Старая вера

(Трагедия)


«Распяли… Христа в Русской земле»
(Протопоп Аввакум)

«За таже вся и аз с ними стражду и умираю купно»
(Дьякон Феодор)


Пролог. Древлеправославная свеча

Заповедные чащи кедрОвой страны.
Китеж-град в беловодской тиши.
Божелесье(1) священной родной старины.
Потаённые храмы души.

Сосны-звонницы. Терпкая правда смолы.
Восьмиконечный крест.
Восходящие к свету, прямые стволы,
словно к небу воздетый перст.

Седовласые старцы и дети ушли
в беловодских скитов затвор.
И оттуда с врагами они повели
гласом тяжких вериг разговор.

Страстотерпцы-кандальники, помнит земля
ваших тел распинаемых жар.
Мухи пЕсии(2) жалили вас, но зря, —
не отрёкся ни млад, ни стар.

И чернела крестом на измятой траве
кожа лестовки до темноты.
Прижимали её к прободённой главе
двоеперстно сомкнувшись персты…

Светлорусье живое — таёжный ручей —
для антихриста в горле ком,
не угасит своих огненосных свечей
ни теперь, ни во веки векОм(3).

Свежий воздух тайги, как младенец, чист.
В граде Китеже красный звон.
Светлояр(4) заповедный янтарно-лучист,
солнцезрачным венцом озарён.


Глава первая. Протопопова молитва

А как во лесу, во зелёном бору,
протопоп седой положил поклон,
ой да как тряхнул-потряс головой,
ко земле сырой припал бородой.
А над бором тем слышен грай ворон,
собрались они не на сладкий пир,
то не яблочки да наливчатые,
то лежит в гробах христианский люд —
кажный краше, чем греховный мир —
не иуды и лжецы половинчатые,
а подъявшие христианский труд.

Не калины то сочны ягодки,
не брусники спелой червлёный куст,
а то кровушка крестианская.
Расплескали кровь девки, парубки
за родимую за Святую Русь,
чтоб жила душа христианская.

Думал протопоп думу горькую:
«Ой ли быть ли правде в родной земле,
быть ли истине государыней,
мчаться ль ей скакать белой тройкою,
восседать ли правдушке в стольном во Кремле?
Или будет ложь зваться барыней,
непогодушка скроет солнышко,
а честнЫх отцов — да на колышки,
да в остроги дальние горевать,
за свою любовь умирать?».

На сукУ соснЫ образок стоял,
не варяжского грешного письма,
а исконного святорусского.
Протопоп к нему голову подъял,
расплелась коса… А в душе тюрьма,
свечи тусклые.

— «Ты скажи, скажи, Христос Батюшка,
научи меня, Божья Матушка,
вразумите меня неучёного
во страстях плотских заключённого.
Буду где я зиму зимовать,
буду с кем я лето летовать?
Вздохи-страхи мои тяжкие,
а остроги, поди, страшные,
тамо судьи неуветливы(5),
тамо пытки неприветливы.
Может, скорбь моя безотецкая —
словно дурь души молодецкая?
Может, вспять пойти, отступить,
да по-новому покадить,
да обряд честной позабыть,
не прямить душой, а кривить?
Для чего гублю христианский люд,
молодух, парней да дедОв седых?
Может, блуд — не блуд? Будет во святых
тот, кто обойдёт Страшный Божий Суд?…».

Протопоп встаёт, ночь пришла черна,
как черничный сок, над Московией.
Был ему ответ: «Чашу пей сполна.
Есть в раю поля васильковые!».


Глава вторая. Плач протопопихи

А как вышел протопоп, вышел миленькой,
из лесной страны необъезженной.
Как подался он во стольный град,
чтоб суду предстать человечьему.
Протопопиха, щёки аленьки,
мужню ладанку взяла бережно,
да накинула свой пуховый плат,
супротив пошла ветра встречного.

