средств. Оно имело  предисловие самого Маяковского, поэт давал определение своему творению, считая его книгой, содержащей основные положения современного искусства. В поэме ярко обозначены 4 посыла автора, в которых он гонит долой любовь, искусство, существующий строй и религию:


Мария! Мария! Мария!
Пусти, Мария!
Я не могу на улицах!
Не хочешь?
Ждешь,
как щеки провалятся ямкою,
попробованный всеми,
пресный,
я приду
и беззубо прошамкаю,
что сегодня я
«удивительно честный».
Мария,
видишь —
я уже начал сутулиться.
В улицах
люди жир продырявят в четыреэтажных зобах,
высунут глазки,
потертые в сорокгодовой таске, —
перехихикиваться,
что у меня в зубах
— опять! —
черствая булка вчерашней ласки.
Дождь обрыдал тротуары,
лужами сжатый жулик,
мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп
а на седых ресницах —
да! —
на ресницах морозных сосулек
слезы из глаз —
да! —
из опущенных глаз водосточных труб.
Всех пешеходов морда дождя обсосала,
а в экипажах лощился за жирным атлетом атлет:
лопались люди,
проевшись насквозь,
и сочилось сквозь трещины сало,
мутной рекой с экипажей стекала
вместе с иссосанной булкой
жевотина старых котлет.
Мария!
Как в зажиревшее ухо втиснуть им тихое слово?
Птица
побирается песней,
поет,
голодна и звонка,
а я человек, Мария,
простой,
выхарканный чахоточной ночью в грязную руку Пресни.
Мария, хочешь такого?
Пусти, Мария!
Судорогой пальцев зажму я железное горло звонка!
   
       Так что душу дьяволу Маяковский отдал еще до того, как поселился в вертепе Бриков. Ненависть и отвращение к самому себе в «Облаке» перехлестывает через край, и у Бриков Маяковский нашел утешение в виде садистских издевательств над собой, что ему было очень и очень нужно. Но плеть Лили лишь на время  унимала душевную боль, а настоящего выздоровления так и не наступило, пока поэт сделал все-таки окончательный выбор в пользу ада,  совершив тяжкий смертный грех – самоубийство. Также, как и Есенин, и Элизабет Макнейл, которая хотя и отвоевала у сатаны себе долгую жизнь, но в конце длинного пути все-таки ринулась к вратам  преисподней, «признавшись» в своих истинных верованиях.
       Здесь надо заметить, что Маяковский выбрал себе очень «выгодную» «семью», которая была тесно связана с заграницей. Младшая сестра Лили Брик, Эльза, была замужем за известным французским писателем, лидером французских коммунистов, Луи Арагоном.
        В 1924 году вместе с Андре Бретоном и Филиппом Супо основал движение сюрреалистов ( власти СССР знали, что эта группа – гомосексуалисты и и при Хрущеве об этом говорили уже открыто). В 1927 году вступил во Французскую коммунистическую партию и начал активно заниматься журналистикой. В августе 1932 года посетил СССР в составе интернациональной бригады писателей, изучавшей новостройки социалистического Урала, в том
числе, города Магнитогорск, Челябинск и Кабаковск (ныне Серов). Свои впечатления от поездки отразил в написанном по горячим следам цикле стихов «Ура, Урал!».
        В 1929 году Арагон женился на младшей сестре Лили Брик — французской писательнице и переводчице Эльзе Триоле, которой посвящал многие свои стихи.
         Во время Второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления.
        В 1957 году стал лауреатом Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами». Популяризовал во Франции советскую литературу; редактировал газету Les Lettres franaises (1953—1972), выходившую при финансовой поддержке Французской коммунистической партии. Но  в последующие годы резко выступал против авторитаризма коммунистического режима в СССР. Осуждал судебные процессы против советских писателей, в частности Процесс Синявского и Даниэля (1966). В 1968 году резко протестовал против ввода советских войск в Чехословакию. Лично обратился к Л. И. Брежневу с требованием освободить кинорежиссёра Сергея Параджанова.
         27 марта 2012 года в Париже по адресу Набережная Бурбонов, 45 (Quai de Bourbon) на острове Святого Людовика была открыта площадь имени Луи Арагона.
Давайте все-таки взглянем правде в глаза: с Эльзой Брик у Арагона был полу-брак, поскольку часто он уходил от нее к своим мальчикам. Все выступления самого Луи и его сподвижников против авторитаризма КПСС в СССР и его заступничество за  притесняемых представителей искусства в Советском Союзе – это были выступления «за своих» - геев, то бишь. И  сумевшим освободиться от «коммунистического рабства»  советским поэтам и художникам «голубого сияния» в Европе пришлось пройти через те же гомосексуальные бордели, что в свое время в молодой  Советской России Есенину и Маяковскому.


15


           Неискушенные в политике и искусстве люди удивятся: как же  так: коммунисты и гомосексуализм – это же просто невероятно! Это вероятно так же,  как и то, что и коммунизм, и социализм, и феодализм, и капитализм, и демократия с либерализмом под руку – всего лишь названия формаций, которые абсолютно все  никогда не отказывались от эксплуатации человека человеком и контроля над каждым членом общества – будь оно феодальное или коммунистическое. Иначе как понять и осмыслить хотя бы два ужасающих факта, касающиеся мирового искусства, которые произошли с разрывом в двести лет, но абсолютно ничем не отличаются? Причем, один случился в 1740 году, в царской России, где еще процветал феодализм, а другой – в 1940-м – в справедливом и прогрессивном коммунистическом СССР.
В первом случае речь пойдет о поэте 18 века Василии Тредиаковском.
В 1739 году Тредиаковский приехал из Белгорода в Петербург и вернулся к обычным обязанностям переводчика Академии. Из его работ того периода выделяется перевод на латинский язык речи Амвросия (Юшкевича) по случаю бракосочетания Антона Ульриха и Анны Леопольдовны. Далее в его жизни произошла трагедия, после которой он окончательно утратил свои позиции при дворе. Речь идёт о его участии против воли в шутовской свадьбе в «Ледяном доме», что началось с чрезвычайно небезобидного розыгрыша.
           В феврале 1840 года для развлечения императрицы Анны в Петербурге строился знаменитый Ледяной дом и готовился грандиозный маскарад для шутовской свадьбы - это тот самый Ледяной дом, о котором написал роман Лажечников.
         Для маскарада понадобились стихи, и министр Волынский, готовивший маскарад, послал за Тредиаковским. Посланный кадет объявил Тредиаковскому, что везет его в "Кабинет ее императорского величества". Уже одно это приглашение привело Тредиаковского "в великий страх" и "в великое трепетание" - что неудивительно, так как он решил, что его везут, говоря современным языком, в политическую полицию, где почти наверняка будут пытать.
           Узнав по дороге, что его везут не в Кабинет, а только к министру, Тредиаковский рискнул выразить кадету свое неудовольствие, сказав, что тот худо с ним поступил, объявив, что везет его в Кабинет, "для того что он таким объявлением может человека вскоре жизни лишить или, по крайней мере, в беспамятствие привести". ("Москвитянин", 1845, No 2, отдел "Материалы", стр. 44. –Т.Щ,) Кадет по приезде пожаловался Волынскому, который "сейчас же начал, - пишет Тредиаковский в своем "Рапорте" Академии 10 февраля 1740 года, - меня бить пред всеми толь немилостиво... что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема", а потом "повелел и оному кадету бить меня по обеим же щекам публично". После этого избиения Тредиаковскому дали "на письме самую краткую материю, с которой должно было ему "сочинить приличные стихи", и отпустили". Вообще-то велено было написать как раз не приличные, а матерные стихи.
            Но одним избиением дело не кончилось, потому что оскорбленный Тредиаковский решил, что так он этого не оставит. Могущественному Волынскому он был не ровня, и на дуэль его вызвать не мог, да и вообще ничего не мог сделать, кроме как пожаловаться на него человеку еще более могущественному. Таких людей в то время было, по-видимому, только двое: императрица и ее фаворит Бирон. Добиться аудиенции у Бирона было, судя по всему, проще.
             Тредиаковский понес жалобу Бирону, но в приемной  его увидел Волынский, который схватил поэта и отправил под караул, где, пишет Тредиаковский, "браня меня всячески, велел... бить палкою по голой спине столь жестоко и немилостиво... дано мне с семьдесят ударов...", потом "паки велел меня бросить на землю и бить еще тою же палкою, так что дано мне и тогда с тридцать разов". Утром Волынский, приказав караулу бить Тредиаковского "еще палкою десять раз, что и учинено", отпустил его "с угрозами" домой".
            Герцог Бирон все-таки узнал обо всем, что произошло. Вряд ли ему было дело до Тредиаковского и помятых боков бедного поэта, но то, что в его, герцога, приемной кто-то посмел схватить просителя, было уже покушением на власть самого Бирона. Он нажаловался Анне и потребовал наказать Волынского. Императрица стала колебаться, и Бирону это не понравилось. Он стал давить на нее и требовать не просто наказания, а уничтожения Волынского. Дошло, судя по всему, даже до мелодраматического "Или он, или я", после чего Анна сдалась, тем более что и без избиения поэта на Волынского скопилось много жалоб (самой невинной из которых было казнокрадство). Министра арестовали.
             Первоначально Волынский вёл себя храбро, желая показать уверенность, что всё дело окончится благополучно, но потом упал духом и повинился во взяточничестве и утайке казённых денег. После, поняв, что его участь неизбежна, активно «топил» своих судей и даже упрекнул следователя Ушакова, сказав: «Вспомни! Или забыл, как ты Остермана втихомолку со мной порицал». Да, застенки ломают и самых сильных и властных! Волынского судили и отрубили ему голову.
            А кажется, если бы Волынский не побил поэта (которого он, судя по всему, держал за полное ничтожество, раз позволял себе так с ним обращаться), не исключено, что Бирон бы терпел министра и дальше, а так как Анна Иоанновна умерла в том же году, то сохранивший голову на плечах и влияние Волынский наверняка бы поучаствовал в борьбе за власть. Но он совершил роковую ошибку, унизив человека, который (как он наверняка считал) никогда не сможет отплатить ему той же монетой. Избитый и горящий жаждой мести Тредиаковский привел в действие такие силы, которые неожиданно без особого труда стерли могущественного министра в порошок.


16

Другая история произошла 20 июня 1939 -1940 года, по какому-то мистическому совпадению, ровно двести лет спустя после истории с поэтом Тридиаковским.
В январе 1938 года  приказом Комитета по делам искусств при Совнаркоме СССР был ликвидирован государственный Театр имени Вс. Мейерхольда, и знаменитый режиссер стал безработным. Самого его
арестовали 20 июня 1939 г. в 9 часов утра в Ленинграде. В тот же день в ленинградской и московской (на Брюсовском) квартирах, на даче в Горенках и в кабинете Мастера в Оперной студии им. Станиславского были проведены обыски. На Брюсовском энкавэдэшники первым делом изъяли копии всех писем 3.Н. Райх на имя Сталина и Ежова, паспорт и партбилет режиссера.
              22 июня Мейерхольда переведут в Москву, на Лубянку. А ещё через месяц - 18 июля - по Красной площади пройдёт красочный физкультурный парад, на котором студенты института имени Лесгафта покажут задуманное Мейерхольдом, но законченное его ассистентом - бывшим актёром и танцором ГосТИМа, ставшим директором названного института - Зосимой Злобиным и мастером гимнастики А. Орловым красочное действо. Это была последняя удачная «премьера» В.Э.  Мейерхольда, признанная властью «примером правильного сочетания физкультуры и искусства». (И тут какое-то мистическое совпадение – участие знаменитого режиссера, вхожего к самому Сталину, в красочном параде, как и участие  поэта Тредиаковского в  «ледяной свадьбе» в 1740 году в правлении Анны Иоанновны и Бирона).
             Среди зрителей были Л. Берия и подписавший ордер на арест режиссера Меркулов. Менее чем через месяц - в ночь с 14 на 15 июля - будет зверски убита 3.Н. Райх. Сразу после её похорон детям предложат освободить квартиру и вывезти всё имущество, включая архив, - и это при том, что следствие по делу Мейерхольда ещё только начиналось! В.Э. Мейерхольда расстреляют после суда 2 февраля 1940 года как агента немецкой, японской, латвийской и прочих разведок. Сегодня мы знаем, каким варварским пыткам подвергали В. Э. Мейерхольда в застенках НКВД, как, сменяя друг друга, палачи били больного шестидесятишестилетнего старика.
           13 января 1940 года из камеры  он написал В. Молотову: «Когда следователи в отношении меня, подследственного, пустили в ход физические методы (меня здесь били – больного 65-летнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам сверху, с большой силой… В следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-синим-желтым кровоподтекам снова били этим жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные, чувствительные места ног лили крутой кипяток, я кричал и плакал от боли. Меня били по спине этой резиной, руками меня били по лицу размахами с высоты) и к ним присоединили еще так называемую «психическую атаку», то и другое вызвало во мне такой чудовищный страх, что натура моя обнажилась до самых корней своих.
Нервные ткани мои оказались расположенными совсем близко к телесному покрову, а кожа оказалась нежной и чувствительной, как у ребенка; глаза оказались способными (при нестерпимой для меня боли физической и боли моральной) лить слезы потоками. Лежа на полу лицом вниз, я обнаруживал способность извиваться и корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет ее хозяин... следователь все время твердил, угрожая: "Не будешь писать (то есть сочинять, значит!?) будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного искромсанного тела".



                17




         Замученного Мейерхольда расстреляли, а еще во время следствия неизвестные зарезали Зинаиду Райх (бывшую жену Есенина и мать его двоих детей). Перед этим она писала письма Сталину, уверяя его, что он ничего не понимает в искусстве, поэтому пусть спросит у Мейерхольда, который знает… Смертоносные, конечно, письма, но ведь она  в то время была тяжело психически больна (жизнь с геем и садистом Есениным, наполненная издевательствами и побоями, не прошла для нее даром).
         Но ее болезнь не стала оправданием для семьи Мейерхольдов. Супруги оба погибли.
           Однако и их палач – Берия – также был расстрелян 13 лет спустя. Его постигла судьба садиста Волынского, терзавшего  Тредиаковского, за что А.С. Пушкин назвал поэта мучеником…
          В наше время без всякого насилия сегодня «умельцы»,  обладающие  новым биоэлектронным и гипнотическим оружием, могут за  минуту убить любого человека, который «зашифрован». И сделать это можно на любом расстоянии, хоть за две тысячи километров. Причина смерти будет вполне распространенная – остановка сердца, оторвавшийся тромб… Такая смерть  гораздо выгоднее той, которую когда-то уготовили  Мейерхольду. Поскольку  за «зашифрованными» ведется круглосуточное наблюдение,  всегда есть возможность вовремя изъять их органы для пересадки.  Тут еще в дело вступает и коммерческий подход. И даже как-то на романтическую  сказку смахивает: поэта уже нет, а сердце его снова бьется в чьей-то груди!
В связи с этим вспоминается еще одно, казалось бы, мистическое совпадение: когда в 1826 году в Белеве Тульской губернии скончалась супруга императора Александра Первого, императрица Елизавета Алексеевна, урожденная Мария Августа Баденская, то в Петербург  было отправлено  тело усопшей без внутренностей, которые, по легенде, похоронили в том же Белеве. И сюда, тоже по легенде, заезжал Александр Сергеевич Пушкин поклониться останкам своей музы, направляясь в 1828 году на Кавказ через эти места.
Как известно, своих муз поэт искал среди немолодых женщин. Три из них имели одинаковое имя – Елизавета - и были старше Александра Сергеевича. Самая первая, которой он был «верен» всю жизнь – это императрица Елизавета Алексеевна - превосходила его годами на двадцать лет. В нее он влюбился едва ли не в 14 лет. Другая – Елизавета Воронцова  (в девичестве Браницкая, из польской шляхты, приближенной к Екатерине Второй) – на шесть лет, а третья – Элиза Хитрово (в девичестве Кутузова, дочь фельдмаршала) – на шестнадцать. Несмотря на мировую известность великой любви Пушкина и Натали Гончаровой, мы, я думаю, должны признать тот факт биографии Пушкина, что он все-таки имел склонность к геронтофилии наряду с тем, что обладал красавицей женой, на четырнадцать лет моложе себя.
            И тут тоже не обошлось без очень дурной наследственности. Родной дед Пушкина по матери – Осип Ганнибал – был ужасным человеком, отдавшим всю свою жизнь порочной страсти к другой женщине и едва не погубившим свою семью. Если бы не заступничество Екатерины Второй, то едва ли бы она и выжила, оставшись без средств к существованию. Другой дед, как гласит легенда, замучил до смерти свою беременную жену. А предок  поэта Федор Пушкин участвовал в бунте стрельцов при Петре Первом, и был назначен родным тестем  цареубийцей.
        Но тяжелый характер Пушкина не только от плохой наследственности. Еще учась в лицее, он попал под влияние самых известных и авторитетных масонов России и конечно подвергался их  колдовскому гипнозу. Возможно, частично и отсюда  его смелые и зачастую просто безрассудные эпиграммы и, как итог – шестилетняя ссылка. Тяжелый характер сына, его безбожие привели отца поэта в такой ужас и смятение, что он согласился  следить за ним и имел серьезные нервные срывы, отчего Александр Сергеевич пришел в Михайловском в полное отчаяние, заподозрив отца в том, что тот   желает  ему каторги и даже смертной казни.
Но вот что интересно: принудительное заточение Пушкина в глуши спасло его от безумия серьезного сексуального порока, который, как я полагаю, был у него. Александр Первый, можно сказать выдернул юношу из губительной гомосексуальной среды масонов. И Пушкин ( в отместку по юношескому безрассудству) откровенно демонстрировал поклонение своей музе – жене императора. Хотя… где геронтофилия, там и гомосексуализм, садомазохизм, стремление к суициду. Увы, эти сексуальные пороки всегда рядом. В поведении Пушкина так или иначе проявлялись черты жесткости и цинизма (особенно к Элизе Хитрово), а в отношении двух других муз – императрицы и Елизаветы Воронцовой – через их супругов, на которых  поэт оставил  такие злые эпиграммы, что тексты их не стерли и века и вошли в учебники и энциклопедии.
       Кто знает, может быть, это была месть Пушкина тем, кто в юности оторвал его от близких отношений с великими гомосексуалистами России, среди которых, к примеру, министр  просвещения Уваров, участник  литературного  общества «Арзамас», в которое входил под псевдонимом Старушка (!)




