24 года...

Двадцать четыре года, горьких и одиноких,
Целых двадцать четыре из жизни гOда боли
Он сидел совсем одинокий за решёткой,
Ожидая, когда огласят, что, наконец, свободен.

И в тюрьме день какой был похож на другой:
Наручники, камера, решётка, лишение свободы…
И средь всей этой тьмы у него был смысл жить:
Просыпался каждый день ради встречи с ней.

Средь тьмы больной, окружавшей его одного,
В камере приговорённый и свободы лишённый,
Он вспоминал, думал, любил лишь ту, что ждёт его,
Представляя всё счастье то, что будет ими созданО.

***


   
Был взгляд прикован её к небу, где солнце село,
И тёплый, нежный солнца луч коснулся её тела,
Когда сзади она ощутила его нежное объятие слегка,
Заставив её улыбнуться и отдаться их счастливым чувствам.

Шеи коснувшись едва, он сладко и нежно её целовал,
Тела касаясь едва, а она шептала на ухо любви слова,
И так сердца тогда дурманяще бились, что оба решили:
Всю жизнь вместе прожить, и никто их не разлучит!

Он помнил всё, всё, что между ними было и пролетело:
Как страстно и несмело он целовал её беззащитное тело,
Как горячо, глубоко и резко они слились в единое целое,
И даже, как он пообещал ей на ухо то, что будет любить её.

Как страстно и сладко их губы целовались, любовью наполняя,
А в глазах обоих сияли искры счастья, надежды и мечтанья,
От страсти той, как они хотели отдаться друг другу вдвоём —
И сердца два от того безумно трепетали и от любви стучали.

И сколько сладостных, радостных речей было сказано им,
(Как он шептал эти слова ей на ухо счастливо, держа за руку!)
Убирая волос её пряди, что на лицо упали и слегка мешали,
А она, в шею ему утыкаясь, спокойно и тихо, отвечая, дышала.
 
Они смотрели друг на друга, счастье и радость выражая сквозь
Взгляды, когда они оба сливались в страстном и горячем экстазе.
И так безумно приятно ей стало, когда нежный голос его услыхала:
— Я так безумно тебя люблю одну, что сына иметь с тобой хочу.

***



И вот, наконец, день самый тот пришёл, которого так ждал он:
И минуты, и ожидания секунды показались ему чуть ли не мукой.
Сидел, как всегда, один, испытывая счастья и радость, наконец,
Ведь ждал их встречи и знал, что теперь будут вдвоём до конца.

Вокруг тюрьма, стены, решётка, наручники, тьма — всё как всегда,
Но вот только на это всё ему было уже совершенно всё равно.
Мысли его едва плавали о другом, кроме как о том, чтобы поскорее
Прибежать, крепко обнять, тепло поцеловать и нежно ей сказать.

Его люди окружали, готовые выпустить его из-под стражи, и он уже
Давно от ожиданья в мечтах готов был от любви пылавшей кричать…
Ведь все двадцать четыре года были проведены в разлуке и горе,
Просыпаясь и живя только ради надежды той, чтоб увидеться вновь.

***



И, наконец, свобода, нет решёток, тюрьмы, слёз, горя и боли,
Он больше не свободы лишённый, он больше не одинокий.
Пролетели те двадцать четыре года — гОда мучений и горя.
Прожиты те двадцать четыре года — гОда мечтаний и ожиданий.

И вот то место, где должна была случиться их встреча — её нету.
Слишком долго нету, он по памяти идёт туда, где она быть должна.
И так сердце рвётся его убить страхи, сомнения, волнения, боль
И чувства страха и переживаний заменить — на радость и счастье!

Возможно, она просто прийти не смогла, и на то причина была:
Заболела, не успела или случилось что-то страшное, наконец-то,
А перед глазами его стояло то, как они встретились вместе вновь,
Как уверенно, смело целовались и крепко, нежно обнимались.

Интересно, как она там одна: всё также счастлива и весела?
Иль, быть может, прийти сама не может и ждёт его одиноко?
И он к ней так усердно рвётся, услышать жаждет её голос,
Ведь сколько всего сказать надо им обоим без разлуки и горя.

***



И вот тот момент. Отворяется дверь. Его любви — нет перед ним.
Ей должно было быть где-то за сорок, но явно никак не больше.
Волосы её должны были быть едва светлы, но не настолько седы,
Она сама должна была быть моложе гораздо, но вовсе не старше.

Было ясно по угасшим и уставшим глазам — это совсем не она,
Определённо, дом её, всё вокруг, как и былО, но это кто-то чужой…
— Вы кто? Забыли или надо что? Вам точно нужно этот дом?
— Да, этот. Разве здесь жить не должна девушка совсем одна?
— Раньше жила. Потом дом продала и уехала куда-то одна.

— И где теперь живёт она? Что происходит с ней сейчас?
— Её больше нет. Болезнь настигла и смерть. Вам это зачем?
Он силы сумел найти в себе слёзы не лить и едва заговорить:
— Я жил ради неё за решёткой целых двадцать четыре года.
— Она встречи ждала с Вами… всеми этими целыми годами.

И как же резко всё его тело поледенело, и слёзы заблестели!
И как же внезапно его сердце сжалось, болью и горем заливаясь!
Пред глазами его пронеслось то, как в они последний раз, в зале
Суда находясь, клялись, что через года будут вместе навсегда.

От боли и горя сжавшись, он едва держался. И прочь убрался.
Как страстно и сладко их губы целовались… любовью наполняя…
— Я так безумно тебя люблю одну, что сына иметь с тобой хочу…
Ведь как страстно он и вправду хотел иметь сына от своей любимой!

И вот опять — больной и печальный финал: она больше не жива.
Наконец, по его щекам скатилась слеза. И самому себе сказал:
— Лишь только тебя одну я буду любить, несмотря ни на что.
Лишь только тебя одну любить всю оставшуюся жизнь.