Олег Степурко

                Степурко Олег Михайлович -               
                Заслуженный артист РФ,
                член Союза композиторов РФ
                Известный джазовый
                трубач и педагог.
                Доцент в Музыкальном
                училище эстрадного и
                джазового искусства РАМ
                имени Гнесиных.
                Лауреат международных      
                джазовых фестивалей.

      С Германом я познакомился через своего однокурсника Игоря Яхилевича. Я входил в группу,с которой Герман занимался импровизацией. Кроме меня и Игоря, в ней была Ира Явно, которая, как и мы с Игорем, училась в "мерзляковке" - так мы называли училище при консерватории, которое находилось в Мерзляковском переулке.
        Герман сразу предупредил, что будет заниматься не на трубе, а на рояле. Сильное впечатление произвел его домашний кабинет, в котором, кроме рояля, была рояльная клавиатура с усилителем и наушниками, которая позволяла играть ночью, не беспокоя соседей.
        Помню, Герман играл "шагающий бас", а мы по очереди импровизировали, и затем Лукьянов разбирал наше соло. Герман учил нас логике мелодического развертывания. Когда мы начали играть бесконечные цепочки, строя волнообразные фразы, Герман остановил наше "вечное движение" и сказал: "Если вы в первый раз начинаете говорить с человеком, вы не обрушиваете на него сразу поток информации, а сначала расскажете, кто вы, откуда, что вы хотите. И лишь затем начнете излагать суть дела. Так и в музыке, начинать надо с коротких фраз и постепенно увеличивать длину фраз, их диапазон и затем переходить к более мелким длительностям (триолям, шестнадцатым)". И он сам сыграл квадрат, который нас просто заворожил логикой мелодического развития, безупречной, отстроенной формой.
        Наверное, самое интересное в игре Лукьянова - это мотивная работа. Герман в импровизации всегда использует интонации темы, разрабатывая их с помощью секвенций, играя их в расширении и сжатии. Но его линии, построенные по различным гаммообразным ходам, так и не отлились в лейтмотивы, как это случилось у Паркера и Колтрейна. И хотя Лукьянова в слепом тексте можно узнать с двух нот, его интонации так и не стали для музыкантов идеями, которые можно использовать в своем соло.
        Вскоре я оставил уроки Лукьянова. Мне показалось, что Герман преподает скорее композиторскую технику, чем джазовые идиомы "основного течения" или, как говорят музыканты, "мейнстрима". А именно мейнстрим мне хотелось научиться играть. Справедливости ради, надо сказать, что он сам не признавал принцип использования в импровизации чужих ходов и создавал свой собственный интонационный язык.
        Лукьянов, кстати, занялся не только музыкальным, но и нашим культурным воспитанием. Так, он рассказал, что наши дипломаты, хорошо знающие "Краткий курс", но не знающие этикет, уходят с дипломатических обедов голодными; им было невдомек, что когда кладут вилку и нож на тарелку во время тостов, официанты подбегают и уносят ее, ибо это знак: блюдо не понравилось. Они не знали, что в перерывах нужно класть приборы рядом с тарелкой. Герман даже предложил устроить нам обед для того, чтобы мы научились этикету.
       Лукьянов показал нам свои записи с В. Васильковым и Л. Чижиком. Он рассказал, что регулярно посылает свою музыку американскому джазовому критику и что тот высоко их оценивает. Тогда же он рассказал, что в Министерство культуры пришла заявка из-за "бугра" на участие Лукьянова в международном джазовом фестивале. Чиновники ответили, что "такого музыканта они не знают"...
       Любопытно, что Герман раздобыл маленький токарный станок и сам точил свои мундштуки. Работая в "Кадансе", я играл на мундштуке, выточенном Германом. Вообще, Лукьянов очень "рукастый" человек; его любимым занятием на гастролях было посещать местные хозяйственные магазины в поисках различных слесарных инструментов. Удивительный факт - Герман играл на полусамодельных педальных трубах и флюгельгорнах, которые для него по его эскизам делал мастер. И когда я слышал жалобы молодых музыкантов на то, что у них нет дорогих "фирменных" инструментов, всегда вспоминал Лукьянова. Ему хватило "самопальных" флюгельгорна и ГДРовской трубы, чтобы получить европейскую известность.