18


Но, в отличие от Есенина и Маяковского, Пушкин сумел справиться со своими пороками и необыкновенной женитьбой направил свою жизнь в «правильное» русло. Однако не все так просто и с этой женитьбой. Там скрываются такие  тайны, о которых  очень тяжело говорить. Первый вопрос: только ли из-за красоты юной девушки выбрал Натали в жены Александр Сергеевич и так упорно ее добивался, несмотря на почти непреодолимые препятствия? Какой она была на самом деле? Поэт Туманский, навестивший молодожёнов в Царском селе, писал: «Пушкин радовался, как ребёнок, моему приезду, оставил меня обедать у себя и чрезвычайно мило познакомил меня с своею пригожею женою. Не воображайте, однако ж, чтобы это было что-нибудь необыкновенное. Пушкина — беленькая, чистенькая девочка, с правильными чертами и лукавыми глазами, как у любой гризетки ( глаза гризетки всегда выдают  нимфеток даже в детстве –Т.Щ.) Видно, что она и неловка ещё, и неразвязна. А всё-таки московщина отражается в ней довольно заметно. Что у неё нет вкуса, это видно по безобразному её наряду. Что у неё нет ни опрятности, ни порядка, — о том свидетельствовали запачканные салфетки и скатерть и расстройство мебели и посуды».
        До шести лет Натали жила без родителей в имении Полотняные Заводы у деда, Афанасия Николаевича, в свое время богатейшего человека в России. Но весьма порочного, распутного и расточительного. В доме жила его любовница, француженка мадам Бабетт и еще целый гарем из крепостных девок. Почему родители решили оставить трехлетнего ребенка такому ужасному человеку, каким был Афанасий Николаевич – непонятно. Но сердце невольно сжимается, когда читаешь о том, что дед очень любил девочку и баловал ее, наряжая и ублажая, словно принцессу. Ведь сегодня мы знаем, когда  отцы и дедушки, подобные  Афанасию Николаевичу, называют своих дочек и внучек принцессами.
         И тогда становится понятна скверные черты характера Натали – неопрятность, беспечность и  нечувствительность. Которые не исправило ни строгое воспитание матери, в шесть лет все-таки забравшей дочку из имения деда, ни замужество. Для Пушкина, в конце концов, это  кончилось разорением и полной безысходностью. Девочки-«принцессы» отличаются такими чертами характера, потому что их красивые головки  вынуждены хранить подчас очень страшные тайны о своем детстве, которые прогоняют любые другие мысли.
        Но ни это ли и привлекло Пушкина, который хранил свои тайны, и это сблизило его с «любимицей дедушки» Натали?
         А был и еще факт, который, возможно, притягивал Пушкина к семье Гончаровых-Загряжских. Это почти "кровная близость" Натальи Ивановны, матери Натали, к  императрице Елизавете Алексеевне. Едва приступив к обязанностям фрейлины при  императрице, юная красавица тайного происхождения, но занимающая по решению Екатерины Второй высокое  положение при дворе, отбила у Елизаветы Алексеевны  ее драгоценного любовника, молодого офицера Охотникова, от которого супруга императора родила дочь Элизу ( такое  вот совпадение в именах –Т.Щ.) И Охотникова тут же зарезали, а  Наталью Ивановну  спешно выдали замуж за Николая Гончарова. Свадьба была пышной и проходила во дворце в присутствии всей царской семьи. Спрашивается, за что такие почести бастардке?
        «Вечно влюбленный» в свою музу, Елизавету Алексеевну, только что почившую в бозе, поэт рвется сблизиться с семейством, причастном к интимным делам императрицы, замешанным на крови. Кто знает, возможно, Пушкину нравилось, что Наталья Ивановна прекратила роман той, о которой он мечтал с ранней юности? И именно это сближало поэта с матерью девушки, на которой он решил жениться? Кто знает… Но все же события, предшествующие браку Пушкина и бывшие  тяжкими семейными тайнами Гончаровых и Пушкиных, сыграли, вполне возможно, свою роковую роль в судьбе Александра Сергеевича. Которую ему так и не удалось обмануть, как бы он ни старался наладить свою жизнь в отдалении от пороков и плотских искушений.

19

       Понятно, сколь силен был его гнев, когда после стольких лет борьбы с искушениями, постройки нормальной семейной жизни с любовью и уважением к женщине, с рождением прекрасных здоровых детей, вдруг на пороге его дома, широко распахнув двери, является парочка гомосексуалистов-садистов Геккеренов, готовых все это порвать на клочки! Пушкин  погиб, но не отступил от своих высоких принципов. И тем он по-человечески  велик наряду со своей великой поэзией.
Пушкин преодолел  свои пороки. Женитьбой преодолел. Работой. Целью жизни – написать  правдивую историю России и Петра Первого. И почести, воздаваемые ему в мире – заслужены им и как  почести человеку - борцу. В этом смысле его вера, в которой сомневались царь Николай Первый и родители Пушкина, куда выше веры духовного наставника Николая Гоголя, священника Матвея Константиновского, который жрал землю из холерной могилы и  называл Пушкина  колдуном, отвращая от него Гоголя. Как  и насквозь лживого Вяземского и его семьи, который  «отвращал свое лицо от Пушкина" накануне роковой дуэли, а после смерти поэта с готовностью принимал от Николая Первого должности и почести, это раздвоение личности  в конце концов свело его с ума окончательно. И Лермонтов, и Гоголь также боролись всю жизнь с собой и со своей плохой наследственностью.
      С детства я мечтала оказаться в среде великих поэтов – Пушкина, Гоголя, Лермонтова... И вот я среди них – что же я испытываю? Великую скорбь… Особенно  рядом с Есениным и Маяковским, «новыми людьми».
     Что  мы видим у Сергея Есенина? Безусловно, он ненавидел женщин и хотел видеть их постоянное унижение. И чем красивее и талантливее были его жены, тем сильнее он их растаптывал. «Я двух женщин бил Зинаиду и  Изадору ( Райх и Айседору Дункан —Т.Щ.) и не мог иначе, для меня любовь — это страшное мучение, это так мучительно. Я тогда ничего не помню…»
         Современники отмечали, что в период жизни с Есениным Зинаида выглядела «забитой, затюканной, дурно одетой и всегда либо слишком тощей, либо некрасиво располневшей».
      Устав от ссор, скандалов и избиений, Зинаида меньше чем через год семейной жизни (весной 1918 года), беременная, уехала в Орёл, где родила дочь Татьяну. Позднее Сергей и Зинаида снова сошлись, но в конце 1919 года он окончательно ушёл от семьи. Возможно, это было не самым плохим решением: не раз супруг выставлял за дверь жену с годовалой дочкой на руках, ругался, периодически бил Зинаиду. На момент разрыва Райх была беременна вторым ребёнком, впрочем,  Сергей очень сомневался в своем отцовстве, что всегда присуще подобным мужчинам, потому что, имея извращенную натуру, они не могут себе представить ни одного человека с чистой совестью и благими намерениями.
        Однако чудесные стихи таких извращенцев, словно красивые цветы, притягивают к ним самых лучших женщин. Но их участь после сожительства с моральными уродами – безумие и желание быстрее окончить свою жизнь,  избавиться от невыносимых нравственных и физических мучений, участь, которая неизбежно постигает и самих их мучителей. Которые, желая избавиться от преследующей их внутренней невыносимой боли, нередко наносят себе увечья, чтобы приглушить эту боль. Их жертвы , набравшись дурного опыта,  как правило, поступают также. Это, можно сказать  дурная  болезнь, которая, подобно гонорее, передается половым путем.

20


        Давайте внимательнее посмотрим на кончину Зинаиды Райх. Историки пишут: не может быть, чтобы в ночь гибели душераздирающие крики Райх, одной из самых знаменитых московских актрис конца тридцатых годов, никто не слышал. Стояла теплая июльская ночь, большинство окон было распахнуто... Но, выходит, никто ничего не слышал. А были ли эти "душераздирающие крики" вообще?
        Выдающийся режиссер безумно любил одаренную, но капризную жену. Мейерхольд загружал ее главными ролями в театре, стремясь, чтобы у нее ни минуты не оставалось свободного времени на всякие глупости на стороне.
       Менее месяца прошло, как в НКВД забрали Мейерхольда, и пришла та ночь 14 июля 1939 года, когда, как считается, зверски убили Райх. А самое удивительное в этой кровавой истории то, что уголовного дела об убийстве не завели. Никто не знал ничего. Москва полнилась слухами, передаваемыми зловещим шепотом: «говорят, ножом... говорят, домработницу тоже убили...». Слухи на том и обрывались.
           Прошло много времени, и лишь недавно, по отдельным крохам воспоминаний тех, кто хоть что-то мог рассказать, восстанавливаются события той ночи. Точнее - не сами события, а их версии.
       Где-то ближе к часу Райх вышла из ванной в халате и направилась в гостиную. И тут на нее обрушились двое. Один из них ударил ножом в грудь. Райх сознания не теряла и стала отчаянно звать на помощь. На ее крики выскочила домработница Лидия Анисимовна, ее ударили ножом в голову. Анисимовна тут же рухнула. Райх, продолжая кричать, доползла до стола в гостиной, истекая кровью. Убийцы исчезли, не оставив ни единой улики. Позже дворник скажет, что видел рванувшую от подъезда черную «эмку». Только подтвердить это не смог: канул с концами дворник. И Анисимовна, получившая неопасную для жизни рану, тоже.
         Как убийцы проникли в дом? Входная дверь была заперта. Зачем было Райх убивать - тоже загадка. Тогда по Москве ходили такие версии: хотели ограбить. Квартира богатая. Да только ничего не взяли. Антисемитская версия тоже просматривалась. Но тут же отпала: Райх - немка. Еще версия: НКВД убрал актрису из-за мужа - якобы она знала что-то, чего не должна была знать.
        И все это - лишь домыслы и предположения.
        Жуткая квартира пустовала недолго. В ней поселилась 18-летняя красавица Вардо Максимилишвили, как вскоре выяснилось, офицер НКВД и  личный секретарь и любовница самого Берия. Здесь же поселился и его личный шофер.
До сих пор достоверно неизвестно, как происходило убийство, сколько именно было нанесено ударов ножом (или  еще чем-то?) Кто пишет – семнадцать – кто семь. Но верить этим предположениям, конечно, не приходится. Ранения были вокруг сердца, а смертельное – в шею.
        По какому-то совпадению   в тот вечер Райх отправила обоих своих детей из квартиры. То есть, она хотела остаться одна. Зачем?
         Убийство обычно считается организованным НКВД. По словам Аркадия Ваксберга, «Берия нуждался в этом садистском фарсе», потому что актриса была необычайно популярной, независимой, откровенной и известной высказыванием: «если Сталин ничего не понимает в искусстве, пусть спросит у Мейерхольда, Мейерхольд понимает».   Но это всего лишь политические  сентенции, а тайна её смерти так и остаётся нераскрытой.
     А было ли это убийство? Или… мы имеем дело с самоубийством окончательно обезумевшей Зинаиды Райх? Вспомним, как перед самой смертью Есенин  резал себя… Эту версию не рассматривают, а напрасно. Я почти уверена, что смерть жены Есенина стоит в одном ряду со смертями его самого, Маяковского, Лили Брик. Почему нанесенные удары вокруг сердца не стали смертельными? Если их наносила она сама, то у нее, разумеется не хватило сил  пробить ножом грудную клетку. А шея – мягкое место, и перерезать себе сонную артерию куда легче. И если действительно была ранена домработница, то естественно предположить, что это ранение она получила в борьбе с Райх, когда пыталась остановить ее.


21


Убивая себя, все эти известные самоубийцы стремились освободиться от некоей несвободы, которой невыносимо тяготились. И внешней, и внутренней.
         Из их извращенных натур, покалеченных  нравственными и физическими страданиями, болью, словно жалоба миру, страшная исповедь, произрастало  прекрасное творчество. Точнее сказать, рождалось. В  муках, на которые они жаловались в своих произведениях необыкновенно красивыми словами. А вообще-то любые роды всегда безобразны…
    Возьмем историю Есенина с шарфом Айседоры Дункан.  Любимый красный шарф был ее неизменным спутником – кусок алой ткани как символ свободы, как образ сполохов огня – страсти и жажды жизни.Она верила в то, что танцевать ее научила сама богиня Терпсихора. У Айседоры было кровное родство с Грецией. Ее танцевальные номера были похожи на ожившие сцены с античной вазы. В греческой тунике вместо пачки, босоногая – Айседора Дункан шокировала достопочтенную публику начала 20 века и заставляла ее преклоняться и трепетать.
     А Есенин называл ее знаменитый шарф «Дунькин платок». Зачем это? В силу своей распущенности или из ревности и зависти? С этим «платком» Айседора в Москве танцует свой знаменитый «Апаш».
        В Страну Советов она сбежала из Парижа за новой свободной жизнью – подальше от излишней, как ей тогда казалось, буржуазности искусства. Она – самая популярная женщина российской столицы 1921 года. Дункан танцует мистичный танец с шарфом, как со своим партнером. Айседора - Апаш, хулиган.  Красный шарф – красивая, страстная женщина. Гибкое тело шарфа вьется в руках, пальцы сдавливают шарфу-партнеру горло и ломают хребет. Труп призрачного партнера лежит на полу обездвиженный. Публика рукоплещет. Есенин же видит в нем себя: «Сердце сжимается. Точно это я у нее под ногами лежу. Точно это мне крышка". Этот шарф, яркий, красный, тревожащий, удавит танцовщицу, намотавшись на бампер ее машины. Как символично, не правда ли? Есенин, воображавший себя этим шарфом, словно из могилы достал жену и прикончил ее как раз в том момент, когда она спешила ехать к своему новому молодому любовнику, страстному испанцу.
        Интересно и такое совпадение, уже из жизни Маяковского. В жизни он, как пишут  его биографы, "последовательно и аккуратно обгадил всех своих благодетелей, оставшись перед смертью в полном одиночестве и достав даже после смерти: без ведома и разрешения своей любовницы, он назвал её в посмертной записке членом своей семьи и тем самым разрушил семью её. Никакого наследства эта женщина не получила, за что пострадала - непонятно".
       Лиле Брик он писал в 1923 году: « Ты сказала - чтоб я подумал и изменил свой характер. Я подумал о себе, Лилик, что б ты не говорила, а я думаю что Я что угодно с удовольствием сделаю по доброй воле, хоть руку сожгу, а по принуждению даже несение какой-нибудь покупки, самая маленькая цепочка вызывает у меня чувство тошноты, пессимизма и т.д. Что ж отсюда следует что я должен делать все что захочу? Ничего подобного. Надо только не устанавливать для меня никаких внешне заметных правил. Надо то же самое делать со мной, но без всякого ощущения с моей стороны".
       К 1930 году, времени гибели Маяковского, Булгаков удостоился, пишут его биографы, "многолетних помоев, допросов и обысков и униженно обивал пороги госучреждений в попытке получить визу для выезда в Европу". По его собственным подсчётам, за 10 лет появилось 298 ругательных рецензий и 3 благожелательных. Среди критиков были влиятельные литераторы и чиновники от литературы
(Маяковский(!), Безыменский, Авербах, Шкловский,Керженцев,
Киршон). Может быть, писателя спасло убеждение, что « Сознание своего полного, ослепительного бессилия нужно хранить про себя», о чем он писал Вересаеву. В этом убеждении – мужество и стойкость страдающего, но не идущего на поводу у своей слабости человека.  Чего не было ни у Есенина, ни у Маяковского, которые  выставляли напоказ всего себя со всеми своими ужасающими общество пороками.
           При всём том объективно его произведения пользовались не меньшей популярностью, и все прекрасно понимали, что это исключительно талантливый человек. Булгаков же дошёл до последней черты и все же решил покончить с собой. Напоследок он по инициативе возлюбленной написал письмо советскому правительству. В нем нет никаких покаяний или обещаний. Только - или отпустите или убейте. «МОЧИ НЕТ».
         17 апреля 1930 года Булгаков идет на похороны Маяковского, а  18 апреля Сталин звонит писателю и просит продолжать работу во МХАТе, гарантируя ему поддержку. Эта «поддержанная» «Воландом» работа и свела Булгакова преждевременно в могилу – он надорвался на ней. Разве Сталин, в данном случае, не продемонстрировал акт садизма, наблюдая затем в течение нескольких лет за агонией Булгакова? Но, безусловно, советский Калигула  - из породы тех человеческих особей, к которым принадлежали Есенин и Маяковский, да и, простите, мазохист Булгаков. Когда это понимаешь, то приходит и понимание природы самоубийства  жены вождя Надежды Аллилуевой. Тайна ее смерти – такая же, как и тайна смертей Зинаиды Райх, Лили Брик, Элизабет Макнейл и других жертв и участников садо-мозахистских игр «новых людей».


