Мотив Дома в стихотворении С. Есенина Грубым даетс

Мотив Дома в стихотворении С.Есенина "Грубым дается радость..."


Иногда в поэзии главный образ создается фоном и семантикой отсутствия. Эта особенность семиотики очень хорошо использовалась Есениным в его пейзажной и городской лирике. Когда говорящий на русском языке что-то отрицает, он не ищет антонимов, а прибегает к очень простой и локальной форме отрицательной частицы "не". 

Эта часть речи, служебная по определению, чаще становится спутником глаголов и прилагательных, так как отрицание признака и действия наиболее краткий путь для расширения проекции мира. Скажешь "не люблю" — и в этой парадигме выстроится огромная шкала от любви до ненависти, осью которой будет любовь и ее угасание по экспоненте. Поскольку "не люблю", невозможно представить, не зная значения слова "люблю".

Акцент на "люблю" формально и семантически сужает проекцию чувства, поскольку именно любовь главный критерий, хотя в семантике не произнесенной и не написанной, к этому можно отнести, что угодно:
- сплю ( не люблю, потому что сон растворяет сознание, а любовь — проявление осознанного восприятия);
- иду по канату (концентрация внимания обращена на траекторию движения из-за инстинкта самосохранения);
и еще масса подобных "не люблю", связанных не с субъектом переживаний, а с объективной реальностью, способной произвести те же паттерны, что и человек. Если бы семантическое чувство в человеке было не развращено частицей "не" и ему приходилось бы искать хотя бы оттенки утверждений, а не отрицаний, то мир слов был бы менее подвержен обесточиванию по признаку дихотомии. Можно ведь подобрать оттеночные значения, закрыв "не" :
- становлюсь равнодушным;
- забываю;
- освобождаюсь;
- отстраняюсь;
- ухожу;
- ненавижу.

Но в такой постановке пропадает та огромная проекция смыслов "не люблю", в которую можно спрятаться, вписав что-угодно. В констатацию "забываю" вписывается уже намного меньше смыслов, сужая круг понятий и ментальность говорящего. Но это приближает его к реальности. Так, ценой лингвистических усилий можно "отвоевывать" у реала свои острова конкретики. Для творчества Есенина характерна высокая нота искренности, позволяющая называть  вещи, в обход куртуазно-гламурному этикету поэтики, своими словами. И это делает его как никого иного, более конгруэнтным тому времени и событиям, в которых он существовал. Есенин расширял свою ментальную галерею не леностью слов, а горячительными романами и романтической связью со спиртным. Это были его выходы в космос социума, его поэтическая валюта.

Благодаря глубокой работе со словом, он мог в стихотворении писать о любви, а читалось об одиночестве. Он умел выражать свои образы не описанием их, а тоской по ним. Так в стихотворении, которое он сам вывел за скобки прижизненных сборников, "Грубым дается радость", на фоне всех аллюзий и переживаний встает образ потерянного, почти никогда не существовавшего, но так необходимого Дома.
Дома — жилища, места силы, способа защиты и обогрева, места встречи с любимыми и друзьями, как, в конце концов, угла, куда можно принести найденного щенка. Такого дома у Есенина не было почти с рождения.

В первом катрене автор, как гоголевский Хома Брут очерчивает вокруг себя мелованный круг одиночества: отрекаясь от желаний и сочувствия. Первое — это холод равнодушия ("мне ничего не надо"), второе — прохлада одиночества ("мне никого не жаль"). Мотив отсутствующего дома появляется с образом бездомных собак, когда автор из круга своей одинокости, понемногу начинает перемещать движок "жалость" в сторону самолюбия и бездомных собак. Этот параллелизм и знАковое символическое использование образа собак характерны для творчества Есенина.  Он воспринимал их не столько животными, сколько символами настоящей звериной дружбы. Экзальтация этого чувства шла вразрез с человеческими законами и более напоминало рефлексии дикой природы. На фоне этой особенности, отражение темы дома получает выразительные оттенки болезненного переживания, связанного с бесприютностью и неприкаянностью.