       Для меня, воспитанного в свинговой артикуляции, было мучительно трудно играть джазовые темы без свинга, как требовал Герман. Он так и говорил: "Играйте, как в симфоническом оркестре: без триольной пульсации, все ровно".
       Во многом Лукьянов опередил свое время. Так, он сконструировал глиссандер, позволяющий делать "подъезд" к ноте, как тромбон, и создающий пластичную мелодическую линию. Совершенно феноменально он сыграл соло в композиции на еврейскую песню "Местечко Бельцы". В нем он показал возможности "глиссандера" делать подтяжки, как на рок-гитаре. Тем самым он как бы смог ответить на вызов, который бросила гитара духовым, когда она, за счет пластичности мелодической линии, подтяжек на тонких струнах, смогла создать рок-энергетику, которой нет у духовых, и тем самым "убрала" их из рок-музыки. Кроме того, глиссандер позволял сделать полутоновые смещения, когда фраза исполняется той же аппликатурой, а глиссандер транспонирует ее на полтона ниже.
      Герман, конечно, выдающийся композитор, обладающий необыкновенной интонацией. Не случайно его композицию "Иванушка-дурачок" записал Гарри Бертон. Я всегда был захвачен его композицией "Ноктюрн", позднее даже сделал биг-бендовую версию этой композиции для оркестра Гнесинского училища. Но настоящей композиторской удачей можно назвать "Золотые руки Сильвера". Этой композицией, когда я работал в «Кадансе», мы заканчивали концерт. И редко мы уходили без «биса».
      Самое удивительное, что "Золотые руки Сильвера" - это всего две попевки, как говорят джазмены: два риффа. Лукьянов, как Господь Бог, который из ничего сотворил мир, смог практически из ничего создать маленький шедевр, который провоцирует импровизацию и создает сильный музыкальный образ.
      Конечно, мне очень повезло, что я работал в лукьяновском "Кадансе", когда у того был один из сильнейших составов. Панов, Коростелев, Ахметгареев, Юренков, Веремьев - это целая эпоха российского джаза. Самое удивительное, что весь гастрольный маршрут, а это было больше 45 городов, вся Молдавия, Крым, Золотое кольцо, мы проехали без пианиста, и в некоторых пьесах партию ф-но Герман поручил играть мне. И я перед концертом приходил за час: играть упражнения Ганона.
      Сам Герман на протяжении концерта менял больше пяти инструментов: кроме трубы, фортепиано и флюгельгорна, это были альтовая труба, тенор-горн и цуг-флейта. Из-за отсутствия гармонического инструмента, кроме баса, саунд «Каданса» был сухой. Вообще музыкальный язык Лукьянова скорее можно отнести к рациональному типу мышления, он требовал от слушателя серьезной подготовки и склонности к прохладным стилям джаза, в которых эмоции приглушены.
     В больших городах, где работали джаз-клубы и были музыкальные училища, концерты проходили с успехом. Я помню, в Тирасполе мы почти полчаса играли на бис. И уже ушли и сидели в автобусе, а из зала раздавался шквал аплодисментов. Тогда Лукьянов подбежал ко мне и сказал: "Вот, расскажи всем, как принимают «Каданс». Расскажи всем моим недоброжелателям об этом триумфе!" Тогда я понял, что Герман, как любой борец за свои музыкальные идеи, тяжело переживает непонимание и несправедливую критику от джазовых педантов.
      Во все времена Герман был приверженцем вегетарианства. Как-то я пришел к нему и увидел на столе стакан с водой, в котором стояли листы подорожника. Герман даже дал мне попробовать один лист, по вкусу он напоминал салат. Как ни тяжело было на гастролях в голодной провинции с пустыми магазинами, Герман твердо придерживался вегетарианства. Так, я помню, в Кишиневе я отвел его в молочное кафе, которое нашел на одной из улиц, но там ему не понравилось меню, и он вернулся в гостиницу, где сварил себе гречневую кашу. Для этой цели он возил целый чемодан круп, кастрюльки и электроплитку. Герман никогда не курил, и я не видел, чтобы он пил. Иногда злые языки называли его музыку "Музыкой для непьющих и для некурящих". Но я думаю, что это несправедливо, скорее, Германа можно назвать музыкантом одной идеи. Если его музыку трудно слушать весь концерт из-за того, что она решена в одной творческой манере (для сравнения: даже Эллингтон нанимал оркестровщиков со стороны, чтобы в программе были разные оркестровые почерки), но, как один номер, слушать «Каданс» было необыкновенно интересно. Так, я помню выступление Германа на джазовом фестивале с композицией по пьесе Т. Монка "После полуночи". Как аранжировщик Лука (так за глаза звали шефа музыканты) проявил океан вкуса и бездну изобретательности.