22


Невозможно в этой галерее  писателей Серебряного века обойти еще одного - главного романтика советской литературы - Александра Грина (Александра Гриневского). Его «Алые паруса» стали символом чистоты чувств, большой искренней любви – жизненным указателем для молодежи в любой точке земного шара. А на самом деле – кем он был? Как говорили хорошо знавшие его современники: натурой замкнутой, озлобленной, способной на все.
             Хочу привести здесь недавно опубликованный в Сети текст Сергея Вольнова (настоящее имя Сергей Стульник, писатель-фантаст из черноморского  города Николаева). « Александр Грин - писатель, герои которого летали не только в мечтах, но и наяву. Человек не от мира сего. Душа Старого Крыма, куда он с женой переехал в 1930-м и где обрел последний покой. Но вместе с тем - вор, террорист, убийца-неудачник и алкоголик. Однажды страдающего от похмелья Грина спросили: «Вам плохо?» Не размыкая век, тот постучал по лбу костлявым пальцем: «Когда мне плохо, я ухожу сюда». Он жил грезами. Вот только грезы эти зачастую оборачивались кошмаром.
           Почти полностью изданный еще при жизни, Грин остался в читательской памяти по двум произведениям. Помните, как трепетало сердце при чтении «Бегущей по волнам»? И как были очарованы молоденькой Анастасией Вертинской в экранизации «Алых парусов»? Но в школьной программе чудом уцелел рассказ «Зеленая лампа». «Игрушка из живого человека самое сладкое кушанье!» - говорит герой. Самим Грином жизнь вдоволь наигралась. Первыми его слушателями стали сокамерники по севастопольской тюрьме. Рассказы, которые сделали автору скандальную славу, обильно политы кровью.
            Вот рядовой Банников пронзает штыком череп ефрейтору Цапле. Писатель смакует звук ломающейся кости и предсмертные конвульсии жертвы: «Голова его оставалась пригвожденной к земле и смешно тыкалась лицом вниз, как морда слепого щенка, колебля ружье в руках». В «Убийстве в Кунст-Фише»кокаинист принимает за бред то, что окажется правдой - изрубленные тела любовников. В повести «Трагедия плоскогорья Суан» сплетаются садизм и эротика: «Нож Блюма рассек верхнюю часть левой груди и смежную с ней внутреннюю поверхность руки …пока дрожащие пальцы его касались нежной белизны тела, изувеченного ножом, он испытывал бешеную ненасытную нежность к этой маленькой, обнаженной груди». Что до рассказа «Позорный столб», сегодня его назвали бы «пыточным порно».
         Впрочем, ужасы и эпатаж в почете у литераторов Серебряного века. Вспомните «Я люблю смотреть, как умирают дети» Маяковского…»
Тут необходимо сделать отступление. Стихотворение с такими строками, действительно, было написано Владимиром Маяковским в 1913 году:

НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБО МНЕ САМОМ
Я люблю смотреть как умирают дети.
Вы прибоя смеха мглистый вал заметили
за тоски хоботом?
А я —
в читальне улиц —
так часто перелистывал гроба том.
Полночь
промокшими пальцами щупала
меня
и забитый забор
и с каплями ливня на лысин купола
скакал сумасшедший собор.
Я вижу ________ бежал,
хитона оветренный край
целовала плача слякоть.
Кричу кирпичу,
слов исступленных вонзаю кинжал
в неба распухшего мякоть
«Солнце!»
«Отец мой!»
«Сжалься хоть ты и не мучай!»
Это тобою пролитая кровь льется дорогою дольней.
Это душа моя
клочьями порванной тучи
в выжженном небе
на ржавом кресте колокольни!
Время!
Хоть ты, хромой богомаз,
лик намалюй мой
в божницу уродца века!
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!
Литературоведы трактуют его следующим образом. «Несколько слов обо мне самом» вместе со стихотворениями «Несколько слов о моей маме» и «Несколько слов о моей жене» образуют своего рода триптих, лирическим героем которого, вероятно, является божество. Об этом, в частности, писала и Лиля Брик, впрочем, она свела смысл стихотворения к отрицанию ценности  жизни: «Чем раньше умрёт человек, тем лучше», — такое понимание «Нескольких слов обо мне самом» достаточно распространено. Дмитрий Быков, московский писатель и журналист, пишет, что лирический герой этого стихотворения — «доведённый до отчаяния гностический Бог, которого провозглашают ответственным за всё и вся — в то время как он ничего не может сделать, ибо есть вещи, находящиеся вне его власти» и отмечает, что стихи, написанные от имени богочеловека — нередкое явление в творчестве Маяковского 1913—1920 годов





И это неплохо продавалось. Незадолго до революции Грин числился высокооплачиваемым литератором, который на гонорары смог приобрести столичную квартиру.
Но вернемся к Гину. С. Вольнов пишет: «С детства Саша Гриневский уходил в мир книжных фантазий. Читая «Путешествия Гулливера», мечтал о приключениях. Вот только жизнь жестоко смеялась над такими желаниями.
            Он родился 11 августа 1880 года в семье польского шляхтича Стефана Евзибиевича Гриневского, сосланного в Вятскую губернию за участие в восстании 1863 года. Отец, горький пьяница, то баловал детей, то жестоко избивал. Мать, Анна Лепкова, русская медсестра, замученная беременностями и чахоткой, тоже прикладывалась к бутылке. «Я не знал нормального детства. Испытал горечь побоев, стояния на коленях. Меня звали свинопасом. Прочили жизнь, полную пресмыкания у людей преуспевающих». Из школы юношу выгнали за стишок об учителях: инспектор - жирный муравей, учителя то козявка, то могильщик-жук. В то же время умирает мать. Отец женился снова, но мачехе Александр был не нужен. С 15 лет он живет один. Родная Вятка - «болото предрассудков, лжи, ханжества и фальши». Ничто здесь не держит, и он сбегает в Одессу. Устраивается юнгой - чтобы открыть у себя невыносимую морскую болезнь и ненависть к черной работе. В итоге возвращается домой.
          Переплетчик. Переписчик. Грузчик. Половой в трактире. Грин перепробовал множество работ. Воровал и торговал краденым - пока не попался. Первый в его жизни суд и чуть ли не единственный, когда вину не доказали. Сколько их будет дальше! Гауптвахта в армии, аресты за революционную деятельность, трибунал за контрреволюционную, когда его чуть не расстреляли. Тяжбы за гонорары окончательно разорят его перед смертью. Среди профессий также кочегар, монтажник, рыбак, лесоруб, золотодобытчик в шахте. Суть одна - бродяга. Весной 1902 года, когда кишки резало от голода, он подался в армию. Вместе с солдатским пайком вдоволь получает березовой каши. Из шести месяцев в полку три с половиной сидит в карцере. Насмотревшись на офицерскую жестокость, сближается с пропагандистами-эсерами, которые агитируют среди солдат. Партийные товарищи признают художественный талант молодого человека, помогут дезертировать и скрываться от властей. Его посылают в Крым вести агитацию среди матросов.
          От эсеров Грин получил кличку Долговязый и оказался неоценимым подпольным работником, поскольку знал быт и психологию матросов и умел говорить с ними на их языке. В Севастополе он встретил первую настоящую любовь. Екатерина Бибергаль - потомственная и профессиональная революционерка, террористка, подпольная кличка Киска.
        В 1903 году Грин под следствием в севастопольской тюрьме - в 2014-м, кстати, здесь открыли музей писателя. Трижды он пытался бежать. Писал первые рассказы, полные революционного пафоса: «Я жестокость отрицаю... Но истребить, уничтожить врагов - необходимо!..»
           Грин отрицал террористическую жестокость эсеров в жизни, хоть и воспевал на бумаге. Отказался метать бомбы, но на курок нажал. В январе 1906 года в Санкт-Петербурге выстрелил почти в упор в свою Киску. «Я знал, что не смогу убить ее, но и отступить тоже не мог и выстрелил», - вспоминал он. Бибергаль выжила, но их отношения завершились. А Грина посадили в «Кресты».
          Арестанта Гриневского под видом невесты навещала Вера Абрамова. Дочь вороватого чиновника, химик по образованию и детская писательница, она сочувствовала революционерам. Она входила в подпольное общество «Красный Крест», члены которого поддерживали политзаключенных. Для отвода глаз молодые целовались. Доцеловались до того, что Вера отправилась за Александром в ссылку в поселок Пинега Архангельской губернии. В 1911 году они обвенчались. Грин публикуется и получает гонорары. Но с приходом легких денег он пристрастился к выпивке.
         Когда молодые вернулись в Петербург, Александр пошел в разнос. Кабаки, бордели, вечеринки с алкоголем и наркотиками - приметы богемной жизни. Вера плачет, умоляет, грозит разводом. Грин лег в психиатрическую лечебницу, но, выйдя, сорвался вновь. Осенью 1913-го Вера уходит от мужа. Его портрет она будет хранить до смерти, а на сборнике рассказов напишет: «Моему единственному другу».
          1914 год. Признание, стабильный заработок в журнале «Новый Сатирикон». 34-летний литератор дорывается до удовольствий. «Не мог насытиться. Тратил и жег себя со всех концов. Я все прощал себе, я еще не находил себя».
           Предчувствуя слом царизма, Грин пишет: «Гудят, зовут колокола на светлый праздник возрожденья». В 1916 его выгнали из Петрограда за оскорбления в адрес монаршей семьи. Но наступают новые времена, и Грин критикует их тоже. За что оказывается под следствием в новой России. 1917 год - не только суд, но и случайный брак с Марией Долидзе, который продержался несколько месяцев. 1918-й - закрыт «Новый Сатирикон», 1919-й - писателя подкосил сыпной тиф.
         Нину Миронову Грин впервые встретил в редакции «Петроградских новостей». Известный литератор, опытный гуляка, он был уверен, что с легкостью уложит ее в постель. Обломался. Муж Нины два года назад погиб на фронте, она только что похоронила отца. Из-за обострившегося туберкулеза девушка покинула Петроград. Они снова встретятся лишь в 1921-м, через полгода поженятся. В 1924 году Грин издаст первый роман - «Блистающий мир» о юноше Друде, который умеет летать. Щедрый гонорар чета спускает в веселом путешествии по Крыму. Но, вернувшись в Петроград, Нина все чаще грустит одна. Уверенные заработки - повод для попойки. После очередного загула на лавочке в Летнем саду Грин увидел сон о корабле с алыми парусами и прекрасную девушку. Открыл глаза - она сидела рядом. Видеть наяву то, что снится, - опасный сигнал. Вера выдумывает у себя обострение чахотки и увозит мужа в солнечный Крым.
           Веселые двадцатые новой России сменяли суровые тридцатые. Каждый подозревает каждого. В 1927 году арестовали Льва Вольфсона, его издательство «Мысль» становится государственным. Грин судится за не изданное до конца собрание сочинений и получает семь тысяч. Деньги сжирает инфляция. В Москве на собрании Союза писателей его громит посредственная писательница Лидия Сейфулина: «Грин - наш идеологический враг. Союз не должен помогать таким писателям!» Грин мотается в Москву в поисках денег и продолжает много пить.
        Жизнь в Феодосии становится не по карману, семья переезжает в Старый Крым, где Нина покупает крохотный дом-развалюху. 1932 год, семья голодает. Расхожая легенда: Грин посылает в Москву телеграмму: «Грин умер вышлите двести похороны». В мае деньги приходят. А 8 июля, успев причаститься, 51-летний Александр Степанович умирает от рака и истощения.
         Жена Грина Нина во время Великой Отечественной войны осталась в оккупированном Крыму с больной матерью. Имя вдовы известного писателя фашисты использовали для пропаганды. И это обернулось для нее десятью годами с конфискацией в Печорлагере. Домик в Старом Крыму отошел первому секретарю райкома Леониду Иванову, который превратил его в курятник. Нина вернулась в Крым в 1956-м. После смерти Сталина произведения Грина снова начали печатать, у вдовы появились деньги и мечта - отремонтировать дом и сделать музей. Она восстановила могилу матери и мужа. С трудом отбила сараюшку, за что взбешенный Иванов распустил слухи, что Нина в войну переливала кровь младенцев раненым фашистам. В завещании вдова Грина просила похоронить ее между могил мужа и матери. Все тот же Иванов и здесь подгадил, не дав разрешения. Ночью 23 октября 1971 года, спустя год после смерти, друзья тайно перезахоронили гроб Нины рядом с ее любимыми людьми. В 1997-м женщина была реабилитирована».


Кто вы, господин Шолохов?

Как стать высокооплачиваемым писателем в России?
Как стать гениальным писателем в России?
Как стать гонимым писателем в России?
Потомственный купец Михаил Шолохов из староверов
Самый грандиозный литературный проект ХХ века?
Крюков, Краснов, Троцкий, Солженицын – спицы одного «колеса»
Не меняйте Шолохова на Солженицына!



1

А все-таки, как стать в России великим?- вопрос на все времена. Хотите, расскажу?  Без всякого сочинительства, одни факты. Хотя сегодня  они похожи на сказку. Даже о Героях Социалистического труда. А уж об артистах и писателях – тут простым случаем не обойдешься. Хотя многие из них в своих анкетах упирают именно на волю случая. На то, на се… Уж сколько  рассказано о Михаиле Шолохове,  в станице Вешенской, хранятся кипы документов, фотографий, а как черт  людей путает -  проходят мимо, глазеют, а явного и не замечают.
Как вы думаете, кто такой Михаил Шолохов? Сын скромного служащего на паровой мельнице своего хозяина, выбившийся в люди писатель с четырьмя классами образования. Бедный мальчик из времен царского режима… Так писали в советских школьных учебниках. Все – вранье. От первого слова до последнего.  Сейчас, конечно,  начали  говорить более откровенно: у Шолохова, мол, нет биографии. К примеру, как и у Хрущева. А она есть!
Так вот. Михаил Шолохов – из потомственных известных зарайских (московских) купцов-староверов Шолоховых. Весьма известных в романовской России. И свое, мировой известности произведение «Тихий Дон», принесшее ему Нобелевскую премию, он посвятил  донским казакам-староверам. Еще в 1931 году на квартире Горького всесильный в то время  Ягода сказал писателю: «Миша, а все-таки вы контрик! Ваш «Тихий Дон» белым ближе, чем нам!»
Приехав на Дон, Шолоховы породнились с еще более богатыми, самыми богатыми на Дону, купцами Моховыми. Отец писателя, Александр Михайлович Шолохов, переехав в начале 1917 года на жительство в хутор Плешаков Еланской станицы и поступив на должность управляющего английской, заметьте, паровой мельницей, принадлежавшей купцу Ивану Симонову, вскоре выкупил эту мельницу у владельца за 70000 рублей золотом. Деньги для того времени немалые!  Скорее всего, это средства, полученные им в наследство от матери, урожденной Марии Васильевны Моховой.
Основная роль в воспитании и становлении маленького Миши принадлежала его отцу Александру Михайловичу. Он много читал, выписывал газеты и журналы. Его интересовала не только художественная литература, но и история Российского государства, экономика, сельское хозяйство. Заметив ранние способности сына, он уделял ему много времени. И хотя домашним образованием мальчика с шести лет занимался нанятый местный учитель, именно отец привил сыну любовь к книге, к родному языку. Уже в 10-11 лет Миша читал не только художественную литературу, но и философские трактаты. Обсуждал их с отцом и спорил на философские темы, за что Александр Михайлович в шутку называл его «Спинозой». На время первой мировой войны пришелся тяжелый период обучения Михаила. Если бы у семьи не было денег, ни о каком образовании речь вообще не шла бы. Но  именно в начале войны, в 1914 году, Александр Михайлович увозит сына в Москву! В это же время, может быть, Шолохов отписывает сыну года, не надеясь на скорое окончание войны, так что к началу Гражданской  будущему писателю по документам исполняется всего лишь четырнадцать лет. И якобы в пятнадцать он уже работал учителем.
В Москве Шолохов  определяет сына в подготовительный класс гимназии имени миллионера купца Шелапутина, построенной на его же деньги для общества. Она  была казённым учебным заведением, но давала отличное по тем временам среднее классическое образование. Имела восемь классов, где преподавание велось по широкому кругу предметов: русскому языку и литературе, древним языкам, математике и космографии, законоведению, введению в философию, географии, истории, Закону Божьему и другим. Это – к вопросу о четырехклассном образовании писателя, которое ему постоянно ставили на вид его недоброжелатели.
Кто же такой был купец Шелапутин Павел Григорьевич?  Из семьи староверов, перешедший под конец жизни в официальную церковь. Однако похоронен на староверческом Рогожском кладбище.
Получил потомственное дворянство за заслуги перед Отечеством, действительный статский советник, видный общественный деятель и промышленник.  Родился в 1848 году в Москве, незадолго до того, как в Росси явился англичанин Кнопп с подставными миллионами для  староверов и стал переводить опальных крестьян-раскольников в купеческое сословие. К семидесятым годам он уже контролировал  70 процентов капиталов в России. Как раз к тому времени, когда началась промышленная деятельность Павла Григорьевича. Он был одним из учредителей товарищества Балашинской мануфактуры, состоял председателем  правления и директором-распорядителем товарищества. А фактическим хозяином мануфактуры был тот же Кнопп…

