Муравей

Отходят воды, 
и волосы на голове,
сродни солдатикам в пластмассовой войне,
готовыми штыками к бою врост стоят,
и поезда—глаза, наполнив ужасом вагоны,
на лоб цепочкой, словно за рудой, по рельсам шьют свой путь
и липнут пластиллином на сию картину,
от Солнца пузырясь липучей жвачкой:
чужой из мира не сего,
из окоченяющей могилы в колыбель породистой глистою
в костюме, каждый день пестреющем животной сутью человека и рвущимся по швам—изгибам,
сквозь тело по - пластунски,
зубами разрезая пласт родной утробы,
горячей лавой в свет ползёт,
обтянутый тугою кожей,
как резинкой
на обглоданный скелет.
Рожденный человек —живая губка—
в пространстве с кривизной меняет форму,
и рвотной массой пузо до отвала набивая,
визжит от счастья,  тело наизнанку выгибая,
как от парного молока в желудке аскарида в пляс идёт.
И человек,
как муравей,
похожий на солдата из колонии людей,
немного выдержав репризу
размером в свой рабочий день,
уставшей лапкой—взглядом теребит овцу—быка,
бездельем доводя себя до белого колена и взяв его за острые рога,
ползёт улиткой по тропе через мохнатые ухабы,
в дороге долгой  хрупкие колени
поджав подушкой под себя,
и усики—антенны от мечтаний тянет к небу,
с желанием рубить и жечь острющей саблей—носом рок судьбы,
в которой, как в метро, не протолкнуться в жерло колыбели,
где механизмы в двигателе тела
кусками мяса окружающего мира обросли.
И как малиновый кисель,
желеобразной жижей растекаясь по дивану,
обдав экраном— кипятком глаза,
пытаясь им расплавить накипь—наледь,
и лапки раздирая о могильный кафель,
качует по квартире сонный муравей.
В тончайшей сетке, вырубленной в камне трудолюбивым пауком, соткавшим радужный узор на полотне,
в котором настоящий муравей
в колоде образов тоскует на орбите,
где голос, говорящий в голове,
пророс и, разрастаясь эхом,
как на воде растут круги,
сродни кресту на дате—самокате,
в диапазоне времени скрипит прогнившим колесом,
в календаре рождая новые кресты
(незыблимые нити),
соединив другие измеренья крепко накрепко узлом.
Всё больше расрастаясь спорами, сродни лесным грибам,
среди цивилизаций муравьёв всесющий  человек по горло надоевший паразит
и паразит для человека всякий мелкий муравей,
но есть одна всеобщая беда:
телесный слой, в лоб поцелованный божественной губой,
подобно радио электромагнитную волну,
вернут к исходной форме
и заберут звезду, горящую во лбу. 
Среди войны, любви, чумы,
в смертельной схватке двух собак
(Тесея корабля и океана)
плывёт, пространство мелом обводя,
и кубарем спустившись в трюм,
тот муравей на гамаке черта увидел:
с репейным взглядом, с ноткой пластилина,
как призма на стеклянные глаза,
закутанных до головы плащём под непонятным никому углом,
сродни поэт в дуэли получил болезненный укол.
И в переулке спящих моряков,
как кот шершавым языком
облизывая тени—шерсть на стенах,
чёрт проползает в мысли, водит хоровод,
по сковороде, как масло, растекаясь.
Во сне скрутив в свои оковы,
он показал короткий фильм:
"Я помню день,
когда на голову больную,
как шлем, легла расплавленная плазма,
и мир, как домино, прижав огромным весом,
на лбу заполнил вену кровью в пару атмосфер
и, подсветив на антресоле склад виниловых пластин
и старый патефон, в котором шум и трещины на бороздах хранителя историй
трещат в огромном резонансе с цифрами на давящей стене,
змеёй—кукушкой, выкатив глаза, как пекинес,
и высунув головушку из башни у часов,
свернул меня, как оригами, в сложный организм, в асфальт дороги в Рим,
где я мощёнкой—муравьём,
подняв ручёнки—лапки к небу,
молился на коленях сыну Энтропии, Богу—человеку"