      Свой оркестр он трактовал как множество ансамблей: дуэты, трио, квартеты. Очень необычна интродукция, которую играют туба и альтгорн. И, постепенно развиваясь фактурно и гармонически, пьеса доходит до мощной кульминации. Архитектоника композиции - наверное, самая сильная сторона Германа.
      Любопытно, что Герман в своих композициях всегда применял очень сложные, сильно альтерированные аккорды. И когда нужно обыграть, скажем: С+5/-9/+11/+13, сначала просто теряешься, что же делать с этим монстром? Или, если квадрат темы 13 тактов, то и в импровизации будет 13. Чугунов и Маркин всегда упрощают гармонию импровизации, приводя квадрат, как бы ни была сложна тема, к 8-ми тактам. И это дает солисту большую свободу, без которой его импровизационная мысль закрепощается.
       Так же, как с гармонией, Герман был бескомпромиссен и с репертуаром. И как ни просили его коллеги, чтобы была еще и коммерческая программа для людей, не разбирающихся в джазе, Герман стоял на своем. Помню, мы выступали в одной воинской части. В зале были солдаты, пришедшие с суточного наряда. С первых же звуков темы они "отрубались" и мгновенно засыпали, но, как только отзвучал последний аккорд, они тут же просыпались и, чтоб не навлекать на себя гнев командира, начинали бешено аплодировать; так весь концерт. А на задних рядах "дедушки" развлекались тем, что бросались фуражками, такой своеобразный волейбол. Конечно, весь камерный джаз был планово-убыточным. Тогда филармония, прогорев на "Кадансе", могла поправить дела, если Москонцерт присылал Пугачеву. Но в наши дни, когда Алла Борисовна не обязана кормить целый легион убыточных коллективов, камерный джаз тихо прекратил свое существование.
      Лукьянов, будучи трубачом-самоучкой, добился блестящей техники и высокого диапазона. В этом ему, как и Диззи Гиллеспи, помогло то, что он хорошо владеет широкомунштучными инструментами: альт-горном и тенор-горном. Я помню, как на записи ему пришлось в коде сыграть раз десять ЛЯ третьей октавы. А из-за неполадок в технике запись повторялась и повторялась. Мы уже не надеялись, что сможем закончить запись в один день. Но Герман, как боец, смог довести запись до победного конца.
      Говорят, что Герман сейчас разводит кошек совершенно новой, незнакомой для нас породы – европейская гладкошерстная, тем и живет. Наш джаз переживает такой же период кризиса, как Америка в 20-е годы, когда Сидней Беше разводил индюшек, а "Банк" Джонсон водил грузовик. Если Товмасян писал стихи в духе поэзии абсурда Д. Хармса, то Герман сочиняет верлибры. У него даже вышел сборник верлибров и большая подборка его стихов опубликована в журнале "Арион". Через него в джазовую среду проникла поэзия Хлебникова и Хармса. Я помню, как мы с Игорем Яхилевичем ввели в свой лексикон хармсовское «Не фрякай!» - сказал Пакин Ракукину». Герман мог любую ситуацию вывернуть наизнанку. Так он сказал присказку: "Девицы-красавицы, овощехранилище". Или, когда я ему сказал, что мне дают квартиру в Бирюлево, Герман перефразировал: "Тебе так и сказали:"Бери Лева". У меня, как у дореволюционной барышни, есть альбом, в который я собираю стихи, но не про любовь, а посвященные инструменту, на котором играю - трубе. И Герман вписал в него два стихотворения:
    Флюгельгорн -
    Извилины моего мозга,
    Водопровод моей души.

    Флюгельгорн, милая, - это слуховая трубка,
    при помощи которой люди
    во время концерта
    слушают ритм моего сердца.

       И подписался, как Прокофьев, который на бумаге обозначал свою фамилию без гласных: "ЛКНВ".