2

С самого основания товарищества Шелапутин руководил всем делом и оставил его после своей смерти в  блестящем состоянии. Но еще задолго до кончины целиком отдался общественной деятельности. Сначала  был выбран церковным старостой церкви св.  Архидиакона Стефана в Москве, затем старостой церкви села Никольского, в приходе которой находится фабрика Балашинской мануфактуры, и церкви Покрова Богородицы в  Филях. Во всех этих храмах вложено им  немало своих средств и труда на их благолепие. Затем  создал целый   ряд филантропических и просветительных учреждений, которые строились исключительно на его средства. Так, сначала он выстроил в Москве гинекологический институт врачей имени своей покойной матери, мужскую гимназию, три ремесленных училища в память покойного своего сына Григория, реальное училище имени своего сына Анатолия и педагогический институт, носящий имя самого Павла Григорьевича. Кроме того,  пожертвовал в 1903 году 860 квадратных саженей земли в своем имении в Филях для двухклассного министерского училища имени тайного советника Боголепова. На его же средства устроен один зал в музее императора Александра III. Помимо того, Павел Григорьевич своими пожертвованиями занимал видное место в устройстве дома призрения заслуженных престарелых сиделок, служителей и  служительниц клиники. Также он жертвовал значительные суммы Московской глазной лечебнице. Именно здесь лечил глаза сыну Шолохов по приезде в Москву. Во всяком случае, так значится в официальной биографии писателя – цель поездки в Москву – лечение глаз.
Шелапутин был настолько богат, что среди староверов, исповедующих воздержание, даже  обзывали несдержанных молодых людей шалапутами и шалапутками. Хотя, впрочем, в среде раскольников была секта шалапутов - из хлыстов.
Здание Шелапутинской гимназии и сегодня цело, оно - на углу бывшего Трубецкого  и Оболенского переулков.  С декорированным фасадом, высокими окнами. Внутри находились просторные классы, актовый и гимнастический залы.
Именно к Шелапутину и привез своего способного к литературе и философии сына Шолохов. Здесь учился будущий создатель «Тихого Дона». Думается, немало сил  и средств вложили в него настоящие учителя-староверы. Ведь они – обладатели великих тайн древней культуры России. И они выбрали для великой миссии  Михаила, как выбрали в свое время еще одного Михаила – Ломоносова. А уж как и чему они его учили, это пока что остается тайной. Но сомневаться не приходится - просто так гениями не становятся. И напрасно считается, что если звезды зажигаются, значит, это кому-то нужно, подразумевая Бога. Нет, значит, кому-то это понадобилось на Земле. Тому, у кого  деньги, международные связи и информация.
То, что  Шолохов начал писать великое произведение в девятнадцать лет, или в двадцать три года, если отец отписал ему года четыре в документах, могло удивлять только простых советских граждан, которые о воспитании и обучении талантливых детей купцов-миллионеров никакого понятия не имели и не могли иметь. Задачи произведения, тема, весь расклад событий, которые требовалось изобразить, ему могли предложить готовыми - как конспект - те, кто был кровно заинтересован в появлении на свет летописи Донского  староверческого казачества. Шолохову оставалось лишь наполнить эти рамки  образами. А их он брал, не стесняясь, прямо с живых людей, с земляков. И главной героиней своего романа  сделал собственную мать, биографическая судьба которой относительно известна и один в один сходится с судьбой Аксиньи.
Анастасия Даниловна, опять же, по принятой биографической легенде, «полуказачка, полукрестьянка», служила горничной. В молодости  была против воли выдана замуж за казака-атамана  Кузнецова, но, сойдясь с А. М. Шолоховым, оставила супруга. Будущий писатель появился на свет незаконнорожденным и до 1912 года носил фамилию первого мужа матери, при этом имел все казачьи привилегии. Только когда Александр Михайлович и Анастасия Даниловна обвенчались, и отец усыновил его, Шолохов обрел свою настоящую фамилию, утратив при этом принадлежность к казачьему сословию.
Но что интересно: даже актриса Эвелина Быстрицкая, готовясь к съемкам в Вешенской, бегала по станице и допытывалась: не живет ли еще здесь  женщина, похожая на Аксинью?  Так, наверное, и осталась в неведении…

3


В 1965 году Шолохову была присуждена Нобелевская премия – « за художественную силу и цельность эпоса о Донском казачестве в переломное для России время». Но огромную долю в исследованиях  по «Тихому Дону» занимают материалы о самом происхождении романа. Прославился этими «исследованиями», как известно,  Александр Солженицын. Свой путь к славе он ознаменовал  непримиримой борьбой с Шолоховым. Обуреваемый идеей развенчать автора «Тихого Дона», Солженицын отдает этому делу массу времени и сил. Можно подумать, что Шолохов свел  его с ума. Хотя, как теперь стало известно, американцы выделили значительный грант тому, кто  докажет плагиат Шолохова. И, может быть, еще и в этом была причина для советских диссидентов гоняться за призраками авторства великого романа?
Солженицын написал о нем две статьи и большую главу в книге «Бодался теленок с дубом». Но главное, он принял активнейшее участие в подготовке книги И.Н. Медведевой-Томашевской «Стремя  «Тихого Дона», в которой она старается доказать, что не Шолохов был автором романа.
Но трудные дни начались для Шолохова гораздо раньше, чем охоту на него объявил Солженицын и его компания.  Сразу после публикации первого тома романа. Е. Г. Левицкая, редактор книги, так пишет об этом в своих записях: «Т. Д.» («Тихий Дон» -Т.Щ.) сперва появился в журн. «Октябрь», а затем вышел в конце 1928 года отдельной книгой… Боже мой, какая поднялась вакханалия клеветы и измышлений по поводу «Тихого Дона» и его автора! С серьезными лицами, таинственно понижая голос, люди как будто бы вполне «приличные» - писатели, критики, не говоря уж об обывательской публике, передавали «достоверные» истории: Шолохов, мол, украл рукопись у какого-то белого офицера - мать офицера, по одной версии, приходила в газ. (газету –Т.Щ.) «Правда», или ЦК, или в РАПП и просила защиты прав её сына, написавшего такую замечательную книгу… На всех литературных перекрестах чернили и клеветали автора «Тихого Дона». Бедный автор, которому в 1928 г. едва исполнилось 23 года! Сколько нужно было мужества, сколько уверенности в своей силе и в своем писательском таланте, чтобы стойко переносить все пошлости, все ехидные советы и «дружеские» указания «маститых» писателей. Я однажды добралась до одного такого «маститого» писателя - это оказался Березовский (Березовский Феоктист Алексеевич  - советский прозаик. Родился в семье солдата, погибшего в русско-турецкую войну. Рано остался и без матери, воспитывал Березовского дед - плотник, сибирский казак. –Т.Щ.), который глубокомысленно изрек: «Я старый писатель, но такой книги, как «Тихий Дон», не мог бы написать… Разве можно поверить, что в 23 года, не имея никакого образования, человек мог написать такую глубокую, такую психологически правдивую книгу…»
«Маститый» мог и не знать, что Александр Пушкин стал во главе всей русской поэзии в 23 года. Но прославила его поэма «Руслан и Людмила», опубликованная  на момент отбытия  Пушкина в первую ссылку, когда ему едва исполнилось двадцать лет. Затем был написан «Кавказский пленник» и «Бахчисарайский фонтан». Все это – до двадцати трех лет. Ну а великий Лермонтов вообще все свое гениальное успел написать до 27 лет, после чего был безжалостно убит.
Но не все же такие «маститые» советские не знали этого, а вот  пошли по пути Дантеса и Мартынова.  По какому-то странному совпадению главным «дуэлянтом»  против Шолохова стала И.Н. Медведева-Томашевская. Жена Бориса Томашевского, главного пушкиноведа СССР. Того самого, который в 1922 году подготовил «научно установленное» авторство поэмы А.С. Пушкина «Гавриилиада», идя навстречу пожеланиям  коммунистических руководителей в том, чтобы советский народ видел в Пушкине безбожника.
Кто же он такой, этот Томашевский?  А он – «серый кардинал» национального русского литературоведения!
Вот его биография. Из-за участия в гимназических сходках по окончании гимназии в 1908 году не смог поступить в Политехнический институт. Окончил Льежский университет  с дипломом инженера-электрика. Слушал лекции в Сорбонне. По возвращении в Россию выступил в 1915 году с первыми публикациями по инженерным вопросам и на темы литературы. Сблизился с кругом журнала «Аполлон». Участвовал в Первой мировой войне, воевал на австрийском фронте (1915-1918). По окончании войны служил в Москве чиновником статистических отделов различных хозяйственных учреждений. Сблизился с членами Московского лингвистического кружка и вступил в «Общество изучения теории поэтического языка» (ОПОЯЗ).  Переехав в Петроград в 1921 году, стал сотрудником Института русской литературы (Пушкинский дом) и начал читать лекции по текстологии, теории литературы и творчеству А. С. Пушкина в Государственном институте истории искусств. С 1924 года преподавал на кафедре русской литературы Ленинградского университета (профессор с 1942-го). Во время кампании против формальной школы был уволен из филологических учебных и научных учреждений в 1931 году. Работал преподавателем прикладной математики в Институте путей сообщения. В связи со столетием со дня смерти А. С. Пушкина в 1937 году получил возможность вернуться к филологической деятельности.
И вот этому человеку, получившему лояльность большевиков в связи с участием в гимназических сходках, они доверили «наше все» - творчество Пушкина в полном объеме! Которое с тех пор мы знаем в «сортировке» и оценках этого, прости господи, электрика, формировавшего издания великого гения русской литературы в СССР. «Благодаря» которому  весь мир уже сто лет уверен, что автор злополучной «Гавриилиады» - Пушкин, а его главная «учительница» русского языка – няня Арина Родионовна. Во многом по вине Томашевского русский народ не знает до конца биографии Пушкина, вообще многого не знает о его жизни и творчестве, а многие тайны жизни гения остались за плотным занавесом, который опустил этот «академик» в соответствии с политическими требованиями большевиков. И вот на первый план в  оценке жизни и творчества Пушкина- «атеиста» вслед за электриком Томашевским выходит крепостная крестьянка няня Арина Родионовна, которую Пушкин и знал-то всего-ничего. Кстати, скорее всего, няня была из раскольников. Во всяком случае, родом она из тех мест, где традиционно проживали староверы. И, может быть, озорная сказка «О попе и работнике его Балде» родилась из таких же озорных частушек  раскольников-беспоповцев, услышанных Пушкиным от своей няни в Михайловском. Об истинной же учительнице русского языка будущего поэта – бабушке Марии Александровне, этого истинного гения русской национальной литературы, «томашевские источники» упрямо молчали.
Поистине : « Жалкий век! Жалкий народ!» - хочется воскликнуть вслед за Пушкиным, который написал эту фразу, заканчивая свой памфлет «Последний из свойственников Иоанны д-Арк». Он был написан перед дуэлью поэта и Жоржа Дантеса и стал последним произведением поэта.

4


Этот электрик не остановился на шельмовании Пушкина, а пошел еще дальше. Он принялся шельмовать автора «Тихого Дона». По свидетельству З. Б. Томашевской, дочери Б. В. Томашевского и филолога И. Н. Медведевой-Томашевской, её родители неоднократно говорили применительно к роману «Тихий Дон» и проблеме его авторства «о возможности отслоения подлинного текста, к этому времени уже буквально утопающего в несметных и противоречивых переделках. Только с чужим текстом можно было так обращаться». Через много лет вдова Б. В. Томашевского И. Н. Медведева-Томашевская начала работу над книгой «Стремя «Тихого Дона» (загадки романа)», посвящённой авторству романа, которая осталась незавершённой и была издана после её смерти.
Но инсинуация в отношении Шолохова, которую подхватили и понесли враги национальной русской литературы как черное знамя борьбы с нею, родилась практически сразу после  публикации первого тома  романа. Первая причина – зависть к неожиданно вспыхнувшей новой звезде русской литературы. А необыкновенный талант Шолохова был сразу же отмечен Максимом Горьким. Вот что он писал  И. Касаткину 31 декабря 1928 года: «Шолохов, — судя по первому тому, — талантлив... Каждый год выдвигает все более талантливых людей. Вот это — радость. Очень, анафемски, талантлива Русь». В июле 1929 года Горький публикует в «Известиях» статью «Рабочий класс должен воспитать своих мастеров». Там было замечено: «Фадеев, Шолохов и подобные им таланты пока еще единицы. Но, как мы видим, рабочий класс совершенно правильно оценил их достоинства художников слова».
Статья посвящена воспитанию, интеллектуальному вооружению народа с помощью науки и искусства. Роль художественной литературы — доказывал А. М. Горький — возрастает. Но этому мешает левачество утилитаристов, считающих художественную литературу реакционной по своей природе. Особенно повинны в этом Леф, газета «Советская Сибирь» и новосибирский журнал «Настоящее», где группа литераторов во главе с А. Курсом (ответственный редактор обоих изданий) объявила художественную литературу «литературой вранья и выдумки», разносила А. Фадеева, Ю. Либединского, Ф. Панферова, В. Зазубрина, позже перекинула огонь на Горького и Шолохова.
В статье Алексея Максимовича было сказано о неверном отношении к классике. Изуверством и анархизмом считал он рассуждения об идеологической опасности, которую якобы содержат книги, созданные в прошлом веке, они могут вроде бы повернуть рабочий класс направо. Горькому приходилось убеждать новое советское общество,  , что в действительности никакого вреда не может быть от таких, например, произведений, как «Борис Годунов» Пушкина, «Мертвые души» Гоголя, «Крестьяне» Бальзака, «Мужики» Чехова, «Мещанское счастье» Помяловского, «Деревня» Бунина и многих других. А польза может быть огромна. Ведь эти классики определили меру высшей художественности. И к ним теперь приблизился Михаил Шолохов.
Горький считал: нельзя снижать уровень художественности, иначе искусство не выполнит социального назначения. «Вопрос об отношении к литературе классиков, — говорил он, — сводится к вопросу о мастерстве».
Он нашел точные слова для характеристики тех, кто навязывал литературе серость и примитив: «К разряду упростителей принадлежат люди бездарные, бесталанные, а также «рвачи», людишки, которые спешат занять видные места, паразиты, которых рабочий класс, к сожалению, развел около себя и в своих рядах».
Именно от них больнее всего доставалось Фадееву и Шолохову (устаревший реализм, «психоложество», толстовщина).
1929 год был тяжелейшим для Шолохова. В ответ на положительные отзывы о «Тихом Доне»  появились статьи с резкими нападками: «попутчик», идеолог реакционной казачьей массы, зажиточной верхушки, белогвардейщины, критики обнаруживали в романе надклассовый гуманизм, ползучий эмпиризм, эротизм, натурализм и прочее.
Кинорежиссер Александр Довженко: «Я прочитал книгу «Тихий Дон» с чувством глубокой внутренней неудовлетворенности... Суммируются впечатления следующим образом: жил веками тихий Дон, жили казаки и казачки, ездили верхом, выпивали, пели... был какой-то сочный, пахучий, устоявшийся, теплый быт. Пришла революция, советская власть, большевики -- разорили тихий Дон, разогнали, натравили брата на брата, сына на отца, мужа на жену, довели до оскудения страну... заразили триппером, сифилисом, посеяли грязь, злобу, погнали сильных, темпераментных людей в бандиты... и на этом дело кончилось. Это огромная ошибка в замысле автора».
«Книга «Тихий Дон» вызвала и восторги, и огорчения среди читателей, - отметил Алексей Толстой. - Конец «Тихого Дона» - замысел или ошибка? Я думаю, что ошибка... Григорий не должен уйти из литературы как бандит. Это неверно по отношению к народу и к революции».
Сколько раз э критики употребляли слово — эпигонство, — якобы копирование Л. Толстого, Бунина, Мельникова-Печерского, Куприна, Достоевского. Толковали о гамлетизме главного героя (голое подражание Шекспиру). Язык романа представлялся шаблонным, композиция рыхлой. Общая оценка первых двух книг в одном случае была такой — «традиционный любовный роман», в другом — «эпопея под вопросом», в третьем — плагиат.
В это время «Тихий Дон» подвергся и  политическому «наезду». Типичен в этом плане отзыв критика М.Майзеля (отметился в травле многих, включая М.Булгакова, что не уберегло его самого в 1937-м от расстрела): Так вот, якобы Шолохов «очень часто как бы любуется всей этой кулацкой сытостью, зажиточностью, любовно и порой с откровенным восхищением описывает истовость и нерушимость крепкого мужицкого порядка с его обрядностью, жадностью, скопидомством и прочими неизбежными принадлежностями косного крестьянского быта». Каково?!. Не с этой ли поры Шолохов стал недолюбливать евреев?.. Многие РАППовцы писали в этот период, что автор «Тихого Дона» - «не художник пролетариата, а мелкобуржуазный интеллигент-попутчик, проводник кулацкой идеологии».
А вот цитата из статьи «Почему «Тихий Дон» понравился белогвардейцам?» (сибирский журнал «Настоящее», август 1929-го года): «Задание какого же класса выполнил, затушевывая классовую борьбу в дореволюционной деревне, пролетарский писатель Шолохов? Ответ на этот вопрос должен быть дан со всей четкостью и определенностью. Имея самые лучшие субъективные намерения, объективно выполнил задание кулака.… В результате вещь Шолохова стала приемлемой даже для белогвардейцев».
И тут в №1 «Октября» началась публикация третьей книги романа (шестая часть). Правда о Вёшенском восстании вызвала настоящий шок, и после №3 в журнале эта публикация была приостановлена.  По воспоминаниям Шолохова, "рукопись третьей книги "Тихого Дона" была задержана в редакции "Октября" почти на три года руководителями РАППа и силами, которые стояли повыше. Мне… предъявили обвинение в вымысле Вёшенского восстания — мол, его и не было! — и даже в том, будто я оправдываю повстанцев... Все эти годы — 1929-1931 — я вел упорную борьбу за публикацию..."
Связанная с эпохой коллективизации ожесточённая борьба Советской власти с крестьянством, казалось, поставила жирный крест как на романе, так и на самом Шолохове – он  заинтересовал ОГПУ, и судьба его могла сложиться трагически.