Шла по полю одна-одинёшенька,
соколихой неслась протопопиха,
протопопиха Настасья Марковна,
идя-идучи приговаривала:
— «Мне куда с горя деватися,
со великой тоски бросатися?
Я пойду с горя в зеленЫ леса,
там молился вечор мой суженый,
битый больно, да незаслуженно.
А в лесах есть трава, трава радости,
трава шёлкова, да лазорева,
на ней цветики все малиновые,
от ней запахи всё анисовые.
Я нарву той травы, травы радостной, —
не в веночек, не в избу, не деточкам, —
мому милому на могилочку.
Ты прости-прощай, весь привольный свет.
Да и Вы прощайте, мой милый друг,
я целую Вас в последний раз.
Пока с Вами жила — довольна была,
от Вас отстала — несчастна стала.
Делила я с Вами волюшку
—  разделю теперь и неволюшку.
Пойду друга милого выручать,
с ним, родименьким, спострадать.
Без меня подрастайте, деточки,
по весне понарвите веточки,
вербны веточки — Христу Батюшке,
а мой новый плат — Божьей Матушке.
А большими станете, сохраните сказ,
как на белой Руси гнали Божий люд.
Во лесу растёт трава радости,
вы утрите ею слёзки с ваших глаз.
Слово Истины класть нельзя под спуд,
да и встретимся в раю сладости».


Глава третья.
Сказание об иноке Епифании и Соловецком сидении

Протопопом пламенным собирались воины
за единый «аз» пострадать.
Звались тИи воины — огнепально воинство
и Христова рать:
Епифаний, Фёдор да и Лазарь поп.
Но один из них не увидел гроб.

Два поля чистые, третье — серебристое,
два поля пригожие, третье — прекрасное,
две чаши молочные, третья — квАсная,
две звезды — мирянам, третья — чернецам —
Епифаний инок — соловецкий плод —
во смиреньи дивном опустил лицо.
— «Расскажи нам, инок, про кровавый год,
говори-поведай, дабы знал народ».

— «Кладу пОд ноги кручину, а под голову печаль,
и поведаю, что знаю, за святое послушанье.
Соловецкое сиденье — светлых иноков страданье,
а стрельцам-лихим робятам им и Ангелов не жаль.

А мои б глаза не видели,
да и уши бы не слышали,
про расправу ту стрелецкую,
да про муку соловецкую.

А кто дал бы мне крылья голубиные,
полетел бы я на горы орлиные.
Кто поставил бы мне келью пустынную,
я вкушал бы кашу полынную,
да как сладкий мёд покаянье пил,
так бы до креста тИхонько дожил,
чтобы мне не видеть прелести мирской,
не принять бы веры еретической.

А как тальянска(6) вера укрепилася,
да на Царьград навалилася,
да с Царьграда на Русь прикатилася,
а и стали плакать соловецки старцы:
«Что же это с нами приключилось, братцы?
ЧестнАя девИца не скинет наряд —
почто же РусИя меняет обряд?
Разве он плох? — Дал его Бог!».

И с печали той превеликой
я ушёл в скиты подвизатися,
тропы там заросли повиликой,
любо мне пустынником зватися.
Слышал я как пернатые лики(7)
пели Богу в кустах ежевики.
Там и бесы были, и Ангелы жили.
А и мы со старцем больно не тужили.
Пить захОчим — рОсу выпьем,
а как взалчем — манну сыщем.
Наша манна — крапива зелёная,
летом варёная, по зиме сушёная.

Той порою к соловчанам
стрельцы-удальцы подступили,
со оружием на святыню.
И пошла там непрАва расправа:
кого в проруби потопили,
кого в лёд побросали живыми,
дескать, пусть мальца поостынут,
кто на дыбушке душу отдал,
только веру отцов не продал.

Ах, кабы не убийца-мороз,
и зимой бы цветы расцветали,
ох, кабы не горе-кручина,
не тужил бы я во пустЫни.
Серых ли волков мне боятися?
И побрёл я за веру сражатися.
На Москве на красной, на Московушке
расплескал своей немало кровушки.

