Шествие печали

Несли его яснополянские крестьяне —
Зажиточные злые мужики.
Дубовый светлый гроб столь чтили россияне,
На миг не выпускали из руки.

За ними неказистый шествовал народец —
Мужчины в зипунах да сторожа,
Объездчики, подёнщики, хромой уродец.
Понятно — все усопшим дорожат.

«Спасибо за добро, которое ты делал...»
Виднелась чётко надпись на венке.
«Ты графом был, отцом стал добрым, мудрым, смелым...»
Звучат слова в толпе, невдалеке.

Народ приехал из Москвы, из сёл, из Тулы.
Актёры, адвокаты... пестрота.
Учителя, историки, кадеты... Гулом
Означена момента острота.

Московские аристократы, офицеры
И дамочки в забрызганных манто.
Бледны их лица, стало быть, Толстой — примером
Всем людям стал. Не отрицал никто.

Чиновники и стряпчие, старушки, дети...
Московские художники толпой.
Казалось, не осталось на большой планете
Лица, не знавшего, кем был Толстой.

На деревяшке прыгал жалкий колченогий,
На костылях хромала нищета.
Шла молча Русь святая скорбною дорогой —
Бродячая, убогая тщета.

Старухи, сбившись в кучу и крестясь, шептали:
«Нет, вишь, священника, нет и креста...»
Студенты шли за гробом мудреца, роптали:
«Был отлучён от церкви... маята...»

Рабочие, мастеровые серой массой,
Курсистки стайкой ёжились слегка.
Какой-то господин контрастом, мощным басом:
«Не надо речи никакой... пока...»

За грустным шествием зацокали жандармы,
Не меньше сотни дюжих молодцов.
Весь бравый вид их говорил: «Мы здесь недаром...
Чуть что не так — увидите бойцов!»

Скрипела жалобно телега с грузом скорбным —
На ней лежали грудою венки.
Они запрещены, но цветом красно-чёрным
Кричали всем: «Окститесь, мужики!

Неужто похороните без должной речи?!»
Виднелась надпись: «НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ!»
Неужто, русский, ты настолько изувечен,
Что рот закрыла царская печать?!