5


Сибирский журнал «Настоящее», главным редактором которого в это время был Александр Курс,  печатает статью «Почему «Тихий Дон» понравился белогвардейцам?»: «Задание какого же класса выполнил, затушевывая классовую борьбу в дореволюционной деревне, пролетарский писатель Шолохов? Ответ на этот вопрос должен быть дан со всей четкостью и определенностью. Имея самые лучшие субъективные намерения, Шолохов объективно выполнил задание кулака.… В результате вещь Шолохова стала приемлемой даже для белогвардейцев»…
А в ответ на высокие оценки Максима Горького талантливым последователям русских классиков литературы журнал разразился  настоящими хулиганскими выходками и в отношении самого Горького, в котором коллектив «Настоящего» уже видит законченный образ врага: «Мы, пролеткультовцы, глубоко возмущенные этим выпадом (статьей Горького – Т.Щ.), расцениваем его как выступление изворотливого, маскирующегося врага на арене классовой борьбы в области искусства, с враждебной пролетариату, реакционной линией».
Чтобы понять, кто выступал против «Тихого Дона» с самого начала жизни романа в мировой литературе, нужно знать, что это были за люди, чего они хотели, какие силы представляли. Что это вообще была за борьба?
В 1928 году в сибирском журнале «Настоящее» подобрался коллектив «по интересам»  -  И. Вальден, А. Гендон, Б. Голубчик (Горев), М. Гиндин, М. Гусев, Е. Иванов, А. Каврайский, Н. Кудрявцев, А. Курс, И. Нусинов, А. Панкрушин, М. Поликанов, Б. Резников, И. Шацкий.
Эти люди как будто сбросили с себя последние ограничения, касающиеся этических и эстетических принципов. Уже в № 4-5 появляется статья А. Александрова «О Максиме Горьком». Автор удивляется, что «величайший писатель современности, русский писатель, сам вышедший из народных низов - Максим Горький - не посвятил советской действительности ни единого произведения». Автор заостряет внимание на «двойственности» отношения М. Горького к советской действительности. В единственном советском рассказе «Лапочка» он, по А. Александрову, «дал волю своему скептицизму», «расцветив» героя рассказа, солдата-красноармейца, «чертами Ивана-дурака из народных сказок, язык его нарочито исковеркал». Но, судя по благожелательной рецензии на книгу молодого М. Исаковского, М. Горький «из своего далекого угла внимательно и зорко следит за всяким здоровым проявлением культуры в нашей стране» .
Да, Горький внимательно следил за состоянием советской литературы того периода, и что же он видел? Претензии того же Александра Курса к писателям, которые пошли по пути, проложенном классиками русской литературы - реакционность «расхождения литературы с действительностью, с задачами рабочего класса», движение вспять от современности к XIX веку, классике, которую надо усваивать «исторически», ибо она «смотрит на жизнь... глазами чуждых нам классов» . Автор, понимая, что полное устранение «расстояния», зазора между писателем-художником и действительностью уничтожает не только понятие художественности, но и литературы вообще, пытается заменить умозрительность художественного обобщения — непосредственным, внелитературным.
«Общее надо искать в отдельном, типичное - в специфическом, характерное - в неповторимом, - пишет он. - Главное - не медлить с обобщением, типизацией: надо брать из жизни героев производства, изначально имеющих статус героев».
«Но такому герою некогда думать, чувствовать, переживать, копаясь «в таинственных недрах подсознания», - пишет в своей статье «Настоящее» - журнал несбывшихся надежд» в журнале «Сибирское огни» в 2008 году Владимир Яранцев.  Однако, по мнению «настоященцев», «мотивы действий людей должны быть не индивидуальными (индивидуальны только «имя, отчество, фамилия, адрес, место службы и работы»), а общественными».
«Литература факта… оставляет психологистику дворянам и буржуазии и познает психологию людей по их поступкам и действиям». От человека, таким образом, отсекается большая, главная часть его «Я», объем, структура его личности спрямляется до факта. Процесс этого «переделывания» сводится к устранению рефлексии, того, что мешает прямому, нерассуждающему действию. Герой, согласно А. Курсу, - это герой труда, повенчанный с идеологией передового класса, попавший в касту («клетку») класса: все, не являющиеся рабочими, - чужды ему, а значит, вредители, враги.
Этот тип писателя, колеблющегося между пролетарской и «попутнической» литературой, по мнению «настоященцев», выражал М. Горький, которого можно было одинаково успешно зачислить и в друзья советской власти, и в ее враги.
Для более эффективной борьбы с такими литераторами в Сибири  помимо журнала «Настоящее», была создана еще и литгруппа «Настоящее». В краткой истории группы и журнала «Настоящее» их создание описывается как «организованный поход пролетарской общественности против правой, проникнутой областничеством и кулацкими настроениями литературы в Сибири» (1929, № 5-6-7, с. 4). И конкретно, против журнала «Сибирские огни» под лозунгом «Взорвать академию сибирской словесности»
К июню 1929 года «настоященцы» создали «единый фронт социалистического искусства», состоящий из СибАППа, лит. группы «Настоящее», Сибпролеткульта. Тогда же съезд рабселькоров Сибири, где это объединение и оформилось, послал телеграмму ВОАППу с пожеланиями «высоко держать знамя классовой борьбы, еще теснее» объединяться всем «классово выдержанным отрядам фронта культурной революции для беспощадной борьбы с кулаком, нэпманом, правым уклонистом и примиренцем в области политики и искусства для борьбы за гегемонию пролетариата в искусстве».
В ответ на это в номере седьмом журнала «На литературном посту» появилась статья Герои спасательного круга» за подписью «А. С.» (автор которой до сих пор так и остается неизвестным – Т.Щ.), в которой говорится, что «настоященцы» занимаются «изготовлением идеологических фальшивок», а сами они были названы  «изворотливыми, хитрыми, умело применяющими методы защитной маскировки».   
А подлинной идеологией «Настоящего» А. С. называет американизм, то есть, чисто деловой подход к теме и материалу. Это, скорее, не идеология, а психология – «беспринципная психология американизированного дельца». «Совлеките с высказываний революционную фразеологию, и перед вами предстанет законченный деляга», - писал автор о пропаганде «новой» литературы в СССР «настященцами».
Пройдет чуть больше года, и  они узнают, что следит Максим Горький не только за поэтами-«деревенщиками», за творчеством Шолохова, но и за публикациями «Настоящего», определив деятельность некоторых из его авторов как «вредительскую». «Настоященцы» ответят «величайшему писателю»  хулиганскими статьями и будут разгромлены. М. Майзель и А. Курс  в 1937-м будут расстреляны.


6


Остановиться на этих людях и на сибирском журнале 1929-го года «Настоящее» было необходимо, чтобы понять суть погони Александра Солженицына за Михаилом Шолоховым, которого он и «компания» ожесточенно травили еще при жизни писателя.
Надо сказать, что уже по стилю своих произведений Солженицын был весьма близок к тому, что проповедовал Александр Курс. Приведу  статью последнего от 17 июня 1928 года «Кирпичом по скворешне» в газете «Советская Сибирь», которую он возглавлял одновременно с журналом «Настоящее»:
«Но что случилось? Отчего вдруг зачахла у нас литература? Может быть, злой советский режим загубил этот нежный цветок, требующий особого тепла и заботы? Нет, есть литература. Но кое-что загубил советский режим — это верно. Загубил ту литературу, которой исторически предназначено пойти к собакам: литературу выдумки, кишкозаворотного психологизма, километровых полотен, литературу гармонического и всякого иного невиданного человека. Только глупые скворчата и сосущие идеологическое молочко старцы могут думать, что революция, отринувшая старые формы жизни, не пошлет ко всем чертям и собакам старые формы жизни и не создаст новых.
Факты революционных дней, дней вчерашних и сегодняшних, богаче тощей выдумки литературного скворца, напяленной на украденный у классика художественный приемчик. Эти факты, перед силой и неожиданностью которых бледнеют от испуга чернила беллетристов, вместе с революцией родили новую литературу. Ей не нужно называться высокой, потому что класс, которому она служит, не нуждается в литературе, которая была бы выше его. И потому что класс, который вызвал к жизни эту литературу, думает не о ее высоте, а ее пригодности для своего дела. Для него нет высокой и низкой литературы, для него существует настоящая и ненастоящая литература.
Что было бы, если бы газета ждала десять лет, пока жизнь отстоится, пока какой-нибудь беллетристический герой “отойдет на расстояние”, чтобы разглядеть героя — массу и сшить толстое эпическое полотно, стянув напрокат нитки с иголкой у Толстого?..
Пришла беда, любезные скворцы: газета обкрадывает вас. Она уже ограбила вас, еще раньше, чем вы приноровились обтяпывать старичков-классиков. Все она у вас из-под носа перехватывает — и сюжет, и тему, и самые вкусные детали. Действительно, разбойники пера! И один из лучших разбойников — Кольцов.
Старую литературу безжалостно теснит литература факта — газетная литература. Высокие литературные скворешники давно уже прогнили. Многие из них рухнули и только литературная традиция и инерция заставляют еще подслеповатых алкателей бессмертия видеть храм искусства в пустых небесах. Вот “смысл философии всей” нынешних формально-литературных споров. Смысл политически-литературных споров — в том, что литература факта не оборудована прикрытиями для антипролетарских скворцов, или творцов — называйте, как хотите.
Том фельетонов Кольцова — книга почтенных размеров — здоровый кирпич, который литература факта швырнула в дряхлые литературные скворешни.
Фр-р-р!.. Летите, любезные скворцы, ко всем… небесам!»
Вслед за поклонником Кольцова Курсом был расстрелян и сам Михаил Кольцов. Его обвиняли в связях с троцкистской организацией в Испании в годы гражданской войны в 1938 году. Это очень важный факт для понимания того, что исповедовал Солженицын и почему он так ненавидел Шолохова.
Но – сначала о том, что «кишкозаворотный» психологизм классической русской литературы был чужд Солженицыну вообще. Даже его поэма «Дороженька» - это весьма элементарный антисоветский «плакат». Вот глава пятая – «Беседь». Предворяется цитатой:

…восстановить каторгу и смертную казнь через повешение.
(Из Указа Президиума Верховного Совета, апрель 1943.)
Я там не жил. Я не там родился.
И уже не побываю там.
А ведь вот как сердцем природнился
К этим недобычливым местам…
Топь. Да лес. Пшеница не возьмётся.
Нет бахчей. Сады родят не буйно.
По песку к холодному болотцу
Только рожь да бульба.
На пригорках — серые не машущие млыны.
На толоках — жёлтые без запаха цветы.
Церкви обезглавленные… Срубы изб унылых…
Гати хлипкие… Изгнившие мосты…
Турск, Чечерск, Мадоры и Святое…
Жлобин… Рогачёв…
Что-то я оставил там такое,
Что уж больше не вернётся нипочём…
Вечно быть готовым в путь далёкий,
Заставлять служить и самому служить, —
Снова мне таким бездумно лёгким
Никогда не быть.
Отступаем — мрачен, наступаем — весел,
Воевал да спирт тянул из фляги.
Ола. Вишеньки. Шипарня. Беседь.
Свержень. Заболотье. Рудня-Шляги.
Страх, и смех, и смерть солдатская простая…
Днепр и Сож. Березина и Друть.
Что-то я такое там оставил, —
Не вернуть…
Доходя до быстрой мути Сожа,
В прутняке, в осиновых лесках,
Осенью холодной и погожей
Медленная Беседь стынет в берегах
Озерком без ряби и без стрежня.
Изжелта-багряный прибережник
Ветви вполреки переклоняет…
В тихую погоду
Слышно, как на воду
Дерево листы свои роняет…
Хорошо сюда прокрасться в тишине,
Белку высмотреть, услышать мыши шорох, —
Хорошо сюда вомчаться на коне,
В хлёст ветвей, копытом в жёлтый ворох,
Выпугнуть ушкана-зайченёнка —
«Э-ге-ге!» — кричать ему вдогонку.
Мы ж врубились в эту дремлющую глушь
Шалыми размахами армейских топоров,
Со змеиным стрепетом катюш,
В перегуле пушек, под моторный рёв.
От Десны рванувши вёрст на двести,
Мы за Сожем с ходу заняли плацдарм
И, пройдя, покинули деревню Беседь
Штабам, журналистам, комиссарам.
Тяжек был плацдарм Юрковичи-Шерстин.
Много мы оставили голов
У его поваленных осин,
У его разваленных домов.
Жилку тонкую единственного моста
Мины рвали…
Что ни день — в атаку подымались ростом —
И в сырые норы уползали.
Тёмной ночью осени, отрезанных от армии,
Били нас, толкали нас в чёрную реку —
Бой по расширению плацдарма!
Кто поймёт твой ужас и твою тоску?
Вся в воронках мёртвая, открытая земля…
Всё изрыто, всё, что можно рыть, —
Ни бревёнышка, ни локтя горбыля
Над собой окопчик перекрыть.
День и ночь долбят, долбят, долбят
В тесноту людскую,
И не ляжет ни один снаряд
Впустую…
В рыжей глине пепельные лица,
Штык копнёшь — она уже мокра, —
Деться некуда! Убогий клок землицы,
Километра два на полтора.
Нас и нас клюют из самолётов,
Нас и нас секут из миномётов,
Шестиствольным прошипеть, прорявкать скрипунам —
Жмись к земле! И эти все — по нам!..
День и ночь сапёры мост латают,
И в воде связисты ловят провода, —
Немцы сыпят, сыпят на мост — и сливает
С моста розовенькая вода…
Связь наладят — и с Большой Земли
Сыпят, сыпят в Бога, в крест и в веру:
— Залегли,
Такую вашу мать?
До последнего бойца и офицера
НА — СТУ — ПАТЬ!!!
Как-то раз в щели, на вымокшей соломке,
Дудку стебелька бессмысленно жуя,
Опрокинулся, не знаю — я? не я?..
Я не слышал — били тихо? громко?
Плохо видел — что? темно? светло?
Вся душа — одно дупло,
И направить — ничего не мог.
Я отерп, не помнил я ни прежних лет, ни дома,
Только вот жевал, жевал трубчатый стебелёк
Соломы,
И дрема душила как стена.
В щель — боец, с земли переклонённый:
«Где комбат?.. Товарищ старший лейтенант!
Вызывают! В штаб дивизиона!»
Штаб? Какой там штаб?.. Ах, штаб!.. Да будь ты трижды!
Где-то живы люди? Пусть живут, но лишь бы
Нас не трогали. Да драть их в лоб с комдивом —
Это вылезать и ехать под обстрел?
Мост-то как? Неуж на диво
Цел?
Ха, гляди! Культурно рус воюет!
Год назад не встретить бы такую
Распорядливую переправу:
Вскачь коней! Шофёры — газ! Не кучась,
С правого — на левый, с левого — на правый, —
Есть ещё солдаты на Руси!
Ветерком на левый берег, в кручу —
Выноси!
И теперь уж рад, что я хоть на час вызван
Из проклятых мест, из чёрной ямы той,
Глубоко вдыхая воздух жизни,
Медленно я ехал просекой лесной.
Лес бурлил. Здесь двигались открыто.
На пору худую блиндажи покрыты
Были в два, и в три, и даже в шесть накатов.
Как всегда, шофёры первыми наглели —
Заведя машины мелко в апарели,
Под осколки выставили скаты.
ПМП?, конюшни, склады — не ступить!
Лес редя, стволы пилили и валили,
Тракторами к котлованам их тащили,
И дымили кухни, и топить
Собирались баньку полевую,
Батарея пушек занимала огневую,
Батарея гаубиц с поляны надрывалась,
Раздавали водку радостной толпе, —
И в войну играло, и скрывалось
Только генеральское НП??.
Как это устроено! — приди сюда из тыла —
Здесь передовая
И куда какая! —
Жить тебе не мило,
Свет тебе не мил, —
А приди сюда с передовой
— Тыл
Какой!..
Беседь — вся в сугробах серого песка.
Люди, лошади, машины — ни свободного домка.
Мастерские, рации — бомбёжкою не сдунь их! —
Всё забито в банях, всё забито в клунях.
Улицей мелькали в беленьких халатах
Девушки из медсанбата:
??Передовой медицинский пункт.
???Наблюдательный пункт.
Редко — скромная (солдатской истой доли
Волею? неволею? отведать привелось),
Больше — дерзкие, балованные в холе,
Набекрень кубанки на копне волос…

6

Писал Солженицын свою «поэму», находясь в трудовых лагерях с 1945 по 1952 год. Этим, конечно, можно отчасти объяснить ненависть автора к Советской Армии, к народу СССР - победителю фашизма, которая «родила» подобную чернуху о нем. Но это – отчасти. Не только личная ненависть репрессированного «сожрала» безжалостно всю, может быть все-таки предполагаемую, художественность «поэмы». Та самая идеологическая заданность, о которой так хлопотали в свое время «настоященцы» и которая стала главной в создании всех произведений Солженицына, сделал их неудобочитаемыми и претенциозными, вообще не художественными произведениями, а сухой  и скучной публицистикой. А в итоге оказалось, что в них нет даже и той исторической правды, о которой так хлопотал Солженицын.
Та самая истина вины ГУЛАГа, на которой  он упорно настаивал во всех без исключения своих текстах, в совершенстве овладев техникой «американского делячества» в современной русской литературе, им же самим была по сути дела развенчана в его  тоскливых высказываниях по его возвращении из Вермонта  в девяностые и нулевые годы о великих бедах русских людей после того, как «империя зла» - СССР - была разрушена. В чем принимал горячее участие  и сам Солженицын. В том числе, и преследованием  Михаила Шолохова и клеветой на  его творчество.
Тут уж невольно вспомнишь письмо Шолохова в Секретариат Союза писателей СССР:

«8 сентября 1967 г. Вешенская.