Закрыли нас в остроге,
что медведей в берлоге.
Тамо стрельцы строги.
Босиком по снегу —
поморозил ноги.
По утру-ранёшенько
во двор выгоняли,
а и мы — не дети —
лестовку считали,
молитовку шептали,
злобу отгоняли,
Бога призывали.

Не в хоромах звёзды сокрыты,
не во злате любовь зарыта, —
говорил я про то открыто, —
на Кресте Та Любовь прибита
гвоздями чёрными,
людЯми вздорными,
верой неправой,
лестью лукавой.

Вы простите за сказ мой простой.
Страстотерпцам — вечная память,
соловчанам — вечный покой.
Против Бога нельзя лукавить.
Отлученье — орде еретической.
Слава — вере святой кафолической!

О, любезный Исус(8), сердцу сладость,
во скорбях — едина мне радость.
Увижу ль Твое спасение,
очищение грехов и прощение?
Мне Тебя, Христа, любо пети
не устами, — в сердечной клети.
О Тебе я присно веселюся,
непрестанною молитвою молюся.

Ох, горюшко-кручина, да сестра моя печаль,
с вами я делил дорогу, кандалы одни носил.
Кабы мне ещё немного, да ещё немного сил,
я бы каждого страдальца сам на небо возносил.

Да теперь уж нету мОчи.
Тело слАбо, умираю.
Ай вы русские вы ночи,
мне простите, я прощаю…».

… …

Когда казнь подошла,
огневИца пришла
к правдоносцам, в избе заточённым, —
из сруба пламенна
отца Епифания
видели вознесённым
вверх к небеси,
идеже святии вси.


Глава четвертая. Смерть боярыни

Степь лежит широкая,
яма в ней глубокая,
а во яме той боярыня сидит,
а над ямой постовой стоит,
речь прелестную говорит:

— «Ай, болярыня белая,
ай, болярыня красная,
ты гуляла бы с бабами,
не губила напрасно бы
свою жизнь, да свою красу,
да тугую косу русую».

— «Али я не русская,
аль не православная,
не учила ль меня матушка с молодых ногтей,
опасаться злоречивых и худых людей?
Иль сестра моя Урусова
княжна свет-Евдокиюшка
не хлебнула чёрна горюшка?

Нашу муку лютую, да и стужу зимнюю
протопоп мне давно предрёк,
когда в книгу древнюю, а и в книгу Библию,
помолясь, вложил цветик-василёк.

Взойди, месяц, и меня освети.
Взойди, солнце, и меня обогрей.
Честный отче, восстань в памяти.
Отойди человек-злодей.

ПОлно, слёзы, вам белы щёки жечь,
полно вам, глаза, слёзы те точить,
лицо бледное водою мочить.
А как эти глаза выплачу,
народятся очи новые,
народятся очи ясные.
За любовь свою заплачУ,
а Любовь моя нынче рАспята.
Я пошла б за Ней во Ерусалим,
да не пустят солдаты пилатовы.
А кто не гоним, — тот и не любим,
благо мне страдать за Распятого!».

2002 г.

Сноски:

1. Божелесье (устар.) — заповедник, обойдённый священником и прихожанами крестным ходом с образами и хоругвями.
2. Песии мухи (церк.-слав.) — мухи, кусающие подобно псам.
3. Концовка старообрядческого молитвословия. Клятвы на старые обряды были сняты на Третьем Всезарубежном Соборе Русской Зарубежной Церкви в 1974 г., и на Поместном Соборе Русской Православной Церкви в 1971 г.
4. Светлояр — название озера, в котором, по преданию, сокрылся град Китеж.
5. Уветливый (церк.-слав.) — сговорчивый, благосклонный.
6. Тальянска (простореч. устар.) — итальянская.
7. Лик (церк.-слав.) здесь - хор.
8. Исус — старообрядческое написание имени Господа Христа.

(Из книги стихов "Иное")