Мародёр Из самых ранних

            Мародёр
               1.
Рельс изуродован…
И, не сдержав быстрого бега колёс,
падает пассажирский состав
с насыпи под откос.

В чёрной ночи не видать ни зги,
ночи не будет конца.
Скованы болью и страхом мозги,
ужасом смяты сердца.
Кто им поможет? Кто их спасёт?
Помощи нет и нет.

Вдруг загорелся фонарик,
ползёт резкий мятущийся свет.
Смутно топорщатся чьи-то усы
из-под козырька,
и торопливо сдирают часы
с мёртвой руки старика.

Девочка молит маму спасти,
ручкой хватает сапог.

-Что ты вцепилась в меня? Отпусти!
Бог вам поможет всем… бог!
Вы же пусты, а у той вон мадам,
что с парнишкой вдвоём,
ишь, какой кожаный чемодан!
Значит, многое в нём…

Стоны… рыданья… предсмертный хрип…
А очумевшая мразь
в новом вагоне уже шурудит,
радуясь и торопясь…
               
          2.
А по дорогам летят провода,
сотрясая криком столбы,
а провода разрывает беда:
- Срочно! Врачей! Воды!

И завывая: «Скорей! Скорей!»,
выскакивая из собственных шин,
мчатся спасать пострадавших людей
десятки разных машин…

           3.
Мутный рассвет ползёт, ползёт
медленно, как больной.

А по следам  мародёра идёт
злой и усталый конвой.
Туго натягивают поводки
умные чуткие псы.

Падают с веток деревьев листки
медленно, как часы.

Он не уйдёт от погони, нет,
этот двуногий зверь.
Это последний его рассвет,
последний грабёж, поверь.
 
Лютая пуля вдогонку бьёт,
следом ещё одна…
Он не уйдёт, не уйдёт, не уйдёт!
И наконец – тишина.

Люди в серых шинелях стоят.
Глухо рычат псы.
В стылой траве перед ними лежат
рыжие злые усы.
В грязной ладони зажат пистолет,
словно тяжёлый кастет.

В серое небо, как резкий кистень,
синий врывается день.

А он в награбленное тряпьё
уткнулся мокрой щекой,
мокрой рукой обхватил: «Моё!»,
мокрой прижал ногой.

И так-то  хочется убежать,
скрыться в тайге, вдали…
Но беспощадна команда:-Встать!
Всё забирай и… пошли!..

           4.
Дальше, как водится, следствие, суд.
Участь предрешена.
Но так жалели бойцы, что в лесу
не получил он сполна.
 
Что, изнывая от зла и тоски,
лично они эту мразь
не разорвали тогда на куски,
не затоптали в грязь.

И что пожил он, ведя жизни счёт,
с осени до весны,
прежде, чем принял полный расчёт
у расстрельной стены.