В Секретариат СП СССР

Прочитал Солженицына «Пир победителей» и «В круге первом».

Поражает — если так можно сказать — какое-то болезненное бесстыдство автора. Свои антисоветские взгляды Солженицын не только не пытается скрыть или как-то завуалировать, он их подчеркивает, выставляет напоказ, принимая позу этакого «правдоискателя», человека, который, не стесняясь, «режет правду-матку» и указывает со злостью и остервенением на все ошибки, все промахи, допущенные партией и Советской властью, начиная с 30-х годов.

Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна. Можно ли о трагедийных событиях писать в оперативном стиле, да еще виршами, такими примитивными и слабенькими, каких избегали в свое время даже одержимые поэтической чесоткой гимназисты былых времен! О содержании и говорить нечего. Все командиры, русские и украинец, либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди. Как же при таких условиях батарея, в которой служил Солженицын, дошла до Кенигсберга? Или только персональными стараниями автора?

Почему в батарее из «Пира победителей» все, кроме Нержина и «демонической» Галины, никчемные, никудышные люди? Почему осмеяны солдаты русские («солдаты-поварята») и солдаты татары? Почему власовцы — изменники Родины, на чьей совести тысячи убитых и замученных наших, прославляются как выразители чаяний русского народа? На этом же политическом и художественном уровне стоит и роман «В круге первом».

У меня одно время сложилось впечатление о Солженицыне (в частности после его письма съезду писателей в мае этого года2), что он — душевнобольной человек, страдающий манией величия. Что он, Солженицын, отсидев некогда, не выдержал тяжелого испытания и свихнулся. Я не психиатр и не мое дело определять степень пораженности психики Солженицына. Но если это так, — человеку нельзя доверять перо: злобный сумасшедший, потерявший контроль над разумом, помешавшийся на
трагических событиях 37-го года и последующих лет, принесет огромную опасность всем читателям и молодым особенно.

Если же Солженицын психически нормальный, то тогда он по существу открытый и злобный антисоветский человек. И в том и в другом случае Солженицыну не место в рядах ССП. Я безоговорочно за то, чтобы Солженицына из Союза советских писателей исключить.

М. Шолохов.

8.IX.67 г.»
Время показало: Шолохов был абсолютно прав в своих оценках Солженицына и как писателя и как человека. В последние годы жизни Александра Исаевича не спасала от прозрения русского народа, от презрения даже простых людей к его «американскому делячеству» в литературе, несмотря на  поклонение сильных мира сего, даже его «древлеславянская» борода. Никто ей, как демонстрируему признаку национальной принадлежности Солженицына, не верил, да смотрелась-то она, как приклеенная…

7

Статья Солженицына «Стремя «Тихого Дона», опубликованная им в Цюрихе в 1974-1975 годах, после вручения ему Нобелевской премии, говорит сегодня сама  за себя. Теперь, когда стали доступны очень многие материалы и по Шолохову и по Солженицыну, люди могут без труда сами разобраться, кто есть кто. Привожу текст полностью.
« В невыносимой плотности нашего движения, под гнетом потаенности и опасностей, когда большинство участников еще и работало на казенной службе, когда не яблоку, но подсолнечному семячку некуда было упасть, найти  себе свободную выщербинку, – кажется, уже ничто постороннее не могло отвлечь наши силы и интерес. А  нашлось такое. И нашлись для него и силы, и время.
Это было – авторство «Тихого Дона». Усумниться в нем вслух - десятилетиями была верная Пятьдесят Восьмая статья. После смерти  Горького Шолохов числился Первым Писателем СССР, мало что член ЦК ВКП(б) – но живой образ ЦК, он как Голос Партии и Народа выступал на съездах партии и на Верховных Советах. Элементы этой нашей новой работы сходились, сползались с разных сторон – непредумышленно, незаказанно, несвязанно. А попадя к нам, в межэлектродное узкое пространство – воспламенились.
Сама-то загадка – у нас на Юге кому не была известна? кого не занозила? В детстве я много слышал о том разговоров, все уверены были, что – не Шолохов писал. Методически никто не работал над тем. Но до всех в разное время доходили разного объема слухи.
Меня особенно задел из поздних: летом 1965 передали мне рассказ Петрова-Бирюка за ресторанным столом ЦДЛ: что году в 1932, когда он был председателем писательской ассоциации Азово-Черноморского края, к нему явился
какой-то человек и заявил, что имеет полные доказательства: Шолохов не писал
«Тихого Дона». Петров-Бирюк удивился: какое ж доказательство может быть таким
неопровержимым? Незнакомец положил черновики «Тихого Дона», – которых Шолохов
никогда не имел и не предъявлял, а вот они – лежали, и от другого почерка!
Петров-Бирюк, что б он о Шолохове ни думал (а – боялся, тогда уже – его
боялись), – позвонил в отдел агитации крайкома партии. Там сказали: а пришли-ка
нам этого человека, с его бумагами. И – тот человек, и те черновики исчезли
навсегда. И самый этот эпизод, даже через 30 лет, и не задолго до своей смерти,
Бирюк лишь отпьяну открыл собутыльнику, и то озираясь.
   Больно было: еще эта чисто гулаговская гибель смелого человека наложилась на
столь подозреваемый плагиат? А уж за несчастного заклятого истинного автора как
обидно: как все обстоятельства в заговоре замкнулись против него на полвека!
Хотелось той мести за них обоих, которая называется возмездием, которая есть
историческая справедливость. Но кто найдет на нее сил!
   Я не знал, что тем же летом 1965 в застоявшееся это болото еще бросили смелый
булыжник один: в моем далеком Ростове-на-Дону напечатана статья Моложавенко о
Ф.Д.Крюкове.
   А Дон был не только детским моим воспоминанием, но и непременной темой
будущего романа. Через «Донца» (Ю.А.Стефанова) он лился густо мне под мельничное
колесо, Ю.А. все нес и нес, все исписывал, исписывал для меня простыни листов
своим раскорячистым крупным почерком. Он же первый и рассказал мне о статье
Моложавенко и немного рассказал о Крюкове - я о нем в жизни не слышал раньше.
   А совсем в другом объеме жизни, самом незначительном, где распечатываются
бандероли с подарочными книгами, пришла работа о Грибоедове с надписью от автора
Ирины Николаевны Медведевой-Томашевской. «Горе от ума» я очень любил, и
исследование это оказалось интересным.
   А совсем по другой линии, в перебросчивых и напористых рассказах и письмах
Кью, тоже стала Ирина Николаевна выплывать: то как ее подруга студенческих лет,
то как и нынешняя ленинградская подруга (месяца на четыре зимних она приезжала в
Ленинград, остальные в Крыму), и всегда – как женщина блистательного и жесткого
ума, и литературовед даровитый, в цвет своему умершему знаменитому мужу, с
которым вместе готовила академическое издание Пушкина.
   Знакомство наше произошло, вероятно, в зиму на 1967, И.Н. было уже под 65. Я
собирал материалы для «Архипелага», Ирина же Николаевна была свидетельница
высылки татар из Крыма. И у нее в кабинете странноватого писательского дома в
Чебоксарском переулке (близ Спаса-на-Крови) мы просидели часа три, в кабинете со
множеством книг – не по стенам только, но сере-динными полками, как в
библиотеке. Один вид корешков показывал тут устойчивую давнюю культуру. Я
записывал о Крыме 1944 года, потом неожиданно – о раскулачивании в 1930, затем и
деревенские новгородские истории 20-х годов (оказалось, девушкой из самого
образованного круга И.Н. вышла замуж за простого новгородского мужика Медведева
и хорошо-хорошо жила с ним, так что даже за вторым прославленным мужем не хотела
упустить фамилии первого); затем – поразительные, но вовсе не чернящие сведения
об аракчеевских поселениях (в каких местах и живала она). Проявился и суровый
характер И.Н. Прозвучала и тоска по гражданской прямоте, которой лишено было все
ее поколение. Потом знакомился я с ее дочерью-архитектором, и чего только мало
было за весь визит – это литературных разговоров, и уж совсем ни слова о
Шолохове, ни о донской теме.
   Ум И.Н. действительно лился в речи, выступал из постаревших резковатых черт
темноватого лица, – ум строгий, мужской. Она радушно меня принимала, и звала вот
в этом ленинградском кабинете без нее работать, и в Гурзуф приезжать к ней
работать (Крым она очень любила, написала и книгу о нем – «Таврида»); радушно, -
а расположение не устанавливалось легко. Она была – твердый, властный человек, и
это оттесняло остальное.
   Прошел год – прислала мне славную фотографию своей гурзуфской дачи на горе, и
кипарисы вокруг. Фотография эта меня долго манила: кусочек свободного ласкового
края, как я ни когда не успеваю жить, – и там меня ждут, и там можно бы начать
мое Повествование, к которому я продирался, продирался годами, вот-вот уже
начну. Начинать – для этого и хорошо обновить все условия?
   И в марте 1969 я поехал к И.Н. начинать «Красное Колесо». Это – ошибка была:
начинать, да еще чрезмерно трудное, неподъемное, надо именно на старом привычном
месте, чтобы никакие трудности не добавились, кроме самой работы, – а я
понадеялся, наоборот, в новых условиях на новое настроение. Привыкнуть я там не
мог, ничего не сделал, в три дня и уехал. Еще стеснительно было для таких
усидевшихся по своим берлогам своенравных медведей, как мы с И.Н., оказаться под
одной крышей: она пыталась быть хозяйкой, я - через силу принимать
гостеприимство, уставали мы быстро оба. Из работы не вышло ничего, и Крыма я
смотреть не хотел ни минуты, рвался к работе, скорей и уехать. А все событие
истинное случилось на ходу: встретились меж комнат на веранде и стоя поговорили
несколько минут, но – о «Тихом Доне». Не я ей - она мне сказала о статье
Моложавенко, и какой на нее ответ грозный был из Москвы. И, конечно, мы оба
нисколько не сомневались, что не Шолохов написал «Тихий Дон». А я сказал – не ей
первой, и не первый раз – то, что иногда говорил в литературных компаниях,
надеясь кого-то надоумить, увлечь: доказать юридически, может быть, уже никому
не удастся – поздно, потеряно, тем более открыть подлинного автора. Но что не
Шолохов написал «Тихий Дон» – доступно доказать основательному литературоведу, и
не очень много положив труда: только сравнить стиль, язык, все художественные
приемы «Тихого Дона» и «Поднятой целины». (Что и «Поднятую» писал, может быть,
не он? – этого уж я досягнуть не мог!) Сказал – не призвал, не настаивал (хотя
надежда промелькнула), сказал – как не раз говорил (и всегда бесполезно: всем
литературоведам нужно кормиться, а за такую работу еще голову оттяпают).
Мелькучий такой, без развития был разговор, не в начале и не в конце моего
трехдневного житья.
   Вскоре затем (не льщу себя, что – вследствие, потому что и в первых ее словах
уже была задетость этой литературной тайной, а просто – доработалось к тому ее
настроение), – решила И.Н. переступить через каторжную свою подчиненность
второстепенным работам для заработка (не столько для себя, сколько для детей,
уже взрослых), – и вскоре затем дала знать через Кью, что решила приступить к
работе о «Тихом Доне». Спрашивала первое издание романа, его трудно найти, и
кое-что по истории казачества, – ведь она нисколько не была знакома с донской
темой, должна была прочесть много книг, материалов по истории и Дона, и
Гражданской войны, и донс-кие диалекты, – но ей самой из библиотек спрашивать
было ничего нельзя – обнаружение! С первого шага требовалась опять чертова
конспирация. А часть книг – вообще из-за границы, из наших каналов.
   И работа началась. И кого ж было просить снабжать теперь «Даму» (раз
конспирация, так и кличка, ведь ни в письмах, ни по телефону между собой нельзя
называть ее имя) всеми справками и книгами, если не Люшу Чуковскую опять? Ведь
Люша всякий новый груз принимала, – и теперь вот еще одна ноша поверх,
увесистая.
   Казачья тема была Люше совсем чужда, но и для этой чуждой темы она бралась
теперь делать всю внешнюю организацию, так же незаменимую Ирине Николаевне, как
и мне, из-за невылазного образа нашей жизни. Навалилось так, что и для Дамы Люша
выполняла теперь – то в Ленинград, то в Крым, не близко – всю снабдительную и
информационную работу. Правда, это оказалось смягчено принадлежностью И.Н. к
тому же литературному московско-ленинградскому кругу, где Люша выросла, да
больше: И.Н. хорошо помнила ее покойного отца и саму ее девочкой, это сразу
создало между ними сердечные отношения. Взялась Люша – с прилежностью, с
находчивостью, с успехом. Без нее книга «Стремя» не появилась бы и такая, как
вышла.
   И тут же произошло скрытое чудо. Надо было начаться первому движению, надо
было первому человеку решиться идти на Шолохова – и уже двигались и другие
элементы на взрывное соединение. Подмога подоспела к нам через Мильевну с ее
вечно легкой рукой. Дочь подруги ее детства, Наташа Кручинина («Натаня» назвали
мы ее, многовато становилось среди нас Наташ), ленинградский терапевт, оказалась
в доверии у своей пациентки Марии Акимовны Асеевой. И та открыла ей, что давно в
преследовании от шолоховской банды, которая хочет у нее вырвать заветную
тетрадочку: первые главы «Тихого Дона», написанные еще в начале 1917 года в
Петербурге. Да откуда же?? кто? А – Федор Дмитриевич Крюков, известный (??– не
нам) донской писатель. Он жил на квартире ее отца горняка Асеева в Петербурге,
там оставил свои рукописи, архив, когда весной 1917 уезжал на Дон – временно, на
короткие недели. Но никогда уже не вернулся, по развороту событий. Сходство
тетрадки с появившимся в 20-е годы «Тихим Доном» обнаружил отец: «Но если я
скажу – меня повесят». Теперь М.А. так доверилась Натане, что обещала ей по
наследству передать эту тетрадку – но не сейчас, а когда умирать будет.
   Это был конец 1969 года. Новость поразила наш узкий круг. Что делать?
Оставаться безучастными? невозможно; ждать годы? – безумно – уж и так больше
сорока лет висело это злодейство, да может и допугают Асееву и вырвут тетрадку?
И – так ли? Своими глазами бы убедиться! И – что там еще за архив? И – от чьего
имени просить? Называть ли меня? – облегчит это или отяжелит?
   Самое правильное было бы – ехать просто мне. Но у меня - разгар работы над
«Августом», качается на весах – сумею ли писать историю или не сумею? оторваться
невозможно. Да я и навести могу за собою слежку. (Как раз были месяцы после
исключения из СП и когда мне уезжать из страны намекали.)
   Тогда надо было бы догадаться – послать человека донского (и был у нас Донец!
– но он был крупен, заметен, говорлив, неосторожен, посылать его было никак).
Вызвалась ехать Люша. Это была – ошибка. Но мы и Акимовну саму еще не
представляли. Надеялась Люша, что марка Чуковских вызовет и достаточно доверия и
недостаточно испуга. Может быть. (Как выяснилось, моей фамилии Акимовна почти и
не знала в тот год, лишь позже прочла кое-что.) Люша вернулась и безуспешно и
безрадостно: женщина де – капризная, сложная, договориться с ней вряд ли
возможно, хотя открытую часть крюковского архива готова была бы, кажется,
передать на разборку, 50 лет это почти не разбиралось, ее тяготит. Решили мы
снарядить вторую экспедицию: Диму Борисова. Вот с него-то, наверно, и надо было
начинать. Он был хотя не донец, но сразу вызвал доверие Акимовны, даже пели они
вместе русские песни, и склонил он ее – архив передать нам. Но само взятие – не
одна минута, набиралось три здоровенных рюкзака, понадобилась еще третья
экспедиция – Дима вместе с Андреем Тюриным. Привезли – не в собственность, а на
разборку – весь оставшийся от Крюкова архив. А тетрадочку, мол, – потом…Мы уж и
не настаивали, мы и так получали богатство большое. Это был – и главный, и,
вероятно, единственный архив Крюкова. Позже того следовали у автора – три
смятенных года и смерть в отступлении белых.
   Имея большой опыт содержания архива своего деда, Люша предполагала, что и
этому архиву даст лад. Но – лишь самая внешняя классификация оказалась ей под
силу. Это был архив – совсем непохожий, не привычная литературная общественность
и не привычные темы в нем: и имена, и места, и обстоятельства все неясные, да
еще при почерке не самом легком.
   Но тут-то и вступил в работу – Донец! Уж он-то – как ждал всю жизнь этого
архива, как жил для него. Накинулся. Как всегда, не зная досуга и воскресений, и
себя не помня, – он за год сделал работу троих, до подробностей (еще многое
выписывая себе), и представил нам полный обзор структуры и состава. (Все это
требовало многих встреч и передач. Архив был сперва у Гали Тюриной, потом частью
перевозился к Люше, помалу относился к Донцу и обратно, частью отступил потом к
Ламаре (на бывшую «бериевскую» квартиру) – ведь мы и тут должны были скрываться
по первому классу, и открытой конторы не было у нас никогда.)
   По мере того как материалы открывались – все, что могло пригодиться Даме,
надо было предлагать Даме (а она больше была в Крыму, не в Ленинграде, а наши
материалы не для почты). А что-то надо было и мне – как собственно донская тема
и свидетельство очевидца незаурядного.
(А я – и принять уже не мог. Я так был полон напитанным, что потерял способность
абсорбции. И интересно было в Крюкова вникнуть, и уже не помещалось никуда. Люше
пришла счастливая мысль, сразу мною принятая: Крюкова – автор ли он «Тихого
Дона», не автор – взять к себе персонажем в роман – так он ярок, интересен,
столько о нем доподлинного материала. Какой прототип приносит с собой столько
написанного?! Я – взял, и правда: для сколького еще место нашлось! И как
потяжливо: в донскую тему войти не собственной неопытностью, но – через
исстрадавшегося дончака.)
   Ирина Николаевна получала свежие донские материалы – гипотеза у нее
вырабатывалась. В зимний приезд, наверное в начале 1971, она привезла с собой
три странички (напечатанные как «Предполагаемый план книги»), где содержались
все главные гипотезы: и что Шолохов не просто взял чужое, но – испортил:
переставил, изрезал, скрыл; и что истинный автор – Крюков.
   Да, в этом романе – и нет единой конструкции, соразмерных пропорций, это
сразу видно. Вполне можно поверить, что управлялся не один хозяин.
   У И. Н. даже и по главам намечалось отслоение текста истинного автора. И даже
взята была задача: кончить работу воссозданием изначального текста романа!
   Могучая была хватка! Исследовательница уже вначале захватывала шире, чем
ждали мы. Да только здоровья, возраста и времени досужного не оставалось у нее:
опять надо было зарабатывать и зарабатывать. А мы – сами сидели без советских
денег, от валютных же переводов от подставных лиц с Запада И. Н. отказалась, и
мы не сумели в 1972 – 73 годах освободить ее от материальных забот. А то бы,
может быть, далеко шагнула бы ее книга.
   Поначалу вывод, что автор «Тихого Дона» – мягкий Крюков, разочаровывал.
Ожидалась какая-то скальная трагическая фигура. Но исследовательница была
уверена. И я, постепенно знакомясь со всем, что Крюков напечатал и что
заготовил, стал соглашаться. Места отдельные рассыпаны у Крюкова во многих
рассказах почти гениальные. Только разводнены пустоватыми, а то и слащавыми
соединениями. (Но слащавость в пейзажах и в самом «Тихом Доне» осталась.) Когда
ж я некоторые лучшие крюковские места стянул в главу «Из записок Федора
Ковынева» – получилось ослепительно, глаз не выдерживает.
   Я стал допускать, что в вихревые горькие годы казачества (а свои – последние
годы) писатель мог сгуститься, огоркнуть, подняться выше себя прежнего.
   А может быть это – и не он, а еще не известный нам.
   Из разработанного архива, по желанью Марьи Акимовны, наименее ценную часть мы
сдали (подставив бойкую Мильевну) в Ленинскую библиотеку и полученные 500 рублей
переслали Акимовне. Эта сдача была промах наш: и – мало нам дали, неловко перед
Акимовной, и – раскрыли мы след, что где-то около нас занимаются Крюковым. Но:
давили нас объемы и вес, держать-то было трудно, негде.
   В июне 1971 я был в Ленинграде и пришел к М. А. Встреча у нас была хорошая.
Акимовна оказалась женщиной твердой, по-настоящему несгибчивой перед
большевиками, не простившей им ничего, и ни болезни, ни семейные беды (бросал ее
муж) не ослабили ее волю. Она действительно хотела правды о Доне, и правды о
Крюкове. Пили у нее донское вино, ели донской обед, – мне казалось, она и в мою
надежность поверила. А я – поверил в ее тетрадку, что есть она. Только
оставалось – привезти ее из-за города, из Царского Села, «от той старухи,
которая держит» (потому что к самой М. А., как слушка когда-то не удержала,
являются де от Шолохова то с угрозами, то с подкупом). Обещала – достать к моему
отъезду.
   Однако не достала («Старуха не дает»). Пожалел я. И опять засомневался:
может, нет тетрадки? Но зачем тогда так морочить? Не похоже.
   Еще одной женщине, Фаине Терентьевой, знакомой по амбулатории, – не
равноопаслива была М. А. в доверенностях! – она даже рассказала, как уже хотела
мне отдать тетрадочку, да побоялась: ведь я – под ударом, ведь за мной следят,
отнимут тетрадку. Роковая ошибка! – хотя и взвесить ей трудно: где опасней? где
безопасней, правда? Роковая, потому что мы бы дали фотокопии в публикацию вместе
с образцами крюковского почерка, и если бы наброски реально походили б на начало
«Тихого Дона», – Шолохов был бы срезан начисто, и Крюков восстановлен твердо. А
теперь М. А. осталась зажата со своей тетрадкой и рада б ее кому протянуть, –
поздно: понимая вес доказательства, могучее Учреждение сменило соседей М. А. по
коммунальной квартире (точно как с Кью!), поселило своих, и теперь, по сути,
Акимовна – в тюрьме, каждый шаг ее под контролем. – Это закончание истории я
узнал от Фаины Терентьевой в июле 1975 года в Торонто, куда она эмигрировала и
написала мне: давала мне М. А. тетрадку, я побоялась взять, как теперь
вызволить?..
   Никак. Только если М. А. не сойдет с ума в осаде, сумеет выстоять еще годы и
годы*
___________
         *Теперь умерла и Марья Акимовна. Не знаю: унесла ли с собой тайну или и
не было ее. (Примеч. 1986)____________________