Этот несуществующий, но желанный Дом, становится основанием для сублимации чувства защищенности и тепла через другие паттерны — спиртное, романы. Но в стихотворении речь идет только о первой части "подключения к социуму". Альтернативный Дому, образ кабака, как место замещения очага и сенситивной близости общения, автор позиционирует как "вынужденную замену" при его образе жизни. В его резонансе на упреки в алкоголизме, он прибегает к обобщению, которое делает его лирического героя с одной стороны, беспомощнее, а с другой стороны — позиционирует его как неразрывную связующую часть таких понятий как поэзия, общество, история.

"Что ж вы ругаетесь, дьяволы?
Иль  я не сын страны?
Каждый из нас закладывал
За рюмку свои штаны."

Мотив оголения ради согрева или возврата в состояние алкогольной экзистенции, аллегорически рисует транзит тепла, "одежда-душа", которую проходит "огненная вода", становясь катализатором расширения сознания. Проекция мира "блудного сына страны" прячется в двух первичных "не" и двух усилителях "ни".

- ничего не надо;
- никого не жаль.

В этом эмоциональном углу, в который запирает себя лирический герой, нет никого, а за ним живут грубые с радостью и нежные с печалью. Чтобы стать частью этого мира, герою приходится находить черные задние тайные дверцы через фильтр кабака. Образ дома еще более пронзительно и болезненно встает на фоне "бездомных псов", когда герой покидает заведение. Образ улицы в стихотворении и семантика сращения "оказаться на улице" близки переживанием, символизирующим бесприютность и отсутствие очага.

Образ сопливого мальчика, встреченного лирическим героем, и совет, данный ему, уровнем подачи образа в физиологическом ключе снижает поэтичность повествования, вызывая у читателей резонанс брезгливости и природного отвращения. Так, начальная фраза и круг Хомы Брута совместился  с физиологией. Жесты и поступки, требующие вынужденного одиночества, имеют особую семантику и обратную связь. Равнодушное восприятие их почти невозможно из-за ряда социальных табу. За исключением активного преодоления отвращения у медперсонала, элементы внутренней секреции другого человека — ключ и оберег его от других. Так бывает неприятен вид чужой слюны, слизи, крови со сгустками гноя.

Не случаен и параллелизм, к которому прибегает рассказчик, сравнивая мальчика, ковыряющего в носу, со своей "продырявленной" сквозящей душой. В этом пассаже автор ставит символический знак равенства между физиологией и высокими материями, утверждая, что в этой сакральной паре — целостности души и слизи есть тайная связь. Повествователь интуитивно ощущает, что именно бесприютность и жизнь пилигрима, лишившая его места сборки, сделала его душу транзитным тоннелем для других.

Сравнение пробок от бутылок с пальцем мальчика, загнанным в нос до самого основания, позволяет провести некоторую параллель между способами охраны личности и ее глубинного содержания от других, превращая ковыряние в носу, считающееся жестом отталкивающим, оппозицией поэтическому творчеству. Образ мальчика, из-за натурализма которого, автор скорее всего и не включил стихотворение в сборник, подчеркивает внутренние ощущения неприкаянности поэта, как общественной промокашки слез, усиливает эмоцию холода и сиротства.

В финальной строке образ незримого "дома" зашифрован сублимацией очень существенной детали, созданной с одновременным чувством раздражения и отчаяния :

"Я уж готов. Я робкий.
Глянь на бутылок рать!
Я собираю пробки —
Душу мою затыкать."

Мотив робости поэта и естественности мальчика — два способа существования, где речь идет не о высоких материях, а об обычном выживании, связанном с темой дома и "звериной дружбы". И в таком паритете сопливый мальчик оказывается и защищеннее, и удачливее, как те грубые, которым дается радость...А поэт, с робостью высокого искусства, имеющего ограничители не только по темам, но и по формальным признакам их изображения, становится обреченным донором слов для тех,  кому в доме тепло, но скучно жить...

Показалось, что именно "бездомность", как снятие с якоря привычных и недостижимых стен, стало для поэта и бескрайним источником образов, и последней ступенькой в Англетере. Такая дихотомия творчества, утром стихи, вечером стулья...