Ждало своего летописца летящее лето...

Ждало своего летописца летящее лето.
Оно было счастьем до самого сердца прогрето.
Настойчиво мнилось порой, что оно навсегда.
Что солнце - навеки, что жизнь замедляющий холод
уже не поднимет свой страстный и жалящий молот,
что канула в Лето крещенских морозов орда.

И белые розы в ухоженных парках взрастали.
Смотрелись таинственно их лебединые стаи.
И город-артист исполнял свою лучшую роль.
Зелёными тучами летом казались мне липы.
И осы к цветам откровенно, настойчиво липли
сильнее пиявок, привыкших высасывать кровь.

Всё млело от зноя. Дождя не работала мойка.
Сидела на ветке, как пэчворк пестрящая сойка.
Стрижи-самолёты искусно творили пике.
Сияли лужайки, и медленно очень и робко
сползала по листику красная божья коровка,
как капелька крови по раненной чем-то руке.

Дыхание Божье в июльском пространстве витало.
Всё светом кормилось, росло во всю мощь, процветало.
Легко продолжалось, а не подводило итог.
Дрожал паутины седой и старушечий волос.
И пахла трудом муравьиная вольная волость -
большой муравейник, похожий на маленький стог.

На ветках дерев открывались плодов вернисажи.
Я просто была человеком в прекрасном пейзаже,
насквозь антизимнем, далёком от снежной трухи.
По миру отважно летело великое лето -
с духовным упадком, разрухой и смертью вендетта, -
влетая в мои, живописные в чём-то стихи.