   Ну что ж, не получили тетрадки – ждали самого исследования. Однако оно шло
медленно: завалена была И. Н. скучной, утомительной, но кормящей договорной работой. При
проезде Москвы она видалась со мной и с Люшей, давала мне читать наброски глав, Люша
(или Кью в Ленинграде) перепечатывала их с трудного почерка, со множества
вставок, – чужому ведь и дать нельзя.
   Последний раз мы виделись с И. Н. в марте 1972 – в Ленинграде, снова в том
кабинете, где познакомились и где она предлагала мне работать. (Теперь так
сгустились времена – отяготительно было, что я в дверях натолкнулся на какую-то
писательскую соседку, могла узнать, могло поплыть – что мы связаны. Плохо.)
Болезнь резче проступила в чертах И. Н., но держалась она несокрушимо, крепко,
по-мужски, как всегда. Сама начала такой монолог: что она будет отвечать, если
вот придут и найдут, чем она занимается. (Я-то и забыл о такой проблеме, все
черты давно переступив, а ведь каждому достается когда-то первую переступить – и
как трудно.) Готовилась она теперь отвечать – непреклонно и в себе уверенно. Не
подписывала она петиций, ни с кем не встречалась, – в одинокой замкнутости
проходила свой путь к подвигу.
   Незадолго до всей развязки все та же Мильевна подбросила нам еще поленца в
огонь. Настояла, чтоб я встретился со старым казаком, хоть и большевиком, но
также и бывшим зэком, – он хочет мне дать важные материалы о Филиппе Миронове,
командарме 2-й Конной, у кого был комиссаром полка. Я пришел. Оказалось,
недоразумение: С. П. Стариков собрал (в доверии у властей, из закрытых архивов)
много вопиющих материалов – не только о своем любимом Миронове, кого загубил
Троцкий, но и об истреблении казачества большевиками в Гражданскую войну. Хотел
же он увековечить Миронова отдельной книгой, да написать ее сам не мог. И вот
теперь предлагал мне без смеха: работать у него «негром»: обработать материалы,
написать книгу, он ее подпишет, издаст, а из гонорара со мной расплатится. Я
сказал: отдайте мне материал – и Миронов войдет в общую картину эпохи, все
постепенно. Нет. Так бы недоразумением и кончилось. Но уже расставаясь,
поговорили о смежном, и оказалось: Миронов – одностаничник и лучший друг Крюкова
в юности, и сам Стариков из той же станицы Усть-Медведицкой, и не только не
сомневается, что Шолохов украл «Тихий Дон» у Крюкова (Шолохова в 15 лет он видел
в Вешенской совсем тупым неразвитым мальчишкой), но даже больше знает: кто
«дописывал» «Тихий Дон» и писал «Поднятую целину», – опять-таки не Шолохов, но
тесть его Петр Громославский, в прошлом станичный атаман (а еще перед тем,
кажется, дьякон, снявший сан), но еще и литератор; он был у белых, оттого всю
жизнь потом затаясь; он был близок к Крюкову, отступал вместе с ним на Кубань,
там и похоронил его, завладел рукописью, ее-то, мол, и дал Мишке в приданое
вместе со своей перестаркой-дочерью Марией (жениху было, говорил,19 лет, невесте
– 25). А после смерти Громославского уже никак не писал и Шолохов*.

¬¬¬¬¬¬¬______________
    *Громославский еще жив был в 50-е годы, тогда-то и появилась 2-я книга
«Поднятой целины», а после смерти Громославского за 20 лет Шолохов не выдал уже
ни строчки. Я указывал на это в статье о «Поднятой целине» – «По донскому
разбору» («Вестник РХД», № 141, 1984), где заодно ответил и на смехотворный
«компьютерный анализ» норвежского слависта Гейра Йетсо и его коллег, пытавшихся
через компьютер доказать авторство Шолохова. (Примеч. 1986)__________

   Переговоры мои со Стариковым вспыхнули еще раз в последние месяцы, в грозную
для нас осень 1973. Сообщила Мильевна: Старков умирает, хочет мне все отдать,
просит приехать скорей. Я приехал. Нет, от сердечного припадка оправясь, он не
слишком готовился к смерти, но возобновил со мной те же занудные переговоры. Я –
о своем: дайте мне использовать мироновские материалы в большой эпопее. Он, уже
предупрежден и насторожен: вы, говорят, советскую историю извращаете. (Это – Рой
Медведев и его коммунистическая компания: ведь старик-то в прошлом большевик!
Почти тут же вослед он отдаст все материалы Рою, так и возникнет книга того о
Доне, о которой Рой за прежнюю жизнь, может быть, и пяти минут не думал.) Все же
согласился Стариков дать мне кое-что на короткое время взаймы. Куй железо, пока
горячо! Надо – хватать, а кому брать? Много ли рук у нас? Аля – с тремя
младенцами на руках. Все та же Люша опять, едва оправясь, не до конца, от своего
сотрясенья при автомобильной аварии. Она поехала к Старикову, с важным видом
отбирала материалы, не давая ясно понять, что нас интересует, он ей дал на
короткий срок, потом позвонил, еще укоротил, – пришлось сперва на диктофон,
двойная работа, – уж Люша гнала, гнала, выпечатывала (ксерокопия ведь у нас
недоступна!). Материал был, действительно, сногсшибательный. Но и Стариков на
пятки наседал: спохватился и требовал – вернуть, вернуть! (А когда уже выслали
меня – приходил к Але и настаивал взятые выписки тоже ему вернуть: откроются на
границе, а кто брал из тайных архивов? – Стариков.) В общем, на историю
поработал Сергей Павлович, молодец, молодец!
   В ту осень сгрудилось все: провал «Архипелага» – и встречный бой – и смерть
Кью – и тревога, что Кью могла открыть всю линию «Тихого Дона» (Ирину Николаевну
она видела в Гурзуфе, последняя из нас, – да ведь как! Таскала к И. Н. и того
«поэта Гудякова», прилипшего к ней в Крыму, и это могло стать роковой наводкой).
   Ирина Николаевна, тем летом только что прошедшая свое 70-летие вместе с
дочерью и сыном, в начале сентября после их отъезда одна в Гурзуфе – услышала по
западному радио о провале «Архипелага» и смерти Е. Д., и стался у нее инфаркт.
(Мы не знали.) Но, при железном ее характере, вывод она сделала: не прятать
рукописей и не прекращать работу, но напротив: собрать силы и доканчивать! С
несравненной волей своей именно сейчас, когда она лежала пластом, когда для нее
был труд – протянуть руку за книгой, – теперь-то она и работала, и наверстывала
в тайном труде. На сентябрь звала к себе в гости Люшу – значит, усиленно
помогать. Но Люша едва держалась на ногах сама после аварии. Так еще и эта
катастрофа помешала окончанию «Стремени».
   Именно и опасаясь, что Кью на допросах рассказала о работе И. Н. и ту
захватят над рукописями, Люша теперь попросила Екатерину Васильевну Заболоцкую,
60-летнюю вдову поэта, которая хорошо знала И. Н., – ехать к ней, помочь, увезти
бумаги из дому. Е. В., покинув четырех внуков, с решимостью тотчас полетела в
Крым. Она и застала Ирину Николаевну после инфаркта, но не прекращающую работу,
– и осталась при ней, ухаживать. И прожила там месяц, пока нужды внуков не
вызвали ее вернуться в Москву. Она привезла долю работы И. Н.
   Дочь И. Н. из Ленинграда наняла в Гурзуфе к матери приходящую медсестру. Был,
разумеется, и приходящий врач. И. Н. по телефону тревожилась, цела ли ее
ленинградская квартира (…нет ли обыска?).
   И тут – известие о смерти Ирины Николаевны. Е. В. Заболоцкая сама предложила:
снова лететь в Гурзуф, спасать остатки рукописей, которые она просила врача
взять к себе в случае смерти И. Н. В той тревожной обстановке, для безопасности,
надо было ехать вдвоем. С кем же? Спутницей для Заболоцкой взялась быть всегда
подвижная Н. И. Столярова. (Предстояла неизбежная ночевка в Симферополе, а в
такое время невозможно было им регистрироваться в гостинице, да в гостиницах и
мест нет, вот еще постоянное осложнение конспираций под коммунизмом. Я вспомнил
дом в Симферополе, где мы с Николаем Ивановичем когда-то жгли «Круг первый»,
написал записку наудачу. Переночевать пустили, хотя изумились, строго записали
их фамилии, потом говорили Николаю Ивановичу; но так и не узнали Зубовы – кто
ездил, зачем; хлестнул к ним от меня 20-летний дальний хвост тайных затей,
когда-то начинаемых сообща.) А съездили –
зря: врач ничего им не передал, а неясно говорил, что был поджог сарая близ дачи
И. Н., и вообще есть вещи, о которых он не может рассказать. Обстоятельства
смерти И. Н. остались загадочны для нас. Так и не уверены мы, что имеем все
написанные фрагменты ее работы.
   Итак, что получили прежде – то и пошло в пополнение книги. Совсем немного. За
два года мало исполнилось из первоначального четкого смелого плана И. Н. Если бы
Люша была здорова и поехала бы в сентябре – может быть, успели бы еще главы две
вытянуть из неразборных черновиков. Нет, заколдован был клад «Тихого Дона»*.
   Так налегла на нас – трудным долгом – вся эта боковая донская линия, что и
последние месяцы, сами перед петлей, мы дотягивали и дотягивали ее. То привезли
к нам из Риги хорошие фотокопии всего первейшего издания «Тихого Дона», которое
в последующие годы полномочные редакторы сильно исчеркали, в 10 перьев (даже,
говорят, и Сталин правил сам; на издании 1948 г. замечание: «под наблюдением
редактора Чурова Г. С.»; говорят, будто это и есть Сталин). То – дорабатывал я
свое предисловие к «Стремени», уж в самые последние дни перед высылкой, в
Переделкине. То – компоновал страничку публикации из разных обрывчатых записей
И. Н. (Из Дона и из Дамы составил я для исследователя эту букву Д* – Ирина
Николаевна выбирала псевдоним из моего списка донских фамилий, но так и не
выбрала.)**
____________
      *В 1988-89 в израильском журнале «22» (№№60 и 63) опубликовано
исследование Зеева Бар-Селла «”Тихий Дон” против Шолохова», очень убедительный
текстологический анализ, – то самое, что и ожидалось давно. (Примеч. 1990)
      ** Мы, в интересах детей И. Н., должны были еще 15 лет скрывать имя
автора, давая повод насмешкам, что я этого Д* сам придумал. А в 1989 из письма
д-ра филологических наук В. И. Баранова в «Книжное обозрение» я узнал: когда в
1974 вышла книга «Стремя “Тихого Дона”» – в СССР готовили громкий ответ. Сперва
поручили К. Симонову дать интервью журналу «Штерн» (ФРГ), он это выполнил. Затем
ждали: когда на Западе на него обратят внимание – тут и дать залп статьями в
«Литгазете», «Вопросах литературы» и «Известиях». И стаьи были написаны – но… на
Западе симоновское интервью прошло без отклика. Приготовленные стати все же
напечатали – но как бы к 70-летию Шолохова, так и не коснувшись книги Д*. А ныне
так пишут в советской прессе, что будто именно книга Д* сбила Шолохова и не дала
ему кончить уже 30 лет длимый роман «Они сражались за Родину» – да так, что и ни
строчки к начатой в войну книге не прибавилось. (Примеч. 1990)_________

   Настойчивое чувство вошло в мою душу, что для сохранности надо полностью
отделить архив Крюкова и все, что касается «Тихого Дона», ото всего моего
имущества. И за 10 дней до высылки – пожалуй, последний визит, какой и сделал на
родине, – была поездка к Елене Всеволодовне Вертоградской, за Крестьянскую
заставу, где собрала она несколько молодых, и надо было решить, кто возьмет
архив «Тихого Дона». Взялись Георгий Павлович и Тоня Гикало. И сразу вослед, за
несколько дней, Саша Горлов, к тому времени уже изгнанный со всех работ,
перебросил им архив Крюкова. Как раз успели! Арестованный, я знал, что этот
архив – спасен.
   В Москве у Ильи Обыденного служили панихиду по Ирине Николаевне. Мне – никак
нельзя было появиться, Люша же с Зоей Томашевской открыто как бы дружила – и
пошла. Но раньше того, от последней поездки к И. Н., передала она такую мечту:
хотела И. Н., чтобы когда-нибудь кто-нибудь отслужил по ней панихиду в женевской
Церкви Воздвижения, где когда-то ее крестили. Да кому ж поручить? Кто это когда
попадет в Женеву? А сам же я – попал, вскоре…
   Мы с Алей приехали в Женеву в октябре 1974, – правда, в вечер буднего дня, не
должно было службы быть ни в этот день, ни в следующий, никакого праздника. Но
пошли под дождем наудачу – к дверям прикоснуться. А за дверьми-то – поют. Мы
вошли. Оказалось: завтра – отдание Воздвижения, именно здесь отмечается в связи
с престолом!
   Наутро после обедни архиепископ Антоний Женевский служил панихиду по нашей
просьбе. Я написал: Ирина, Федор…
   Каменная, приглядная, лепая церковь. Осеннее солнце просветило в окнах.
Относило ладанный дым. Маленький хор пел так уверенно, так ретиво, это «со
святыми упокой» – душу рвало из груди, я слез не мог удержать. Повторялись,
повторялись имена их соединенно – возносил о них архиепископ, возносил хор.
Сплелись их судьбы – злосчастного донского автора и его петербургской заступницы
– над убийствами, над обманами, над всем угнетением нашего века.
   Пошли им, Господи, рассудливой правды. Отвали давящий камень от их сердец.*

1974 – 1975
  Цюрих»


8

А вот теперь самое время поговорить  о Крюкове, Серафимовиче и Громославском. И о том, что роман «Тихий Дон» был самым  грандиозным литературным проектом двадцатого века. Именно так говорили о произведении  недруги Михаила Шолохова как бы в осуждение. Так говорила  Томашевская. И ей вторил Солженицын. А разве сам он не был подобным  грандиозным литературно-политическим проектом двадцатого века? Неужто не догадался, когда его натаскивали на борьбу с СССР троцкисты и американцы?
Такими же грандиозными проектами были Ломоносов и Новиков, Лев Толстой и Федор Достоевский. Все они получили доступ к тайнам сотворения жизни русского общества, к средствам, чтобы осуществить эти проекты и высокую трибуну и  бескрайнюю популярность, доступ к которым имеют лишь избранные. Только проекты эти задумывались разными людьми и группировками сильных мира сего. Если Ломоносову дали путевку в бессмертие староверы Поморья (кстати, в 16 лет, как и Шолохову), то Новикову отдала в руки все издательское и просветительское дело России сама Екатерина Вторая. Но если Шолохов пошел по следам, указанным раскольниками Ломоносову, во славу России, то Солженицын потопал за порочным Новиковым – во имя ее разрушение. Такой же, как Шолохов, проект купцов-староверов, олигархов николаевской России, Федор Достоевский. А Лев Толстой хотя и почерпнул из этого бездонного и прекрасного источника, но наполовину был проектом своей собственной семьи – Толстых-Горчаковых, которые вымотали ему всю душу неистребимым желанием мстить  роду Романовых, погубивших их предка – «великого инквизитора» России  Петра Андреевича Толстого  и его сына на Соловках.
Кто же такой был Федор Дмитриевич Крюков, которого Солженицын и его компания объявили «настоящим» автором «Тихого Дона»?  Он не был им, поскольку не обладал, судя по опубликованной Солженицыным книге его произведений, таким бескрайним талантом, каким обладал Шолохов. Но Крюков – опосредованно - мог «участвовать» в грандиозном литературном проекте «Тихий Дон»! Тем, что вместе с великими писателями и сам, как  известный политик, подготовил для него  благодатную почву.
Начнем с его биографии. Родился 2 (14) февраля 1870 года в станице Глазуновской Усть-Медведицкого округа Области Войска Донского. Сын атамана. Учился в Усть-Медведицкой гимназии (окончил с серебряной медалью) вместе с Филиппом Мироновым (будущим командармом 2-й Конной армии), Александром Поповым (будущий писатель А. С. Серафимович) и Петром Громославским (тестем М. А. Шолохова). В 1892-м окончил Петербургский историко-филологический институт. Статский советник. В 1893—1905 годах работал в орловской гимназии учителем истории и географии, воспитателем в её пансионе. В 1906-м был избран депутатом Первой Государственной думы от Области Войска Донского. Входил в состав Трудовой группы. 10 июля 1906 года в Выборге после разгона Государственной Думы 1-го созыва подписал «Выборгское воззвание», за что осуждён по ст. 129, ч. 1, п. п. 51 и 3 Уголовного Уложения, отбыл трёхмесячное тюремное заключение в Петербургской тюрьме Кресты. В конце 1906 и в 1907 году один из организаторов и видных идеологов Партии народных социалистов.
Заведующий отделом литературы и искусства журнала «Русское богатство» (редактор и соиздатель В. Г. Короленко). Преподаватель русской словесности и истории в гимназиях Орла и Нижнего Новгорода. Воспитатель поэта Александра Тинякова.
В Первую мировую войну служил в санитарном отряде под командованием князя Варлама Геловани и написал ряд очерков из быта военного госпиталя и военных санитаров, которые перекликаются с военными темами «Тихого Дона». В Гражданскую войну поддерживал правительство Всевеликого Войска Донского. Один из идеологов Белого движения. Секретарь Войскового круга. В 1920 году отступал вместе с остатками Донской армии к Новороссийску. Умер в госпитале монастыря хутора Незаймановского от сыпного тифа 4 марта, там же и похоронен.
Журнал  «Русское богатство» — один из ведущих либеральных журналов второй половины XIX века, возникший в 1876 году и просуществовавший до 1918 года и отразивший в своей истории сложный и подчас противоречивый путь развития русской общественной мысли в конце XIX - начале XX веков. На протяжении почти сорока лет он был одним из популярнейших изданий Российской империи. В состав уникального коллектива журнала входили виднейшие ученые, литераторы и публицисты неонароднического направлении. У  истоков издания стояли еще Н. М. Карамзин и М. Т. Каченовский. Его владельцы и авторы – виднейшие писатели России: Лев Толстой, Гаршин, Гарин-Михайловский,  Мамин -Сибиряк,  Куприн,  Станюкович, Глеб Успенский, Златовратский. Именно эти писатели  открыли путь в литературу Серафимовичу, который и вывел в свет «Тихий Дон», дал ему широкую дорогу в литературное бессмертие. И  с этими  людьми работал  Крюков, их рукописи готовил в печать. Писал и сам, но его литературные способности, судя по опубликованной Солженицыным книге текстов Крюкова, конечно, гораздо скромнее.
Почему же в таком случае Крюкову была оказана честь  быть редактором у самых талантливых писателей России? А дело все в том, что Крюков занимал видное место на политической сцене  начала  девятисотых годов прошлого века. Он состоял в  народно-социалистической партии (группа трудовиков), был одним из ее лидеров и  в  1906 году был избран депутатом  Первой Государственной думы от Области Войска Донского. То есть,  самым известным писателям России в  самом  уважаемом журнале «Русское богатство» Крюков был нужен как политик,  понимающий их революционные народнические идеи, то есть, и как  вполне лояльный редактор.
Но теперь важно понять, какие же идеи проталкивала в жизнь в Госдуме  партия Крюкова?
В Первой Госдуме в 1908 году было представлено десять партий (РСДРП, Эсеры, Народные социалисты, Трудовики, Прогрессивная партия, Кадеты, Автономисты, Октябристы,Националисты, Правые) и пятьсот одиннадцать депутатов.  «Трудовиков» - 107 человек, это второе место после кадетов. Все программы были очень похожи, и политические требования Трудовиков перекликались с требованиями  социал-демократов,  кадетов и всех других партий.  Вот что говорилось в программе о переустройстве государства у Трудовиков: «Не только по своей форме, но и по внутреннему своему содержанию государство должно сделаться народным. Оно должно обеспечить не только правовые, но и все другие интересы личности. Разрешить же эту задачу возможно только в обществе, построенном на трудовом начале. Нужно сделать труд всеобщим, продуктивным и целесообразным. Только таким путем можно обеспечить каждой личности псе необходимое ей для жизни и развития, и только таким путем можно осуществить свободу и равенство в человеческих отношениях.
Для этого необходимо всю землю, всё орудия и материалы, все средства производства сделать общественной собственностью. Тогда только исчезнут безработные рабочие, которым не к чему приложить своего труда, и праздные тунеядцы, которые живут чужим трудом. Тогда только труд сделается всеобщим, в равной мере для всех доступным и в равной мере для всех обязательным.
Необходимо, далее, все производство сделать общественным. Только таким путем можно правильно сорганизовать труд и обеспечить наивысшую его продуктивность. Только таким путем можно прекратить бесцельную затрату человеческих сил, какая неизбежно происходит при массе частных хозяев, находящихся притом в постоянной между собой конкуренции.
Необходимо, наконец, не только производство, но и потребление сделать общественным. Нужно, чтобы каждый работал в меру своих сил и получал в меру своих потребностей. Тогда только труд сделается вполне целесообразным, вместо угнетения личности будет служить ее всестороннему развитию.
Таким образом, наша партия ставит перед собой идеал социализма и неуклонно будет к нему стремиться. Поэтому она и называет себя социалистической».
И также были похожи требования всех представленных в Первой Госдуме партий об административном переустройстве России: «… в области местного и областного управления. Партия будет добиваться: а) повсеместного введения организованного па широких демократических началах, земского, городского и сельского самоуправления с передачей в его ведение всех местных дел (в том числе и полиции); б) введения в тех местностях государства, где это пожелает население, национально-областной или областной автономии с предоставлением областным представительным учреждениям, организованным на широких демократических началах, законодательных: прав по местным делам…»
В других программах вообще конкретно оговаривалось немедленное отделение Польши и Финляндии. В своем стремлении свалить самодержавие в России  все представленные в этой  Госдуме партии были готовы идти на развал самого государства, которое они толкали на путь федерализации. Сегодня-то, в связи с событиями на Украине, нам хорошо понятен и этот термин, и то, чего можно с его помощью добиться – развода населения страны по национальным квартирам и полного распада самого государства.
Не думаю, что наши знаменитые писатели-народники хотели уничтожения России. Они хотели всего лишь демократических перемен и избавления от Романовых. Эту протестную идеологию они вкладывали в свои замечательные произведения, а уж политики-депутаты окаймляли ею свои политические лозунги и программы. А там зарубежные политологи  не дремали и на этой «унавоженной»  почве подготавливали свои  грандиозные проекты по развалу России, главным из которых  была, конечно, революция.
В идее автономизации областей России учитывался не только национальный принцип, но и особые условия жизни, сложившиеся исторически на той или иной территории страны. И это, конечно, казачество и раскол. Вот за что боролся богатый казак и видный политик Крюков. Из той же среды были и Серафимович, и Громославский, и купцы-староверы Шолоховы.
Из той же среды был и Вениами Краснушкин – Виктор Севский (литературный псевдоним). В период гражданской войны он издавал известный в 1918—1919 годах журнал «Донская волна», на страницах которого опубликовал множество замечательных художественных и достоверных очерков о казачестве. Им написаны роман «Кровавая слава» (1911 ) и биографическая книга «Генерал Корнилов» (1919 ). В нем «нашел» еще одного «автора» «Тихого Дона» израильский  филолог Зева Бар-Селла. Он  приводит цитату из вступительной статьи Севского в первом номере «Донской волны», в которой тот объясняет цели создаваемого им журнала:
«– Когда-нибудь придет Гомер казачества и напишет казачью Илиаду, воспоет Каледина, Богаевского и прочих славных. Но Гомер впереди…
И далее:
– Миром, дружными усилиями мы поможем грядущему Гомеру написать «Войну и мир» на Дону».
Израильтянин уверен, что не Шолохова имел в виду Севский, поскольку тому в то время было не больше 15 лет. Ну а Ломоносову сколько было, когда староверы Поморья отправили его в Москву за всемирной славой? Но, как известно,  Шолохов начал писать свой роман только через восемь лет – в 1926 году, вполне приблизившись к возрасту  литературных гениев России – Пушкину и Лермонтову.


9

Вполне возможно, Михаил Шолохов и пользовался  материалами журнала Севского. И даже,  возможно, был знаком с какими-то текстами Крюкова.  Но вот какая тонкость: идея «Тихого Дона» уже не могла быть ограничена той узостью партийных требований группировок, к которым принадлежали и Крюков, и  Севский, а именно -  выделение казацкого этноса и отделение занимаемой им территории от России. К тому времени, когда Шолохов начал писать свой роман, столько уже  русской крови было пролито на донской земле, Россия вновь поднялась и стала  снова самой большой державой в мире – СССР. Которая теперь боролась за то, чтобы вернуть свое величие, разрушенное революцией и войнами. Наступило время, которое показало – выбор казаков  был не в пользу партийных интересов меньшевиков и эсеров.
Но это было и время отчаянной борьбы Сталина с Троцким, который пытался проводить интересы Америки и Запада в ущерб СССР. Он организовывал разрушительные  партийные дискуссии, о которых мало что знают неискушенные в истории наши молодые современники. Первая из них была развернута им в последние годы жизни Ленина. В чем она заключалась? А в том, чтобы отдать внешнюю торговлю СССР в руки профсоюзов. То есть, вывести внешнюю торговлю, которая должна была, как и во всем мире, давать основной доход в казну, из-под контроля государства. Отдать  главную доходную отрасль госбюджета в узковедомственные руки, где уже плотно сидели на руководящих табуретках сам Троцкий и его сообщники. Против этого категорически возражал Ленин. В этом вопросе он тесно работал со Сталиным, который полностью поддерживал его линию. До самого конца, пока речь не отказала ему, Ленин боролся за государственный контроль над внешней торговлей. Но в этом деле ему мешала даже… собственная жена. Крупская плела интриги за спиной вождя, чем и вызвала страшное недовольство Сталина.
Всевозможные теоретики  марксизма-ленинизма, биографы Ленина, Сталина и Троцкого, описывая  эту борьбу в партии  в 20-е годы, никогда не упоминают о главной причине дискуссий – о попытке Троцкого захватить контроль над внешней торговлей. Когда ему это не удалось, он развернул следующую дискуссию, доказывая, что социализм в СССР построить будет невозможно без того, чтобы не  зажечь мировую революцию во всех странах. Что же он так хлопотал о мировой революции? Неужто и впрямь собирался во всем мире построить  социализм и коммунизм? Да ничего подобного! Как искушенный агент американских финансовых воротил он лишь проводил их идею о революции в других странах. Поскольку революция всегда желательна тем, кто хочет разрушить государство и захватить его ресурсы.
Вот в это время и появляется роман Шолохова «Тихий Дон», в котором  автор  показал, до чего доводят народ и революция, и гражданская война, и интервенция. Все в принципе сводится к одному: кто будет иметь ресурсы страны – коренное население, народ, или зарубежные хозяева и их ставленники на местах? В романе Шолохова главный герой после всех передряг в его жизни возвращается домой, на свою землю, к сыну. Теперь он верит только в это.
В эти годы – конец 1920-х - Сталин окончательно одерживает победу над Троцким, изгоняя его из страны. Казаки строят новую жизнь на своей земле, но уже через десять лет, в первый день начала Германией военных действий против СССР к ним  из Парижа обращается атаман Краснов с воззванием: «Я прошу передать всем казакам, что эта война не против России, но против коммунистов, жидов и их приспешников, торгующих Русской кровью. Да поможет Господь немецкому оружию и Хитлеру! Пусть совершат они то, что сделали для Пруссии Русские и Император Александр I в 1813 г.»
Результат  этих действий дорогих сердцу Краснова  «хитлеровцев» известен:  реки русской крови были снова пролиты на Дону, еще больше, чем  во времена действий здесь армии Краснова в годы гражданской войны и немецкой интервенции.
Но встал народ на ноги, отстроил после страшной войны  свою страну, а тут опять беда – 91-й, революция и парад суверенитетов. Располовинили казачество доброхоты либерализма, развели по разные стороны границ. Сегодня опять революция, опять гражданская война. Опять  хищники из-за бугра готовы делить русскую землю, рвать ее на куски.
Вот так  то и дело из гроба встают тени Крюкова, Троцкого… А кто же рядом с этими разрушителями? Да Солженицын, конечно же! Который сегодня хотя и в гробу, но его разрушительная и отравляющая русский народ ненавистью к России «литература» усиленно вдалбливается в головы юных русских школьников. Вместо «Тихого Дона», конечно. Опасная это замена, скажу я вам. Она  народу России  еще ох как аукнется!